Когда в 96-ом на прилавках появилась книга «Миры Стругацких. Время учеников», восторгам моим не было предела. Думалось: «Лучшие из лучших дадут жару! Уж они там сейчас развернутся!» Чтение сборника мой пыл несколько остудило. После выхода второго тома я откровенно приуныл.
Чаще всего те «развороты», что выполняли представленные «ученики», напоминали, в лучшем случае, суетливое ёрзание школьника, потрясающего поднятой рукой перед учительницей: «Меня, меня спросите! Можно мне?» – а в худшем, телодвижения слона, осторожно пытающегося протиснуться в посудную лавку.
Вспоминая прочитанное, могу выделить всего несколько работ. Отличное эссе «Полет над гнездом лягушки» Казакова – но включение его в сборник фанфиков было явно искусственным. Запомнились повести Рыбакова и Лукьяненко – без особого восторга, как лучшие из… мнэ-э-э… средних. А вот, откровенно простая, но очень неоднозначная работа Успенского по тем временам вызвала оторопь и именно из-за этого крепко засела в памяти.
Уровень произведений второго тома был такой, что по прошествии лет я просто не могу их оценить – практически ничего не помню. Один только "Вежливый отказ, или Как и почему я не написал «Страну Багровых Туч-2» Эдуарда Геворкяна. Симптоматичное название, не правда ли? Такие впечатления напрочь отбили всякое желание покупать следующие сборники.
Тем не менее, по другим изданиям знакомство с работами участников продолжилось, хотя то, что и они вошли в серию, выяснилось гораздо позже. Короткое «Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени» из одноименного авторского сборника Лазарчука вызвало слабую надежду, что это может быть началом чего-то большего. Выпущенный отдельной книгой «Возлюби дальнего» Михаила Савеличева поначалу порадовал удачной имитацией стиля АБС, но к финалу резкий рост масштабов событий и увеличение темпа повествования разрушили чуть наметившееся, хрупкое очарование.
Неожиданно интересным показался очень злободневный на тот момент «Мент обреченный» Кивинова. Хотя никакой прямой связи с Мирами Стругацких в повести не было и в помине, общие мотивы явно прослеживались, начиная с названия. А позже я узнал, что эту работу планировалось включить в первый сборник, но «не срослось» по срокам и объёму.
Казалось, серия благополучно умерла. Ан, нет. Не тут-то было.
Выход на экраны фильма Бондарчука-младшего всколыхнул интерес к теме и вывел серию из летаргического сна. А выход «Время учеников-2. Важнейшее из искусств» со знаменитым танком на обложке недвусмысленно указывает на связь этих событий. С точки зрения общей оценки интересно то, что самое сильное произведение сборника — повесть "Стажёры как предчувствие" Рыбакова — вызывает у меня стойкое чувство гадливости.
Меж тем, «Обитаемый остров» стал одним из самых известных и обсуждаемых произведений братьев – в основном, именно благодаря фильму, из которого наша поросль младая вообще хоть что-то узнала о Мире Полдня [1]. Отзывы в сетевых обсуждениях неопровержимо свидетельствовали, что немалое количество зрителей положительно оценило эту работу в спектре мнений от осторожно-патриотичного «А чо, для нашего кина ничо так, намана)))» до безудержно-оптимистичного «А чо, мне понра. Хочу исчо)))». На основании оценок численности читающих среди этой целевой группы, что называется, «нарисовалась тема».
Как говорит наш дорогой шеф, куй железо, не отходя от кассы (с)
Именно в соответствии с данной концепцией недавно появился новый литературный проект – межавторский цикл «Обитаемый остров», в рамках которого предполагается издание целой серии книг. И хотя фамилии приглашённых авторов звучат неплохо, есть сильное подозрение, что при этом будет реализовано то направление, которое ещё пятнадцать лет назад предсказал (подсказал?) своим «Змеиным молоком» Михаил Успенский. То есть, заданный формат будет соответствовать не столько Саракшу АБС, сколько бондарчуковскому.
Оценивая общие тенденции и, учитывая также существование и процветание серии «S.T.A.L.K.E.R.», можно с уверенностью утверждать, что «Миры кагбэ Стругацких» становятся модным брендом со всеми отсюда вытекающими: пи-ар, пред и постпродакшн, ребрендинг и этот, как его… Во! Точно: продактплейсмент.
Но это уже совсем другая история (с) и она выходит за рамки обзора, да и не состоялась пока как свершившийся факт, хотя имеет все предпосылки к этому [2].
Возвращаясь к, с позволения сказать, официальному и магистральному направлению развития Fan Fiction Terra Strugatskia в форме межавторского цикла «Время учеников», то, используя медицинскую терминологию, следует признать – пациент в глубокой коме и скорее мёртв, чем жив. Жизнь поддерживается аппаратно. Методы интенсивной терапии положительных результатов не дают, прогнозы неутешительные. Но, поскольку с «практикой» нынче туговато, да и престижное это дело – поучаствовать в таком проекте – желающих «тоже полечить» не убывает. Вроде бы, и специалисты все дипломированные, до откровенных колдунов и знахарей дело пока не дошло, но родственникам стоит серьёзно задуматься: зачем мучить и себя, и больного?
По признанию самого Фёдора Сергеевича во время одной из посиделок на его «Кино в деталях», идеей срочно снимать кино по ОО он загорелся совершенно случайно – когда кто-то из знакомых подсунул ему книгу. Типа, может получиться неплохой сценарий, а имя авторов уже раскрученное.
Стало быть, раньше как-то не сподобился ознакомиться.
Наблюдая за очередным холиваром в Стругацкой теме, невольно задумался: странная это вещь – популярность писателя.
Пятьдесят лет назад два совсем молодых человека начали писать книги. И написано было не то, чтобы много, и вниманием прессы обласканы они не были, но известность на 1/6 части суши получили неимоверную. Не скажу, что любовь всенародную, но известность – несомненно. Помнят их до сих пор, и будут помнить долго, как бы некоторых это не бесило.
«Есть множество авторов, которых незаслуженно забыли, но нет ни одного, кого бы незаслуженно помнили»
Сразу вспомнился Булгаков, в советские времена тоже не особо распиаренный, рядовым читателям тогда почти не известный – только особо «продвинутым», да специалистам. А, поди ж ты! По последним опросам основная масса россиян признала «Мастера и Маргариту» лучшей русской книгой прошлого столетия.
И в связи с этим перед мысленным взором сами собой всплыли некогда прочитанные строчки, благодаря которым я, собственно, узнал о существовании самого Михаила Афанасьевича и его главного романа:
«…"Мастера и Маргариту" я в очередной раз прочитал, а после такой книги мне никакой другой читать но хочется. Вот тут, в предисловии, Булгакова называют "известным" -- а почему не великим? <…> Может, Бублик на выпускном экзамене скажет, что Булгаков был гениальным, а учитель не моргнет глазом?..»
Для первой половины 80-х годов прошлого века – чудесная проницательность автора…
Была у меня в отрочестве такая привычка – зайду в книжный, поброжу между полками, почитаю аннотации, да и куплю из заинтересовавшего что-нибудь недорогое, копеек за тридцать-пятьдесят. Многого из приобретённого таким образом и не упомню, от некоторых вещей остались только какие-то обрывки содержания, но небольшого формата коричневый томик с романом Владимира Санина «Большой пожар» перечитывался в своё время неоднократно, и потому память о нём сохранилась до сих пор.
Вот сейчас открыл интернет-страничку, начал читать и испытал не только радость узнавания. Ведь часто как бывает? Те произведения, что в детстве и юности восхищали, по прошествии лет кажутся скучными и неинтересными. Нет, «Большой пожар» не такой. Чтение захватывает сразу и не отпускает до последних страниц.
Если для кого-то это будет рекомендацией, то по глубине проникновения автора в тему, по уровню специальных знаний, пониманию специфики профессии и острому динамичному сюжету повествования «Большой пожар» лично мне напоминает лучшую из книг Артура Хейли – «Аэропорт». Но в сравнении с ним, несомненным плюсом у Санина является то, что я необыкновенно ценю – отличный юмор в диалогах и многочисленных бытовых сценках, явно взятых из реальной жизни. Благодаря этому язык повествования – сухой и лаконичный – лишь подчёркивает остроту и динамизм сюжета, основанного на реальных драматических событиях, но не превращает повествование в канцелярит сухого отчёта о них.
Книга до сих пор выглядит живой.
Этот роман для меня стоит в одном ряду с такими ныне малоизвестными, или вовсе незаслуженно забытыми, но прекрасными представителями реализма в советской литературе, как «Буря» Всеволода Воеводина и Евгения Рысс, «Два капитана» Каверина и «Территория» Куваева.
