…В портовом городе Трабзоне на востоке Турции есть небольшой краеведческий музей. Там прекрасно представлена экспозиция предметов времён Митридата Евпатора, римского и османского владычества… Очень хочется спросить господ краеведов – почему они практически обошли вниманием время, когда их родной Трабзон-Трапезунд достиг наибольшей славы, и два с половиной столетия стоял настоящим бастионом на юго-восточном побережье Черноморья, будучи центром далеко не самого слабого государства Средневековья?

1204 год, Константинополь пал под ударами войск крестоносцев, и отдан на разграбление. Византийская империя распалась на несколько частей, одна из которых встала особняком. Династия Великих Комнинов, сброшенная не так давно с престола. Крепко сцепившись с местной мафией правителей, Комнины строили практически независимую политику в отношении не только соседей, но и стран Запада, и всего Ближнего Востока. Трапезундская империя – интереснейшее государство, полинациональное, многоязычное, на его компактной территории проживало великое множество самых разнообразных народов. Государство с мощной греческой культурой, центр философии и православной духовности, а также – оживлённейший перекрёсток торговли между Западом и Востоком. Но при этом – белое пятно на карте истории.

Несколько лет назад. Декану истфака МГУ Сергею Карпову присудили звание академика. Присудили, на самом деле, вовсе не за высокие административные должности. Карпов – прежде всего исследователь, учёный, признанный во всём мире византинист. И не только византинист. Как ученик Зинаиды Удальцовой, он защитил кандидатскую по истории дипломатических взаимоотношений «незалежного» Трапезунда с государствами Запада. Позже, взяв в контекстный оборот всю историю Причерноморья, Карпову понадобилось подключиться и к иным темам – истории взаимоотношений Византии и Кавказа, восточных султанатов и эмиратов, контакты с Русью и государствами Балкан и севера Причерноморья. Позже Карпов занялся и историей краткого владычества Латинской империи, и – что стало для него особенно важным – торговлей итальянских городов-республик, по которой он защитил докторскую в 1986 году.

Этот томик представляет из себя выжимки исследования, концентрированную историю Трапезундской империи. Карпов попытался в ограниченное число страниц (хотя все 600 напечатаны мелко и убористо) вместить всю богатую историю этого региона, начиная со времён Персидской империи. Особое место в нём занимают международные отношения, в особенности – с итальянскими городами, которые часто становятся объектом внимания историка. Трапезунд – перекресток богатой транзитной торговли, из-за которой, вероятно, этот город и выживал все века неспокойного соседства с турецкими бейликами. Комнины и союзные им кланы зачастую вмешивались в торговлю других государств, манипулируя торговыми потоками ради своей выгоды. Как история Новгорода полна напряжёнными конфликтами с Ганзой, так и Трапезунд не отстаёт от своего северного собрата. Причём Комнины постоянно лавировали между представителями Венеции и Генуи, отдавая предпочтения то тем, то другим, а иногда и воюя с ними. Интересные вещи Карпов сообщает и по поводу отношения Трапезунда к Флорентийскому Собору, в том числе и к планам Папы Энея Сильвия сделать его плацдармом для крестового похода к Иеруалиму.

Весьма разнообразны были отношения Трапезунда с государствами Востока (Карпов не востоковед, поэтому эту главу написал турковед Шукуров). Далеко не всегда дело обходилось воинами и приграничными стычками – много было завязано и на вопросах торговли. Со странами Кавказа Трапезунд и вовсе связывали долгие и продолжительные отношения, в том числе – и династические. Отдельные главы посвящены эпизодическим торговым и культурным контактам Трапезунда со странами Балкан и Русью.

Внутренней структуре и социальным конфликтам Понта Карпов уделяет не меньше внимания. Комнины вовсе не были самодержцами на своей земле, они находились в хрупком равновесии, в связи с местными владыками подпровинций, носящих говорящее название «банда». Несколько раз перемирие нарушалось, и Трапезундскую империю охватывала гражданская война, которая, впрочем, не помешала ей с тем же успехом существовать во враждебном окружении мусульманского мира…

Конечно, Карпов уделил по главе таким сферам истории Трапезунда, как экономика, социальные отношения и культура, и на их примере вновь показал глубокую специфику этого региона. Повторюсь – «История Трапезундской империи» — скорее собранный, структурированный пересказ данных, полученный Карповым в ходе своего исследования Черноморского региона, в конце его книги подобран обширный список литературы, где есть ссылки на его работы, где более обстоятельно разобраны многие вопросы истории Средневекового Понта.

