сабж

Много лет не могла собраться с духом почитать Шаламова — и зря. Я ожидала каких-то невероятных ужасов, таких, знаете, ужастик в моменте, кровавых и неприглядных подробностей издевательств над заключенными в лагерях. Оказалось иначе. Это не ужасно, но очень страшно, и основное страшное состоит не в том, что кто-то конкретный, теряя человеческий облик, совершает какие-то ужасные вещи. Основное страшное состоит в том, что все, включая повествователя, теряют человеческий облик — и не то что они начинают что-то особенное совершать — а скорее перестают делать человеческие вещи. Вести какое-то подобие культурной жизни, сохранять какое-то подобие здоровья, сохранять какое-то подобие человеческого отношения к ближнему и надеяться. И проблема не в том, что какой-то один злодей принудил их к этому — а в том, что вся система, от самого мелкого лагерного персонала до самых важных шишек, а также — увы — природа — неизбежно к этому ведет. Система выстроена так, что сохранить человеческий облик невозможно. Шаламов в одном из рассказов пишет, что там, где можно наблюдать чудеса геройства, самопожертвования и вообще лучших проявлений человека — там не было по-настоящему трудно. Там, где по-настоящему трудно, ничего такого не бывает. И естественно, если из этой системы и выходят люди наружу (а она построена целиком так, чтобы это минимизировать), то это уже не люди, а обмылки людей — их не то чтобы сломали, а истерли об нечеловеческие условия и в быту, и в отношении.

Это очень важный сборник для понимания, почему некоторые вещи не должны существовать и почему нельзя их ни в каком виде романтизировать. Приличные люди, попадающие в эту систему, вне зависимости от того, в каком качестве они там оказались и с какой стороны забора, потом уже не возвращаются в нормальное состояние никогда. Из всех рассказов можно вынести, что человек в лагере теряет два качества, которые, как выясняются, и придают ему человечности: сопереживание и способность надеяться и планировать. Нет у Шаламова никакой "лагерной дружбы", за одним единственным редким биографическим моментом (с врачом, который дал ему возможность спастись, а не с другим зэком). Нет никакой лагерной взаимопомощи. Падающего подтолкни, заберешь его пайку. Подлость друг с другом равно страдающих людей, ужасная подлость в мелочах, на которую никто из них на воле себя, наверное, и представить был не способен, — становится совершенной нормой и никак не осуждается. Страшная сторона описанной лагерной действительности состоит в том, что в ней не образуется никакого человеческого сообщества, а напротив, каждый выживает сам по себе, причем ориентируется только на добычу в эту конкретную минуту — и дальше конца дня никто не планирует свою жизнь.

Сужение горизонта, когда не знаешь, расстреляют тебя завтра, или просто будешь работать как обычно, или повезет и достанется какая-то хлебная работа, — вот это, мне кажется, сильно влияет на психику заключенных. Если нет никакого "завтра", многие вещи сразу теряют смысл, кроме самых простых доступных радостей — согреться, поесть и поспать. И когда это происходит годами, способность даже думать о завтра сама атрофируется.

Очень интересные (и самые неприятные) рассказы про лагерных воров, находящихся на особом положении среди арестантов и унижающих их человеческое достоинство даже больше, чем начальство. А еще — про "тисканье" романов. Я, признаться, думала, что это байки, но видимо, действительно находились такие образованные люди, которые развлекали воров в лагере пересказом классики в качестве придворных шутов. Прекрасный роман "Наследник из Калькутты" Штильмарка был именно так создан, в ГУЛАГе.