История, конечно, жуткая. Неудачливый художник Трощейкин и его жена Люба узнают, что человек, который из ревности когда-то стрелял в них и едва не убил, досрочно освобожден из тюрьмы и собирается нанести к ним роковой визит. Когда-то, потерпев неудачу, это Барбашкин обещал возвратиться и доделать свое страшное дело. При этом одна из главных сюжетных линий в пьесе — постоянная больная тема Набокова: измена жены и беспомощность мужа, который вынужден смотреть на ее выкрутасы сквозь пальцы.

Однако пьеса очень смешная, на грани и за гранью абсурда и гротеска. В ней множество интереснейших и характерных персонажей. Есть даже, как оказалось, то ли пародия, то ли шарж на Бунина.

Все рецензенты и критики дружно относят пьесу прежде всего к гоголевской школе («Ревизор»). Однако мне там большей увиделось чеховских мотивов. Которые автор совсем не скрывает, а даже выпячивает. «Чайка», «Дядя Ваня» и «Три сестры» КМК главные пра-тексты для этой истории. Но если у Чехова драма в том, как справедливо заметил Бродский, что «никто никому не дает», то у Набокова обратная картина — взбалмошная дамочка «с дымком» надавала кому ни попадя, а теперь расхлебывай.

Возможно, пьеса действительно рассчитана на неоднократное чтение и просмотр на театре, но по первости мне показалось, что в ней нет баланса между драмой и комедией. То есть все, что касается комической стороны действия — безусловный шедевр и форма с удивительными набоковскими обнажениями приема просто блестящие, но драматический конфликт между мужем и женой, который вроде как должен быть становым хребтом истории не развернут. Характеры не прописаны, оттого все несколько повисает в воздухе после внезапного обрыва действия. Хотя кто их знает, этих постмодернистов, возможно недосказанность и однобокость пьесы так и входила в творческий замысел)

Книжечка эта знаковая, нашумевшая и даже имевшая в эмигрантской среде скандальную славу.

Это даже не поток, а сверхплотная точка сознания, через которую проходит мощный пучок излучения. И вот-вот сдетонирует.

Повествователь собирается покончить с собой, и весь зримый мир, как и для Анны Карениной, повернут к нему только своей уродливой стороной. Он думает, что все его беды от несчастной любви. Его бросили, он бесконечно страдает.

И вот тут парадокс. Книжечка крайне депрессивная, отталкивающая, иногда омерзительная. Казалось бы — зачем читать, портить себе настроение?

А потому что почти столетие спустя она очень актуальна именно в России. Трагедия рассказчика ведь не в несчастной любви, а в бессмысленности существования. Капиталистической системе, скатывающейся в фашизм (посмотрите за окно) нужны послушные винтики в конвейере, а не тонкие и глубокие душевные организации во плоти. Человек должен работать за еду, чтобы не сдохнуть и дать возможность и дальше извлекать прибавочный продукт из своего труда. А мечты его, надежды и страсти, его обуревающие, — это излишний эмоциональный мусор, мешающий получению прибыли.

При этом, когда ты эмигрант, все уродства человеконенавистнической природы капитализма виды и переживаются особенно остро. Ты лишний в системе ,а потому — сдохни. И зрелый Георгий Иванов это хорошо понимал, об этом написал свои лучшие книги.

К сожалению, в результате политической борьбы в нашей стране на данный момент победили духовные наследники тех, с кем Иванов бежал из России. Деникина, Ильина и прочих продавшихся и разложившихся «непредрешенцев». Таким образом то, что касалось когда-то узкой группы из эмигрантской диаспоры теперь сверхактуально для 150 миллионов наших сограждан. Читайте, уважаемые, в какой индивидуальный ад для каждого мы катимся. Подумайте о собственном будущем и будущем ваших детей. А книжечка Иванова — это хорошая, пусть и крайне горькая пилюля.

Что же касается отвратного физиологизма, которым переполнен текст, то после достижений постмодернизма, высокого (Пинчон) и ничтожного (Сорокин), писания Иванова уже кажутся почти пристойными.

Вера Набокова об этом особенно не распространялась, но у ее мужа была очень сильная фиксация на теме измены любимой жены или просто любимой. Из рассказа в рассказ, из романа в роман повторяется одна и та же история — он ей верил безгранично, любил, как безумный, а она растоптала все его лучшие и глубочайшие чувства. И полная мужская беспомощность. И без всякой литературной игры. На тему женской измены Набоков не шутит никогда, ни в каком регистре.

То ли он был патологически ревнивым человеком, то ли имел для своих переживаний крайне веские основания. Не зря же Берберова говорила, что Набокову все завидовали из-за его жены.

Но в этом рассказе интересный ход. Посмотреть на болезненную тему глазами женщины. С безусловной опорой на Чехова, конечно. Результат великолепный. Жаль Набоков не сподобился целый роман написать таким образом.

А вот тут наш Владим Владимыч опять расшалился! Еще одна едкая, но крайне тонкая пародия на Бунина. Опубликованная при том, за десять лет до оригинала, то есть сборника «Темные аллеи». Впрочем, Бунин о нелепых и трагических любовях писал еще, когда Набоков в ползунки одевался. И вот ну никакого у него почтения к старшим товарищам по цеху! Конструкции их раскручены, приемы вытащены на поверхность, драгоценные находки ума и сердца высокомерно высмеяны.

Может быть, и поделом. Неужели же у Ивана Алексеевича ничего не ёкнуло по ложечкой, когда он писал свой рассказ «Натали», и он «на серьезных щах», как принято сейчас выражаться изваял свой шедевр любовной прозы.

Рассказ очень мрачный и жестокий, но совсем не холодно-эстетский. Глубокие нравственные принципы и правильное воспитание не позволили бы Набокову играть с подобной темой — извещение матери о смерти единственного сына.

Но в мелочах — и это сильно работает на контрасте — в тексте много легкого юмора и мягкой иронии. Набоков нигде об этом не говорит, но, судя по именам персонажей и их поведению, речь идет о берлинской диаспоре российских евреев. Всемирно-открытый автор, да еще с женой-еврейкой чрезвычайно точно в нескольких чертах изобразил быт и нравы этой этнической группы.

И вот почему рассказ такой мрачный, на страшную тему. Он написан весной 1934 года в Германии, через год после начала ее нацификации. Умному и чуткому Набокову, в отличие от всяких там Чемберленов и Деладье, уже тогда было понятно, что ничего хорошего людей и их мир, им описанный, в ближайшем будущем не ждет.

Рассказ о нищем эмигранте — репетиторе и о его мучительном существовании. Очень грустная история. Сколько возможностей упущено, сколько дел никогда не будет сделано... Кажется, что рассказ назван просто издевательски, но нет! Финал, показывающий мир с трансцендентной точки обзора, рисует картину совершенство целого мира, составленного из мельчайших драматических и часто крайне скверных деталей.

Рассказ на популярную после Первой мировой тему «победитель не получает ничего» (написано практически синхронно с Хемингуэем). Но так-то сам Набоков всю жизнь скептически и с подозрением относился к успешным людям, вечным чемпионам. Если у вас все так гладко и ладно, значит в вас самих есть некий суровый изъян. Сноб Набоков, всегда призывавший милость к падшим, «звездящим» господам и дамам спуску не давал. И последняя фраза рассказа жестока, как меч палача.

Тот случай, когда мастер литературной игры становится на пуанты тонкого лирика. Горечь от осознания совершенных непоправимых ошибок — очень сильное чувство, человека всколыхнуть или перевернуть целиком может. Интересный образец рассказа, просто повествующего об остром психологическом переживании. История эта близка может быть любому сколько-то пожившему человеку.

Правда, Набоков не был бы самим собой, если бы в последней строке не упомянул «Крейцерову сонату». Историю, как известно, о музыке и женской измене. Игрок — игрок до конца, даже при гибели всерьез.

Вот как страдали дети из-за жестоких порядков при царизме! А дуэль — это варварский обычай.

Но если говорить серьезно — детство не тема Набокова. Он хотел быть самым оригинальным и своеобразным художником на свете, а что оригинального можно написать о детях. Они все одинаковые, слишком мал индивидуальный запас впечатлений, из которых личность складывается.

Вот и не удивительно, что Набоков не продолжил цикл рассказов о мальчике Путе. Зачем ему писать чужие книжки (одной шутки над Буниным достаточно, дальше будет не смешно), у него собственных замыслов хватало. А о похождениях и исканиях взрослого Пути можно прочесть в любой достойной биографии самого Набокова.

Вот за что люблю Набокова, так это за кристальную творческую честность. Он великий выдумщик, а не враль.