Но есть у этой книги ещё один, нюанс, который не даёт забыть о ней по прошествии лет. Выше я рассказывал об удивительном прозрении автора относительно судьбы произведения М.Булгакова. А вот ещё:
"Мы, пожарные, давно усвоили, что никто не станет нами восхищаться, как космонавтами или ребятами, что поднялись на Эверест; знаем, что никто, буквально никто из нас, даже легендарные ленинградские пожарные в блокаду, не получил за тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают и проклинают, чем хвалят и награждают…
<…>
-- Хочешь, я тебе интересную цифру подкину? Нет, не подкину, а то ты совсем разбушуешься... Ладно, так и быть, пиши: звания Героя Социалистического Труда удостоены восемь почтальонов -- и ни одного пожарного…"[1]
Давно известно, какие фокусы порой выбрасывает человеческая память. По всем признакам выходит, и я был стопроцентно уверен, что впервые прочитал «Большой пожар» ещё в школе, то есть не позднее 85-го года. А в выходных данных указано: издательство «Молодая гвардия», 1986.
Но, как бы то ни было, наверняка это было лето. Значит рукопись уже была готова, прошла правку в редакции и находилась в типографии, когда в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года пожарные расчёты небольшого украинского городка самоубийственно-героически бросились тушить пожар на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной станции. Сбылось ещё одно предсказание Владимира Санина – через пять месяцев сразу троим пожарникам было присвоено звание Героя Советского союза. И только одному Телятникову – не посмертно…
Прошло почти три десятилетия. Жизнь внесла свои решительные коррективы в восприятие многого из прочитанного мной. Советский союз исчез с карты планеты. Современный правопреемник Главного управления пожарной охраны МВД СССР – нынешнее ведомство Сергея Кужугетовича — от информационного вакуума отнюдь не страдает. Званий Героя для них больше не жалеют, да и Сам золотую звёздочку на груди постоянно носит – и в форме, и в цивильном. Вот, только безоговорочно в повальные мужество и героизм, верность идеалам добра и справедливости этих людей ныне уже не шибко верится. Сам я с некоторыми пожарниками знаком лично и не понаслышке знаю – как и везде, разные люди среди них были и тогда, и попадаются теперь.
Но вне зависимости от всего этого, с момента прочтения «Большого пожара» и по сей день я, вслед за автором романа, всегда мысленно говорю: «Удачи вам, ребята!» – когда вижу красные пожарные машины, несущиеся по городу под истошный вой сирен. И только при виде их синих мигалок, да ещё, пожалуй, неотложек, я не испытываю ныне негативных эмоций.
Интересное получилось совпадение, позволяющее любителям чертовщинки развлекаться разного рода инсинуациями – в конце 2010 года вышли сразу две книги, в названиях которых авторы использовали число, с давних пор пугающее людей суеверных.
Сначала vvladimirsky в теме «Опубликованные в Интернете статьи и рецензии на фантастические произведения» познакомил нас с рецензией Андрея Немзера «Новейшая старая сказка» на новый роман «Гимназия №13» супружеского дуэта Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак, за творчеством которых я с интересом слежу. Затем Dark Andrew выложил в своей авторской колонке отзыв на роман Ольги Лукас «Тринадцатая редакция». По каким-то причинам Андрей в скором времени эту статью удалил, но я успел с ней ознакомиться, и загорелся почитать.
В один из предновогодних вечеров, под благовидным предлогом пораньше сбежав с работы, я отправился попытать читательского счастья в наших книжных магазинах.
Что такое неформат и как с этим бороться
Поиски мои успешными можно назвать лишь отчасти – в «Глобусе» нашёлся один-единственный экземпляр «Гимназии». Но, рассматривая эту книгу, я испытал немалые сомнения относительно готовности к её покупке.
Нет, конечно, с набившим оскомину «форматом» нужно бороться, но нельзя же делать исключительной целью и причащение к не менее пресловутому «неформату». Как я понял, всё в этом издании должно демонстрировать нам отход от некоей общепринятой традиции: мощная ламинированная обложка с размерами несколько больше стандартных — почти квадратной формы, толстые страницы мелованной бумаги (общим числом всего 360), крупный шрифт, широкие поля.
Некоторые из указанных признаков позволяли предложить, что данная книга позиционируется, как детско-подростковая. Но в этом случае с иллюстрациями издательство явно перемудрило. Чёрно-белые схематические рисунки в авангардно-примитивистском стиле и столь же монохромные фотоинсталляции, скорее даже аппликации из обрывков фотографий, напомнили мне оформление собрания сочинений Стругацких издательства «Текст». Ещё тогда я был отнюдь не в восторге от подобных концептуальных решений. А понравится ли такое детям сейчас? Но наиболее «неформатной» оказалась цена за всё это великолепие – 541 рубль. Не многовато ли?
Я долго листал и разглядывал книгу, постепенно смещаясь от полки к кассе, уже достал кошелёк, но всё-таки решил с покупкой повременить.
Не пиратством единым
Книга же Ольги Лукас в наших палестинах к тому времени вообще не появилась.
Придя домой в расстроенных чувствах, привычно загнал её название и имя автора в поисковик, почти не надеясь на успех, но с радостным удивлением обнаружил, что на «Литресе» уже продаётся электронный вариант «Тринадцатой редакции».
Имея совсем небольшой опыт сетевой жизни, до этого момента я всего пару раз заказывал книги через интернет-магазин наложенным платежом, а в основном, как и большинство наших «нормальных» соотечественников, скачивал тексты с пиратских сайтов. Но надо же когда-нибудь начинать голосовать рублём за отечественного производителя?
Приступал я к делу с изрядной долей опаски – мало ли? Долго разбирался во всех этих CNN/CVN кодах и прочих премудростях и, наконец, потратив чуть меньше 90 рублей, стал счастливым обладателем е-книги. Впервые – на абсолютно законных основаниях.
Оказалось, что «Visa» с подключённым мобильным банком обеспечивает легкое и удобное пользование сервисом, а широко муссирующиеся слухи о том, что с зарплатной карты нельзя проводить интернет-платежи, оказались сильно преувеличены.
Пожалев напоследок, что на сайте не оказалось ещё и «Гимназии №13», я решил довольствоваться тем, что есть, удрал от своих милых дам на кухню и приготовился провести очередную бессонную ночь.
«Ночной дозор", написанный Максом Фраем», – подозреваю, что это замечательное определение, данное Dark Andrew, прилипнет к роману прочно и надолго.
О чём речь? Давайте посмотрим.
С начала времён представители двух противоборствующих группировок неких Иных наступая на пятки друг другу, мечутся по всему миру, решая свои проблемы за счёт обычных людей. На берегах Невы разворачивается один из эпизодов этого противостояния, а повествование о буднях мунгов и шемоборов в непростых современных условиях сопровождается ретроспективными обзорами и экскурсами в историю вопроса.
Всё это, некоторые другие нюансы, особенно оказавшаяся в поле зрения обеих организаций неуверенная в себе, но чрезвычайно талантливая девица, находящаяся под давящим прессом материнского влияния – кивок в сторону Сергея Васильевича Лукьяненко.
А от Макса Фрая здесь – абсолютно неформальные отношения в среде питерского отделения мунгов, что тем не менее, совершенно не мешает им решать все задачи, поставленные мудрым и опытным сэром Джуффином… пардон, шефом Тринадцатой редакции Даниилом Юрьевичем Пантелеймоновым. А ещё – любовь персонажей к посещению разного рода небольших уютных кафешек, ресторанчиков и прочих едален, где они поглощают самую разнообразную снедь (надо будет всё-таки погуглить, что же такое «профитроль»?). И ещё…
Желающим продолжить поиски параллелей и аллюзий, настоятельно рекомендую делать это самостоятельно – их там немало.
Я же хочу озвучить несколько иные свои ассоциации, возникшие при чтении.
С одной стороны, молодые сотрудники, с бесшабашностью юности бросающиеся на выполнение самых сложных заданий, и их нелюбовь к повседневной рутине, на страже которой стоит нудный и въедливый коммерческий директор конторы, Константин Петрович Рублев "за добрый нрав и покладистый характер прозванный Цианидом" (с).
С другой — умудрённые опытом колоритные ветераны, поучают зелёную молодёжь и не прочь свалить на них часть повседневных забот, дабы предаться эпикурейским забавам.
И все они, как винтики в хорошо отлаженном механизме, крутятся день деньской под руководством многомудрого, опытного, несколько старомодного директора – человека странной и не совсем понятной природы.
