…Продолжая разговор о знаковых обобщающих работах, посвящённых Средневековью, нельзя не вспомнить имя того, кто во многом определил облик науки в XX веке. Это Марк Блок (1886-1944). Вместе со своим другом Люсьеном Февром он основал и поныне существующий журнал «Annales», в котором выразилось по настоящему новое понимание истории как науки, её приёмов и задач. Человек, во многом, был уникальнейший, интересной и драматической судьбы. Помимо университетской деятельности Блок был опытным военным, на фронтах Первой мировой он получил звание капитана и ряд наград, отправился на фронт и в позорные для Франции 1939-1940 года. Однако он не смирился со «странным поражением», о котором написал книгу позднее – в 1943 году Блок ушёл в подполье членом Сопротивления, для того, чтобы быть расстрелянным годом позже гестаповцами.

Несмотря на сложную жизнь, Марк Блок успел в ней многое. Книг и статей написано много, большинство монографий переведено на русский язык – знаменитейшая «Apologie pour l'histoire ou métier d'historien» (Апология истории) (1941), хорошо известная советскому историку «Les Caractères originaux de l'histoire rurale française» (Характерные черты французской аграрной истории) (1931), и оригинальная методологически в своё время «Les rois thaumaturges» (Короли-чудотворцы) (1924). Имеется и ещё одна работа, которая в своём роде подвела черту под всеми медиевистическими штудиями Марка Блока – «La societe feodale» (1939-1940). В ней он обобщил опыт изучения средневекового социума, представив своё видение прошлого, называемого нами «тёмными веками».

Конечно, Блок – прежде всего учёный, и скатиться до травления баек о деяниях сильномогучих феодалов он не мог. Историк подходит к материалу со своим вопросником, и выстраивает на его основе сетку координат, в которую и упаковывает известные ему факты. Итак, в качестве опорных точек модели историк берёт социальный строй, право, и любимый им mentalite (впрочем, уделяя ему больше подчинённую роль). В качестве временных рамок он берёт VIII-XIII века, географических – территорию распавшегося государства Каролингов плюс Англию. Итак, какова концепция?

В отличие от многих историков, Блок вовсе не призывает отказываться от определения «феодализм». Впрочем, он отказывается и абсолютизировать его, расширяя это явление до, скажем, «формации». Нет, французский историк понимает под «феодализмом» вполне конкретную форму существования социума. Когда государственные и родовые отношения ослабевают (под натиском внешних нашествий), когда члены социума вынуждены выстраивать друг с другом отношения подчинения-покровительства (вассалитет, пронизывающий страты насквозь), практически свернувшиеся на нет товарно-денежные отношения заставляют крестьян и их сеньоров образовывать отдельные натуральные хозяйственные анклавы, практически независимые друг от друга – тогда и образуется феодализм.

Время IX – XIII веков не так тщательно описано в нашей литературе, как другие части средневековья (это не касается крестовых походов), и со стороны кажутся статичными. Однако Марк Блок лучше всех смог показать, насколько это время наполнено социальной динамикой, насколько оно подвержено изменениям, внутренней эволюции и перестройки общества. Время образования «Великих расчисток» и крупных сельских и городских общин, формирования государств и наций почти в современном виде, становления основных социальных и политических институтов, выживших на века вперёд – эпоха «Становления Европы». Блок описывает формирование облика европейского социума, идя «снизу» (похожую попытку много позже с позором провалил Жак Ле Гофф, сведя своё «Становление Европы» к эволюции форм западноевропейской элитарной культуры).

Отдавая дань своим предшественникам, Блок постоянно вписывает в социальную динамику средневекового общества право – то, на основе чего были написаны тысячи томов истории «Тёмных веков». Однако основатель «Анналов» постоянно подчёркивает изрядную пропасть между реальностью и правовыми нормами, глубокий синкретизм, если можно так выразиться, римских и германских правовых форм. Кроме того, он пишет и о влиянии банального человеческого фактора – простая с виду структура феодального общества постоянно усложнялась и искажалась его же носителями, создавая пестрейшее полотно, и создавая очаги напряжения между людьми.

