Классические годы Роберта А. Хайнлайна (1977)

Пересечение Дилэни: Сэмюэля Р. Дилэни считают писателем полудрагоценных слов (1977)

Космические одиссеи Артура Кларка (1978)

Художественная литература 2000: Киберпанк и будущее повествования (1992) (совместно Томом Шипи)

Трансформации утопии: изменение взглядов на идеальное общество (1999) (коллективная монография)

Жанр на перепутье: Вызов фэнтези (2003)

Грегори Бенфорд (2014) (есть русский перевод с цветными вклейками)

Некоторые издания представлены на страничке: https://fantlab.ru/autor31105/alleditions

Он отредактировал множество антологий критических эссе, в том числе серию статей, представленных на Итонской конференции, под редакцией совместно с другими учеными. Серия «Доклады конференции Итона» началась с книги «Мосты к научной фантастике» (1980, с Джорджем Робертом Гаффи и Марком Роузом) и продолжалась более чем в двадцати томах. Он также переводил французские жанровые произведения Оноре де Бальзака и Ж.Рони-ст.

За вклад в изучение НФ в 1986 году Слассер получил премию «Пилигрим».

Скончался исследователь 4 ноября 2014 года.

В 2022 году на английском языке вышла монография Д.Слассера "Science Fiction: Toward a World Literature", через три года ее перевели на русский язык ("Научная фантастика: На пути к мировой литературе", Минск, 2025). Сегодня мы публикуем небольшой фрагмент из этой книги.

Фуга сновавидения Гека Финна

В ряде юношеских романов Хайнлайна, выходивших в 1950-х годах в издательстве «Scribner», рассказывается о внезапной смерти и отсрочке. Юный Кип в книге «Имею скафандр — готов путешествовать» (1958) находится на волосок от того, чтобы «вращаться» вместе со всем человечеством. Но благодаря непоколебимости его курса ему в последний миг предоставляется отсрочка, и в финальной сцене романа мы снова видим его у автомата с газировкой на Среднем Западе, где он дерется с местным хулиганом и снова думает о будущих возможностях человечества в космосе. Подростковые произведения Хайнлайна были созданы под сенью образцового американского романа — «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена (1884). Интересно, что то, что Де Квинси представляет в своей «Фуге сновидений» середины века — динамику разума, движения и отсрочки — также описывает действующий механизм более поздних произведений Твена, которые на свой лад и в своей культуре также реагируют на силы технологических инноваций и научного прогресса. В конце своего физического путешествия почтовая карета Де Квинси сталкивается с традиционными структурами собственной культуры — церковью и нацией, судьбой и апокалипсисом. Гек Финн Марка Твена в конце своей реки встречается с открытой природой и фронтиром. Здесь встреча и попытка отсрочки происходит не между мчащейся каретой и маленькой двуколкой, технологиями и романтизмом, а между речными пароходами и плотом Гека. Результатом отсрочки становится выживание на новых землях и, подобным образом в понимании Хайнлайна, на новых планетах.

В «Гекльберри Финне» главный герой Твена освобождает себя из фантастического мира детских шалостей Тома Сойера. В начале романа он отворачивается от этих фантазий, чтобы бороться с миром мисс Уотсон и Папаши, суровой реальностью социальных и родительских ловушек, из которых он постоянно выскальзывает, обычно в последний момент и под угрозой внезапной смерти. Сценарии Гека не являются ментальными формами, которые, как в случае с Томом Сойером, впоследствии основываются на ситуациях реальной жизни. Скорее, это стратегии, придуманные на месте, позволяющие ему выскользнуть из социальных ловушек – «воспитания» мисс Уотсон – и серии все более опасных ситуаций, которые сами по себе обычно являются результатом неудачных фантазий. Тень смерти сопровождает его во время плавания по реке. Геку приходится инсценировать свою смерть, чтобы сбежать от Папаши. На реке он решает помочь беглому рабу Джиму добраться до Огайо, но в тумане они пропускают место слияния рек и их уносит течением вниз по реке на Юг. В плавучем доме Джим обнаруживает тело застреленного Папаши. Пристав к берегу реки, Гек сталкивается с опасностью и угрозы смертью в результате рыцарских фантазий Грэнджерфордов и Шепердсонов. Эти фантазии заканчиваются кровавой бойней, от которой ему в самый последний момент удается ускользнуть. В Арканзасе он становится свидетелем столь же опасной фантазии «чести», когда полковник Шерборн хладнокровно убивает безобидного Богса.

Если суша опасна, то и река таит в себе свои опасности. На плот садятся авантюристы Герцог и Король, которые продают Джима в рабство. Эти два мошенника буквально нападают на невинных сестер Уилкс, надеясь украсть их наследство. В конце концов девочек спасает резкий поворот, совершенный Геком, который прячет украденные деньги в гробу Уилкса. На последних страницах Гек ненадолго попадает в ловушку придуманного Томом плана по «освобождению» Джима — сложной и абсурдной «героической» фантазии, которая не только навлекает на них новые неприятности, но и в конце концов оказывается напрасной, так как мисс Уотсон умерла и в своем завещании дала Джиму свободу. Последняя попытка тети Полли «усыновить» Гека терпит неудачу, и он убегает от нее.

Слово «фуга» означает музыкальную структуру, включающую имитационный контрапункт, когда один голос время от времени повторяет другой. Однако в своем первоначальном значении оно означает бегство. У Твена, как и у Де Квинси, есть множество моментов такого бегства – никто не контролирует ни плот, ни карету – когда наблюдателей несет поток времени, устремляясь навстречу внезапной смерти (в прямом или переносном смысле), лишь затем, чтобы в последний момент свернуть прочь, чтобы отбросить прошлое в движущийся сон. В бегстве Гека по реке все формы кайроса (рыцарство, королевская власть, «воспитание») подвластны хроносу. Задача Гека – возможно, даже более неотложная, чем задача рассказчика Де Квинси, – состоит в том, чтобы наблюдать, адаптироваться, а в экстремальные моменты действовать и выживать. Оба — продукты постоянно ускоряющегося технологического века, вынужденные переосмыслить свое существование, которое теперь связано с неостановимым движением во времени.

Первый значительный роман Хайнлайна для подростков, «Астронавт Джонс» (1953), по сути, представляет собой историю молодого фермера Макса Джонса, который устраивается выполнять черную работу на звездолете. Покойный дядя Макса был «астрогатором», членом жестко управляемой гильдии, в которую Макс, не будучи его прямым потомком, не может в нее вступить. Однако Макс запомнил расчетные таблицы своего дяди (в 1953 году не было удобных компьютеров). Когда корабль из-за ошибочных расчетов теряется в другом пространственно-временном измерении, а таблицы злонамеренно уничтожены, человеку-вычислителю Максу удается, пока корабль мчится навстречу забвению, в нужный момент повернуть его обратно, в нашу знакомую вселенную.

Полное имя Макса — Максимилиан, этакий намек на императоров (Максимилиана I, основавшего династию Габсбургов, или злополучного Максимилиана I Мексиканского). Этим именем Хайнлайн намекает на структуры, созданные божественной силой, однако он связывает это имя с фамилией «Джонс», передающей динамику жизни обычного человека. В рамках одного имени Хайнлайн создал комплекс, в который встроен поворот, где кайрос теперь направляется Хроносом, так же, как Гек Финн открывает закрытый мир Тома Сойера, плывя по реке и буквально оседлав ее изгибы и повороты. Макс (который предпочитает свое народное имя) сталкивается с гильдией астрогаторов, считающих себя обществом избранных, структурой, в которой наследование осуществляется по праву первородства. Восхождение Макса на космический корабль, с таблицами астрогаторов в голове, которые охраняет гильдия, как будто это некий масонский ритуал, имеет тот же эффект, что и когда рассказчик у Де Квинси поднимается на борт английской почтовой кареты, которая в его глазах становится продолжением двигателя перемен, сметающего старый порядок по всей Европе. В романе Хайнлайна Макс, садясь на корабль, буквально оказывается в шкуре другого выскочки, императора — Наполеона, и в компании сержанта Сэма Андерсона из Имперской морской пехоты благодаря своему таланту становится главным астрогатором этого конкретного полета и в конечном итоге капитаном корабля. В то же время существует и явная параллель с Геком Финном. Твеновские Герцог и Король претендуют на титулы, но на деле это подлые негодяи и самозванцы. Гек же, простой обыватель, за время путешествия осознает благородство Джима и в конце концов оказывается способен использовать свои уловки «благородным образом», чтобы спасти сестер Уилкс.

Затерянный в новом измерении пространства-времени, корабль Макса приземляется на планете, жители которой — разумные существа, похожие на кентавров, но стремящиеся поработить людей. Критики узрели здесь отсылку к свифтовскому Гулливеру среди гуигнгмов. Если это так, то Хайнлайн представляет нам свою версию этой истории, которая отказывается от таких закрытых ограничений, как неоклассическая «золотая середина», и превозносит способность человечества продвигаться вперед в новом мире, определяемом скоростью и космическими путешествиями. Гулливер признал превосходство разумных лошадей над тем, что он считает своей собственной расой «еху». Вернувшись в Англию, он больше не в состоянии переносить вид и запах себе подобных и укрывается в конюшне. Кентавры Хайнлайна, как и все «высшие» существа, встречающиеся в его произведениях, обладают более обширным запасом технологий и «знаний», нежели люди, но, как и гуигнгмы, они фатально испорчены своей неспособностью меняться. Подобно крокодилу Де Квинси, они двигаются вперед по дороге и не могут от нее отклониться. Однако люди сражаются и сопротивляются, и, в конце концов, Максу удается сбежать и получить первую отсрочку, потому что несмотря на превосходящие силы, Сэм в порыве альтруизма поворачивается лицом к врагу и отдает свою жизнь.

Пока Макс пытается вычислить параметры, которые позволят кораблю «совершить прыжок» обратно в нашу вселенную, он находится в положении, аналогичном рассказчику Де Квинси на крыше мчащейся кареты, поскольку его корабль неумолимо движется к точке пространства-времени, где столкновение и поворот в сторону разделяет всего лишь микросекунда. Пока корабль приближается к моменту «прыжка», Макс продолжает свои хладнокровные расчеты, его ясный разум оседлал силу, которую он не в состоянии остановить. Но в отличие от рассказчика Де Квинси, он оказывается способен в самый крайний момент найти в «носовом платке» пространства-времени нужную «складку» и выполнить поворот, который вернет корабль домой. Прокручивая цифры в голове, Макс начинает мечтать: «Прокрутив числа у себя в голове, Макс с ужасом понял, что они ничего не говорят ему». В самый последний миг Келли призывает его к порядку: «Капитан! — резко позвал Келли. Встряхнув головой,макс опустился кресло… С непрекращающимся чувством паники он попробовал приступить к программированию. Теперь, по крайней мере, он знал, что это такое — ходить по самому краю запретной черты, потеряв уверенность в своих силах». За микросекунду от неминуемого столкновения все же решается: «Он рассчитал еще одну коррекцию, бросил взгляд на пульт управления и крикнул: «Внимание!» Он нажал кнопку, позволяющую совершить прыжок с точностью до микросекунды… Макс посмотрел вверх. Они вновь оказались в знакомом небе Ню Пегаса и Халкиона».

Очевидно, что, как и в случае с кучером Де Квинси, момент триумфа Макса смягчен. В более широкой схеме технологического прогресса человечества эти отсрочки незначительны с точки зрения кайроса. Но с точки зрения реального времени, хроноса, это знаменует собой незначительную брешь в старой философии человеческих ограничений, которая, если ее умножить, позволит людям продолжить поиск новых горизонтов. В конце концов Макс платит штраф и и его принимают в гильдию астрогаторов. Подобно Кипу он возвращается в мир обычных общественных институтов. Он не женится на Элли, потому что «астрогатор не должен быть женат». Получив второй шанс, он просто будет ждать своего часа: «Не оспаривая справедливость наказания, он был виновен и знал это; в глубине души Макс считал, что Союз ошибался в другом: его правила должны давать одинаковые возможности любому желающему вступить в Союз. Когда-нибудь он станет достаточно авторитетным, чтобы изменить существующую политику».

Финальная сцена романа Хайнлайна «Имею скафандр — готов путешествовать» представляет собой крещендо масштабов, сравнимых с произведением Де Квинси. Кип и Крошка, как в сцене в соборе из сновидения рассказчика у Де Квинси, предстают перед космическим правосудием. Судьи, групповая сущность, являют собой материальное воплощение всех кругов разума, по-видимому, способных принять все линейные векторы в свою постоянно расширяющуюся окружность, поглощающую растущее число «цивилизованных» рас во вселенной. Однако Кип и Крошка — люди, и величайшая сила человечества состоит в том, что оно состоит из пула свободных личностей, каждая из которых является «дверью», через которую становится возможным побег из логических ловушек и темниц разума. И здесь молодой мужчина и девушка сидят на скамье подсудимых, а на них неудержимо несется «карета» фатальной обреченности. И вновь, в самую последнюю секунду, совершается поворот от свободного действия. Судьи опасаются иррациональной и агрессивной природы человечества. Кип подтверждает эту природу, демонстративно выкрикнув перед лицом приговора: «Им нет пределов! И никто не способен предсказать наше будущее». Судьи опасаются, что однажды они действительно могут достичь звезд, и осуждают все человечество. Но в ход судебного процесса снова вмешивается акт альтруизма. Точно так же, как мужчина в карете пытается спасти женщину, или Гибнущий Трубач поднимается, чтобы предупредить о надвигающейся гибели, Кип и Крошка действуют свободно, связав свою судьбу с человечеством и требуя, чтобы их отправили обратно на Землю. Такое иррациональное поведение вызывает у судей нерешительность; размышляя о последствиях этого поступка. они приостановят стрелу внезапной смерти. Как всегда бывает в этой научно-фантастическом странствии, которая начинается с того, что карета Де Квинси несет надежду на победу, человечество получает отсрочку, шанс продолжить дальше свое путешествие.

В научной фантастике мы снова и снова видим, как в момент отсрочки круг разума разрывается. Даже если разрыв невелик (бесконечно мал в случае двойника), он сохраняет открытым путь для динамики движения и прогресса. Более того, вид фуги сна у Де Квинси почти точно воспроизведен в американском контексте сто лет спустя с космическими Геками Финнами Хайнлайна, давая читателю ощущение, что это лишь один из многих еще не открытых путей, ведущих из литературы девятнадцатого века в научную фантастику века двадцатого. Произведение Де Квинси — всего лишь один пример мощного потока книг, чьи нарративные модели можно проследить, как здесь, до научной фантастики — произведений, которые, как и работы Де Квинси, буквально и физически проверяют в тигле художественной литературы то, что Азимов считает базовым определением научной фантастики — влияние на человека научно-технического прогресса.

* * *

Перевод любезно предоставлен А. Бушуевым, Т. Бушуевой.

Я писал рассказы с такой же радостью, как и в школе. Какая-нибудь новость часто наталкивала меня на размышления. Обсуждения колебаний или волнового движения вызвали у меня мысли, ставшие основой рассказа «Пантомима». Гипотеза Фреда Хойла о цикличности Вселенной в связи с рождением атомов водорода показалась мне поэтически находчивой. Интерес к ней привел к появлению рассказа «Амеба-визитер» где повествование ведется строго от второго лица, что показалось мне очень интересным подходом.

Будущее — волшебный мир, который можно изменить. Оно является не чем-то единым, а набором несоответствий, которые невозможно предвидеть. Когда появились телефоны, никто не предполагал, что они со времени окажутся в каждом доме, а рабочие однажды будут разговаривать друг с другом по мобильной связи. Когда военные воспользовались первыми компьютерами, никто не представлял, что ПК попадут во все дома, и в итоге будут соединены одной невидимой сетью. Когда на рынок вышли противозачаточные, никто не ожидал появления феминистского движения и СПИДа.

Шестидесятые были ярче предыдущего десятилетия хотя бы из-за внезапного распространения долгоиграющих пластинок, очень быстро заменивших устаревшие грампластинки на 78 оборотов. Я помню, как в конце пятидесятых на Тоттенем-Корт-роуд в Лондоне, — всегда быстро реагировавшей на появление популярных технологий, — появилось множество ярких квадратных конвертов с новыми пластинками. Постсюрреалистические творцы вроде Роджера Дина добрались до всех домов. Тогда никто не мог представить, что два десятилетия спустя, с появлением лазерных дисков, долгоиграющие пластинки уйдут в небытие, как и их предшественники.