Не могу утверждать, что Ольга Лукас ставила перед собой такую задачу, но постепенно повествование о трудовых буднях Тринадцатой редакции стало напоминать мне книгу, описывающую реалии другого знаменитого учреждения – НИИЧАВО. Конечно, нельзя сказать, что чудесное исполнение желаний идёт на пользу возжелавшему – нередко, наоборот – но прослеживаются всё же определённые параллели с незабвенным: «А чем вы занимаетесь?" -- спросил я. "Как и вся наука, -- сказал горбоносый. -- Счастьем человеческим" (с).
Только в современных реалиях рыночной экономики (договоримся называть это так, ОК?) главными действующими лицами стали не учёные, но офисные работники. В остальном же – понедельник начинается в субботу, август – в июле, а спешить домой по окончании рабочего дня не слишком модно, что бы не думал по этому поводу стоящий на страже распорядка дня товарищ Камноедов… эскьюз ми, господин Цианид.
Ещё одной ниточкой, связавшей в моём восприятии две эти книги, стал хороший юмор Ольги Лукас. По всему тексту щедрой рукой рассыпаны каламбуры и шутки персонажей, едкие и точные зарисовки картин современной жизни, забавные ситуации, приколы и хохмочки (один самогон «Википедиевка» чего стоит).
Так что, я бы чуть изменил характеристику книги: «Это написанный Максом Фраем «Ночной дозор» с элементами «Понедельник начинается в субботу».
А финал романа позволяет сделать однозначный вывод – впереди нас ждёт новая встреча с героями книги. Будем ждать продолжения.
Оценка: 8
UPD: Ну, вот, о чём, собственно и шла речь — в конце февраля ожидаем выход продолжения серии романов:
Как-то я наткнулся через поисковик на целый пласт критических статей некоего Юркина, написанных как лично, так и в соавторстве с господином по фамилии Бронзик. Большинство положений из прочитанного показались мне, мягко говоря, неаргументированным, о чём ниже. Хотелось спорить с авторами, что-то им доказывать… Благо почти сразу и очень ко времени вспомнилась некогда широко известная фраза «Мы пойдём другим путём» (с). Так в октябре 2009 года появилась эта статья.
Первоначальный вариант в настоящее время недоступен по независящим от меня причинам, а ниже приводится текст, максимально близкий к оригиналу той статьи.
Издательская аннотация: Написанный в жанре героической фантастики, роман «Пророк» содержит элементы магической фэнтези. Герою покровительствуют разумные стихии планеты — Вода, Ветер, Земля и Огонь. Пускаясь в увлекательное и опасное путешествие, герой находит волшебные перстни Ондрона, которые помогают ему одержать победу над силами зла.
Гонимый ветром перемен
«В СССР пророки были не в чести…»
С. Переслегин «Не обнажай в корчме»
Политические катаклизмы конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века привели к тому, что на наших книжных прилавках оказалось месиво из протухших объедков и обглоданных костей, попавших в Россию с барского стола американских НФ-авторов. Залежалый товар окончательно потерял товарный вид из-за задержек на таможне «железного занавеса». Между тем, блюдо на любителя приносило реальные деньги и этим поспешили воспользоваться новоявленные дельцы от литературного бизнеса. Сначала осторожно, а потом всё более открыто нам стали предлагать поделки «по мотивам» западных специалистов в области оболванивания масс. Из прочитанного авторы делали свой вольный пересказ, доступный пониманию пожирателей жвачки для мозгов. Так как весь объем вторичной информации не просто был доступен, но определенно нравился им, то далее последовало решение производство подобной продукции поставить на поток и выставить на книжный рынок для продажи.
И роман «Пророк» Анатолия Юркина один из первых в этом ряду. Для Юркина особо важным оказался грандиозный коммерческий успех годом ранее изданного «Азбукой» романа «Волкодав» М. Семёновой (1995). Этому есть прямые указания в «Пророке». «Белохвост говорил о себе: "Я волкодав"…» Юркин, «Пророк».
К этому времени за душой Юркина не было ничего, кроме печатавшегося в 1992 году в «Строителе» газетного романчика «Место для зла» (коварные и злобные спецслужбы охотятся за научным артефактом – перчатками управления шаровой молнии), двух пиесок («Лориан» 1990 и «Королева кукол» 1992) и нескольких самиздатовских сборников («Чужие праздники», «Наташин сборник» и др.). Летом 1992 года Юркин надолго покинул Россию. «В 1997 году новеллистические тексты для заводской газеты Казахстана о пластилиновых цивилизациях переросли в великий роман второй половины ХХ века (? – А.К), под названием "Пророк" по объективным причинам изданный в жанровой серии фэнтези…» (конец цитаты из творчества неустановленного юркиноведа).
Как несомненное свидетельство высокого уровня поделки до сих пор преподносят нам тот факт, что впервые в современной истории отечественной фантастики тираж книги был распродан всего за две недели. Лично свидетельствую – это ложь. «Азбука» была «на подъёме» и оптовики раскупали тиражи, что называется, про запас. А вот на уличных лотках многочисленных распространителей «Пророки» с непомерно раздутым мыльным пузырём тщеславия Юркина на обложках пылились, выгорали и мокли ещё долго.
И как бы потом не пытались объяснить неожиданный разрыв владельца «Азбуки» Вадима Назарова с Юркиным, сентенция неустановленного фэна-юркинознатца говорит за себя: графоманский талант Юркина не на шутку напугал издателя.
Осенью 1997 и весной 1998 Вадим Назаров сделал выбор в пользу проекта «Макс Фрай», когда на его столе лежала уже тысячестраничная рукопись «Мечелова» (1998). А ещё у Юркина на подходе был текстовой корпус сакрального романа «Ничего кроме травы». Графоман разошёлся не на шутку!
Отказавшись издавать Юркина, Вадим Назаров оказался под градом обвинений, преподносившихся примерно в такой форме: «Если называть вещи своими именами и не оглядываться на авторитеты, то издатель и редактор занимался подростковым сексом с Максом Фраем на груде окровавленных бинтов и ваты с гноем, рукой хирурга только что снятых с прооперированного глаза слепца Борхеса». Юркин, «Сестры Фругацкие».
Шаманы внутри мыльного пузыря
«Враг рода человеческого нашептывает мне...»
А и Б. Стругацие «Волны гасят ветер»
Графоман, осознающий, на каком низком уровне стоит его собственный литературный талант, создал уникальную вещь. Тексты без метафор, абзацы без изысков русской классики, персонажи без самого поверхностного психологизма. Юркин "изучил" всех известных зарубежных фэнтези-авторов.
Только ленивый читатель не сравнивал книгу Юркина с творчеством Д.Р. Толкиена (1892-1973) и К.С. Льюиса (1898-1963). В пространстве написанного этим плагиатором (не поворачивается рука написать «творчество») особенно заметны параллели с творчеством Урсулы Ле Гуин (род. в 1929 г.). Едва ли не открыто «Пророк» корреспондирует с тетралогией о Земноморье – «Волшебник Земноморья» (1968), «Гробницы Атуана» (1971), «На далеком берегу» (1972) и «Техану» (1990).
Но забавно провести вечер в сравнительном анализе композиции и проблематики разноязычных текстов. «Пророк» (1997) – всего лишь отдаленный перепев и лубочный пересказ повести «Левая рука тьмы» (1969).
Перед нами зеркальное отображение, перевернутая калька с позднего творчества писательницы, где феминистская тема заменена пафосным раскрытием темы доверия как условия мужской дружбы. Дополняет букет большое количество приключений, поединков и сражений, милых сердцу непритязательной публики.
Юркин не просто «Маленький обманщик» (конец цитаты из романа «Пророк»), но простой плагиатор, тексты которого всегда избыточно насыщенны квазифилософской проблематикой, псевдославянской мифологией, социальным язычеством и психопатологическим шарлатанством аркаимских шаманов.
Специалисты, ознакомившиеся с юркинской беллетристикой отмечают, что она до краёв полна тёмными смыслами. Если верна мысль, что после войны научная фантастика стала видом иных религий (классом новых религий?), то работа Юркина является скрытым и оттого наиболее опасным видом язычества и оккультизма.
Для сокрытия этого Юркин использовал традиции жанра фэнтези, но шила в мешке не утаишь. Оккультная сущность и языческие символы видны невооружённым взглядом. Они прорываются со страниц в словах и делах Чёрных колдунов и прочих хоболов, в покровительстве лжепророку Юркина одушевлённых стихий планеты – Воды, Ветра, Земли и Огня. В шаманских обрядах, ведьмачестве и колдовстве.
В меру слабых сил Юркин пытался построить сюжет «Пророка» по особому раскладу карт Таро. В Язоче Твака подвешивают к сосне и кладут его в гроб – это карта «Подвешенный». Удары по Огромному Оплоту чуть не опрокидывают персонажей с каменной стены – карта «Башня», и т.д. Все Арканы представлены в тексте. Специалисты сразу видят слабые места его расклада. Наиболее ярко они проявляются при встрече Лориана со старыми друзьями, когда Вернорук то исчезает, то появляется раньше срока, разрушая цельную картину. И здесь Юркин напортачил, не показав ни знаний, ни умения.