Концепция Блока изящна и красива, и, самое главное, вполне наглядно методологически обоснована конкретными фактами. Главное в методологии Блока – постоянное совмещение «макро-« и «микро-« уровней исследования, а также – отсутствие чётких идеологических и концептуальных предпосылок. Главное в творчестве Блока – реальный человек, совокупность подобных ему образовывает общество, и это – главный объект исследования. «Феодальное общество» стало методологическим примером для нескольких поколений исследователей, и, по мнению многих, его актуальность в этом смысле жива до сих пор.

У нас он не стал даже академиком, хотя его влияние – колоссально. По специальности Гуревич – германист, учился у Евгения Косминского и Александра Неусыхина, и, следовательно, вышел из под их опеки как опытный учёный – «аграрник», занимающийся социально-экономическими отношениями Раннего Средневековья. Кандидатская у него была вполне традиционная, по складыванию феодальной зависимости английских крестьян в донорманнский период, однако позже он сменил тематику. Уже занимаясь Англией, он почувствовал определённую ограниченность традиционных тем «аграрников», и существенно расширил методику исследования, дополнив классическую социально-экономическую историю культурно-антропологической. Впрочем, назвать Гуревича «культурологом» язык не поворачивается – а вот социальным историком – вполне.

В этот сборник входит три работы Гуревича, написанные в разное время, но объединённые временем – Ранним Средневековьем. Две работы композиционно похожи, другая же носит скорее научно-популярный характер. Итак…

1. Аграрный строй варваров (1985)

В общем-то, не совсем самодостаточная вещь, а глава к коллективной монографии «История крестьянства». Этот достаточно известный трёхтомник от АН писался довольно долго, долго редактировался, и рукопись немало маяли в издательстве. Первый том отдали на откуп германистам Гуревичу и Мильской, франковеду Бессмертному и другим, менее известным личностям. По просьбе учёных их учитель, Александр Неусыхин, написал главу об эволюции общественного строя варваров, построив её по красивой эволюционной схеме – от кровнородственной и соседской общин к индивидуальным хозяйствам, насильно отчуждённым позже злостными феодалами, превративших их в крепостных. Неугомонный Гуревич, считавший эту концепцию намертво устаревшей, написал в полемическом задоре свой вариант эволюции аграрного строя. Конечно, вымарывать главу уже покойного Учителя для него и его товарищей было хуже любого кощунства, и оба варианта оказались в составе сборника.

Гуревич здесь вступает в бой сразу с тремя направлениями в германистике – с общинной, вотчинной и номадной теориями. Кратко – общинная настаивает на существовании общины-марки у древних германцев до ВПН, вотчинная упирается в аристократическое землевладение, номадная – в кочевничье прошлое предков современных немцев. Гуревич же обратился к археологии и лингвистике, нарисовал иную картину. Итак, население нынешней Германии жило веками на относительно постоянных местах проживания, обособленными поселениями, чаще – хуторами. Гуревич считает, что основной ячейкой социума являлась семья и семейная община – соответственно, в сакральной собственности которой находилась возделываемая земля. Это не частная собственность, не posessio римского права, скорее – нечто, находящееся в комплексе мировоззрения человека того времени, напоминающее норвежский odal (об этом – в другой раз). Центром вселенной для человека был его дом, хозяйство.

На протяжении всей главы Гуревич прослеживает прежде всего историю общины. Он не отрицает её существования до ВПН – но считает крайне аморфным образованием, не communitas, а скорее институтом для регулирования территориальных вопросов. Во времена ВПН и эти хрупкие отношения рушатся, и община (совсем в другом виде) возрождается уже в классическое средневековье, ставя её в один ряд с урбанистическими процессами.

Помимо основной концепции, работа содержит массу сведений о хозяйстве древних германцев (по данным археологии) и социальному строю, который был далёк и от военной демократии (уже в нашу эру), и от феодальной системы.