…В 1461 году Трапезунд пал под натиском войск Мехмеда Фатиха. Понт влился в состав его молодого и могучего государства, дав пищу для разнообразного и многокровного народа современной Турции. Спасибо таким людям, как Карпов – память о людях, которые два с половиной столетия защищали себя и свою культуру от посягательства чужих, не будет забыта.

Карло Гинзбург (Карл Львович Гинзбург) – известнейшая личность в европейской науке. И это притом, что ни один человек не может сказать точно, какая-же у него специальность. В чём он специалист? Работы Гинзбурга настолько специфичны и разносторонни, что весьма и весьма сложно определить их направленность. Когда историк занимался историей ересей, то писал и о многих других вещах – скажем, знаменитая «Сыр и черви» охватывает не только историю ереси ничтожного мельника Меноккьо, но и касается многих иных вещей. Гинзбург писал достаточно расплывчато, размышляя даже не о сути исторических явлений, что в целом не ново для современной ему историографии, а занимался поиском метода исследования множества субъективных сторон истории. Даже самого понятия «научной школы» для него не существовало – она была лишь набором учёных-индивидуумов, работающих в одной сфере (см. «От Варбурга до Гомбриха»). Чем же знаменит этот очень своеобразный и колоритный историк?

Когда произносят имя Карло Гинзбурга, то первым делом возникает ассоциация со словом «микроистория» (microstorie по итальянски), которому в последнее время придано не очень хорошее значение. Зачастую, когда студенты называют основным методом своих дипломных работ «микроисторию», то там содержится чаще всего просто событийное описание, со слабым намёком на контекст. Учащийся может знать в подробностях события жизни мелкого лорда из Английского Парламента, но не иметь ни малейшего представления о том, что происходило в стране в тоже самое время. Ну так вот, это – не микроистория. Это – «событийная история». Микроистория строится, как ни странно, на хорошем знании контекста. Тогда зачем она нужна?

Читаем статьи сборника «Мифы-эмблемы-приметы». Казалось бы, тематики – абсолютно разные, да и далеко не всегда понятно, на чём автор акцентирует внимание. Постановки вопросов зачастую достаточно расплывчаты, также как и выводы исследования. Кажется, Гинзбург не столько пытается пролить свет на прошлое, а скорее размышляет над самим методом исследования. Обратимся к названию всего сборника, и попробуем расшифровать его.

Мифы. В статье «Фрейд, человек-волк и оборотни» Гинзбург высказал интересное положение. Полемизируя с основателем психоанализа, он отрицает ведущее значение абстрактного «бессознательного» в жизни человека. Психические девиации знаменитого Человека-Волка ведут своё начало не из потрясений его детства, а из… культуры.

Кратко я выражу это так – «человек видит мир не глазами, а своей культурой». Некие коды и образы, заложенные в его мировидении, мировоззрении, порождают все модели поведения и многие особенности взаимоотношения с обществом. Таким образом, любой источник (условно — текст) содержит в себе неизбывный отпечаток того, как человек видит этот мир, и зачастую он сам формирует вокруг себя миф об окружающем мире.

Эмблемы. Различные формы культуры, которые из нашего времени кажутся законченными, на самом деле приобретают завершённую форму много позже («От Вармбурга до Гомбриха»). Зародившиеся в различных культурных средах эмблемы существуют и вне своего контекста, меняя свой облик и переходя из одной формы в другую («Верх и низ»). Эмблема как составляющая форма культуры – один из самых живучих элементов массового и, часто, интеллектуального сознания, наиболее явная её сторона. Однако как разобрать её элементы на части?

