Отец Хоттабыча говорил на идише и знал иврит.

Свои фронтовые записки он написал на идише, но в целом был русским писателем. Правда, в свои фантастические повести он умудрялся в Советском Союзе вставлять еврейские слова и понятия. Вот почему Старик Хоттабыч – герой его главной книги, сделавшей его по-настоящему знаменитым, – несмотря на свое подчеркнуто арабское происхождение, больше напоминает витебского хасида, приветствующего шаббат и гоняющегося за кольцом царя Соломона. В день рождения советского писателя Лазаря Лагина Jewish.ru находит в его книгах «приветы» из еврейских местечек.

Витебск никогда не был местечком.

Этого колоритного старичка, которого все мы помним по любимым с детства книжке и фильму, придумал писатель Лазарь Лагин. Свое еврейство он умудрился «зашифровать» и передать «по наследству» даже арабу – Старику Хоттабычу!

Начав писать книги, журналист Лазарь Иосифович Гинзбург взял себе «хитрый» псевдоним – Лагин. Возможно, это просто сложение частей имени и фамилии: ЛАзарь ГИНзбург, но некоторые видят в этом возраст писателя, написанный на иврите. Потому что в 1936 году, когда Гинзбург взял псевдоним, ему было 33 года. В сокращении на иврите 30 – это буква «ламед», три – буква «гимель», читается как лаг, значит, отсюда и Лагин.

Другая «хитрость» – в противоречивости образа главного героя повести, Старика Хоттабыча. Он выходит из заточения в кувшине вполне себе по-арабски – в чалме и шароварах. Но после переодевания его Волькой, Хоттабыч начинает выглядеть как еврейский дедушка с белоснежной длинной бородой в «пиджачной паре из белого полотна». Сомнения в некоторой еврейскости волшебника отпадают, если только вчитаться в текст его заклинания.

В первой, оригинальной версии книги, старик Хоттабыч произносил вовсе не «трах-тибидох-тибидох», а длинное странное слово «лехододиликраскало». Все, кто знает иврит, быстро распознали в этой фразе «дословно» списанную с иудейского литургического гимна встречи шаббата первую строку. «Леха доди ликрат кала», или «иди, мой возлюбленный, навстречу невесте». Интересно, что исследователи еврейской составляющей творчества Лагина впоследствии подмечали, что строки эти взяты, возможно, и потому, что автор «Леха доди» – тоже своеобразный «волшебник», цфатский каббалист Шломо Алкабец.

Кроме того, возраст Вольки выбран не случайно – 13 лет, как возраст бар-мицвы, и Сулейман ибн Дауд – не кто иной, как царь Соломон, и площадь Омара ибн Хаттаба (почти как имя младшего брата Хоттабыча, Омара Юсуфа ибн Хоттаба) есть в Старом городе в Иерусалиме, и слово «балда» Волька трактует Хоттабычу как слово, обозначающее мудреца, только потому, что с иврита «баал дат» и правда переводится как «муж знания и веры».

Впоследствии Лагин напишет на идише книгу своих фронтовых заметок – «Мои друзья бойцы-черноморцы», поскольку всю войну прослужит в Черноморском флоте. Будут у него и другие произведения – фантастические и, по оценкам его коллег по литературному цеху, максимально сильные и талантливые. «Патент АВ» – политический памфлет, имеющий ярко выраженную антикапиталистическую и антимилитаристскую направленность, такой же по идеям «Остров разочарования». В этих книгах есть город Бакбук (в переводе с иврита – «бутылка»), персонаж Эдуф (в переводе с иврита – «раб») и герой Цфардейа (в переводе – «лягушка»). Тем не менее в памяти миллионов людей он остался все-таки как писатель одной-единственной книги – «Старика Хоттабыча». «Мне всегда было жаль, что Лазарь стал как будто сам “рабом волшебной лампы”, где лампой была его книга. На самом деле, можно восхищаться всеми его работами, – писал его близкий друг Аркадий Стругацкий. – Это не только смелость его фантазии и сюжетное мастерство, но и превосходная стилистика, умение пользоваться словом, своеобразной интонацией, по которой я узнавал его как автора с первых же строк. Что, как известно, можно сказать далеко не о каждом писателе».

Надежда Громова

https://jewish.ru/ru/people/culture/905/

***

Сергей Курий

Перевоспитание джинна (ко дню рождения Лазаря Лагина).

«У советских собственная гордость» – писал когда-то Владимир Маяковский. Сказок это тоже касалось. Был советский Пиноккио – Буратино, советский Дулиттл – Айболит, советский Волшебник Оз – Волшебник Изумрудного города… Ну, а советского джинна нам подарил писатель по имени Лазарь Иосифович Лагин.

Конечно, на самом деле никакой он не Лагин (с таким-то именем-отчеством), а Гинзбург. Из имени и фамилии – ЛАзарь ГИНзбург – он и слепил свой литературный псевдоним.

Родился наш герой 4 декабря 1903 года в белорусском городе Витебске в бедной еврейской семье. Поэтому неудивительно, что в исторической битве юноша поддержал большевиков. Сразу после окончания школы 16-летний Лазарь отправляется на гражданскую войну, через год вступает в Коммунистическую партию (тогда РКП (б)), а уже после (!) – в комсомол. Что, в общем-то, неудивительно, если учесть, что комсомольская организация возникла позже партийной. По сути, Лагин этот самый комсомол на Белоруссии и создавал.

Молодой Лагин.

Дальнейшая карьера Лагина складывается не менее бурно и цветасто. Он начинает публиковаться в газетах с очерками и стихами, затем – поступает в Минскую консерваторию на отделение вокала, но из-за трудностей с теорией музыки бросает обучение.

В 1924 году Лагин уже в Москве, где оканчивает Институт народного хозяйства по специальности «политэкономия». Какое-то время наш герой служит в Красной армии. И, наконец, в 1930 году полностью погружается в литературную деятельность.

Л. Лагин:

«Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой: например, я вовремя и навеки перестал писать стихи. Я мог бы, конечно, усугубить свои заслуги, бросив писать и прозу. Но скромность не позволяет мне столь цинично гоняться за заслугами».

Карьера его постепенно идёт вверх. С 1934 года Лагин – заместитель главного редактора журнала «Крокодил», с 1936-го – член Союза Писателей, а в 1938-м выходит его сказка про Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба…

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«По понятию джиннов из старинных волшебных сказок и тех, чьи желания они в этих сказках выполняли, это и было самое полное человеческое счастье, о котором только и можно было мечтать.

Сотни и сотни лет прошло с тех пор, как впервые были рассказаны эти сказки, но представления о счастье долго ещё связывались, а в капиталистических странах у многих людей и по сей день ещё связываются с сундуками, битком набитыми золотом и бриллиантами, с властью над другими людьми.

…Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости, где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почёт и славу?».

Кадр из к-ф «Старик Хоттабыч» 1957 г.

Родословная Хоттабыча

На этом месте лично я начинаю путаться. Не из-за отсутствия информации об истории сказки, а из-за противоречивости разных свидетельств.

Начнём с того, что в большинстве источников утверждается, что замысел «Хоттабыча» оформился у писателя во время командировки на Шпицберген. Сама командировка была инициирована председателем Союза Писателей – Александром Фадеевым – с целью уберечь Лагина от возможных репрессий со стороны власти. Дело в том, что по обвинению в шпионаже арестовали непосредственного начальника Лазаря Иосифовича – главного редактора «Крокодила» Михаила Кольцова, и была опасность, что близкие к нему люди пойдут в тюрьму «паровозиком».

Наталья Лагина, дочь писателя:

«Когда всё началось, папу вместе с братом Кольцова, художником Борисом Ефимовым, отправили в долгую экспедицию на Шпицберген. Они путешествовали на ледоколе — а в это время, мама рассказывала, к нам приходили каждый день с ордером на арест. Но ордер был действителен только в течение суток, а папу нигде не могли найти… Он вернулся, когда поутихло».

илл. Г.Валька.

Казалось бы, всё сходится – вот откуда в сказке появилось путешествие Хоттабыча на «Ладоге» в Арктику, где он укрощал белых медведей. Если бы не одно «но»…

Как известно, первая — сокращённая — версия была напечатана в №10-12 журнала «Пионер» за 1938 год (с рисунками Константина Ротова). А Михаила Кольцова (кстати, ярого «сталиниста») арестовали в декабре того же года, то есть, после публикации. Так что замысел сказки точно родился до пеоездки на Шпицберген…

Однако поездка своё влияние дейстаительно оказала. Ведь те самые "арктические" главы в "Хоттабыче" появились лишь во второй редакции, опубликованной в газете «Пионерская правда» (№ 9-10, 12-14, 17-18, 20, 22, 26, 28 за 1939 год).

Ну, а в 1940 году сказка была издана отдельной книгой.

Не так просто оказалось выяснить и то, кто или что конкретно подтолкнуло Лагина к созданию сказки. В передаче «Герои времени» на радио «Свобода» кинорежиссер и литератор Олег Ковалов говорит следующее:

«Я почитал мемуары самого Лагина, где он пишет, что идею «Старика Хоттабыча» дал ему Виктор Борисович Шкловский. Когда он с ним познакомился в литературном кружке, Шкловский спросил: «Что вы читаете?». Лагин ответил, что «Тысячу и одну ночь». Шкловский сказал: «Очень интересно. Напишите для ОПОЯЗа работу о системе повторов в «Тысяче и одной ночи»». Это был 20-й год, еще время военного коммунизма, и Лагин пошел в библиотеку, где ему дали «Тысячу и одну ночь» на арабском языке, которого он не знал. А дал ему эту книгу человек, который внешне был очень похож на Старика Хоттабыча — с длинной бородой, востоковед. Звали его Мустафа Османович. Вероятно, это мифологизированный рассказ Лагина».

Кадр из к-ф «Старик Хоттабыч» 1957 г.

Более ясно обстоят дела с литературными источниками «Хоттабыча». Первый – это, конечно, упомянутый сборник «Тысяча и Одна Ночь» с волшебной лампой Аладдина и историей о рыбаке, обманувшем джинна (этот сюжет хорошо известен по мультфильму «В синем море, в белой пене»). Последнюю историю, кстати, упоминает брат Хоттабыча – Омар Юсуф. Екатерина Дайс в статье «Остановивший Солнце» отметила и прямое использование Лагиным некоторых оборотов из «1001 ночи» (например, выражения «история, написанная иглами в уголках глаз»).

Рис. Г. Валька.

Вторым источником вдохновения «Хоттабыча» является, изданная в 1900, фантастическая повесть английского писателя Ф. Анстея (наст. имя – Томас Энтри Гатри) «Медный кувшин» («The Brass bottle»).

Наталья Лагина:

«Не раз я приставала к отцу с расспросами, как это он вдруг придумал такого джинна. Отец, иронически усмехаясь, говорил, что начитался сказок «Тысяча и одна ночь», потом его обуяли фантазии, а позже ему попалась на глаза какая-то древняя английская баллада (? – С.К.) “Медный кувшин”. И ничуть не повторяя прочитанного, отец вдруг понял, что ему, ну, совершенно необходимо написать про трогательного и чем-то нелепого джинна, чудом попавшего в нашу страну, где ему все непонятно».

Конечно, «Хоттабыч» и «Медный кувшин» — разные книги, но есть между ними и совпадения.

В повести Анстея джинна выпускает на волю не советский пионер Волька, а молодой лондонский архитектор Гораций. Джинна зовут Факраш-эль-Аамаш, и по характеру он гораздо суровей добряка Хоттабыча. Зато и того и другого заточил в кувшин Сулейман-ибн-Дауд (то есть, библейский царь Соломон, сын Давида). У Анстея – по злобному навету некого Джарджариса.

Ф. Анстей «Медный кувшин»:

«— …У меня была родственница, Бидия-эль-Джемаль, которая обладала несравненной красотой и многообразными совершенствами. И так как она, хотя и джиннья, принадлежала к числу верных, то я отправил послов к Сулейману Великому, сыну Дауда, которому предложил ее в супруги. Но некий Джарджарис, сын Реджмуса, сына Ибрагима — да будет он проклят навеки! — благосклонно отнесся к девице и, тайно пойдя к Сулейману, убедил его, что я готовлю царю коварную западню на его погибель».

В 1964 году повесть «Медный кувшин» была экранизирована.

Про Хоттабыча же известно лишь то, что он со своим братом «ослушались» Соломона – и больше ничего конкретного. Зато в сказке старик постоянно упоминает своего заклятого врага со знакомым именем «Джирджис ибн Реджмус». Правда, у Лагина Джирджис – не просто наветчик, а «царь шайтанов и ифритов». Именно его козни Хоттабыч усматривает во всём, что ему кажется страшным и непонятным – будь то паровоз, машина или автомат, выдающий билеты.

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«— Пойдем погуляем, о кристалл моей души, — сказал на другой день Хоттабыч.

— Только при одном условии, — твердо заявил Волька: — при условии, что ты не будешь больше шарахаться от каждого автобуса, как деревенская лошадь… Хотя, пожалуй, я напрасно обидел деревенских лошадей: они уже давно перестали бояться машин. Да и тебе пора привыкнуть, что это не джирджисы какие-нибудь, а честные советские двигатели внутреннего сгорания».

Рис. Г. Валька.

В биографии Хоттабыча много исторических несуразностей. В сказке джинн является мусульманином и поминает багдадского халифа Гаруна Аль-Рашида – реального исторического деятеля и одновременно героя сказок «1001 ночи». Однако, если в бутылку джинна заключил ещё Соломон, то Хоттабыч не мог исповедовать ислам, появившийся гораздо позже, и уж тем более не мог знать Гаруна.

Кстати, о халифах. В Иерусалиме и сегодня можно увидеть площадь Омара ибн-Хаттаба. Так звали ещё одного прославленного и праведного арабского халифа (585-644), которого лично обратил в ислам сам пророк Мухаммед.

Интересно, что Омаром Юсуфом зовут брата Хоттабыча – джинна злобного и вредного.

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«— Я устал от спора с тобою, о учёный отрок, — произнёс он, деланно зевая. — Я устал и хочу спать. Достань же поскорее опахало и обмахивай меня от мух, покуда я буду предаваться сну.

— Во-первых, тут нет мух, а во-вторых, какое право вы имеете отдавать мне приказания? — не на шутку возмутился Волька.

— Сейчас будут мухи, — надменно процедил сквозь зубы Омар Юсуф».

Но вернёмся к сравнению двух повестей.

И у Анстея, и у Лагина присутствует знаменитая сцена с караваном верблюдов, везущем дары благодетелю джинна по улицам Лондона (Москвы). Гораций, как и Волька, отказывается принять дары. Но мотивируют они свой отказ по-разному.

Ф. Анстей «Медный Кувшин»:

«— Я не могу отвечать за других людей, — сказал он. — Знаю только то, что я не привык быть богатым, мне бы лучше разбогатеть постепенно, так, чтобы сознавать, что я всем обязан — насколько возможно — моим собственным трудам. Потому что — нечего мне и говорить вам, г. Факраш, — само по себе богатство не приносит людям счастья. Вы должны были заметить, что оно может… ну, даже навлекать на них затруднения и неприятности…».

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«— Сейчас ты скажешь, что в вашей стране люди не хотят стать богаче. Ха-ха-ха! — Хоттабычу казалось, что он высказал очень едкую мысль.

— Нет, почему, же, — терпеливо отвечал Волька. — Человек, который приносит больше пользы для родины, зарабатывает у нас больше, чем тот, который приносит меньше пользы. Конечно, каждый хочет заработать больше, но только честным трудом.

…— Пусть будет так, — сказал Хоттабыч. — Я очень далек от того, чтобы толкать своего возлюбленного друга на нечестные заработки. Если тебе не нужны драгоценности, обрати их в деньги и давай эти деньги в рост. Согласись, это весьма почтенное занятие — давать деньги в рост тем, кто в них нуждается.

— Ты с ума сошел! — возмутился Волька. — Ты просто не понимаешь, что ты говоришь! Советский человек — и вдруг ростовщик! Да и кто к нему пошел бы, даже если бы где-нибудь вдруг завелся такой кровосос? Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик — это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме!

— Тогда, — не унимался приунывший Хоттабыч, — накупи побольше товаров и открой собственные лавки во всех концах города. Ты станешь именитым купцом, и все будут уважать тебя и воздавать почести.

— Да неужели тебе не понятно, что частник — это тот же эксплуататор? Торговлей у нас занимается государство, кооперация. А зарабатывать себе деньги, торгуя в собственном магазине…».

Кадр из к-ф «Старик Хоттабыч» 1957 г.

В итоге пионер Волька сдаёт дары Хоттабыча в… советский Госбанк. Вообще в течении всей книги Хоттабыч своими услугами приносит Вольке и окружающим больше неприятностей, чем пользы.

Лагин проводит мысль, что советскому человеку не нужны личные богатства, потому что он может пользоваться общественными, что знатные люди в СССР – это не цари и шахи, а люди труда – будь то трактористки или лётчики. Забавно, что Хоттабыч принимает за дворец советский санаторий, а Волька сравнивает дворец Хоттабыча со станцией метро.

Рис. Г. Валька.

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«— Но ведь ты только что сам говорил, Волька ибн Алёша…

— Ему, если хочешь знать, принадлежат и завод, на котором он работает, и все другие заводы и фабрики, и все шахты, рудники, железные дороги, земли, воды, горы, лавки, школы, университеты, клубы, дворцы, театры, парки и кино всей страны. И мне они принадлежат, и Женьке Богораду, и его родителям, и…

— Ты хочешь сказать, что у отца твоего имеются компаньоны?

— Бот именно — компаньоны! Около двухсот миллионов равноправных компаньонов! Сколько же, сколько населения в нашей стране!

— У вас очень странная и непонятная для моего разумения страна, — буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал…».

«…Почему же вдруг пришла им в голову такая странная причуда? А вдруг это не причуда, не каприз, а совсем-совсем другое? Сколь удивительны эти отроки, отказывающиеся, несмотря на голод, от пиршества только потому, что его слугам не позволено отобедать с ними, как равным с равными! Ах, как непонятно, обидно и голодно, очень голодно было Хоттабычу!»

Рис. Г. Мазурина.

Гораций тоже устаёт от услуг джинна. Но, если в повести Анстея Факраш просто возвращается в свой кувшин, то у Лагина Волька перевоспитывает Хоттабыча в нормального советского гражданина. По иному складывается судьба у самонадеянного Омара Юсуфа. Не вняв научным доводам, он попадает в ловушку земного притяжения и становится спутником Земли.

Рис. Г. Валька.

Л. Лагин «Старик Хоттабыч»:

«На вопрос о своём занятии до 1917 года он правдиво пишет: «Джинн-профессионал». На вопрос о возрасте — «3732 года и 5 месяцев». На вопрос о семейном положении Хоттабыч простодушно отвечает: «Круглый сирота. Холост. Имею брата, по имени Омар Юсуф, который до июля прошлого года проживал на дне Северного Ледовитого океана в медном сосуде, а сейчас работает в качестве спутника Земли», и так далее и тому подобное».

Все на борьбу с неграмотностью джиннов! (кадр из к-ф «Старик Хоттабыч» 1957 г.)

Две редакции

Вскоре после выхода первого издания «Старика Хоттабыч» началась война, и Лазарь Лагин не стал отсиживаться в тылу. Он оборонял Одессу и Севастополь, а закончил свой военный путь в Румынии в составе Дунайской флотилии. В битвах с фашистами он использовал не только оружие, но и свой литературный талант, сочиняя военные песни и язвительную сатиру вроде списка вещей, рекомендуемых румынским солдатам при походе на Одессу: «Кальсоны защитного (коричневого) цвета. Необходимы при встрече с советскими моряками».

Лазарь Лагин на флоте.

По окончании войны Лагин возвращается корреспондентом в «Крокодил», пишет сатирические «Обидные сказки» и несколько романов в стиле «социальной фантастики». Именно за фантастический роман «Остров Разочарования» ему присуждают Сталинскую премию. Кстати, лучшим из своих произведений Лагин считал роман «Голубой человек», о том, как ученик истфака МГУ попадает в прошлое и участвует в зарождении революционного движения.

Но ни одна из книг писателя не могла превзойти популярностью «Старика Хоттабыча».

И вот в 1955 году Лагин выпускает новую редакцию своей сказки. В результате, объём «Хоттабыча» вырос, чуть ли, не вдвое. Одни сцены были добавлены, другие сильно изменены, третьи — просто убраны. Во многом объём вырос за счёт более подробной пропаганды советской власти, которую проводит Волька. Поэтому с 1999 года стало правилом издавать «Хоттабыча» в довоенной редакции – мол, идеологии там меньше, а значит, постсоветским детям сказка будет понятнее. Как по мне, сделать выбор между двумя вариантами сказки трудно — у каждой есть свои достоинства и недостатки.

