The stars beat up from the shadowy sea,

The caves of the coral and pearl,

And the night is afire with a red desire

For the loins of a golden girl.

You have left your girdle upon the beach,

And you wade from the pulsing land,

And the hot tide darts your secret parts

That have known one lover's hand.

The hot tide laves your rounded limbs,

That his subtle fingers part,

And the sea that lies between your thighs

Is the heart of the Night's red heart.

In the days to come and the night to come,

And the days and the nights to be,

A babe you shall hold to your breast of gold

As you croon a lullaby;

A babe with the cry of a wind-racked gull,

That shall grow to a round-limbed girl

With strange cold eyes like the sea that lies

In the caves of coral and pearl.

Her soul shall be as an ocean wind,

Restless her feet shall be,

And she shall be part of the Night's red heart,

And the heart of the sounding sea.

And your man who lies by your side at night,

He is not your daughter's sire;

For she is the babe of the hungry Night,

And the heart of the sea's desire!

Первая публикация: сборник «Always Comes Evening», 1957.

Звёзды отражены в тёмном море ночном,

Лагуны кораллов полны,

И пылает вся ночь любовным огнём

К бёдрам девы, чьи кудри златы.

Свою девичью честь ты оставила здесь,

И уходишь от шепчущих волн.

Ты уходишь одна, но волны тепла

Тебя трогают там, где был он.

Омывает тебя неспокойный прилив,

Там, где пальцы ласкали его,

И пенное море меж бёдер твоих —

Сердце Сумрака самого.

Дни и ночи минуют, будут ночи и дни,

И однажды своею рукой

Малышку прижмёшь к своей нежной груди,

Баюкая песней морской;

Дитя с криком чайки крылатой в свой срок

Станет девой, чьи кудри златы,

Как на пляже том золотой песок,

А в глазах — цвет морской волны.

Будет сердце распахнуто всем ветрам,

Непокорной будет душа.

И сойдутся в ней Сумрак и Океан,

Судьбу той девы верша.

И муж молодой, что в постели с тобой,

Не отец твоей дочери, нет;

То Сумрак ночной да мятежный прибой

Дали ей появиться на свет!

Перевод Марка Калласа.

My love is the girl of the jade green gown

And strange, inscrutable eyes;

She is slover far to smile than to frown

And her laugh is the wrath of the skies.

Her footsteps fall where the wild winds flee,

Her kiss is the touch of Fate;

And her love, the love that she gives to me

Is crueler than her hate.

The beautiful woman of human ken,

The ravish man's love away;

But my girl tramples the bones of men

And mingles their souls with spray.

Pensive and quiet and fraught with guile

She dreams when the gulls drift free,

But her strange lips bide white teeth and her smile

Is the song of the Lorelei.

Yet her wind-blown voice is an urge and the spur

That bids me follow her fast

Though I know that I, through my love of her,

Shall come to my death at last.

Shall lie in her arms mid the sea-deeps green

Where the dim, lost tides go down,

Yet I would not trade for a white-armed queen

My girl of the jade green gown.

Первая публикация: журнал «Whispers» № 4, июль 1974.

Любовь моя — дева в изумрудных одеждах,

С поволокою тайны в глазах;

Чаще хмурит чело, улыбается реже,

Смех её — что гроза в небесах.

Шаги её слышу сквозь бури и ветер,

Её поцелуи — злой Рок;

Дар любви, что вручила она моему сердцу,

Страшнее, чем ярость её.

Девы рода людского с ледяными глазами

Похищают мужские сердца;

Она же играет мужскими костями,

Их души свергает во мрак.

Тиха и печальна, чревата коварством,

Сладко спит, видя чайки полёт,

Но вдруг улыбнётся — и в подводное царство

Песней Лорелеи [1] зовёт.

И голос её, призывный, обманный,

Меня манит к ней вновь и вновь,

Хоть ведаю я: дорогой той странной

Смерть обрету, не любовь.