Приметы. Здесь и выявляется микроистория, и её реальная роль в исследовании. В своё время Гинзбурга зацепило искусствоведческое исследование Джованни Морелли, в котором он выводит очень интересную методику выявления авторского стиля картин. Подделка характерных авторских приёмов – дело нехитрое, на это способен любой мало-мальски умелый художник. Обращать внимание стоит на то, как художник изображает абсолютно, казалось бы, третьестепенные объекты – уши, пальцы, листья деревьев и так далее – то, что не требует от него мастерства и является просто небольшим элементом картины. После ознакомления с этой концепцией Гинзбург выдвинул идею о схожем методе изучения истории («Приметы: уликовая парадигма…») – по неявным и заложенным в повседневную культуру мелочам, которые, на первый взгляд, не играют никакой роли. Изучение мелочей, характерных для реалий прошлого, позволяет нам вплотную приблизиться к истинному содержанию мышления человека тех лет, и понять его ментальность.

Таково идейное содержание сборника. Каждую статью разбирать нет смысла – тематический размах вещей Гинзбурга очень широк, и большинству читателей он будет непонятен, так как лежит в лоне малознакомой историографической традиции Европы XX века. Но это не меняет того факта, что идеи итальяно-еврейско-русского историка Карла Львовича Гинзбурга не оказало определённого влияния на отечественных учёных. Подробнее о практике его работы в микроисторическом методе – в отзыве на книгу «Сыр и черви».

Лучицкая С. И. Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов Серия:Библиотека Средних веков Алетейя 2001г. 400с. Твердый переплет.

…Помню в универские годы пара профессоров в нашем СГУ периодически сходились в споре – французские книги о России XVIII века являются источниками по истории французов или русских? Франковед настаивал, что из них можно больше узнать о французах, русист, соответственно…

В чём-то правы оба. С развитием исторической антропологии тема «Другого» («Other», «Andere», «Autres») всплыла с огромны резонансом, ориентируясь на изучение субъективного взгляда историографов, литераторов, да и просто обычных людей на нечто, им непривычное. Как правило, подобные работы посвящаются взгляду одного народа на другой, учёные пытаются осознать своё отношение к инаковости «других», видимо, избавляясь о собственных шор в глазах.

Ну а гордая, цивилизованная Европа… Разве не хватает в её истории примеров чванства, недопонимая иных, бездумного искоренения туземных обычаев и насаждения «правды»? Да, хватает, что делать. Римская империя оставила после себя тяжкое наследие – презрения ко всем, кто живёт за укреплённым лимесом, не желающим принимать себя под тёплое орлиное крылышко. Средневековье тоже грешило подобным. И дело не только в самообмане – отчасти даже в то время, когда грамотных было очень немного, христианские хронисты применяли методы банальной идеологической пропаганды, инфовойны.

Особенно это касается эпохи крестовых походов. Жёсткое противостояние с переферийными государствами мусульман в Утремере порождало необходимость идеологически отстоять свою правоту, привлекая новых европейских лидеров на защиту Гроба Господня. Также близкие культурные и социальные контакты, хочешь не хочешь, вынуждали искать точки соприкосновения с теми, кого «франки» считали смертным врагом.

Кто в России работает над этим? Да мало кто. Была маленькая и довольно невнятная книжка Александра Журавского «Христианство и ислам» (1990), и, исключая мелкие статьи, всё. Можно, конечно, вспомнить неплохую переводную «Европа и ислам: история непонимания» (1999, русское издание 2007) Франко Кардини, однако этим всё могло бы и ограничиться.

Однако Арон Гуревич вовсе не зря работал над распространением исторической антропологии в России. Его косвенная ученица, Светлана Лучицкая, свои труды посвящает именно кругу представлений христиан об иноверцах, и в центре её внимания лежит, само собой, исламский мир. Возглавив «Отдел культуры и науки средневековой и современной Европы» при Институте Мировой Культуры, она собрала вокруг себя группу аспирантов, которые расширяют круг этой темы (например, Анастасия Шишечкина, её ученица, пишет диссертацию по Джону Мандевилю и его восприятию ислама).