Все последние десятилетия после буржуазной контрреволюции, власть предержащие и подтявкивающие им идеологи призывают нас, тягловое население, потомков запоротых крепостных, примириться с царебожниками, хрустобулочниками и прочей золотопогонной сволочью, отправленной нашими предками на свалку и кладбище истории.

А вот добровольный эмигрант и ярый антибольшевик Набоков в своем прелестном рассказе убедительно показывает, что нам, людям будущей великой России, не зачем примиряться со всякими нищими духом отбросами истории, нам даже не о чем с ними говорить. Имя давно издохшего пуделя и то не вспомнить, да и не нужно.

Беспомощность и близорукость реакционных сил Набоков показывает не только через своего нелепого персонажа с издевательским именем Лев, но и собственным примером. Вот он цитирует речь другого брата — коммуниста Серафима о том, что индустриализация в СССР возможна только после модернизации сельского хозяйства. Тема для тех лет крайне актуальная. Но возразить автору на это нечего, разве что по-детски передразнить первую Пятилетку лошадью. А ведь речь шла, как потом оказалось, просто о будущем выживании русского народа.

Так что Набоков прав — примирение со старой Россией всего лишь жалкая бессмыслица.

Человеческое сознание — настоящая неизведанная земля. Даже его природа и происхождение неизвестны нашей довольно продвинутой науке. Нужны новые прорывы в неизведанные области знания, чтобы понять, что же у человека на самом деле в голове творится.

А пока — бесконечное поле для выдумок и спекуляций. На тему пограничных и прочих состояний сознания много за последние десятилетия понаписано и художественного, и псевдонаучного, но для начала 1930-х текст у Набокова получился крайне оригинальный и любопытный. Плюс его волшебная работа над языком и композицией.

И финальный блестящий парадокс — смерть, оказывающаяся жизнью.

Хрестоматийный для Набокова текст о парадоксах судьбы и сквозняках из Потустороннего, на которых трепещет одинокая человеческая душа. Рассказ с обнажением приемов, словесными выкрутасами и изящными стилистическими сцепками.

В одном месте Набоков пытается поддразнить известную марксистскую максиму, и, как обычно, мимо. Для тех, кто читает Набокова, но слабо знаком с учением МЭЛС, уточню: ОБЩЕСТВЕННОЕ бытие определяет ОБЩЕСТВЕННОЕ сознание. То есть нашу социальную мысль образует экономическая структура общества, в котором мы живем. А раздувать собственное ЧСВ, как это упоительно делает Граф Ит, и эгоистично трястись над собственной душонкой можно, конечно, при любом строе. Еще раз убедился, что Набокову нечего было сказать против учения о социальной справедливости. И в этом он правдив и честен, честное заблуждение.

У меня была точно такая же загонка, только по поводу тридцати семи лет. Так что я прекрасно понимаю Графа. Действительно было очень страшно. Хороший все-таки психолог Набоков.

Вспоминается ленинская формулировка: по форме верно, а по сути издевательство.

С одной стороны, это лирична я история о несчастливом дне одинокого мальчика, с другой — тонкая и смешная (из-за своей точности) пародия на Бунина с посвящением ему же. Только что вышла восхитившая весь мир «Жизнь Арсеньева», а молодой гений Набоков заяляет, что никакой сакральной тайны в творениях литературных «стариков» эмиграции для него нет. Он так тоже может километрами писать. И все эти рассказы о мирной усадебной жизни и прочих «хрустобулочных» восторгах — всего лишь натюрморты исчезнувшей реальности, оживление трупа истории. А для самого Набокова это просто упражнение в стиле, он пошел совсем другим путем.

А финал рассказа, с параллелизмом Пути и совенка, прекрасен. Маленькое литературное чудо.

Это рассказ характер и рассказ судьба. Еще одна одна филигранная игра артиса на банальную в общем-то тему, что даже в самой черствой и темной душе может гореть творческий, созидательный огонек, существовать тяга к прекрасному. Удивителен дар Набокова превращать обычные вещи в волшебные артефакты. В самой скучной жизни разглядеть драму трагического героя.

И в этом рассказе Набоков — великолепный мастер детали. Подход к ней у автора модернистский. Деталь может работать (физическое состояние Пильграма, коллекции) или нет (кабачок и его завсегдатаи). Хаос и абсурд вещей зачастую смертельно опасен, разбившаяся копилка может как помочь с билетом на трамвай, так и на тот свет отправить.

Рассказ замечателен также и тем, что это остродраматическое произведение без единого диалога.

И вот автора таких лиричных, грустных и светлых историй называли холодным литературным игроком, бездушным мастером-виртуозом. И называли так люди с вроде как безошибочным литературным вкусом. Возможно, поэтому Набоков и опубликовал этот рассказ только через четверть века(!) после написания, чтобы не разрушать репутацию высокомерного эстета.

Потому что сколько же нежности и любви к Человеку в этом рассказе. Даже над циниками-журналюгами, беспринципными хватами автор тут иронизирует очень по-доброму. Их тоже жалко — жизнь у них тяжелая и голодная. И сам главный герой Илья Борисович просто великолепен! Нельзя не восхищаться его писательским мужеством, упорством. Ужасно сопереживаешь его мукам творчества, надеждам на сердечный отклик доброжелательного читателя, авторскому тщеславию. Это еще один извод «маленького человека», который оказался на поверку большой и сильной личностью.

Однако, рассказ насколько душевный и лиричный, настолько же и смешной. Несколько раз смеялся в голос, не в силах удержаться. Но в пустом вагоне электрички это никого не смутило.

Шедевр! Читать все ценителям русского рассказа.

Был тут у меня давеча диспут на Фантлабе по поводу романа В. Сорокина «Роман». Похоронил, значит, Владимир Георгиевич классическую русскую литературу в своей книжонке. Вообще, в конце прошлого века много таких могильщиков было, которые собственную мимолетность и суетность пытались объяснить глобальными процессами.

А вот Владимир Владимирович еще за шестьдесят лет до этого был таким лютым постмодернистом (когда еще и сам модернизм-то был в зените возможностей), что смотрел намного глубже и глобальней. Он написал роман о том, как умирает сам мир.

То, что «жизнь коротка, искусство долго» тоже мысль не новая. Но Набоков свои «вечные темы» всегда раскрывает уникально. Например, с точки зрения квантовой механики. Ведь он был всегда остро современен в темах и идеях, а почти век назад споры физиков-ядерщиков о структуре мироздания были самым передовым краем науки. Гуманитарий Набоков и тут вставил пару своих веских слов.

Все в книге устроено по законам квантового мира. Принцип неопределенности: непонятно кто есть кто из персонажей и в каком направлении движется его сюжетная арка; парная связанность кукол-квантов (прокурор-адвокат, директор-тюремщик, Марфинька-Эммочка, палач-жертва), телепортация, разделение на параллельные реальности прямо по Хью Эверетту. И доходя до последней глубины — одна из самых безумных квантовых гипотез гласит, что сама Реальность существует только покуда существует Наблюдатель. И да — Бог играет в кости со Вселенной, тут Эйнштейн ошибся, а Набоков нет.

При этом роман для него классический, на две его главные темы: Потусторонность и художник и его место в этом мире. Инструменты стандартные — обнажение приема, шарады, аллюзии, опора на великую классику. Язык как пластичный хрусталь, как эманация духа живого (поэтому-то читая столь великолепную прозу и веришь Набокову, что искусство вечно. Ему декларации об этом не нужны).

Кстати, с Кафкой ничего общего. Ни по темам (за что осужден Цинциннат всем известно), ни по идеям. Тогда было целое поветрие писать книги о неких сюрреальных мирах, вспомнить хоть романы Буццати, Грака, Домаля. Художники не желали смиряться с «восстанием масс» и ужасами «мирового кризиса» вот и сбегали иногда в собственные виртуальные миры. К счастью, для Набокова (в отличие от его маски-Цинцинната) это стало лишь эпизодом. Он остался с нами, прозрачненькими, и продолжил ваять не тряпичных кукол — классиков, а шедевры изящной словесности.

Великолепный сказ от первого лица из эпохи бури и натиска ускоренной индустриализации. Показана плоть и кровь той поры, когда выковывалась — в борьбе, драке и сотрясениях сфер — та страна, что сломит хребет непобедимому гиганту объединенной фашистами Европы. И все труды прахом пошли, разворовали наследнички, сгноили, уничтожили. Теперь с нищей сумой по миру побираемся.