Широко распространено мнение, что правки и дополнения были сделаны писателем под давлением властей. Но вот Михаил Лезинский в рассказе о встрече с Лагиным («В гостях у старика Хоттабыча» 2003 г.) пишет нечто другое:

«Он снимает с полки издание 1972 года:

— Признаюсь честно, я никогда не собирался писать волшебную сказку.

— Не собирались, но написали.

— Я писал памфлет на книжки подобного рода, а Хоттабыча изувечили, выбросили из книги несколько глав и так отредактировали, что памфлет превратился в волшебную сказку. Я вам надпишу эту книжку, изданную именно в 1972 году, потому, что я восстановил свои собственные слова и всё-таки воткнул в неё недостающие главы!»

О чём конкретно идёт речь, неизвестно. Давайте же просто возьмём две редакции сказки и посмотрим, как и где она преобразилась.

Итак, в довоенной редакции полностью отсутствуют истории о лающем мальчике, пребывании героев в санатории им. Орджоникидзе и новогоднем визите Хоттабыча на орбиту к своему брату.

Лающий мальчик Гога. (кадр из к-ф «Старик Хоттабыч» 1957 г.)

Зато в редакции-1955 исчезли многие смешные сатирические сцены. Например, та, где посетители парикмахерской издеваются над бородатым Волькой. За это Хоттабыч превращает их в баранов, которых чуть было не пускают под нож.

Рис. К. Ротова (журнал «Пионер», №10/1938).

Или такие, убранные в поздней редакции, пассажи:

«– Знаешь ли ты, о прелестный зрачок моего глаза, – продолжал между тем петушиться Хоттабыч, – я давно уже не колдовал с таким удовольствием! Разве только когда я превратил одного багдадского судью-взяточника в медную ступку и отдал ее знакомому аптекарю. Аптекарь с самого восхода солнца и до полуночи толок в ней пестиком самые горькие и противные снадобья».

«Пятидневку тому назад Волька чуть не стал домовладельцем. А сейчас он становился сразу несметным богачом, скотовладельцем и даже рабовладельцем! Нечего сказать, недурной заголовок для заметки в «Пионерской правде»: «Вырвать с корнем пионеров-рабовладельцев!», или: «Богачам-рабовладельцам, слоновладельцам и верблюдовладельцам не место в рядах пионеров!»»

«– Тут, я так полагаю, главное не мальчишка. Тут, я так полагаю, главное – старичок, который за мальчишкой сидит…

– Да, сидит, собака, и шляпой обмахивается! Прямо как довоенный граф.

– Чего смотреть! В отделение – и весь разговор.

– И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо!

– Это животная краденая».

Рис. Г. Валька.

Кстати, в довоенной редакции Волька с благодарностью соглашается воспользоваться подсказками джинна на экзамене, в то время, как в редакции-1955 заявляет: «Мы – пионеры – принципиально против подсказок». Зато сцена самого экзамена в поздней версии значительно дольше и смешнее

https://dzen.ru/a/ZWyGbVcgKRpYRW3l

***

Пионер №10/1960

Искорка №6/1960

Отчего же неизвестно?

IX. Беспокойная ночь.

Не прошло и часа, как его разбудил телефонный звонок, раздавшийся в отцовском кабинете.

К телефону подошёл Алексей Алексеевич.

*

Детская литература — Том 79 — Страница 129books.google.com › books

1961 · ‎Просмотр фрагмента

НАЙДЕНО В КНИГЕ – СТРАНИЦА 129

Пятиклассница Надя Малина из Кунцево:... Хоттабыч старше Вольки не ровно в 287 раз . Чтобы было ровно , надо было бы взять не 3719 , а 3718 , и тогда Хоттабыч был бы старше Вольки ровно в 286 раз » ... А семиклассник Рафа Варгин из Казани заметил : « На 221 — й странице ...

... а если понравилась перечитывается дважды , а то и трижды . Каждое непонятное место обсуждается с друзьями ... семиклассник Рафа Варгин из Казани заметил : « На 221 — й странице говорится , что Хоттабыч никогда не видел льда , а на 61 -й стр. — что, когда он летел в Индию, борода у него покрылась льдом.

Нужна всего одна страница — 129. Это главка "Самый внимательный читатель" из статьи Льва Разгона "Четверть века спустя"

https://www.google.com/search?sca_esv=593...

XVIII. Будьте знакомы!

Волька проснулся от мелодичного звона, походившего на звон ламповых хрустальных подвесков. Спросонок ему было показалось, что это Хоттабыч выдёргивает свои волшебные волоски, но нет: старик, тихо посапывая, спал сном праведника. А звенели на свежем утреннем ветру сосульки на его бороде и обледеневшая бахрома ковра.

LVI. Что мешает спать?

Погода благоприятствовала «Ладоге». Три дня пароход шёл чистой водой. Только к концу третьих суток он вошёл в полосу однолетних и разреженных льдов.

Ребята как раз играли в шашки в кают-компании, когда туда вбежал, придерживая правой рукой свою, неизменную соломенную шляпу, взбудораженный Хоттабыч.

– Друзья мои, – сказал он, широко улыбаясь, – удостоверьтесь, прошу вас: всё море, насколько можно охватить его взором, покрыто сахаром и алмазами!

Для Хоттабыча эти слова были вполне простительны: никогда за свою почти четырёхтысячелетнюю жизнь он не видел ни единой стоящей глыбы льда.

LVII. Риф или не риф?

Присев на краешек Хоттабычевой койки, Волька решительно промолвил:

– Знаешь что, давай поговорим, как мужчина с мужчиной.

– Я весь внимание, о Волька! – отвечал Хоттабыч с преувеличенной жизнерадостностью.

– Ты никогда не пробовал подсчитать, на сколько лет ты меня старше?

– Как-то не приходило в голову. Но, если ты мне позволишь, я с радостью подсчитаю.

– Не надо. Я уже подсчитал. На три тысячи семьсот девятнадцать лет, или ровно в двести восемьдесят семь раз! И когда нас видят люди вместе на палубе или в кают-компании, они, наверно, думают так: хорошо, что за этими мальчиками всё время присматривает такой уважаемый, мудрый и уже не молодой гражданин. Правильно я говорю?.. Ну, чего ты молчишь?..

Но Хоттабыч, понуро опустив свою буйную седую головушку, словно полон рот воды набрал.

– А на самом деле что получается? На самом деле вдруг получилось, что я отвечаю и за твою жизнь, и за жизнь всех остальных пассажиров, потому что раз я тебя выпустил из бутылки, а ты чуть не погубил целый ледокол со всеми пассажирами и командой, то мне за это голову оторвать мало.

***

Джарджарис — армянское слово.

— Забыл?! — воскликнул тот и красноватый огонек сверкнул в его опаловых глазах. — Мудро было написано: «Пусть тот, кто ищет забвения, оказывает благодеяния, но память об оскорблении будет жить вечно». Я не забываю ни благодеяний, ни оскорблений.

«Старый джентльмен, познавший горе, — подумал Вентимор. — И в придачу сумасшедший. Приятная личность для сожительства в одном доме!»

— Знай, о ты, лучший из людей, — продолжал незнакомец, — что тот, кто говорит теперь с тобой, есть Факраш-эль-Аамаш, один из Зеленых джиннов. И я жил во Дворце Горы Облаков над городом Вавилоном, Саду Ирема, о котором ты, без сомнения, знаешь понаслышке.

— Кажется, слыхал, — сказал Гораций, как будто это есть адрес, данный в адресном столе. — Восхитительное детство!

— У меня была родственница, Бидия-эль-Джемаль, которая обладала несравненной красотой и многообразными совершенствами. И так как она, хотя и джиннья, принадлежала к числу верных, то я отправил послов к Сулейману Великому, сыну Дауда, которому предложил ее в супруги. Но некий Джарджа-рис, сын Реджмуса, сына Ибрагима — да будет он проклят навеки! — благосклонно отнесся к девице и, тайно пойдя к Сулейману, убедил его, что я готовлю царю коварную западню на его погибель.

— А вы, конечно, даже и не помышляли ни о чем подобном? — спросил Вентимор.

— Ядовитый язык самые благородные побуждения может сделать грязными, — был уклончивый ответ. — Таким образом случилось, что Сулейман — мир ему! — внял голосу Джарджариса и отказался от девушки. Более того, он повелел схватить меня, заключить в медный сосуд и бросить в море Эль-Каркар, чтобы я там оставался до Дня Страшного Суда.

— Нехорошо! В самом деле, как нехорошо! — пробормотал Гораций тоном, которым надеялся выразить сочувствие.

— Но ныне, благодаря тебе, о потомок благородных предков и добросердечный человек, мое освобождение свершилось. И прослужи я тебе тысячу лет, ни на что иное не глядя, то и таким образом я не расплатился бы с тобой, потому что все это было бы ничтожно в сравнении с твоими заслугами!

— Пожалуйста!.. Не стоит благодарности! — сказал Гораций. — Я бесконечно рад, что был полезен вам.

— В небесах, на воздушных страницах, начертано: «Кто делает добро, получит равную отплату». Разве я не Эфрит из джиннов? Итак, проси — и тебе будет дано.

В Армении также почитают сказки "1001 ночи".

По мотивам сказки о рыбаке:

***

Ещё по мотвам этой сказки:

***

Несколько фраз из повести Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч»:

✍🏻 Действительно, старик для своих трёх с лишним тысяч лет сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста, ста десяти лет. Скажем прямо: любой из нас выглядел бы в его годы значительно старше.

✍🏻 Иной способен трезво посмотреть на нашу жизнь только через горлышко бутылки.

✍🏻 Презреннейшие из презреннейших, глупейшие из глупцов! Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны носить вы имя людей!

✍🏻 Аллах с ней, с этой жемчужиной! Вернёмся лучше к нашим баранам.

✍🏻 Я давно уже не колдовал с таким удовольствием! Разве только когда я превратил одного багдадского судью-взяточника в медную ступку и отдал ее знакомому аптекарю. Аптекарь с самого восхода солнца и до полуночи толок в ней пестиком самые горькие и противные снадобья. Не правда ли, здорово, а?

✍🏻 — Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алеша? Скажи, и я помогу тебе. Не гложет ли тебя тоска? — Гложет, — застенчиво отвечал Волька. — у меня сегодня экзамен по географии.

✍🏻 Ведь это дурной тон – поражать людей громом с неба. Это ведь каждый может сделать.

✍🏻 Через несколько минут он лично продиктовал машинистке необыкновенно тактичный и вежливый ответ. Так, впрочем, надлежит отвечать всем, но особенно сумасшедшим.

✍🏻 Нет на всем свете более дорогого, чем бескорыстное гостеприимство и милосердие к нуждающимся.

Родился в 1924 году. С 1945 года был солистом эстрадного оркестра Ленинградского радиокомитета под управлением Николая Минха, много гастролировал по СССР. Солировал на радио, записывался на пластинки. От большого количества выступлений у певца часто болело горло. Врачи предлагали сделать ему перерыв в выступлениях, но Хочинский не соглашался. Один из врачей высказал опасение, что у Хочинского рак горла (хотя в действительности его не было). С этого момента мысли о болезни горла не давали певцу покоя, он стал подавленным, замкнутым и раздражительным.

В августе 1948 году оркестр был на гастролях в Ереване, выступление Хочинского прошло успешно, его неоднократно вызывали на бис. Когда занавес закрылся, Хочинский ушёл в свою гримёрную и повесился. Ему было двадцать четыре года[1].

Похоронен на Тохмахском кладбище в Ереване.

Семья

Внешние изображения

Хочинский Юрий с женой

Был женат на ведущей артистке Ленинградского ТЮЗа Людмиле Красиковой. Сын — Александр Хочинский https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%B...

Примечания

Лебедева Е. Р. «Журавль в небе» — «Коллекция Караван историй»

Источники

Некролог. Ереванская газета «Коммунист» № 206 (4198), 31 августа 1948 года.

Ссылки

Юрий Хочинский

Хочинский Юрий (Юда) (1924—1947)

biography.wikireading.ru/158056 Соболева Нина Васильевна — «Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий» (Воспоминания о семье Хочинских…)

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%B....

Юзеф Янушевич (Яковлевич) Принцев (настоящее имя — Юзеф (Иосиф) Яковлевич Прицкер; 5 января 1922, Елисаветград — 6 июля 1989, Ленинград) — русский советский писатель, драматург и сценарист.

Биография

После школы в 1940 году поступил на актёрское отделение Ленинградского театрального института, в мастерскую Л. С. Вивьена. В июне 1941 года сдал экзамены за первый курс. В июле 1941 года вступил в народное ополчение, с ноября 1941 года был актёром фронтового театра-студии под руководством В. Плучека и А. Арбузова. В 1942—1945 годах — литсотрудник газеты Северного флота «Североморец».

В 1945 году восстановился в институте. Параллельно с учёбой много писал для эстрады и радио. В 1948 году закончил институт, и в этом же году в ЛенТЮЗе была поставлена его первая пьеса «Страна чудес», в которой он сыграл свою последнюю театральную роль[1].

Автор пьес, приключенческих романов. Работал с киностудией Горького, Ленфильмом.

Семья

Дочь — Ольга Юзефовна Принцева (род. 14.01.1952[2]), в первом браке замужем за Михаилом Швыдким[3], по специальности гистолог, в 1977 году защитила кандидатскую диссертацию на биологическом факультете МГУ по теме «Подчелюстные слюнные железы как место локализации инсулиноподобного вещества»[4][5], во втором браке была замужем за физиком В. И. Петрухиным[6]. В 1993 году защитила в Кардиологическом центре докторскую диссертацию «Реакции гладкомышечных клеток в морфогенезе сосудов (в норме и при патологии)»[7]. Живёт в США[8].

Сочинения

1950 «Страна чудес» (пьеса)[9]

«Страна чудес»

«Сказка о старых и новых волшебниках»

1964 «Тревожное счастье» (драм. хроника)

1965 «Великолепная восьмёрка» (пьеса для детского театра)

1969 «Командир полка» (рассказы)

«Тетрадь с медными уголками»

«Чашка кофе»

1972 «Скачу за радугой» (повесть)

1974 «Гори, гори, моя звезда» (об Аркадии Гайдаре)

«Секретный пакет» (рассказ о Шурике Козловском)

1980 «Тревожная наша юность» («Там, вдали, за рекой»)(повесть)

1982 «Всадник, скачущий впереди» (пьесы)[10]

«На улице счастливой» (1956)

«Девятая симфония» (1967)

«Всадник, скачущий впереди» (1950)

«Первый встречный» (1962)

«Частный случай»

1990 «Особое назначение»[11][12]

«Объявлен в розыске»

«Старший оперуполномоченный»

«Свадьба отменяется»

«Кто вы, Джордж Коллинз?» (1985)

«Особое назначение»

Фильмография

1956 — Они были первыми

1967 — Его звали Роберт

1967 — Попутного ветра, «Синяя птица»[13]

1972 — Такая длинная, длинная дорога…

1973 — За облаками небо

1973 — Скачу за радугой — телеcпектакль ленинградского телевидения

1975 — Там, за горизонтом

1978 — Ветер странствий

1980 — Сицилианская защита (фильм)

1980 — Жизнь и приключения четырёх друзей 1/2

1981 — Жизнь и приключения четырёх друзей 3/4

1983 — Расследует бригада Бычкова (Телеcпектакль из цикла «Дела и люди ленинградской милиции»)

Примечания

Ленинградские писатели-фронтовики / Владимир Бахтин (автор-составитель). — Л.: Советский писатель, 1985. — 520 с.

Телефонный справочник Москвы — Nomer.Org

ШВЫДКОЙ Михаил Ефимович | ЦентрАзия. Дата обращения: 30 ноября 2020. Архивировано 14 марта 2022 года.

Алфавитный каталог НБ МГУ

Реестры — Российский Союз Правообладателей

Войнович В. И. Не отдадим Петрухина диссидентам // Автопортрет: Роман моей жизни

Медицинские науки — Кардиология. Дата обращения: 30 ноября 2020. Архивировано 25 февраля 2020 года.

Войнович В. И. Похороны и поминки Архивная копия от 15 декабря 2016 на Wayback Machine // Автопортрет: Роман моей жизни

Архив БВИ: Фантастика: кто есть кто. Дата обращения: 15 сентября 2008. Архивировано 21 февраля 2009 года.

Библус — Всадник, скачущий впереди (Принцев Юзеф Янушевич). Дата обращения: 15 сентября 2008. Архивировано 5 марта 2016 года.

Библус — Особое назначение (Принцев Юзеф Яковлевич). Дата обращения: 15 сентября 2008. Архивировано 5 марта 2016 года.

Книга: Особое назначение Юзеф Принцев

ПЕСНИ из КИНОФИЛЬМА. "Попутного ветра, «Синяя птица». Дата обращения: 15 сентября 2008. Архивировано из оригинала 12 июня 2008 года.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%8...

Программка ТЮЗа (Театр Юных Зрителей) Ленинград Ю. Принцев Ю. Хочинский "Страна чудес" 1948 год.

Поскольку Юрий Хочинский был связан с ленинградским Театром юных зрителей, то неудивительно, что пьеса по сценарию Принцева и Хочинского (1948) была поставлена в театре раньше выхода одноимённой книги (1950)

В пьесе появились новые персонажи: Шахерезада, Шахрияр, Гарун аль Рашид, Синдбад, Аладдин (из "Сказок 1001 ночи")

Как-то раз после игры в футбол они по обыкновению заспорили об этом и опять никак не могли убедить друг друга.

— Сравнил волшебников с учеными! — засмеялся Сережа.

— Вот я прочел книгу об экспедиции за целебными травами, так там профессор Осокин такие чудеса творит — ни одному твоему волшебнику и не снилось!

Подумаешь, профессор! — запальчиво сказал Костя.

— Ты лучше прочти сказку «Чудесные похождения волшебника Факраша эль Амаша», вот где настоящие чудеса! Там джина запечатывают в медном кувшине и кидают на дно глубокого колодца в Голодной степи, а он…

— В Голодной степи? — удивился Сережа. — Так и в моей книге профессор Осокин тоже попадает в Голодную отель. И знаешь, что он находит на дне заброшенного колодца?

— Неужели медный кувшин?

— Да!

— Вот совпадение! — поразился Костя. — Прямо, как в сказке! А знаешь, если бы они вдруг встретились!

— Кто?

— Мой волшебник и твой ученый! Мы бы тогда сразу узнали, кто сильней.

— Слушай, — оказал Сережа, — давай придумаем историю о том, как однажды они встретились, — профессор Осокин и старый волшебник Факраш эль Амаш!

— Давай! — обрадовался Костя, любящий всякие выдумки.

И вот какую удивительную историю придумали друзья-товарищи.

* * *

Нигде в мире — ни в Египте, ни в Индии, ни в Америке — не было такого хлопка, какой вырастили на своих полях в Советском Казахстане колхозники Бет-Пакдала.

Это был совершенно удивительный, особенный цветной хлопок. Он переливался под солнцем радужными красками, из него изготовляли ткани такой красивой расцветки, что люди глядели на них и радовались и во-всю хвалили советских хлопководов.

Но вот большая беда пришла в Бет-Пакдала. Черная пыль — редкая и страшная болезнь поразила чудесный хлопок. Тяжело было смотреть, как, увядая, тускнели яркие, веселые цветы хлопка. И колхозники были в таком горе, что даже самые маленькие дети, глядя на своих отцов и матерей, понимали, каков несчастье обрушилось на Бет-Пакдала.

— Мы бессильны бороться с Черной пылью! Где искать помощи? — спрашивали друг друга колхозники бет-пакдальцы и сами себе отвечали: — Конечно, в Москве. Москва всему голова!

И они послали в далекую Москву молодого хлопковода Асана Турумбаева. А в Москве в это время жил академик Сургучев. Много лет он изучал жизнь растений и открыл, что есть растения, которые могут убивать микробы разных болезней.

Прилетел на самолете в Москву Асан Турумбаев, разыскал академика Сургучева и рассказал ему о горе бет-пакдальцев. Очень встревожился старый академик и, вызвав к себе профессора Осокина, велел ему снаряжать экспедицию на поиски растения, которое могло бы убить микробы Черной пыли.

С этого-то и начались необычайные приключения шестиклассника Димы Озерова, брата Люси Озеровой, ассистентки профессора Осокина.

* * *

Чудеса часто совершаются неожиданно и очень просто.

В прекрасное летнее утро веселый, как птица, Дима Озеров укладывал свой рюкзак, распевая походную песню:

— Опушкой лесною, тропинкою горной

Отважные люди идут

И встречному ветру, и птицам проворным

Веселую песню поют:

«Пойдем мы сквозь чащи лесные,

В ущелья опустимся гор.

Увидим мы дали степные

И синего моря простор!