Едва ли не с самого первого выпуска Лучицкая публиковалась в гуревичевском «Одиссее», по крупицам выдавая материал своей будущей докторской, защищённой в 2002 году. Эти материалы потом и были собраны в одну книгу, обложку которой вы имеете удовольствие видеть чуть выше. Книга состоит из трёх разделов, которые, впрочем, занимают разный объём, и выполнены на разных уровнях проработки темы.

Первая часть – «Образ ислама в хрониках Первого крестового похода» — это сборник тех самых статей, которые публиковались Лучицкой в 90-е. В основу она взяла метод семантического анализа текстов, и пыталась расшифровать вполне привычные даже современному уху дихотомии «смиренный-гордый», «правоверный-неверный» и так далее. Христиане, столкнувшись с чужой мусульманской культурой, изначально не расширяли своё сознание, а стремились подогнать иную цивилизацию под свой маленький и уютный Universus Mundus. Вспомнив одновременно античную и библейскую традицию, хронисты изрядно исказили образ своих противников, представив их грязными и подлыми язычниками, наследниками (точнее – прямыми продолжателями) традиций Древней Персии. Методика достаточно проста – стоило найти классическую добродетель христианина, подобрать к ней антипод, и всё, образ врага готов. Для подчёркивания образа хронисты щедро рассыпали по тексту разномастные небылицы, например, об идолах Мухаммада в мечетях, многобожии мусульман, и т. д. Единственное, что положительно подчёркивается в хрониках – это воинская доблесть противников. Остальное – мораль, учёность, политическая организация, военная тактика и повседневная жизнь – выставлялось как неизменно чуждое и богопротивное. Кроме хроник, впрочем, Лучицкая рассматривает эпические песни крестоносцев, которые, впрочем, тоже несут неизбежные клише, памятные ещё по «Песни о Роланде».

Вторая часть посвящена уже несколько иному источнику – хронике Гийома Тирского. В отличие о прочих хронистов, этот всю жизнь прожил в Утремере, бок о бок с мусульманами, и хорошо знал их язык и обычаи. Несколько обзорно, но Лучицкая рассказала о его хронике, где представлен уже совсем иной уровень восприятия. Гийом уже достаточно точно, без передёргиваний, описывает и происхождение ислама, близко к кораническому тексту, и достаточно точно описывает их обычаи. Также он имел достаточно хорошее представление о социальном и политическом строе арабского мира, чётко понимая суть противостояния суннитского Багдада и шиитского Египта, бывшего союзниками мусульманских королевств (благостный образ Салах-ад-Дина создан не просто так.). Конечно, и здесь имеет место быть религиозная пропаганда против ислама, однако сам его образ значительно шире и глубже, чем в предыдущих аналогах.

Третья же часть очень короткая, и, как мне представляется, недоработанная. Она посвящена визуальному образу мусульман в хрониках, однако Лучицкая показывает это всего на нескольких примерах, выделив самые основные черты – изображение одежды, лиц, оружия и геральдических символов. Однако это достаточно краткие и неполные сведения, которые нуждаются в специальной разработке, причём – с подключением искусствоведческого анализа.

Так что эту книгу я могу смело порекомендовать многочисленной когорте любителей крестовых походов – весьма нетривиальный взгляд культуролога на менталитет франков-христиан, старающихся оставить свой внутренний мир в неприкосновенности.

Михайлова И.Б. Средневековый Багдад ( некоторые аспекты социальной и политической истории города в середине X — середине XIII в.). Ответственный редактор О.Г.Большаков. М. Наука. ГРВЛ. 1990г. 158 с., обложка, обычный формат.

…Честно говоря, даже не знаю, для кого пишу сию рецензию – вряд ли кто из уважаемых читателей возьмёт прочитать, или хотя бы найдёт это сочинение, но тем не менее – возможно, кому-нибудь из просвещенной публики это понадобится.