Сходным образом думает и читатель, оскорбленный в своих лучших чувствах потребителя «литературы меча и магии», а не оккультных трактатов.
В постсоветской России наиболее здравомыслящей частью читателей настоящей фантастической литературы (братья Стругацкие и т.д.) книга Юркина воспринимается агитационной листовкой, написанной экзальтированными авторами жёлтой газеты «Пророчества и сенсации» для спасения «остального человечества».
Боден и Хезлон
«Они не были копией и оригиналом, не были они и
братьями-близнецами, они были одним человеком…»
[/i][/right]
А и Б. Стругацие «Понедельник начинается в субботу»
Роман «Пророк» нельзя рассматривать в отрыве от остальной беллетристики (не прозы, не литературы) Юркина. Юркин организовал один из самых успешных конвейеров по производству и реализации информационного мусора, облаченного в форму очередной журнальной статьи или книги модной тематики (НЛО, палеоконтакты, древние цивилизации на территории современной России, коварные спецслужбы и т.д.). Современные технологии позволяют ему и его приспешникам продолжать оболванивание масс через Интернет. Регулярно выходят (для кого?) новые «творения» юркиных, утяжеленные замысловатыми комментариями и экзальтировано восторженными отзывами последователей.
Юркин неудержимо рвётся в лжепророки, стараясь определять развитие коллективного разума постсоветской интеллектуальной элиты. Среди прочего графоманская натура и осознание собственной никчемности как писателя и фантаста привели Юркина к физиологической потребности критиканствовать в адрес более успешных авторов.
В этом желании он оказался не одинок. Среди соавторов-прилипал, подвизающихся на модной теме особое место занимает примкнувший к Юркину «известный русский писатель» Гарри Бронзик (США).
Юркин и Бронзик – это педантичные беляевские персонажи – сутяги Боден и Хезлон. «Сухонькие, бритые старички в старомодных сюртуках, похожие друг на друга, как братья-близнецы…» «Лишь в редких случаях их мнения расходились, но и тогда чтобы прийти к соглашению, требовалось всего несколько коротких слов или простого взгляда круглыми, как у филина, выцветшими глазами»... А. Беляев «Ариэль».
Юркин и Бронзик не соавторы в традиционном смысле этого слова. Они являются симбиотическим организмом, который две телесных оболочки связывает мощной логорейно-графоманской мышцей ненависти, бугрящейся по всей симбиотической структуре плохой беллетристики. Огульные, бездоказательные обвинения, натянутые сравнения и злобная брань основное содержание опусов симбионта.
Здесь отметим элемент кокетства и неистребимого позерства Юркина-Бронзика. В каждом слове сквозит неприкрытое презрение к своему читателю. Псевдонаучная лексика, тяга к узкоспециальным терминам и определениям и при этом – постоянные намёки на то, что их проза только для избранных, «если кто-то не понимает…», «Это доступно любому при уровне начитанности "школьная доска"…».
Использование исключительно множественного числа личных местоимений при написании статей – попытка придать своему мнению видимость хоть какой-то коллегиальности. Претензия на некую «научность». Фактически – страх личной ответственности и симптом раздвоения личности. Юркин-Бронзик сами начинаются путаться, как же называть свой симбиотический дуэт, кто из них кто и когда. В начале «мы». Затем «я»: «Прошло много месяцев с момента публикации газетного очерка Анатолия Юркина "Анти-Дарвин" (2003), но у меня (Гарри Бронзика…)». Затем «я (мы?) бы попытался объяснить…». Подпись под статьёй: Анатолий Юркин.
Осознание собственной никчемности как писателя-фантаста привело к физиологической потребности очернить святые для каждого русского интиллигента имена Аркадия и Бориса Стругацких.
Но об этом ниже. Вернёмся к изучению основного программного творения плагиатора.
Возбуждаясь жёлтыми дождями, Дождинка с надеждой ждёт вождя
«Надпись эта была сделана желтой
брызчатой струей, достаточно горячей,
судя по глубине проникновения в сугроб»
[/i][/right]
А и Б. Стругацие «Хромая судьба»
Регулярно слышны возмущённые возгласы интеллектуала-Юркина по поводу безграмотности авторов. Беглый взгляд на опусы самого Юркина вызывает подозрение, а проходят ли его тексты правку? Даже на фоне прочей макулатуры времен построения рынка беллетристика Юркина отличается тем, что производит неизгладимое впечатление текста, не вычитанного редактором.
В плохой прозе ничто не раздражает более зацикленности бездарного автора на повторах. Но Юркину в этом поистине нет равных.
«Солнечная река ослепляла мальчика, которому минуло не так много сезонов дождей. Известно, год – это два сезона дождей. Первый сезон дождей проходит…» «Затяжные дожди – примета сезона дождей (поразительное наблюдение! – А.К). Ласковый и сладкий ливень сопровождал их первую половину пути…» «Им было радостно под теплым всепроницающим дождем. – Я найду Страну Живых Зверей! – кричал Лориан, возбуждаясь…» «Поточный дождь словно примерялся вбить Оплот в землю под рост буйной травы, как известно, неукротимой в сезон дождей (не многoвато дождей для одного предложения? – А.К). Напористые и настойчивые дождевые струи… пришлись по нраву Лориану.» «Долгожданный добрый дождь сопровождал их оставшуюся половину пути. С мятежной всепобеждающей силой Лориан хотел открыть новые миры, которые не суждено было повидать его отцу.» «Дождинка была единственной дочерью вождя. Вождь…» И т. д., и т. п.
В тексте «Пророка» почти тысяча восемьсот повторов «жд»! Это не литературный текст! Это нейролингвистическое программирование или шаманское камлание! Или гангста-рэп? В голове крутится навязчивый мотив начала 90-х: «Жди, жди, жди ма-а-ай дитл!».
Дождь – одно из ключевых слов романа Анатолия Юркина "Пророк". Непосредственно или в форме производных упоминается 270 раз.
Но это ещё не всё. Среди любимых Юркиным прилагательных– «жёлтый»
«Но слишком далеко улетела она от желтой огненной воды и замерзла.» «Желтое светило мальчишескому сну не помеха.» «И даже подумал, не пробудившись: "Какие у меня желтые сны." (орфография сохранена – А.К) Но в конце желтый цвет сменился на красный…» «Густой желтый воздух застревал в горле…» «Заикаясь и брызгая желтой зловонной слюной, старуху с чешуйчатой кожей поддержала безобразная женщина…»
Всего 49 повторов.
«Жёлтый» «дождь» – любимые слова Юркина. Ассоциативный ряд понятен?
«…полагается пролезть в пасть и выбраться из заднепроходного отверстия каменной глыбы. Лунное безумие охватило шального мальчишку. Лориан справил малую нужду на сухие камышовые палочки, составляющие материю занавески. Но этого ему недостаточно. Лориан направил горячую булькающую струю в пасть безобразного глупого камня, едва сдерживая грудной смех…» (А.Юркин «Пророк»).
Вот такой у Юркина роман, такой главный герой.
Нет, отныне мы не намерены великодушно пропускать мимо глаз текстологические особенности уринальной беллетристики!
А если эти повторы кроме физиологии прямо связаны и с сексопатологией? Регулярность и цикличность повторов вызывает стойкие ассоциации с хорошо знакомым процессом мастурбации.
Рассматривая параллельно с Романом ещё и «творчество» симбионта Юркина-Бронзика поражаешься, что процесс мастурбации связан у автора с другим физиологическим отправлением – в цикле статей о Стругацких различные вариации слова «фекалии» повторяются 27 раз. Возникает сомнение, надо ли считать описками или оговорками по Фрейду многочисленные грамматические ошибки в текстах Юркина? Подсознательно ли он написал «практолог» вместо «проктолог»? Не исключено, графоманствующий клеветник Юркин справедливо стыдится своей излишней любви к фекальной теме.
Непрерывно льющемуся со страниц «Пророка» в уринально-фекальной беллетристике литературоведческие и семиотические комментарии не нужны. Но в сочетании с «фекалиями» и «жёлтым» «напористые и настойчивые дождевые струи…», пришедшиеся по нраву, возбуждавшие Лориана, – это ключевая тема урино-фекаломании, поданная в литературном гробу, симбиотическим уринально-фекальным дуэтом мастурбаторов от плохой беллетристики.
