| |
| Статья написана 14 мая 2012 г. 15:23 |
|
| | |
| Статья написана 14 апреля 2012 г. 14:56 |
|
| | |
| Статья написана 8 марта 2012 г. 01:14 |
Что переводчик может подарить девушкам на 8 Марта? Внезапно перевод фантастического рассказа очень классного финского писателя, живущего в Шотландии и сочиняющего по-английски. Вообще-то я давно хотел его перевести, а сегодня совпали желание и пара свободных часов. *** Ханну Раяниеми Блюз Космограда Поезд прибывает в Космоград на заре. Маглев замирает плавно, не издав ни звука, и монотонный женский голос сообщает мне, что это конец пути. Я встаю, ощущая легкую клаустрофобию – за три часа моей кожи не коснулся даже легкий ветерок, – и решимость выйти наружу. Хватаю багаж, иду на выход, передо мной беззвучно расходятся двери. Станция пуста. Ее стены и моя память замараны граффити, хрустальный потолок терминала пошел трещинами и потемнел. С отвращением продолжаю путь, иду быстрым шагом, и родные узкие переулки Рабочего квартала ласкают мой взор. Осенние листья устлали тротуары и шуршат под ногами. Не останавливаюсь, пока не дохожу до Космопарка. На рассвете земля красна и желта, а воздух чист и сладок в легких. Нахожу скамейку и какое-то время спокойно сижу, вдыхая теплое чувство безопасности и родного дома. Закрыв глаза, внимаю просыпающемуся городу. Я слышу его пульс: хлопает на ветру белье на веревке за семь кварталов отсюда, басовито бормочет кофеварка в конторе на окраине, чертыхается мальчишка-почтальон, поскользнувшийся на куче мокрых листьев на проспекте Сахарова, тяжко вздыхают, пробуждаясь от сна, мужчины и женщины. Так мало голосов. Слишком мало. Стряхнув меланхолию, поднимаюсь на ноги. Утро благоприятствует полету, и я взмываю в облачное рассветное небо, никуда не торопясь, на скорости сто метров в секунду. Ни к чему жечь гражданскую одежду, не выдерживающую трения о воздух. У меня же отпуск.
Я всегда считал Космоград своим домом. Подо мной из центра города тянутся к небу бетонные гиганты высотой в полмили, подобные ребрам огромного древнего зверя, мертвого титана ушедших эпох, сожранного падальщиками. Тени зданий в утреннем свете похожи на длинные пальцы скелета. Окидываю взглядом исполинский стальной остов Космического Центра, расколотый фасад дамбы, правильные прямоугольники колхозных полей. Будто смотрюсь в родное лицо товарища, друга, покрытое шрамами, искаженное болью, постаревшее раньше времени. Меня, разумеется, годы не коснулись. И Космоград – это не настоящий мой дом. Свой дом я вижу каждую ночь, когда смотрю на звезды. Увидеть его непросто даже мне с моим усиленным зрением: начать с того, что два миллиона парсек – слишком долгий путь для света, да и сфера Дайсона из странной материи – не самый яркий объект вселенной. Я побывал внутри нее всего один раз и пробыл там долю секунды; прозрачные спирали и метавшиеся меж них колоссальные формы показались мне чуждыми. Наверное, надо было остаться. Я думаю о мертвых мечтах и ощущаю холод, не имеющий ничего общего с температурой. Остаток утра я кружу над городом – неспешно посещаю места, которые возвращают мне память. В старину времени у меня не было: по меньшей мере раз в пять минут я падал камнем – красная молния, – чтобы вызволить трактор, застрявший на поле в грязи, помешать заговору капиталистов или по-быстрому сразиться с каким-нибудь западным суперменом, возжелавшим помериться силами с Космоградским Чудом. Я еле выкраивал