В нашей стране с середины века существует два больших направления в изучении средневековых городов. Первое – охватывает Западную Европу, здесь уместно вспомнить имена Виктора Рутенбурга, Михаила Сюзюмова, Соломона Стама (наш, саратовский, между прочим), и многих других. Эти исследовали, так или иначе, решали проблему «феодальности» города, пытаясь понять, какое он место занимает в истории – органично входит в структуры средневековья, или наоборот, служит в нём раковой опухолью. Другое направление было во многом инициировано Олегом Большаковым, написавшим во второй половине прошлого века две прорывные работы («Средневековый город Средней Азии» (1973), и «Средневековый город Ближнего Востока» (1984)). Наравне с другими авторами (Клара Ашрафян, Элеонора Стужина, и прочие) он определил основную парадигму исследований – восточный город как органичное продолжение государственных редистрибутивных структур, прежде всего несущих административных характер. Согласно Большакову, город прежде всего – место перераспределения прибавочного продукта, которым целиком и полностью распоряжался правитель и его администрация.

Скажу честно, я так и не смог найти информацию об авторе этой книжки, её нет ни на одном академическом сайте. Косвенно можно понять, что «Средневековый Багдад» — это текст диссертации, судя по объёму – кандидатской, и, судя по выбранной тематике, она была написана как раз под надзором Большакова. Почтенный профессор рассматривает города Сирии, Палестины и Египта, даже накапывая довольно богатый актовый материал, однако столица Аббасидов у него остаётся за кадром. Не закрыла мощных лакун и его предполагаемая ученица Михайлова – ей всё-таки не удалось показать центральное место Багдада в мусульманском мире, как центра культуры, религии, экономики… Своё внимание она сосредотачивает на политической истории города (читай – Халифата Аббасидов) и его социальной структуре.

Источники, правда, исключительно нарративные – нет на руках у автора ни актовых материалов, ни археологических данных (что неудивительно – город перестроен целиком, восстановление КС вряд ли возможно). Отсюда и такое ограничение тем исследования – не всё можно извлечь из исторических сочинений. Время тоже ограниченно – с X века (приход к власти Буидов) и заканчивая нашествием кочевых орд монголов в XIII веке. Багдад постоянно был объектом борьбы сначала буидских, затем сельджукских султанов, оставаясь знаком власти для светских мусульманских правителей. Причём халиф никуда не исчезал – он занимал незначительное, практически подчинённое положение.

И вот тут открывается весьма интересный сюжетец. Да, конечно, Михайлова остаётся в тренде своего учителя, и описывает подчинённый центральной администрации город. Однако, исходя из текста, становится ясно, что жители Багдада вовсе не были пассивными наблюдателями. Единым остаётся одно – и сунниты, и шииты города практически всегда выступают за Халифа, наследника Посланника Аллаха, зачастую жестоко противостоя не сакрализированным светским султанам и их администрации.

Ещё одно – само деление городского социума. Багдад разделён на кварталы – по территориальному, отчасти – религиозному признаку. Постоянное противостояние районов – тоже регулярно всплывающая тема книги, хотя автор и не торопится их как-то истолковать. В отношениях кварталов с властью Михайлова прежде всего видит противостояние – в её материале доминирует описание того, как полицейские силы власти пытаются остановить регулярные конфликты внутри города, встречая неизменное противодействие всех сторон. Некоторую монотонность описаний нарушают периодические столкновения с регулярной армией тюркских династий. Ещё интересный момент – две организации внутри городского социума, собранных на этико-религиозной основе – футувва (нечто вроде светского монашества) и аййары (позиционировавшие себя как часть футувва). Аййары – частые гости на страницах книги, это независимые от чьей-либо власти, судя по описанию – анархисты и разбойники, постоянно противостоящие то халифской, то султанской власти. Существование подобных организаций на Востоке – вообще весьма любопытный факт, особенно если учесть, что они оставались в лоне мусульманской общины.

Вердикт – неплохая монография, для тех, кто «в теме». По крайней мере, она даст возможность судить об обществе мусульман не по красивым поэтическим касыдам, и сомнительным псевдоориенталистским романам, а по реальной повседневной и суровой жизни восточной столицы.