Буду мёртвым лежать на руках её белых,

Среди моря зелёных волн,

И всё ж дева моя в изумрудных одеждах

Мне на свете милее всего.

Перевод Марка Калласа.

The wild sea is beating

Against the grey sands;

The woman, the sea-woman,

Stretches her hands.

Her eyes they are mystic

And cold as the sea,

With slender white fingers

She beckons to me—

There are woods in the sea

Though the leaves are all grey,

The ocean’s pale roses

Lift dim in the spray.

I follow— I follow—

The grey sea-gull flies—

Ah, woman, sea-woman,

There’s death in your eyes.

Первая публикация: сборник «Singers in the Shadows», 1970.

Бросаются волны

На серый песок;

Краса из пучины

Над морем встаёт.

В глазах её тайна

И холод глубин,

И белые длани

Манят меня к ним —

Есть дебри морские

С седою листвой,

И бледные розы

В садах под водой.

Иду я, иду я —

На чаячий крик —

О женщина, взор твой

Погибель таит.

Перевод Марка Калласа.

She sits all day on an ebon couch

Where golden ruby-eyed leopards crouch.

Great black cobras, all the day,

In even measured cadence sway.

And close at her ivory shoulder stay.

And ever beside her, in her place.

Stands a maid with a panther’s face.

Holding a goblet brimming full

Of wine of a curious ebon shade.

And all the day on a golden skull

Bast taps with her fingernails of jade,

Making a music bitter and keen,

And her eyes burn with a brooding sheen—

And the cobras dance before their queen.

But night comes black, and the stars arise,

And the desert wind through the window sighs;

And Bast lets fall the silver sand

In a burning stream from her ivory hand,

And pale ghosts come from Shadowland.

The stars gleam on the sands below,

And the curtains waver to and fro;

And Bast revels with pallid shades

Who lived and loved her long ago.

Первая публикация: журнал «Chacal» № 2, весна 1977.

Она день за днём на диване проводит,

И к ней леопард золотистый приходит,

Ложится поближе... Будто бы в гости,

К ней кобры ползут, склоняются гроздью

К плечам её цвета слоновой кости.

И также всегда, постоянно с ней рядом

Служанка стоит с леопардовым взглядом.

В руках она держит высокий бокал

С вином — и оно будто чёрная тень.

Вот череп из золота — Баст по нему

Нефритовым ногтем стучит целый день.

Рождается музыка скорби, грусти...

И дума туманит взор — не отпустит.

Пред нею танцует змеиный сгусток.

Вот ночь наступает со звёздами в небе,

И ветер сквозь окна проносится в беге.

Песок серебристый, на пол стекая,

Бежит из руки Баст, дивно сияя.

Приходят фантомы Тёмного Края.

И падают отблески звёзд на песок,

Колышется занавес... Вновь пришли к ней

Её полюбовники прежних времён,

И Баст утопает в объятьях теней.

Перевод Дмитрия Квашнина.

A silver scroll against a marble sky,

A brooding idol hewn of crimson stone,

A dying queen upon an ebon throne,

An iron bird that rends the clouds on high,

A golden lute whose echoes never die —

A thousand dreams that men have never known

Spread mighty wings and fold me when alone

Upon my couch in haunted sleep I lie.

Then rending mists, the spurring whisper comes

“Wake, dreamer, wake, your tryst with Life to keep!”

Yet, waking, still a throb of phantom drums

Comes hauntingly across the mystic deep;

Their echo still my thrilling soul chord thrums —

Which is the waking, then, and which the sleep?

Первая публикация: журнал «Magazine of Horror» № 30, декабрь 1969.

Вот небо — а под ним бежит река,

Вот истукан — застыл в раздумьи он,

Царица умирает — тяжкий стон,

Вот птах железный — мчится в облака,

И лютня — песня вечно будет течь...

Все сны, что людям не дано узнать,

Меня крылами станут обнимать,

В кровать лишь стоит одному мне лечь.

Вот пробужденье... Грёз прошёл туман.