Нам птицы дороги укажут,

Укроют леса и поля.

Все тайны, как в сказке, расскажет

Чудесная наша земля!»

Дима был очень счастлив, столько удач в этом году: он легко перешел в седьмой класс, ему купили настоящий фото-аппарат, и вот теперь Люся уговорила профессора Осокина взять его в экспедицию. Во всяком случае, профессор не возражал, он очень любил Диму. А их новый знакомый, веселый казах Асан Турумбаев даже подарил Диме, в знак дружбы, старинный медный кувшин, найденный недавно на дне засохшего колодца в Голодной степи.

Вот почему, набивая свой рюкзак всякими полезными и бесполезными вещами, Дима был весел и распевал, как молодой щегленок.

Нетерпеливо поглядывал он на часы, без конца высовывался в окошко: узнать, не подкатила ли к дому автомашина, чтобы отвезти их на аэродром. И, наконец, он закричал:

— Люся, Люся! Одевайся, Асан приехал за нами!

Но когда вошел Асан Турумбаев, вдруг ворох несчастий обрушился на бедного Диму. Академик Сургучев запретил брать мальчика в опасную экспедицию. И все померкло для Димы, все потускнело: и яркое солнце, и синее небо, и зеленые деревья под окном.

Сдерживая слезы, печально простился Дима с сестрой и Асаном и остался в Москве один-одинешенек на попечение соседки, тети Даши.

Давно уже умчал такси Люсю и Асана, не раз уже тетя Даша звала Диму пить чай, а он все сидел и сидел, повесив голову, ничего не видя, не слыша.

Вдруг он поглядел на медный кувшин и на раскрытую книгу сказок, лежавшую на столе, и машинально прочел: «Старый пастух опустил ведро в колодец, а когда вытащил его, то вместо воды увидел старый медный кувшин с запечатанной пробкой. Поднял пастух кувшин и прочитал начертанные на нем слова:

«Иногда а кувшина старом

Человек находит счастье.

Пожелай — и будет так»,

«Пожелай — и будет так», — задумчиво повторил Дима.

И вот тут-то и совершилось чудо: медный кувшин зазвенел, окутался дымом, и около стола появился седобородый старик в чалме и пестром халате.

— Кто вы? — испуганно вскрикнул Дима.

— Я джин, — сказал старик, скрестив на груди руки, — я всемогущий волшебник, меня зовут Факраш эль Амаш.

— Откуда вы?

— Из этого медного кувшина. Ты произнес слова, начертанные на нем, — и я появился. Приказывай, я исполню любое твое желание, мой юный повелитель!

И снова засияло для Димы солнце, засинело небо, зашумели приветливо деревья под окном. Подумать только настоящий волшебник будет служить ему, повиноваться каждому его слову!

— Найди мне растение, которое может спасти чудесный хлопок Бет-Пакдала! — сказал повелительно Дима. — Профессор Осокин говорил, что только ясенец, растущий на Урале, может спасти его.

— Садись на ковер, повелитель, и я отнесу тебя туда, где растет этот цветок — сказал волшебник. И не успел Дима опуститься на ковер, как этот самый обыкновенный комнатный ковер плавно поднялся в воздух, вылетел через балкон на улицу, взвился под облака и полетел на Восток, в сторону далеких Уральских гор.

* * *

Обгоняя ветер и клубящиеся облака, оставляя далеко за собой быстрых ласточек, летели на ковре-самолете волшебник и Дима. Под ними проплывали большие новые города с высокими-превысокими домами, расстилались необъятные золотые колхозные поля. Под ними шумели вершинами деревьев бесконечные полосы новых лесов, дымили трубы огромных заводов. Как печи сказочных великанов, пылали сверхмощные домны, бесчисленные нефтяные вышки тянулись своими остриями к небу. Будто множество стальных нитей, блестели бегущие по всей стране железнодорожные магистрали; по ним мчались тысячи поездов. На морских просторах, рассекая гребни седых воли, шли, покачиваясь, как лебеди, белоснежные теплоходы.

Светилась и празднично сияла под солнцем советская земля. Сверкали необозримые, как море, водохранилища, серебрились могучие реки, соединенные между собой сотнями каналов. Пышным цветистым ковром цвели зеленые долины и фруктовые гигантские сады, окруженные остатками побежденных пустынь. Картины невиданной красоты, полные торжества человеческого разума и свободного труда, одна за другой проплывали под ними.

И старый волшебник воскликнул:

— Много лет я летал над этой землей. Никогда здесь не было ни лесов, ни озер, ни каналов, ни зеленых садов, ни дымящихся больших труб!

— Советские люди построили все это за тридцать лет! — сказал в ответ Дима. И старый волшебник прошептал:

— О, чудо из чудес! Мы, волшебники, не сделали бы этого и за тридцать столетий!

* * *

Из розовой дымки утреннего тумана навстречу летящему ковру-самолету плыли высокие, поросшие густыми лесами, Уральские горы. Как опадающий лист, покружился над их вершинами ковер-самолет и плавно опустился на дно глубокого ущелья. И едва успел Дима оглядеться по сторонам, как услышал приближающиеся голоса, поющие знакомую песню:

«От самой зари до заката шагаем.

А ночь напролет у костра

Мечтаем и спорим, и снова мечтаем,

Чтоб в путь снарядиться с утра.

Пройдем мы сквозь чащи лесные,

В ущелья опустимся гор,

Увидим мы дали степные

И синего моря простор!

Нам птицы дороги укажут,

Укроют леса и поля.

Все тайны, как в сказке, расскажет

Чудесная наша земля!»

— Это экспедиция, Факраш! — испуганно сказал Дима. — Они идут сюда! Люся и профессор увидят меня. Вот мне попадет-то! Куда бы от них спрятаться?

— Не волнуйся, о заря моего сердца! — улыбнулся волшебник. — Видишь у меня на пальце это волшебное кольцо? Стоит мне произнести заклинание и трижды повернуть кольцо, как ты станешь невидим и неслышим. Хочешь?

— Ну, еще бы. Ведь это так интересно! — воскликнул Дима. — А только как же потом? Ты сумеешь снова сделать меня видимым и слышимым?

— Конечно, о соловей моего сада! Для этого достаточно трижды повернуть кольцо в обратную сторону. Ты готов?

— Да, — ответил Дима. — Скорей!

Волшебник произнес заклинание. Трижды повернул он на пальце кольцо, и Дима стал невидимкой. А волшебник сказал:

— Теперь только один я могу видеть и слышать тебя. Жди меня здесь, я пойду искать твой ясенец.

И не успел Дима опомниться, как Факраш эль Амаш исчез, а в ущелье вошла экспедиция и стала разбивать палатки.

Вот тут-то Дима и позабавился. Он вытащил из-под самого носа профессора Осокина толстую книгу и долго хохотал, глядя, как ничего не понимающий профессор растерянно осматривался по сторонам. Потом Дима сел рядом с Асаном и съел полбанки компота, который тот держал в руке. Потом он разложил Люсин рюкзак и покатывался со смеху, глядя, как сестра благодарит профессора за помощь.

Но вдруг Дима насторожился. Чернобородый человек, только что нагнавший экспедицию, отдал профессору Осокину телеграмму, и профессор, распечатав ее, быстро взглянул на Люсю. Дима подошел и заглянул в телеграфный бланк. Это была телеграмма от тети Даши: «Срочно подтвердите присутствие Димы в экспедиции. Мальчик исчез три дня назад…»

Профессор спрятал телеграмму в карман, покачав головой и ничего не сказав Люсе. И Диме вдруг стало очень стыдно, что он заставил людей так беспокоиться о нем.

Экспедиция разбилась на группы и пошла на поиски ясенца, а Дима остался ждать своего волшебника и внезапно с тревогой подумал: «А что, если Факраш эль Амаш не вернется, и я навсегда останусь невидимкой?» И Диме сразу стало очень невесело.

Вдруг в горах раздался грохот обвала. Дима страшно испугался. Он знал, как опасен обвал в горах, когда огромные камни и обломки скал с оглушительным свистом и гулом стремительно летят вниз, сметая все на своем пути. Но Димины страхи оказались напрасными: все вернулись невредимыми, один лишь Асан шел в изорванной и окровавленной одежде. Одна его рука безжизненно повисла, другой рукой он прижимал к груди найденный ясенец.

— Я нашел его, — тихо сказал Асан, — скорее делайте опыт — ясенец начинает вянуть.

И он устало лег у костра.

Молча ждали участники экспедиции, что скажет склонившийся над микроскопом профессор Осокин. Долго ждали они. Наконец, профессор оторвался от микроскопа и посмотрел на своих учеников.

— Я ошибся, — тихо произнес он, — ясенец не может убить микробы Черной пыли.

Но беда не приходит в одиночку. С места обвала вернулся один из ассистентов и, хмуро поглядев на притихших людей, сказал невесело:

— Плохо дело. Выход из ущелья завален. Мы в ловушке.

* * *

День прошел, и ночь наступила, но помощи все еще не было. Где-то далеко работали спасательные команды, а экспедиция коротала ночь, собравшись у лагерного костра.

— Ну что ж, друзья, сказал профессор Осокин, — расскажите что-нибудь. Вы люди бывалые, много видели. Глядишь, ночь и пройдет быстрее.

И один из учеников профессора рассказал в эту ночь сказку о диковинной огонь-траве, о том, как пышно расцветают вокруг нее растения, как ярко светится эта трава в ночном мраке, указывая заблудившимся охотникам дорогу, как жжется она, не даваясь в руки.

Но Дима так устал за день, что уснул, не дослушав сказки. Вскоре и все уснули, только профессор Осокин долго еще сидел у костра, смотрел на угасающий огонь, задумчиво повторяя одну и ту же фразу:

— Огонь-трава… Светится и обжигает… Так, так… То же самое, что в дневнике корабельного врача. Интересно, очень интересно, очень…

Наступил рассвет, и спасательные команды разыскали экспедицию. В ущелье опустили длинные лестницы, сбросили канаты, и скоро в ущелье не осталось никого кроме спящего Димы. Его не заметили — ведь очень трудно заметить невидимку.

* * *

Растерянный и пораженный, бродил по улицам Каменогорска волшебник Факраш эль Амаш. Изумление и страх с каждым шагом все больше охватывали старика. Он шарахался от пробегающих мимо автомобилей, прижимался к стене, услышав низкий гудок троллейбуса, и совсем обмирал от страха при виде грохочущего и звенящего трамвая. А мчащаяся пожарная команда и пролетевшая молнией карета скорой помощи чуть не довели его до обморока.

Не раз он терял чалму, разглядывая многоэтажные дома и дивясь, как это не развалятся поставленные друг на друга пять, шесть и даже больше домов. И бедный волшебник шептал про себя, теребя пушистую бороду, гордость всех волшебников:

— Аллах, Аллах! Какие же еще волшебники живут в этом горном городе, если даже я, могущественный Факраш эль Амаш, хожу здесь потерянный и жалкий, как слепой щенок!

Внезапно он пустился бежать через улицу навстречу еле бредущему Диме и закричал:

— О Аллах, в каком ты виде, мой повелитель! Изорваны твои одежды и весь ты в пыли!

— Будешь в пыли, — сердито ответил Дима, — будешь в пыли, когда выползешь из ущелья через крохотную щелку. Еще хорошо, что я наткнулся на нее, не то сидеть бы мне в ущелье одному-одинешенькому. Слушай, Факраш, я немедленно должен найти Люсю, она, наверное, уже знает, что я пропал, и очень волнуется. Только где она теперь?

— Не беспокойся ни о чем, мой повелитель! — торжественно поднял руку Факраш эль Амаш. — В мире есть волшебный камень, в котором, как в зеркале, увидишь кого пожелаешь и поговоришь с ним, хотя бы он находился от тебя за тридевять земель. И только я, всесильный Факраш эль Амаш, обладаю этой великой тайной. Только я!

— Ладно, ладно, — перебил Дима, боясь, что старик начнет хвалиться своим могуществом, — пойдем искать этот волшебный камень.

В сказке все происходит сказочно быстро. Только свернули они за угол, как Дима чуть не налетел на спешащих куда-то профессора Осокина, Асана и свою сестру Люсю.

— Люся, Люсенька! — бросился к ней Дима, но вспомнил, что он невидим и неслышим, и остановился, чуть не плача. А Люся со своими спутниками уже скрылась в подъезде большого серого дома с высокими стальными мачтами на крыше.

— Скорей за ними! — крикнул Дима и, схватив Факраша за руку, побежал в дом.

Это был не простой дом: в нем помещалась телевизионная студия. И не успели Дима и волшебник войти в большую обитую сукном комнату, как в ней погас свет, ярко осветился экран, и на нем появился академик Сургучев.

— О Аллах! — простонал потрясенный Факраш. — Да ведь это волшебный камень! И как они могли узнать о нем?

— Никакой это не волшебный камень, а просто телевизор, — сказал Дима. — Тише, не мешай слушать, о чем они там говорят.

А профессор и академик разговаривали об очень интересных вещах. Сказка про огонь-траву, рассказанная у костра, поразила профессора, и он вспомнил, что давно когда-то читал дневник корабельного врача, плававшего по Енисею, и в этом дневнике тоже упоминалась огонь-трава, растущая в низовьях могучей сибирской реки. И столько было у профессора Осокина уверенности в том, что именно эта трава победит страшную Черную пыль и спасет чудесный хлопок, столько в нем было веры в свои силы, что старый академик, по привычке немного поворчав, охотно разрешил перенести экспедицию на Енисей. И не успел померкнуть экран телевизора, как профессор закричал Люсе и Асану:

— Скорей, скорей! Немедленно собирайте всю экспедицию и сейчас же на самолет!

— А я? — крикнул Дима. — Возьмите и меня!

Но вспомнил, что он ведь невидим и неслышим, и кинулся к волшебнику:

— Они улетят, Факраш, и я снова останусь один! Скорей сделай меня видимым!

— Слушаюсь и повинуюсь, — поклонился джин. Он поднял руку, чтобы произнести заклинание, и… замер. На пальце кольца не было. Старый волшебник потерял его в горах.

* * *

Немало дней прошло, немало поработала экспедиция на Енисее, но так и не нашла огонь-травы.

Кончалось короткое северное лето. Все чаще налетали холодные ветры из студеного Карского моря. В Игарке уже был приготовлен самолет для возвращения экспедиции в Москву, но профессор Осокин и его ученики не сдавались. Каждую ночь они отправлялись на поиски чудесной травы. И вот однажды…

Это произошло в тот вечер, когда ковер-самолет с волшебником и Димой опустился на берегу Енисея. Дима был мрачен, да и было с чего: он до сих пор оставался невидимкой, и волшебник, как ни старался, все еще не мог найти огонь-травы.

Молча сидели на берегу реки Дима и джин.

— Не грусти, повелитель, — виновато пробормотал Факраш эль Амаш, — не печалься, я найду огонь-траву. Ведь она из сказки, а все сказки подвластны мне!

И только он собрался начать свою присказку о том, какой он сильный, какой он могучий волшебник, — как мимо них, задыхаясь от волнения и прижимая к груди огромный букет светящейся огонь-травы, пробежал профессор Осокин, крича на ходу:

— Друзья мои, друзья мои! Я нашел ее! Я нашел огонь-траву!

И профессор исчез вдали, мчась, как молодой олень.

— Факраш! — вскочил на ноги Дима. — Факраш, сейчас же сделай меня снова видимым!

— О, мой несчастный повелитель! — застонал волшебник. — Но ведь для этого нужно найти то, чего нет! Ты должен съесть такой плод, который был бы в одно и то же время и грушей, и сливой, и яблоком! Ни один волшебник в мире еще не выращивал такого диковинного плода!

— Это гибрид! — обрадовался Дима. — Надо немедленно найти какого-нибудь мичуринца, у него в саду, наверное, найдется такой плод!

— Невозможно, мой друг! — горестно вздохнул волшебник. — Невозможно! Какие могут быть сады так далеко на Севере?

— Нет, нет! — закричал Дима. — Мы найдем здесь сад и ученого садовода! Я уверен, найдем!

И Дима побежал на поиски сада. А Факраш эль Амаш пожал плечами и с сожалением посмотрел мальчику вслед.

* * *

Весело и шумно было на опытной станции заполярного садовода Веткина, приютившего у себя экспедицию. Опыт показал, что огонь-трава молниеносно убивает микробы Черной пыли, и все поздравляли профессора Осокина. Когда радость немного улеглась, Люся с подругой пошли со старым мичуринцем полюбоваться его садом.

— Что-то расшумелся мой Верный? — сказал Веткин. — Слышите, как лает? На кого бы это?

А Верный лаял на волшебника и Диму, стоявших в тени деревьев.

— Как у вас тут красиво! — сказала Люся. — А это что, яблоки?

— Нет, — улыбнулся, провожая девушек, Веткин, — это яблоко, слива и груша одновременно!

И не успел Факраш эль Амаш опомниться от изумления, как Дима сорвал чудесный плод и быстро съел его.

— Как ты попал сюда, мальчик? — строго спросил его вернувшийся садовод.

— Вы меня видите? — закричал радостно Дима. — Вы меня слышите? Спасибо вам, спасибо! Вы великий чародей!

Он кинулся к старику-садоводу, расцеловал его и пустился вдогонку за Люсей.

— Ничего не понимаю, ничего, — растерянно пробормотал садовод. И пошел к себе, покачивая головой.

* * *

Дима обежал весь сад, но так и не нашел сестры. Зато волшебник встретил ее у входа на аэродром. Люся шла с букетом огонь-травы и думала о Москве, о Диме, о победе профессора Осокина. Как вдруг к ней подбежал странный старик в чалме и пестром халате и стал умолять отдать ему светящийся букет. Люся очень удивилась, но сказала:

— Пожалуйста! Возьмите, если он вам так нужен.

И, отдав старику букет, она быстро направилась к самолету. А старый волшебник задрожал от радости и торжествующе закричал:

— Я спасу хлопок! Я исполню волю моего повелителя!

Он побежал во-всю прыть, но вдруг остановился, подумав:

«Однако почему она так легко рассталась с этой травой?» И засмеялся: — О, наивнейшая из наивных!

И помахал букетом самолету, бегущему по взлетной дорожке.

* * *

— Она улетела, Факраш! — подошел к волшебнику Дима. — Люся улетела, и опять мы с тобой одни.

— Летим в Казахстан, повелитель! — заторопился волшебник. — Я достал огонь-траву! Мы с тобой спасем хлопок!

— Но ведь они тоже нашли огонь-траву! — сказал Дима. — Они же лучше знают, что с ней делать.

— Нет, нет! — дрожал от нетерпенья Факраш. — Та трава не настоящая! Летим, пока хлопок не погиб!

— Ладно, летим — согласился Дима.

Они прыгнули на ковер-самолет, и тот сразу же плавно поднялся в воздух.

* * *

Когда Дима и волшебник снова опустились на землю, над ними было синее, синее небо, а вокруг расстилались зеленые сады, переливались красками розовые, голубые, желтые поля хлопка, в арыках журчала прозрачная холодная вода. Мимо ходили люди в пестрых халатах — загорелые, белозубые, веселые. И над всем этим светило горячее южное солнце.

— Это — Казахстан! — сказал Дима. — Это — Голодная степь!

— О, роза души моей, не смейся надо мной! — недоверчиво сказал волшебник, осматриваясь по сторонам. — Ты хочешь меня уверить, что это Голодная степь? О, я знаю, что такое Бет-Пакдала — голая, выжженная солнцем, пустыня. А это — неведомая мне райская земля!

И он спросил проходящих колхозников, что это за цветущий край?

— Это Бет-Пакдала, Голодная степь, — отвечали ему хлопководы. — Только теперь она уже не та, что прежде. Большая вода разлилась по пустыне и оросила землю.

— Какие волшебники сделали это? — поразился Факраш эль Амаш.

— Советские люди! — улыбаясь, ответили колхозники и удивленно спросили:

— А кто ты, что не знаешь этого?

— Я волшебник. Я пришел спасти ваш хлопок! — гордо сказал Факраш, но тут же осекся, увидя выходящих на веранду профессора Осокина, Люсю и Асана.

— Как? Они опять опередили нас! — горестно прошептал волшебник. — Не понимаю, ничего не понимаю.

А Дима уже обнимал сестру и торопливо говорил:

— Вот это — Факраш… Мы нашли огонь-траву! Настоящую! Возьмите ее и скорей спасите хлопок!

— Зачем нам твоя трава, мальчик? — весело рассмеялся профессор. — Мы нашли ее на Енисее, исследовали и сообщили по радио в Москву ее химический состав. А уж там приготовили этот состав искусственным путем и назвали, по имени светящейся травы, Светогеназом. Погляди, вон летят самолеты, они опрыскивают поля Светогеназом. Хлопок спасен, дружочек!

