В свете двух тем "почему фэнтези популярнее научной фантастики?" и "Для чего нужна художественная литература.", а также ряда других, прежних, в очередной раз немного поразмыслил о писателях. Вот, к примеру Олди, с 1992 по 2009 — 34 романа, не считая рассказов и повестей, т.е. по два романа в год. Лазарчук — 16 романов с 1990 года плюс переводы. Дяченки — 24 романа с 1994 года не считая рассказов и повестей, опять больше романа в год. Логинов — 11 романов за 12 лет (с 1995 по 2007). И это наши лучшие.

А у прочих, Васильев — с 1996 по 2009 — 17 романов, Белянин — 25 романов (с 97 по 09), больше 2 романов в год, Головачев — 52 романа за 20 лет (1989-2009), Перумов — 27 романов за 16 лет (1993-2009). Знаю точно, мне всего этого никогда не прочитать. Даже пытаться не стоит.

И тогда я задумался, а хорошо ли так писать? Так, в смысле, что писать вещи, которые с высокой вероятностью не прочитают? Ну, очевидно, что все романы даже одного автора прочитают исключительно фанаты, значительную часть — почти фанаты, а большинство — два-три, от силы пять-шесть романов и все. Причем, без разбору поголовно все подряд читают только юные читатели до 18-20 лет. В таком случае, ради кого написано остальное — еще 10 или даже 20, а у кого-то и 30 романов кому? Случайному прохожему? Тому, кто либо прочитает, либо нет?

Теперь опять же, для простоты арифметики предположим, что автор пишет за год — один роман, за два года — два романа и т.п. Насколько хорош будет этот написанный за год роман? Предположим, качество романа написанного за год — N1. Попробуем написать роман за полгода (некоторые умудряются), тогда пусть качество его — N2. Чем меньше времени уходит на роман — тем хуже качество, или наоборот, чем больше — тем качество выше. Очевидно, зависимость нелинейная. Т.е. N2 не в два раза меньше N1. Опять же для простоты возьмем, что зависимость логарифмическая:

— с увеличением времени на написание романа его итоговое качество (после перехода через некий порог) увеличивается все незначительнее или наоборот.

Возьмем несколько примеров:

Интервалы между романами Лема (не считая случаев выхода в один год нескольких романов) — составляют 3-5 лет. Стилю Лема не хватает живости, художественности, увлекательности.

Умберто Эко пишет роман в среднем 6 лет. Стиль Эко уже нельзя упрекнуть в отсутствии увлекательности, а основная проблема с чтением его романов — слишком большой объем информации, непривычной, незнакомой.

Воннегут — около 3 лет на роман.

Вернор Виндж — признанный мастер фантастики, романы датируются '69, '76, '84, '86, '91, '99, '06 — опять же пять-восемь лет на роман.

Рансмайр — над первыми романами работал около 5 лет, над третьим — уже 7, а над последним — 10 лет.

На основе примеров выше можно утверждать, что большее время дает возможность появиться лучшему роману. Лучшие вещи Пелевина — ранние, — были написаны с интервалом в три-пять лет, а его последние романы — выходили ежегодно по 2006 год. "Гиперионы" Симмонса вышли через четыре года после предыдущего романа, "Эндимионы" — через два, а "Илион"/"Олимп" — через год.

Естественно "коэффициент" эффективности для разных авторов неоднороден, тот же Дик писал примерно по роману в год, но для достоверного подтверждения зависимости следует провести глубокое исследование и сравнить не только авторов, но и отдельные их произведения, чтобы точно знать — насколько хорошее (сильное, увлекательное, интересное, глубокое) произведение сколько времени потребовало от автора. Однако, временная зависимость очевидна: дольше — значит лучше.