«Вставай, сновидец, слышишь Жизни звон?» —

Мне шепчет явь... Я слышу барабан,

Манящий и зовущий вспять, где он

Волнует душу мне, в ней — ураган...

И всё же — что есть явь и что есть сон?

Перевод Дмитрия Квашнина.

I am Satan; I am weary,

For my road is long and hard

And it lies through regions dreary

Since the Golden Gates were barred.

(I wait, I wait at the Flaming Gate

I give men death and they give me hate.)

I am Satan, never resting

For the scourge is at my back.

Yonder soul, his crimes attesting,

To the fire, to the rack.

Yet another and another

Will the tally never cease?

Turn from sin, I beg, my brother,

Give a weary demon peace.

I am Satan, I am weary,

By the ever flaming sea;

Ye who tread my regions dreary,

Sinners, sinners, pity me.

Первая публикация: журнал «Weird Tales», зима 1989.

Я — сам Сатана, уставший

От тяжёлого пути.

В рай мне вход заказан — Павший

Может лишь во тьме брести.

(Кто в ад идёт, тем я смерть дарю,

В ответ — лишь ненависть получу.)

Я — сам Сатана, мгновенья

Отдохнуть я не могу.

Душ я вижу преступленья —

В адском пламени их жгу.

Так одна пройдёт, другая —

Кончится ли их поток?

Грешник-брат, не надо рая —

Дай передохнуть чуток.

Я — сам Сатана, уставший,

Жду у огненных морей.

Грешник, мой покой забравший,

Я прошу: ну пожалей...

Перевод Дмитрия Квашнина.

I heard the harp of Alfred

As I went o'er the downs,

When thorn-trees stood at even

Like monks in dusky gowns;

I heard the music Guthrum heard

Beside the wasted towns:

When Alfred, like a peasant,

Came harping down the hill,

And the drunken danes made merry

With the man they sought to kill,

And the Saxon king laughed in their beards

And bent them to his will.

I heard the harp of Alfred

As the twilight waned to night;

I heard ghost armies tramping

As the dim stars flamed white;

And Guthrum walked at my left hand,

And Alfred at my right.

Первая публикация: журнал «Weird Tales», сентябрь 1928.

Я слышал арфу Альфреда,

Когда спускался вниз,

И тёрн уж примерял в овраге

Чернь монашьих риз;

Я слышал арфу средь равнин, и Гутрум ей внимал

Средь опустевших городов, где жёг и убивал.

Вот Альфред, как простой певец,

Спустился к ним с холма,

Внимали даны во хмелю

Тому, чья голова

Была дороже золота, ведь этот молодец

Английский был король, кому они сулили смерть.

Я слышал арфу Альфреда,

И сумерки во тьме

Рассеялись, и призраки

Сражались в моём сне;

И слева Гутрум-дан шагал, кольчугою звеня,

И Альфред-сакс, король-арфист, шёл справа от меня.

Перевод Марка Калласа.

And so his boyhood wandered into youth,

And still the hazes thickened round his head,

And red, lascivious nightmares shared his bed

And fantasies with greedy claw and tooth

Burrowed into the secret parts of him—

Gigantic, bestial and misshapen paws

Gloatingly fumbled each white youthful limb,

And shadows lurked with scarlet gaping jaws.

Deeper and deeper in a twisting maze

Of monstrous shadows, shot with red and black,

Or gray as dull decay and rainy days,

He stumbled onward. Ever at his back

He heard the lecherous laughter of the ghouls.

Under the fungoid trees lay stagnant pools

Wherein he sometimes plunged up to his waist

And shrieked and scrambled out with loathing haste,

Feeling unnumbered slimy fingers press

His shrinking flesh with evil, dank caress.

Life was a cesspool of obscenity—

He saw through eyes accursed with unveiled sight—

Where Lust ran rampant through a screaming Night

And black-faced swine roared from the Devil's styes;

Where grinning corpses, fiend-inhabited,

Walked through the world with taloned hands outspread;

Where beast and monster swaggered side by side,

And unseen demons strummed a maddening tune;

And naked witches, young and brazen-eyed,

Flaunted their buttocks to a lustful moon.