Кстати, из рассказа понятно, что увеличение добычи нефти в 9 раз УЖЕ произошло, пусть малодушные и не верили. И нефть эту добывали для того, чтобы мальчишка, что вскоре родится смог, выросши, девчонок на катере катать. Тогда как сегодня довольный Сечин рапортовал президенту, что они отгрохали супервместительный танкер, таких и в СССР не делали! Конечно! Теперь они еще больше богатств из народного достояния смогут выкачивать, продавать хозяевам планеты на Западе и оставлять там же прибыль на собственных счетах. Не только нас обворовывая, но и все грядущие поколения россиян, сколько уж их там удастся народить.

А плохой, оказывается, Сталин был.

Рассказ даже нельзя назвать поэмой в прозе. Это музыка, записанная словами. Прорыв в сферы чистого художества. Один из лучших рассказов 20 века, написанных по-русски. Бабель сопоставляет свое творчество с Мопассаном, сопоставляет стили и архитектуру прозы и ничуть, ни на йоту не уступает великому французскому писателю. При этом полностью сохраняя свою авторскую уникальность, собственное величие.

К тому же в этом небольшом произведении уже находится вся школа ленинградской прозы второй половины прошлого века — Довлатов, Попов и другие. Мастер породил множество талантливых наследников.

Безумно прекрасный мемуар-анекдот! Шедевр литературы о детстве. И учитывая, что Бабель вырос в хорошо обеспеченной семье, врать он не перестал и в зрелом возрасте))

При чтении немедленно вспомнились собственные завиральные эпопеи, коими я потчевал своих наивных одноклассников. Сам я рос в семье кондовых советских евреев, так что быт отличался, но вот про взаимоотношения и психологию любящих родственников Бабель рассказал чистую правду. Слезы умиления и ностальгии катятся из моих глаз. Браво, маэстро!

Вообще-то Бабель больше внимания обращал на быт войны и жизнь во время оной, но этот рассказ чистая баталистика. Как полагается настоящей военной прозе после Толстого сумбурная, жестокая и кровавая. И Бабель тут себя показал настоящим мастером батальной композиции. Безусловная классика жанра.

Несправедливо малоизвестная книга.

Когда я впервые прочитал этот роман много лет назад, то решил, что это эскапистское произведение. Жизнь Газданова была тяжелой — эмигрант, шофер ночного такси, — вот он решил как бы уйти в мечту, написать бесконфликтное произведение про счастливых людей. Сказка на материале современной жизни.

Тогда я был молод, а на дворе стояли сытые «нулевые». Понадобились годы борьбы за существование в эпоху перманентного экономического кризиса, чтобы прочесть эту книгу свежим и зорким взглядом. Роман этот очень глубокий, живой, настоящий. И пиша его, Газданов, видимо, сознательно ставил перед собой удивительную задачу — создать драматичное, острое, погранично-экзистенциальное произведение на материале обыденной повседневности. Развивая обычную для себя тему жизни как путешествия, он всем содержанием книги показывает, что для осознания полнокровности бытия, собственной сущностности и красоты мироздания не требуются экстремумы. В принятии своего бытия, во вчуствовании в эту единственную и неповторимую реальность можно обрести гармонию, счастье, душевный мир. Он жестоко бичует и язвительно иронизирует по поводу экстремистов жизни. Тех, кто уходит в истеричный модернизм шалого искусства, дурманит себя психоактивными веществами или беспорядочным развратом. Даже казалось бы невинное обжорство может привести к полному распаду личности.

Газданов же за ясность, соразмерность и понимание.

Правда, бывают безнадежные случаи необратимых изменений в психике. И тогда жизнь превращается в мучительное путешествие на поезде через бесконечную ночь. Тут можно только посочувствовать. Помочь таким людям нельзя.

Роман и построен очень интересно. У него нет единой фабулы. Сюжет строится вокруг группы персонажей, которые взаимодействуют между собой в весьма изощренных связях. Сцены, посвященные каждому из них чередуются. При этом очень мастерски автору удается написать сильно развивающиеся характеры, так что рассказывая о разных людях в разных ситуациях, практически без нагнетания драматизма, ему удается избежать монотонности и поддерживать высокий темп повествования. Также поддерживают ритм многочисленные и интереснейшие флэшбеки, разнесенные на годы и тысячи километров.

Я не был уверен, что стоит сейчас перечитывать этот роман. Но прочитав пару страниц для проверки намерения, уже не мог оторваться до самого «горько-сладкого» финала. Это несомненная литературная удача Газданова. Жемчужина русской прозы 20 века и любопытный творческий эксперимент в форме «обыденного экзистенциализма». И даже жаль, что, кажется, о нем позже забыл и сам автор. Спустя годы, после войны своим вторым романом он называл «Ночные дороги», как будто «Истории...» и «Полета» и вовсе не существовало.

Во второй четверти 20 века, как впрочем и позже, Набоков находился в эпицентре мирового культурного процесса, прежде всего литературы. В силу своего Дара, своей судьбы он не мог просто пописывать, чтобы читатель почитывал, поэтому даже сюжет для бульварной газетенки превращается у него в эпическое философское сказание о месте личности в наличном бытии.

Он так старательно открещивался от каких бы то ни было социально-политических контекстов своего творчества, что приходится прилагать усилия, чтобы вспомнить: Набоков творил свою русскую прозу в период Великой депрессии, в эпоху «мирового кризиса» между двумя мировыми же войнами. И в это время сюжет о бессмысленном насилии, немотивированном или случайном убийстве был бродячим и популярным. Одновременно с «Отчаянием» выходит «Почтальон всегда звонит дважды» Дж. М. Кейна, чуть позже Камю напишет и не опубликует «Счастливую смерть», а потом напишет «Постороннего» и обессмертит свое имя. Сартр напишет«Герострата» и заставит своего Антуана Рокантена изливать на бумагу целые потоки тошноты в одноименном романе. А вот рассказчик «Отчаяния» приходит в отчаяние.

У этого страшного чувства, у этого провала в экзистенции есть два уровня. В первую голову, социально-политический, якобы нелюбимый господином автором. В империалистический период развития мирового капитализма (совсем не случайно рассказчик мелкий коммерсант, дело которого терпит крах) тонко чувствующие, нервные, больные натуры приходят в экзистенциальный ужас, отчаяние, осознав бессмысленность своего существования, которое единственно и конечно, ведь никакого иного мира и бессмертия души не существует (от размышлений рассказчика о Рае волосы на голове шевелятся и сердце трепещет!). Бессмысленная жизнь в круговороте мелкобуржуазных забот, без выхода из этого круга, приводит естественно к вспышкам бесконтрольного насилия и гибели невинных. Кажется, выхода нет... Но опять же не случайно в нескольких узловых центрах романа рассказчик, как будто бы без причины, начинает расхваливать СССР и рисовать его светлое будущее. Делает он это в своей манере паясничанья и кривляния, делает это негодяй и мерзавец, ну уж извините: других типов и протагонистов в современном буржуазном мире у Набокова для нас нет. Так что выход есть, но автор его только едва намечает.

Другой пласт чувства отчаяния — эстетический. «Германн был сын обрусевшего немца»... С самого имени рассказчика начинается набоковская игра в классику. Роман буквально написан сплошными аллюзиями на русскую литературу Золотого века. Даже беглое, торопливое чтение немедленно считывает палимпсесты Пушкина (не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума), Гоголя (Ардалиоша — младший брат Ноздрева) и Достоевского (о последнем и сам рассказчик всласть рассуждает, ругмя ругая и не забывая обдирать как липку). Начиная за здравие со своего невероятного литературного мастерства, рассказчик, а на самом деле и сам автор, прикрывшийся им, как маской (также точно свихнувшийся Герман прикрывается маской глубокого и тонкого аналитика), приходит в отчаяние от того простого факта, что он не способен написать идеальное, безупречное произведение, от которого было бы в безусловном восторге все нынешнее и будущее человечество. Изъян есть в самом Бытие, в самой основе основ Вселенной материя распределена неравномерно, это необходимое условие ее существования, а значит идеал не достижим и так легко впасть в отчаяние от заведомо неудачных попыток. До того дойти, что взять за основу своей новой книги самую примитивную и тупую бульварную фабулу. Оказывается, даже великие художники могут отчаянно вопить в форме романа.

Таким образом, пусть «Отчаяние» и не стоит на самом ярком месте витрины творчества Набокова (говорю как промоутер шоколадной продукции), он является одним из краеугольных камней его литературного наследия. Главные мотивы творчества, идеи, художественные приемы, сделавшие его одним из трех главных русских писателей 20 века, здесь представлены в чистейшем концентрированном виде. Ограничивать знакомство с Набоковым этим романом, конечно, не следует, но все самое нужное и важное об этом писателе из этой единственной книги узнать можно.