Текстологический феномен (стиль и идеология как постоянная беллетристическая тема) «затяжные дожди – примета сезона дождей» воспроизведен Бронзиком и прочими «ЖД»-учениками Юркина. После коммерческого успеха «Пророка» авторы пребывали в сомнамбулическом состоянии. «Жёлтый дождь» ударил в голову Юркину-Бронзику.
Текстологическая проблема связана с тем, что симбионт подключается и паразитирует на мистических традициях, но исключительно в пределах массовой культуры. Потому что взыскательного читателя, владеющего навыками вдумчивого чтения, нельзя напугать «Затяжными дождями – приметой сезона дождей». Не нужен диплом учителя русской литературы, чтобы после анализа Юркина закралось подозрение, а подсознательно не ценят ли заядлые юркиноведы за «затяжные дожди – примету сезона дождей».
Парадокс Юркина-Бронзика состоит в том, что уринально-фекальные слова-паразиты мешают развитию критической темы и препятствуют восприятию даже слабой идеологии плагиаторской беллетристики.
Какова информационная насыщенность подобных чудовищно вульгарных словес? Фактологическое подтверждение уринально-фекального ужаса Юркина низводит умного и начитанного человека до неврастеника, усидчиво исписавшего общие тетради грязными ругательствами.
Доктора вызывали?
«Шизофрения, как и было сказано»
М. Булгаков "Мастер и Маргарита»
Откуда бы такая текстовая идиосинкразия у талантливого автора? Ответ дается автобиографический.
Тяжёлое детство, зависть к одноклассникам, якобы незаслуженно, обладающим благами жизни, недоступными в молодости Юркину. Фекаломания Юркина заставляет заподозрить, что особое место в этом ряду занимают печально известные «удобства на улице».
Подростковая психологическая травма, обида на незаслуженные унижения со стороны учителей.
Попытка самоутвердиться за счёт близкого знакомства с криминальными элементами.
Излишнее увлечение мастурбацией и тщательное сокрытие этого факта не только от окружающих, но и от себя самого до настоящего времени, при этом – скрытое желание открыто заявить об этом (эксгибиционизм?).
Несомненно, при разборе нам потребуется помощь психиатра. Широко известно, врачи данной специальности считают, что нет ни одного человека с абсолютно здоровой психикой. Случай Юркина – клинический. Читая роман «Пророк» мы имеем дело с целым букетом психических и нервных расстройств различной тяжести.
Ни на что не похожий мир без зверей и насекомых – зоофобия и инсектофобия.
Мечта о многожёнстве, при этом скрытые гомосексуальные наклонности автора на фоне беременности (!!!) главного героя (гермафродит?).
Логорея (греч. logos –слово, речь и rhoia – течение, истечение) – симптом патологии речи; речевое возбуждение, многословие, ускорение темпа и безудержность речевой продукции. Наблюдается при сенсорной афазии, маниакальных состояниях, шизофрении. В переносном смысле логорея (или словесный понос — по аналогии с диареей) — пустословие, болтовня, длинные бессмысленные речи, произносимые ораторами.
И наконец, мания величия. Каким диагнозом ещё можно объяснить регулярные повторы самим Юркиным фразы «Пророк новой цивилизации – А. Юркин». Несомненно, именно себя логорейно-графоманствующий плагиатор-мастурбатор вывел в образе ГГ своего единственного рóмана. Взгляните на рисунок
Только несчастному художнику известно, как долго Юркин ему позировал для обложки… Только художник может сказать, это лично его идея или категорическое требование Юркина – придать внешности ГГ некоторую благородную аскетичность, убрав излишнюю благообразную полноту лица и фигуры.
Эпилог
«Но только не псины. Хватит с меня псины…»
А и Б. Стругацие «Хромая судьба»
Уринально-фекальная логорейно-графоманская беллетристика Юркина-Бронзика – это карнавал плагиаторов, скрывающих вторичность идей, образов и сюжетных линий за квазинаучными словами. Юркин-Бронзик напоминают ходячие степлеры, соединяющие листы из рукописей англоязычных авторов с помощью неуместно железных скрепок. Это толстокожие и самодовольные дикобразы, кормящиеся скороспелыми плодами плагиаторского дерева, выросшего под шумок создания «книжного рынка» и привыкшие к безнравственному функционированию бессовестного организма.
Вердикт: специальная плашка «Руки прочь от Стругацких!», всей беллетристике – православная плашка «Языческая ересь».
Диагноз: Мания величия. Раздвоение личности. Графомания. Логорея. Маниакально-шизоидная тяга к физиологическим отправлениям и мастурбации.
Сопутствующий диагноз: Паранойя. Некрофилия. Инсектофобия и зоофобия. Скрытая гомосексуальность. Эксгибиционизм и вуайеризм.
Приговор: Лечиться надо!
Необходимое авторское пояснение
«Успокойтесь, граждане! Это провокация»
«Рождённая революцией»
Мне удалось Вас удивить? Надеюсь, потому что при работе над текстом сам я испытывал непередаваемое чувство брезгливости и гадливости к самому себе. Ничего подобного я ещё никогда не делал.
Поверьте, я не ханжа и при необходимости могу в течение продолжительного времени изъясняться, наполняя свою речь яркими эпитетами, незатёртыми метафорами и образными сравнениями из лексикона, по слухам, популярного у сапожников и дворников. Впрочем, в среде, где воспитывался я, они тоже пользовались большой популярностью. Да, я отнюдь не «интеллигент» (мне вообще не нравится это слово) и обвинения в «неинтеллигентности» я не боюсь. Признаю, мой уровень начитанности ниже среднего (кто его у нас определял?), я редко посещаю театры и музеи (в среднем – раз в 10 лет).
Но, несмотря на это, доверять такое бумаге, а тем более, – интернету, – до недавних пор мне казалось немыслимым. Однако пришлось.
Мне есть небольшое оправдание. Моя рецензия – всего лишь пародия (есть такая форма литературной критики) на так называемые «критические» статьи самого Юркина по творчеству Аркадия и Бориса Стругацких («Плагиаторский Левиафан», «Диссонансная угроза», «Стругацкие как угроза», «Фекальный ужас», и др.). Пародийная форма позволяет в ходе написания рецензии широко использовать терминологию и лексические особенности «творчества» самого Анатолия Борисовича и его соавтора, акцентируя на всём этом внимание читателей путём вольного толкования доступных в «Рунете»мнений и фактов. Собственно, написанный лично мной текст составляет не более 30-40% от общего объёма статьи. Остальное сконструировано из фраз, предложений и целых фрагментов статей Юркина-Бронзика. Иногда простой заменой «Стругацкие» на «Юркин-Бронзик». Более того, некоторые особо яркие фрагменты я сознательно не использовал – гадко. Оцените пассаж: «В СССР наиболее здравомыслящей частью читателей настоящей фантастической литературы (И.Ефремов и т.д.) очередная книга Стругацких воспринималась дурно пахнущим рецептом, аптекарями из еврейского гетто выписанным для спасения "остального человечества"».
Беглое ознакомление с беллетристикой Юркина поначалу привело меня, в бешенство, затем я испытал брезгливость и, наконец, – сочувствие. И это самая правильная реакция, потому что самого Анатолия Борисовича ужас читателей его беллетристики мало трогает («С тех пор сплетни в стиле "такой-то от новой статьи Юркина пришел в ужас" меня мало трогают» А. Юркин). Подозреваю, именно негативная реакция доставляет ему максимальное удовлетворение. А значит мой основной диагноз верен.
По поводу сопутствующего диагноза уточню. Я никогда не считал АБС гениями русской литературы, но изощренные издевательства над писателями, вынуждают меня напомнить Юркину, что один из братьев уже почил в бозе и не может лично ответить на обвинения подлецов, поэтому в итоговый диагноз вошла и «некрофилия». Без объяснения причин в основном тексте статьи. Аналогично с «паранойей» – с самого начала «творческой» деятельности Юркин панически боится спецслужб (и при этом с гордостью выложил на своём сайте фото дарственного автографа от Коржавина).
Несомненно, Юркин умён, начитан, мыслит нестандартно (чего стоит лишь самостоятельный приход к критике дарвинизма в 7 классе средней школы ещё в 1978 году!). Но известно, что многие талантливые люди несколько нездоровы психически. Одно другому не мешает, но иногда приводит к обострениям, которые проявляется в творчестве (сравни, например, первые и последующие картины цикла «Демон» Врубеля). И впредь относиться ко всему написанному Юркиным следует только с таких позиций.
Что касается смысловой нагрузки текстов. Если прорваться сквозь все грязные ругательства, инсинуации и невразумительные псевдонаучные сентенции, сохранив при этом способность трезво мыслить, в сухом остатке останется следующее:
– АБС подозревают в плагиате;
– проза АБС наполнена «тёмными смыслами»;
– стиль АБС сильно хромает
Третье известно давно. Никакой Америки здесь открыть не удалось, хотя указанные опусы позиционируются едва ли не как новое «Откровение Иоанна Богослова».