Исходя из этой закономерности, я делаю вывод, что автор, выпустивший за год два средненьких романа — лишил нас хорошей двухгодовой вещи. А автор, написавший за пять лет цикл из пяти-шести романов — лишил читателей прекрасного пятилетнего произведения. Наоборот, писатель, выдающий в год по роману, в конце концов за пятнадцать лет может-таки выпустить пару приличных вещей, но можно ли будет считать его хорошим писателем? Подводя некоторый итог своим размышлениям, останавливаюсь на такой формулировке для писателя: хороший писатель не тот, кто написал хорошие романы, а тот — кто не писал плохих, слабых и средненьких.

Знаете вы таких писателей?

Во-первых, сразу поблагодарю фансаберов и тех, кто озвучил, благодаря которым фильм удалось посмотреть, а во-вторых, поплююсь на то, что они в итоге натворили: половину фильма приходится слушать английскую речь с английскими титрами (а это ни много-ни мало — репортажи по телевизору, т.е. общественная жизнь, а не бытовые разговоры, или полные специфических терминов переговоры между летчиками в небе, то еще удовольствие листать словарь в самых захватывающих и динамичных сценах фильма), другую половину приходится смотреть с дурным русским переводом (чего только стоят синонимы в скобках?!) и еще более дурной русской озвучкой, когда в субтитрах читаешь больше, чем слышишь от переводчика, в итоге осознаешь, что понял до обидного немного. Но это означает лишь, что когда появятся приличные сабы — у меня будет повод пересмотреть это выдающееся полотно. Этот "не мультик, но фильм".

В типичной для себя позднего манере Осии сделает фоны и обстановку (технику, архитектуру аэродрома, стены помещений, даже складываемую газету) в 3D и оставит для графики то, что может сделать только живой художник — движения людей, жесты, эмоции. И в очередной раз Осии докажет, что эта нехитрая связка — идеальна для современной анимации, в том числе, для создания "кино", а не мультиков. Будет и любимая собака Осии, которая у меня прочно ассоциируется с котенком возле аэродрома в рассказе Ричарда Баха, только с гораздо более печальным оттенком.

Но главное для кино, а оценивать я буду именно как кино, — художественность сюжета и художественность образов. И если с сюжетом, как это стало привычным для позднего Осии, — не так просто, т.е. не ждите однозначной и внятной фабулы, то с художественностью в картине — полный порядок. Помните "Мертвеца" Джармуша? В чем сюжет? Так и здесь.

* * *

Несмотря на такое подробное описание сюжета, практически спойлерное до последней буквы, это ни в коем случае не помешает Вам посмотреть этот фильм и получить от него удовольствие. В деталях, из которых складывается сюжет, — достаточно зацепок, чтобы каждый мог понять его по своему. А красота, стиль и художественность — на высоте. Чего стоят сцены воздушных боев, выполненные в стиле **панк, где ** означает технологии второй мировой, вроде приставки стим- или паро-. Итак, любителям красивого кино, спокойного кино, вдумчивого кино... рекомендую.

Четыре года назад хозяйка "Лавки писателя" в здании нашего лито (поэтесса и ныне литконсультант) показала книжку совершенно незнакомого мне автора Кристофа Рансмайра. Так как цены в "Лавке..." были даже чуть выше, чем в других книжных (не считая сети "КнигОмир", "Буквы" тогда в Иванове еще не было), я решил схитрить: записал имя автора и название книги ("Последний мир"), скачал электронную версию, дабы сначала познакомиться... а потом как получится.

"Последний мир" стал для меня откровением. Благодаря этой книге несколько позже я познакомился с серией "Эксмо" "Магический реализм", а через нее — с "Луной доктора Фауста" Луке, "Кровавой комнатой" Картер, с именем Кристофера Приста, чей "Престиж" я до сих пор не читал, зато восхищаюсь дебютным романом "Опрокинутый мир". По сути, книга Рансмайра привела меня к современной зарубежной прозе — потому что после "Магического реализма" я переключился на "Игру в классику" и уже в этой серии состоялось мое знакомство с Джонатаном Кэрролом, Полом Остером, Краули, Кингом Россом, Иэном Бэнксом и другими.