— Вот здорово! — обрадовался Дима. — Слышал, Факраш? Ах, да! — спохватился он. — Знакомьтесь, пожалуйста: профессор Осокин, волшебник Факраш эль Амаш.

— Я больше не волшебник, мой юный друг! — грустно покачал головой Факраш. — Великая книга превращений говорит: «Если джин не смог выполнить обещания и нашелся кто-нибудь, сумевший сделать это, то джин навеки теряет свою волшебную силу». Волшебники — твои друзья, мальчик, а я теперь самый обыкновенный, никому не нужный человек.

— Не согласен! — горячо запротестовал профессор. — Не согласен! А сказка? Нам очень нужна хорошая сказка, она помогает нам в жизни и работе. А вы знаете так много сказок, оставайтесь с нами, прошу вас!

— Ты будешь у нас первым акыном, старик! — весело сказал Асан. — Твои сказки будут слушать все!

Тогда растроганный Факраш эль Амаш поклонился и взволнованно сказал:

— Благодарю вас! Благодарю от имени всех старых волшебников! Я буду учиться у вас чудесам и слагать новые сказки о вашей прекрасной стране — стране чудес!

* * *

В этот день, и на следующий, и еще три дня подряд в Бет-Пакдала был большой праздник. Много было музыки, танцев, песен, но чаще всего колхозники пели песню, которую здесь раньше никто не знал:

Шагать нам вперед и вперед без опаски

И с песней веселой дружить.

Чтоб нашу мечту, нашу светлую сказку

В чудесную быль претворить!

Пройдем мы сквозь чащи лесные.

В ущелья опустимся гор,

Увидим мы дали степные

И синего моря простор!

Нам птицы дороги укажут.

Укроют леса и поля

Все тайны, как в сказке, расскажет

Чудесная наша земля!

***

в 1940 г. — 57 глав с эпилогом.

в 1951(2) г. — 53 главы с эпилогом (сдавали в печать сразу после новогодних праздников, на передней обложке — 1951 г., на титуле — 1952 г.)

в 1953 г. — ровно 53 главы с эпилогом.

в 1955 г. — ровно 55 глав с эпилогом.

в 1958 г. — 64 главы с эпилогом.

***

В журнале 1938 г. — Волька — ученик 5 класса, 13 лет.

В газете 1939 г. ученик 5 класса, четырнадцатый год пошёл

В книге 1940 г. — ученик 5 класса, 13 лет

В книге 1951 г. и в последующих изданиях — ученик 6 класса, парню скоро 13 лет

***

1903 г. рус. — Сказка о рыбаке. Волшебная лампа Аладдина (фольклор Тысяча одна ночь. Арабскія сказки Шехерезады. Томъ I (араб. Х век)

1916 рус. — Т. Г. Энсти «Медный кувшин» (англ. The Brass Bottle, 1901)

1935 Лагин. Глупое желание (один из подступов к будущему СХ)

1938 Лагин. Старик Хоттабыч (журнал "Пионер")

1939 Лагин. Старик Хоттабыч (газета "Пионерская правда")

1940 Лагин. Старик Хоттабыч (книга)

1950 Ю. Принцев, Ю. Хочинский. Страна чудес: сказка о старых и новых волшебниках (книга)

1951 Лагин. Старик Хоттабыч (переработанное книжное издание)

2000 С. Кладо. Медный кувшин старика Хоттабыча (книга)

***

Т. Г. Энсти попытался «исправиться» в повести «Раскрашенная Венера» [164] (1885). Читателей привлекло уже начало повести: лондонский парикмахер Леандр Тведл, желая похвастаться, сколь изящны и тонки пальчики его любимой, сравнивает их с пальцами стоящей в парке статуи Венеры – и надевает на один из них кольцо, предназначенное для невесты . Этим Тведл пробуждает и переносит в Лондон конца XIX в. дух античной богини. Венера убеждена, что парикмахер хочет жениться на ней, и потому требует от Леандра отправиться с нею на остров в Средиземном море для вступления в брак. Разгуливающая по Лондону статуя Венеры лишь поначалу производит комическое впечатление на читателя – когда же мы понимаем, что жестокость богини и ее решимость добиться своего не имеют предела, она начинает внушать страх.

Леандру удается спастись лишь благодаря находчивости и присутствию духа. Когда Венера угрожает уничтожить близких Леандра, если он будет продолжать отказываться от предлагаемого ему счастья, и парикмахер понимает, что эта угроза более чем реальна, то дает согласие. Но перед бракосочетанием просит Венеру зайти с ним к ювелиру и проверить пробу кольца – вдруг его обманули при покупке и оно было не золотым. Жестокая, но простодушная, богиня соглашается, снимает кольцо с пальца – и превращается вновь в мраморную статую.

Более сюжетно самостоятельна повесть Энсти «Чеки времени» [165] . Ее герой, лондонский бизнесмен Питер Тормалин, получает возможность сохранять то время, которое он, по его мнению, теряет в деловых поездках из Англии в Австралию и обратно. Для этого ему надо просто положить под часы чек с указанием количества часов или же минут, которые герой хочет депонировать в таинственном банке времени. Энсти не дает никакого научного объяснения этому факту, порождающему множество неприятностей в жизни героя (поступая также, как и Марк Твен в романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»). Повесть Энсти – одно из первых в мировой литературе произведений о временных парадоксах (напомним, что «Машина времени» Уэллса вышла только пять лет спустя), того направления в фантастике, какое получило столь мощное развитие в XX в.

Однажды осенью 1898 г. Энсти, как потом он вспоминал, сидел в кабинете и листал сборник стихов Данте Габриэля Россетти. И нашел стихотворение о волшебном камне, обладавшем способностью заключать в себе духов. Тут же он вспомнил «Сказку о рыбаке» из собрания «Тысяча и одной ночи» – и, как он потом вспоминал, план новой книги мгновенно обрисовался перед его внутренним взором. Книгу Энсти сел писать летом 1899. Писалось ему легко и радостно – быть может, как ничто другое, недаром в автобиографии он вспоминал об этих днях с таким теплым чувством [166] . Потому, наверное, и роман «Медный кувшин» [167] вышел легким и веселым, а успех его превзошел успех «Шиворот-навыворот». Правда, это можно было сказать только об Англии – в Америке книгу приняли куда холоднее, издатель прислал Энсти вырезку из нью-йоркского журнала, язвительно писавшего, что «один парень, поумнее Энсти, рассказал эту историю в сказке из «Тысячи и одной ночи» тысячу лет назад, и получилось это у него куда лучше» [168] .

Нашему читателю роман «Медный кувшин» (1900), безусловно, напомнит повесть Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч». Сходство между этими произведениями настолько очевидно, что можно с уверенностью сказать: Лагин был знаком с романом Энсти, переведенным на русский в 1902 г. (Гопман)

В. Гопман. Как стать счастливым. Вариант писателя Т. Энсти (2012)

***

Лагин Л., Lagin Lazar Старик Хоттабыч. The old genie hottabych. На английском "гений" и "джинн" имеют сходное написание.

***

Л. Лагин. Глупое желание. Сказка. (Первый подход писателя к "Старику-Хоттабычу". Шахтер находит кольцо, вызывает духа, исполняются все желания советского шахтера, кроме одного: вызвать в шахту Председателя профкома). -

В небольшом сатирическом рассказе Лазаря Лагина «Глупое желание» (1935) забойщик Кузьма стал обладателем простенького оловянного колечка. Но как оказалось, совсем не простое это колечко, а волшебное. Как повернешь его на пальце, появляется вдруг дух и выполняет любое его желание. Вот поэтому вскоре и стал Кузьма жить в новом доме с палисадничком и ходить в новом костюме. Жену заимел красивую, даже родителей вернул ему с того света дух. Но вот чего не смог сделать этот самый дух, так заставить спуститься в забой представителя угольного профсоюза. Бюрократия оказалась сильнее волшебного существа.

***

СХ. 1958

LIX. «Селям алейкум, Омарчик!»

– Именно о нём, о презренный отрок! О Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!

– Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный, – спокойно возразил Волька. – А что касается вашего Сулеймана, то дни его ни в коем случае продлиться не могут. Это совершенно исключено: он, извините, помер.

– Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!

– Напрасно злитесь, гражданин. Этот восточный король умер две тысячи девятьсот девятнадцать лет назад. Об этом даже в Энциклопедии написано.

*

– Но-но-но! – сказал он, хитро прищурившись и внушительно помахивая крючковатым, давно не мытым пальцем перед лицом Жени, который спешно спрятал крышку в карман. – Но-но-но! Не думаешь ли ты перехитрить меня, о презренный молокосос?.. Проклятая память! Чуть не забыл: тысячу сто сорок два года тому назад меня точно таким способом обманул один рыбак. Он задал мне тогда тот же вопрос, и я легковерно захотел доказать ему, что находился в кувшине, и превратился в дым и вошёл в кувшин, и этот рыбак поспешно схватил тогда пробку с печатью и закрыл ею кувшин и бросил его в море. Не-ет, больше этот фокус не пройдёт!

/Сказка о рыбаке/

40 г. — 3000 и 1119 лет

51 г. — 2919 и 1119 лет

53 г. — 2919 и 1119 лет

55 г. — 2919 и 1119 лет

56 г. — 2919 и 1119 лет

58 г. и все последующие — 2919 и 1142 года

***

— Знай же, о недостойный юнец, что я один из джиннов, ослушавшихся Сулеймана ибн Дауда — мир с ними обоими!. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот привёл меня насильно, ведя меня в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, призвал против меня на помощь Аллаха (?) и предложил мне принять его веру (?) и войти под его власть, но я отказался. И тогда он велел принести этот кувшин и заточил меня в нём…

***

Согласно Корану, Сулейман был сыном пророка Давуда. От своего отца он усвоил множество знаний и был избран Аллахом в пророки, причем ему была дана мистическая власть над многими существами, включая джиннов. Он правил огромным царством, которое на юге простиралось до Йемена. В исламской традиции Сулейман известен своей мудростью и справедливостью. Он считается образцом правителя. Не случайно многие мусульманские монархи носили его имя. Исламская традиция имеет некоторые параллели с Аггадой, где Соломон представлен как «мудрейший из людей, который мог говорить со зверями, и они подчинялись ему»

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B...

Кольцо царя Соломона

В книге «Ошер Авот» рава Ашера Волынца (с. 18) приводится следующий рассказ:

Однажды с балкона своего дворца царь Шломо увидел человека, одетого в золотой халат. Царь приказал слугам привести того к нему в палаты и спросил: откуда у него столько денег, что он может позволить себе столь великолепные наряды? Человек объяснил: он известный ювелир, к нему приезжают богачи со всего мира, чтобы он изготовил для них изысканные украшения.

Тогда царь Шломо приказал ювелиру сделать для него такое кольцо, глядя на которое человек сможет измениться. Если был веселым, сможет сразу стать грустным. Если был грустным, то в одно мгновенье сможет стать веселым. А на работу отвел ему три дня. Время прошло, но ювелир не справился. Он сделал кольцо, но не сумел разработать чудодейственных эффектов.

По дороге к царю ювелир встретил Рехавама, сына Шломо, который спросил его о причине его подавленности. Услышав рассказ ювелира, Рехавам посоветовал ему вырезать на кольце три буквы — гимель, заин, йуд — которые являются аббревиатурой, сокращением слов гам зэ йаавор — «и это пройдет». Так Рехавам попытался утешить ювелира, намекая, что об этой неудаче он скоро забудет. Ну, а царю Шломо эта идея как раз понравилась и работой ювелира он остался доволен.

К сожалению, источник этой истории неизвестен. А в издании «Синай» Мосада рава Кука (№108) приводится несколько еще более красочных историй о кольце царя Шломо, но вновь без каких-либо ссылок на источники. Что ставит под сомнение истинность этих историй.

Единственным надежным источником, рассказывающим о кольце царя Шломо, является талмудический трактат Гитин (68 б). Там сказано лишь, что это было кольцо, на котором было написано имя Всевышнего, и с помощью этого кольца Шломо мог контролировать главу духов Ашмедая. Ашмедай подчинялся ему все семь лет, пока Шломо возводил Иерусалимский Храм. Когда же Шломо опрометчиво освободил узника, Ашмедай забросил царя за тридевять земель. Кольцо же было выброшено в море.

На этом повествование Талмуда заканчивается, а продолжение истории нам рассказывает Рама ми-Фано в своем труде «Эм коль хай». Кольцо было проглочено рыбой. Возвращение заняло у Шломо три года. И эти три года были наказанием за нарушение трех запретов, которые обязан соблюдать царь: не умножать жен, коней и золото (Дварим17:16, 17).

Возвращаясь, Шломо был вынужден как-то зарабатывать на жизнь. Дорога домой проходила через страну Амона, там Шломо предложили работать среди прислуги царя амонитян. Там его заметила Наама, дочь местного царя, и через некоторое время пожелала выйти за него замуж. Но царю эта идея не понравилась и, чтобы лично не проливать крови дочери, он приказал отвести Нааму и Шломо в пустыню, чтобы они умерли от голода. В поисках еды они набрели на рыбаков и купили у них рыбу. Разрезав рыбу, Наама обнаружила кольцо, и это означало, что скоро они вернутся в землю Израиля и Шломо вновь воссядет на престол.

А теперь, скорое всего, расстрою Вас. Если Вы читали ответы на вопросы, существовала ли царица Савская и почему царь Шломо обратился к царю демонов, а не к Всевышнему, то знаете, что в таких случаях предпочитаю прямолинейность. О чем речь? Дело в том, что Маараль из Праги («Хидушей Агадот» на трактат Гитин) поясняет, что этот рассказ не следует понимать дословно. Каждый его персонаж и элемент несет в себе намек на различные духовные понятия.

(Уж слишком долго Ашмедай — глава всех духов и демонов — не замечал, что ему подменили воду вином. В результате чего опьянел и попал в ловушку. А потом царь Шломо — мудрейший среди всех, живших на земле, — опрометчиво освободил его, дав Ашмедаю свое кольцо. А ведь имя Ашмедая свидетельствует само за себя: «лэашмид» означает «уничтожить»).

Как упоминалось выше, на кольце было начертано имя Всевышнего — Шем а-Мефораш. Какое именно Имя: 12-тибуквенное, 42-хбуквенное или 72-хбуквенное? Скорее всего, четырехбуквенное. Маараль утверждает, что с помощью образа кольца с выгравированным Именем мудрецы хотели передать нам идею о двейкуте (буквально: «прилепление») — наиболее крепкой связи между человеком и Творцом.

Пока на всех уровнях — физических действий, мысли, души и сердца — царь Шломо был со Всевышним, он мог воздействовать на весь мир. Он был властен не только над материальными созданиями, но и над духовными субстанциями. Но, как только связь с Творцом ослабла, влияние на все миры тоже ослабло.

Там, в истории с Ашмедаем, сказано, что шед (бес) сидел на цепи и беспрекословно выполнял все распоряжения Шломо. Эти семь лет царь Шломо возводил Иерусалимский Храм. И все семь лет даже не пил вина, чтобы не отвлекаться от достижения цели.

Но после окончания строительства Шломо женился на Батье, дочери египетского царя Шишака. Это был очень проблематичный брак с точки зрения Закона, и многие беды — не только Шломо, но и всего еврейского народа — мудрецы связывают именно с этим браком. По-видимому, эти (и другие) события, ослабили связь Шломо с Творцом, что мудрецы и передали нам через образ таинственного кольца).

https://toldot.com/urava/ask/urava_10512.....

А еще были Гинцбурги: Гирша Абрамович — владелец гостиницы на Нижне-Петровской улице в доме Кагана, Ицек Абрамович — владелец кожевенной торговли на улице Офицерской в доме Карлина, Мовша-Лейб Залманович — тоже кожевенная торговля, но уже на Подвинской улице в доме Витенберга.

Отца будущего писателя среди всех этих Гинзбургов не было. Во всех многочисленных публикациях о Л. Лагине он назван (со слов его дочери) всего лишь плотогоном. Не знаете, что это за профессия такая? Эти люди занимались перегонкой плотов из бревен по большим рекам из мест заготовки древесины до мест ее переработки или перегрузки на другие виды транспорта. Дельцов-заготовителей привлекала дешевизна этого способа, а поэтому он широко использовался и на Западной Двине. Это, без сомнения, была очень опасная работа, требовавшая от плотогонов большой физической силы, ловкости и выносливости. И хоть они нередко при этом получали серьезные травмы, добровольно никто не уходил: здесь платили побольше, чем на заводах и фабриках. И именно здесь могли больше заработать многочисленные и вечно конкурировавшие друг с другом ремесленники: сапожники, шорники, портные и т. д. Но вот первая загадка в биографии Лазаря Лагина: в автобиографии, написанной в 1933 году, он утверждал, что родился в «семье служащего — продавца в магазине железно-скобяных изделий». Так причем здесь плотогон? Или плотогоном отец писателя был до того, как стал продавцом?

Первенец у Иосифа Файвелевича (Файбышевича) и Ханы-Двой-ры Лазаревны (Лейзеровны) Гинзбургов родился 21 ноября (по новому стилю — 4 декабря) 1903 года. Его назвали Лазарем — в честь деда, маминого отца. Потом у супругов появилось еще несколько детей: сыновья Файвель, Шевель, Давид и дочь Соня. Вторым по старшинству был Файвель, родившийся в Витебске два года спустя после Лазаря. Он, как и Шевель, стал инженером, самый младший — Давид, родившийся в 1917 году уже в Минске, — литературоведом. По словам дочери Лазаря Иосифовича Н. Лаги-ной, ее дядя «был очень крупный ученый, трагически ушедший из жизни в двадцать четыре года, но и по сей день остающийся одним из самых уважаемых в нашей литературе исследователей творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина». Единственная работа Д. Гинзбурга, которую мне удалось отыскать, была опубликована в 4-м томе «Трудов Московского государственного института истории, философии и литературы» и называлась «"История одного города" Салтыкова-Щедрина» (филологический факультет, стр. 87-134). В ней анализируются отношения писателя с самодержавием, либералами и народом, описываются градоначальники, положение России в 1860-е годы. Судя по этой публикации, Д. Гинзбург, возможно, преподавал в этом вузе. Что касается его смерти, то здесь не совсем ясно: то ли он погиб во время Великой Отечественной войны, то ли в том же 1941 году произошел какой-то несчастный случай. Но на сайте «Память народа» упоминание о нем я не нашел.

Где жили Гинзбурги в Витебске, достоверно тоже неизвестно. Широко гуляющая версия о том, что будто бы на Подвинской улице, документального подтверждения не имеет и является несомненной выдумкой одного из первых биографов писателя. Более поздние из них эту информацию переписывали (и переписывают до сих пор!) без всякого сомнения в ее правдивости. А некоторые из них даже пошли дальше: «нашли» сам дом (правда, по другой версии, дом, где будто бы жили Гинзбурги, не сохранился и на его месте сейчас находится «Николаевский хуторок»). Сам Лазарь Иосифович об этом воспоминаний не оставил, так что о его витебском детстве достоверно ничего не известно. Правда, кое-что о нем рассказала дочь Наталья, кандидат искусствоведения, о которой речь впереди: «Праздничное блюдо в семье — драники (картофельные оладьи). По воскресеньям Лагины ходили к богатому соседу покушать квашеную капусту. И однажды взяли с собой старшенького — Лазаря. Сосед спросил: «Мальчик, хочешь мандарин?» Лазарь подумал: «Откажусь для начала, а уж как будут уговаривать»... И сказал: «Спасибо, что-то не хочется». Уговаривать не стали. Мандарин он попробовал ох как не скоро. Запомнил: захотел чего-то — не выпендривайся».

В Витебске Гинзбурги прожили несколько лет. Сколько? Достоверно тоже не известно. Известно точно, что второй по старшинству сын супругов Файвель, названный так в честь деда отца, родился два года спустя после Лазаря, то есть в 1905 году. Годы рождения остальных детей Гинзбургов достоверно установить не удалось. Что же касается переезда семьи в Минск, то есть предположение (ничем не доказанное), что это состоялось в 1908 году. В нынешней столице Белоруссии Гинзбург-старший будто бы открыл свой собственный магазин и по-прежнему торговал железно-скобяными изделиями.

В Минске Гинзбурги жили в Раковском предместье, напротив хоральной синагоги. Как и в Витебске, жили бедно, еле сводили концы с концами. Глава семейства потом, когда уже старший его сын обосновался в Москве, тоже переехал туда, закончил специальные курсы и работал в типографии газеты «Известия», заслужив славу самого грамотного наборщика в столице.

В Минске Гинзбурги прожили несколько дольше, чем в Витебске. Именно в будущей столице БССР/Беларуси с будущим писателем произошли многие важные события.