Про научную фантастику часто говорят, что она предсказывает будущее. Те, кто с ней не знаком, до сих пор в это верят. Достаточно одной теории хаоса, чтобы опровергнуть эти слова. Если наши предсказания сбываются через пятьдесят лет, это почти всегда чистая случайность. Всегда возникает нечто непредвиденное.

Когда мы с Маргарет вернулись их Югославии, то обнаружили, что сейчас в моде мини-юбки. Их появление никто не предсказывал. Женщины уже меняли свою одежду и мнение о том, что стоит носить. Мы с Бетти с интересом читали тексты на игривых открытках Дональда Макгилла, когда жили в Горлстоне. В воображении этого художника женщины были либо энергичными молодыми красотками с длинными ногами, либо грубыми тяжеловесными леди средних лет. Лондон и другие города в этом отношении стали частью его мира, однако никто не называет его предсказателем.

Писать роман очень тяжело, хотя многие с легкостью найдут работу тяжелее. Браться за такие труды хотелось бы еще меньше, если бы творческий процесс не захватывал мысли и не вызывал ощущение новизны. Чувстуя необходимость применить на практике мои новообретенные способности, я взялся за работу над двумя совершенно разными романами.

Несмотря на достижения моих непосредственных литературных предшественников: Эмиса, Уэйна, Осборна и Мердока, Британию до сих пор не охватило сильное литературное движение, однако во Франции течение «новый роман» уже привлекало интеллектуалов и даже вызывало легкое волнение на наших серьезных берегах. В 1959 году у нас вышел перевод «Ревности» Ален Роба-Грийе. Его объективное описание личных событий было поразительно оригинальным, и этим он напоминал Мондриана от мира прозы. Еще интереснее оказался «L’emploi du temps» Мишеля Бутора, в Англии вышедший в 1961 году под названием «Passing Time». В романе Бутора встречаются и сталкиваются два типа времени, когда время дневника догоняет реальное. Иностранец в Ливерпуле стремится сохранить свою разваливающуюся личность. Произведения Бутора и Роба-Грийе демонстрируют необычные состояния разума, в которых я немедленно нашел нечто знакомое.

Кроме того, в начале шестидесятых мы с Маргарет несколько раз ходили в кино на фильм, показавшийся мне одним из самых оригинальных, что я видел, «В прошлом году в Мариенбаде». Сценарий для него написал Роб-Грийе, а снял — Ален Рене. Великолепная Дельфин Сейриг играет — часто в перьях — леди, которая, возможно, в прошлом году в Мариенбаде завела роман с надоедливым мужчиной. Изолированность в романе воплощает большой печальный отель, где обитают нарисованные тени, практически неподвижные гости и мрачные спектакли для клиентов. Все эти элементы укрепляют загадку отношений двух главных героев.

В это время как раз началась недолговечная Космическая Эпоха. Она была далеко не такая величественная, как представляли фантасты, но зато оказалась тесно связана с международной политикой. Покинуть Землю было очень дорого и трудно, покинуть ее на совсем — пока невозможно.

Храбрые космонавты и астронавты — герои, первыми попавшие в новое царство, — летали, лежа на спине в металлических утробах примитивных кораблей! Какое необычное положение для исследователей...

Феномен изоляции был лучше продемонстрирован мрачным отелем Роба-Грийе, чем гигантским фейерверком ракеты «Сатурн», потому что в обычной ситуации уединение чувствуется острее.

В пятидесятые нф-журналы были забиты весьма странными предостерегающими размышлениями о космических путешествиях и межзвездных полетах. Хотя им часто противопоставлялся отвращающий беду страх перед атомной войной, в целом все были настроены оптимистично и «с надеждой смотрели вверх и в космос». Будущее считалось синонимом огромных скоростей. Но как насчет неподвижности, — она ведь такая же интересная и пугающая, не правда ли?

Я задумал антироман под названием «Garden with Figures». Часть вдохновения мне принесла наука, принцип неопределенности Гейзенберга, потому что моя жизнь в то время напоминала элементарную частицу и как будто подчинялась какому-то физическому закону. Эту работу я отправил в «Faber» в 1962 году в качестве «нового романа», но Чарльз отказался ее печатать. Первый отказ всегда сильно удивляет, в отличие от первого удара по носу в школе.

Пока мы собирались в Югославию, Тед Карнелл ушел с поста редактора двух журналов, в которые я отправлял рассказы. «Science Fantasy» занялся Бон, а «New Worlds» взял себе Майкл Муркок. Майк оказался смелым, энергичным и готовым на эксперименты редактором. Закрепив Балларда на носу своего корабля, он собрался доказать миру, что мы уже живем в будущем. Оно было живо и хорошо себя чувствовало в Ноттинг-Хилле.

Майк написал мне с просьбой приготовить для следующего выпуска что-нибудь получше обычного барахла, которое издавал Тед. После некоторых правок я переименовал свой новый роман в «Доклад о вероятности Эй» и послал ему. Майк опубликовал роман, занявший большую часть № 171 «New Worlds» — в марте 1967 года.

Я снова послал рукопись Чарльзу. На этот раз он согласился напечатать роман, и тот вышел в «Faber» в следующем году. В качестве обложки мы использовали картину Уильяма Холмана Ханта «Нерадивый пастух», которую я немного изменил. Это произведение фигурирует в произведении как пример застывшего времени. Я никогда не спрашивал, помнит ли Чарльз, что уже читал его под другим названием. В издательском деле есть секреты, в которые не стоит лезть.

В мире научной фантастики роман приняли не слишком хорошо. Я надеялся, причем довольно сильно, что он понравится тем, кому пришлась по душе «Теплица», и в нем увидят нечто новое (если в литературе еще может быть что-то новое). Так или иначе, о «Докладе» до сих пор возникают споры. Я знаю одного ядерного физика, практически одержимого этим произведением. «Я прочитал его восемь раз», сказал он. «Пожалуйста, объясни, о чем там идет речь».

«Доклад» часто перепечатывали. В Штатах его выпустило «Doubleday», а позже он появился в мягком переплете под сбивающей с толку вывеской «Astounding Science Fiction». Вне области научной фантастики он удостоился полного энтузиазма отзыва Джилл Твиди в «Гардиане». Но на этом все! Тишина. Типичная сонная обывательская реакция. Позже Рэйнер Хеппенстолл упомянет «Доклад» в своем тексте о «новом романе». Когда я встретил его лично, его похвала показалась мне очень искусной, однако он всегда считался эксцентричным, потому что любил все зарубежное...

Однако зарубежное очень скоро вошло в моду. В Британии стали появляться настоящие деликатесы — вместе с иностранными фруктами и переводами стихов итальянского поэта Примо Леви. Мы получили возможность услышать новых зарубежных композиторов вроде Пендерецкого и Лютославского. Поездки стали дешевле и проще, по крайней мере по тем странам, что не находились во власти Советов.

Второй роман, появившийся благодаря моему стремлению к экспериментам, назывался «Босиком в голове». Несмотря на заявления критиков, я не собирался подражать Джойсу. На этот сюжет меня скорее натолкнули мировые события. В 1956 году началась венгерская революция. В Будапеште разрушили гигантскую статую Сталина, а отважного кардинала Миндсенти освободили из тюрьмы. Когда Имре Надь заявил, что Венгрия желает выйти из Варшавского договора и стать нейтральным государством, в столицу въехали русские танки. Радиолюбители обратились за помощью к Западу.

И как мы ответили? Что тогда случилось на Западе? Под руководством премьер-министра Энтони Идена и с попустительства некоторых представителей Консервативной партии Великобритании британские вооруженные силы вторглись в Египет и регион Суэцкого канала. План был втайне разработан вместе с французами и израильтянами. Он оказался катастрофой и представлял собой стратегию умирающего империализма. Все говорили только об этом. В кои-то веки США и СССР встали на одну сторону и осудили Британию. Наши силы с позором отступили.

В ноябре 1956 года британские солдаты униженно вернулись к себе в казармы, а Венгрию утихомирили советские власти.

За египетской операцией скрывалось высокомерие, с которым многие британцы столько лет относились к арабам, индийцам и почти всем встреченным народам. В шестидесятые все сторонники настроения, заданного известной фразой Тимоти Лири («Turn on, tune in, drop out», Включайся, настраивайся, выключайся. – Прим. перев.) могли получить ведро ЛСД за пару пенни. Казалось, арабы вполне смогут без проблем отомстить Британии. Требовалось всего пара десятков килограмм ЛСД в водохранилище Стэйнс, чтобы страна выбыла из гонки за мировое господство.

Дальше случилось нечто интересное, и я решил взяться за перо и бумагу.

Отдельные части романа я написал в Западной Европе. Я вдохновлялся не Джойсом, а европейским хаосом, с которым мы постепенно сталкивались на пути через французский Мец, Стокгольм, Лондон, Германию, Бельгию и Голландию — главным образом. Там на темной улице грязного Маастрихта мигала разбитая неоновая вывеска с объявлением: «STELLA ART»... Позже этот город получит известность в истории Евросоюза. Я первым упомянул его в романе.

В Маастрихте у Венди заболел живот, и нам пришлось остановиться в отеле, где не было горячей воды...

На каком языке лучше всего описывать мир после ЛСД-катастрофы? Я решил сделать так же, как позже поступил Рассел Хобан в «Riddley Walker». Надо говорить на сленге выжившего. Я написал это произведение частями, которые Муркок выпустил в «New Worlds» под названием «The Acid War Stories», затем я все переделал, чтобы получился связный роман. Со времени выхода «Босиком» уже успел удостоиться одобрительных кивков критиков, вряд ли читавших это произведения. Мне кажется, это ложная веха в научной фантастике. Возможно, истории несостоявшегося мессии вполне достаточно. Возможно, несмотря на все мои труды, стоило рассказать ее обычным языком. Однако пока не попробуешь, не узнаешь.

Если экранизацию «Босиком» снимут в наши дни, то назовут ее «Миром хиппи». Писателя Б.С. Джонсона очень заинтересовала эта мысль, и он взялся за написание сценария на деньги компании «FarThing Films». Не знаю, что случилось с этим трудом, но в 1973 года Джонсон совершил самоубийство. Еще один писатель поплыл против течения!

«Босиком» вызвал множество сердитых отзывов. Полагаю, недовольство старых читателей не важнее похвалы молодых. Мне понравилось письмо за подписью Бога, угрожающее сразить меня и мою семью. На конверте я нашел марку, говорящую о том, что в то время Он жил в Рейгейте.

Нам приходится изобретать то, чего не существует, поэтому сценические столкновения очень маловероятны. Так возникает парадокс, известный современной философии, касающийся размышлений о том, что мы не способны вообразить, — придумывания того, что невозможно представить. Разве есть смысл рассуждать о планете, где год протекает в три тысячи раз быстрее, чем Земле? Очевидно, есть, по крайней мере для тех, кого занимают такие мысли. Любопытный труд Людвига Витгенштейна «Логико-философский трактат» заканчивается утверждением, кажущимся мне вызовом: «То, о чем не получается говорить, лучше проживать в тишине».

Печаль может быть трудновыразимой, но говорящей. Писатели пишут, стараясь опровергнуть заявление Витгенштейна, и воображают невообразимое, чем, кстати, занимаются и ученые. Да здравствует воображение!

«New Worlds» Майкла Муркока столкнулись с финансовыми проблемами. Однажды он позвонил мне и спросил, нет ли у меня мыслей по поводу спасения журнала.

— Пойдем попросим денег у Художественного совета.

Он засмеялся.

— На научную фантастику?

— В этой конторе привыкли разбрасываться деньгами. Давай попробуем.

Я организовал целую кампанию и убедил людей вроде Эмиса, Роберта Конквеста и Кэтлин Тиллотсон написать Совету. После этого мы с Майком отправились к лорду Гудману, важной фигуре шестидесятых, радующемуся, что социальная жизнь становится не такой скучной. В итоге Майк получил субсидию.

Правда даже этого не хватало для красивого глянцевого журнала, в который Майк превратил «New Worlds». Его жена Хилари Бэйли запирала его в комнате на двое суток вместе с бутылкой виски и кофейником, если верить Майку, чтобы он написал роман в жанре фэнтези. Он продавал это творение американскому издательству, выпускающему книги в мягком переплете, и вырученные деньги пускал на «New Worlds». Однажды в Лондоне я наткнулся на Чарльза Платта, продающего этот журнал босиком, стоя на перекрестке. Я никогда не слышал, чтобы Сирилу Коннолли приходилось так делать с «Horizon». Господи, в каком отчаянии мы иногда жили!

Майкл Муркок подарил научной фантастике современный голос. Мы обнаружили брожение умов настоящего в лондонском переулке, на голландской улице. Революция Муркока, вскоре прозванная Новой Волной, привлекла более интеллигентную аудиторию, больше соответствующую повседневной жизни. Кроме того, на нашу сторону перешли некоторые хорошие писатели, пережившие бурю лет, в том числе Кристофер Прист. Он сам создал себе проблемы, не желая полностью отдаваться научной фантастике — и, если уже на то пошло, не желая оставаться в рамках одного жанра. У него образовался собственный творческий мир.

Литературная атмосфера Лондона в шестидесятых привлекла из-за границы значительное число писателей, редакторов и просто подающих надежды людей — не только из Соединенных Штатов и Австралии, но еще и из Скандинавии. Друзья с севера: Йон Бинг из Норвегии, Янник Сторм из Дании и в особенности Сэм Люндваль и Горан Бенгтсон из Швеции остались друзьями и через тридцать лет.

По улицам и бульварам больших западных городов разлеталась новая свобода. Молодежь много путешествовала без особых затрат. Города разрастались очень быстро, что тоже делало шестидесятые очень интересными. Появлялось много нового. Для того чтобы работать или избегать работы требовалось больше ума. Облик общества изменился не только из-за космической гонки, но и того, что мужчины и женщины переставали трудиться на полях не только в Британии, а еще и в США, остальной Европе и даже на Востоке, потому что появились современные методы ведения сельского хозяйства, увеличивающие городское население и ускоряющие отделение Человека от Природы.

Хотя мы пока этого не понимали, СССР начал отставать от Запада. Советское сельское хозяйство загибалось, и Никиту Хрущева в 1964 году отстранили от власти из-за того, что ему не удалось решить проблемы в этой области. Нельзя сказать, что он не пытался: когда он отправил крестьянам картофель для посадки, они его просто съели.

Вскоре после нашей с Маргарет свадьбы у меня появился новый литературный агент. Агентов менять гораздо тяжелее, чем издателей. Хотя я с неохотой расстался с Тедом Карнеллом, я был такой не один, — все прощались с ним. Тед никогда не собирался становиться агентом и просто взял на себя эту роль ради своих авторов, потому что ни одно агентство в Великобритании не желало нормально заниматься научной фантастикой. Тед был добрый, умный и совершенно честный. Его действительно любили все, однако у него был недостаток, сулящий неприятности всем клиентам: он с радостью соглашался на все предложения издателей.

Хилари Рубинштейн был человек другого толка. Он и его деловой партнер Майкл Хорнимэн, наследник миллиарда чайных листов, только что выкупили у А. П. Уотта самое древнее литературное агентство в городе, если не в стране. Мы с Хилэри быстро стали друзьями. Он был племянником Виктора Голланца. Я познакомился с Хилэри у него в кабинете размером с большой платяной шкаф, расположенном в конторе его дяди на Генриетта-стрит. Я пытался продать ему книгу, от чего он с любезностью отказался.

У Хилэри были свои поводы для гордости. Он познакомился с Кингсли Эмисом, когда они оба учились в Оксфорде. Узнав, что Кингсли сочиняет нечто длинное, он написал ему и договорился с Голланцем о выпуске этого невероятно веселого романа — «Счастливчика Джима», пера на шляпе длиной с пальмовую ветвь. Вот вам и преимущество университетского образования.

Мне всегда нравилось ходить в фирму Уотта. Мы с Хилэри тогда курили сигары и обсуждали литературу в общем. А еще я ходил и общался с его сотрудниками. Джереми Льюис (позже получивший известность в городских литературных кругах) с довольным видом сидел в приемной. Я так и не понял, чем он занимался. Только прочитав его веселые мемуары «Kindred Spirits», я выяснил, что он просто ждал обеденное время. Кэрол Смит (в дальнейшем ставшая самостоятельным агентом) находилась неподалеку и успокаивала своих клиентов. Кроме того, там жила и дышала энергичная Мэгги Ноач, нанятая Хилэри в качестве агента по работе с иностранными издательствами. Эта молодая девушка немедленно взялась за продажу моих книг по всему миру. Позже она основала свое агентство.

Солнце ярко освещало нашу жизнь. К лучшему менялись судьбы многих людей. Все это было частью всеобщего пробуждения, которое тогда прочувствовало на себе большинство населения мира.