Rank, shambling devils chased him night on night,

And caught and bore him to a flaming hall,

Where lambent in the flaring crimson light

A thousand long-tongued faces lined the wall.

And there they flung him, naked and a-sprawl

Before a great dark woman's ebon throne.

How dark, inhuman, strange, her deep eyes shone!

Первая публикация: журнал «Weird Tales», декабрь 1937.

И так он вырастал, крепчал, мужал,

Но тьма над головой сгущала хмары,

И страстные, багряные кошмары,

Видений тёмных алчущий оскал

Скрывались в сердце, в закоулках потаённых —

Огромные, чудовищные лапы

Обшаривали его тело неуёмно,

И духи рыскали, когтисты и крылаты.

Всё глубже, глубже в лабиринт кривой

Теней, кровавых и иссиня-чёрных,

Иль серых, словно облака, беременны грозой,

Спускался он. И даже за спиною

Он слышал жуткий хохот упыриный.

Под сенью искорёженных дерев, в трясинах

Он увязал порой по самый пояс

И вырывался, издавая дикий возглас,

Когда бесчисленные слизистые пальцы

Сжимали и ласкали плоть страдальца.

Была жизнь скверной, будто яма выгребная —

Он видел ясно всё, глаза не закрывая —

Здесь Похоть правила да Ночь шальная,

И чернорылый вепрь рычал из бездны Ада;

Здесь трупы хохотали, озлобленны,

Разгуливая в мире, полном скверны;

Здесь зверь и монстр шествовали рядом,

Здесь исполняли бесы песнь безумья;

Младые ведьмы заголяли ягодицы,

Отплясывая в свете полнолунья.

Из ночи в ночь за ним шли вереницей

Все дьяволы, утягивая в залу,

Где в свете пламени от факелов багряных

Из тысяч языкастых лиц воздвигнут пьедестал.

И там, распят и обнажён, он наконец предстал

Пред тёмной женщиной на чёрном троне.

О, что за тайна мрачная скрывалась в её взоре!

Перевод Марка Калласа.

Golden goats on a hillside black,

Silken hose on a wharf-side trull,

Naked girl on a silver rack—

What are dreams in a shadowed skull?

I stood at a shrine and Chiron died,

A woman laughed from the bawdy roofs,

And he burned and lived and rose in his pride

And shattered the tiles with clanging hoofs.

I opened a volume dark and rare,

I lit a candle of mystic lore—

Bare feet throbbed on the outer stair

And the candle faltered to the floor.

Ships that sail on a windy sea,

Lovers that take the world to wife,

What doth the harlot hold for me

Who scarce have lifted the veil of life?

Первая публикация: журнал «Weird Tales», май 1933.

Златорунные козы на чёрной скале,

Шёлковых парусов красота на причале,

Обнажённая дева в жемчугах, в серебре —

Иль иные виденья тот череп смущали?

Я стоял в древнем храме, где умер Хирон,

И звучал смех красавицы в сводах незримых,

Он сгорел, и восстал, снова жив и силён

И копытом разбил тенета плит могильных.

Я открыл книгу тайн, запалил чёрный воск —

И вдруг чьи-то шаги слышатся на ступенях,

И упала свеча бисером чёрных слёз,

Что застыл на полу, как и я, в изумленьи.

Корабли, что плывут по просторам морским,

Что готовы весь мир крепко стиснуть в объятьях,

Какой жребий меня ждёт средь судеб людских,

Коли я едва ли познал в жизни счастье?

Перевод Марка Калласа.

Eons before Atlantean days in the time of the world’s black dawn,

Strange were the kings and grim the deeds that the pallid moon looked on.

When the great black cities split the stars and strange prows broke the tide,

And smoke went up from ghastly shrines where writhing victims died.

Black magic raised its serpent head, and all things foul and banned,

Till an angry God hurled up the sea against the shuddering land.