минуты на обед и послеполуденную чашку чая с Надей. А теперь здесь царит покой – и то хорошо. Покой, старость, гибель. Вот Площадь Молчания, на которой Кали убила восемьсот человек и наградила меня одним из немногих моих шрамов. Я парю над площадью долгую безмятежную минуту. Вот книжная лавка, где я был частым гостем, – теперь она закрыта, и окна ее заколочены. Вот Космический Центр, проржавевший и покинутый, населенный призраками воспоминаний о горящем жидком водороде и предотвращенных в последний миг катастрофах. Вот мост Виленкина, который я удерживал целый час в тот день, когда таукитяне потрясли землю сейсмическими бомбами. Вот моя статуя, поразительно на меня похожая, и я печалюсь, ведь она при всей похожести обратится в пыль, а моей коже суждено оставаться гладкой и юной. Вторую половину дня я провожу в маленьком кафе, затерявшемся на Площади Памяти Красного Рыцаря. Потягивая кофе, включаю комлинк М7 и произвожу смотр различным бедствиям, постигшим земной шар, довольный тем, что с ними успешно справляются и без моего вмешательства. Болтаю с хозяйкой, маленькой ясноглазой старушкой, которая рассказывает, как Тунгуска спасла ее мужа, строителя на Космобашне, рухнувшей полвека назад. Старушка лучится от удовольствия, показывая мне вставленные в рамки газетные вырезки. Я улыбаюсь и киваю. Вечер оставлен для кладбища. Я прихожу к Наде. Голубые силикатные цветы на ее могиле, кажется, живы – единственные в своем роде в Солнечной системе, – и я вспоминаю день, когда принес их сюда. Меня не было целую неделю, я исследовал Брану-2 вместе с Итуриэлем и Байконуром. Опускаюсь на колени и дотрагиваюсь до кристаллических лепестков, и вспоминаю цвет глаз Нади, когда она сердилась. Я и сейчас могу сосчитать число рецепторных клеток в ее глазах, я слышу ритм сокращений ее сердца, я чувствую изящные папиллярные линии на кончиках ее пальцев, что касались моей груди ночью, когда я слушал нежную ЭЭГ-музыку ее снов. Память – это проклятие. Опять и опять удивляюсь тому, зачем мои создатели снабдили меня слезными протоками. Погружаю пальцы в мокрую жирную землю могилы и кляну себя за то, что не умею воскрешать мертвецов, будь то города или женщины. Промышленные алмазы крошатся в моих руках, я могу плавать в сердце солнца, я сильнейшее существо на этой ничтожной планетке. И все-таки я слаб. В миллионный раз думаю о том, как легко было бы уйти, позволить вакууму осушить мои слезы, лететь световые годы в поисках новой мечты, нуждающейся в защите, а если она не отыщется, уснуть в холодных тяжелых объятиях черной дыры. И в миллионный раз слышу голос Нади. – Николай, – укоряет она меня сердито. – Николай, ты нужен им. Ты здесь не просто так. Дело не в мечтах. Дело не во мне. Ты нужен всем нам. – Я знаю, Надя, – шепчу я неслышно. – Я знаю. Потом холодный осенний дождь проливается на меня и на прозрачные голубые цветы, и я ухожу прочь. Когда я покидаю Космоград, наступает ночь. Я взлетаю в стратосферу на полной скорости, чтобы на прощание подарить городу звезду и желание. Долго дрейфую в сумерках, глядя на то, как последние лучи солнца исчезают за земной дугой. Космоград внизу озаряется светом – крошечная мандала из ярких точек посреди мрачной громады России. Я думаю об искусственном мире за половину космоса отсюда и о свете в глазах мертвой женщины. Прощаюсь и лечу на запад, зная, что вернусь. *** Оригинал тут. Перевод с английского: Николай Караев.