2. Походы викингов (1966)

Первая книга Гуревича, и один из первых образцов адекватного научно-популярного произведения о викингах-скандинавах. Оригинал, конечно, был богато проиллюстрирован, здесь, конечно, мы такого великолепия не найдём, нам оставили только текст. Кратко и доступно автор описывает, по моему, все основные стороны жизни это уникальной цивилизации, умудрившись коснуться самих военных походов как бы вскользь. Гуревич старается показать весь размах норманнской экспансии, их военные и торговые контакты, освоение Исландии и Гренландии, перенесение своих общественный и хозяйственных порядков в английское Дэнло, купеческие экспедиции. Автор подробно описывает социальный строй, царящий на родине викингов, и пытается выделить основные причины начала таких невероятных по размаху кампаний. Особняком стоит последняя глава книжки, которую Гуревич целиком посвятил культуре скандинавов, описывая вкратце основные стороны их духовного мира. Он не пытается ограничиваться сведениями о прекрасно всем нам известной религии – рассматриваются также скальдическая поэзия, изобразительное искусство, культура письма. Гуревич старается показать викингов как людей, которым был присущ достаточно сложный комплекс воззрений, а не обыкновенными дикарями.

В общем, книжка заслуживает всецелого внимания, как одно из лучших пособий по скандинавской субцивилизации. Для первоначального ознакомления – более чем.

3. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе (1970)

Одна из самых известных, и, как мне кажется, лучших работ Гуревича. Защитив докторскую, Гуревич посмотрел на Ранее Средневековье другими глазами, через призму скандинавоведческих штудий. У него за спиной был уже совсем иной опыт – опыт социально-культурного анализа, опыт исследования архаичных, глубинных черт германской дофеодальной цивилизации. Тогда Гуревич решил по иному посмотреть на историю Европы, и поделиться своим знанием, выпустив вышеназванную книгу. Но не повезло – несмотря на честно разбросанные по тексту цитаты из Первоклассиков, бросалась в глаза глубокая разница между традиционной марксисткой медиевистикой, и концепциями Гуревича. За публикацию этой книги Гуревичу попало, причём очень сильно, и не от кого нибудь, а от самого министра Просвещения СССР Александра Данилова – он заклеймил нашего автора как реакционного «структуралиста», Арона Яковлевича едва не выгнали из АН. Не будем, впрочем, вдаваться в подробности – книгу приняли другие люди, её читали взахлёб многие медиевисты, как у нас, так и на Западе, и для многих она становилась культурным шоком. Её ругали так же часто, как и хвалили, но равнодушным мало кто остался. Что же это за книга такая, произвёдшая такой колоссальный удар по умам?

Уже предисловие преподносит читателю сюрприз – Гуревич пишет о «классическом феодализме» как о простой «модели», и ограничивает его севером Франции. Опираясь на свой старый тезис о «многоукладности» Средневековья, автор намекает на многообразие путей складывания феодальных отношений и антагонистических классов. А.Я. прозрачно намекает, что дело не только в синтезе римских и германских общественных структур, но и в изначальном многообразии социальной жизни.

Первая глава посвящена вполне традиционной для «аграрников» теме – складыванию права собственности на землю. Сюрпризы, однако, не заканчиваются – Гуревич посмел отвергнуть классическую схему Энгельса! Согласно ней, свободное крестьянское хозяйство-аллод с ростом социального неравенства превращается в частную собственность, отчуждаемую более «сильными» владельцами. Феодалы, благодаря ленным пожалованиям, становятся хозяевами земель, и сдают её в обработку безземельным крестьянам. У Гуревича, однако, не так. Аллод он сближает с норвежским odal и англосаксонским folclend, считая его центром сакрального мира человека средневековья. Такая земля трудно превращалась в частную собственности, так как была связана с семейной группой. Соответственно, автор видит главную причину складывания феодализма не в экономических процессах. В каких же? Существует крестьянство, крупный слой аллодистов. Существует королевская власть, которая связывает с собой, по давнему племенному обычаю, весь народ, живя за его счёт. Крестьяне, зачастую не желая нести государственное тягло, шли под сень защиты могущественного сеньора, оформляя с ним precaria какого-либо их трёх типов – договор о передаче части его прав на землю, либо на самого себя. С земли, однако, его не имели права выгонять – он был там хозяином согласно семейному праву, сходному с odal (спорно, но преинтересно). Похожим образом складывается и феодальная вассальная система – не через земельные пожалования, а посредством личных договоров между индивидами. Таким образом, Гуревич говорит не о феодальной раздробленности государства, а об очень сложной системе межличностных отношений, имеющих скорее догосударственную природу.