Нужно быть туговатым на ухо, чтобы заподозрить в написании этого романа Набокова. Текст слишком неровный, и наравне с несомненными удачами и стилистическими красотами присутствуют досадные провалы на ровном месте. Странно, что даже опытный и мастеровитый Мережковский ошибся — явно ведь видна рука начитанного дебютанта.

И очень много пустой риторики. Роман короткий, всего-то полторы сотни страниц, но если его усушить за счет немыслимых словесных извержений рассказчика, то текст бы только выиграл. С точки зрения сюжета ,конечно, вся эта болтовня оправданна. Молодой человек открывает для себя мир, и то, что опытному взгляду кажется тривиальным, его повергает в неофитский восторг или ужас. К тому же Агееву хорошо удалось показать, как интеллектуальный поиск в толстовском духе под воздействием кокаина превращается в наркоманскую загонку.

И именно из-за одной из своих тем роман этот, к сожалению, по-прежнему актуален и необходим в социальном смысле. Его не стыдливо нужно прятать на задах литпроцесса, а пропагандировать и продвигать. Очень уж хорошо тут показано разрушительное воздействие психоактивных веществ на разум и физическое здоровье молодых людей. Все ярко, точно и правдиво. И конец закономерный. Так что книга имеет большое прикладное значение.

Но роман многослойный, поэтому и литературному гурману, эстетику тут есть чем поживиться. Не Набоков, конечно, и не Газданов, но ядро романа — про Соню и Кокаин — вполне себе высокохудожественные штучки. Письмо Сони, например, создающее мощный зеркальный эффект, так просто блестящая работа.

К тому же это крайне редкий случай в духовной и нравственной русской литературе, когда право слова дается законченному мерзавцу, подлецу и негодяю. Записки из подполья, на которые Агеев явно ориентировался, чуть ли не единственные, что сразу всплывают в памяти. Обычно таким мерзким персонам дается антагонист, все расставляющий на свои места, но не в этом случае. Вадечка беспрепятственно и самолично погружается на дно существования, сладострастно расчеловечевается и громко, и обильно (иногда и остроумно) клянет последними словами божий мир.

В общем, книжка замечательная во многих смыслах. Хорошо, что она есть и по-прежнему жива. Чтобы система была устойчивой, в том числе родная литература, она должна быть избыточной. Таким вот избытком от природного богатства и является «Роман с кокаином».

Первая жизнь — воспоминание о навсегда утраченном мире собственного прошлого, вторая — жизнь, посвященная сиюминутным заботам тела и души, жизнь повседневная с планами на ближайшее будущее.

А третья жизнь — мечта. Жизнь, простирающаяся только в пространстве воображения, «не сон, не явь», преображение реальности силой собственного интеллекта и вдохновенных порывов души. Погружение в такое существование может как привести к безумию, так и позволить сделать ряд великих эстетических открытий, получить некое новое сверхзнание о жизни, недоступное чистому разуму и обыденному логическому уму.

Газданов невероятно красиво и точно, одними только скользящими метафорами по принципу смежности описал работу авторского воображения-преображения. Как можно создать целый новый мир из простой пустынной улицы дождливой ночью в Париже, с редкими фонарями и одинокой фигурой пешехода, ссутулившего плечи под мокрым плащом. Нужна такая малость! Все остальное доделает сильная внутренняя работа художника, суровая, опасная, на грани помешательства. При таких раскладах случайно встреченная ветреница и развратница Муза, с томным голосом и полными чувственными губами, — это не дар Небес, а партнер по бескомпромиссному единоборству с собственной творческой судьбой.

Рассказ напомнил мне — не стилем, а интонациями и какой-то мерцающей надмирностью — Кортасара, вообще весь этот «магический реализм» в его аргентинском изводе. И я подумал о том, что ведь Газданов тридцатые-сороковые годы провел в Париже, там создал все свои главные тексты. И кто же еще в это время подолгу жил или надолго посещал Париж? Да ведь все эти в скором времени будущие создатели новой латиноамериканской прозы. Тот же Кортасар, Астуриас, Карпентьер (у которого и мама русская), уверен и другие знакомые фамилии всплывут, если покопаться. И все они не просто жили и бродили по одним улицам, но сидели в одних кафе и тусовались в одних сборищах. И как похоже то, что писал молодой, а потом не очень, Газданов, на то, что вскоре напишут все они, потрясатели основ и провозвестники новых путей в мировой литературе!

Как было бы приятно думать, что Газданов — один из отцов-основателей школы «магического реализма». Возможно, так и есть, а может быть грозовой, наэлектризованный воздух предвоенной Европы провоцировал похожие идеи у художников слова со схожими темпераментом и судьбой (одиночество, эмиграция, страдания, причиненные политическими катаклизмами на утраченной родине)...

Могу только рукоплескать отзыву Ночной Совы. Очень точный, верный и справедливый анализ романа ею проделан. У меня были предельно похожие ощущения при чтении книги, впечатления несколько иные, о чем ниже. В одном только позволю себе не согласиться с предыдущим отзывом: сюжет в романе есть, и он очень серьезный и важный. Фабула размыта, интрига — по большей части история любви — тоже имеет вспомогательный и второстепенный смысл (хотя от финальной сцены в доме Зилановых, когда туда пришел Дарвин со страшной вестью, сердце не защемит только у очень черствого человека). Но сюжет в романе — вещь важнейшая, только он и оправдывает этот роман. И сюжет этот — поиск смысла существования русского эмигранта.

Перед нами первый идеологический роман Набокова (привет Достоевскому!))

Он самого начала и до конца творческого пути экспериментировал в романном жанре, просто рассказывать истории ему не хотелось категорически. И вот он пишет мемуар (Машенька), пасьянс и вальс (Король, дама, валет), шахматную задачу (Защита Лужина), сценарий (Камера обскура), литературоведческое исследование (Дар) и так далее, и так далее. А Подвиг — достоевский роман-идеология.

В отзыве на «Защиту Лужина» я написал, что идеологические ошибки может допустить даже великий писатель. И через несколько дней я принялся за роман оказавшийся лютой антисоветской книжонкой! Практически все время чтения у меня волосы дыбом стояли, я пылал праведным гневом, я презирал и ненавидел этого высокомерного великосветского болвана ,который ни черта не понимал ни в истории России, ни в планах ее развития и эволюции российского народа. Можно тезисно пробежать по нескольким из десятков просто вопиющих фактов, коими переполнен роман.

После нескольких изумительных страниц, посвященных путешествиям маленького Мартына, Набоков начинает лупить по главным идеям и смыслам.

- Подросток Мартын в Крыму мечтает о том, как первым на коне, с шашкой наголо ворвется в «мятежную Москву». (Замнем для ясности всенародную суть советской власти и предельной легитимности большевиков. Допустим, они мятежники. И против кого же они восстали? Уж не против ли тех путчистов и узурпаторов власти ,что в результате многоуровневого заговора в феврале 1917 года скинули с трона Николашку Кровавого и прикрыли лавочку тысячелетней российской монархии? И какого отношения к себе они после этого хотели? Но, конечно, мальчика Мартына такие тонкости не интересуют).

- Мартын с матерью эвакуируются из Крыма на канадском пароходе (причины панического бегства не ясны, ну да ладно). Мартын видит спасшегося на этом пароходе спекулянта, в поясе которого зашиты алмазы. И Мартын этим доволен. (То есть подонок и мерзавец спекулянт, который наживался на человеческом страдании и горе, — хороший, а красноармейцы, которые его могли убить и пресечь преступную деятельность злодея — плохие?)

- Еще одна «жертва» новой власти — поэтесса Алла Черносвитова, коя открыла Мартыну «радости страсти». Эта полусветская блядь, подстилка высокородных упырей из императорской фамилии, привыкшая сладко жрать и спать, транжиря высосанные из податного населения денежки, оказывается теперь несчастной гонимой изгнанницей. Как жаль столь милого нежного глупыша...

- Великолепный дядя Генрих из Швейцарии, приютивший Мартына с матерью и щедро их одаривший благами, взамен утраченных, «усадьба сожжена сволочью» (это он о замордованном, запоротом и тысячу лет угнетаемом русском крестьянстве). Легко ему и приятно делиться такими благами. Только что дружки и коллеги по опасному бизнесу дяди Генриха развязали и провели чудовищную по своим задачам и несправедливости мировую бойню, закопав в глину 10 миллионов здоровых молодых мужиков, разрушив государства и принеся неисчислимые страдания десяткам миллионов по всей планете. После подбития барышей можно и помочь с легкой руки любимому племяннику!