У многих учёных, занимающихся историей Китая, есть одна особенность – язык не поворачивается назвать это недостатком. Синологи очень любят объект своего изучения – они обожают китайскую литературу и учёность, влюблены в скупые, но красивые пейзажи художников, восхищаются доблестью воинов, схватывающихся на границе со степными варварами… Они смотрят на Китай как на вторую родину, страну мудрецов, стабильности и спокойствия. Китай – это вторая родина. Хотя многим ли из них довелось жить в этой стране, общаться с простыми людьми не на учёном языке конфуцианистов, а на простом, повседневном?

Чарльз Патрик Фицджеральд начинал свои китаеведчиские штудии не с чтения иероглифов в скучной аудиторной зале. Волею судеб двадцатилетнего парня закинуло в неспокойный Китай 20-х гг., где он работал на Пекинской Императорской ЖД, изучая китайский язык, что называется, с натуры. Это и определило в дальнейшем судьбу Чарльза – вернувшись в Лондон, он получил образование востоковеда. Судьба связала Фицджеральда с Китаем накрепко – вся его карьера, на дипломатическом ли фронте (наблюдал возникновение КНР своими глазами), преподавательском ли – везде он занимался только проблемами этой страны.

Больше половины жизни Фицджеральд провёл в Австралии, на тихом местечке профессора истории Восточной Азии, и за это время написал массу работ по самым разным аспектам истории Китая – от древних времён до современности. И предлагаемая научно-популярная работа из той же самой плеяды просветительских трудов, призванная рассеять туман незнания над этой гигантской и загадочной страной.

Когда читаешь таких «мастеров обобщения», как Гердер, Гегель или Тойнби, ловишь себя на мысли: а к чему писать столько о стране, о которой тебе настолько мало известно. В сочинениях этих авторов описана монолитная и застывшая структура, загнанная навеки в рамки конфуцианской морали, несколько размываемое в нынешнее время западной цивилизацией. Тот же Тойнби относил время возникновения государственной экзаменационной системы к династии Хань (206 до н.э. – 221 н.э.) – что тут говорить… Фицджеральд старается разрушать обыденное представление, в его интерпретации Китай – динамичная и развивающаяся структура, и застой для неё – скорее искусственное, ненормальное явление. Политической истории уделено немало места, однако больше половины книги – это культура.

Книга научно-популярная, и предназначена для людей, имеющих об истории Китая лишь крайне смутное представление. Автор кратко, но доходчиво описывает основные черты китайской цивилизации, делая упор на политическую историю и культуру. Он описывает историю Китая от 200 г. до н. э., от зари культуры, вплоть до падения династии и падения Цинн в 1912 году. Конечно, очень кратко, но Фицджеральду удалось рассказать о бесконечных воинах за власть начиная со времён восхода империи Ши Хуанди. Главы о политической истории перемежаются интерлюдии, повествующие о различных сторонах культуры – иероглифическом письме, семейным ценностям, науке, философии, географическим открытиям. Книга хорошо проиллюстрирована, специальные термины подвергаются тщательной расшифровке, различные специфические стороны чужого культурного кода разжёвываются с большой тщательностью. Особенно это касается письменности и литературы – Фицджеральд явно преклоняется перед китайским искусством каллиграфии, также как и универсальным языком литературы, мало связанным с повседневной речью в силу своей символичности. В книге представлена подборка стихотворений китайских поэтов – классиков, на самые различные темы – от любви до алкоголизма.

Другое дело, что автор мало места уделяет социальной и экономической истории, а описание структуры общества достаточно поверхностно – он ограничивается описанием управленческих структур, возникших во времена Тан, и исчезнувших с Синхайской революцией. Он употребляет расхожие термины «феодализм» и «капитализм», хотя ясно, что эти термины в Китае имеют свою глубокую специфику, если, конечно, вообще могут быть к нему употребимы. Однако Фицджеральд не пытается пояснить эти термины…

В итоге можно сказать, что эту книгу прочитать стоит – в ней даётся цельная картина Китайской цивилизации, её культуры и политической истории. Несмотря на некоторую легковестность и поверхностность (вполне допустимую для научпопа) «История Китая» — неплохой материал для первичного ознакомления с историей этой загадочной страны, ставшей для нас в последнее время более близкой.

П. С. Правда, переводчик местами… путает даты и имена. Так что читать нужно внимательно…