Ну а первые два утверждения достойны всего лишь нескольких замечаний.
Подозрение в плагиате Юркин аргументирует примерно так: «"Парень из преисподней" (1974, 76) — это стилистическая импровизация на тему гениального романа "Город и псы" (1963) Варгоса Льосы. И вообще ответ на участившуюся информацию о полномасштабном привлечении детей (подростков) Латинской Америки в качестве пушечного мяса к ведению армейских и партизанских войн и сопровождению наркотрафика», или «"Парень из преисподней", "Экспедиция в Преисподнюю" (1974) — отдаленный перепев и лубочный пересказ повести "Звездный десант" (1959)». Юркин даже не может определиться, в чём конкретно «вина» АБС. Так всё-таки, Льоса или Хайнлайн? Абсурдность обвинений в последнем случае понятна любому, кто знаком с содержанием «Парень из преисподней», «Экспедицию в Преисподнюю» и «Звёздный десант». Сами Юркин-Бронзик, очевидно, к этому числу не относится.
Что касается скрытых тёмных смыслов. Если судить по моей рецензии, то в романе самого Юркина их через край. Аналогичным образом можно обвинить любого автора, кроме человека, написавшего «Курочку Рябу». А вот уже «Колобок»… У-у!!! Пропаганда детского бродяжничества, приучение детей обманывать старших, призыв населения к уходу от демографических проблем. А ещё геронтофилия и каннибализм. «Красную шапочку» тогда лучше вообще не рассматривать.
Пожалейте Юркина, ребята.
Напоследок хочу озвучить здесь ещё одно своё наблюдение. Сторонники теории заговора могут строить сколь угодно далеко идущие выводы из факта длительного отъезда автора за границу, гражданства Бронзика и догадок по поводу национальности последнего. Но при появлении в соавторах «грязного Гарри» уровень скверны и нечистот в критических статьях соавторов вырастает скачкообразно.
По результатам недавних прений в теме «Обсуждение творчества АБС», на днях открыл последний том «Неизвестных Стругацких», и среди прочего почти сразу наткнулся на cтатью г.Лемхина.
Ответную статью, опубликованную там же, написал Роман Арбитман – человек, который, по мнению некоторых, нередко имеет склонность в пылу критики «пьянеть от помоев». Но в данном случае, он старался выглядеть возможно более белым и пушистым, используя исключительно мягкие, округлые и предельно взвешенные формулировки.
Я же такой потребности пока не ощущаю. Лично для меня, г.Лемхин мало чем отличается от небезызвестного г.Юркина. При том, что изначальные предпосылки к их откровениям внешне диаметрально противоположны, оба они – всего лишь две стороны одной медали. Один озабочен ограничением доступа ПРОСТЫХ читателей к текстам АБС, мотивируя это тем, что подобная литература отрицательно влияет на умы и психику населения России, которому в скором будущем уготована сакральная участь. Другой же, якобы, обеспокоен исключительно целостностью и незамутнённостью восприятия «чистого» творчества АБС теми же самыми ПРОСТЫМИ читателями.
«Это д-дубли у нас простые!.."» (с)
Читая откровения обоих, в современных реалиях не воспринимаешь их никем иным, кроме как наследниками тех самых церберов (кураторов и рецензентов) из разного рода «Молодых гвардий», отнюдь не по приказу, но по собственной воле пестующих и наставляющих на путь истинный неразумных чад – исключительно так, как они это понимают.
Нет, какая трогательная забота обо мне, любимом! Какая незамутнённая вера в понимание того, что такое «хорошо» и что такое «плохо». А моё личное мнение их не только абсолютно не интересует, но и может быть отброшено, как пренебрежительно малое и несущественное в рамках борьбы за всеобщую, полную и окончательную победу Добра. В том смысле, как они его понимают.
Положа руку на сердце, большинство текстов, представленных в цикле «Неизвестные Стругацкие», не оставили практически никакого отклика в моей душе – это действительно рабочие материалы. Но представляют они интерес не только для специалистов, но и для истинных фанатов творчества АБС, мало чем отличающихся от тех, кого сам г.Лемхин называет «специалистами». Правда, нередко эти «почти специалисты» готовы дать сто очков форы так называемым «истинным специалистам», а количество первых намного превосходит вторых.
Но финальное откровение нашего бывшего земляка, ныне проживающего с другой стороны океана, хочу прокомментировать особо:
«…я думаю, что материалы, опубликованные в «Неизвестных Стругацких», не должны были появляться в массовом издании. Место этим бумагам – академические сборники, монографии или же (надеюсь, такое когда-нибудь произойдёт) академическое собрание сочинений братьев Стругацких».
Академическое издание? Видывал я эти издания. Тиражи там – от нескольких сот и аккурат до нескольких тысяч экземпляров. И чем же нынешнее издание не академическое при его-то пяти тысячах? Вполне себе оно самое и есть.
Массовое издание? Книга, о существовании которой 99,9% русскоязычных читателей и не подозревают — это массовый читатель?!! С трудом представляю, что эту книгу купит кто-то из тех, кто тоннами потребляет продукцию, производимую S.T.A.L.K.E.R., Ольги Мяхар и иже с ними.
Очевидно, слабо разбирается гражданин САСШ г.Лемхин в современных российских реалиях. А симпатичные розовые очки он увёз с собой, как память о ныне исчезнувшей стране под названием СССР.
Насколько я понял, г.Лемхин высоко оценивает свои прошлые заслуги в борьбе с Драконом, но, очевидно, позабыл о последующих личных проблемах победителей этих рептилий. Да и о конечном пункте дороги, вымощенной благими намерениями – тоже.
Оценка 3 – и только потому, что г.Лемхин взял на себя труд описать находящиеся у него документы. За это ему – наше большое человеческое «Спасибо!».
тексты статей Лемхина и Арбитмана
Михаил ЛЕМХИН
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ ОПИСАНИЯ ЧЕРНОВИКОВ
Недавно у нас гостил бывший ленинградец, живущий теперь в Иерусалиме, сильно постаревший, но сохранивший и свою удивительную открытость, и свою въедливую любознательность, и свою подкупающую улыбку.
Я не видел его очень давно.
18 лет назад он на один день объявился в Сан-Франциско — мы поболтали, выпили, утром я немного покатал его по городу и он улетел в Нью-Йорк. Это была очень короткая встреча.
А предпоследняя наша встреча, где-то весной 1974 года, была еще короче — я служил в армии сравнительно недалеко от Ленинграда и, будучи в увольнении, столкнулся с ним на лестнице Публичной библиотеки. Вскоре его арестовали, он получил четыре года лагерей и два ссылки. Отсидев, в 1980 году уехал в Израиль.
Сейчас они с женой пробыли у нас неделю, и у меня было время поговорить не просто о делах (о делах мы обмениваемся письмами), не просто поболтать, но и поразмыслить об отвлеченных вещах. Я думал: прошло тридцать лет, многое переменилось вокруг, многое переменилось и в нас, но суть-то характера, разумеется, не могла измениться. Вот теперь как раз и стоит сравнивать: похож — не похож. Похож ли он на Изю Кацмана, прототипом которого послужил? Похож ли Изя Кацман на него?
Гости уехали, я достал с полки книгу. Я листал ее и думал: ну и что? Какое отношение характер и темперамент моего друга Миши Хейфеца имеет сегодня к роману „Град обреченный“?
Практически за каждым персонажем художественного произведения — хоть романа, хоть кинофильма — стоит прототип, с которым автор учился в школе, служил то ли в армии, то ли в одной конторе, ездил в экспедицию или столкнулся однажды в трамвае. И чаще всего таких прототипов даже не один.
Иногда сходство бросается в глаза (бросается знакомым), а, случается, что какая-либо связь вообще незаметна и никогда не придет в голову ни читателям, ни даже близким друзьям, однако автор знает (или догадывается) о существовании этой связи. Например, Михаил Ромм вспоминал, что когда они с Храбровицким писали сценарий „9-ти дней одного года“, характер Ильи Куликова (в фильме его играет Смоктуновский) никак им не удавался, пока Ромм не принялся рассказывать своему молодому соавтору забавные истории о Сергее Михайловиче Эйзенштейне. Из этих историй — то есть характера, стоящего за ними — и возник экранный Илья Куликов.
Если вы зададите мне вопрос — имеет ли это отношение к художественному произведению под названием „9 дней одного года“? Я отвечу: никакого.