- Поступив в Кембридж, Мартын высокомерно не интересуется политикой, и знакомые англичане (!), как раз в это самое время развязавшие в России Гражданскую войну и вторгшиеся на ее территорию интервентами, ему рукоплещут и всячески его позицию одобряют! Еще бы! (Набоков, правда, тут не удержался и написал, что от Мартына ждали еще большей податливости и покладистости, но тот как-то застеснялся и таки не уступил, не стал за мылом нагибаться))

- Приятель Мартына по колледжу — фальшивка Дарвин. Описывается эпоха «потерянного поколения». Дарвин провел три года в окопах, воевал в Месопотамии, и все, что может об этом вспомнить, как он издавал там юмористическую газетку, веселя товарищей. О том, как десятки тысяч этих товарищей были убиты или сгнили заживо в турецком плену, он не вспоминает. Похоже Дарвин — единственный молодой человек, которому понравилось на Первой мировой, и он с нее вернулся только окрепшим.

- Политик Зиланов из Лондона, в семье которого Мартын проводит выходные и в младшую дочь которого влюбляется. Этот Зиланов спасся от большевиков по водосточной трубе (зачем спасался? Участвовал в одном из десятков антиправительственных заговоров 1918 года?). Чуть позже он в польско-петлюровском обозе побывает в Киеве, после возвращения не солоно хлебавши соратники ждут от него статью-мемуар. Видимо о том, сколько он с дружками русских людей успел повесить за месяц польской оккупации Украины.

И подобного добра в этом романе море разливанное! Каждую страницу можно подробно откомментировать в политико-экономическом ключе, разбивая в пух и прах все натяжки, подтасовки, фальшивки и элементарную интеллектуальную близорукость Набокова.

Но помимо фактуры романа ведь есть еще и сюжет! Сквозь весь этот феодально-буржуйский пафосный мирок движется юноша Мартын, ищет свое место в нем. Учеба, спорт, любовь, жизнь простого труженика — нигде он не чувствует себя своим, органической частью социума. И тогда он приходит к идее индивидуального подвига — перейти нелегально границу СССР и через сутки вернуться. Кроме того, что все предприятие не имеет ни малейшего практического смысла, затея просто дурацкая. Ведь никто Мартыну в визе не отказывает, и он может посетить Союз, когда ему заблагорассудится. Похоже, что нарушение советских законов — единственная его цель, все, что может удовлетворить его амбиции. Это клокочущая нравственная и духовная пустота.

И это сама мякотка! Ради чего книга написана. Набоков — высокоразвитый интеллектуал, а не агитатор, пропагандист и дидактик. Его роман — антисоветский пасквиль только на уровне поверхностного натяжения, но в глубине! О, эта великая набоковская глубина, делающая его одним из сложнейших писателей 20 века при всем блеске и легкости его стиля! То, что делает его писателем-классиком...

Он написал великую трагедию о русском изгнаннике, пусть добровольном, эмигранте, который больше всего взыскует смысла своего существования и не находит его! Потому что его попросту нет! Оторванный от своей родины, от своего народа, одинокий и ненужный все прочей Вселенной, он может только отправиться в тартарары и без следа сгинуть! Так, что даже могилки не останется...

Вся идея и судьба русской эмиграции, любой волны, — это мертвые идея и судьба. Набоков это показывает не только своим блистательным романом (десятки страниц написаны таким невероятно прекрасным языком, такую бурю чувств и воспоминания пробуждают, что сердце заходится в трепете!), но и всем творчеством и своей судьбой. Исчерпав до донышка тему гибели дореволюционной России и носителей ее сознания, он отправился за океан и стал великим американским писателем.

Ненавидя и озлобляясь на Набкова все время чтения, я закрыл книгу с восторгом и пиететом перед его могучим творчеством. В чем-то он ошибался ,что-то не готов был принять ни в коем случае из-за воспитания, происхождения и тп., но в главном и сути он оказался навсегда прав! И потому дорог и нужен своей Родине и своему народу во все времена.

П.С. Интересно, что одновременно с Набоковым точно к такому же выводу по поводу судьбы и смысла эмиграции пришел один из его главных литературных врагов — поэт Георгий Иванов (вчера, параллельно с Подвигом, я прочитал сборник стихов Иванова «Розы» 1931 года):

Хорошо — что никого,

Хорошо — что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может,

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

1930

Эта повесть о «Великом Музыканте», который не то что не музицировал, но и слуха не имел. Зато у него был великолепный голос, богатый, с оттенками, коими он завораживал и обольщал несчастных красоток. Ромуальд Карелли из Конотопа. Альфонс, сутенер, просто подонок, итог его был не только закономерен, но и справедлив.

Подлинным же великим музыкантом выступает в этой повести сам автор и рассказчик, великолепный Гайто. Описывая жизнь парижского дна и полусвета, сам себя он сравнивает, что для него станет традиционным, путешественником по морю житейскому. То, в холодные воды его занесет, то в теплые экваториальные, а то и разогретые донельзя извергающимся вулканом. Речь его течет, как подводная река, то в глубь сознания затягивая, то на поверхность мышления поднимая.

Мне же в голову пришел образ картинной галереи. Идешь вдоль портретов предков и современников, и все лица, лица, каждое уникальное, за каждым видна своя судьба и трагедия.

Такой рассказ можно было бы длить бесконечно, и бесконечно его было бы интересно читать, послушно подчиняясь воли сладкого и драматичного голоса поэта. Эта прекрасная и страшная повесть о послевоенной жизни обитателей Парижа одно из доказательств всемирно-исторического значения творчества Газданова. Он конгениальный современник Селина и Генри Миллера и литературный предок авторов «нового романа» и многих других реалистов и постмодернистов второй половины 20 века.

А вот это действительно странный рассказ... Написан в стиле какой-то абсурдной клоунады, помесь Кафки и Чаплина. Будто некий стендапер из дешевого парижского кабаре в 1920-х решил рассказать о своих похождениях в Гражданскую и нескольких странных встречах со своим странным приятелем-шпионом.

Видимо, и сам Газданов не обольщался по поводу сего произведения: рассказ был напечатан анонимно, после того, как получил десятое место из одиннадцати на конкурсе малой прозы.

С другой стороны, это зародыш прекрасного «Призрака Александра Вольфа».

Судя по тексту рассказа, Газданов в молодости был дерзок, насмешлив и циничен, а также имел глубокий ум и доброе сердце. Такой человек, повидавший много всякого, мог за сорок лет до возникновения общества потребления заявить, что умирают только неудачники. Впрочем, если бы на людей ему было плевать, он не смог бы так волнительно и трогательно рассказать о гибели мадам Шуцман и белого офицера из психушки.

Рассказ можно смело включать в «золотой фонд» короткой прозы о Гражданской войне. Точные приметы времени, яркие типажи, обыденность чудовищной жестокости. И «черный» юмор.

Написано в классической для нас манере «южно-русской школы». Метафорическое означающее вместо означаемого предмета, обилие парадоксальных эпитетов и четкий угловатый почерк письма. Бабель бы признал Газданова как родного))

Когда читал, вспомнил прейскурант из публичного дома, в котором наблюдение за наблюдающим оценивается в два раза дороже, чем простое наблюдение...

Возможно, жизнь в Германии так повлияла на Набокова, ведь это страна Гегеля («все действительное разумно»), но вопрос о реальности Реальности чрезвычайно его волновал. Абсурдность, нелепость и случайность происходящего вокруг сбивала с толку, нужно было разобраться с помощью тех средств, коими он располагал. Например, литературным даром. В «Защите Лужина» вопрос поднят глобально, но повесть, компактный и очень личный жанр, потребовала конкретики.

И вот Соглядатай пытается понять, жив ли он? И если жив, то до какой степени? И кто такой, наконец, этот Смуров, что вечно крутится под ногами и мешает серьезным романтическим планам?

Да, в повести поднята тема двойничества (привет противному Достоевскому!), но, думаю, главное тут следование Набоковым гоголевским традициям. Со времен Павла Ивановича Чичикова такого обаятельного подлеца русская литература не знала. Мошенников и подонков было пруд пруди, но вот чтобы хитроумный пакостник взялся за дело засучив рукава... При этом и жалеешь его, и сострадаешь ему и переживаешь за него, как за близкого человека. Даже когда он начинает рассуждать о вещах, понимания которых у него нет ни на грош, о «Капитале» и марксизме, я, убежденный коммунист, смотрел на это сквозь пальцы. Потому что жалкий он, милый и почти безвредный (фашистом он точно не станет, ведь подлец, а не подонок!).