Гуревич, развивая эту тему, пишет и о понятии «богатство», которое также, как ни странно, не несло в себе чисто экономическое смысловое наполнение. Богатство, по его мнению, некое мерило социального престижа, нёсшее в себе специфическую социальную функцию, с одной стороны. С другой – сакральное понятие. Богатство – это накопленная удача в экзестенциальном смысле, однако его растрата давала больше влияние в обществе, нежели накопление. Отсюда Гуревич обращает внимание и на иное понятие – «дарение», которое также играло важную коммуникативную роль в средневековом обществе.

Далее – рассмотрение социальных групп в Ранее Средневековье, но не описание, а характеристику того, какую роль они играли в жизни человека. Впервые в своих работах Гуревич поднимает тему индивида. В отличие от многих, он утверждает тезис о существовании индивида в то далёкое время, но оценивает его о другому. По теории А.Я., индивид стремился быть членом социальной группы, соответствовать некому существующему у него в голове идеалу. Сначала человек был членом семьи, рода, однако с распадом этих отношений они стали более территориальными и профессиональными. В любом случае, человек являлся членом какой-то корпорации, и не мог существовать вне её.

В конце концов, Гуревич пишет, что не знает, что такое «феодализм». Казалось бы, зачем городить столько информации о возникновении того, чего ты не знаешь? Однако ясно – слово «феодализм» отнюдь не безобидно, и Гуревич отказывается от него совершенно сознательно. Его главное, центровое понятие – «многоукладность», и сводить многообразие социальных форм к абстрактному «феодализму» он не считает нужным.

Так что «Генезис феодализма…» — возможно, уникальный образчик плодотворного сочетания социально-экономической истории и культурологи, на который в любом случае стоит обратить внимание. Этот опыт мало кто повторял (если повторял вообще), а, возможно, он бы дал нашей науке очень много…

…Такие вот три вещи. Эти замечательные работы нельзя пропустить – любой, кто увлекается Средними веками, обязан прочесть хотя бы «Генезис феодализма…». Это шанс увидеть Средневековье не в феодальных воинах или церковных интригах, но во всём многообразии форм его жизни.

Слово «Марксизм» вызывает у русского любителя истории в основном две реакции – либо резкое сокращение лицевых мышц, выдающее желание плюнуть в область твоих ботинок, либо появление огня в глазах, выдающего стремление отстаивать свою Веру в Учение. Причём, зачастую, и те и другие не читали ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина, зная об узловых установках марксова метода только из косвенных источников в стиле «мне Рабинович напел».

А между тем марксизм сделал очень много для науки. Он поставил такие вопросы, какие ранее не привлекали внимание исследователей. Не имеет значение, был автор марксистом или нет, важно только то, что подчас исследования историков являлись реакцией на постулаты марксисткой историософии. Марксизм выступал за идею синтеза человеческой истории на основе отношений, складывающихся в процессе повседневного производства – проще говоря, работы на обеспечение своих естественных потребностей. Изучение общества в этом направлении дало определённые плоды – взять ту же русскую аграрную школу, испытавшую большое влияние марксизма, или востоковедческие исследования Дьяконова, Илюшечкина, Большакова и многих других. Можно ещё вспомнить работы Жоржа Дюби, Фернана Броделя, Эрика Хобсбаума.

Марксизм развивался на Западе – правда, там он не был Учением, и не подвергался жутчайшей вульгаризации и мозголомной пропаганде. Марксизм там оставался тем же, чем и был в реальности – методом исследования исторической реальности. И, далеко не свободный от чужеродных влияний, он претерпевал порой невиданные метаморфозы…

Перри Андерсон – один из главных теоретиков так называемых «новых левых». Это интеллектуал широкого профиля, в разное время высказывающийся о самых разнообразных проблемах современной философии, социологии и истории, правда, с разным успехом. Он бросал вызов французским структуралистам, обвиняя их в консервативности («Истоки постмодернизма»), критикует английских соратников-марксистов («Разногласия в английском марксизме»). В молодости же начинающий историк Андерсон предпринял амбициозный проект – написание, ни больше, ни меньше, истории возникновения современных европейских государств с точки зрения материализма. Книга называлась «Происхождение абсолютистского государства», и её должно было предварять небольшое введение, касающееся социально-экономической ситуации Средневековья. Однако Перри увлёкся, и в результате введение стало отдельной книгой, получившей название «Переходы от античности к феодализму», вышла она в 1974 году.