Для того, кто проживет в кинозале с героями этой истории один год из их жизни, представленный девятью днями, уместившимися в сто двадцать минут экранного времени, для этого зрителя абсолютно не имеет значения „из какого сора, — по словам Ахматовой — растут стихи“. Но, главное, даже если какой-нибудь Пинкертон захочет просеять этот сор через мелкое сито и найдет там окурки, смятые конфетные фантики, и множество других столь же интересных предметов — к фильму это ничего не прибавит.
* * *
Произведение искусства — по определению — модель мира. Модель — любой текст — может поражать сбалансированностью и элегантной симметрией, может вызывать насмешки своей колченогостью кривобокостью, но ни подправить, ни дополнить ее чем-либо извне невозможно. Поскольку мир произведения существует только и исключительно в рамках этого текста. Черновики, наброски, варианты и прочее, а также отсылки к прототипам — не имеют никакого отношения к чтению текста. После того, как автор поставил точку в конце романа, самым лучшим (чтобы не путать наивных людей и не вводить в соблазн ненасытных и себя самого) было бы уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы. Но если они не уничтожены, они могут иметь ценность только для исследователей творчества данного автора, а не для массового читателя. Информация же, которую исследователи творчества извлекают из черновиков и вариантов, относится к личности, биографии, психологии автора (это все называется психологией творчества), но не к произведению. Произведение — хочется повторить еще раз — не может быть ничем дополнено. Более того, я убежден, что и попытки прояснить смысл каких-либо элементов произведения при помощи черновиков тоже порочны. Ибо, если автор исключил некий эпизод, характер, слово — значит их нет в системе этого произведения. Само существование этих элементов на бумаге и даже уверенность в том, что они были частью первоначальной системы, не может быть основанием для включения их в мир произведения. Они не принадлежат этому миру.
* * *
Перейдя — если позволите — с языка эмоций на язык понятий, напомню, что „создавая и воспринимая произведения искусства, человек передает, получает и хранит особую художественную информацию, которая неотделима от структурных особенностей художественных текстов в такой же мере, в какой мысль неотделима от материальной структуры мозга“.
Это я цитирую Юрия Лотмана.
Из Лотманаже, определение текста: „Текст зафиксирован в знаках и в этом смысле противостоит внетекстовым структурам. <….> Тексту присуща ограниченность. <…> Граница показывает читателю, что он имеет дело с текстом и вызывает в его сознании всю систему художественных кодов <…>. Текст не представляет собой простую последовательность знаков в промежутке между двумя внешними границами. Тексту присуща внутренняя организация, превращающая его на синтагматическом уровне в структурное целое“.
При этом элементы, из которых образован текст, попадая в его систему, наделяются смыслом, которым они не обладали до включения в текст. Как писал Макс Вертгеймер: „То что происходит с элементами целого, определяется внутренними законами, присущими этому целому“.
То есть, проще говоря, смысл слов определяет смысл предложения, но будучи составлено и приобретя собственный смысл, предложение в свою очередь начинает определять смысл слов, из которых оно составлено, поскольку смысл отдельного слова определяется включенностью его в систему естественного языка, предложение же создает свою систему, каждый элемент которой читается при помощи уже нового, вторичного по отношению к естественному языку, кода. И, кстати, наоборот — будучи исключенным из предложения (вычеркнутым), слово теряет смысловую нагрузку, которое оно несло во вторичной системе.
* * *
Для чего я здесь повторяю азбучные истины?
Когда, открыв книгу, вы читаете: „Множество дополнительных сведений о самом НИИЧАВО, а также о персонажах, его населяющих, содержится в черновиках ПНВС“ или „Дополнительные подробности о Витьке Корнееве можно узнать из его разговора с Приваловым накануне дежурства“, это предполагает, что вы собираетесь включиться в игру и готовы оседлать „машину для путешествий по описываемому времени“.
„Почему бы и нет? — скажете вы. — Такая игра может быть и увлекательна, и полезна“.
Разумеется. Нужно только не забывать, что вместо художественной модели мира (каковой является произведение искусства) вы будете иметь дело с упрощенным переводом этой модели на нехудожественный язык, при котором, как пишет тот же Юрий Лотман, „всегда остается „непереведенный“ остаток — та сверхинформация, которая возможна лишь в художественном тексте“.
* * *
Я отношусь с большой симпатией к активности „люденов“. Если молодых людей объединяет интерес и любовь к литературе — что может быть лучше![29] Другое дело, когда речь заходит о практической деятельности, тут меня иногда смущает неясность задач.
Публикуя материалы из архива Стругацких, Светлана Бондаренко пишет: „Это даже не исследование сотворения Стругацкими своих произведений, это только МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ. Исследовать будут позже и исследовать будут другие, я же даю только толчок: „Посмотрите, сколько тут интересного для вашей работы““.
Однако в другом месте она сообщает, что Борис Стругацкий не согласился на публикацию черновиков как таковых. „Напишите книгу, — сказал он. — Напишите исследование по рукописям Стругацких, по черновикам. Туда можете включать любые отрывки“.
Я не то чтобы придираюсь к словам. Не в словах тут дело, но невнятность задачи породила невнятность результата. Отсутствие серьезной методологии не дает возможность назвать эти публикации исследованием. Много лет назад в заметке о группе „Людены“, я писал о „презумпции значимости“ (термин придумал Борис Стругацкий). „Презумпция значимости“ и есть методология, положенная в основу „Неизвестных Стругацких“: все, мол, равноценно важно. Если задача исследования — найти „множество дополнительных сведений“, результатом будет — „посмотрите, сколько тут интересного“. С другой стороны, для того чтобы послужить материалом, базой для будущего исследователя, „Неизвестные Стругацкие“ недостаточно объективно-нейтральны.
Я не пытаюсь умалить заслуги Светланы Бондаренко и „люденов“. Работа проделана огромная. И результат получен. Вот только мне не совсем понятно в какой степени этот результат поможет ученым и в какой читателям. Про ученых вопрос оставим в стороне, а о читателях я хочу сказать, что настоящие книги меняются вместе с ними. Возраст, жизненный опыт, новые знания, новые чувства, новые радости и новые страдания все это дает нам возможность прочитать уже знакомую книгу — настоящую книгу — еще раз, по-другому, иначе. Произведение искусства не ребус, там написано именно то что написано, его не надо разгадывать — его нужно читать.
* * *
Когда я сообщил Светлане Бондаренко, что отказываюсь прислать для публикации копии имеющихся у меня рукописей, она спросила — почему. Я написал ей письмо о том, что в материалах, находящихся у меня, нет ничего принципиального, ничего увлекательного, меняющего, ниспровергающего. То есть, я не охраняю какие-то секреты. Моя позиция — вопрос убеждений. Но Светлана Бондаренко хотела, чтобы я объяснил свою позицию не ей лично, а читателям „Неизвестных Стругацких“. Таким образом возникла эта заметка.
Я полагаю, что из черновиков „Понедельника“ нельзя узнать ничего „нового о НИИЧАВО и о персонажах, его населяющих“ потому, что НИИЧАВО вместе со всеми персонажами существует только в системе, ограниченной с двух сторон — заглавием в начале и точкой в конце. Эта система прекрасно себе прожила сорок лет и продолжает жить.
В тексте „Миллиарда лет“, например, нет никакого КГБ, никакой политики, „самиздата“, антисоветчины, суда. Историку и психологу, вероятно, интересно будет проанализировать и повесть, и материалы к ней, и обстоятельства процесса Хейфеца, который был и катализатором, и фоном размышлений на тему: как вести себя под давлением. И не просто размышлений — поступков. О подобном анализе, если помните, говорит один из героев самих же Стругацких: „Особенно ценны так называемые творческие личности, перерабатывающие информацию о действительности индивидуально. Сравнивая известное и хорошо изученное явление с отражением этого явления в творчестве этой личности, мы можем многое узнать о психическом аппарате, перерабатывающем информацию“.
Однако для читателя самой повести как 30 лет назад, так и сегодня все это совершенно не важно. „Миллиард лет“ не репортаж о деле Хейфеца, а художественное произведение. Дело Хейфеца сегодня — страница истории. Повесть „За миллиард лет до конца света“ — живая литература.
Или, к слову, еще пример. В „Пикнике на обочине“ имеется эпизодический персонаж „с прямоугольным генеральским лицом“. Зовут этого генерала секретной службы господин Лемхен.
Я помню ухмылку на лице Бориса Натановича, когда он вручал мне папку с „Пикником“. О моих пересечениях с кэгэбэшниками Борис Натанович, разумеется, знал, наставлял, одергивал и однажды, весной 1968 года, остановил меня, не дав совершить мальчишеский поступок, который, вероятно, очень дорого бы мне обошелся. Так что неторопливый и важный Лемхен с прямоугольным генеральским лицом — это была приятельская шутка. Но имеет ли она хоть какое-нибудь значение для читателя „Пикника“? Ровно никакого.