Первые шаги

Как и все мальчики-евреи, Лазарь Гинзбург первоначальное образование получил в хедере — частной начальной религиозной школе. Отдавать своих детей сюда было не обязательно, ибо никакого официального образования это не давало. Но все родители считали своим долгом это сделать обязательно. У евреев образованию всегда традиционно уделялось большое внимание. И, какое бы трудное материальное положение в семье ни было, хедер посещали практически все мальчики в возрасте от семи-восьми до двенадцати-тринадцати лет. Светские предметы здесь не изучали, а только грамматику иврита и идиш. Тору, историю еврейского народа, географию Эрец-Исраэля, в редких случаях — русский язык. Качество полученного образования, как и в любой светской школе, во многом зависело от уровня подготовки и педагогического таланта самого учителя (меламеда). Те семьи, которым позволяли средства, могли обучать детей дома, для чего персонально приглашали того же меламеда или раввина. Еще более состоятельные люди вообще могли дать детям серьезное домашнее образование, готовили, например, для поступления в гимназию или реальное училище. Но торговец скобяными изделиями Иосиф Гинзбург к числу ни тех, ни других явно не принадлежал. Так что, скорее всего, маленькому Лазарю хедер все же приходилось посещать, хотя сам писатель об этом нигде не упоминал. Свидетельствует об этом и то, что он достаточно хорошо знал идиш и в какой-то степени иврит, а также Тору.

Более обстоятельное образование еврейские мальчики могли получить в светском государственном учебном заведении, например, в гимназии или в реальном училище. Но для поступления туда евреев была установлена так называемая «процентная норма»: одно, два (в редких случаях три) места на класс. И могли в это число попасть только очень хорошо подготовленные дети. Гораздо проще было стать учащимся одного из городских училищ. В Минске в предреволюционные годы таковых было три, причем с 1912 года они уже стали называться Высшими начальными городскими мужскими училищами. Их полный курс был рассчитан на четыре года. Здесь преподавали Закон Божий, русский язык и словесность, арифметику и начало алгебры, геометрию, географию, отечественную историю со сведениями из всеобщей истории, естествознание и физику, рисование и черчение.

В каком иэ этих училищ учился Лазарь Гинзбург, неизвестно. Если предположить, что поступить туда он мог с 13-летнего возраста (о чем пишут некоторые биографы писателя, но документальные свидетельства тому пока не найдены), то в течение 1916-1918 годов он мог закончить только два класса этого училища. В 1918 году они были реорганизованы в образовательные школы. Ее и мог закончить будущий писатель в 1920 году (как он писал в автобиографии) с учетом учебных лет в городском училище. Кстати, об этих училищах Лазарь Иосифович как-то высказался с явной иронией. Но полученные в нем знания позволяли ему с 1917 года заниматься репетиторством, что давало некоторую независимость от отца, или просто оказывать помощь семье. Но в августе 1919 года Минск оккупировали польские войска, начались еврейские погромы. Поэтому молодежь (евреи совместно с белорусами) стала создавать отряды самообороны, а спустя какое-то время многие из «боевиков» пошли добровольцами в Красную Армию. Так в 1920 году, уже после окончания школы, в нее вступил и Лазарь Гинзбург. Какое-то время он служил в Воронеже. Но у него неожиданно обнаружили туберкулез и отправили лечиться в один из недавно созданных санаториев в Подмосковье. Назывался он «Подсолнечное», по названию одной из станций Николаевской железной дороги, где санаторий располагался.

История этого одного из старейших лечебных заведений современной России началась в 1910 году, когда известные российские врачи В. Щуровский (1852-1941, лечил Л. Толстого, А. Чехова), А. Вяхирев, М. Майзель и И. Поляков в имении первого из них организовали санаторий для нервнобольных. В первые годы советской власти его, как и само поместье, естественно, национализировали, изменили профиль.

В санатории Лазарь провел осень и зиму 1920/1921 годов, периодически наезжая в столицу. И именно осенью 1920 года произошел случай, о котором с присущими ему юмором и самоиронией рассказач будущий писатель. Ему тогда еще не исполнилось и 17 лет. В короткой и сильно поношенной шинели, в выцветших солдатских обмотках и в порыжевшей белой собачьей папахе на голове он в очередной раз приехал в Москву. «По моссоветовской стороне, напротив тогда еще не построенного Центрального телеграфа (только багровела низенькая стенка его заложенного еще перед Первой мировой войной фундамента), в доме с арочными воротами темнел высокий и узкий вход в столовую анархистов-интериндивидуал истов. К этой загадочной разновидности анархизма я имел не большее отношение, чем остальные посетители. Но здесь можно было без карточек не то за сто тысяч, не то за полмиллиона рублей полакомиться котлеткой из мятого картофеля, — вспоминал Л. Лагин. — Я бы не стал занимать внимание читателя этой ископаемой столовой, если бы по удивительному стечению обстоятельств, какие бывают только в жизни и приключенческих романах, она не стала неожиданной вехой на моем пути в литературу.

Как-то под вечер поздней осенью 20-го года я заметил на косяке двери, ведшей в столовую, небольшое, написанное от руки объявление: «За любую цену куплю «Все сочиненное Маяковским». С предложением обращаться по адресу: Малый Гнездниковский переулок, 9. ЛИТО Наркомпроса, Центральная литературная студия».

Нет, у меня, конечно же, не было этой редкой, вышедшей в 1919 году и моментально распроданной книжки в кирпично-красной тонкой бумажной обложке. Я сам мечтал как-нибудь ее раздобыть. Но наконец-то мне представилась, кажется, возможность увидеть xoti одного живого писателя! ВЛИТО, то есть Литературном отделе Наркомпроса, они, наверное, кишмя кишели.

Несколькими минутами позже я уже был на Малом Гнездниковском. По крутым ступеням я робко поднялся с тротуара прямо в бельэтаж. Рабочий день в ЛИТО кончился. Ни у входных дверей, ни г прихожей никого не было. Я осторожно открыл высокую тяжелую дверь и вошел в ... рай. Ах, какой это был теплый и просторный рай! Огромные ковры почти полностью скрывали изысканный паркетньп пол. Со стены на меня настороженно смотрел с портрета, опершись на тяжелую суковатую трость, какой-то неизвестный мне гражданин

Только значительно позже я узнал, что это портрет Писемского и что написал его Илья Ефимович Репин. У противоположной стены торжественно блестел большой концертный рояль, отражая на своей деке электрическую лампочку, одиноко светившуюся в очень тяжелой хрустальной люстре. Первый увиденный мною в натуре рояль! В комсомольском клубе у нас стояло пианино.

А в дальнем правом углу зала, у высокой тяжелой двери в соседнюю комнату, за утлым дамским письменным столиком сидели два немолодых бородатых человека. Один — со скуластым монголовидным лицом и маленькой бородкой клинышком, другой — с окладистой профессорской бородой. Первого я сразу узнал по фотографиям в журналах. Это был Валерий Яковлевич Брюсов. Я знал, что он уже два года как вступил в партию. Об этом, как о большом политическом событии, рассказал в одном из своих выступлений Анатолий Васильевич Луначарский. Я знал, что Брюсов — известный поэт.

Другой, с профессорской бородкой, и был профессором, фамилию его — Сакулин — я узнал позже.

В первые же несколько секунд цель моего визита в ЛИТО была достигнута: я увидел хотя и одного, но зато очень известного писателя. Теперь надо было поскорее сматываться, покуда не спросят, какого черта я без дела и во внеурочное время разгуливаю по пустому учреждению. Но только я повернулся лицом к выходу, как услышал за своей спиной голос Брюсова:

— Куда вы, товарищ? Вы ведь в студию?

Ох, как плохо мне стало! Не отвечать же в самом деле, что я, взрослый человек (мне уже вот-вот должно было стукнуть семнадцать лет), ввалился в этот зал просто для того, чтобы поглазеть на живого писателя!

Брюсов по-своему понял мое смущение.

— Это как раз мы и записываем, — сказал он и поощряюще улыбнулся. — Вы ведь пришли записываться в нашу студию?

— А разве можно в нее записаться? — удивился я. Мысль о том, что и я при желании мог бы записаться в студию, как-то до сих пор не приходила мне в голову.

— Для того и сидим, товарищ, — браво ответил Брюсов, снова улыбнулся и победоносно заметил Сакулину:

— Вот видите, Павел Никитич, а вы предлагали уходить. — И, чуть заметно подмигнув мне, добавил:

— А у нашего молодого человека, не застань он нас сейчас, быть может, совсем по-другому повернулась бы жизнь.

Слово «товарищ» Брюсову, видимо, очень нравилось. Он произносил его с нескрываемым удовольствием.

Я сел на самый краешек обитого штофной тканью стула с очень высокой спинкой и стал сосредоточенно разглядывать побелевшие от непогод носки моих зашнурованных бечевкой ботинок. Хорошо, что хоть обмотки были в порядке. Они имели отвратительную привычку разматываться в самые неподходящие моменты жизни.

Брюсова определенно растрогало мое смущение:

— Вам повезло, — сказал он, глядя на меня озорными, чуть косо поставленными глазами. — Опоздай вы на пять минут, и вам пришлось бы отложить вступление в студию до будущей осени. Мы с Павлом Никитичем принимали сегодня в последний раз.

Все было кончено. Я умер бы от стыда, если бы после этих любезных слов осмелился признаться в истинной цели своего визита. Я молчал. Я никак не мог придумать приличную форму отступления.

— Поэт? — с какой-то странной интонацией осведомился Брюсов. Так спрашивают люди, готовые к самому худшему ответу.

— Раньше писал стихи. Теперь бросил, — ответил я, довольный, что не надо было врать.

Брюсов обрадовался:

— Загадочный, невозможно загадочный молодой товарищ! — снова заулыбался он мне и даже зажмурился от удовольствия. — Все, ну аб-со-лют-но все пишут стихи. И вдруг появляется совершенно нормальный молодой человек, который стихов не пишет!.. Это же форменное чудо! Да вы знаете, — спросил он у меня с комическим ужасом, — сколько сейчас в России поэтов?

Я молча пожал плечами.

— Двадцать тысяч одних зарегистрированных!

Он был полон симпатии ко мне и благоговения.

От столь неожиданной похвалы я осмелел. Но, конечно, продолжал молчать.

— А что же вы пишете, если не секрет? — спросил Брюсов после некоторой паузы. Возможно, я своей неболтливостью производил на него все более выгодное впечатление.

— Сказки, — ответил я и тут же почувствовал, что иду ко дну. — Сатирические сказки.

Дернул меня черт ляпнуть «сказки! Не сказки, одну-единственную сказку я написал.

— Вы их принесли с собой?

— Я ее помню наизусть, — пролепетал я, позабыв о множественном числе.

И прочитал взахлеб свою сказку «Про козу с принципами». Я громил в ней меньшевиков, эсеров, кадетов и в самом неприглядном и смешном виде выставлял ведущих деятелей Антанты.

Прочел, покраснел и в ожидании бурных восторгов принялся еще тщательнее прежнего разглядывать носки моих ботинок.

Никаких восторгов, ни бурных, ни приглушенных, не последовало.

— Ну, а из ваших стихов вы что-нибудь помните ? — спросил Брюсов после некоторой паузы. «Провалилась моя сказочка!» — догадался я, и так мне стало жалко себя, что поднялся со стула, чтобы с гордо поднятой головой человека покинуть помещение. А перед тем как закрыть за собой дверь, крикнуть им в лицо, что я вовсе и не собирался поступать в их студию! Очень она мне нужна!

Но Брюсов (я только потом вспомнил, что в его раскосых глазах, кажется, снова мелькнул добродушно-лукавый огонек) явно не догадался о бушевавших в моей юной груди чувствах.

— Правильно! — сказал он. — Стихи всегда надо читать стоя.

Вот и уходи после таких благожелательных слов. Пришлось оставаться и читать стихи.

Первое, кажется, называлось «Наш май», и начиналось оно так: С катушки утра, день, наматывай На город солнечные нити! На фоне улиц грязно-матовом Алей, гуди, рабочий митинг.

А вот как второе мое стихотворение называлось и начиналось, я за давностью лет уже забыл. Помню, что кончалось оно четверостишьем: И какая-то нескладная На тепле от солнца жмурится. Вся от грязи шоколадная И мокренькая улица.

— А что, — сказал Брюсов Сакулину, непонятно улыбнувшись. — Рискнем, Павел Никитич, примем?

— Рискнем, — довольно равнодушно согласился Сакулин...

Я вышел на улицу в полном смятении: за что же меня в конце концов приняли в студию? За то, что написал сказку, которая им, кажется, не понравилась, или за то, что бросил писать стихи, которые, кажется, понравились?

Еще за какие-нибудь полчаса до этого совершенно свободный от обязательств перед отечественной литературой, я сейчас был не столько счастлив, сколько ошарашен необыкновенным поворотом в моей судьбе. Сколько беспокойных часов провел я в совсем юные свои годы в пламенных мечтах о писательской карьере! И вдруг вот она, совсем рядышком, давно желанная, сказочно прекрасная моя судьба: учись (и не где-нибудь, а в Центральной литературной студии!), старательно слушай преподавателей, прилично сдай выпускные экзамены — и ты писатель!»

В этой литературной студии училось 10-15 человек. Никого более известного, чем Л. Лагин, она, похоже, так и не дала. И проучился юный красноармеец в ней даже не полный курс, а всего несколько месяцев. Зато какие учителя были там у Лазаря Иосифовича! Валерий Брюсов, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Михаил Гершензон. Даже менее известные — П. Сакулин и В. Переверзев — чего стоят!

Павел Никитич Сакулин (1868-1930) был доктором словесности (1913), почетным членом Государственной академии художественных наук (1927), действительным членом (академиком) АН СССР (1929), в последний год жизни — директором Пушкинского дома.

Валерьян Федорович Переверзев (1882-1968) тоже был членом Государственной академии художественных наук (1922), а также профессором Московского университета (1921-1933), Института Красной профессуры (1928-1930), Московского института философии, литературы и искусства (1934-1938), членом редколлегии «Литературной энциклопедии», автором работ о древней русской литературе, творчестве Н. Гоголя и Ф. Достоевского.

Нетрудно себе представить, какие блестящие лекции выслушивал будущий писатель. Не тогда ли он по-настоящему понял, что такое образование и как ему тогда его не хватало? «Не знаю, сколько в нашей студии было слушателей. Не помню, чтобы вывешивался список принятых. Никаких анкет мы не заполняли. Собирались в комнате по соседству с уже описанным мною главным залом ЛИТО. Судя по всему, это был служебный кабинет Брюсова. Валерий Яковлевич заведовал тогда ЛИТО Наркомпроса, — вспоминал впоследствии Лазарь Иосифович. — Большинство рассаживалось по обе стороны длинного, крытого зеленым сукном стола. Остальные устраивались в тени, в мягких и глубоких темно-зеленых кожаных креслах, расставленных вдоль стен.

Нашим профессорам не было необходимости повышать голос при чтении лекций. И так хорошо было слышно. Студийцы негромко задавали вопросы, и отвечали им тоже не повышая голоса; уютным желтоватым кругом, оставляя остальную часть комнаты в еще более уютной полутени, етруился из-под большого круглого абажура на стол удивительно домашний и успокаивающий свет электрической пампы. Было упоительно, расслабляюще тепло...

И меня неизменно и нещадно клонило ко сну. Я, разумеется, говорю о себе, только о себе. Господи, как мало я был тогда подготовлен к слушанию наших лекторов, лучших лекторов, которых нам тогда могла предложить Москва! Мне почти все было неинтересно и, что греха таить, непонятно. Я понятия не имел и об элементарном гимназическом курсе теории и истории литературы, а Андрей Белый читал нам специальный курс о русском ямбе, о ямбе, который я даже под угрозой расстрела не смог бы отличить от хорея. Сакулин вел курс «Русский романтизм», подвергал, к примеру, тончайшему и подробнейшему анализу творчество Одоевского, я же не решил для себя, прав или не прав Писарев в его смелых и патетических писаниях о Пушкине.

Михаил Осипович Гершензон читал лекции по истории литературы, но я никогда до этого не думал, что лекции на такую ясную тему можно так усложнять и оснащать кучей заведомо идеалистических откровений.

Я помню лекцию Переверзева о «Ревизоре». Это была, пожалуй, одна и единственная, в которой я более или менее разобрался.

Сколько я посетил лекций? Как часто происходили занятия в студии? <...> Мне в студии было все же не по себе. По-мальчишески самолюбивый, я стеснялся своей удручающей теоретической неосведомленности, боялся осрамиться перед куда более просвещенными и активными студийцами. Тем более что как бывший ученик плебейского четырехклассного Высшего начального училища, я в них за двадцать саженей чуял исконных врагов — гимназистов».

Встречи с Владимиром Маяковским

Литературная студия В. Брюсова запомнилась будущему автору «Старика Хоттабыча» еще и первой встречей с Владимиром Маяковским. Произошло это осенью 1920 года. Вот что он вспоминал по этому поводу: «Я уже почти окончательно решил распрощаться со студией, когда неожиданное событие вознаградило меня за все предыдущие тоскливые вечера.

Усаживаясь как-то перед началом занятий в свое привычное кресло между дверью и окном, я заметил двух неизвестных. Это определенно не были студийцы. Это тем более не были лекторы. Для нашей профессуры они были слишком молоды. Почти одногодки — лет по двадцать семь-двадцать восемь, никак не более. Они сидели, беззаботно свесив ноги, на том самом утлом дамском письменном столике, за которым восседали Брюсов и Сакулин, когда принимали меня в студию. Сидели, сдержанно веселились, по-мальчишески болтая ногами, и изредка обменивались явно ехидными репликами, нашептывая их друг другу на ухо.

Один из них высокий, стриженный под машинку, с энергично выступающим подбородком, другой ростом пониже, атлетически сложенный, подвижный, как ртуть, с головой лысой, как колено.

Судя по их лицам, им обоим было что возразить лектору. А лектором в тот вечер был Гершензон. Перед ним лежал на столе листок бумаги с планом лекции, но он на листок не смотрел. А смотрел он, и со все возрастающим раздражением, на перешептывавшихся незнакомцев. Нет, они, упаси боже, нисколько не шумели. Они перешептывались совершенно бесшумно, но можно было догадаться, что они прохаживаются на его счет.

Говорят (лично я ни тогда, ни когда-нибудь потом этим вопросом не занимался), что у Гершензона было что сказать нового и интересного насчет творчества Тургенева, о котором в тот вечер шла речь.

Гершензон, это мы видели все, весь напружинился, глаза его свирепо сузились, но он сделал над собой усилие и, стараясь не смотреть на дерзких незнакомцев, продолжал лекцию таким спокойным голосом, словно их и в комнате не было.

Внешне все шло в высшей степени благополучно. Но только Гершензон заговорил о роли вдохновения в творчестве Ивана Сергеевича, как один из незнакомцев, тот, который повыше, громким, хорошо поставленным басом подал реплику:

— А по-моему, никакого вдохновения нет.

Гершензон высоко поднял брови, словно только теперь заметил присутствие в комнате посторонних, и еще более ровным голосом возразил:

— Вы бы этого не сказали, если бы занимались искусством.

Незнакомцы еще больше развеселились, и тот, кто подал первую

реплику, подал вторую:

— Не скажите. Пописываю.

— Значит, неважно пописываете.

— Не могу пожаловаться. Говорят, в общем, не очень плохо.

Тут второй незнакомец, который пониже, совсем развеселился, от полноты чувств звучно хлопнул товарища по коленке и воскликнул:

— Разрешите представить: Владимир Владимирович Маяковский!

Маяковский в свою очередь хлопнул его по коленке:

__ А это Виктор Борисович Шкловский!

Вот это была сенсация! Гершензон, чувствуя, что все наше внимание обращено на гостей, самолюбиво закруглил лекцию. <...>

Не помню уже, почему Маяковский решительно отказался читать нам стихи. Кажется, из-за только что перенесенной болезни».

Следующая встреча Лазаря Гинзбурга с Владимиром Маяковским состоялась шесть лет спустя, осенью 1926 года, в Воронеже, где в это время будущий автор «Старика Хоттабыча» проходил службу в Красной Армии. Вот как он об этом рассказал писателю М. Лезинскому: «Был вечер встречи с Маяковским, и, как обычно, на этом вечере все графоманы города могли читать свои стихи перед строгим мэтром. Я прочитал отрывок из своей огромной поэмы и небольшое стихотворение на закуску. Владим Владимыч все внимательно выслушал, скептически посмотрел на меня и сказал: «Ваша поэма родилась не из сердца. Это, батенька, литературщина. Своими глазами надо смотреть на окружающий мир, а не через пенсне классиков. А вот маленькое ваше стихотворение мне, как ни странно, понравилось...

— А что это было за стихотворение, которое понравилось Владимиру Маяковскому?