В чём особенность работы Андерсона? Во первых, его открытость. Для большинства отечественных марксистов она нехарактерна, автор же даже предпочитает их вволю критиковать, ссылаясь на многочисленные недоработки работ Бородатых Учителей. Он очень редко балует читателя цитатами из Классиков, предпочитая опираться не на букву, а на суть марксистского метода. Во вторых – знание языков. Библиография Андерсона, конечно, достаточно ограничена, но включает в себя весьма знаковые вещи – например, «Феодальное общество» Марка Блока, о котором автор отзывается в восторженных тонах. Знание русского языка позволяет ему познакомится и с достижениями нашей, отечественной науки – так, на него большое влияние оказали работы Елены Штаерман о кризисе античного общества. Он в курсе и дискуссий медиевистов по поводу феодализма – например, о дискуссии 1970 года по поводу разнообразия способов производства в Европе. Остаётся неизгладимое впечатление, что Андерсон также внимательно изучал и нашумевшую работу Арона Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (1970), многие выводы у них весьма схожи.

Итак, о чём книга? Андерсон ставит себе задачу рассмотреть, каким образом произошло становление основных «общественных формаций» (не в классическом смысле) в Европе, какие силы воздействовали на их появление. Как материалист, Андерсон ставит во главу угла эволюцию, изменение способа производства и пропорциональное изменение «производительных сил».

Итак, стартовая установка – рабовладельческая формация, финальная стадия которой знаменуется становлением тупиковой закольцованной олигархической структуры, в которой главной производственной ячейкой становится крупная латифундия, с лежащим в её основе рабским трудом. Синтез с германскими элементами поле «Volkerwanderung», отличавшимися общинно-аллодиальной структурой хозяйства, породила ту систему, которая и именовалась «классическим феодализмом», возникшим к IX веку, с манориальной системой, бенефициариями, зачаточной феодальной лестницей и прочими прелестями жизни. Однако Андерсон говорит также и о пестроте укладов средневековья, напирая на совмещение самых различных хозяйственных элементов, от рабства до свободного аллодиального владения, считая это залогом самостоятельного развития сельскохозяйственных структур, породивших позже иной элемент, вырвавшийся из феодальной системы — город. Вопрос о региональных различиях между синтезированными элементами «формаций» автор разбирает особо.

«Раздробленный» феодализм «снизу», характерный для Франции, резко отличается от феодализма, навязанного «сверху», и автор это прекрасно осознаёт. Многообразие форм и укладов – такова суть эпохи средневековья, феодализма в чистом виде не существовало никогда, и каждая «общественная формация» — уникальный элемент эволюции способов производства. Хотя многое в теории Андерсона сводится к доле синтеза элементов различных «формаций». Скандинавия и Восточная Европа служат примером эволюции первобытнообщинных структур с незначительной степенью влияния средневековой синтезированной формации Западной Европы, причём в случае с Востоком одним из основных элементов недоразвитости феодального уклада служит «кочевничий тормоз». Сложные, мягко говоря, взаимоотношения осёдлых земледельцев и кочевых скотоводов породили неустойчивый баланс, эдакий симбиоз, который, правда, в течении Средневековья так и не перелился в полноценный синтез. В целом, по мнению Андерсона, развитие производительных сил и способов производства на Востоке Европы совпадают с Западными – что и характеризуется так называемым «вторым изданием крепостничества». Историю Византии автор оценивает по другому – с его точки зрения, здесь происходили обратные процессы. Вместо синтеза имперского рабовладельческого элемента с варварско-славянским, произошло взаимное отторжение и разложение общественных систем, приведший к распаду и разложению обоих, и быстрой ассимиляцией во время османской экспансии.

Скажу честно – это одна из лучших обобщающих работ, мне известных – наравне с «Проблемами генезиса» и «КСК» Гуревича, с «Феодальным обществом» Марка Блока, с работами Иосифа Кулишера. С отдельными положениями Андерсона можно спорить до бесконечности – благо материала хватает, неточностей, перетяжек, притянутостей здесь хватит на несколько поколений медиевистов… Впрочем, как и поставленных вопросов. Главная красота исследования заключается в лаконичности и чёткости концепции Андерсона – далеко не всем дано создавать подобные вещи.