Как удивительно, когда чеки неожиданно приходят со всех уголков мира, даже из Японии! Поразительно, как хорошее агентство меняет карьеру писателя. Хилэри был моим агентом свыше двадцати пяти лет, до самого выхода на пенсию, и я очень скучаю по нему.

У меня появилась возможность отправиться в еще более далекое путешествие, и я ухватился за нее. В марте 1966 мы с Маргарет собрались в Нью-Йорк, стараясь сэкономить на транспорте. Мы сели на поезд до Глазго, где устроились в салоне турбовинтового самолета компании «Icelandair».

Прежде чем мы оказались в Рейкьявике, мы пролетели над Сюртсеем, островом вулканического происхождения. Самолет снизился еще до него, поэтому перед нами открылся прекрасный вид. На наших глазах рос кусок суши, под океаном сверкали жуткие огни, и поднимался столб пепла и дыма, который ветром сносило на восток.

Два года спустя на все еще теплой почве появилась растительность, — ветра и птицы принесли семена из Скандивании и Канады. Зародились новые возможности. Без людей вся планета придет в себя за пару лет.

Мы прилетели в Нью-Йорк и успели на обед с мартини, который тогда пили все американские издатели, как будто запрет на продажу спиртного сняли только вчера вечером. Спустя десять лет гламурное общество перешло на бокал белого вина. Сегодня любители твердых обложек ограничиваются минеральной водой «Perrier». И кому-то еще хватает наглости говорить, что издательское дело развивается...

Посещение нью-йоркского издателя стало чем-то вроде ежегодного ритуала. Наконец я прошел своеобразное крещение и принялся считать себя настоящим писателем, — не без колебаний, разумеется. Какое-то время Нью-Йорк казался мне старомодным. Никаких мини-юбок! Лондон в то время уже блистал, как остальные европейские города. Гудящий улей под названием «Centre Point» тогда еще только строился, как и многочисленные эстакады. Европейцы разделяли настроение группы «The Happenings» и общее ощущение артистической свободы. Антониони снимал «Фотоувеличение» с Лондоном в качестве формы хрупкого искусства. Парни носили длинные волосы и джинсы — как американцы. Столицу украсило появление молодых леди, которых прежде никто не видел. По сравнению с Лондом, Нью-Йорк был очень серьезным, — над Эмпайр-стейт нависало тридцать теней Кинг-Конга.

Кофейни, пабы, художественные галереи, музыкальные группы и возможности появлялись как грибы после дождя.

После суэцкого позора Британия сумела разглядеть через туман постэдонии (удовольствие от созерцания древностей и мысленного возвращения в прошлое. Это слово придумал сам Брайан Олдисс. – прим перев.) очертания реальности. Она потеряла статус сверхдержавы. Мы с похвальной готовностью отказались от колоний. Премьер-министр Эдвард Хит был сторонником взаимодействия с Европой, тогда как Гарольд Вильсон относился к ней весьма прохладно. В Европе Британию ждала более скромная роль. Подобным образом римляне стали итальянцами.

Нашу семью тоже захватили общие настроения, и мы стали пользоваться новыми именами: Маргарет теперь была Крис (форма ее второго имения Кристи), а я — Уилсоном (тоже второе имя).

С появлением всех радостей и свобод Свингующих шестидесятых ушла теневая сторона, неотделимая от человеческой жизни. Мир ЛСД предсказал Р. Л. Стивенсон в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда». В этой фантастике автор беспокоится о разрушении крепости личности. Хайд — деструктивная сторона человека. Средство, которое принимает Джекил, нужно не для изменения внешности, — это просто способ перехода из одного состояния в другое. Словами Джекила: «Вещество не выносит суждения, оно не дьявольское и не божественное, однако ему удалось взломать дверь тюрьмы моей личности».

Трагедия Джекила-Хайда разыгралась в США. Под привлекательным лозунгами хиппи мусорные баки в Хейт-Эшбери начались заполняться мертворожденными детьми.

У нас дома появлялся еще один новый мир, еще один Сюртсей. Моя умная, находчивая жена забеременела. Она несколько недель отдыхала в саду у дома, держа повыше свои красивые ноги. Когда в августе 1967 года пришло время разрешения от бремени, ей пришлось вынести долгие родовые муки. Я не отходил от ее койки в больнице. В ту эпоху в отделения для рожениц уже начали пускать мужей, что было еще одним признаком общественных перемен. Мне было полезно взглянуть на женскую отвагу и то, как на свет появляется еще одна человеческая жизнь — биологическая версия Сюртсея.

Тимоти родился пятого числа. Он был крупным младенцем, немного потрепанным после долгого пути. Инопланетянин вряд ли увидел бы связь между взрослым и этим красным сморщенным созданием, новорожденным ребенком. Тем не менее всех порадовало появление Тима, включая Клайва, которому тогда было двенадцать лет, и самого Тима.

Дорогой отец Маргарет, Джек Мэнсон, скончался в 1968 году. Он был настоящим шотландцем, щедрым и веселым. Поначалу ему не хотелось видеть меня в роли зятя из-за того, что у меня, как тогда казалось, нет никаких перспектив, однако мы быстро сдружились. Он только попросил избавить дочь от неразберихи, связанной с разводом, и всех сопутствующих процедур. Думаю, у меня получилось исполнить эту волю. Джек с невероятной добротой относился к моим детям и успел с восхищением посмотреть на внука.

В те счастливые годы чувствовалась особая радость. У нас появилось множество друзей и теплых воспоминаний. Полка с фотоальбомами показывает те дни во всей красе. Как и сама память, некоторые снимки тоже тускнеют, однако по ним совершенно ясно, почему мы покинули Жасмин. Этот красивый дом плохо подходил для детей, — там было слишком много крутых лестниц.

Хит-хаус был совсем другой, высокий, как хороший солдат, и с атмосферой правильности, типичной для эпохи Регентства. Он стоял на некотором удалении от деревни Саутмур, за полем в конце длинной дороги. Углы и прямые линии плохо сочетались с крыльцом с коринфскими колоннами и огромным эркером, вокруг которого росла жимолость. Следовательно, дом выглядел одновременно серьезно и весело, поэтому идеально соответствовал моей двойственной натуре.

В целом мы жили очень хорошо, в отличие от половины планеты. Прежде чем устроиться в «Oxford Mail», Маргарет работала секретаршей у сэра Дэвида Уэбстера, главного управляющего «Ковент-гардена». Казалось, это отличное место, однако спустя несколько лет она ушла оттуда без всяких сожалений. Она занималась рисованием, — я тоже иногда пробовал свои силы в этом деле, — и ходила на вечерние уроки. Работавшая там натурщица вскоре перешла к нам на службу. Она родилась в Германии и, насколько Маргарет поняла, почти что случайно перебралась в Англию после войны.

В жизни миссис Томас часто случались масштабные перевороты. Она дошла от Москвы до Мюнхена, поняла, что забыла сумочку, и вернулась обратно, — если я правильно расшифровал ее все еще ломаный английский.

Шарлотта родилась в марте 1969, через восемнадцать месяцев после брата. В отличие от него, она появилась на свет в мгновение ока. Когда мне позвонили из больницы, я помчался к жене. Маргарет уже ходила по палатке и улыбалась дорогой моему сердцу улыбкой. Наш второй ребенок мирно спал после родов.

Как мне повезло, как я был благословен! Клайв с Венди жили с нами большую часть школьных каникул. Меня всегда поражала алхимия наших отношений. Маргарет никогда не пыталась взять на себя роль их матери, она просто любила моих детей от первой жены и заботилась о них, и они, в свою очередь, никогда не относились к ней плохо. Постепенно связи между нами становились все прочнее.

Кроме того, Клайв и Венди никогда не ревновали меня к Тиму. Клайва, казалось, очень интересовал сводный брат. Когда Маргарет снова забеременела, Венди сказала ей, что теперь, наверное, родится девочка для нее, и моя жена ответила, что будет рада услужить. Время шло быстро... и вуаля! Точно на десятый день рождения Венди на свет появилась Шарлотта. Все увидели в этом настоящее чудо — и не ошиблись!

Уже очень скоро мы повезли их в Европу на отдых. Все дети росли очень быстро. Они всегда были близки — в подростковом возрасте и взрослом.

Хит-хаус попал на дюймовые карты Британии. Когда Тим научился бегать, «Конкорд» уже совершал опытные дозвуковые полеты из Фэрфорда, Глостершир. Мы не сомневались, что пилот ориентируются на наши трубы при развороте. В небе всего на километровой высоте регулярно появлялась огромная металлическая птица, и Тим выбегал в сад с криками: «Конкорд», «Конкорд!».

Это слово стало одним из первых, которые он научился выговаривать.

Из гостиной Хит-хауса мы на закате часто наблюдали в бинокль за Луной, низко висящей над деревьями. Тем временем мы следили за высадкой на единственный спутник Земли по телевизору. Шел июль 1969 года. Мы с детьми с интересом смотрели на то и на другое. Миллиарды людей по всему миру не отрывались от телевизоров и радиоприемников, пытаясь понять, что все это значит.

Астронавты-участники космической программы знали ответ на этот вопрос. Они находились в авангарде технологического развития, однако, взглянув на Землю из космоса, некоторые после полета обратились к мистицизму. В случае русских космонавтов все было примерно также: Алексей Леонов сделался космическим художником. Он сказал, что наша планета из космоса выглядит «поразительно одинокой», и назвал ее «нашим домом, который необходимо охранять, как святыню», если верить переводу, хотя, возможно, речь шла об иконе.

В конце шестидесятых многие ожидали, что вид Земли из космоса, так не похожий на старый добрый школьный глобус со всеми его политическими проблемами, сделает всех нас добрее и заставит щепетильнее относиться к драгоценным ресурсам планеты. Экологическое движение набирало силу, однако почти все продолжали спокойно тратить невозобновляемое сырье.

Известные писатели-фантасты вроде Кима Стэнли Робинсона рассуждали о терраформировании Марса, где Человек будет жить уже совсем скоро. К своему удивлению, я очень сдержанно отношусь к вопросу Красной планеты. Неужели мы действительно превратим ее в плохую копию Земли и построим на ней грязные города, освещенные тусклым солнцем? Можно не сомневаться, что военные умы установят там свою власть. И кто будет там жить? Бедные рабочие? Тибетцы? Возможно, нам пока не хватает ума и нравственности для захвата другой планеты. На данном этапе развития мы способны только повторить прежние ошибки.

Марс можно сделать чем-то вроде небесного Эвереста или скалы Улуру. Туда будут летать для размышлений, наблюдений, медитации, для того, чтобы побыть одному и расширить свои горизонты, раздумывая о Марсе и загадочной Вселенной, а не о нашем боге, мамоне.

Мне сложно представить, почему понимание всей земной жизни и ее уникальности, — в этой области остается множество вопросов без ответов, — не охватило население планеты, как доброкачественная болезнь, подобно тому, как все сходят с ума от футбола и стараются определить, какая сторона забросит больше мячей в ворота. Еще большая доля людей живет в городах и совершенно не видит природу. Бетон не растет на деревьях.

Джеймс Лавлок в своей книге 1979 о Гипотезе Геи указывает на то, к чему привело появление городов, и объясняет, почему информации трудно добраться от исследователя до академика... а потом и до общественности. Он говорит: «Тех, кто отправляется на кораблях и пешком в отдаленные уголки... очень мало по сравнению с людьми, решившими работать в городских институтах и университетах».

То же самое применимо к литературе. Остается только размышлять о том, как повлияла людская скученность на секс и сексуальность. Каскадное соединение феромонов? Резкий рост урбанизации привел к усложнению человеческих отношений, тогда как в так называемых примитивных культурах акцент был на связи людей с природой и окружающей средой.

Один из множества примеров того, как среду загрязнила торговля, можно было ясно увидеть в шестидесятых. Из-за импорта древесины из Канады в Британии появились вредоносные насекомые, и английские ландшафты изменился к худшему.

Голландская болезнь вяза началась, когда мы были в Саутмуре. Пришлось повалить несколько десятков деревьев. Тогда я большую часть времени был вынужден орудовать топором и потом колоть бревна тяжелыми клиньями и кувалдой. У нас был большой камин, и поленья медленно горящего вяза тускло светили всю ночь, тихонько потрескивая.

Этот огонь слышал множество бесед.

Мы с Маргарет осознали, что считаемся в Саутмуре «столпами местного общества», живущими в «большом доме». Сами мы так себя не воспринимали, и население просто выражало так скуку по четкой социальной структуре, которая недавно развалилась.

Лишь немногие родились в этой деревне. Саутмур — типичное полусельское образование, какие появляются вокруг городов. В пятнадцати километрах от Оксфорда построили дома значительно дешевле тех, что стоят в черте города. Саутмур был гораздо приятнее большинства таких деревень, потому что сохранил древний центр, правда не древний порядок. У главной дороги, ведущей к Фарингдону, стояла почта, магазин, фруктовая лавка, пекарня и два паба. Однако Саутмур не был изолированным поселением, в отличие от деревень прошлого, хотя бы потому, что у большей части жителей были машины, и почти все работали далеко от дома.

В Саутмуре не было религиозного ядра. Местных жителей нельзя назвать особенно верующими, да и мы не прививали детям веру в Бога, — о чем позже пожалели. Главным социальным центром деревни была школа, отличное учреждение, где всем заправлял Грэхэм Платт. Там постоянно устраивали танцы, праздники и другие подобные мероприятия.

В этот период наших жизней меня приглашали на различные торжества в соседних деревнях, Лонгуорте и Хинтон-Уолдристе, которые проводили прямо в садах. Надеюсь, я никого не шокировал. Для таких случаев я надевал панаму, считая себя плохой копией моего деда Г. Г. Подозреваю, он не совсем доволен моим поведением.

Примерно тогда, когда родилась Шарлотта, я получил приглашение в Бразилию на научно-фантастический съезд в Рио-де-Жанейро, связанный с третьим ежегодным Международным Фестивалем Кино. Эти мероприятия собирали враждебно настроенных журналистов, потому что правительство Бразилии тогда не отличалось положительными качествами, однако организаторы съезда были совсем другого сорта. Получилось так, что многие гости фестиваля оказались любителями научной фантастики. Они втайне разослали приглашения любимым писателям, на что ушло несколько миллионов крузейро, и ждали до последнего момента, прежде чем объявили о съезде у себя на родине.

Маргарет настояла на том, что я должен лететь. Все-таки выдалась редкая возможность. Можно легко увидеть здесь щедрость духа моей жены, — хотя, возможно, она просто хотела остаться наедине со своей маленькой девочкой и предаться приятным мечтам во время кормления. Ей помогала мать и прислуга.

Перед самолетом разворачивался новый день во всей его красоте. На моих глазах появлялась панорама с огромными живописными горами, в ущельях и на пиках которых я стремился разглядеть людей и города. Однако эти вершины, подсвеченные проснувшимся солнцем, голубые рифтовые долины и высокие скалы состояли из пара. Природа, пользуясь своим буйным воображением, создала высоко над Землей еще один мир, грандиозный, но недолговечный, скрывающий Южную Америку.

Облака, напоминающие пышные бразильские католические церкви, остались наверху, когда самолет снизился, и под ними появилось море и город.

Рио оказался таким же необычным, каким я себе его представлял. Мы с Баллардом сошли по трапу с борта «Aerolineas Argentinas» и наткнулись на волну жары, точно на потный носок.

— О! — воскликнули мы и глубоко вздохнули, обрадовавшись тому, что снова оказались в тропиках, где царит невероятное разнообразие...

Нас поселили в отеле, откуда видно пляжа Копакабана. Гарри уже был на месте и радовался теплу, приятной обстановке и многочисленным забавным американцам. С более наивной стороны спектра находился Сэм Московиц, который писал о научной фантастике. В тропическом климате он носил длинное саржевое пальто, доходящее практически до лодыжек.

— Сэм, почему ты не снимешь эту штуку?

— Я не хочу, чтобы ее украли.

Из вежливости мы не стали спрашивать, зачем он взял пальто, зная, что окажется вблизи тропика Козерога.

Мой друг Колин Стил из Канберры только что отправил мне выдержку из комментария Джона Уиндема, попавшего в каталог. Уиндем, тогда пребывающий на вершине славы, тоже получил приглашение в Рио. В отчете говорится: «Он отказался, опасаясь, что придется постоянно пить. По его словам, такое времяпрепровождение больше подходит для Брайана Олдисса и Кингсли Эмиса».

Уиндем действительно был человек-один бокал шерри, а в Рио принято пить больше.