— Стихотворение называлось «Отделком» — командир отделения. Из жизни, так сказать, взятое: было это в 1926 году в Ростове, и был я тогда военным человеком. После творческого вечера Маяковского я еще несколько раз встречался с Владимиром Владимировичем, и однажды он пригласил меня к себе домой. Представляете мое волнение, когда я летел к нему?

— Очень даже представляю.

— Пришел к нему, чинно разделся, вытер ноги о половичок и...не знаю, что дальше делать.

Маяковский ухмыльнулся, заметив мое замешательство:

— Что ты там, Лазарь, казенный паркет протираешь? Проходи!

Прошел. Он меня, как маленького, к столу подводит. А на столе, в хрустальной вазе, высится горка мандаринов. Живут же люди! Маленьких таких, красно-желтеньких мандаринчиков... Так мне захотелось впиться зубами в этот шарик мандаринский, аж в горле запершило, — у нас в полку щи да каша, вот и вся солдатская пища наша. А мандарины и апельсины почему-то считались буржуйским лакомством.

Маяковский заметил мои перекатывающиеся желваки, придвинул ко мне вазу.

— Жми, Лазарь, на всю катушку!

Проглотил я слюну и ответил:

— Спасибо. Не хочу.

Маяковский презрительно посмотрел на меня:

— Спасибо — не хочу? Или — спасибо, неудобно?

Тут я не выдержал:

— Хочу. Владимир Владимирович, очень хочу!

— Вот и делай, что хочешь, интеллигент с ружьем!

И стал я уплетать мандарины, только за ушами трещало. Маяковский засмеялся довольный:

— Вот теперь, святой Лазарь, я окончательно убедился, что писать ты будешь! Страсти не должны нас подавлять, надо давать им выход».

Владимир Маяковский не дожил, к сожалению, до появления «Старика Хоттабыча». Интересно, какую бы оценку он дал этому творению своего «крестника»?

Встреча с Виктором Шкловским

Знакомство с будущим знаменитым писателем, литературоведом, критиком, киноведом и сценаристом, одним из ключевых фигур русского формализма Виктором Шкловским (1893-1984) у Лазаря Гинзбурга произошло в тот самый день осенью 1920 года, что и с В. Маяковским. Вот что будущий автор «Старика Хоттабыча» вспоминал об этом: «Потом несколько человек увязались провожать Маяковского, а я пошел провожать Шкловского. Я и сейчас, когда нас, уже давно немолодых, разделяет с Виктором Борисовичем всего каких-нибудь одиннадцать неполных лет, гляжу на него с таким же восхищением, как тогда, в далеком двадцатом году, когда нас разделяло целых одиннадцать лет. А тогда, провожая его, я изо всех сил старался показать себя с самой блестящей стороны. Боюсь, что в тот поздний сырой безлюдный московский вечер я позволял себе острить более часто, чем это нужно было молодому человеку, которому все же не хватало нескольких недель до семнадцати лет. Так я по сей день и не пойму, что же побудило Виктора Борисовича пригласить меня заглянуть к нему в Строгановское училище утром следующего дня.

Мы расстались на Рождественке, у кованых ворот Строгановского училища, где сейчас Архитектурный институт.

Я очень боялся опоздать и, видимо, поднял Виктора Борисовича с постели. Он вышел ко мне навстречу, зябко кутаясь в теплый халат, заспанный, но вполне радушного гостеприимства. Из темной-пыльной и пронзительно холодной прихожей он проводил меня в большую, высокую, давно нетопленную комнату и усадил на табуретку возле заваленного бумагами не то чертежного, не то кухонного стола.

Шкловский подвинул себе другую табуретку и спросил, над чем я хотел бы работать. Я даже не сразу понял, о чем идет речь. Потом понял, и я, несмотря на холод, царивший в комнате, облился потом. Не было никаких сомнений, Шкловский почему-то решил, что я собираюсь посвятить свою жизнь теории литературы. А я, бедный, думал, что просто понравился ему как интересный собеседник.

И тут снова сработала моя проклятая деликатность.

Мне бы честно повиниться, что произошло явное недоразумение, что меньше всего в жизни я мечтал о карьере теоретика литературы, а я замялся, покраснел, промычал что-то нечленораздельное. Чтобы подбодрить меня, Шкловский разъяснил свой вопрос:

— Ну, скажите, какая книга вас давно увлекает? Какую книгу вы особенно любите перечитывать?

И, словно кидаясь в прорубь, я буркнул: «Тысяча и одна ночь». Шкловский ужасно обрадовался: как раз «Тысяча и одна ночь» представляет собой незаурядный интерес для формального разбора. Добавил что-то насчет «приема задержания» и «параллелизма композиции и сюжетных ходов» и заметил, что я, кажется, не очень понимаю, что кроется под этими терминами. Горячо извииился, выкатился ич комнаты и через минуту вернулся с книжкой в тонюсенькой кирпич-но-красной обложке.

У меня замерло сердце. Мне показалось, что это «Все сочиненное Маяковским» и что неизвестно за какие заслуги Виктор Борисович собирается мне эту книжку подарить.

Оказалось, что Шкловский и в самом деле хотел мне подарить эту книж ку, но называлась она «Поэтика» и представляла собой сборник членов общества ОПОЯЗ (Общество изучения поэтического языка — А. П.).

Он показал мне в ней свою статью. Ее название произвело на меня большое впечатление: «Искусство как прием». Раз прием, то все дело в том, чтобы приемом овладеть, хорошенечко потренироваться в применении приема, и перед тобой широкие просторы писательской деятельности без всяких там вдохновений и прочих старорежимных выдумок. Заголовок мне пришелся по душе. А Шкловский, не откладывая дело в долгий ящик, стал исписывать мелким, не очень разборчивым почерком все четыре стороны обложки, все места, свободные от печатного текста, методическими указаниями, разъяснениями и пояснениями, которые должны были помочь мне достойно справиться с научным разбором того, как построена «Тысяча и одна ночь».

Еще тогда было не поздно признаться, что гостеприимный и высоконаучный собеседник ошибается, видя во мне прозелита литературоведения. Но по мере того как книга покрывалась подробнейшимг рукописными добавлениями, мне стало казаться, что дело это не такое уж трудное и достаточно привлекательное. «Почему не попытаться? — грусливо думал я. — В конце концов все может быть решено к обоюдно му удовольствию и в то же время не без пользы для литературы».

Каким-то вороватым краешком воображения я даже видел другой, еще не изданный сборник и в нем мою статью под скромным, но полным научного достоинства заголовком: «О том, как построена "Тысяча и одна ночь"».

В самом деле, чем черт не шутит! Ведь если на то дело пошло, я уже почти разобрался в том, что значит мудреное слово «обрамление».

И все же я честно делал все, чтобы отогнать от себя это заманчивое и зазорное видение. Но пока я боролся с собой, Виктор Борисович успел исписать все чистые места в «Поэтике» и без лишних слов вручил ее мне как руководство к действию. Он торопился. Ему нельзя было опаздывать в дом Лобачева получить продуктовые карточки.

Он встал. Встал и я, но он что-то вспомнил, снова усадил меня, сказал: «Одну минуточку!», сбегал в соседнюю комнату и вернулся с чистым типографским бланком Петроградского общества изучения поэтического языка ОПОЯЗ. Раздвинув на столе бумажные залежи, он снова присел и быстренько, стараясь писать как можно более разборчиво, выписал мне мандат, из которого следовало, что я — московский представитель Петроградского общества изучения поэтического языка и что ко всем лицам, организациям и учреждениям просьба оказывать мне в выполнении возложенных на меня обязанностей всяческое содействие, что было засвидетельствовано личной подписью председателя ОПОЯЗ В. Шкловского».

Когда и как прояснилась эта история, Л. Лагин не написал. Хотя в обшем-то нетрудно это представить: пока будущий писатель не обосновался в столице, где мог встретиться с проживавшим в Ленинграде В. Шкловским, дело повисло. Виктор Борисович, наверное, долго недоумевал, куда это пропал им найденный представитель. А тот, в это время уже перебравшийся в Минск, там о своей миссии, конечно, вскоре вообще забыл. Да и не до литературных изысков было ему в эти годы.

В предвоенные и послевоенные годы Лазарь Лагин и Виктор Шкловский наверняка не раз встречались и беседовали на самые разнообразные темы. Вспоминали ли они неудачную попытку литературоведа приобщить к своему любимому делу юного Лазаря Гинзбурга? Хотя нигде упоминаний об этом не нашел, но уверен: вспоминали! Наверное, даже посмеивались над тем злополучным эпизодом из жизни обоих. Но Шкловский наверняка не упускал случая напомнить о своем литературном чутье, о своем «открытии» будущего популярного писателя. Как он относился к «Старику Хоттабычу»? Об этом можно только строить догадки, ведь его мнения об этой повести мне тоже найти не удалось. Возможно, даже снисходительно: такая «легкая» литература наверняка была «не его». С другой стороны, отрицать популярность повести тоже было глупо.

И вновь Минск

Учеба в Литературной студии длилась недолго. Подлечившись, весной 1921 года Лазарь Гинзбург вернулся в Минск. К этому времени он был уже членом Российской коммунистической партии большевиков, в которую вступил в возрасте 17 лет. Так что партийный стаж Л. Лагина был почти 60 лет! И на всю его дальнейшую жизнь членство в этой организации оказывало большое влияние не только на его взгляды, но и на поступки. На мой взгляд, не всегда хорошие...

«Работал в Центральном бюро Коммунистической партии Белоруссии инструктором АПО (агитационно-пропагандистского отдела — А. П.), — писал Л. Лагин в автобиографии. — С 1921 года был переброшен на комсомольскую работу, был ответственным секретарем Минского бюро евсекции (еврейской секции — А. П.), членом секретариата минской организации комсомола, членом редколлегии органа ЦК комсомола Белоруссии «Красная смена». В 1922 году был переслан на работу в управление Уполнаркомвнешторга при Совнаркоме Белоруссии, где работал секретарем управления и одновременно ответственным секретарем бюро партийной ячейки».

Что такое «евсекция», сейчас знают очень немногие. Так называлась в 1920-е годы еврейская коммунистическая организация при ВКП(б), созданная наряду с другими национальными секциями при Коммунистической партии. Отавной их задачей являлось распространение коммунистической идеологии в среде национальных меньшинств на их родном языке и вовлечение в строительство социалистического общества. Кстати, первая евсекция была организована в июле 1918 года в Орле, а вторая — чуть позже — в Витебске, чем местные коммунисты в 1920-е годы очень гордились. Созданная для подавления проявлений религиозности и «буржуазного национализма» в еврейской среде и стремившаяся заменить еврейскую культуру «пролетарской культурой», евсекция внедряла идеи диктатуры пролетариата в среде еврейского рабочего класса. И встречала большое сопротивление значительной части обществе!, особенно старшего и среднего возраега.

Слово «переброшен» тоже отражает реальность первых лет советской власти. Оно часто употреблялось по отношению к лицам, чей перевод с одного места работы на другое был инициирован вышестоящей организацией или партийными (комсомольскими) органами, а не желанием самого работника. А в том, что 18-летнего партийца «бросили» на комсомол, нет ничего удивительного: кому же еще.если не таким, было учить уму-разуму подрастающее поколение? И вот что примечательно: будущий писатель в партию вступил раньше, чем в комсомол! Обычно это было как раз наоборот. И если ветераном КПСС Лазарь Иосифович себя, естественно, считал и очень этим гордился, то в ветераны Коммунистического союза молодежи как-то совсем не стремился. Вот почему утверждение некоторых его биографов (и дочери, кстати, тоже!), что он являлся «одним из руководителей белорусского комсомола», мягко говоря, не соответствует действительности. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно просмотреть публикации об истории молодежного движения в этой республике. В них такое имя не встречается...

Есть в автобиографии J1. Лагина еще несколько строк, на которые я обратил внимание: член редколлегии органа ЦК комсомола Белоруссии «Красная смена». В первые годы своего существования эта газета выходила на русском языке, но нынешнему поколению людей она известна по тому же названию, но уже на белорусском языке. В нее будущий писатель отправлял свои первые рабкоровские корреспонденции. По сути дела, именно здесь начинался творческий путь будущего писателя Лазаря Лагина.

В 1922-1924 годах главным редактором «Чырвонай змены» являлась одна из первых комсомолок Белоруссии Соня Фрай. Надо же такому случиться: в 1971-1972 годах я переписывался с ней, а в январе 1972 года мы даже встретились в Москве, в гостинице на проспекте Вернадского, где я останавливался тогда во время нескольких пребываний в столице. Мы несколько часов беседовали с ней на разные темы. Точнее, говорила моя собеседница, а я слушал и старался что-то записать. Знал бы я тогда, что эта тогда уже немолодая женщина в свое время наверняка общалась с Лазарем Гинзбургом! Может быть, она могла бы даже что-то интересное рассказать о юном комсомольце и будущем авторе «Старика Хоттабыча».

Лично для меня газета «Чырвоная змена» тоже дорога. Именно в ней 11 мая 1968 года появилась моя первая публикация — небольшой материал под названием «Псторыя стварэння адной каршны». В нем шла речь о том, как, проживая в своем имении под Витебском Здравнево, знаменитый художник И. Репин задумал написать большое живописное полотно из истории этого древнего города. Именно с этой публикации началась моя работа над репинской темой, которая завершилась появлением небольшой книжки «Здравнево. Здесь жил И. Репин» (выдержавшей, кстати, два издания) и нескольких десятков газетных и журнальных публикаций.

Возвращаясь к Л. Лагину, надо отметить, что он, как и абсолютное большинство членов РКП(б) того времени, свято верил в идеалы коммунизма. Его вступление в Коммунистическую партию состоялось исключительно по убеждениям. Никаких преимуществ это членство тогда не давало. А до того времени, когда это надо было делать для продвижения по службе, было еще достаточно далеко. Нет сомнения, что Лазарь Иосифович свято верил в идеалы светлого будущего и был убежденным борцом за новую жизнь. Таким убежденным коммунистом он оставался до последних своих дней. В работе, чем бы ни занимался, свято следовал за «линией партии». Удивительно, но этого умного и хорошо образованного человека, похоже, ничему не научи-

ли ни сталинские репрессии, жертвой которых он сам чуть-чуть не стал, ни все эти страшные кампании вроде коллективизации, депортации чеченцев и ингушей, «борьбы с безродными космополитами», «дела врачей» и др. Он явно не задумывался о том, куда его партия ведет страну. Похоже, не насторожили Лагина ни волюнтаризм «нашего Никиты Сергеевича», ни улыбки «дорого Леонида Ильича». Но все это будет потом. А в 1921 году активному и пока еще относительно хорошо образованному (по сравнению с другими комсомольцами-активистами) члену РКП(б) Лазарю Гинзбургу доверяют ответственную должность библиотечного инструктора «Центропечати» Западного фронта.

Центральное агентство ВЦИК РСФСР по снабжению произведений печати «Центропечать» было учреждено 23 ноября 1918 года. В его функции входило снабжение и распространение произведений печати (книг, брошюр, плакатов, газет, журналов) по всей стране, включая и Красную Армию, культурно-просветительские и по-чгово-телеграфные учреждения, а также руководство газетно-жур-нальными киосками на железнодорожных станциях, организация подвижных вагонов-лавок, открытие книжных магазинов и т.д. Оно являлось единым государственным органом в этой области, состояло из 22 отделов со штатом в три тысячи человек. Одним из главных подразделений являлся агентурный отдел. Каждому из 300 агентов полагался железнодорожный вагон, в котором они разъезжали за закрепленными за ними районами страны и привозили сюда продукцию. Таких агентов с находившимися в их подчинении вагонами и встречал в Минске будущий писатель. Ему выделяли определенное число различных агитационных изданий, а его обязанность — раздать их по частям Красной Армии на Западном фронте. Этой работой Лазарь Гинзбург занимался страстно и сам перечитывал по несколько раз то, что проходило через его руки.

В этой должности наш земляк пробыл недолго. В то время почти все на своих должностях не задерживались. Если не смог себя проявить хорошо, быстро освобождали. Проявил себя с лучшей стороны — следовало повышение: надежных и толковых кадров еще очень не хватало. Так что засиживаться на одном месте было ни к чему. Гинзбурга назначили секретарем управления при Совете Народных Комиссаров БССР, а потом и секретарем управления уполномоченного Народного комиссариата внешней торговли Совнаркома БССР, где он одновременно исполнял обязанности ответственного секретаря бюро партийной ячейки.

По утверждению некоторых биографов Л. Лагина, проживая в Минске, он, обладавший неплохим голосом, успел некоторое время проучиться на отделении вокала в местной консерватории. Но оставит учебу будто бы из-за отсутствия интереса к теории музыки. Все бы ничего, но консерватория в Минске открылась только в 1932 году, а существовавший здесь до нее музыкальный техникум (на его основе и была открыта консерватория) — только с 1924-го. О какой учебе идет речь?

И в этот раз минский период жизни Лазаря Гинзбурга, как и следовало ожидать, длился недолго. Он с каждым днем все отчетливее сознавал, что не хватает знаний, образования, что надо продолжать учебу. «Разбалованный» Москвой, он стремился именно в столицу, благо повод для этого был.

Учеба и научная деятельность

Из Минска в Москву Лазарь Гинзбург перебрался осенью 1922 года. И вскоре стал студентом Московского института народного хозяйства им. К. Маркса (в будущем он станет носить имя Г. Плеханова) — в то время одного из самых престижных вузов страны, которым он остается и в современной России. Созданный в 1907 году предпринимателем А. Вишняковым, институт долгое время был единственным вузом, где в России готовили специалистов в области экономики. И вот уже на протяжении более ста лет он выпускает специалистов самого высокого уровня. Среди его выпускников масса знаменитостей, даже международного уровня. А вот о том, что его закончил и писатель Лазарь Лагин, здесь знают единицы: не по той тропинке пошел этот выпускник. Учился Л. Гинзбург хорошо. «С 1922 по 1925 гг. учился в Московском институте народного хозяйства имени Плеханова на экономическом факультете, — писал Лазарь Иосифович в автобиографии. — По партийной линии все это время вел пропагандистскую работу на предприятиях Замоскворечья, был студенческим организатором Московского губотдела Союза транспортных рабочих. Внутри института работал в течение двух лет председателем обшеинститут-ской профсекции транспортных рабочих, был заместителем ответственного секретаря комсомольской ячейки. С 1924 года работал в ¦ лавной хлебной конторе Госторга РСФСР где был Центральным комитетом оставлен на работу после окончания института. Работал здесь в качестве управделами, заведующего местной сетью, заведовал районом Северного Кавказа и Крыма. В 1925 году был послан в Симферополь в качестве заведующего хлебным отделом Крымгосторга.

В 1925 году в октябре месяце был призван в ряды Красной Армии, в 27-й стрелковый полк 9-й Донской дивизии. Был там курсантом полковой школы, а во время лагерей исполнял обязанности политрука роты. По линии партийной был кандидатом, а потом членом президиума ячейки ВКП(б) полковой школы. Был также председателем полкового комитета хозяйственного содействия. От парторганизации полка был делегатом на дивизионную партконференцию. В декабре 1926 года был демобилизован и возвратился в Москву. Работал в Наркомторге РСФСР старшим экономистом сначала сырьевого и потом хлебофуражного управления. Был ответственным редактором наркомовской стенной газеты. Вел пропагандистскую работу в районе. В 1928 году был командирован в Тамбов, где заведовал окружным торготделом. После кратковременной работы в Воронеже был отозван в 1929 году в Москву редакцией газеты «За индустриализацию», где работал в качестве заведующего партийным отделом. В 1930 году поступил в аспирантуру Комакадемии, откуда был переведен слушателем Экономического института Красной профессуры. По линии партийной вел организационную работу на «Электрозаводе», был бригадиром актива ЭИКП (Экономический институт Красной профессуры — А. П.) при редакции «Правды», был бригадиром бригады по подготовке материалов XVIII партконференции по выполнению первого из 6 условий тов. Сталина. В 1932 году был редакцией «Правды» отозван с третьего курса ЭИКП для постоянной работы в «Правду»- Работал до июля 1933 года в качестве заместителя заведующего экономическим отделом. С июля текущего года работаю заместителем заведующего отделом товарооборота и рабочего снабжения. Партработу веду организационного и пропагандистского порядка в комбинате «Правда». В настоящее время руковожу комбинаторским партколлекивом».