Обычно я защищаю персонажей Набокова, отстаивая их правдоподобие и жизненность, но тут у него другая задача стояла. Ему были нужны зеркала, для отражения конкретной персоны, в том числе кривые, поэтому повесть населяют либо карикатуры (Роман Богданович), либо отражающие плоскости. Ваня — просто пустоголовая самка, которая только две связных фразы и смогла произнести, ее лепший друг Мухин и вовсе ничтожество. Исключение, конечно, Смуров, над разгадкой которого бьется наш несносный наблюдатель, проявляя поистине удивительные детективные навыки.

Наверно Набоков, выходец из англоманской семьи, еще в детстве читал о приключениях Шерлока Холмса в оригинале. И сильно впечатлился. Потому что в произведениях его чувствуется вкус к детективной интриге и тонкое ее понимание. «Соглядатай» не исключение. Фабула развертывается виртуозно, и до самого финала-перевертыша читатель не догадывается, куда все это вырулит.

Но книга много глубже и шире детектива, она вообще одна из лучших повестей, написанных на русском языке, и перечитывать ее в который раз — сплошное удовольствие. И для знакомства с бессмертным классиком самое то!

Описание собственных соседей в шаржированном виде — почтенная тема для русской прозы. Ее разрабатывали такие гиганты, как Булгаков, Довлатов, Лимонов, Прилепин. Подъезд, парадное дома, как микрокосм, ковчег в людском океане — удобная форма для набрасывания идей и наблюдений над человеческой сущностью, социальными связями случайно соединенных бытом людей. Соседей не выбирают, их навязывает судьба. И во взаимоотношении с ними приходится проявлять разные черты своего характера.

Газданов выказывает себя зорким наблюдателем. Он иронически отстранен, молодецки высокомерен и легкомысленно язвителен. Для него проститутка, сыщик и аристократ — одинаково забавны в своем копошении. Фокусник-китаец, жестокие апаши нелепы так, что животик надорвешь.

Однако, непонятно, почему гостиница — Грядущего? По мысли Газднова в будущем общество будет состоять из случайных летучих соединений людских масс, из фриков всех мастей? Нет ли тут случайного предсказания глобальной Паутины?

Маловато, к сожалению, в рассказе материала для анализа. Несколько легких карандашом набросанных типов, схваченных на лету, несколько живописных сцен и точных примет людского быта. Рассказец даже кажется оборванным...

Но все же нельзя его оценивать низко... Автор входит в литературу, в первом же тексте находя собственный, а не заемный язык, обозначает главные темы своего творчества — внезапность жизни и случайность существования, обретает собственную поэтику обрывочной лоскутной прозы. Такие интуитивные, но важные находки можно только приветствовать у начинающих молодых писателей!

Величие классики заключается в том числе и в бесконечной вариативности ее прочтения. Близорукие историки литературы, жившие в конце 20 века, называли Набокова одним из первых постмодернистов. Но вот постмодернизм опал, как омертвевшая шелуха, и нет его как не было, а проза Набокова свежа и цветуща, как и девяносто лет назад! Только ярче сияет, скинув очередной ярлык.

Сейчас Набокова хорошо читать, как пионера в исследовании одного из важнейших вопросов современности. Насколько реальна реальность? Над вопросом этим ныне бьются многие физики, математики, философы, духовные практики. Насущная реальность такова объективно или она такая потому, что наши органы чувств ее так воспринимают? Вселенная — это развернутая во времени и пространстве программа или наличное Бытие истины? Существует ли Создатель?

Шахматы в третьем романе Набокова выступают как метафора, модель, инструмент. Все в неразрывном единстве. Что не может позволить себе наука, с блеском использует искусство. Но помимо особого художественного мира, в своем микрокосме пытающегося смоделировать Макрокосм, нужен был и особый герой, ведь без наблюдателя, «мыслящего тростника», невозможно само наблюдение, анализ и итоговый синтез идей.

Погруженное в текущий момент обыденное сознание плохо воспринимает противоречия и диалектическую динамику развертывающегося континуума. Требуется отстранение, остранение. Мозг изучают по его органическим поражениям. Подоплеки реальности иной раз лучше вскрываются искаженным восприятием. И вот у нас сумасшедший шахматист. Набоков в очередной раз разыгрывает свою любимую, злую и опасную, игру. Шахматы в романе — дело десятое, как в рассказе о цирковом клоуне (Картофельный Эльф) десятым делом оказывается цирк. Это только отправная точка для начала изучения высших контекстов бытия. Искаженная, смещенная работа сознания Лужина позволяет ему отстраниться и увидеть Механизм, скрытые пружины, двигающие Сущее. Он шахматист и для него естественно свои наблюдения и открытия понимать и отражать в шахматных терминах, что Набоков специально много раз подчеркивает. Языковой инструмент (тут писатель обогнал на полвека структуралистов), а не подмена одной системы координат другой.

Несколько раз близкие к Лужину люди пытаются вернуть его в профанную обыденность. Родители, жена, Валентинов, но величие и трагическая судьба Лужина в том, что он слишком ясно видит (со своей шахматной точки сборки) Неправильности бытия, пытается найти выход и обрести высшую защиту сразу в духовном мире, считая физический мир (возможно, справедливо) обманом и ненадежной опорой и терпит крах.

Конечно, Набоков, будучи очень умным и талантливым человеком, осознает ограниченность своих возможностей (где-то когда-то он так и сказал: «мои слабые силы»), поэтому в романе своем он только формулирует точные и страшные вопросы о действительности нас окружающей. Он дает ответ лишь на один вопрос.

В последних, чудовищных по своей жути, строках романа, когда уже ничего нельзя исправить Александр Иванович Лужин понимает, что смерть не выход. Неверный ход, ошибка в защите. На экзистенциальные вызовы реальности нужно отвечать собственным существованием, а не полным и окончательным нигилизмом. В этом великий пафос книги. И Набоков утверждал его всей своей долгой жизнью и обильным многогранным творчеством.

Несколько слов о еще двух аспектах. Набоков любил дурачить своих присяжных критиков. Когда те утверждали, что все его персонажи — заводные марионетки, он послушно соглашался. Возможно даже, с ехидством потирая руки. Большей чуши о подавляющем большинстве героев его книг сказать нельзя. В «Защите Лужина» мы встречаем целую галерею великолепных человеческих типов — Лужин-старший, Валентинов, невеста-жена, теща, тесть, нэпманша. Набоков — отличный портретист. Он даже массовку гостей молодоженов ухитряется превратить в галерею незабываемых персоналий. И, конечно, трагический Александр Иванович. Человек с больной головой и здоровым, чистым сердцем. Любишь его, как родного, сопереживаешь его нескладной жизни, ужасаешься страшному концу.

И еще. Одним из важных персонажей книги является гостья из СССР, мелкобуржуазный выкормыш короткой эпохи НЭПа. Она отвлекла внимание Лужиной и не дала ей вовремя усмотреть опасность. Лужина с нэпманшой пытается вести идеологические споры, даже соответствующую литературу и прессу начинает почитывать, чтобы быть вооруженной. И тут становится понятно, что противопоставить советской идее Набокову нечего. Царскую Россию он ни в грош не ставит (квартира родителей Лужиной), выкрутасы западной демократии в послевоенной Европе ему что нож в горле. Только и остается, что высокомерно поругивать Совдепию, ни в малейшей степени не конкретизируя критику. «А там свободу душат!». Каким образом, чью свободу? Не дает ответа. В этом и беда всех «непредрешенцев», в том числе незабвенного набоковского папаши — не было у них ответа, и у их идеологических потомков, кои правят бал сегодня на нашей бедствующей Родине, его тоже нет и не будет. У Набокова, к счастью, хватало высоты духа не предъявлять к Отечеству материальных претензий. Ну, а идеологически заблуждаться могут даже великие писатели.

Вот, к месту, и еще одна шарада Судьбы, которые так любил отмечать Набоков. Он родился в один день с Лениным, юбилей которого мы сегодня отмечаем, а не с Шекспиром, как он пытался всех уверить.

Повторное чтение романа в зрелом возрасте вызвало амбивалентные впечатления. С одной стороны, написано замечательно. Люблю такой витиеватый слог, плавные перетекания мыслей, превращения образов, словно узоров в калейдоскопе. Видно, что автор вложил всю силу и азарт молодого таланта в этот текст. Вдохновенная работа над словом, нагружение его эмоцией и множащимся смыслом и у читателя вызывает вдохновение и желание трепетать сердцем с автором в унисон.