And the grisly kings they read their doom in the wind and the rising brine,

And they set a pillar on a hill for a symbol and a sign.

Black shrine and hall and carven wall sank to eternal sleep,

And dawn looked down on a silent world and the blue unbroken deep.

Now men go forth in their daily ways and they reck not of the feel

Of the veil that crushed, so long ago, the world beneath its heel.

But deep in the seaweed-haunted halls in the green unlighted deep,

Inhuman kings await the day that shall break their chains of sleep.

And far in a grim untrodden land on a jungle-girded hill,

A pillar stands like a sign of Fate, in subtle warning still.

Carved in its blind black face of stone a fearful unknown rune

Leers in the glare of the tropic sun and the cold of the leprous moon.

And it shall stand for a symbol mute that men are weak and blind,

Till Hell roars up from the black abyss and horror swoops behind.

For this is the screed upon the shaft, oh, pallid sons of men:

“We that were lords of all the earth, shall rise and rule again.”

And dark is the doom of the tribes of earth, that hour wild and red,

When the ages give their secrets up and the sea gives up its dead.

Первая публикация: журнал «Ariel» № 1, осень 1976.

Над миром чёрный плыл рассвет в эпоху первых дней,

И Атлантида долгим сном спала на дне морей —

Тогда лишь мрачные дела творились на земле,

И проливали жертвы кровь на чёрном алтаре.

Распространилось колдовство с змеиной головой

По суше, но рассержен был зловещий бог морской.

Своей судьбы царям тех дней не избежать никак.

Тогда на холм воздвигли столб — как символ и как знак.

И погрузилась в вечный сон святыня чёрных дел,

На новый мир и ширь воды рассветный луч глядел.

Теперь же люди наших дней забыли уж о том,

Что был когда-то чёрный храм с кровавым алтарём.

Однако там, на глубине, в зелёном свете дна

Нечеловечьи ждут цари свободы ото сна.

И где-то в дебрях на холме, где не был человек,

Стоит их столб как знак Судьбы — уже не первый век.

Слепое чёрное лицо с того столба глядит,

Зловеще руна странная, неясная блестит.

И днём, и ночью монолит забыть нам не даёт:

Глупы все люди и слабы, за ними Ад придёт.

А на поверхности столба — строка, морозит кровь:

«Однажды мы, цари земли, вернёмся править вновь!»

И тьма падёт в последний час на племена людей,

Когда восстанут, как кошмары, пленники морей.

Перевод Дмитрия Квашнина.

The nightwinds tossed the tangled trees, the stars were cold with scorn;

Midnight lay over Dark Valley the hour I was born.

The mid-wife dozed beside the hearth, a hand the window tried —

She woke and stared and screamed and swooned at what she saw outside.

Her hair was white as a leper’s hand, she never spoke again;

But laughed and wove the wild flowers into an endless chain.

But when my childish tongue could speak, and my infant feet could stray,

I found her dying in the hills at the haunted dusk of day.

And her darkening eyes at last were sane; she passed with a fearsome word:

“You who were born in Dark Valley, beware the Valley’s lord!”

As I came down through Dark Valley, the grim hills gulped the light;

I heard the ponderous tramping of a monster in the night.

The great trees leaned together, the vines ensnared my feet,

I heard across the darkness my own heart’s thundering beat.

Damned be the dark ends of the earth where old horrors live again.

And monsters of lost ages lurk to eat the souls of men!

I climbed the ridge into the moon and trembling there I turned —

Down in the blasted shadows two eyes like hellfire burned.

Under the black malignant trees a shapeless Shadow fell —

I go no more to Dark Valley which is the Gate of Hell.

Первая публикация: журнал «Magazine of Horror» № 11, ноябрь 1965.

Глядели хладно звёзды вниз, в ветвях сплелись ветра;

В Дарк-Вэлли [2] воцарилась ночь, когда родился я.

Дремала повитуха — вдруг вскочила у окна.

Наружу бросив только взор, лишилась чувств она.

