Отсюда:

Samuil Petrovitch is a survivor.

He survived the nuclear fallout in St. Petersburg and hid in the London Metrozone — the last city in England. He's lived this long because he's a man of rules and logic.

For example, getting involved = a bad idea.

But when he stumbles into a kidnapping in progress, he acts without even thinking. Before he can stop himself, he's saved the daughter of the most dangerous man in London.

And clearly saving the girl = getting involved.

Now, the equation of Petrovitch's life is looking increasingly complex.

Russian mobsters + Yakuza + something called the New Machine Jihad = one dead Petrovitch.

But Petrovitch has a plan — he always has a plan — he's just not sure it's a good one.

Ах, Самуил Петрович. Oh those Russians.

Ты хуже дьявола, минорит, – сказал тогда Хорхе. – Ты шут.

Писал сегодня нечто вроде рецензии для родной газеты про "Игру теней" — и понял, почему все-таки Холмс в исполнении Роберта Дауни-мл. мне ближе, чем другие.

Да вот поэтому. И потому что мы понимаем, кто был прототипом Вильгельма Баскервильского. И потому что профессор Мориарти у Гая Ричи умеет фальшиво смеяться, но скорее умрет, чем станет вести себя как клоун — то есть как Шерлок. Он слишком серьезен, это почти Хорхе. Ну и еще потому, что уши Честертона в частности и викторианской эксцентричности вообще торчат из фильмов Ричи весьма заметно.

Параллель с Эко сейчас кажется мне даже слишком очевидной. Собственно, первый "Шерлок Холмс" Ричи вращался вокруг того же псевдомистического детектива. Опять же — излюбленный прием Честертона, а не Конан Дойля, но.

Итого: этот конкретный Шерлок — отзеркаленный обратно в викторианство Вильгельм, эксцентричнее любого викторианского эксцентрика (мы уже и забыли, каково это, когда эпоха поощряет нонконформизм, правда?) и вместе с тем не забывающий про азы — те самые, которые отстаивал Честертон, когда защищал "дешевое чтиво": честь, благородство, различение добра и зла.

Главная угроза обществу кроется не в читателях комиксов, а в нас. Больны мы, а не они. Преступный класс мы, а не они.

Я бы провел еще более широкие аналогии — "но что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академиею и Церковью, между еретиками и христианами?" — однако, боюсь, речи мои становятся утомительны.

С нашей Машей — просто драма,
У нее роман с ашрамом,
Ей милее харя Рамы,
Чем простого мужика,
Наша Маша — эзотерик,
Воет мантры до истерик,
У нее на стенке Рерик,
В кружке — чай из кизяка.

Мне-то пофиг, не дебил я,
Только Машу полюбил я,
Все усилья приложил я,
Чтобы Машку обаять,
Правда, стремно мне чего-то,
Мне же надо на работу,
А не тупо до зевоты
В позе дерева стоять.

Я бы в лотос сел, ей-богу,
Хоть и сводит, сука, ногу,
Я читал бы Агни-йогу
С Камасутрой пополам,
Обкурил бы харю Кришне,
Помолился богу Вишне,
Только я был третий лишний,
А нелишним был ашрам.

Маша выщипала брови,
Кайф от силы шакти ловит
И мечтает о любовях
На астральном сквозняке,
Пристает ко мне в трамвае,
Повторяет попугаем,
Мол, пойдешь ли в Гималаи
Ты со мною налегке?

Мне религии засилье
Кажется сродни насилью,
Мне что взятие Бастильи,
Что Хэлловин, что Пурим,
А она мне: “Мой хороший,
Чем устраивать дебоши,
Ты осиль хотя бы Ошо,
А потом поговорим!”

Третий день читаю Ошо,
Ошо мне остоебошил.
Я бы дал ему по роже -
Жаль, нирвана далеко!
Я так понял, что нирвана -
Вроде мягкого дивана:
Лег — и в рот залили прану
И за вредность молоко.

Говорю: послушай, Маша,
Этот Ошо — просто каша,
Лучше анекдоты с Баша,
Чем евонные финты,
А она мне: “Знаешь, милый,
Нет в тебе духовной силы,
Вряд ли ты и за могилой
Станешь с Космосом на ты!”

Маша — в общем-то не дура,
Маша — тонкая натура,
Отыскала где-то гуру,
Он по маме был саам,
В постиженье преуспела
Нефизического тела
И с саамом улетела
В свой заоблачный ашрам.

Я теперь хожу невесел,
Все меня и злит, и бесит,
Водку пью который месяц,
Как напьюся — лепечу,
Мол, верну на землю Машу,
А саама отдубашу
И табло ему расквашу,
По мандале настучу.

Получил письмо от Маши,
Пишет с гималайских пашен -
Нету их на свете краше,
Но поскольку тот саам
Оказался жутким хамом,
Маша порвала с саамом
И живет теперь с ашрамом,
Чем доволен весь ашрам.