Но значение "Последнего мира" для меня не ограничивается только знакомствами, в гораздо большей степени Рансмайр стал моим духовным наставником. Помню, впервые я прочитал книгу (довольно тонкую, кстати), в которой каждый абзац содержит столько поэтического, исторического или сюжетного смысла, что невольно изумляешься. Рансмайр наглядно проиллюстрировал, что можно писать небольшие, но невероятные вещи. В какой-то момент, это стало для меня эталоном в литературе. Немногочисленные короткие заметки о том, как кропотливо Рансмайр пишет ("Последний мир" за пять, "Болезнь Китахары" — за десять лет), приводили меня в восторг и восхищение. И вот, через четыре года, став более искушенным читателем, прочитав Джорджа Макдональда, Приста, Мирчу Элиаде, Анджелу Картер, Мураками, Абе и еще многих, я вернулся к "Последнему миру", чтобы проверить свои первые ощущения.

"Последний мир" — это поэтическая книга, хоть и написана в прозе. Более того, это (по задумке автора) — поэма, написанная тремя поэтами: Овидием, Коттой и самим Рансмайром. Овидий — дал яркие персонажи "Метаморфоз", Котта — отыскал и увидел их на берегу Железного города. А Рансмайр присутствует в тексте как образ невозможного (для Томов и вообще для описанного в книге вымышленного Рима) будущего, который проливается лучами в фантасмагорическую реальность романа — в ржавый автобус, в микрофоны, в кинопроектор и фильмоскоп.

Роман "Последний мир" — это игла, пронзающая три реальности трех поэтов, таким образом, что повествование движется сразу по трем плоскостям: медленно, неторопливо и безысходно.

Итак, Котта отправляется в Железный город (Рансмайр вообще любит такие образы, в "Болезни Китахары" у него будут Собачий король, Каменное море) — Томы, самый край римской империи, край мира, Ойкумены, за которым, как мы увидим впоследствии, ничего нет.

История Назона Овидия в романе примечательна сама по себе. Поэт (в нашей транскрипции — писатель и литератор) пишет сначала для Римской богемы и обретает имя и известность, уважение в высших кругах. Но, как творцу, ему мало быть известным только для избранных, его мечта — прийти в сердце каждому, — и тогда он пишет пьесу для простонародного театра, пьесу, которая получит оглушительный успех у черни, и почти взрыв в кругах знати — запрещенную пьесу. Это ли не прообраз мифа об Икаре, который хотел взлететь до самого солнца? Овидий все еще уважаемый человек, но машина государства уже держит его под прицелом — крохотного, но опасного. Взрывом становится выступление в амфитеатре, когда все население Рима слышит историю о муравьином народе. Для поэта — это мгновение, ради которого стоит жить, поэт и его читатели-слушатели в единении. Дальнейшее — падение: Овидий выслан в Томы, его недописанные и сожженные "Метаморфозы" потеряны для Рима и человечества, но дух, разбуженный его словами и образами, будоражит население Рима, и, в конце концов, жажда истины или вселенское любопытство, как спусковой крючок, запускает новую судьбу в этот круговорот судеб.

После известия (неподтвержденного) о смерти Овидия, Котта, один из поклонников запрещенного овидиевого творчества, отправляется вслед за ссыльным поэтом, чтобы найти его, либо доказательства его смерти, а главное — отыскать рукописи "Метаморфоз". Если Рим, с его государственной машиной, с его марширующими легионами, пусть даже прозябающий в скуке и упадке — это логика, воплощение разума и смысла, — то край мира, Томы, в которые попадает Котта — это ирреальность, абсурд. В сознании Котты сталкиваются рассудок и ирреальность. Железный город на побережье Черного моря не может существовать, — здесь такие природные условия, что выращивать урожай, растить детей, выживать просто невозможно. Однако же здесь обитают люди, чьи судьбы и образы мыслей будто насмехаются над недостижимым Римом.