Так что, весьма рекомендуется к прочтению – любому, кто интересуется историей средневековья. Взгляд с птичьего полёта, пуст даже и весьма смутный, всегда полезен, особенно когда взгляд направлен на какие-то глобальные вещи.

Cреди советских историков-администраторов была очень модная, распространённая тема – критика «буржуазной историографии». Направление, открытое «Антидюрингом» Энгельса получило весьма и весьма большое распространение среди диссертантов-марксистов. Марксистская наука – самая передовая, а тот, кто отклоняется от Учения – реакционер и прихлебатель капитализма. Критика концепций зарубежных учёных – вот на чём можно было сделать карьеру, соблюдая притом кристально белую идеологическую чистоту. Только по настоящему выдающиеся учёные осмеливались говорить добрые слова в отношении учёных-немарксистов (вспоминаем очерки Неусыхина, посвящённые Максу Веберу).

Позже всё изменилось. Западные концепции удивляли своим разнообразием, и, быть моет, даже ушли вперёд, тогда как в России стремились поддерживать только одну методологию. Отказываясь от советского псевдомарксизма (хотя я очень уважаю марксистское наследие), учёные пытались познать достижения учёных Запада, и «критика» сменилась наконец-то анализом. А философская, в том числе и историософская линия развития западной науки дала интересные, хотя и весьма противоречивые плоды…

Одна из первых книг, посвящённых анализу западных концепций, принадлежит Борису Губману, профессору Тверского Университета и заведующему кафедрой культурологии. По образованию он – философ, своих концепций, однако, им предложено не было, и вся жизнь была посвящена анализу западной новейшей философии. В 1991 году вышла книга Губмана «Смысл истории», где он даёт краткие, но ёмкие и вполне содержательные очерки западной мысли. Автор пытается показать, как менялось представление о том, что такое история, и какие основные течения открыл для нас XX век.

И пусть не смущает подзаголовок «Очерки современных западных концепций» — «современными» автор считает всё, бывшее после Маркса, и считавшееся «буржуазно-реакционной» мыслью, и начинает века эдак с XIX. Думаю, для полноты изложения опишу основные разделы:

1. «Философия жизни». Губман начинает своё повествование с мыслителей, подрубивших стройные концепции гегельянцев с их «поисками духа» в историческом развитии. Фридрих Ницше («О пользе и вреде истории для жизни» (1874)), Вильгельм Дильтей («Введение наук о духе»), – метко пройдясь по романтической историографии, сии господа утвердили во главу всего интуитивизм, полностью противопоставив его разуму, дискредитируя последний. Интересные концепции, особенно на фоне тогдашнего историописания, в наше время, однако, несколько устаревшие.

2. Неокантианцы. Для Губмана всё неокантианство выражено фигурой Генриха Риккерта («Границы естественно-научного образования понятий» (1896), «Науки о природе и науки о культуре» (1899), «Философия жизни» (1920)). Тот, в ответ на модные в то время веяния социализма, да и позитивизма тоже, выдвинул идею о ценностном наполнении истории, об ориентации человечества на вечное, прежде всего – свободу, которая является главной его целью.

3. Неогегельянцы – Бенедетто Кроче («История: её теория и практика» (1917)) и Робин Коллингвуд («Идея истории» (1943)) всё же отдают предпочтение Идеальному, воплощающемуся снова и снова в истории. Отказываясь при этом от умозрительной трактовки исторических процессов в стиле Гегеля, они свели философию истории к описательной рефлексии историософии, к восприятию интеллектуалами своего творчества.

4. Неопозитивисты – прежде всего Карл Поппер («Нищета историцизма»), вовсе отрицавший философию истории. История – наука о каузальном, никак не о типическом, и обобщения чаще всего субъективны, следовательно, никакая концепция исторического развития не будет действительной.

5. Цивилизиционисты. Даже думать никому не нужно – Арнольд Тойнби и Освальд Шпенглер. Концепции локальных цивилизаций, замкнутых культурных монад, и при этом – определённой цикличности развития. Абсолютно ничего нового для читавших творения двух философов не найдётся – просто грамотный пересказ.