|
| | |
| Статья написана 3 марта 2012 г. 14:34 |
Написал для родной газеты о фильме "Hugo". В России его все давно посмотрели, у нас только-только идет. Ну, не взыщите  *** Фильм «Юго» («Hugo») получил пять далеко не главных «Оскаров» и у нас идет в ограниченном прокате, но все это ничуть не мешает восторженно констатировать: Мартин Скорсезе снял настоящий шедевр. И не только потому, что «Юго» – это чуть не лучшее 3D после «Аватара», порукой чему – награды американской Киноакадемии за операторскую работу, визуальные эффекты и работу художника-постановщика; будь «Юго» обычной двухмерной лентой, магия никуда не делась бы. Кинематограф слишком часто предлагает сказки, которые остаются сказками. «Юго» – из тех редких фильмов, от которых перехватывает дыхание, потому что сказка оборачивается правдой. (Я пишу «Юго», а не «Хьюго», так как главный герой – француз. Стоит добавить, что в российском прокате фильм стал «Хранителем времени», а в эстонском – «Изобретением Юго Кабре».) 
Картина начинается почти как фантазия в духе стимпанка: огромный Париж конца 1920-х годов, с высоты башни вокзала Монпарнас напоминающий гигантский часовой механизм, стремительные паровозы в клубах дыма, сирота Юго (Аса Баттерфилд), живущий «в стенах» вокзала, среди шестеренок и маятников, следящий за исправной работой часов Монпарнаса и мечтающий починить автоматон – искусственного человека, которого некогда нашел на музейном складе его отец... Юго верит в то, что когда неисправная машина заработает, она напишет слова, которые прольют свет на тайну гибели отца (Джуд Лоу). Чтобы вернуть автоматон в рабочее состояние, мальчик таскает детали из лавки мсье Жоржа (Бен Кингсли), зарабатывающего на жизнь починкой кукол. Однажды мсье Жорж ловит воришку, находит у него блокнот с рисунками автоматона – и странный огонь мелькает в его глазах. История становится еще более запутанной, когда выясняется, что приемная дочь мсье Жоржа (Хлоя Моретц) носит на шее ключ в форме сердца, которым можно завести автоматон. Что дети и делают – с совершенно непредсказуемым результатом. В этот момент можно начинать плакать, потому что, как уже было сказано, фантазия оборачивается реальностью. Самое удивительно, что примерно так все и было: в 1920-х годах великий режиссер немого кино Жорж Мельес действительно пребывал в забвении и держал лавку игрушек на вокзале Монпарнас. В фильме вообще придумано немногое, даже кошмар Юго, в котором прибывающий поезд сходит с рельс и пробивает фасад вокзала, в деталях воспроизводит аварию экспресса Гранвиль – Париж, случившуюся в 1895 году. Разумеется, и сам Юго, и его подруга Изабель, и персонажи второго плана, блестяще сыгранные Кристофером Ли и Сашей Бароном Коэном, не существовали, их придумал автор романа «Изобретение Юго Кабре» Брайан Селзник. Фокус в том, что и нас с вами во многом придумал всеми позабытый старик Жорж Мельес, без которого современного кино, составляющего значительную часть современной культуры, не было бы. «Юго», кроме прочего, – дань уважения учителю со стороны двух киноманов, самого Мартина Скорсезе и продюсера картины Джонни Деппа; всякий приличный художник должен однажды поклониться тем, кому он обязан своим искусством. Каждая примета времени, каждая деталь, вплоть до стеклянного павильона, в котором Мельес снимал свои фантастические фильмы, воссоздана в ленте с большой любовью. В результате «Юго» просто лучится нежностью и добротой. Наверное, неслучайно львиную долю «Оскаров» в этом году поделили «Артист», «Юго» и «Полночь в Париже». Первый и второй фильмы объединяет немое кино, второй и третий – Париж между мировыми войнами. Все три – очень добрые сказки, мягко напоминающие нам о том, что версия мира, в которой мы существуем, – не единственно возможная; что однажды мир был светлее; что он может стать светлее вновь.