В автобиографии Лазарь Иосифович не указал, что еще в аспирантуре защитил кандидатскую диссертацию. В это время он написал несколько небольших брошюр по вопросам экономики и экономической политики СССР. Его, возможно, в этой отрасли ожидало большое будущее: таких специалистов в стране было не так уж много. Но люди, профессионально разбирающиеся в экономике, были нужны и в средствах массовой информации. Поэтому на переход в одну из самых престижных газет страны будущий автор «Старика Хоттабыча» сразу согласился, правильно рассудив, что эта работа станет первой ступенькой к его профессиональной писательской деятельности. К тому же экономика, даже несмотря на определенные успехи в этой области, Лазаря Иосифовича, по-видимому, мало интересовала. Он никогда в дальнейшем не вспоминал про свои успехи на этом поприще.

Начало творчества

Вернувшись в Москву, Лазарь Гинзбург сразу окунулся в среду литераторов, наивно полагая, что ктаковым он себя уже может отнести. В краткой биографической справке, составленной в сентябре 1981 года, дочь писателя Н. Лагина пишет: «Один из организаторов литературной группы "Молодая гвардия"». «Молодая гвардия» — объединение молодых писателей, организованное в октябре 1922 года по инициативе ЦК РКСМ и состоявшее в основном из комсомольцев. Первоначально в группу входили такие известные литераторы, как А. Безыменский, А. Жаров, М. Светлов, М. Голодный и др. Но ни в одной из энциклопедических справок фамилия Л. Лагина не упоминается. Возможно, Лазарь Иосифович действительно входил в состав этого объединения, но быть в числе создателей...

Раз уж речь зашла о недостоверности некоторых фактов из биографии будущего автора «Старика Хоттабыча», отметим еще несколько. В той же биографической справке, составленной Н. Лагиной, содержится следующее: «Главный редактор альманаха «30 дней» и журнала «Год 37-й, 38-й, 39-й». Вновь обращаюсь к всезнающему интернету, энциклопедиям, специальной литературе. Нет в них упоминания о Л. Гинзбурге -

Лагине! Ежемесячный художественно-литературный, общественный и научно-популярный иллюстрированный журнал «Тридцать дней» («30 дней») выходил в Москве с 1925 по июнь 1941 годов. Редколлегию в нем в разные годы возглавляли А. Андрейчик, В. Нарбут, В. Соловьев. П. Павленко, а с середины 1937 года журнал вела редколлегия вообще без главного редактора. Среди авторов этого журнала (альманаха) упоминаются прозаики, поэты, переводчики, литературоведы: В. Ардов, Н. Агеев, Э. Багрицкий, О. Берггольц, В. Василевская, Е. Габрилович, Ю. Герман, В. Гроссман, Б. Житков, М. Зощенко, В. Иванов, В. Инберг, В. Катаев, Л. Кассиль, В. Кожевников, Э. Кроткий, В. Луговской, В. Маяковский, С. Михалков, А. Новиков-Прибой, Ю. Олеша, Б. Пастернак, К. Паустовский, А. Платонов, Н. Погодин, М. Пришвин, В. Шкловский, И. Эренбург и др. Где же здесь наш земляк? А упоминания о журнале «Год 37-й, 38-й, 39-й» я вообще нигде не нашел...Это не значит, что он в этих изданиях не принимал участие. Но в качестве ли редактора?

А вот что известно достоверно. В начале 1930-х годов судьба свела Лазаря Иосифовича с едва ли не самым известным в довоенные годы журналистом — Михаилом Кольцовым, любимцем Сталина и его горячим поклонником, человеком, искренне преданным делу построения нового общества. Его выступления в печати постоянно вызывали огромный интерес. Сталин ему доверял. И не случайно отправил в сражающуюся с фашистами Испанию. Там Михаил Ефимович официально считался корреспондентом «Правды». Но очень много хорошо знавших его людей утверждали, что только этой ролью Кольцов там не ограничивался, что он фактически являлся политическим советником Коминтерна и СССР в республиканском правительстве. Более того, есть серьезные основания считать, что и этим роль Кольцова в Испании тоже не ограничивалась, что она имела такую сторону, о которой знали только в НКВД и лично Сталин. Проводя его линию в международном рабочем движении, Михаил Ефимович участвовал в тайных операциях против троцкистской Рабочей партии марксистского единства, а в публикациях дискредитировал троцкистов, обвиняя их в том, что они находятся на службе у Франко и фашизма. В том, что Кольцов слишком много знал, нет никакого сомнения. По отношению к нему Сталина как нельзя лучше подходит известное крылатое выражение (горничной Лизы из комедии А. Грибоедова «Горе от ума»): «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Скорее всего, к «барской любви» этот замечательный человек и не стремился, но непроизвольно оказался в путах своей искренней идейности.

В конце 1938 года Михаила Кольцова неожиданно для всех отозвали из Испании в Москву, а вскоре, 14 декабря, арестовали. Его обвиняли в антисоветской и троцкистской деятельности, более года пытали, добиваясь нужных следствию показаний. 1 февраля 1940 года он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян на следующий день. Так трагично закончилась жизнь этого незаурядного человека.

Одновременно с работой в «Огоньке» М. Кольцов в 1934-1938 годах занимал пост и главного редактора журнала «Крокодил». Публикации начинающего писателя Лазаря Гинзбурга его привлекли. И он взял его в редакцию этого журнала в качестве своего заместителя. Так будущий автор «Старика Хоттабыча» оказался на несколько лет в «Крокодиле», где отныне периодически стали появляться его фельетоны и сатирические рассказы.

«Нет, на мой взгляд, даты более неточной в жизни каждого литератора, чем дата начала его литературной деятельности. Сколько автобиографий, столько разных точек отсчета. Особенно, если она начата уже в зрелом возрасте. Что до меня, то я, по крайней мерс, четыре раза начинал и прерывал свою литературную деятельность. Осенью двадцатого, летом двадцать второго, летом двадцать седьмого, весной тридцать третьего. В первый раз — фельетоны в комсомольских газетах, во второй — стихи в комсомольских и партийных газетах, в третий — стихи во «взрослых» газетах, в четвертый — фельетоны, сатирические и «серьезные» рассказы в «Крокодиле» и «Огоньке». Сейчас я бы не собирал их в отдельную книжку. В 1935 году я эту глупость сделал. Но больше я их никогда не переиздавал. В тридцать восьмом году я опубликовал в «Пионере» «Старика Хоттабыча». Может быть, с этого момента и стоило бы исчислять свой литературный возраст? Ведь я даже как-то писал в шуточной автобиографии: считаю своей немалой заслугой перед отечественной литературой, что решительно и навсегда перестал писать стихи».

Нельзя не признать справедливость лагинских слов. В самом деле, с какого времени надо исчислять начало творчества? Знал в Витебске поэта, который старался как можно чаще и торжественней отмечать вехи своей творческой жизни: и публикацию первого детского стихотворения, и первого юношеского, и первого «взрослого», и тем более, естественно, выход в свет своей первой книги. Создавалось такое впечатление, что человеку наплевать на все эти надуманные «юбилеи», главное — попиариться, в очередной раз всем напомнить о себе и покрасоваться на публике.

Лагине! Ежемесячный художественно-литературный, общественный и научно-популярный иллюстрированный журнал «Тридцать дней» («30 дней») выходил в Москве с 1925 по июнь 1941 годов. Редколлегию в нем в разные годы возглавляли А. Андрейчик, В. Нарбут, В. Соловьев, П. Павленко, а с середины 1937 года журнал вела редколлегия вообще без главного редактора. Среди авторов этого журнала (альманаха) упоминаются прозаики, поэты, переводчики, литературоведы: В. Ардов, Н. Агеев, Э. Багрицкий, О. Берггольц, В. Василевская, Е. Габрилович, Ю. Герман, В. Гроссман, Б. Житков, М. Зощенко, В. Иванов, В. Инберг, В. Катаев, Л. Кассиль, В. Кожевников, Э. Кроткий, В.Луговской, В. Маяковский, С. Михалков, А. Новиков-Прибой, Ю. Олеша, Б. Пастернак, К. Паустовский, А. Платонов, Н. Погодин, М. Пришвин, В. Шкловский, И. Эренбург и др. Где же здесь наш земляк? А упоминания о журнале «Год 37-й, 38-й, 39-й» я вообще нигде не нашел...Это не значит, что он в этих изданиях не принимал участие. Но в качестве ли редактора?

А вот что известно достоверно. В начале 1930-х годов судьба свела Лазаря Иосифовича с едва ли не самым известным в довоенные годы журналистом — Михаилом Кольцовым, любимцем Сталина и его горячим поклонником, человеком, искренне преданным делу построения нового общества. Его выступления в печати постоянно вызывали огромный интерес. Сталин ему доверял. И не случайно отправил в сражающуюся с фашистами Испанию. Там Михаил Ефимович официально считался корреспондентом «Правды». Но очень много хорошо знавших его людей утверждали, что только этой ролью Кольцов там не ограничивался, что он фактически являлся политическим советником Коминтерна и СССР в республиканском правительстве. Более того, есть серьезные основания считать, что и этим роль Кольцова в Испании гоже не ограничивалась, что она имела такую сторону, о которой знали только в НКВД и лично Сталин. Проводя его линию в международном рабочем движении, Михаил Ефимович участвовал в тайных операциях против троцкистской Рабочей партии марксистского единства, а в публикациях дискредитировал троцкистов, обвиняя их в том, что они находятся на службе у Франко и фашизма. В том, что Кольцов слишком много знал, нет никакого сомнения. По отношению к нему Сталина как нельзя лучше подходит известное крылатое выражение (горничной Лизы из комедии А. Грибоедова «Горе от ума»): «Минуй нас пуше всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Скорее всего, к «барской любви» этот замечательный человек и не стремился, но непроизвольно оказался в путах своей искренней идейности.

В конце 1938 года Михаила Кольцова неожиданно для всех отозвали из Испании в Москву, а вскоре, 14 декабря, арестовали. Его обвиняли в антисоветской и троцкистской деятельности, более года пытали, добиваясь нужных следствию показаний. 1 февраля 1940 года он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян на следующий день. Так трагично закончилась жизнь этого незаурядного человека.

Одновременно с работой в «Огоньке» М. Кольцов в 1934-1938 годах занимал пост и главного редактора журнала «Крокодил». Публикации начинающего писателя Лазаря Гинзбурга его привлекли. И он взял его в редакцию этого журнала в качестве своего заместителя. Так будущий автор «Старика Хоттабыча» оказался на несколько лет в «Крокодиле», где отныне периодически стали появляться его фельетоны и сатирические рассказы.

«Нет, на мой взгляд, даты более неточной в жизни каждого литератора, чем дата начала его литературной деятельности. Сколько автобиографий, столько разных точек отсчета. Особенно, если она начата уже в зрелом возрасте. Что до меня, то я, по крайней мерс, четыре раза начинал и прерывал свою литературную деятельность. Осенью двадцатого, летом двадцать второго, летом двадцать седьмого, весной тридцать третьего. В первый раз — фельетоны в комсомольских газетах, во второй — стихи в комсомольских и партийных газетах, в третий — стихи во «взрослых» газетах, в четвертый — фельетоны, сатирические и «серьезные» рассказы в «Крокодиле» и «Огоньке». Сейчас я бы не собирал их в отдельную книжку. В 1935 году я эту глупость сделал. Но больше я их никогда не переиздавал. В тридцать восьмом году я опубликовал в «Пионере» «Старика Хоттабыча». Может быть, с этого момента и стоило бы исчислять свой литературный возраст? Ведь я даже как-то писал в шуточной автобиографии: считаю своей немалой заслугой перед отечественной литературой, что решительно и навсегда перестал писать стихи».

Нельзя не признать справедливость лагинских слов. В самом деле, с какого времени надо исчислять начало творчества? Знал в Витебске поэта, который старался как можно чаще и торжественней отмечать вехи своей творческой жизни: и публикацию первого детского стихотворения, и первого юношеского, и первого «взрослого», и тем более, естественно, выход в свет своей первой книги. Создавалось такое впечатление, что человеку наплевать на все эти надуманные «юбилеи», главное — попиариться, в очередной раз всем напомнить о себе и покрасоваться на публике.

Писать стихи Лазарь Гинзбург начал еше вдетстве, но никогда к ним (и даже к более поздним и более совершенным) всерьез не относился. Как, впрочем, и к большинству своих произведений 1920-1930-х годов. Глупость, о которой упоминает Л. Лагин, — это его первая скромная книжица: сборник из десяти фельетонов и сатирических рассказов, опубликованных в журнале «Крокодил» за 1934-1935 годы, где он в это время исполнял обязанности заместителя редактора. Она была издана в серии «Библиотека "Крокодила"» и называлась по одному из фельетонов — «153 самоубийцы». Лазарь Иосифович своего «первенца» откровенно не любил, старался о нем не вспоминать. Нам же о первой книге незадолго до этого «родившегося» писателя Лагина вспомнить надо. Надо хотя бы потому, что в ней оказался рассказ «Эликсир сатаны», который впоследствии послужил основой одной из самых известных лагинских книг — «Патент "АВ"». Отметим еще и сам фельетон «Сто пятьдесят три самоубийцы». Отметим потому, что он и сейчас (на удивление бы самого автора!) по-прежнему актуален и современен. Сюжет фельетона прост. Его главная мысль: молодежь беспечна, она не любит читать не только книги, но и даже документы, которые готова подписать, даже не прочитав и не вникнув в их содержание. Подобную историю (и отнюдь не с молодежью!) я знаю из жизни витебской студии телевидения в 1980-е годы, закончившуюся для двух журналистов плачевно. Но речь сейчас не о ней... Отобразить такую историю в советской действительности Лагин явно побоялся, поэтому он перенес действие в США.

«Сто пятьдесят три молодых человека решили покончить свою жизнь самоубийством. Решение было окончательным. Об этом они сообщали в специальном письме, составленном в вежливых, но очень твердых выражениях. Способ самоубийства всеми ста пятьюдесятью тремя был избран одинаковый. Они предполагали отсечь себе голову. Это давало гарантию немедленного перехода в царство теней, — начинается фельетон. — Мрачные тучи чудовищного, неслыханного массового самоубийства нависли над городом Акроном и местным университетом, ибо все 153 молодых человека были студентами Акронского университета, штат Огайо, США. Ректор университета, доктор Семюэль Джонсон, прочитав их полное трагической решимости письмо, побледнел, зашатался и в изнеможении упал в кресло. Содрогаясь от ужаса, он пробежал подписи....<...>Это жизнерадостные юноши! Дети состоятельных и почтенных родителей. Обладатели чудесных бицепсов. Энтузиасты крикета и гольфа.

Нужно немедленно принимать меры. Попробовать спасти. Отговорить.

Университетские служители были брошены на розыски безумцев.

Между тем, все 153 студента вели себя точь-в-точь, как прежде. Они плясали на вечеринках и целовали девушек. Играли в гольф и смеялись громовыми голосами над анекдотами.

Это были люди с железными нервами.

Они послушно явились по зову ректора и чинно расселись в его огромной торжественной приемной. Со стен на них строго смотрели величавые президенты и седовласые корифеи науки. Студенты думали о незаконченных партиях гольфа и оставленных патефонах. Студенты сидели огорченные и скучные...»

Успокойся, читатель. Никто из этих юношей и не собирался кончать жизнь самоубийством. Так подшутил редактор студенческого журнала для того, чтобы доказать ректору: его студенты подписывают письма и заявления, даже не прочитав их содержания...

Оформил первую книгу нашего земляка известный советский художник-графи к и карикатурист, заслуженный деятель искусств РСФСР, народный художник РСФСР Юлий Ганф (1898-1973), работавший в «Окнах сатиры РОСТА», в украинском сатирическом журнале «Червоний перець» и в его всесоюзном собрате — «Крокодиле». Он с Лазарем Иосифовичем не только был хорошо знаком по «Крокодилу», но и дружил. Иллюстрации Ю. Ганфа к этой книге и в самом деле получились очень удачными.

Несмотря на то, что сам Лазарь Иосифович свою первую книгу не любил и никогда не думал что-либо из ее содержания использовать в последующих сборниках, омский издательский дом «Leo» к ней вернулся в 2017 году. Он выпустил в серии «Личная библиотека приключений» сборник произведений Л. Лагина, причем тоже назвав ее «153 самоубийцы». Возможно, издатели ожидали, что само название привлечет к книге внимание читателей. А может быть, потому, что все десять памфлетов из первой лагинской книги они в сборник включили, добавив рассказы, памфлеты и фельетоны из «Обидных сказок» (1959), журналов «Огонек», «Крокодил» и других теперь малодоступных изданий 1930-1950-х годов. Всего их 33 — небольших по размеру, чаще всего остроумных и по-прежнему вызывающих интерес у читателей произведений.

Главная книга жизни

С двух-трехлетнего возраста Лазарь Гинзбург очень любил слушать сказки. Став старше, уже сам запоем их читал. Автор этих строк в детстве тоже любил слушать сказки, потом — сам читать и даже пересказывать их своим товарищам. Но это увлечение у него осталось в детстве. У Лазаря Гинзбурга оно сохранилось навсегда. «Отец любил сказки, — свидетельствует дочь писателя. — Всю жизнь, когда у него появилась, наконец, возможность завести для них отдельный книжный шкаф (а долгие годы он жил в «коммуналке»), он собирал книги сказок — фольклорные и авторские, со всего света. Он читал их страстно, упоенно, как ребенок, рассказывал друзьям и мне о только что узнанных им новых чудесах, и, откровенно говоря, это увлечение подчас мешало и его собственной работе... Пишущая машинка на столе, в нее вправлен лист бумаги, а рядом, скажем, «Индонезийские сказки». И не успеваешь оглянуться, как смолкает стук машинки и наступает подозрительная тишина. Думает? Строит на черновике фразу? Заглядываю к нему в кабинет: конечно, не работает. С виноватой улыбкой поднимает глаза на меня, опять-таки, как мальчишка, пойманный за шалостью. Читает.

— Нет, ты только послушай, какая прелесть!..— начинает было он говорить мне, но я, наученная мамой, которая еще до войны запирала его на ключ, чтобы он работал, и оставляла ему при этом килограмм конфет, потому что он обожал сладкое,— я сурово, с трудом сдерживая смех, говорю:

— Папа, совесть надо иметь. Успеешь со своими сказками. Давай-ка за дело!

Отец уже и не пытается противоречить, но бурчит что-то о том, что, не подзарядившись сказками, он и совсем ничего не напишет. Да, неудобно как-то такое говорить про известного писателя, но отец, когда дело касалось работы, раскачивался очень долго, был с ленцой и как что — прятался за чужие сказки, говоря, что он — прежде всего читатель и только потом — писатель».

... Подписчики популярной газеты «Пионерская правда», развернув очередной номер за 13 января 1938 года, были удивлены четвертой страницей. Всю ее занимал один материал, озаглавленный крупными буквами: «Старик Хоттабыч». А чуть ниже и помельче: «Юмористическая повесть Л. Лагина. Рисунки Н. Радлова». С тех пор эта газета стала регулярно, из номера в номер, публиковать повесть малоизвестного тогда писателя Лазаря Лагина. Этот псевдоним уроженец Витебска образовал от имени и фамилии: ЛАзарь ГИНзбург.

Когда и при каких обстоятельствах Лазарь Лагин задумал новую повесть, которую назвал «Старик Хоттабыч», неизвестно. А в том.

что послужило для нее основой сюжета, сомнения нет. Еще в детстве будущий писатель прочитал популярную в начале XX века повесть английского писателя Ф. Энсти (1856-1934) «Медный кувшин» |1| Один из ее героев — джинн Факракша-эль-Азмаша — по приказу Сулеймана Великого был заточен в медный кувшин и брошен в Красное море- Там его нашел неизвестный ныряльщик и продал перекупщику древностей. Так кувшин попал на аукцион в Лондон, где его приобрел молодой архитектор Гораций Вентимор и освободил джинна.

Точно такая же история легла и в основу повести Л. Лагина. Он, конечно, ее осовременил: место действия перенес в Москву, Красное море заменил Москвой-рекой, а поскольку повесть с самого начала была задумана автором как детская (это было связано с тем, что с произведениями для детей и юношества было гораздо проще пробиться на издательский рынок), то героями ее стали московские школьники. Впрочем, сам автор никогда в этом не признавался, а «переводил стрелки» на совсем другие произведения. Вот что он писал в предисловии к «Старику Хоттабычу»:

* «В книге «Тысяча и одна ночь» есть «Сказка о рыбаке». Вытянул рыбак из моря свои сети, а в них – медный сосуд, а в сосуде – могучий чародей, джинн. Он был заточён в нём без малого две тысячи лет. Этот джинн поклялся осчастливить того, кто выпустит его на волю, – обогатить, открыть все сокровища земли, сделать могущественнейшим из султанов и, сверх всего, выполнить ещё три его желания.

Или, например, «Волшебная лампа Аладдина». Казалось бы, ничем не примечательная старая лампа, можно сказать – просто утиль. Но стоило потереть её – и вдруг неведомо откуда возникал джинн и выполнял любые, самые невероятные желания её владельца. Вам угодны редчайшие яства и пития? Пожалуйста. Сундуки, по самые края наполненные золотом и драгоценными камнями? Готово. Роскошный дворец? Сию же минуту. Превратить вашего недруга в зверя или гада? С превеликим удовольствием.