Я ничего не прячу и не скрываю. Но я думаю, что материалы, опубликованные в „Неизвестных Стругацких“, не должны были появляться в массовом издании. Место этим бумагам — академические сборники, монографии или же (надеюсь, такое когда-нибудь произойдет) академическое собрание сочинений братьев Стругацких.
Роман АРБИТМАН
НЕИЗВЕСТНЫЕ ОТЦЫ И ЛЮБОПЫТНЫЕ ДЕТИ
„…Какая-то безмерная скука слышалось в нем, безмерная снисходительность, словно говорил кто-то огромный, презрительный, высокомерный, стоя спиной к надоевшей толпе, говорил через плечо, оторвавшись на минуту от важных забот ради этой раздражившей его, наконец, пустяковины…“
Эта цитата из „Гадких лебедей“ приходит в голову при чтении отповеди господина из Сан-Франциско Михаила Лемхина. Сама идея опубликовать ее под занавес „Неизвестных Стругацких“ вызывает сложные чувства. С одной стороны, да, имеет место точка зрения, более-менее аргументированная, с цитатой из Лотмана, — так почему бы ее не обнародовать? Старался же человек. К тому же и сам г-н Лемхин все-таки причастен Terra Strugatskia, даже некоторым образом ее эпизодический персонаж. С другой же стороны, в попытке использовать вместо послесловия к „НС“ текст, автор которого попирает подошвами не только результаты труда составителя четырехтомника, но и методологическую его основу (делая это с видом носителя Объективной Истины), присутствует оттенок мазохизма.[30]
Безусловно, у г-на Лемхина, отказавшегося (по любой из житейских причин) прислать для „НС“ копии принадлежащих ему рукописей, есть законные основания это сделать, не вдаваясь в мотивы, — и вовсе не обязательно подводить теорию под свое нежелание. Однако оппонент „НС“ вступает в полемику и ведет ее не вполне честно.
Главный тезис г-на Лемхина — черновики и варианты народу не нужны: они способны лишь дезориентировать „массового читателя“, повести его по кривой дорожке ненужных интерпретаций и вывести за очерченные пределы художественного текста. Так что лучше всего „уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы“.
Но что есть, собственно говоря, массовый читатель? Считать ли пять тысяч экземпляров каждого тома „НС“ массовым тиражом? И, более того, являются ли вообще произведения Стругацких — несмотря на их несомненную популярность — массовой литературой?
Даже самый крупный недоброжелатель творчества братьев-фантастов едва ли даст однозначный ответ на эти вопросы, а раз так, то делается шатким базис позиции г-на Лемхина, заранее как бы поделившего читателей Стругацких на „толпу“ и „исследователей“ и отказавшего первым в праве на выход за пределы канона.
На самом же деле грань между двумя названными понятиями — применительно к творчеству этих писателей — провести невозможно.
По сути, члены группы „Людены“ являются не стражами или хранителями Terra Strugatskia (в этой роли, скорей уж, видит себя г-н Лемхин), а своеобразными полпредами той части читательского сообщества, которая „желает странного“. Бессмысленно уравнивать „люденов“ с фанатами, выпрашивающими автографу поп-звезды и любовно коллекционирующими „звездный“ мусор (все эти „окурки, смятые конфетные фантики“ и пр.). Хотя в деятельности отдельных „люденов“ еще не изжиты элементы эдакого подросткового энтузиазма, надо признать очевидное — существует реальная основа, на которой и возникла группа „Людены“. Поскольку творчество братьев Стругацких — не просто совокупность текстов, но несомненный социокультурный феномен, закономерно вызывающий интерес как на макроуровне (идеи, замыслы, прогностика), так и на микроуровне (особенности сюжетосложения, словоупотребления и т. п.).
Именно поэтому некий видимый эклектизм в работе Светланы Бондаренко и ее команды — свидетельство отнюдь не слабости исследователей-„дилетантов“. Это осознанная, можно сказать, выстраданная концепция. Произведения Стругацких, личность авторов, детали их биографии, эпизоды противоборства с Системой — все сплетено так плотно, что стремление вычленить что-то одно, убрать „лишние“ измерения и „прописать“ наших фантастов только в одной из сфер (будь то Литература, История или Идеология) означало бы безусловно обеднить читательское восприятие.
Каждое произведение братьев-фантастов, законченное или нет, опубликованное или оставшееся в писательском архиве, четко привязано к своему времени и одновременно как бы парит над ним, проходит по лезвию Оккама и устремлено в будущее (персонаж „Улитки на склоне“ наверняка вспомнил бы тут эддингтоновскую Стрелу времени — и вряд ли бы ошибся). А поскольку мир Стругацких был рожден воображением писателей в годы расцвета советской цивилизации и окончательно кристаллизовался в час небывало яркого ее заката, он — еще и призма, магический кристалл, с помощью которых иные поколения могут наблюдать „ушедшую натуру“.
Таким образом, материалы, представленные в четырехтомнике, необычайно любопытны, прежде всего, для молодых читателей Стругацких, для людей XXI века. И тут уж, извините, не будет лишней каждая крупинка ахматовского „сора“ (в том числе и те фрагменты, которыми героически не поделился с редакцией принципиальный г-н Лемхин). Четыре тома „НС“ содержат, например, богатейшую информацию о том, как далеко мог отойти окончательный вариант знаменитой повести от первоначального замысла. Скажем, „Улитка на склоне“ возникла на обломках стройного, но ординарного сюжета о приключениях на планете Пандора, а „Обитаемый остров“ — один из самых сильных и мрачных романов Стругацких — должен был стать развлекательным пустячком, эдакой костью, брошенной цензорам… И так далее, и тому подобное: неожиданностей и сюрпризов масса.
Отдельный сюжет — правка. Человеку XXI века и представить трудно, сколько этапов правки, от сюжетообразующей до анекдотической (с начала 60-х редакторы, например, требовали вымарывать китайцев!) приходилось преодолевать произведениям на пути к печатному станку, а позже — еще и на пути от относительной вольницы журнальных вариантов к книжным изданиям (те были под особым прицелом цензоров — как „по службе“, так и „по душе“).
От тома к тому чтение становится все занимательней и поучительней. Мы видим как корректировался „моральный облик“ людей будущего (их легкомыслие внушало редакторам подозрение, крепкие выражения — ужас), как старательно выпалывались вольные или невольные аллюзии. В раздел, посвященный „Отелю „У погибшего альпиниста““, недаром включена ехиднейшая статья Вадима Казакова „После пятой рюмки кофе“ — рассказ о том, как дуболомы-редакторы работали над текстом, готовя „безалкогольный“ вариант повести и временами доводя сюжет до абсурда.
Впрочем, конечно, и без давления на писателей „Гомеостатического мироздания“ (в погонах и без) тексты Стругацких не могли не претерпевать изменения на пути от карандашных набросков к печатному станку. И в этой связи следует отметить еще одну важную составляющую, благодаря которой деятельность Светланы Бондаренко и ее команды — несомненное благо.
При всем почтении к Стругацким, следует напомнить: всякий демиург, подаривший читателям свой мир, сразу же после акта творения утрачивает право на истину в последней инстанции. Как зубную пасту невозможно вернуть обратно в тюбик, так и выпущенные однажды на волю тексты (в самых разных их печатных изводах — далеко не всегда устраивающих самих авторов в полном объеме) уже нельзя отсечь от читателя.
Теперь, после выхода и ПСС Стругацких в „Сталкере“, и „НС“, мы видим не только „результат“, но и всю динамику „процесса“; мы имеем возможность сравнить авторские варианты с опубликованными — но у нас, к счастью, есть также право не признавать всякий конечный выбор авторов оптимальным.
К примеру, ваш покорный слуга, ознакомившись с разными редакциями текстов, имеет право полагать, что позднейший гибрид „Хромой судьбы“ с „Гадкими лебедями“ — авторская ошибка. Что „Отель „У погибшего альпиниста““ в журнальном варианте „Юности“ четче, строже и логичней, чем в книжном издании. Что книжное издание „Обитаемого острова“ — наоборот, несколько выигрывает и по сравнению с журнальным, и по сравнению с „полным“ (которое представлено в ПСС). Впрочем, это уже другая история…
Светлана Бондаренко и ее команда совершили текстологический подвиг, представив на суд читателей весь спектр вариантов и возможностей. Мир Стругацких, выставленный на полное обозрение, продолжает пополняться и развиваться — теперь уже за счет интереса извне. Картина мира Стругацких выглядит противоречивой, порою спорной, зато не статичной — живой. То, что обронзовело и застыло, — то не победит.
облако тэгов