Среди сотен изломанных судеб бродит Котта и ищет единственную изломанную судьбу — Овидия, — и только его никак не может найти: в заброшенном доме обитает безумный слуга — Пифагор, — да на груде каменных пирамид треплются расцвеченные письменами лоскуты — обрывки овидиевых стихов. Ни живого, ни мертвого поэта Котта не может отыскать. Опустошенный и разочарованный, как и все жители Томов (чьи судьбы, как и его, всегда оказывались бегством, а Томы — последним краем, за который бежать уже некуда) он остается в Железном городе.

Чем дольше живет Котта среди обитателей Томов, тем более очевидны становятся следы Овидия — Эхо рассказывает овидиеву "Книгу камней", Арахна ткет на своих гобеленах овидиеву "Книгу птиц", эпилептик Батт обращается в камень, а канатчик в полнолуния становится оборотнем. Котта обнаруживает, что странные судьбы обитателей Железного города тесно связаны с овидиевыми фантазиями. Он приходит к выводу, что растрепанные на лоскутах "Метаморфозы" содержат сюжеты, обнаруженные Овидием в окружавших его людях, но истина оказывается еще более удивительной и трагичной...

Теперь, через четыре года, ощущения от книги не так пронзительны, а еще я делаю вывод, что для такой книги требуется совершенно иная атмосфера: ее нельзя читать (по крайней мере, перечитывать) в транспорте, на бегу. Ее нельзя читать кусками, отрываясь на посторонние дела и бытовые мелочи. В "Последний мир" Рансмайра необходимо погружаться полностью, а для этого могу предложить лишь — выбрать выходной, обеспечив себя заранее завтраком и обедом, сесть и без отрыва пройти вслед за Коттой по удивительным метафоричным хитросплетениям овидиево-рансмайровой реальности. От начала и до самого конца.

Итак, рекомендую книгу тем, кто любит фэнтези, и в фэнтези любит не действия, не события, а невероятный дух чужого мира, полного загадок и символов. Рекомендую книгу тем, кто любит "Сто лет одиночества" — таким "Последний мир" должен понравится, а может быть, понравится даже больше, как в свое время произошло со мной.

Четыре года назад я бы рекомендовал книгу всем и всякому. Но велико же было мое удивление, когда я видел вместо восторженных отзывов разочарованные и оскорбительные замечания на странице в lib.aldebaran. Теперь, через четыре года я могу лучше понимать и такую точку зрения.

Поэтому, не рекомендую книгу тем, кто любит историю и историческую достоверность, появление автобусов и микрофонов, а также географические несоответствия в древнеримской реальности могут вызвать разочарование. Не рекомендую любителям экшна, потому что действие романа неторопливо, "вяло", зато способно захватить своей поэтичностью и метафоричностью.

Итак, подводя итог, отмечу: не жаль времени, потраченного на прочтение этого романа, не жаль его и на повторное прочтение через четыре года. Роман Рансмайра в действительности невелик (почти треть книги занимают комментарии, а именно параллели между образами Рансмайра и реальными римскими деятелями и персонажами древних мифов), но при этом невероятно глубок. В настоящий момент Рансмайр — единственный автор, чьи книги я готов скупать только из-за имени, и не в последнюю очередь потому, что пишет он медленно, кропотливо подбирая каждое слово. И еще.... от всей души завидую тем, кто будет читать "Последний мир" впервые.

"She's pulling my strings" Deep Purple

"She's pulling the strings and she's playing with love" Alphaville

Двусмысленность в названии оправдана, потому что с одной стороны "Нити" — это кукольный фильм ("...более двухсот мастеров со всей Европы месяцами создавали кукол-персонажей, вкладывая все свое умение, опыт и душу") наподобие того же Бертоновского "Corpse Bride", но с другой — фильм снимался "вживую" ("в массовых сценах принимали участие более ста кукловодов"), а значит, нетрудно себе представить — съемку дублей, "мотор!", "не верю!" и победное "снято!", что является прерогативой именно кинематографа. Так или иначе, фильм является шедевром, и хотя бы поэтому стоит о нем поговорить.