Пока в центре города показывали старую фантастику, а выдающиеся авторы вроде Альфреда ван Вогта и Роберта Блоха покорно отправлялись смотреть «Франкенштейна» Уэйла в очередной раз (только здесь фильм шел на португальском с английскими субтитрами), большая часть нас оставалась на пляже и наблюдала за представлением. Фредерик Пол, Роберт Шекли, Гарри, Джимми и я воспользовались баром «Болеро» в качестве базы, откуда хорошо видны длинные пляжи.

С наступлением темноты, когда продавцы мороженого собрали все деньги, что могли, на просторных пляжах началась радостная церемония смешения рас.

По всей набережной висели плакаты с бледным и умиротворенным северным лицом югославской старлетки Неды Арнерич, гостьи фестиваля. На все фонарных столбах виднелась эта икона чистоты и невинности, напоминающая о том, что находится за пределами реальности Рио.

Ночью бар «Болеро» становился настоящим борделем, как и весь остальной город. Днем в нем подавали кашасу в высоких стаканах и прекрасную фейжоаду, напоминающую пасуль, которую мы ели в Югославии, связанную брачными отношениями с благородным французским кассуле. Мы пили, ели и курили «Мексиканское седло» с Бобом Шекли. У него была хорошая причина для праздника. На фестивале показывали киноленту «La Decima Vittima» («Десятая жертва»). Этот стильный, но бессмысленный фильм основан на умном рассказе Шекли «Седьмая жертва», и в нем играет Марчелло Мастроянни и Урсула Андресс.

Однажды я убедил кого-то прокатить меня по раскинувшимся шумным пригородам и фавелам и показать джунгли. Их не получалось назвать девственными, однако это все-таки были джунгли. Я прогулялся по просторам этого организма, с радостью посмотрев на возвышающиеся деревья. Возвращаясь к машине, я увидел бетонного Иисуса Христа с раскинутыми в сторону руками, стоящего на горе Корковадо и наблюдающего за городом и морем.

Каждый вечер нас возили на вечеринку в очередное посольство. Мы наблюдали величие, избыток экзотических фруктов, еды, напитков и женщин. Развлечении было множество, — мы словно оказались во временной яме и вернулись в древний Египет. По стенам этих мнимых замков поднимались многочисленные растения, которые росли у Маргарет в горшках. В гуще всей этой болтовни, танцев и музыки слышался главный хит фестиваля — песня Мэри Хопкин «Вот это были дни». Даже туда, где правило счастье и преобладало настоящее, проникала змея ностальгия.

В последний вечер фестиваля нас пригласили на главный банкет. В огромном зале устроилась тысяча человек. После пиршества нам под музыку показали самые красивые костюмы с праздника Марди Гра. Для этого мы сели в черные лимузины и поехали по забитым дорогам, где скопились выхлопные газы. Мы добрались до нужного здания. Две тысячи человек направились к дверям, держа в руках билетах. Какой-то ловкий мошенник успел подделать некоторое число и неплохо подзаработал.

В итоге мы оказались на типичном бразильском мероприятии. Все две тысячи человек усадили за столы и накормили. Везде царил беспорядок.

Мы с Фредом Полом решили, что международных фестивалей должно быть больше. Обсуждая этот вопрос в баре «Болеро», я вспомнил, что в следующем году «Экспо 70» проведут в японском Киото. Мы сошлись на том, что после возвращения домой — в Нью-Йорке и Оксфорд — попробуем что-нибудь сделать.

Дома Фред занялся различными проблемами, касающимися «Galaxy», редактурой которого он занимался. О фестивалях пришлось думать мне. Хотя я начал общение с людьми по всему миру, в Японии я знал только одного, Эндо Хироя, большого любителя научной фантастики, поэтому написал ему.

Эндо все сделал. Не знаю, как ему удалось, но уже очень скоро все причастные получили приглашение на Первый Международный Симпозиум Научной Фантастики, который должен был пройти в Токио, Тойота-Мотор-Сити, Киото и других местах.

Это событие было гораздо серьезнее показухи в Рио. Здесь впервые столкнулись писатели капиталистического и коммунистического блоков. Кроме того, всем пришлось иметь дело с точным японским расписанием:

1:00 Прибытие в Тойота-Мотор-Сити

1:05 Регистрация в гостинице

1:15 Свободное время

1:25 Обед в гостинице

1:45 Сбор у поезда

1:55 Прибытие в конференц-зал

2:00 Начало Симпозиума

Этот съезд стал для меня особенно значимым. На нем я впервые встретился с давним врагом, японцами, причем на их родине. Они кое-что знали обо мне.

— Ты стрелял в нас?

— Нет, а вы не стреляли в меня. — Таким образом был подписан мирный договор, и обе стороны были счастливы...

Мы собрались за двумя длинными столами. За одним сидели представители Запада: Фред Пол, Артур Кларк, поселившийся на Шри-Ланке, Джудит Меррил, недавно получившая канадское гражданство, и я. Мы были одеты в джинсы и тому подобную просто одежду. В другом конце помещения находились русские в официальных двубортных костюмах вместе с лидером Василием Захарченко, секретаршей Ириной, Еремеем Парновым и Юлием Кагарлицким, очень образованным и остроумным человеком, с которым я быстро сдружился, — позже мы часто встречались. Василий был редактором популярного научно-фантастического и научного журнала с ежемесячным тиражом около двух миллионов экземпляров, — и они продавались! От таких чисел его западные коллеги стонали от зависти.

Между конкурентами стояли и сидели японские писатели и переводчики, которых возглавлял Сакё Комацу, — его роман — «Гибель Дракона» — разошелся примерно таким же тиражом, что и отдельно взятый номер журнала Василия.

Одним важным вечером в Тойота-Мотор-Сити меня завели в комнату, где находились два представителя российской команды и несколько бутылок водки, и я прослушал лекцию (признание) о том, что в Москве все плохо (а в остальной России еще хуже), и везде бушует антисемитизм. Мои новые знакомые до глубокой ночи делились со мной ужасными историями о несправедливости и злодействе.

Западная Европа и США по-разному смотрели на природу Советов. Хотя я читал просветительский труд Роберта Конквеста «Большой террор: Сталинские чистки 30-х» (1968) и другие подобные труды, я отлично понимал, что с обеих сторон Железного Занавеса бесчинствует пропаганда. Как и миллионы других людей, я считал, что капиталистическая и коммунистическая системы в некоторых отношениях зеркально противоположны друг другу. Это утверждение подкреплял ход Космической Гонки: в Праге мы впервые купили пачку сигарет «Союз-Аполлон» с изображением, обыгрывающим эту борьбу.

Кроме того... ну, лучше выразиться словами из стихотворения Честертона: «Мы не знали о неудачах Бонапарта, но отлично разбирались в бедах Лондона». В общем, мы понимали, что нашему государству тоже не стоит доверять.

После этой мрачной ночи в Тойота-Мотор-Сити, сопровождающейся распитием водки, у меня больше не возникало сомнений по поводу того, что Советский Союз действует, как огромная преступная организация. Позже, в начале семидесятых, один британский издатель взялся публиковать перевод героического труда Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» в трех томах, поразительным образом подтверждающего все исследования Конквеста.

Эта книга Солженицына — лучшее, что было издано в этом веке. Что может сравниться с ней по описанию человеческих страданий и стойкости? В конце писатель обращается к западному читателю и говорит: «Если вы считаете, что я осуждаю русских и коммунистическую систему, учтите, что я говорю обо всей человеческой расе, включая вас». В «Архипелаг ГУЛАГ» вложено столько чувств, что мне даже стыдно писать эту книгу об одном человеке.

Так вышло, что я встретил Юлия Кагарлицкого через несколько лет после японского Симпозиума. Нас с Маргарет пригласили на ужин в Лондоне в честь столетия со дня рождения Герберта Уэллса. Пришел Д. Б. Пристли и его жена Жакетта Жоукс. Они много говорили. Все знали Пристли. Жена у него была выдающимся археологом и написала поэму «A Land», удивительно сильную, поучающую вещь.

До этого Пристли сказал мне своим мягким йоркширским голосом: «Лучше дальше пиши то, что ты пишешь. Не надо разбавлять и без того жидкий суп Английских Писем».

После речей, посвященных Уэллсу, я сделал пару кругов по зданию в поисках какого-нибудь крепкого напитка. В тусклом коридоре я заметил свет и наткнулся на кладовую. Там стоял известный русский автор книги о Уэллсе, поднеся бутылку к губам и положив локоть на удобную полку, чтобы было удобнее заливать вино в горло. Мы с Юлием распили бутылку югославского вина, — как позже и другие бутылки. Он был веселым человеком с прекрасным чувством юмора.

Спустя несколько лет, когда я посетил Советский Союз, только Кагарлицкому из всех моих русских друзей хватило смелости заглянуть ко мне в отель. Я восхищался им и ценил его. В «Life in the West» я изобразил его под именем Ругорского.

* * *

Перевод любезно предоставили Игорь Фудим и Александра Фудим.

Через два года его перепечатали в сборнике "Грань тьмы" — антологии произведений, предупреждающих и пугающих атомной войной.

антология Грань тьмы Издательство: М.: Молодая гвардия, 1989 год, 100000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 560 стр. ISBN: 5-235-00781-6 Аннотация: Произведения, составившие сборник, написаны в жанре повести-предупреждения и посвящены проблеме современности: страшной реальности возникновения ядерного конфликта. Комментарий: Фантастика-предупреждение на тему возникновения ядерного конфликта. Художник В. Потапов.

В 1995 в газете "Неделя" мелькнул рассказ "Клон по почте" в переводе Дмитрия Вебера

газета Неделя № 23-1995 1995 год,

И лишь в 1997 году вышел полноценный авторский сборник рассказов Конни Уиллис — в серии "Координаты чудес" от АСТ.

Конни Уиллис Неразведанная территория Издательство: М.: АСТ, 1997 год, 10000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 544 стр. ISBN: 5-7841-0288-5 Серия: Координаты чудес Комментарий: Сборник рассказов и повесть. Иллюстрации на обложке Г. Рудделла, П. Юлла (оборот).

В него вошли избранные премиальные рассказы писательницы: Письмо от Клири (Небьюла), Даже у королевы (Хьюго, Небьюла, Локус, и еще две менее известные премии), Пожарная охрана (Хьюго, Небьюла), Последняя из «виннебаго» (Хьюго, Небьюла), В отеле «Риальто» (Небьюла), Смерть на Ниле (Хьюго). Трудно представить еще какой-нибудь сборник другого писателя, в котором так кучно были бы представлены премиальные вещи фантаста. Пожалуй, на память идет лишь сборник Теда Чана.

В 1999 в журнале "Если" напечатали повесть "Проклятие королей" в переводе В. Кулагиной-Ярцевой.

журнал Если № 12, декабрь 1999 1999 год, 11000 экз. Формат: 84x108/32, 272 стр. Комментарий: На обложке иллюстрация Игоря Тарачкова к повести Джорджа Мартина "Летящие в ночи". Иллюстрации: О. Дунаевой, О. Васильева, А. Филиппова, С. Шехова.

И про автора забыли на долгие одиннадцать лет. Лишь в 2010 вышел большой, на 800 страниц, сборник рассказов К.Уиллис.

Конни Уиллис Вихри Мраморной арки Издательство: М.: АСТ, Астрель, Полиграфиздат, 2010 год, 4000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 832 стр. ISBN: 978-5-17-065597-7, 978-5-271-31114-7, 978-5-4215-1451-0 Серия: Сны разума Аннотация: Сборник избранных рассказов Конни Уиллис, которые принесли ей мировую известность. Многие из представленных в сборнике рассказов получили самые престижные литературные награды. Комментарий: Авторский сборник рассказов. Художник не указан.

То всё были рассказы и повести, и вот в 2013 наконец-то издают роман писательницы, получивший в 1993 году Хьюго, Небьюлу и Локус. "Книга страшного суда" выходит в условный цикл про путешественников во времени из века XXI, изучающих прошлое: XIV век, XIX, ХХ.

Конни Уиллис Книга Страшного суда Издательство: М.: АСТ, 2013 год, 2000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 608 стр. ISBN: 978-5-17-076092-3 Серия: Коллекционная фантастика Аннотация: Студентку с помощью машины времени отправляют в XIV век. Конечно, любой исследователь проходит подготовку, изучая эпоху, получая прививки от чумы и оспы. Однако точно попасть в нужную точку во времени и угадать все события не всегда удается. Героиня попадает в самый разгар эпидемии чумы, где начинает вести "Книгу Страшного суда". В это время в современной Англии так же вспыхивает эпидемия из-за потревоженных во время раскопок могил. И это только часть невероятных событий и головоломного сюжета. Комментарий: Самостоятельный роман из "Оксфордского цикла". На обложке гравюра А. Дюрера (в издании не указан).

Роман "Не считая собаки" продолжает условный цикл про путешественников во времени.

Конни Уиллис Не считая собаки Издательство: М.: АСТ, 2015 год, 2000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 576 стр. ISBN: 978-5-17-065220-4 Серия: Сны разума Аннотация: Нед Генри, работяга, почти засыпает на ходу и нуждается в отдыхе. Работка ещё та — ему приходится курсировать между 21-м столетием и 1940 годом, участвуя в проекте восстановления знаменитого собора Ковентри, разрушенного при нацистском воздушном налете во время Второй Мировой войны более ста лет назад. Всё бы хорошо, да смелая Верити Киндл, такой же путешественник во времени, неосторожно вытащила кое-что из прошлого. Теперь Нед должен срочно вернуться назад в викторианскую эпоху и помочь Верити возвратить вещи, дабы спасти проект и предотвратить роковые изменения в истории. Комментарий: Самостоятельный роман из "Оксфордского цикла". Иллюстрация на обложке В. Лебедевой.

В этом году появился любительский перевод первой самостоятельной книги Конни Уиллис, "Сны Линкольна". В 1988 году она завоевала Мемориальную премию Джона Кэмпбелла, которую дают за лучший НФ дебют, и одновременно номинировалась на Мифопоэтическая премию — награду в жанре фэнтези. С любезного разрешения переводчика под ником слОГ мы помещаем отрывок из романа. Роман "Сны Линкольна", как и произведения "Оксфордского цикла", тоже о путешественниках во времени, только перемещающихся между веками несколько экстравагантным способом.

======================

Конни Уиллис "Сны Линкольна"

Глава первая

В Вирджинии разводили таких лошадей, которых помнили после смерти и хоронили не так далеко от христианской земли, чтобы, если их уснувшие всадники восстанут, они смогли бы снова вызвать их из земли и проскакать по траве прежним бесстрастным шагом, с былым мастерством и непринуждённостью в движениях. (Стивен Винсент Бене)

Трэвеллер умер от столбняка через два года после смерти Роберта Э. Ли. Я узнал об этом как-то в феврале, в тот день, когда поехал посмотреть, где был похоронен сын Авраама Линкольна Вилли. Я искал могилу больше года, и, когда наконец нашёл её по биографии Мэри Тодд Линкольн, то выбежал из библиотеки, продолжая держать книгу в руках. Сработала сигнализация, и одна из библиотекарш вышла на крыльцо и крикнула мне вслед:

— Джефф, ты в порядке? Джефф!

В тот день шёл сильный снег, мокрый весенний снег. Мне потребовался почти час, чтобы доехать до старого кладбища в Джорджтауне. Я не знаю, что я думал найти, может быть, какой-то ключ к тому, где была Энни и что с ней случилось, какое-то послание, которое рассказало бы мне, что случилось с ними всеми, с Томом Титой, Беном и остальными солдатами, что погибли в Гражданской войне и были похоронены вместе под гранитными плитами размером не больше клочка бумаги.

Но там ничего не было, даже тела Вилли Линкольна, и я вернулся в дом Брауна, достал четырёхтомную биографию Ли авторства Фримена и попытался выяснить, что случилось с Трэвеллером.

Как и со всем остальным, что тогда происходило подсказок было с одной стороны слишком много, а с другой — недостаточно. Но, в конце концов, я выяснил то, что мне было нужно, так же, как я узнал, где был Вилли, так же, как я узнал, что вызывало сны Энни. В конце концов, ведь это было именно то, в чём я был хорош — в поиске малоизвестных фактов, так? Трэвеллер прожил два года. Он словил гвоздь и заболел столбняком. Его пришлось застрелить.

Я познакомился с Энни два года назад, в ночь пресс-конференции Брауна. Пресс-конференция должна была стать вечеринкой по случаю предварительной публикации двенадцатого романа Брауна «Связанные долгом», с раздачей типографских оттисков прессе, но их не было. Как не было и готовой книги.