С другой стороны, не понравился сам образ рассказчика. Он пытается изобразить из себя эдакого отстраненного от мира меланхолика, но мальчишеская жестокость и эгоизм так и прорывается на поверхность его печальной истории. Это видно особенно в его отношении к матери и при описаниях — просто блестящих — событий Гражданской войны и людей, которых он там повстречал. Николай считает себя вправе по-прокурорски судить ближних своих и поступать, как заблагорассудится, не считаясь с чувствами других.

Сработан роман крайне умело, в сновидческой манере. Есть некоторая заданность образа самой Клэр, провокатора и адресата этого мемуарного потока. Но обилие мыслей и половодье чувств, коими переполнен роман, смывает любые мелкие технические огрехи. Душа и память о собственном пережитом чутко реагируют чуть ли не на каждую вторую строку книги, чуть ли не на каждый первый образ.

Хотелось бы особо отметить смысловой центр романа, не оставшийся без внимания многих исследователей, диалоги с «дядей Виталием» и его прощальные слова: «Я говорю как офицер и консерватор с почти феодальными представлениями о чести... Правда на стороне красных». Нужно иметь сильную авторскую харизму, чтобы заставить такое проглотить крайне предубежденную эмигрантскую публику, которая бурно приветствовала и нахваливала роман.

Вопреки превалирующему мнению, не считаю дебютную книгу Газданова его лучшим произведением. Останься он только ее автором, не видать ему лавров классика мировой литературы. «Полет» сильнее и глубже написан, центральный шедевр — «Ночные дороги» — просто ни в какое сравнение. И штук пятнадцать великих рассказов.

Но молодому читателю, конечно, непременно можно советовать начинать знакомство именно с этой книги. Я сам таким был. И после чтения «Вечера у Клэр» прямо-таки влюбился в богатейшее творчество Газданова много лет назад.

В нарушение непреклонной авторской воли (ах, как приятно насолить — даже посмертно — этому высокомерному снобу!) я прочитал эти рассказы по тексту Полного собрания в том порядке, в каком они были написаны и опубликованы впервые, а не в том, в каком их расположил под одной обложкой сам Набоков.

Не помню, что я там понял двадцать с лишком лет назад, когда совсем юнцом впервые прочитал эту книгу. но нынешнее чтение вызвало бурю чувств и половодье мыслей.

Как все это чертовски свежо, дерзко, талантливо! Какую глубину мысли и коварную изощренность литературных инструментов демонстрирует этот начинающий прозаик! В багаже его только два романа и горсть рассказов, а его уже можно ставить вровень с признанными классиками.

И это не случайно.

Уж не знаю, какими глазами читали его синхронные критики — «это все иностранщина, немецкие романы!» — все же прав тот историк литературы, чье имя мной накрепко позабыто, который написал, что Набоков в своем творчестве суммирует все достижения русской классической литературы Золотого века от Пушкина до Чехова. Эту тезу первый сборник рассказов с блеском доказывает. Тургеневские ноты, толстовские и — о, ужас! — достоевские с легкостью считываются в этих текстах любым мало мальски образованным читателем. Есть также рассказы, сработанные под Куприна и Бунина. Он также идет вровень со своими ровесниками из «южно-русской школы»: Катаевым, Бабелем, Олешей и тд. И при этом он великолепно оригинален.

Это уже тот подлинный Набоков, которым и останется на протяжении следующих пятидесяти лет. Явился готовый мастер, который пока только исследует границы и возможности своего «бесконечно послушного русского языка» (а ведь он потом сможет с блеском транслировать его в столь же послушную английскую речь!). Вот и резвится. Читая рассказы в последовательности создания, поражаешься, что «Благость» (1924 г.) и «Подлец» (1927 г.) написаны на одинаково высоком уровне. С точки зрения формы они практически безупречны. У них только содержание разное.

Потому что уже с первых шагов Набоков выкатывает орудия главных калибров. Сразу открывает свои две генеральные темы, одну из которых впервые отметила Вера Набокова сразу после его смерти, а другую выделил Ходасевич еще в начале 1930-х. Это Потусторонность и художник и его приемы. За первую тему отвечают в основном рассказы настроения вроде той же «Благости», «Порта», «Письма в Россию», в которых практически нет фабулы, и автор просто показывает эмоциональный отклик персонажей на восприятие самой текстуры бытия. За вторую — рассказы-анекдоты, в которых герои попадают в нелепые или страшные, или и те и другие вместе, ситуации выпутываются затем из них или покорно тонут в пучине — это волшебная «Сказка», титульное «Возвращение Чорба», обманчивый «Пассажир» и невероятный «Подлец».

И если бы автор не умер сорок с лишком лет назад, можно было бы смело заявить, что новый Гоголь таки явился, и пожелать ему дальнейших успехов. А так просто возблагодарим Судьбу, что в русской литературе есть такой великий и прекрасный писатель, читая которого постоянно развиваешь собственный ум, душу, вкус и тонкость восприятия бесконечного насущного Бытия.

Для тех представителей новых поколений читателей, кто хочет узнать, кто такой Набоков, но боится фрактальных сложностей словесных узоров прозы и заковыристых игрищ постмодернизма, можно смело советовать начинать знакомство именно с этой книги.

Ироничное стихотворение на излюбленную тему Набокова — Потусторонность — интересно и волнительно своей предсказательной силой. «Моя душа, за смертью дальней...» После написания этого текста Набоков прожил еще пятьдесят лет, так что тут все сбылось, но... Мыкаясь всю жизнь по половине земного шара, он еще в молодости предположил ,что и после смерти ему не будет ни душевного, ни бытового покоя... Даже в Раю...

И вот тут, надеюсь, он ошибся)) Несправедливо было бы, за все заслуги...

Может ли добрый, но трусливый человек прослыть подлецом? А судьи кто? Пьяные бездельники, пошляк-ловелас? Изменщица?

При всей виртуозной игривости и юмористичности рассказа вопросы в нем поставлены высоконравственные и крайне серьезные. как вообще адекватно должен реагировать человек на внезапно обрушевшееся на него несчастье? Есть ли тут стандарт, эталон поведения? Мы все периодически оказываемся перед экзистенциальным выбором ,и каждый делает его в меру отпущенных ему душевных сил. Я бы не стал осуждать решение Антона Петровича. Вреда-то он никому не причинил. До самого конца так и остался пострадавшим и жертвой. А вот мерзавца Берга можно только осудить. Набоков, кстати, так и делает. У него всегда уверенные в себе, успешные и самодовольные люди — отрицательные типы. С душком-с...

Социальные потрясения, ведущие к прогрессу или деградации общества неизбежны. И локомотив истории проезжается по судьбам людей. История из рассказа печальная, но закономерная, мы все за последние двадцать-тридцать лет и не такое пережили-перевидели. И очень легко понять и войти в положение Николая Степановича и его...

Ох и плут этот Набоков, ох и фокусник... Ведь и первые читатели рассказа уже прочли «Машеньку», так что его сюрприз удался!..

Кстати, этот Николай Степанович приехал из Африки, а ведь точно так же звали и другого «африканца» русской литературы — Гумилева, одного из главных учителей молодого Набокова. Дань памяти...

А вот тут вовсю работает другой известный прием Набокова — «обнажение приема». И в финале читателя поджидает двойная обманка, как в развязке, так и в обстоятельствах, при которых история была поведана. Ведь это

Но шутка Набокову, конечно, удалась!

Читая рассказ, подумалось: а не понюхивал ли Набоков эфир? Так ,ради писательского интереса? Потому что от кокаина такого прихода не бывает, а прочие психоактивные вещества вроде тогда и не употребляли.

Впрочем, ощущение измененного состояния сознания, когда оно превращается в чистое восприятие, передано великолепно. Разве что это не так страшно. Сильная долгая медитация приводит к такому же эффекту. Ну, ничего: повтыкаешь, повтыкаешь, да отпустит)

А вот трагическая развязка вызывает куда более сильный душевный трепет. И опять эти потрясающие чувства детали — крохотный шрам на виске...

Возможно, Набоков все-таки самый мистический русский писатель при всем своем реализме и атеизме. Куда там тому же Булгакову...

В этом рассказе, кажется, впервые Набоков применяет свой удивительный прием замедления или растяжения времени. Когда Эрвин в финале устраивает погоню за последней избранницей, этот бег страсти растягивается на две страницы плотного текста великолепной вязкости, который не перескочить, потому что ритм прозы держит. Читатель изнывает: «ну, скорее, кто же она, чем вызван этот невероятный трепет намерения?!» А потом — бац! — и внезапный финал только сильнее оглушает.

Очень сильный ход, мастерский!