6. Экзистенцианалисты – герменевты – Мартин Хайдеггер («Бытие и время») и Ганс-Георг Гадамер («Истина и метод»). Мир есть текст, вернее сказать, люди его в тексте воплощают. Любое познание, в том числе и историческое – прежде всего интерпретация, отражение чисто умозрительных процессов, происходящих у человека в голове. Интересная концепция, впрочем, Губман вполне справедливо указывает на её противоречивость, неспособность осмыслить историю как целое.

7. Религиозный экзистенцианалисты – в лице Карла Ясперса («Смысл и назначение истории»). Смысл истории заключается в общечеловеческих ценностях, развивающихся в течении истории, которые позволят в будущем придти ко всеобщему благоденствию и Царству Божьему на Земле. Губман и не думает скрывать враждебного отношения к концепции Ясперса, поэтому читать этот раздел следует осторожно.

8. Неомарксисты «Франкфуртской школы» — Теодор Адорно («Негативная диалектика»), Макс Хоркхаймер («Диалектика просвящения» (с Адорно совместно), Герберт Маркузе («Эрос и цивилизация») – весьма причудливая форма развития марксовской концепции материализма, помноженной на густом замесе с вышеперечисленными направлениями. История – своеобразное «колесо сансары», которое общество должно преодолеть, освободясь от чужеродных влияний изнутри.

9. «Новая философия» — французский вариант мутации «новых левых», случившийся после 1968 года, не имеющая ярких представителей. В идейном наполнении они схожи с «франкфуртцами» — та же критика современного общества, и протеста против нынешних результатов исторического развития, впрочем, с весьма пессимистическим взглядом на будущее.

10. Неотомизм – Жак Маритен («О философии истории»), Карл Ранер («Христианство на перепутье») – форма католической религиозной философии. Смысл истории в воплощении общегуманистических ценностей, в развитии понимания Бога как первопричины явлений. Своеобразное возрождение идей Фомы Аквинского, эдакий бунт против неопротестантизма, получившего широкое развитие в соответствующих странах.

11. Неопротестанты – Эрнст Трёльч («Социальные учения христианских церквей»), Пауль Тиллих («Системная теология») и пр. История – процесс отвержения человеком абсолютных истин, потери Бога, обретение которого и является целью будущего развития. Оба указанных направления при этом вобрали в себя идеи и неомарксизма, и герменевтики, и таких форм постмодернизма, как структурализм… Картина учений очень причудлива, работы – непросты, однако и они являются частью современной историософии.

Как видно из вышеизложенного, книга Бориса Губмана – краткое описание постмарксистских концепций истории. Эта книга своего времени – многое из указанного уже переведено на русский, и доступно для читателя, чего не было в 1991 году, к моменту выхода. В любом случае, эта книга может оказаться полезной – для тех, кто хочет увидеть в современных философских веяниях систему, и сориентироваться, какая из концепций ближе и проще для первоначального ознакомления.

…Когда мы размышляем над тем, как возник наш с вами мир, неизбежно встаёт вопрос о его истоке, том, откуда он вырос. До возникновения письменной культуры многие тысячелетия существовали целые многие поколения людей, о которых нам известно очень и очень немногое. Многочисленные немые орудия, рисунки, петроглифы, могилы – вот что нам осталось в наследство от тех людей, которые являлись нашими предками, и которые, чтобы мы не говорили, заложили основу нашего мира, стали его фундаментом. Кто же они были? Как они мыслили? Как видели мир?

Долгие годы, конечно, пробовали отыскать ключ к первобытной духовности. Когда первые этнологи начали изучать народы, находящиеся на уровне каменного века, они сделали простой вывод: нужно попросту взглянуть на то, как они живут – и мы получим точный образ наших предков. Последствия этой теории аукнулись позже не в лучшую сторону, но, в принципе, общая парадигма может оказаться вполне рабочей – ведь люди жили в похожих условиях, пользовались схожими орудиями, и, быть может, их мышление также…?