Пресс-конференция была запланирована на последнюю неделю марта, но в конце февраля Браун всё ещё возился с редактурой рукописи, внося правки, а затем снова меняя их, а за неделю до пресс-конференции я вернулся в Западную Виргинию, пытаясь выяснить, когда именно Ли купил Трэвеллера.

Эта деталь не имела значения для книги, поскольку Ли определённо ездил на Тревеллере в Антиетаме в сентябре 1862 года, но Браун на протяжении всей своей книги не переставал беспокоиться по этому поводу, и это меня беспокоило.

У него были всевозможные проблемы со «Связанными долгом». Обычно он выпускал свои романы о Гражданской войне как по часам: предложение, план, рукопись, исправленные гранки, поэтому его издатель, «Маклоуз и Херндон», запланировал эту пресс-конференцию ещё до того, как получил отредактированную рукопись.

Я мог бы сделать то же самое. За те четыре года, что я занимался исследованиями для Брауна, он ни разу не пропустил срок сдачи. Но со «Связанными долгом» он ещё не уложился ни в один срок, и когда я позвонил ему из Западной Виргинии, он продолжал вносить серьёзные изменения.

— Я подумываю добавить главу в начало книги, Джефф, — сказал он. — Чтобы объяснить, из-за чего Бен Фримен записывается в армию.

— Я считал, вы уже отправили отредактированную рукопись обратно, — сказал я.

— Отправил, сынок. Три недели назад. Но потом я начал беспокоиться о Бене. Он записывается вот так просто, без всякой причины. Вот ты бы так поступил?

— Нет, но многие новобранцы так делали. Послушайте, я звоню, потому что у меня возникли проблемы с Трэвеллером. В письме к одной из своих дочерей Ли говорит, что купил Трэвеллера осенью 1861 года, но здешние записи показывают, что он купил его только в 1862 году, во время кампании в Каролине.

— У него, должно быть, была какая-то причина для вступления в армию, — сказал Браун. — Что, если Бен ухаживает за девушкой, а та влюблена в кого-то другого?

«Маклоуз и Херндон» убьют Брауна, если он начнёт добавлять новых персонажей на столь позднем этапе.

— Думаю, начало хорошее, — сказал я. — Бену не обязательно иметь вескую причину, чтобы записываться. Ни у кого другого в Гражданской войне её не было. Большинство новобранцев не смогли бы сказать вам, из-за чего вообще велась война, не говоря уже о том, почему они в ней участвуют. Я бы оставил всё как есть, и это касается и Трэвеллера. Завтра я поеду в Льюисбург, чтобы проверить записи суда, но я почти уверен, что Ли не покупал лошадь в 1861 году.

— Ты вернёшься домой к пресс-конференции? — спросил Браун.

— Я думал, её отложат, раз книга запаздывает.

— Приглашения уже разосланы. Постарайся вернуться домой вовремя, сынок. Ты мне нужен, чтобы объяснить, почему книга потребовала так много времени.

Я хотел попросить объяснить это и мне, но не стал. Вместо этого я три дня гонялся по всему округу Гринбриер, пытаясь найти нацарапанную записку или предварительное соглашение, которое разрешило бы вопрос в ту или иную сторону, а затем поехал домой через ужасную метель, но к пресс-конференции всё-таки успел.

— Ты выглядишь так, будто сам прошёл военную кампанию, сынок, — сказал Браун, когда я приехал ближе к вечеру.

— Так и есть, — сказал я, снимая парку. Снегопад преследовал меня всю дорогу от Уайт-Салфер-Спрингс, превратившись в ледяной дождь в пятидесяти милях от Вашингтона. Я был рад, что Браун развёл огонь в своём кабинете наверху. — Я выяснил то, что вы хотели узнать о Трэвеллере.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, снимая книги со стула с высокой прямой спинкой и ставя его перед камином. На него он повесил мою мокрую парку.

— Я рад, что ты дома, Джефф. Думаю, я наконец-то разобрался с книгой. Ты знал, что Линкольну приснилась его собственная смерть?

— Да, — ответил я, удивляясь, какое отношение это имеет к роману об Антиетаме. — Ему приснилось, что он увидел своё мёртвое тело в Белом доме, верно?

— Ему приснилось, что он проснулся и услышал плач, — сказал Браун, вываливая своего сиамского кота из большого кожаного кресла и разворачивая кресло к камину. Он, казалось, никуда не торопился, хотя пресс-конференция должна была начаться в семь. На нём был потрёпанного вида серый кардиган, в котором он обычно писал, и мешковатые брюки, и он, очевидно, не брился с тех пор, как я уехал. Может, пресс-конференцию всё-таки отменили.

Браун жестом пригласил меня сесть.

— Когда он спустился вниз, то никого не увидел, — продолжил он, — но в Восточной комнате в гробу лежал труп. Лицо трупа было покрыто чёрной тканью, и Линкольн спросил охранника, стоявшего у двери, кто умер, и охранник ответил: «Президент. Его убили».

Он выжидающе смотрел на меня, ожидая, что я что-нибудь отвечу, но я понятия не имел, что именно нужно сказать.

— Ему приснился этот сон, за месяц до смерти? — неуверенно проговорил я.

— За две недели. Второго апреля. Я читал об этом раньше, но пока ты был в отъезде, пресс-секретарь «Маклоуза и Херндона» позвонил мне и спросил, какую книгу я собираюсь писать после «Связанных долгом». Ей это было нужно для пресс-релиза, который они собираются раздать на сегодняшней пресс-конференции, и я сказал ей, что пока не знаю, но потом я начал думать о книге о Линкольне.

Книга о Линкольне. Вот для чего всё это было. Я полагал, что мне следует обрадоваться. Если он займётся новой книгой, может быть, он перестанет возиться со «Связанными долгом». Единственная проблема заключалась в том, что книга о Линкольне не была новой книгой. Браун называл её своей книгой о кризисе среднего возраста, хотя он начал её только после того, как ему исполнилось шестьдесят.

— Я боялся, что умру, прежде чем напишу что-нибудь важное, и так всё ещё может произойти. Я так и не смог разобраться с этой чёртовой вещью, — со смехом сказал он мне, когда я впервые пришёл к нему на работу, но я подозревал, что он был более чем наполовину серьёзен. Год спустя он снова попытался поработать над ней, но книга всё ещё была не продвинулась дальше плана.

— Завтра я хочу, чтобы ты поехал в Арлингтон, Джефф. — Он почесал седоватую щетину на щеке. — Мне нужно знать, был ли там похоронен Вилли Линкольн.

— Он похоронен в Спрингфилде. В гробнице Линкольна.

— Нет там он похоронен сейчас. А где он был похоронен во время Гражданской войны. Его тело не отправляли обратно в Спрингфилд до 1865 года, когда Линкольн был убит. Вилли умер в 1862 году. Я хочу знать, где он был похоронен в течение этих трёх лет.

Я понятия не имел, какое отношение Вилли Линкольн имел ко сну Линкольна об убийстве, но я слишком устал, чтобы спрашивать.

— Вы всё ещё проводите пресс-конференцию, не так ли? — сказал я, надеясь, что он скажет, что нет. — На дорогах просто ужас.

— Да, всё в силе. — Браун посмотрел на часы. — Мне нужно идти одеваться. Эти проклятые репортёры всегда приходят рано. — Я, должно быть, выглядел так, как себя чувствовал, потому что он сказал: — Битва не начнётся до восьми часов, а я позабочусь о предварительных столкновениях. Почему бы тебе не пойти вздремнуть?

— Полагаю, я воспользуюсь вашим предложением, — сказал я и поднялся с кресла.

— О, не окажешь ли ты мне одну услугу? — сказал Браун. — Не мог бы ты позвонить Ричарду Мэдисону и убедиться, что он придёт сегодня вечером? Его девушка сказала, что они будут здесь, но я хотел бы, чтобы ты позвонил и убедился в этом.

Сны Линкольна, тело Вилли Линкольна, а теперь мой старый сосед по комнате в колледже. Я перестал даже пытаться делать вид, что понимаю, о чём он говорит.

— Он звонил, пока тебя не было, — сказал Браун, почёсывая щетину. — Говорил, что ему нужно срочно связаться с тобой. Я сказал ему, что у меня нет твоего номера, но когда ты позвонишь, я мог бы передать тебе какое-нибудь сообщение, но он просто попросил, чтобы ты ему перезвонил, а потом, когда ты позвонил, у меня не было возможности передать его сообщение, поэтому я позвонил ему, чтобы сказать, что ты вернёшься сегодня.

Где-то здесь должна быть связь.

— И вы пригласили его на пресс-конференцию? — спросил я.

— Я пригласил его девушку на пресс-конференцию. Ричарда не было. Она объяснила, что он в Институте сна, и я спросил её, что он там делает, и она сказала: «Он рассказывает людям, что означают их сны», и после того, как я повесил трубку, я начал думать о снах Линкольна и о том, что сказали бы психологи об их значении, поэтому я перезвонил ей и пригласил на пресс-конференцию, чтобы я мог расспросить его об этом. Но поскольку я никогда не разговаривал с Ричардом и поскольку он хотел, чтобы ты ему позвонил, то, думаю, было бы неплохо, если бы ты позвонил и убедился, что они придут. А потом тебе лучше пойти прилечь, сынок. Ты выглядишь так, будто вот-вот рухнешь.

Он вышел. Я постоял минуту перед камином, гадая, почему Ричард мне звонил. Мы были хорошими друзьями, когда были соседями по комнате в Дьюке, но мы почти не виделись за те шесть лет, что прошло с момента окончания учёбы. Он уехал в Нью-Йорк, чтобы пройти интернатуру, а затем вернулся в Вашингтон, поступив в ординатуру в Институте сна, что означало, что он слишком занят, чтобы видеться с кем-либо. Он звонил мне ровно один раз за последний год, и то, чтобы предложить мне работу. Один из его пациентов, шишка из Пентагона, проводил исследование отдалённых последствий войны во Вьетнаме и нуждался в исследователе.

— Не интересует, — ответил я. — Я ещё не разобрался с отдалёнными последствиями Гражданской войны.

— Это была бы работа, на которой ты мог бы делать что-то важное, а не тратить время на поиск малоизвестных фактов, которые не нужны никому, кроме какого-то писаки, — возразил он.

Я только что провёл весь тот день, пытаясь выяснить, почему генерал Лонгстрит носил ковровые тапочки при Антиетаме. У него была мозоль на пятке, факт, который Ричард, безусловно, отнёс бы к категории «фактов, которые никому не нужны». Лонгстриту, вероятно, было не всё равно, поскольку он пытался вести войну, как и Брауну, поэтому я работал на него, но я не собирался пытаться объяснить это Ричарду.

— Если эта работа в Пентагоне так хороша, почему этот парень твой пациент? — спросил я вместо этого.

— У него расстройство сна.

— Ну, а я отлично сплю по ночам, — сказал я. — Скажи ему спасибо, но нет. — Я подумал, а не звонил ли он сейчас с ещё одним предложением о работе. Браун сказал, что Ричард не сказал ему, о чём он хотел со мной поговорить, что означало, по всей вероятности, что так и было, а я сейчас был не в состоянии выслушивать что-то подобное.

Вместо этого я принял горячий душ, а затем попытался вздремнуть, но обнаружил, что продолжаю думать о Ричарде, и всё-таки решил позвонить ему и покончить с этим. Я вернулся в кабинет Брауна, чтобы воспользоваться телефоном. Я понадеялся, что, может быть, ответит его девушка, с которой разговаривал Браун, но этого не произошло. Ответил Ричард, и у него не было никаких предложений о работе.

— Где, чёрт возьми, ты был? Я пытался тебе дозвониться, — сказал он.

— Я был в Западной Виргинии, — сказал я. — Виделся с человеком по поводу одной лошади. О чём ты хотел со мной поговорить?

— Ничего такого. В любом случае уже слишком поздно. Браун сказал, что попросит тебя мне перезвонить, — сказал он почти обвиняющим тоном. Ну, почему я постоянно участвовал в разговорах, в которых не мог понять что к чему?

— Извини, что не позвонил. Я только что вернулся домой. Но послушай, что бы это ни было, мы можем поговорить об этом сегодня вечером на пресс-конференции.

На другом конце провода воцарилось молчание.

— Ты ведь придёшь, верно? — сказал я. — Браун очень хочет поговорить с тобой о снах Линкольна.

— Я не могу прийти, — сказал он. — Это исключено. У меня назначен пациент, я…

— Мы ближе к Институту сна, чем твоя квартира. Ты можешь дать Институту номер Брауна, и они смогут позвонить тебе сюда, если возникнет чрезвычайная ситуация. Я очень хотел бы повидаться с тобой, и я хочу познакомиться с твоей новой подругой.

Снова мёртвая тишина. Наконец он сказал:

— Я не думаю, что Энни может…

— Пойти с тобой? Конечно, может. Я позабочусь о ней, пока ты будешь разговаривать с Брауном. Я расскажу ей всё о твоей бурной студенческой жизни в Дьюке.

— Нет. Скажи своему боссу, что я сожалею, но мне нечего рассказать ему о снах Линкольна, ничего такого, что он хотел бы услышать.

Где-то в этот момент у меня всё начало болеть.

— Тогда сам скажи ему. Слушай, — сказал я, — тебе не нужно приходить на всё мероприятие. Пресс-конференция начинается в восемь. Ты можешь поговорить с Брауном и всё равно уложить ту самую Энни спать к девяти часам, чтобы наблюдать за её быстрыми движениями глаз или чем там занимаются психологи. Пожалуйста. Если ты не придёшь, Браун отправит меня в Индиану в эту метель, чтобы узнать про кошмары, снившиеся Линкольну в детстве. Давай, ради меня, твоего старого соседа по комнате.

— Я не смогу остаться после девяти.

— Без проблем, — согласился я. Я продиктовал ему адрес Брауна и повесил трубку, прежде чем он смог сказать «нет», а затем просто уселся перед камином. Кот Брауна запрыгнул ко мне на колени, и я сидел, гладя его, думая, что мне нужно встать и пойти поспать.

Меня разбудил Браун.

— Как долго я спал? — сказал я, потирая лицо руками, чтобы попытаться проснуться. Сколько бы это ни было, боль в спине стала ещё сильнее.

— Сейчас половина седьмого, — сказал Браун. Он переоделся в смокинг с плиссированной рубашкой и галстуком-шнурком. Он всё ещё не побрился. Может быть, он пытался отрастить бороду. Если это так, то это была ужасная идея. Серовато-чёрная щетина, казалось, лишала его лицо всех красок. Он выглядел чопорно и неприглядно, похожий на нечистоплотного торговца лошадьми. — Я бы не стал тебя будить, но я хотел, чтобы ты взглянул вот на это. — Он сунул мне в руку стопку машинописных страниц.

— Что это? — сказал я. — Что-то о Вилли Линкольне?

Он пошевелил угли в огне, который почти погас, пока я спал.

— Это та первая сцена, о которой я так беспокоился. Я просто не мог оставить, чтобы Бен записывался в армию без причины, поэтому я переписал её.

— «Маклоуз и Херндон» знают об этом? — Кот Брауна спрыгнул с моих коленей и начал стучать лапой по кочерге.

— Я позвоню им завтра, но я хотел, чтобы сначала взглянул ты. У Бена должна была быть какая-то мотивация для вступления в армию.

— Для чего? А как насчёт того, что позже в книге он влюбляется в Нелли? У него нет никакой мотивации для этого. Она даёт ему одну ложку лауданума, и бац, он готов сделать для неё всё, что угодно.

Кот крепко обхватил кочергу лапой, но Браун этого не замечал. Он уставился в огонь.

— Шла война. Люди делали подобное во время войны, влюблялись, жертвовали собой…

— Записывались в армию, — продолжил я. — У большинства новобранцев в Гражданскую войну не было никакой мотивации для вступления в армию. Была война, и они выбирали ту или иную сторону. — Я попытался вернуть ему страницы. — Я не думаю, что тебе нужна новая сцена.

Он поставил кочергу обратно в подставку. Кот лёг перед ней, помахивая хвостом.

— В любом случае, я хотел бы, чтобы ты её прочитал, — сказал Браун. — Ты позвонил своему соседу по комнате?

— Да.

— Он придёт?

— Я не знаю. Думаю, да.

— Ладно. Хорошо. Мы сможем разобраться с этой проблемой со снами. Обязательно скажи мне, когда он придёт. — Он направился к двери. — Я пойду проверю, как там кейтеринг.

— Вам бы стоило побриться.

— Побриться? — повторил он с ужасом. — Разве ты не видишь, что я отращиваю бакенбарды? — Он принял позу, заложив руки за лацканы. — Как у Линкольна.