Предоставь такому чародею по собственному вкусу одарить своего повелителя – и снова посыпались бы всё те же драгоценные сундуки, всё те же султанские дворцы в личное пользование.

По понятию джиннов из старинных волшебных сказок и тех, чьи желания в этих сказках выполняли, это и было самое полное человеческое счастье, о котором только и можно было бы мечтать.

Сотни и сотни лет прошли с тех пор, как впервые были рассказаны эти сказки, но представления о счастье долго еще связывались, а в капиталистических странах у многих людей и по сей день еще связываются с сундуками, битком набитыми золотом и бриллиантами, с властью над другими людьми.

Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами и сокровищами! Конечно, думают они, любой джинн, проведший две тысячи лет в заточении, поневоле несколько отстал бы от жизни. И возможно, что дворец, который он преподнесет в подарок, будет не совсем благоустроен сточки зрения современных достижений техники. Ведь архитектура со времен калифа Гарун аль Рашидатак шагнула вперед! Появились ванные комнаты, лифты, большие светлые окна, паровое отопление, электрическое освещение...

Да ладно уж, стоит ли придираться. Пусть дарит такие дворцы, какие ему заблагорассудится. Были бы только сундуки с золотом и бриллиантами, а остальное приложится: и почет, и власть, и яства, и блаженная, праздная жизнь богатого «цивилизованного» бездельника, презирающего всех тех, кто живет плодами своих трудов. От такого джинна можно и любое огорчение стерпеть. И не беда, если он не знает многих правил современного общежития и светских манер и если он иногда и поставит тебя в скандальное положение. Чародею, швыряющемуся сундуками с драгоценностями, эти люди все простят...

Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости? Где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почет и славу.

Я старался вообразить, что получилось бы, если бы джинна спас из заточения в сосуде самый обыкновенный советский мальчик, такой, каких миллионы в нашей счастливой социалистической стране.

И вдруг я, представьте себе, узнаю, что Волька Костыльков, тот самый, который жил раньше у нас в Трехпрудном переулке, ну, тот самый Волька Костыльков, который в прошлом году в лагере лучше всех нырял... Впрочем, давайте я вам лучше все расскажу по порядку».*

*Это авторское предисловие было написано к новой редакции повести-сказки, вышедшей в 1951 году. Л. И. Лагин несколько переработал и дополнил первоначальный вариант своей книги под влиянием господствовавшей тогда в нашей стране советской идеологии.*

**Один из набросков к будущему «Старику Хоттабычу» — ГЛУПОЕ ЖЕЛАНИЕ (СКАЗКА) 1935 г.

Кратко сюжет лагинской сказки таков. 13-летний советский пионер Волька (Владимир) Костыльков, купаясь в Москве-реке, обнаружил на дне какой-то древний кувшин. Любопытство заставляет его откупорить находку, а из нее появился вот уже несколько тысячелетий томящийся в нем самый настоящий джинн — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Желая отблагодарить своего спасителя, джинн всячески старается ему помогать и быть полезным. Чудеса, на которые способен этот замечательный старик, не всегда приносят школьнику радость, а иногда ставят его в сложное или даже неприятное положение. Но после волшебных и забавных приключений древний джинн перевоспитывается и находит свое место в современном мире.

Когда первый вариант повести-сказки в конце 1937 года был готов, отпечатав его на машинке, Лазарь Иосифович понес рукопись в редакцию газеты «Пионерская правда» — единственную тогда общесоюзную пионерскую газету. Созданная в марте 1925 года, она была печатным органом ЦК ВЛКСМ, который «шефствовал» над этой детской организацией. Год спустя ее тираж уже составил 50 тысяч экземпляров, а в предвоенное время — и того больше. Стоила газета недорого, всего несколько копеек номер, и была в общем, даже несмотря на явную политизированность, довольно интересной.

В редакции «Пионерской правды» встретили Лагина приветливо, пообещали повесть непременно почитать... «в самое ближайшее время». На языке газетчиков это значило, что в течение месяца могут дать ответ. Но случилось неожиданное: буквально через несколько дней автору позвонили и попросили прийти. Произошло что-то невероятное: кто-то из журналистов «от нечего делать» стал листать

рукопись. Его она буквально ошеломила... Дал почитать коллегам — все поняли: речь идет о незаурядной работе. Так что вопрос о публикации рукописи быстро решился. И 13 января 1938 года в 9-м номере «Пионерской правды», на 4 странице, появилась рисованная заставка и крупная надпись, с которой начинается эта глава.

Публикации шли еженедельно, по несколько раз. И после каждой из них стояла фраза «Продолжение следует». Еще в десяти номерах публиковалась с продолжением эта «юмористическая повесть». Поскольку успех ее был уже ясен по первым же откликам, от коллег решила не отставить и редакция журнала «Пионер». В том же году в номерах 10, 11 и 12 она тоже начала публиковать «Старика Хоттабыча». Это продолжалось и в 1939 году, с 20 января по 28 февраля. Вслед за этими средствами массовой информации публикацию начала в 1939 году и хабаровская газета «Знамя пионера», которая радовала своих читателей с 17 февраля по 27 мая.

Повесть-сказка имела оглушительный успех. Это был тот самый случай, когда назавтра после действа человек просыпается знаменитым. «Старика Хоттабыча» с удовольствием читали и перечитывали не только пионеры, но и даже комсомольцы и взрослые, давно уже не верившие в джиннов, ковры-самолеты и прочие чудеса. «Пионерская правда» в том же 1938 году осуществила издание книжного варианта повести. Два года спустя ее же выпустил и «Детгиз» (ДЕТское Государственное Издательство) без всяких сокращений. А вообще повесть имеет несколько вариантов. Первый — это оригинал 1938 года. В 1951 году автор его расширил, но зато пришлось вносить поправки, исходя из тогдашней политической ситуации и в стране, и в мире, а она периодически менялась. По сравнению с последующими

редакциями, оригинал является менее идеологизированным и более аполитичным. Последующие редакции содержат вставки антикапиталистической направленности. Причем дочь писателя утверждала, что переработки книги для новых изданий были выполнены не ее отцом, а редакциями издательств. Выход первой измененной редакции в 1951 году пришелся на разгар так называемой «борьбы с космополитизмом»», из-за чего в ней содержались, в частности, крайне резкие выпады в адрес империализма в США, постколониальных властей Индии и тому подобное. Эта редакция малоизвестна, так как в следующей, выпущенной спустя два года, все эти правки были уже изъяты, зато были добавлены новые. Версия 1955 года несколько больше оригинала, так как на этот раз были добавлены семь заново написанных глав. Например, Италия в оригинальной редакции страдает от безработицы, находясь под властью Бенито Муссолини, но в редакции 1955 года она, в соответствии с тогдашним положением дел в Италии, находится под властью капиталистов, и рабочие в ней бастуют против иностранных военных баз. Но в общем это не сильно влияло на основной сюжет произведения. Даже лица, читавшие новые издания, не всегда могли обращать внимание на изменения. Главный сюжет повести неуклонно оставался.

Сколько же их, этих книг?

Всезнающая статистика утверждает: только на русском языке в периоде 1938 по 2020 годы было осуществлено более 120 выпусков «Старика Хоттабыча». На первом месте здесь идут, естественно, московские издания. Но выпускали книгу и в Ленинграде, Самаре, Минске, Челябинске, Киеве, Ташкенте, Карелии, Иркутске, Кишиневе.

После первого издания «Старика Хоттабыча» до начала Великой Отечественной войны ее выпустил в 1940 году «Детиздат». Он же оказался первым и в послевоенное время (1952 и 1953 годы). То же самое сделало в 1958 и 1959 годах издательство «Детская литература», а в 1962 году появился первый провинциальный выпуск — в Челябинске.

Особенно интенсивно издательства (в основном московские) принялись выпускать повесть в XXI веке: рекордсменами в этой гонке являются «Эксмо» (15 раз) и «АСТ» (14 раз). Несколько поменьше у «Астрелы», «Росмэна», «Малыша», «Самовара», «Азбуки», «Стрекозы», «Махаона», «Бамбука», «Амфоры», «Мира искателя». Эта повесть заинтересовала даже издательство «Юридическая литература» (в 1990 году). Правда, оно, кроме «Старика Хоттабыча», поместило еще 12 рассказов и киносценарий «Наше вам прочтение». Выпускали повесть витеблянина и региональные издательства России и издательства бывших союзных республик. К первым из них относятся, например. Челябинское книжное издательство (1962), Восточно-Сибирское издательство (Иркутск, 1976), Приволжское книжное издательство (Саратов, 1989), Самарское книжное издательство (1993). Ко вторым относятся «Узбекистан» (1984), «Еш гвардия» (Ташкент, 1998), «Вэсэлка» (Киев, 1998), «Картя молдовеняскэ» (Кишинев, 1961). Не прошло мимо «Старика Хоттабыча» и минское «Юнацтва», которое три раза (в 1984 и дважды в 1993 годах) выпускало повесть на русском языке и однажды в переводе на белорусский язык. Всего же «Старика Хоттабыча» издали более чем на 50 языках народов мира! Не это ли настоящее признание?

Иллюстраторы

«Старику Хоттабычу» повезло и на иллюстраторов. Их было немало. Всех их посчитать мне не удалось, но и даже назвав некоторых из них, приведу немало знаменитых или очень известных имен.

Первую публикацию в газете «Пионерская правда» проиллюстрировал Николай Эрнестович Радлов (1889-1942) — искусствовед, художник и педагог. Будучи студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, он одновременно занимался еще и в Академии художеств у Д. Кардовского и Е. Лансере. В 1911 году опубликовал свою первую научную статью. В ней рассказывалось об археологических раскопках. И почти одновременно с ней, в 1912 году, начал сотрудничать с журналом «Аполлон» в качестве художника и искусствоведа. В последнем Николай Эрнестович освещал культурную жизнь Франции, Англии, Германии и Австрии, а позже перешел к обзорам отечественных художественных выставок и проблемам современного искусства. В 1919 году молодой ученый стал профессором Института искусств, с которым на много лет связал свою судьбу. Здесь был проректором, ученым секретарем, председателем секции общей теории и методологии искусства, читал лекции и выступал с докладами по западноевропейскому искусству XIX века. В 1921 году Н. Радлов начал преподавать рисование в Академии художеств и в должности профессора работал там с перерывами до своего переезда в Москву в 1937 году. Одновременно Николай Эрнестович много рисовал, оформлял книги разных авторов: М. Зощенко, В. Шишкова, М. Твена, У. Шекспира, О. Бальзака, А. Франса, К. Чуковского и др. Он много и охотно занимался очень популярными в довоенные годы карикатурами и шаржами (объектом его внимания были прежде всего известные деятели науки и искусства, шахматисты).

Сотрудничество Н. Радлова с «Пионерской правдой» оказалось мимолетным. Поместив в первой публикации «Старика Хоттабыча» несколько рисунков, он к этой повести больше не обращался, едва ли предчувствуя, чем станет она для миллионов советских людей разных поколений. К первому книжному изданию «Старика Хоттабыча» «Пионерская правда» привлекла уже другого художника. А Николай Эрнестович в годы Великой Отечественной войны был активным участником «Окон ТАСС», за что вместе с другими их авторами был удостоен Сталинской премии. А вскоре во время одного из налетов немецкой авиации на столицу художник был тяжело ранен и, несмотря на все усилия врачей, умер 29 декабря 1942 года.

Художником, который проиллюстрировал первое книжное издание повести «Старик Хоттабыч», стал известнейший график, карикатурист и иллюстратор книг Константин Павлович Ротов (1902-1959). Он происходил из донских казаков, закончил Ростовское художественное училище. И уже в 1916 году журналы и газеты стали публиковать его первые карикатуры. В первые годы советской власти К. Ротов, проживая в Ростове-на-Дону, работал в местных отделениях Российского телеграфного агентства и Госиздата, в Политпросвете. В 1921 году он перебрался в Москву и с 1922 по 1940 годы работал в журнале «Крокодил», одновременно сотрудничая с такими журналами и газетами, как «Правда», «Комсомольская правда», «Гудок», «Прожектор», «Огонек», «Смехач», «Чудак» и др. В 1939 году по эскизу художника создавалось панно для советского павильона на Нью-Йоркской выставке. Как и многим в те годы, Константину Павловичу не удалось избежать сталинских репрессий. В июне 1940 года он был арестован по обвинению в пропаганде и агитации против советской власти, в создании в 1934 году карикатуры, «дискредитирующей советскую торговлю и советскую кооперацию». Но этого следователям показалось мало. И они дополнительно обвинили его в том, что, дескать, в годы Гражданской войны художник работал на реакционные органы печати. Но самым страшным обвинением было сотрудничество с германской разведкой. Восемьлет исправительно-трудовых лагерей, которые был вынужден отбывать Константин Павлович, были еще не самым страшным приговором. Его спасла, конечно, профессия: в Соликамске К. Ротов работал художником — это не лесоповал. Его освободили в начале 1948 года. Жить в столице было запрещено, пришлось остановиться в Тверской области. Но недолго пришлось быть на воле Константину Павловичу. В конце этого же года без предъявления каких-либо обвинений его отправили в Красноярский край. Только после смерти Сталина справедливость восторжествовала: художника реабилитировали и разрешили вернуться в Москву. Он вновь стал работать в «Крокодиле», сотрудничал с детскими журналами «Веселые картинки» и «Юный техник». Казалось бы, жизнь налаживается, но годы неволи не могли не отразиться на здоровье: 16 января 1959 года К. Ротова не стало. Ему было всего 56 лет...

К. Ротов проиллюстрировал многие известные книги. Например, «Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Петрова, «Приключения капитана Врунгеля» А. Некрасова, «Дядя Степа» С. Михалкова, «Белеет парус одинокий» В. Катаева, «Про гиппопотама» С. Маршака, «Африканские сказки» К. Чуковского, «Дом переехал» А. Барто и др. Его иллюстрации к «Старику Хоттабычу» были повторно использованы и в издании «Детгиза» 1958 года.

Следующим иллюстратором повести стал тоже очень известный художник-карикатурист, график и плакатист Генрих Оскарович Вальк (1918-1998). Уроженец города Кимры Тверской губернии (где, кстати, К. Ротов поселился после отбытия наказания), он с 1937 года сотрудничал с газетой «Гудок», со следующего — с журналом «Крокодил». Одновременно руководил кружком рабочих карикатуристов «Крокодила», где проводил занятия с молодыми художниками, в будущем хорошо известными: Е. Щегловым, Ю. Федоровым, Ю. Узбяковым, Г. Караваевой и другими. Помимо работы в журнале, в 1940-1950-е годы создавал рисунки для детских открыток. Совместно с Л. Наро-дицким исполнял сатирические и агитационные плакаты. Начиная с 1945 года иллюстрировал множество детских книг таких авторов, как Н. Носов, А. Барто, С. Михалков и др. («Витя Малеев в школе и дома», «Незнайка на Луне», «Веселые рассказы», «Веревочка»),

Виталий Николаевич Горяев (1910-1982) — живописец, график, иллюстратор книг, карикатурист. Народный художник СССР (1981), лауреат Государственной премии СССР (1967). В качестве иллюстратора начал работать в конце 1930-х годов. Оформил книги М. Салты-к0Ва-ШеДРина' С- Михалкова, М. Твена, А. Барто, Ю. Олеши, Ф. Достоевского. А. Пушкина, О. Генри. За иллюстрации к «Петербургским повестям» Н. Гоголя он был удостоен Государственной премии СССР.

Николай Александрович Шеварев (1961) — художник-иллюстратор. Закончил ВГИК. Работал как художник-постановщик мультипликационных фильмов. Проиллюстрировал множество книг для издательств «Просвещение», «Малыш», «Дрофа», «АСТ» и др.

Владимир Михайлович Канивец (1957) — художник-график, иллюстратор, плакатист. Известен как оформитель детских книг. В 1980-х годах рисовал сатирические плакаты для творческого объединения «Боевой карандаш» изокомбината «Художник РСФСР». Живет в Петербурге.

Художник Андрей Яковлевич Барановский (1892-1980-е) закончил художественную школу Общества поощрения художеств (до 1915). Жил и работал в Оренбурге.

Анатолий Михайлович Елисеев (1930) — художник-график, иллюстратор книг и карикатурист. Заслуженный художник РСФСР (1966), народный художник России (2001). В 14 лет стал участником Великой Отечественной войны. В 1952 году закончил Московский полиграфический институт и стал заниматься книжной иллюстрацией. Сотрудничал с журналами «Крокодил», «Мурзилка», «Веселые картинки».

Анатолий Петрович Василенко (1938) — график и карикатурист. Заслуженный художник УССР (1977), народный художник Украины (2005). В 1959 году учился в Миргородском керамическом техникуме, в 1950-1961 годах — в Киевском училище прикладного и декоративного искусства. Сотрудничал с журналом «Перец». Проиллюстрировал около 300 книг для детей и взрослых. Живет в Киеве.

Герман Алексеевич Мазурин (1932) — художник-иллюстратор. Почетный член Российской академии художеств (2018), заслуженный художник РСФСР (1988г.). Закончил Пензенское художественное училище (1952) и Московское художественное училище им. В.Сурикова (1958). Дипломная работа — иллюстрации к книге «Старик Хоттабыч». Работал в издательстве «Детская литература» (с 1955) , в Московском художественном училище им. В.Сурикова (с 1974). Профессор Восточного международного художественного института г. Чженчжоу (Китай, 2001-2003). Участник художественных выставок с 1958 года. Персональные выставки в Москве, Будапеште, Пензе, Вене, Амстердаме, Чжэнчжоу. Иллюстратор более 200 изданий, в числе которых произведения российских и зарубежных писателей: А. Гайдара («Тимур и его команда»), М. Твена («Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна»), И. Гончарова («Обломов»), С. Михалкова («Дядя Степа»), А. Чехова («Каштан-ка») и др. Работы представлены в музеях Ульяновска, Сыктывкара, Саранска, Пензы. Живет в Москве.

Андрей Вячеславович Дугин (1955) — художник, иллюстратор. Учился в Краснопресненской художественной школе, брал уроки у известного московского художника Р. Барто. В 1979 году закончил Московский художественный институт им. В. Сурикова. Работал главным художником на киностудии «Мосфильм», много занимался книжной графикой. С 2000 года преподает в художественной школе Штутгарта.

Книги белорусского издательства «Юнацтва» иллюстрировал минский график В. С. Пошастьев. Родился Владимир Степанович в 1944 году в Ижевске Удмуртской АССР, но закончил Белорусский государственный театрально-художественный институт в 1967 году. Его дипломной работой стала серия иллюстраций к «Сказкам народов СССР» (акварель, смешанная техника). Он — участник республиканских и всесоюзных выставок (с 1967 г.). Работает в станковой и книжной графике в технике литографии, офорта, акварели. Основные произведения — серия монотипий «Пограничники», «Из жизни одной части», офорты «Солигорский калийный», «Солевые хранилища» (1968), литографии «В лаву», «Ремонт», «Буровики» (1970), а также экслибрисы. В. Пощастьев проиллюстрировал книги С. Маршака, П. Ершова, С. Михалкова, А. Линдгрен, братьев Стругацких, а также витебской поэтессы М. Боборико «За круглым оконцем» (1972).

«Благодаря популярности «Старика Хоттабыча» многие читатели и сейчас считают Л. Лагина детским автором, другие, которым известны его сатирические «Обидные сказки», полагают его сказочником, — утверждает дочь писателя. — Я думаю, что правы вторые. Отец написал всего одну детскую сказку, придумав при этом новый жанр повести-сказки, который потом лихо пошел в жизнь у других писателей. А вообще-то он был прежде всего сказочником-сатириком, памфлетистом, а памфлет «замешан» на фантастическом посыле, а фантастика, в конце концов,— это так или иначе сказка. Все зависит оттого, как ее, эту сказку, повернуть. И куда...

Он завещал мне продолжать собирать сказки. Теперь они переполнили второй шкаф и все полнятся и полнятся, потому что сказок сейчас издают много. И каждый раз, принося в дом новую книжку, я думаю о том, как бы радовался отец и как бы «отлынивал» он.от собственной работы, читая о новых чудесах, с которыми ему еще не доводилось встречаться»...

С большой благодарностью автору — А. М. Подлипскому, составившему первую биографию писателя и, в свою очередь, опиравшемуся на интернет-источники: мемуары самого Лагина и его дочери Натальи, а также на статьи С. Козловой, М. Чудаковой, Л. Теньковой, М. Володина, М. Лезинского, М. Короля, В. Настецкого ...