Из этого постулата исходит и Владимир Кабо. Пару слов об авторе. Он не археолог, по большей части – этнограф, предмет его исследований – австралийские аборигены, всю жизнь он изучал различные формы искусства автохтонных народов маленького континента, не обходя вниманием ни древнее искусство, ни современное. Конечно, судьба преподнесла Кабо пару сюрпризов в виде пяти лет лагеря в Поморье, однако судьба его была относительно благополучной – полностью реабилитированный, этнограф смог защитить диссертации и работать в РАН, в Питере и Москве. Много ему пришлось работать не только с австралийским материалом, в годы работы в Институте Этнографии Владимир Рафаилович не раз совершал экспедиции в Сибирь, знакомясь с сакральными обычаями тамошних народов. Что наложило отпечаток на его творчество. Перед самым распадом Союза Кабо решил покинуть Россию, и уехал в свою любимую Австралию, где продолжил исследование обычаев аборигенов, уже лицом к лицу с ними…

Учёный был, мягко говоря, нетипичный. Если мы откроем классический вузовский учебник Алексеева, то увидим там данные по эволюции первобытной семейной общины, беспорядочных половых связях, промискуитете, изначальном матриархате и прочих прелестях. Кабо, однако, избегал подобных высказываний, считая их целиком фантастичными, плодом сомнительной аналогии. Хотя метод компаративистики играл в его творчестве немалую роль.

Как и многие учёные, Кабо задумывался и над общими проблемами своих исследований. Насколько современные полупервобытные народы близки духовно нашим предкам? Быть может, именно они являются отражением того далёкого прошлого, в котором кроются истоки мировых религий, языков, народов? Тогда он начал работать над материалом, который одинокого близок и этнографии, и археологии, и при этом – далёк от них. Кабо начал искать следы первобытной духовности, из которых происходит религия как явление, он попытался понять специфику мироведения людей, не знавших железа и плуга. Так была написана книга «Круг и крест», писавшаяся долгие годы, ещё с советских времён, и изданная только в 2002. На вооружение он взял два основных постулата. Первый – структура мышления у всех людей в общем и целом одинакова – запад для всех будет западом, а восток востоком, сторон света – 4. Второе – для возникновения религии необходимо чувство «священного», некий набор сакральных знаний, объясняющих окружающий мир с точки зрения иррационального.

Итак, первая часть – к чему поводит автор? Материал Кабо здесь – чисто этнографический. Различные народы современности (конечно, знакомый автору материал, австралийцы разных племён, и сибиряки). Главная задача – показать то сходство, которое прослеживается в образах картины мира и символике. В частности – Кабо много пишет о шаманизме как характерной черте архаичного строя, существующей в разных частях земного шара. То же самое и с символикой – скажем, крестообразная форма характерна для многих амулетов неразвитых народов. Тотемизм, обряды инициации, ритуалы, чародейство – всё это, считает Кабо, связано с глубинными представлениями человека о потустороннем, священном, и является скорее чертой коллективной психологии.

Вторая часть – о том же самом, но только – с позиции археологии. Материальные свидетельства – палеокартины со стен пещер, ритуальные инструменты, орнаменты и лабиринты. В результате он подметил несколько общих элементов архаичной картины мира, как то: обрядовость, нацеленная на изменение природы, образы Творца, богов и культурных героев, культ тотемических орудий. Кабо явно пытался выявить нечто «типическое» для архаичных обществ прошлого и настоящего.

Что считает Кабо источником религии? Постижение дуализма жизни и смерти приводит к появлению понятия о потустороннем мире, оно, в свою очередь, подводит к мысли о вещах «священных». Жизнь и смерть закольцованы друг в друге, также как и «священное» с обыденным. Они дуалистичны, и в то же время – пронизывают друг друга, «священное» постоянно оживает в ритуалах и обрядах, оно необходимо для управления обыденным. Первобытные ритуалы, символика, общность в мифологических сюжетах – всё это для Кабо является чертами коллективной психологии, исходящей из глубинной общности мышления людей, пришедшего к нам из глубокой древности.

Так что, я думаю, книга будет интересная для всех, кто хотя бы раз задумывался о том, откуда пошли фундаментальные основы нашего мира. Если ваши интересы не зациклены на вопросах древности славянских народов, а охватывают более глобальные проблемы – смело берите эту книгу.