— Вы не похожи на Линкольна, — сказал я, ухмыльнувшись. — Вы скорее похожи на Гранта после запоя.

— Я мог бы сказать то же самое о тебе, сынок, — сказал он и спустился вниз, чтобы поговорить с кейтерингом.

Я попытался прочитать новую сцену, жалея, что у меня нет времени, чтобы разобраться с несколькими собственными снами. Я чувствовал себя более уставшим, чем до сна. Я даже не мог заставить свои глаза сфокусироваться на машинописи Брауна. Репортёры будут здесь с минуты на минуту, а потом я буду стоять, прислонившись к стене, бесконечные часы, рассказывая людям, почему книга Брауна не готова, а потом завтра я поеду в Арлингтон и буду копаться в снегу, ища могилу Вилли Линкольна.

Если бы я только смог узнать, где он был похоронен, то мне, возможно, не пришлось бы проводить завтрашний день, стирая снег со старых надгробий. Я отложил написанную сцену и поискал «Годы войны» Сэндберга.

Браун никогда не верил в библиотеки — он держал книги по всему дому, и всякий раз, когда заканчивал читать одну, засовывал её в ближайший книжный шкаф. Однажды я предложил привести книги в порядок, а он сказал: «Я знаю, где каждая из них». Может быть, он и знал, но я нет, поэтому я привёл их в порядок для себя — Грант и западная кампания в большой столовой наверху, Ли в солярии, Линкольн в кабинете. Это не принесло особой пользы. Браун по-прежнему оставлял книги там, где заканчивал их читать, но всё же стало лучше. У меня, по крайней мере, были одинаковые шансы найти то, что мне нужно. Обычно. Но не в этот раз.

«Годов войны» Сэндберга не было там, где я их положил, как и Оутса. Мне потребовался почти час, чтобы отыскать их: Оутса в ванной наверху, Сэндберга внизу в солярии под одной из африканских фиалок Брауна. Прежде чем я успел подняться наверх с ними, молодая женщина из People засыпала меня вопросами о новой книге Брауна.

— О чём она? — спросила она.

— Об Антиетаме, — сказал я. — Это есть в пресс-релизе.

— Не эта. Новая, которую он начнёт после этой.

— Вы знаете об этом столько же, сколько я, — ответил я, передал её Брауну и вернулся в кабинет с книгами, которые нашёл, и начал искать в них Вилли Линкольна. Он умер в 1862 году, когда ему было одиннадцать лет. Они устраивали приём внизу в Белом доме, пока он лежал, умирая, наверху. И, вероятно, люди продолжали звонить во входную дверь, подумал я, когда раздался звонок в дверь.

Пришли новые репортёры, а потом кто-то из кейтеринга, а потом ещё репортёры, и я начал думать, что Ричард всё-таки не придёт, но в следующий раз, когда раздался звонок в дверь, там был Ричард. И Энни.

— Мы не сможем остаться надолго, — сказал Ричард, прежде чем войти в дверь. Он выглядел усталым и измотанным, что не являлось хорошей рекламой для Института сна. Я подумал, не связано ли то, как он выглядел, с тем, зачем он звонил мне, когда я был в Западной Виргинии.

— Я рад, что вы оба смогли прийти, — сказал я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Энни. — Я Джефф Джонстон. Я жил с этим парнем, прежде чем он стал крутым психологом.

— Я рада познакомиться с вами, Джефф, — серьёзно проговорила она.

Она была совсем не такой, как я ожидал. Ричард встречался в основном с горячими маленькими медсёстрами, пока учился в мединституте, и с «Женщинами Вашингтона, идущими вверх» с тех пор, как начал работать в Институте. Он никогда даже не взглянул бы на кого-то вроде Энни. Она была невысокой, с короткими светлыми волосами и голубовато-серыми глазами. На ней было тяжёлое серое пальто и туфли на низком каблуке, и она выглядела лет на восемнадцать.

— Вечеринка наверху, — сказал я. — Там тот ещё зоопарк, но…

— У нас мало времени, — сказал Ричард, но при этом не посмотрел на часы. Он посмотрел на Энни, как будто это она торопилась. Она совсем не выглядела обеспокоенной.

— Как насчёт того, чтобы я привёл Брауна сюда? — сказал я, не будучи уверенным, что смогу оторвать его от репортёров. — Вы можете подождать в оранжерее. — Я жестом пригласил их войти.

Здесь, как и в любой другой комнате в доме, Браун мог терять книги, хотя она предназначалась для тропических растений. В ней были стеклянные окна теплицы и обогреватель, поддерживающий температуру на двадцать градусов (по Фаренгейту) выше, чем в остальном доме. Браун поставил символический ряд африканских фиалок на стол перед окнами и добавил старинный диван из конского волоса и пару кресел, но остальная часть комнаты была заполнена книгами. — Разрешите взять ваши пальто, — сказал я.

— Нет, — сказал Ричард с тревогой, глядя на Энни. — Нет. Мы здесь ненадолго.

Я взбежал по лестнице и привёл Брауна. Кейтеринг только что накрыл шведский стол, так что его отсутствия даже не заметят. Я сказал Брауну, что Ричард здесь, но не может остаться надолго, и повёл его к лестнице, но репортёрша из «People» ухватилась за него, и прошло добрых пять минут, прежде чем он смог от неё отделаться.

Они всё ещё были там, но едва-едва. Ричард стоял у двери оранжереи, говоря:

— Уже почти девять. Я думаю…

— Рад познакомиться с вами, доктор Мэдисон. Значит, вы старый сосед Джеффа по комнате, — сказал Браун, вставая между Ричардом и входной дверью. — А вы, должно быть, Энни. Я разговаривал с вами по телефону.

— Да, — сказала она. — Я хотела познакомиться с вами, мистер Брау…

— Я так понимаю, вы хотели поговорить со мной об Аврааме Линкольне, — сказал Ричард, перебивая её, прежде чем она успела произнести имя Брауна.

— Да, —ответил Браун. — Я ценю, что вы пришли. Я проводил кое-какие исследования по Линкольну. Ему снились очень странные сны, — он улыбнулся Энни, — а поскольку вы сказали мне, что доктор Мэдисон объясняет людям, что означают их сны, я подумал, может быть, он сможет рассказать мне о снах Линкольна. — Он повернулся к Ричарду. — Вы ужинали? Наверху есть замечательный шведский стол, если репортёры ещё не всё подъели. Омары, ветчина и какие-то замечательные штучки с креветками…

— У меня очень мало времени, — сказал Ричард, глядя на Энни. — Я говорил Джеффу по телефону, что не думаю, что смогу вам помочь. Нельзя анализировать чьи-то сны, просто услышав их пересказ. Нужно узнать о человеке буквально всё.

— Чем Браун и занимается, — заметил я.

— Мне в основном нужна информация о том, каков современный взгляд на сны, — сказал Браун, беря Ричарда за руку. — Обещаю, что займу у вас всего несколько минут. Мы можем подняться ко мне в кабинет. Мы захватим что-нибудь поесть по дороге и…

— Я не думаю… — сказал Ричард, бросая ещё один тревожный взгляд на Энни.

— Вы абсолютно правы, — сказал Браун, крепко сжимая руку Ричарда. — Вашей юной подруге незачем скучать под скучные истории, если она может пойти на вечеринку? Джефф, ты составишь ей компанию, не так ли? Найди ей те штучки с креветками и налей шампанского.

Ричард посмотрел на Энни, как будто ожидая, что она возразит, но она ничего не сказала, и я подумал, что он сейчас с облегчением выдохнул.

— Джефф позаботится о ней, — сказал Браун настолько проникновенно, словно заключая сделку. — Не так ли, Джефф?

— Я позабочусь о ней, — сказал я, глядя на Энни. — Обещаю.

— Сон, с которым у меня проблемы, — это сон, который приснился Линкольну за две недели до его убийства, — сказал Браун, твёрдо ведя Ричарда вверх по лестнице в свой кабинет. — Ему приснилось, что он проснулся в Белом доме и услышал, как кто-то плачет. Когда он спустился вниз… — Они исчезли в шуме и гаме людей наверху лестницы. Я повернулся и посмотрел на Энни. Она стояла, глядя им вслед.

— Хочешь пойти на вечеринку? — сказал я. — Браун расстроится, если ты не попробуешь те штучки с креветками.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Я не думаю, что Ричард задержится.

— Да, он, похоже, не был в восторге от перспективы анализировать сны Линкольна. — Я повёл её обратно в оранжерею. — Он всё время говорил о том, что ему нужно уйти. Один из его пациентов доставляет ему неприятности?

Она подошла к окнам и выглянула наружу.

— Да, — ответила она. — Ричард рассказал мне, что ты историк.

— И он также рассказал тебе, что считает меня ненормальным потому, что я трачу свою жизнь на поиск малоизвестных фактов, которые никому не нужны?

— Нет, — сказала она, всё ещё наблюдая за тем, как дождь превращается в мокрый снег. — Термин «ненормальный» в последнее время он приберегает для меня. — Она повернулась и посмотрела на меня. — Я его пациентка. У меня расстройство сна.

— Ох, — сказал я. — Можно взять твоё пальто? — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. — Браун использует комнату как сушилку.

Она отдала пальто мне, и я пошёл и повесил его в шкаф в прихожей, пытаясь осмыслить то, что она только что сказала. Ричард не возражал мне, когда я назвал её его подругой, а Браун сказал мне, что она отвечала на звонки в квартире Ричарда, но если она была его пациенткой, о чём он думал, живя с ней?

Когда я вернулся в оранжерею, она рассматривала африканские фиалки Брауна. Я подошёл к окнам и выглянул наружу, пытаясь придумать, о чём поговорить. Я едва ли мог спросить у неё, спит ли она с Ричардом или связано ли её расстройство сна с ним.

— Мне нужно завтра поехать на Арлингтонское национальное кладбище, — сказал я. — Я должен попытаться найти, где был похоронен Вилли Линкольн, это для Брауна. Вилли был ребёнком Авраама Линкольна. Он умер во время войны.

— Ты занимаешься всеми этими исследованиями Гражданской войны для Брауна? — сказала Энни, поднимая одну из африканских фиалок.

— Большей частью — это просто беготня. Знаешь, когда Браун только нанял меня, он почти не позволял мне заниматься исследованиями. Мне потребовался почти год, чтобы уговорить его позволить мне выполнять его поручения, а теперь я жалею, что так хорошо справился. Похоже, пошёл снег.

Она поставила цветочный горшок обратно на стол и посмотрела на меня.

— Расскажи мне о Гражданской войне, — попросила она.

— А что ты хочешь знать? — спросил я. Я вдруг пожалел, что не поспал нормально, тогда бы я мог полностью сосредоточиться на этом разговоре, рассказать ей какие-нибудь истории о войне, которые бы убрали эту непонятную грусть из её серо-голубых глаз. — Я эксперт по Антиетаме. Самый кровавый день Гражданской войны. Возможно, и самый важный день, хотя Браун с этим и поспорит. Генералу Ли нужна была победа, чтобы Англия признала Конфедерацию, и поэтому он вторгся в Мэриленд, только это не сработало. Ему пришлось отступить обратно в Виргинию и…

Я остановился. Я усыплял даже себя, и одному Богу известно, что я делал с Энни, которая, вероятно, никогда не слышала об Антиетаме.

— Как насчёт Роберта Э. Ли? И его коне. Я знаю почти всё, что можно знать о его треклятом коне.

Она откинула свои короткие волосы с лица и улыбнулась.

— Расскажи мне о солдатах, — сказала она.

— О солдатах, правда? Ну, в основном ими были деревенщины-фермеры без какого-то образования. И они были молоды. Средний возраст солдата Гражданской войны был двадцать три года.

— Мне двадцать три, — сказала она.

— Тебе не стоит беспокоиться. Женщин на Гражданскую войну не призывали, — сказал я, — хотя, возможно, и пришлось бы, если бы война продлилась намного дольше. У Конфедерации оставались только старики и тринадцатилетние мальчики. Если тебя интересуют солдаты, то множество их похоронено в Арлингтоне, — продолжал я. — Хочешь поехать туда со мной завтра?

Она подняла ещё одну из фиалок в горшках и провела пальцем по листьям.

— В Арлингтон? — уточнила она.

Мы с Ричардом жили в одной комнате в Дьюке четыре года. Я никогда даже не посмотрел ни на одну из его девушек, а сегодня вечером я сказал ему, что позабочусь о его подруге.

— Арлингтон — это то место, что стоит посетить , — объяснил я, как будто я не провёл последние три дня и ночи, живя на энергетиках и кофе и мечтая только о том, чтобы вернуться к Брауну и проспать до весны, как будто она не жила с моим старым соседом по комнате. — Там похоронено много известных людей, и усадьба открыта для посещения.

— Усадьба? — сказала она, наклоняясь над ещё одной из фиалок.

— Дом Роберта Э. Ли, — сказал я. — Там была его плантация до войны. Затем Союз оккупировал её. Они похоронили солдат Союза на лужайке перед домом, чтобы он никогда не получил его обратно, и он никогда не получил. Они превратили его в национальное кладбище в 1864 году. Я провёл много исследований по Роберту Э. Ли в последнее время.

Она смотрела на меня. И она положила руку в цветочный горшок.

— А у него был кот? — сказала она.

Я повернулся и посмотрел за спину на дверь, думая, что сиамский кот Брауна спустился сюда, чтобы скрыться от вечеринки, но его там не было.

— Что-что? — переспросил я, глядя на её руку.

— У Роберта Э. Ли был кот? Когда он жил в Арлингтоне?

Я был слишком уставшим, вот и всё. Если бы я мог просто вздремнуть вместо того, чтобы искать Вилли Линкольна и разговаривать с репортёрами, я бы смог всё это принять — я пригласил её на свидание, а она жила с Ричардом, и она спрашивала меня, был ли у генерала Ли кот, пока копалась в земле цветочного горшка, будто пытаясь выкопать могилу.

— Какой кот? — спросил я.

Она вытащила фиалку за корни и крепко сжала её в руке.

— Я не знаю. Песочного цвета. В тёмно-рыжую полоску. Он был там, во сне.

— В каком сне? — спросил я и увидел, как она уронила пустой цветочный горшок. Он разбился у её ног.

— Мне снился сон, — сказала она. — В нем я нахожусь в доме, в котором выросла, стою на крыльце и ищу кота. Пошёл снег, мокрый, весенний снег, и у меня возникла мысль, что его завалило снегом, но потом я вижу его в яблоневом саду, он пробирается сквозь снег короткими, высокими, смешными переступами.

Я не понимал, что меня ожидает, но при словах «яблоневый сад» я присел на диван, с тревогой оглядываясь через плечо, не идут ли Ричард и Браун. На лестнице никого не было.

— Я позвала его, но он не обратил на меня внимания, поэтому я пошла за ним. — Она держала фиалку, как букетик, перед собой, обрывая листки какими-то рассеянными, отчаянными движениями. — Я добралась до дерева, и попыталась взять кота на руки, но он не позволила мне, а я попыталась поймать его и наступила на что-то… — Теперь она оборвала все листья и начала срывать цветы. — Это был солдат Союза. Я увидела его руку в синем рукаве, торчащую из грязи. Он всё ещё держал винтовку, а к его рукаву был приколот листок бумаги. Кто-то похоронил его в саду, но недостаточно глубоко, и когда снег начал таять, то его рука появилась из земли. Я наклонилась и отколола бумагу, но когда я посмотрела на неё, там было пусто. Мне показалось, что там могло быть какое-то послание, и это меня напугало. Я отступила, и что-то провалилось под моей ногой.

От фиалки остались только корни, покрытые грязью, и она раздавила их в кулаке.

— Это была фуражка другого солдата. Я не наступила ему на голову, но там, где растаял снег, я увидела, что он лежит лицом вниз, а под ним ружьё. У него были волосы соломенного цвета. Кот подошёл и лизнул его лицо, как он лизал моё, пытаясь разбудить меня.

— Тот, кто их похоронил, просто засыпал их дёрном там, где они упали, и снег скрыл их, но теперь он начал таять. Я по-прежнему не могла их видеть целиком, только ногу или руку, и я не хотела на них наступать, но куда бы я ни ступала, я проваливалась к телам, лежащим под дёрном. А кот просто ходил по ним. — Она уронила остатки от фиалки, и посмотрела мимо меня на дверь. — Все они были похоронены по всему саду и лужайке, прямо до крыльца.

Я услышал, как кто-то спускается по лестнице, и пошевелился, впервые за этот вечер, как будто я проснулся. Я протянул руку мимо Энни и зачерпнул горсть грязи и оборванных листьев с пола. Когда Ричард вошёл с пальто на руке, мы оба склонились, голова к голове, поднимая осколки горшка, и мои руки были такими же грязными, как и её.