Дочитал в ночи. Это нехорошая книжка для меня (кроме фотографий в конце и пары-тройки фактоидов, о которых я понятия не имел). Тезис о том, что АБС — идеальный лакмус для того, кто о них пишет, подтвержден в очередной раз.

Для биографии АНС и БНС в контексте эпохи этой книжки слишком мало, но такая задача, как я понял, и не ставилась. Для творческой биографии АБС — тоже, хотя такая задача ставилась. По сути, авторы создали сборник эссе о книгах АБС, между которыми проложены какие-то факты. Именно какие-то. Контекст эпохи подается в том числе так: 25 июля 1980 года умер Владимир Высоцкий, которого Стругацкие любили… В мире начался энергетический кризис, вызванный иранской революцией… В Китае введена политика «одна семья — один ребенок»: как бы в ответ на решение ООН объявить 1979 год «Международным годом ребенка»… Тысячи разных событий — угрожающих, неясных, тревожных… По-моему, это крайне несерьезно для контекста эпохи.

Эссе о книгах наличествуют, и они пронизаны лейтмотивом, который авторы книги пестуют на всем ее протяжении. Вот это очень печально. Модус операнди авторов немного напоминает модус операнди известного профессора, с неописуемым простодушием выдиравшего цитаты с кровью. Проходя совсем мимо этических посылов или обращая на них внимание лишь постольку-поскольку, авторы трактуют книги АБС по-своему: их тексты — почти все, кроме ранних, — про борьбу Либеральной Интеллигенции с Традицией, причем АБС на стороне первой и призывают к противлению строю насилием.

Естественно, на эти нехитрые составляющие можно разложить любое противостояние, чем авторы и занимаются. Скажем, заходит речь о Флоре — и выясняется, что это антитрадиционная культура, а противостоящие ей граждане — разумеется, Традиция (про "ОЗ" же: Традиционная семья в рамках мировидения Стругацких никогда самостоятельной ценностью не обладала — смелый вывод, вообще говоря). Заходит речь о "Жуке в муравейнике" — и: всё это, однако, не мешает повнимательнее присмотреться к тому, что представляет собой прогрессор-«подкидыш». Это интеллигент, родившийся в 38 году. У него нет корней, поскольку он отсечен от прошлого... А ведь КОМКОН-2 — это мягкий аналог НКВД/МГБ/КГБ… Комконовцы боятся, что некто извне взорвет их цивилизацию, заложив внутрь интеллигента опасную программу. Они убивают интеллигента, поскольку боятся опасных и неожиданных, то есть прежде всего неподконтрольных, поступков от него. Ну и Демиург — это либеральный интеллигент, само собой.

В таком аксепте "Попытка к бегству", "Трудно быть богом", "Улитка на склоне" — всё призывы к интеллигенции насильственно изменить советский строй. Даже рассуждения про "Отягощенных злом", а более миротворческой (Г.А., Нуси...) вещи у АБС не сыскать, авторы завершают параллелью 2030-х с 1930-ми, откуда следует: думается, Стругацкие вежливо сообщают своим читателям: при любых, даже самых мягких и медленных путях либерализации могут происходить срывы «большого делания». Так будьте готовы ежедневно и ежечасно… Думается вот.

"Жидам города Питера" уделяется большое внимание — боюсь, именно потому, что эта пьеса типа идеально укладывается в концепцию:

А Стругацкие не хотели возврата на прежние рельсы, то есть полной реставрации социалистической Империи. Они еще за два десятилетия до обрушения СССР наводили читателей на мысль — раздробить бы эту Империю, и только тогда на ее месте появится что-нибудь лучше, чище, разумнее; а пока «система» жива, она всякую попытку верховой реформы приведет к развороту на попятный. Еще в «Улитке на склоне»!

Они давно звали драться, давать сдачи, отстаивать идеалы…

...

Опять появилось настроение — драться. Всерьез. На полную катушку. Опять Стругацкие вступали в созвучное им время. На рассвете 80-х им казалось, что для новой «оттепели» нет никакой почвы, ни малейших признаков. И вдруг — такое!

...

И вот у них появляется возможность ударить еще раз, как следует. Вложиться в удар, укрепляя слабые сердца, наполняя бодростью и дерзостью тех, кто уже подумывает о серьезных делах. Кровь наполнилась сумасшедшей силой молодости. Кровь потекла по артериям и венам быстрее прежнего. Кровь звала на бой.

И они высказались наконец открыто.

...

Создается устойчивое впечатление: если бы вестника «системы» [в пьесе] не избили, то бумажки с отменой старых «повесток» не были бы явлены. Нетрудно извлечь простой вывод, к которому подводят авторы пьесы. Его можно озвучить примерно так: «„Система“ одряхлела, не бойтесь, давайте ей сдачи сегодня и сейчас, каждый на своем месте. Она уступит. Она обязательно уступит». И хотя бы не вернется к Сталину.