Письмо — репортаж в будущее. Буквально нам, жителям двадцатых годов 21 века. И я лично благодарен рассказчику, что он не послушал своего приятеля, а поделился своими наблюдениями над бытовыми приметами времени. Ведь сила вещей очень могущественна, но часто они оставляют слабы след в прозе, будто и не определяют во многом русло течения жизни. К счастью, Набоков писатель не того пошиба, чтобы манкировать предметами, загромождающими действительность. И читая его первый сборник рассказов очень живо представляешь мир, в котором происходит их действие. Словно на «машине времени» прокатился.

Вот она подлинная смелость художника! Такой высокой пронзительной нотой открывать свой первый сборник. Схватить читателя за горло и как следует тряхануть, чтоб глаза на лоб вылезли. «А что ж там впереди меня ждет?!» — подумает ошарашенный читатель. Очень много всего.

Рассказ ситуационный. Характеров нет, так, мгновенно схваченные, но точные образы. Есть острая фаза человеческой трагедии. И еще — в самом начале творческого пути — Набоков открывает сразу две из нескольких своих главных тем: попытка открыть ходы в потусторонний мир, наладить связь и уступка искусу, потакание собственной страсти с целью преодоления.

Одинокая берлинская ночь описанная матовым петербургским стилем. Еще одно стихотворение в прозе Набокова. Как хорошо ему удается без напряжения и натуги, плавно передать тонкие переливы настроения — от усмешки до пронзительного вздоха — простым течением речи. Счастью его рассказчика веришь. Как камертон, она вызывает схожее колебание струн в собственной душе.

Жизнь! Набоков будто говорит своим будущим критикам, что он не отстраненный и холодный естествоиспытатель, и ему присущи теплые человеческие чувства. И острое ощущение счастья он переживает с тем же душевным трепетом, что и другие смертные. Внечеловеческая красота природы ничего не даст душе и страдающему сердцу без соприкосновения с чудом живой жизни.

И все это сказано в моей любимой манере динамического развертывание метафоры. Мальчик убивал бабочек, а после его смерти бабочка ожила.

Кажется, этот рассказ называют увертюрой к «Защите Лужина»... Талант и безумие, безумный талант... Любовь светской женщины, к художнику парвеню...

Набоков, используя технику классической русской литературы, умеет показать, что он не только оригинальный стилист, но и большой выдумщик по части сжетостроения... И как только такие нелепицы писателям в головы приходят?!. Да еще и оказываются виртуозно исполненными...

А эти детали — гульфик, хромота, скрученная фига!.. Блеск!..

Это большое стихотворение или даже короткая поэма в прозе. С прямым, что крайне редко у Набокова религиозным высказыванием. И хочется воскликнуть: Новый Гоголь явился!

Ан нет! Набоков чуть ли не с литературных пеленок был слишком своеобычен, чтобы послушно подражать классикам. Увлекши читателя на трансцендентную стезю, он совершает на глазах изумленной публики изящный пируэт, и рассказ оказывается поэмой о страстной и высокой любви, что преображает мир и движет светилами.

Печальная, но поучительная история. Очень внимательный и чуткий к деталям человек, прочитал нам урок о грехе беспечности и невнимательности. Счастье человека слишком хрупко, чтобы относится к нему легкомысленно.

Написано блестяще, хотя, возможно, со знаками и символами смерти имеется некий перебор. Но это все от молодецкой удали, осознания своих сильных сил.

Более полувека спустя ученик Набокова (и оппонент одновременно) Виктор Пелевин на эту же тему напишет отличный рассказ «Вести из Непала».

Великолепный фокус! Сам фокусник Шок его несомненно бы одобрил.

Написать рассказ про цирковых артистов, в котором цирка не будет практически вовсе. Только как отправная точка для совершенно чеховского по своему строю сюжета. И я это лишь приветствую. С раннего детства терпеть не могу цирк. Мне всегда казалось странным смеяться и радоваться грустным, печальным вещам. Цирковых было очень жалко, как не может не быть жалко несчастного Картофельного Эльфа.

В этом рассказе Набоков меньше внимания уделяет деталям, хотя и жонглирование ими прекрасно. Больший акцент делается на фрактальной сложности сцепку мелких и мельчайших событий, причинно-следственные связи тянутся друг за дружкой, как сплетенные разноцветные платочки из рукава фокусника. А последний из них будет черным.

Не боясь громких слов, это шедевр в малом эпическом жанре.

И, безусловно, звонкая звукопись фраз бесконечно прекрасна.

«О мир, мир утраченный!»

Напряжения в рассказе, конечно, нет — все растворено в солнечном свете и самой текучести бытия, но есть изгиб эмоции. И создается она в перепаде между тогда и теперь. Березовая роща и Индокитай, крымски косогор и негр с лицом словно мокрая галоша. Русская проститутка, притворяющаяся француженкой.

Судя по рассказу, и впрямь Набоков прожил на юге Франции счастливые месяцы. Никакой ностальгической боли, легкая улыбка над насмешками и превратностями бытия.

И такая потенция была в этом начинающем авторе. Остался бы в Советской России, мог бы стать одним из зачинателей «южно-русской школы» письма.Вместе с Бабелем, Катаевым и Ильфом с Петровым.

В каждой строчке этой изящной и тонкой миниатюры видно, как начинающий прозаик млеет от удовольствия, даруемого самим процессом письма. Он пытается создать настроение горя от любовного страдания, но текст слишком «вкусный» (иного термина и не подобрать, слова на языке таят), им невольно увлекаешься, забывая о переживаниях героя.

И какая хищная внимательность к деталям! Кажется даже, что их количество чрезмерно и они загромождают течение событий в рассказе. Но где-то к середине текста становится понятно, что не событийная канва цель авторского высказывания. Главное здесь — перемена — и кардинальная — настроения, и даже глубже, точки сборки в миросозерцании рассказчика. И совершается этот переворот в сознании именно через изменения отношения к деталям окружающего мира. Они — точки опоры, а не громоздкая помеха. Осмысляя деталь, проникая в суть ее существования, страдалец превращается в художника. В этом и есть ядро и смысл рассказа, а не в разбитом сердце и разочаровании в любви.

И еще. По тональности и строю фраз текст напоминает раннего Бунина.

Ни одной реплики в миниатюре. Блестящая увертюра ко всему корпусу прозы Набокова.

Это первый из посмертно изданных сборников О. Генри, но охватывает он весь активный период его творчества и представляет весь диапазон его возможностей. Не крохи, собранные по сусекам, а завещание Мастера. Слабых рассказов нет попросту.

При чтении литературы об О. Генри, даже доброжелательных авторов, может сложиться впечатление, что он был эдаким беззлобным рассказчиком анекдотов, глядящим на мир сквозь розовые очки. Во всяком случае, такова была его литературная маска, а сам-то он знал почем фунт лиха. Но на самом деле палитра его творчества была намного более обширна, чем принято считать. Что этот посмертный сборник с блеском и доказывает.

Да, здесь есть легковесные рассказы и даже мелодрамы на грани вкуса. Но, во-первых, они блестяще написаны, во-вторых, дело ими совсем не ограничивается. Есть сатира на буржуазные порядки и критика общественного устройства и жизни в США (которые и по сей день актуальны), есть драмы и даже трагедии с жестокой развязкой, есть исследования людских душ и жизней обывателей практически чеховской глубины. Не все, конечно, сплошь шедевры, но имеется несколько текстов, которые достойно входят в «золотой канон» О. Генри.

Вот мой ИМХОвый список:

Налет на поезд

Родственные души

Дверь, не знающая покоя

Коварство Харгрейвза

Позвольте проверить ваш пульс

Табак

Джимми Хейз и Мьюриел

Последний из трубадуров

Закон и порядок.

Не так уж и мало для книги, состоящей из 25 рассказов. В общем, еще раз убедился, что по справедливому суду истории высшая литературная премия за рассказ в США носит имя О. Генри. Крайне почетно КМК быть наследником такого мастера.

А общую оценку чуть снижу за наличие в сборнике все же легоньких и проходных текстов.

П.С. Кстати, для более глубокого понимания контекста описываемой О. Генри и проживаемой им эпохи посмотрел ролик-лекцию Бушвакера о Позолоченном веке США. Замечательный рассказ, много дающий пищи для ума и сердца. Бушвакер прав: практически все, что мы видим в современной Америке, а благодаря ее тотальному влиянию переживается нами и на собственных шкурах, зародилось именно во времена О. Генри. И он был очень точный хронист, внимательный наблюдатель и даже социальный исследователь. Так что читать его книги не только увлекательно, но и практически полезно.