Я выпрямился держа горсть грязи и осколки глины треугольной формы.

— Вам удалось выяснить, что было причиной снов Линкольна? — спросил я.

— Нет. Я же говорил тебе, что не смогу сказать ему то, что он хотел знать, — сказал Ричард. Он посмотрел мимо меня на Энни. — Нам пора. Бери пальто.

— Я сейчас принесу его, — сказал я и пошёл к шкафу в прихожей.

Браун спустился по лестнице.

— Он ещё здесь?

Я кивнул в сторону оранжереи. Браун поспешил туда, и я последовал за ним держа пальто Энни.

— Мне очень жаль, доктор Мэдисон, — сказал Браун. — Та чёртова репортёрша из «People» поймала меня по дороге вниз. Я хотел сказать…

— Вы спросили моё мнение, и я его высказал, — сухо проговорил Ричард.

— Верно, — согласился Браун. — Я ценю, что вы мне его высказали. И, возможно, вы правы, и у Линкольна был психотический срыв, но вы должны помнить, что уже произошло несколько покушений на его жизнь, и мне кажется, что для него было бы нормально…

— Вы хотите, чтобы я сказал вам, что это были нормальные сны? — Ричард пожал плечами. — Но я не могу. Такой сон явно является симптомом серьёзного невроза.

Я посмотрел на Энни. Она не двигалась. Она стояла рядом со мной, в её руках были листья фиалки и осколки цветочного горшка, а выражение её лица, говорило мне, что она всё это уже слышала.

— Линкольну нужна была немедленная профессиональная помощь, — сказал Ричард, — и я не собираюсь стоять в стороне и ничего не говорить. Мой долг как врача…

— Я думаю, Линкольн уже вне досягаемости даже для врача, — сказал Браун.

— Нам пора, — сердито сказал Ричард, застёгивая пальто.

— Ну, даже если мы не пришли к согласию, я рад, что вы пришли, — сказал Браун, приобнимая Ричарда за плечо. — Мне просто жаль, что вы не можете остаться и поужинать. Те штучки с креветками просто замечательные. — Он вывел Ричарда в прихожую.

Я держал серое пальто и думал, не сплю ли я на самом деле и не снится ли мне всё это. Энни подошла и взяла пальто с моей руки, и я помог ей надеть его.

— Как звали кота? — спросил я. — В твоём сне?

— Я не знаю, — сказала она. — Это не мой кот. — Она опустила глаза, застёгивая пальто, а затем снова посмотрела на меня. — Это не мой сон, — сказала она. — Я знаю, ты мне не поверишь, потому что Ричард не верит. Он думает, что у меня психотический срыв, и ты, вероятно, тоже так думаешь, думаешь, что я сумасшедшая, но это не мой сон. Я вижу его, но сон принадлежит кому-то другому.

— Ваш… он заводит машину, — сказал Браун охватывая взглядом происходящее.

— Мне жаль ваши африканские фиалки, — сказала Энни. — Я смотрела на одну из них и…

— Ничего страшного, ничего страшного. — Он провёл её к входной двери и наружу, всё время продолжая говорить. — Я так рад, что вы смогли прийти на нашу пресс-конференцию.

Когда он вернулся, я стоял на четвереньках перед книжным шкафом, ища второй том Фримена.

— У меня только что был очень своеобразный разговор с твоим соседом по комнате, — сказал он. Он сел на подлокотник дивана и посмотрел на кучу грязи и осколков цветочного горшка, которые были раньше его фиалкой. Он почесал свою небритую бороду, ещё больше напоминая торговца лошадьми. — Он сказал мне, что сон Линкольна был символом какой-то глубоко укоренившейся травмы, вероятно, полученной в детстве.

Я поднял глаза от книги. Он наблюдал за мной своими маленькими блестящими глазками торговца лошадьми.

— Ты понимаешь, что он имел в виду? — спросил он.

— Нет, — сказал я. Я поднял разбросанные книги и начал ставить их обратно на полку. — Я иду спать. Мне нужно завтра ехать в Арлингтон.

Затем он встал и похлопал меня по плечу.

— Не беспокойся, — сказал он. — Она может подождать. Ты только что вернулся из долгой поездки, и я знаю, что ты устал. Иди спать, сынок. Я позабочусь об этой толпе наверху. — Его рука всё ещё лежала на моём плече. — Ты успел прочитать ту сцену, которую я тебе дал?

— Нет, — сказал я.

— Бен поссорился со своим братом из-за девушки. Интересно, сколько солдат так поступали Ричард пожал плечами — записывались в армию из-за какой-нибудь девушки?

Я посмотрел на книгу, которую держал в руках. Это был пропавший второй том.

— Без понятия, — сказал я и вышел из комнаты.

Глава вторая

Роберт Э. Ли впервые увидел Трэвеллера во время кампании у горы Биг-Сьюэлл в Западной Виргинии. Тогда он ездил на Ричмонде, большом гнедом жеребце, подаренного ему группой почитателей из Ричмонда. У коня по кличке Ричмонд не было ни выносливости, ни характера необходимого во время войны. Он легко уставал, визжал и брыкался, когда рядом были другие лошади. Когда Ли приказали отправиться на юг, он не взял Ричмонда. Он взял коня по кличке Браун-Роан, позже ослепшего, и его пришлось списать. После Манассаса генерал Джеб Стюарт подарил Ли смирную кобылу по имени Люси Лонг, чтобы сменить Трэвеллера. В 1864 году Люси заболела, и Ли отправил её в тыл для восстановления сил. Её скрали отставшие солдаты и продали одному виргинскому мяснику.

Я проснулся на следующий день только в десять утра, от того, что, мне показалось, я слышу звонок телефона. Должно быть, так и было. Горел сигнал индикатора сообщений. Я включил автоответчик и прослушал сообщения, пока одевался. Их было два. Первое было от Брауна. Оно было с пришепётывающим звуком его автомобильного телефона. «Джефф, я еду в Нью-Йорк, — проинформировал он. — Я позвонил своему редактору сегодня утром. Он говорит, что уже слишком поздно добавлять сцену, что они уже отпечатали гранки, поэтому я сам везу ему сцену и прослежу, чтобы она попала в книгу. Я вернусь сегодня вечером. О, и забудь о поездке в Арлингтон. Я сегодня утром поразмыслил, Арлингтон не был официальным кладбищем до 1864 года, а Вилли умер в 1862 году. Мы выясним, где он был похоронен, позже. Оставайся дома и отдохни, сынок. Обещают снегопад. Да, я привёл книги в порядок».

Я выглянул в окно. По-видимому, прошлой ночью выпало достаточно мокрого снега, чтобы покрыть улицы ледяной глазурью, а затем он прекратился, но теперь всё начиналось сызнова. Пока я увидел всего лишь несколько крупных хлопьев, и они таяли, не успев долететь до тротуара, но так же всё начиналось и в Западной Виргинии, затем превратившись в метель.

Сообщение закончилось некоторое время назад, прежде чем автоответчик и я это поняли. Браун отказался покупать обычный автоответчик с тридцатью секундами и звуковым сигналом. «Никто, с кем стоит разговаривать, не сможет изложить своё дело за тридцать секунд», — вот что он думал по этому поводу, но на самом деле ему нужно было, чтобы он мог зачитывать длинные отрывки из гранок по телефону или чтобы я диктовал результаты исследований, проведённых мною в Спрингфилде, на плёнку, которую он мог бы прослушать, а я мог бы расшифровать, по возвращении домой. У него была целая сложная звуковая система, встроенная в стену за его столом, с голосовой активацией записи, которая могла вместить до трёх часов сообщений, и всевозможными причудливыми дистанционными кодами и кнопками для перемотки сообщений вперёд и их стирания.

Я натянул свитер и стал ждать второго сообщения. Оно было от Ричарда.

— Я в Институте, — сказал он. — И я хочу с тобой поговорить. — Его голос звучал по телефону так же сердито, как и вчера вечером, когда он уходил.

Я стёр оба сообщения и вместо этого позвонил Энни в квартиру Ричарда.

— Это Джефф, — сказал я, когда она ответила.

— Я только что пыталась тебе позвонить, — ответила она, — но линия была занята. Ты по-прежнему собираешься ехать в Арлингтон, чтобы проводить твои исследования? Я хочу поехать с тобой.

— Я собирался поехать сегодня утром, — сказал я. — Ты уверена, что хочешь поехать? Обещают, что погода будет плохой. — Снег падал всё быстрее и начинал прилипать к тротуару. Я представил, как она стоит у телефона в гостиной Ричарда, глядя на него.

— У нас пока не очень снежно, — ответила она. — Мне бы хотелось поехать.

— Я заеду за тобой, — сказал я. — Буду у вас примерно через час.

— Не надо ехать через весь город. Прямо возле Арлингтона есть станция метро. Я встречу тебя там, хорошо?

— Хорошо, — согласился я. — Буду там через полчаса.

Я взял пластиковый стаканчик и перелил в него остатки утреннего кофе Брауна, чтобы взять с собой. Я не спал половину ночи, пытаясь найти ответ на вопрос Энни о том, была ли у Ли кошка. О ней ничего не было ни во втором томе Фримена, ни в «Мраморном человеке» Коннелли. Я нашёл письмо Ли к его дочери Милдред, в котором упоминались Бакстер и Том-Щипчик, но это были кошки Милдред, и в любом случае было мало шансов, что они пережили многочисленные переезды во время войны. Роберт Э. Ли-младший прокомментировал письмо, отметив, что его отец любил кошек «по-своему и на своём месте», что, казалось, указывало на то, что у Ли всё-таки не было никакой особенной кошки. Ничто из того, что я смог найти в беспорядке книг Брауна, не говорило о том, что у семьи был кот, когда они жили в Арлингтоне. В конце концов, мне пришлось позвонить одной из волонтёров, проводившей экскурсии в доме в Арлингтоне. Я разбудил её, когда она крепко спала, но даже полусонная она знала ответ.

— О коте упоминается в письмах к Марки Уильямс, — ответила она и сказала мне, где их найти.

Снег превратился во что-то среднее между дождём и снегом, но более скользкое, чем то и другое, как только я выехал на Рок-Крик-Паркуэй. Мне потребовалось почти двадцать минут, чтобы проехать мимо Мемориала Линкольна, а потом через мост.

Энни ждала на тротуаре рядом с лестницей станции метро, сгорбившись под мокрого снега в своём сером пальто. На ней были серые перчатки, но на голове ничего не было, а её светлые волосы были мокрыми от снега.

— Я уже попадал в эту бурю по дороге из Западной Виргинии, — сказал я, когда она села и включил обогреватель машины на полную мощность. — Что скажешь, если мы забудем обо всём этом и пойдём куда-нибудь пообедаем?

— Нет, — ответила она. — Я хочу поехать.

— Хорошо, — сказал я. — Но мы, возможно, ничего не увидим. — Арлингтон всегда был открыт, даже в такие дни. Это было, в конце концов, кладбище, а не туристическая достопримечательность, но у меня были сомнения насчёт дома.

Мокрый снег падал всё сильнее. Я не мог увидеть даже Мемориал морских пчёл, не говоря уже о мосте.

— Это нелепо, — сказал я. — Почему бы нам…

— Я спросила Ричарда, не отвезёт ли он меня в Арлингтон прошлой ночью. По дороге домой. И снова сегодня утром. Он отказался. Он говорит, что я пытаюсь спроецировать подавленные чувства на внешнюю причину, что я отказываюсь признать травму, настолько ужасную, что я даже не признаю, что она моя.

— А ты сама как думаешь? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она.

— Сколько раз тебе снился сон о мёртвых солдатах в яблоневом саду?

— Точно не знаю. Он снится мне каждую ночь больше года.

— Больше года? Ты так долго в Институте сна?

— Нет, — сказала она. — Я приехала в Вашингтон около двух месяцев назад. Мой врач отправил меня к доктору Стоуну, потому что у меня была, как они называют, плейсомния. Я всё время просыпалась.

— Доктор Стоун?

— Он глава Института, но он был в Калифорнии, поэтому я встретила Ричарда. Я оставалась в Институте неделю, пока они проводили всевозможные тесты, а потом я должна была стать амбулаторным пациентом, но сон начал становиться хуже.

— Хуже? Насколько?

— Когда он только начал мне сниться, я мало что могла вспомнить из того, что в нём происходило. Мёртвый солдат был, и снег, и яблоня, но всё было не очень ясно. Я не имею в виду нечётко, а как бы отдалённо. А потом, после того как я пробыла в Институте две недели, сон внезапно стал яснее, а когда я проснулась от увиденного, я была так напугана, что не знала, что делать. — Её руки в перчатках лежали крепко сжатыми в кулаки на коленях.

— Ты вернулась в Институт?

— Нет. — Она посмотрела на свои руки. — Я позвонила Ричарду и сказала, что боюсь оставаться одна, а он сказал, чтобы я взяла такси и поехала прямо к нему и что я могу остаться у него.

Бьюсь об заклад, что так и было, подумал я.

— Ты говорила, что сон стал яснее? Ты имеешь в виду так, словно наводишь фокус на камере?

— Нет, не совсем. Сам сон не изменился. Он просто стал более пугающим. И каким-то образом яснее. Я начала замечать такие вещи, как послание на руке солдата. Оно было там всё время, но я просто не видела его раньше. И я заметила, что яблоня цвела. Я не думаю, что такое было в первом сне.

Стеклоочистители начали обмерзать. Я открыл окно и потянулся, чтобы ударить стеклоочистителем по стеклу. Узкая полоска льда отломилась и соскользнула вниз по окну.

— А что насчёт кота? Он был в этом сне с самого начала?

— Да. Ты тоже думаешь, я сумасшедшая, как и Ричард?

— Нет. — Я очень осторожно отъехал от обочины и выехал на широкую дорогу.

Я не мог увидеть изогнутые каменные ворота, пока мы не подъехали к ним почти вплотную, и я вообще не мог разглядеть дом в Арлингтоне. Обычно он виден со стороны торгового центра через Потомак и похож на золотой греческий храм, а не на усадьбу, со своей широкой верандой и колоннами цвета буйволовой кожи.

— У Роберта Э. Ли был кот, ведь так? — спросила Энни.

— Да, — сказал я и свернул к железным воротам, ведущим к центру для посетителей, показал пропуск Брауна, позволявший ему въезжать на кладбище, а не парковаться на стоянке для посетителей, охраннику в плаще и шляпе, покрытой пластиком, и поехал вверх по холму к задней части особняка Арлингтонской усадьбы. Сквозь мокрый снег мы по-прежнему не могли видеть ничего, кроме смутных очертаний особняка, даже после того, как я припарковал машину позади дома рядом со служебным зданием, превращённым в сувенирный магазин, но Энни не смотрела на дом. Как только я припарковал машину, она вышла наружу и начала обходить дом, направляясь к саду, как будто точно знала, куда идёт.

Я последовал за ней, прищурившись от снега, осматривая особняк, чтобы увидеть, открыт ли он для посетителей. Я не был уверен. На стоянке не было других машин, и не было никаких следов, ведущих к дому, но снег падал достаточно быстро, чтобы скрыть их. Единственный способ узнать — надо было подойти к парадной двери, но Энни уже стояла перед первым из надгробий на краю сада, склонив голову, чтобы посмотреть на имя на мокром надгробии, как будто даже не замечая снега.

Я подошёл и встал рядом с ней. Снег по-прежнему таял на траве, за исключением небольших отдельных комков, которые подтаивали и снова замерзали, образуя паутину льда между травинками, но ветер уже надул достаточно снега на надгробия, чтобы сделать надписи на них почти нечитаемыми. Я едва мог разобрать имя на первом.

— Джон Гулдинг, лейтенант, Шестнадцатый нью-йоркский кавалерийский, — прочитала Энни.

— Это не те солдаты, которые были первоначально похоронены здесь, — сказал я. — Тогда здесь были только рядовые. Офицеров хоронили на холме перед особняком.

Второе надгробие было покрыто снегом. Я наклонился и смахнул его рукой, жалея, что не надел перчатки.

— Видишь? «Густав фон Брансон, лейтенант, рота К, Третий вермонтский добровольческий полк США». Лейтенант фон Брансон не был похоронен здесь до 1865 года, когда Арлингтон стал национальным кладбищем. — Я выпрямился, вытирая мокрую руку о джинсы, и обернулся. — Затем комендант Мейгс приказал перенести рядовых…

Энни рядом не было.