В таком вот аксепте. Но и этого авторам мало. Вот они рассуждают о стиле "Хромой судьбы" — и, как вы думаете, к какому выводу приходят? А вот:

Но помимо будущего видно и самое настоящее настоящее. Оно серьезно, основательно, на значительном пространстве художественного текста, представлено только в «сорокинской части» «Хромой судьбы» — изо всех текстов братьев Стругацких! Оно отвратительно, хотя ближайшее прошлое в их трактовке выглядело намного хуже. И вот поэтому, вероятно, создана стилистическая пропасть между суховатым, стремительным, наполненным интеллектуальными играми повествованием о грядущем и тягучим болотом настоящего. Иначе говоря, сознательно смонтирован стилистический контраст, помогающий проявиться контрасту смысловому. Будущее, каким его видели братья Стругацкие, — абсолютно чужое для настоящего, каким его видел звездный дуэт. Соединение двух несоединимых стилей в рамках одного произведения позволяет осознать, сколь велика разница, сколь сильна чуждость двух времен друг другу. А значит… Значит, будущее не утвердится, если ему не удастся разнести советскую реальность в щепы…

В щепы, понимаете? "Хромая судьба", если ее разглядеть под правильным углом, оказывается, тоже про это. Призывает разнести в щепы.

Почему это ерунда с моей колокольни? Ну вот скажите: у кого что при советской власти, что сейчас "Трудно быть богом", "Улитка", "ОЗ", "Попытка к бегству" вызывали или вызывают мысль о диссидентских баррикадах? То-то и оно. Подобная интерпретация возникает лишь в последнее время — и, боюсь, только у людей с Традицией в голове.

Я не против Традиции в голове. Лишь бы человек был хороший. И у меня у самого в голове фиг знает что. Но границы своей головы хорошо бы понимать, вообще говоря. Авторы в своем праве, но говорить о том, что эта творческая биография АБС написана непредвзято и с попыткой понять братьев, увы, не приходится.

(К слову про "Волны гасят ветер": Стругацкие без надежды смотрят на любые формы «традиционного», «ожидаемого» прогресса. Их упование возложено на «вылупление» сверхчеловека из человека — мне одному кажется, что мессидж романа диаметрально противоположен? Это не упрек. Это дискутабельно и аргуабельно.)

Читаю биографию Стругацких в "ЖЗЛ". Прочел около трети. И чем дальше, тем страньше, честно говоря.

Попытка свести АБС — по крайней мере, "Трудно быть богом" — к борьбе либеральной интеллигенции с Традицией (курсивом — это цитаты, а не я придумал) есть, с моей точки зрения, двойной грех. Во-первых, в "ЖЗЛ", как мне казалось, авторы биографий должны бы освобождаться от пут своих идеологических представлений о мире и давать слово тем, о ком они пишут, вместо того, чтобы трактовать их в рамках собственных прокрустовых лож. Во-вторых, это ерунда по сути.

Ну то есть — вот как вы думаете, в чем генеральный смысл повести "Трудно быть богом"? В каком месте повести он высказан полномерно? В диалоге Руматы и Будаха? В разговорах Руматы с коллегами? Нет:

Генеральный смысл повести высказан на первых ее страницах в коротком диалоге дона Руматы и арканарского книжника Киуна:

"- Вздор! — сказал Румата, осаживая жеребца. — Было бы скучно проехать столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Всё разговоры, разговоры...

— Нет, — сказал Киун. — Мне никогда не хочется подраться.

— В том и беда, — пробормотал Румата".

Я всё понимаю. Тут есть мысль, она важная, хотя получается, что либеральная интеллигенция в лице Руматы дерется, потому что дерется, грубо говоря. Но, извините, на генеральный смысл вот это место не тянет никак. Я не говорю о том, что "Трудно быть богом" — вопрос, а не ответ. Зато — процитированное изящно встает в концепцию, по которой АБС периодически призывали к насилию (до того в биографии подобная концепция местами уже излагалась).

Ну и — вкупе с Традицией получается ахинея уже полная. Потому что:

Ведь именно Традиция... представлена в повести "Трудно быть богом" как главный враг развития общества. Дон Рэба — всего-навсего одно из живых проявлений Традиции. Выделено мной.

Итак, дон Рэба — всего-навсего проявление Традиции. Стругацкие боролись с Традицией. Мне одному кажется, что это фантазмы биографа или биографов, не имеющие вообще никакого отношения к АБС? Это получается, что Берия, а то и Сталин с Гитлером у нас — воплощение Традиции? Уважаемые авторы, вы серьезно?

Беда Стругацких в том, что они — лакмус. Каждый режиссер и каждый биограф понимает их ровно в меру собственной испорченности. Впрочем, читаю дальше.