В первых кадрах, увидев героя-марионетку, размышляющего о судьбе Авалона, о лживом и жестоком братце и его приспешниках, начинаешь ожидать, что нам покажут некое историческое, пусть даже фэнтезийное полотно, в котором куклы будут изображать людей. Подобное было показано в фильме "Куклы" / "Dolls" Такеши Китано, где кукольные персонажи показывают реальные человеческие драмы. Но в тот момент, когда герой произносит: "Теперь я обрублю свои струны" и совершает самоубийство, перерубает свои Нити, становится ясно, что фильм будет далеко не прост.

Сама по себе история вполне узнаваема: владыка государства (Авалон) погибает, его брат обманом разжигает вроде бы утихшую ненависть к зеритам — народу-сопернику, обвинив их в убийстве. Сын покойного императора отправляется в одежде простолюдина на поиски убийц отца, а тем временем вероломный дядя захватывает власть. Юноша встречает зеритов, влюбляется в их королеву и узнает правду — когда-то именно авалонцы выгнали зеритов с их земли. После чего юноша возвращается в Авалон, но попадает в темницу дяди, спасается, побеждает предателей и воссоединяет в мире оба народа.

Но главное в фильме далеко не эта сюжетная составляющая. Создатели вместо сказочно-исторического повествования о борьбе за престол Авалона показали самобытный, фэнтезийный мир — мир живых марионеток.

Смерть марионетки возможна от старости (тогда нити падают с неба сами собой), в результате перерезания нитей (перерезание отдельных нитей — ведет к параличу конечностей), в результате падения деревянного тела, когда оно разбивается на осколки. То, что звучит в моем описании довольно механистически, в фильме выглядит как наполненные высоким духовным смыслом ритуалы: потеряв кисть руки, главный герой забирает себе кисть руки простолюдина. Немощный старик приказывает создать себе новое могучее тело, для чего разбираются на члены тела его живых подданных. Юноша выстругивает тело будущего младенца и тогда с неба опускаются Нити, которые добрая девушка присоединяет к суставам ребенка и его руки начинают двигаться, ноги становятся послушны, а глаза раскрываются. Наконец, главный герой, чтобы выбраться из ямы — использует свои Нити, как веревки, — невероятно мощный образ: марионетка, взбирающаяся по собственным Нитям.

Нити для персонажей фантастического мира — это артефакт реальности. Неоднократно, в разговоре всплывает намек на Того, кто находится выше всех и в Чьих руках находятся Нити всех живых людей-марионеток. И хотя образ Кукольника так и не был показан в фильме, хотя я очень на это рассчитывал, курсивом проходит по сюжету мысль о том, что все люди — связаны через Нити. Причем влюбленные — связаны более тесно. Вместо Кукольника в конце фильма мы увидим птицу, которая едва могла ходить, управляемая Нитями, но отбросив их — совершенно свободная она взмывает в небеса.

Итак, "Нити" — еще один шедевр, достойный того, чтобы появиться в видеотеке, и вот тут хочется кое-что упомянуть о прозаической стороне: я смотрел фильм в одноголосом переводе, где переводчик через раз путал "нити" и "струны", используя то одно, то другое слово для обозначения strings, что вносило заметный дискомфорт в добавление к неприглядности одноголосого звучания. Кроме того, невооруженным ухом по английским окончаниям было заметно, что переводчик излагает лишь "общий смысл", не заботясь о точной передаче слов и образов. Поэтому могу рекомендовать смотреть фильм лишь на оригинальном языке с субтитрами.

Подводя итог, хочу еще раз порадоваться, что в невероятном объеме мировой анимации и кинематографа иногда удается найти такие необычные, удивительные и запоминающиеся жемчужины. Ура!

Товарищ поделился очередной находкой на просторах. Фрагмент:

цитата

— Тебе вообще не стыдно? — спросила Черепаха.

— А что?

— А то, что ты втираешь Троянского коня уже десятому клиенту.

— Я не втираю, — солидно сказал Ахиллес, — Я адаптирую концепцию.

— Это я адаптирую. А ты именно втираешь.

Ахиллес пожал плечами.

Полностью читать в ЖЖ

А здесь — все остальные, некоторые очень даже ничего.