— Энни? — тупо проговорил я и посмотрел вниз вдоль ряда надгробий, размышляя, быть может, она прошла мимо меня, но её там не было видно. Должно быть, она пошла в дом, подумал я. Судя по всему, он всё-таки открыт сегодня.

Я быстро пошёл обратно по гравийной дорожке, а потом и вверх по скользким ступенькам на крыльцо. Ветер надувал снег на крыльцо, выложенное кирпичной плиткой, и на колонны цвета буйволовой кожи, так что они выглядели почти белыми.

Я попробовал открыть дверь, а затем постучал в неё.

— Вы открыты? — крикнул я, пытаясь заглянуть в окна. На крыльце не было никаких следов, кроме моих, но я продолжал стучать ещё целую минуту, как будто думал, что Энни, возможно, заперли внутри, прежде чем мой здравый смысл подсказал мне, что она, вероятно, замёрзла и вернулась к машине, и я обошёл особняк, чтобы убедиться в этом.

Её не было в машине, и сувенирный магазин был заперт наглухо, и я перестал делать вид, что не волнуюсь, и побежал обратно к парадной части дома, чтобы посмотреть вниз по холму на лужайку, где были похоронены тела.

Ветер усилился за то время, пока я добирался до машины и обратно, и я не мог видеть дальше, чем на несколько ярдов вниз по холму.

— Энни! — закричал я.

Я не был уверен, что смогу услышать её, если она ответит, но я снова крикнул, готовый бежать вниз по холму, а затем я увидел, как что-то серое промелькнуло, двигаясь между деревьями около дальней стороны Арлингтонского особняка, и побежал за ней. Видимо, она пошла по тропе Кастиса, широкой бетонной пешеходной дорожке , поднимавшемся от дороги внизу. Тропа делала широкий изгиб вокруг холма, чтобы не портить вид на усадьбу, и , пока я бежал, успел подумать — не поэтому ли они и переместили могилы, чтобы они не портили вид.

На тропе почти не было снега, так как она была защищена большими деревьями, посаженными по всей её протяжённости, и я преодолевал потрескавшиеся, неровные ступеньки по две за раз, пытаясь догнать Энни, как внезапно оказался у изогнутой стены мраморной террасы Мемориала Кеннеди. Вечный огонь горел на могиле в центре круга из грубого, закопчённого камня, растапливая падающий вокруг снег.

Я оглянулся и посмотрел на холм. Снег дул почти горизонтально поперёк холма, и я не мог разглядеть особняк, но я смог увидеть Энни. Она стояла на полпути вверх по холму за низкой стеной, глядя вниз на заснеженную лужайку, где больше не было могил. Должно быть, я прошёл прямо мимо неё, пропустив поворот в своём стремительном подъёме по лестнице. Она не видела меня, стоящего там, беспомощно глядящего на неё, или вечный огонь, который, казалось, вздрагивал от мокрых снежинок, падающих на него, но я мог ясно видеть её, несмотря на снег и расстояние между нами. И я мог разглядеть выражение её лица.

Она выглядела испуганной прошлой ночью, рассказывая мне свой сон, но это даже не могло сравниться с ужасом в её лице сейчас. Я мог увидеть тех солдат с соломенными волосами и руками, раскинутыми по заснеженной траве, с винтовками, лежавшими под ними, и чернила на клочках бумаги, приколотых к их рукавам, начинали расплываться, когда снег попадал на них и начинал таять. Я мог увидеть всё и даже кота, отразившегося в лице Энни, и я осознал, что мне не следовало привозить её сюда.

— Энни! — закричал я и побежал вверх по крутому склону, мои ботинки проскальзывали по обледенелой траве. — Держись! — крикнул я, как будто думал, что она может упасть. — Я иду!

Я перелез через стену, выложенную галькой.

— Я потерял тебя, — пропыхтел я, пытаясь отдышаться. — Ты в порядке?

— Да, — сказала она, всё ещё глядя вниз на холм. — Расскажи мне о Роберте Э. Ли.

Плечи её пальто были покрыты снегом. Её волосы были мокрыми настолько, что уже не вились. Должно быть, она стояла там всё то время, пока я её искал.

— Мне не следовало привозить тебя сюда, — сказал я. — Ты простудишься до смерти. Пойдём обратно к машине.

— Он когда-нибудь возвращался сюда?

— Я знаю отличное место прямо за мостом. С большим камином. И отличным кофе. Давай поговорим о генерале Ли там. — Я взял её за руку. — Я расскажу тебе всё, что ты захочешь узнать.

Она никак не показала, что почувствовала мою руку.

— Он возвращался сюда после войны?

— Нет, — сказал я. — Он видел Арлингтон только ещё один раз. Из окна поезда.

Она кивнула, как будто я подтвердил то, что она уже знала.

— Давай хотя бы поднимемся на крыльцо особняка. Там мы будем защищены от ветра.

— Он был хорошим человеком, не так ли? Всегда говорилось, что он был хорошим человеком, ведь так?

Я хотел увести её с улицы от снегопада, извлечь её из мокрого пальто и промокших туфель и посадить перед огнём, чтобы она не схватила воспаление лёгких, но я никогда не смог бы сдвинуть её с места, пока не отвечу на её вопросы. Я отпустил её руку.

— Он был хорошим человеком, полагаю, ну, если можно назвать хорошим любого, кто руководил убийством двухсот пятидесяти тысяч человек, — сказал я. — Он был храбрым человеком, достойным, всепрощающим, добрым к детям и животным. Все любили его, даже Линкольн.

— И солдаты любили его, — сказала Энни. Она сняла перчатки и скручивала их в руках.

— Да, — сказал я. — Однажды в Колд-Харборе колонна солдат увидела его отдыхающим под деревом и передала, что «Марс Роберт» спит. Вся колонна прошла мимо него практически на цыпочках, дабы не разбудить его. Солдаты любили его. И его конь тоже любил его.

— Двести пятьдесят тысяч человек, — сказала она. — Если он был хорошим человеком, как он мог вынести это, смерть всех тех молодых ребят? Он никогда не смог бы оправиться от этого, ведь так?

— Я не знаю.

— Может быть, поэтому он не может спать. Из-за всех тех ребят. — Она повернулась, чтобы посмотреть на меня. — Это дом из моего сна. Во сне он похож на мой дом, но это не мой дом. Вот тот дом. И это не мой сон. — Она повернулась и снова посмотрела вниз по холму на Мемориал Кеннеди. Вечный огонь, горящий внутри круга из почерневшего камня, был похож на солдатский костёр. — Расскажи мне о коте.

— У тебя когда-нибудь был кот? Когда ты была ребёнком? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Ты думаешь, я сумасшедшая, да? — проговорила она. Она уронила обе перчатки. Её руки, лежащие на низкой грубой стене, покраснели и стали мокрыми.

— Нет, я так не думаю.

— Ричард говорит, что со мной что-то случилось, когда я была маленькой, что-то, чего я не помню, что-то, что вызывает у меня сны, и что яблоня, и тела, и кот — всё это символы того, что произошло. Он говорит, что чистая бумага, приколотая к рукаву солдата, — символ послания, которое пытается отправить мне моё подсознание, но я слишком боюсь его прочитать.

— У дочери Роберта Э. Ли был кот по имени Том Тита, — сказал я. — Рыжий кот в рыжую полоску. Его случайно оставили, когда Ли уехали из Арлингтона. Когда его кузина, Марки Уильямс, поехала в Арлингтон, чтобы забрать кое-какие их вещи и отправить их Ли, она нашла его. Он был заперт на чердаке и жил, питаясь мышами.

— Что с ним случилось?

Я наклонился, чтобы поднять её перчатки.

— Я не знаю. — Я протянул перчатки Энни. — Она ничего не упомянула о том, что взяла его с собой. Я полагаю, она оставила его там с солдатами Союза, которые оккупировали Арлингтон. Я не знаю, что с ним случилось.

— Мне холодно, — сказала она и пошла впереди меня обратно к тротуару, а потом к особняку.

Крыльцо особняка не было особой защитой от снегопада. Снег начал скапливаться на деревянных ступеньках и ложился поперёк шестиугольных кирпичных плиток изогнутыми сугробами.

— Почему бы нам не сесть в машину и не поговорить? — предложил я. — Здесь очень холодно.

Она села на скамейку, выкрашенную в чёрный цвет.

— Ты прочитал про него в книге? — сказала она. — Про кота?

— В письме, — ответил я.

— Я тоже могла прочитать это давным-давно и забыть, что когда-либо читала. Я могла где-то прочитать, что Арлингтон был домом Ли, и тоже забыть об этом.

— Как Брайди Мёрфи, — сказал я. — Её загипнотизировали. Ей не снились сны.

— Ричард говорит, что сны на самом деле не такие, какими мы их запоминаем. Что это эмоции, проецируемые как образы или символы, но как только люди просыпаются, они пытаются скрыть от себя смысл сна, добавляя и забывая детали, чтобы он означал нечто другое. Может быть, я так и делаю. Я вижу мёртвых солдат Союза, а на самом деле они обозначают что-то другое.

— И что? — спросил я.

— Я не знаю.

— Какое ружьё было у солдата? У того, на которого ты наступила. Ты сказала, что он всё ещё держался за свою винтовку. Какая это была винтовка?

— Я думаю, это было игрушечное ружьё, — сказала она. — Оно выглядело как винтовка, но в нём был рулон бумажных пистонов, как в игрушечном пистолете. — Она посмотрела на меня. — Значит ли это, что я застрелила кого-то из пистолета с пистонами в нашем яблоневом саду, а потом заставила себя забыть об этом?

Снег падал вокруг нас, как плотная завеса. Я едва мог видеть хоть что-то дальше края крыльца.

— Одним из ружей, использовавшихся в Гражданской войне, была винтовка Спрингфилда. Она стреляла пулей Минье, используя бумажный рулон ударных капсюлей, похожих на рулон пистонов в игрушечном пистолете.

— Прошлой ночью мне приснился ещё один сон, — сказала Энни.

— Нам не стоит оставаться здесь. Ты можешь рассказать мне об этом сне в машине, — сказал я и встал, протягивая ей руку. Она взяла её ледяной рукой, и я помог ей встать, желая схватить обе её руки и прижать их к своей груди, отдав им хоть немного тепла, но она отпустила мою руку, как только поднялась на ноги, и снова надела свои мокрые перчатки. Мы вернулись к машине.

Я завёл двигатель и включил обогреватель с вентилятором на полную мощность. Я не включал дворники, и скопившийся снег скрыл вид на особняк, сад и могилы.

— Я стояла под яблоней, только она была на холме, а внизу холма был ручей, а там, где должен был быть мой дом, была пресвитерианская церковь, в которую я ходила, когда была маленькой, — сказала она. Она сняла перчатки, начала крутить их в руках, а затем остановилась и сунула их в карман.

— Был полдень, и Ричард был там. Он был в тапочках и смотрел вниз на склон холма в подзорную трубу, но я не могла увидеть, на что именно он смотрит, и я разозлилась, что он просто смотрит вместо того, чтобы помочь мне искать. — Она замолчала и уставилась на облепленное снегом лобовое стекло.

— Что именно искать? — спросил я.

— Послание. Их должно было быть сто девяносто одно, но одного не хватало, и я сказала Ричарду: «Мы должны его найти», но он не опустил трубу, он просто указал вниз по холму и сказал: «Спроси Хилла. Он знает, где оно», и сначала я подумала, что он имел в виду холм, на котором мы стоим, но потом я увидела человека на серой лошади, спустилась вниз и сердито сказала: «Где оно?», но тот тоже не обратил на меня внимания. Он пытался слезть с лошади, но лошадь упала вперёд, на колени. Её колени были подогнуты…

Она попыталась показать мне как, но её локти не сгибались в нужную сторону, но я уже знал, как выглядела лошадь. Я закрыл глаза.

— Он держал одну ногу в стремени и пытался перекинуть другую ногу через луку седла, но не мог, и через некоторое время я вернулась на холм к Ричарду и сказала: «Мы должны его найти». Он мне не ответил, потому что смотрел в трубу мимо церкви в сторону юга. Я собиралась отобрать у него трубу, но как раз в тот момент я увидела, на что он смотрит. Там была целая шеренга солдат Союза, идущих с юга. Я спросила: «Чьи это войска?», и Ричард протянул мне трубу, но мои руки были забинтованы, и я не могла его удержать, поэтому я заставила его посмотреть снова, и он сказал: «Это федералы», и я сказала: «Нет. Это Хилл», и как раз в этот момент человек, который был на лошади, стоящей на коленях, прискакал на другой лошади, только теперь на нём была красная шерстяная рубашка, и я была так рада видеть его, потому что это означало, что, хотя мы не смогли его найти, он всё-таки получил послание.

Я ничего не сказал. Я провёл руками по ободу руля и подумал о том, что мне следует отвезти её домой, пока снег не стал ещё сильнее и мы оба не оказались в ловушке на вершине холма.

— Может быть, Ричард прав, — сказала она, — и что бы ни было в этом потерянном послании, это то, чего я не могу вспомнить.

— А как насчёт бинтов на твоих руках? Как насчёт солдат Конфедерации в синей форме? И числа сто девяносто один? Что они должны означать?

— Я не знаю, — сказала она легко и снова надела перчатки. — Ричард должен мне рассказать. Он же психолог.

— Новая книга Брауна об Антиетаме, — сказал я. — Я провёл последние шесть месяцев, исследуя всё, что написано об этой битве.

— И ты знаешь, почему мои руки забинтованы?

— Ли сломал правую руку и вывихнул левую незадолго до марша в Мэриленд. Он всё ещё носил шины и бинты во время Антиетаме. Ли отправил срочное послание А.П. Хиллу в Харперс-Ферри, приказывая ему привести своих людей как можно быстрее, поэтому, когда он увидел, что с юга идут солдаты, он надеялся, что это войска Хилла, но солдаты были одеты в синюю форму.

— Он спросил одного из своих адъютантов: «Чьи это войска?» Адъютант сказал ему, что это солдаты Союза, и предложил Ли воспользоваться подзорной трубой, но Ли поднял свои забинтованные руки и сказал: «Я не смогу им воспользоваться. Чьи это войска?» Адъютант посмотрел снова, и на этот раз он смог увидеть боевые флаги Конфедерации.

— Это были люди А.П. Хилла, только что прибывшие из Харперс-Ферри после форсированного марша в семнадцать миль. Хилл ехал впереди. На нём была красная рубашка. — Я сжал руль. — Они были одеты в форму Союза, которую они взяли из федеральных запасов, захваченных ими в Харперс-Ферри.

Энни повернулась и посмотрела в боковое окно на могилы, которых она не могла видеть.

— Я хочу домой, — сказала она.

======================

Особенно удручает, что в альбоме, который издательство в своей аннотации позиционирует как сборник работ выдающегося художника комиксов ... нет никаких, абсолютно никаких биографических сведений. Сколько лет человеку? Где живет и работает? Учился ли*? Когда дебютировал и где? "Родом из Екатеринбурга" — единственная подробность, и та, как оказалась, явялется полуправдой — на сайте BUBBLE указано что родом он из Свердловска. Географически точка на карте абсолютно та же, но хронологически — совсем другая. Эта мелочь объясняет привязанность художника к рисованию на бумаге и неприязнь к рисованию на планшете (из объяснений художника на странице наверное где-то примерно около двадцать четвёртой рецензируемого издания, или возле тридцать пятой страницы, не точно). Возрастное, знаете, ли, поколенченское отделение Пельмышек от людей с именем и действительно с оригинальным, собственным живым стилем. Теперь эти обобщённые пельмышки в издательствах издают издания.

С точки зрения зрелищности куда как выигрышнее прошлогодний фантазин Алексея, выпущенный "Slam Comics":

альбом Fantazine Издательство: : Slam Comics, 2024 год, мягкая обложка, 28 стр.

=========

*) где-то на странице 57 или 113, неточно, не пойму где именно, указано что Алексей получил высшее образование на философском факультере Уральского государственного университета, и оттуда тянется его интерес к классической древней философии.

Из других материалов номера: статья Овсан Хачатурян про Ашота Шайбона (1905-1982), известного фантаста Армении, статья Рауля Сульби об эстонской фантастике, интервью Павла Корбера с Борисом Долинго о конвенте "Аэлита", взгляд на аргентинскую научную фантастику от Анны Эмилии Сильвы, заметка Марианы Туриаси о фантастическом аргентинском комиксе "Вечный астронавт", статьи А. Дж. Фицуотер и Фионы Фаррелл о фантастике Новой Зеландии. И где-то там на стр. 8-9 уместилась и моя заметочка с витиеватым названием 为什么要阅读其他国家的科幻作品