Седая женщина с тех пор — не произносит слов:

Всегда смеётся да плетёт гирлянду из цветов.

Когда же начал говорить и на ноги сам встал,

Ту повитуху при смерти в холмах я отыскал.

Её глаза подёрнулись предсмертной пеленой,

Шепнула мне: «Страшись его! Властитель за тобой

Следит по всей Дарк-Вэлли!» Я спустился вниз с холма,

И чья-то поступь за спиной в ночи слышна была.

Деревья все переплелись, и в роще я увяз,

И сердце бухало в груди как гром — за разом раз.

Я проклял тёмные углы, где ужасы живут,

Где чудища былых веков душ человечьих ждут.

В холмы я бросился, к луне! На миг застыл, дрожа,

И обернулся вниз: горят там адские глаза!

Под чёрными ветвями Тень — поймал её я взгляд!

Так из Дарк-Вэлли я ушёл, от Преисподних Врат...

Перевод Дмитрия Квашнина.

Grim lands of death, with monstrous visions lurk

Amid the icy fastness of your hills?

Your crags are hoary and they never melt;

Their blades of ice are deep in Midgard’s heart.

They know uncanny dawns before that time

When in the greyness of a sunless void,

Audhumla burst the sullen frost and saw

The strange-eyed Buri looming into life.

Oh, sombre land that I know ye are!

The seat of Midgard’s mysteries are you,

For you are Ymir’s cold, inhuman heart

Which feeds all oceans with his sluggish blood.

The sky is rimed with frost—the crusted sun

Rocks down the blue, a shield of frozen flame.

Gigantic shadows rise and loom and live

And burst the links that chain them to the past.

Their swirl like grey-limbed giants in the night.

They stalk amid the cold and mocking stars.

Ho! Giant brood of shadows! Find in me

A brother and a master and a slave.

Together we will burst the brains of men

With darksome wisdom from abysmal heights,

With knowledge that the soul cannot withstand.

Aye, I have watched you, reeling o’er the ice,

When mist-grey monsters swirled along the sky

And through my gibbering laughter stabbed the sleet.

Sound out the war-horn’s doom for Ragnarok!

Let man’s destroyers roar from Jotunnheimr

To rend the world and hurl the oceans down

Till in high Asgard wake the sleeping gods.

Then in the crashing combat of that day,

Let Midgard rise and roar and Ymir wake,

Till bergs of ice roar down to Muspellheim

And all becomes as thou art, Niflheim.

Первая публикация: сборник «Always Comes Evening», 1957.

Угрюмая земля — страна снегов,

Ужасные виденья спят в холмах,

Седые скалы вечно подо льдом,

Давно их корни в Мидгард [3] проросли...

Известен им начальный серый свет,

Царивший в мире, прежде чем извне

Явилась Аудумла [4] сквозь мороз

И видела, как Бури [5] вдруг возник.

О, мрачные пределы — знаю вас!

Загадки Мидгарда сокрыты здесь,

Где сердце Имира [6] во все моря

Неспешно гонит ледяную кровь.

Морозен воздух — солнца хладный блик

Мерцает синевой на теле скал.

Вот тени великанов восстают

И рвут все узы прошлого, как цепь.

Колоссы-призраки умчатся вдаль,

Закружатся среди холодных звёзд.

Клан исполинский, хэй! Меня с собой

Возьми: я — брат твой, господин и раб!

Все вместе мы взорвём умы людей:

И тёмной мудростью с больших высот,

И знаньем, что не выдержит душа...

Скользя по льду, за вами я следил,

Когда гиганты серые сквозь снег

В заиндевевших плыли небесах.

Рог вострубил — из Ётунхейма рёв

Раздался. Твари, что убьют людей

И мир разрушат, чуют Рагнарёк [7].

Они разбудят в Асгарде [8] богов.

В тот день восстанет Мидгард и взревёт,

И пробудится Имир ото сна,

И грохот льда услышит Муспельхейм,

Пока не станет мир как Нифльхейм.

Перевод Дмитрия Квашнина.