|
| | |
| Статья написана 1 марта 2012 г. 20:55 |
Есть книжки, про которые, когда плаваешь по океану информации англофэндома, нельзя не услышать. Книжки-легенды, полузабытые, как правило, аут-оф-принтные тексты, заимевшие, как водится, культовый статус в узких кругах. А поскольку всегда есть вероятность, что широкие круги прошляпили гения второго или даже первого класса (напомню: второклассных гениев открывает либо следующее поколение, либо одно из позднейших; гениев первого класса не знает никто и никогда, ни при жизни, ни после смерти. Это — открыватели истин настолько невероятных, глашатаи новшеств настолько революционных, что их абсолютно никто оценить не в силах), благо, это нам только давай, такие книги я стараюсь отыскивать и читать. "Чай с Черным Драконом" ("Tea with the Black Dragon") Роберты Энн МакЭвой (род. 1949) — примерно такая книга. Она была издана в 1983 году и переиздавалась в 1999-м — собственно, всё. Между тем в свое время "Чай", позднее ставший lost book, вошел в шорт-лист "Хьюго" и "Небьюлу" (в обоих случаях уступил "Звездному приливу" Брина) и получил награду Джона Кэмпбелла и "Локус" за лучший дебют.  
И это все тем более удивительно, что "Чай" — не фантастика и не фэнтези. Вообще. Хоть кушайте меня с маслом, но никакого элемента необычайного в этом коротком (130 страниц в издании 1999 года) нет. Можно сказать, что исключение — сцена, где потерявший много крови герой вновь обретает физическую силу. Но, как сказано в другом месте текста, это может быть всего-навсего адреналин. В этом смысле "Чай" уникален, потому что фантастичен (во всех смыслах слова) не на уровне сюжета, как основная масса творений писателей на букву "ф", а уровнем выше и уровнем ниже. На уровне сюжета это история скрипачки по имени Марта Макнамара, которую дочь Лиз (окончившая Стэнфорд программистка) без объяснений вызывает в Сан-Франциско, снимает ей номер в роскошном отеле — и не выходит на связь. В гостинице Марта знакомится с пожилым китайцем, назвавшимся Мэйлэндом Лонгом. Тут игра произношений: Long — Лонг по-английски, но Лун по-китайски; почти сразу выясняется, что китайца зовут У Лун, как сорт чая "черный дракон". И он, более того, не особо стесняется рассказывать окружающим, что живет на свете тысячи лет, был лично знаком с Бодхидхармой, слышал чуть не из первых уст историю Томаса-Рифмача, переписывался с Джоном Донном, знает множество языков — и что он вообще-то не человек, а дракон. Что, понятно, фантастика, если мы верим мистеру Лонгу, и не очень, если мы считаем, что он все придумывает. Между тем, если разобраться, оснований верить герою у нас нет. Дракона в нем не выдает ничто, кроме острого ума, чрезвычайно длинных пальцев и физической силы (но, как верно подметила Наташа Осояну в своей реце, последнее свойственно и спецназовцам). И это — фантастика уровнем ниже сюжетного. Разобравшись в ситуации, Мэйлэнд Лонг решает помочь Марте — не столько потому, что жалеет ее, сколько потому, что она может оказаться духовным наставником, предсказанным мистеру Лонгу умиравшим даосом на Тайване много лет назад. Далее начинается чисто детективное расследование, в ходе которого Марту похищают, а Мэйлэнд Лонг сталкивается с необходимостью много думать, ездить на автомобиле и терпеть физическую боль. Будут погони. Будет любовь. В дракона по пути никто не превратится. Закончится все хорошо (дальше будет продолжение 1987 года, роман "Twisting the Rope", его я пока не читал). Внимание, вопрос: что в "Чае с Черным Драконом" такого, что заслуживает номинаций, премий и культового статуса? На уровне сюжета — ничего. Уровнем ниже, в общем, тоже, хотя история знакомства с Бодхидхармой в Хунани описана прекрасно. Но есть еще уровень выше, совершенно прекрасный и офигительный. Он объединяет в себе две вещи: как книга написана — и о чем она на самом деле. Что в данном случае одно и то же, но не в вульгарном смысле "главное — стиль, а остальное — удел гетто". Напротив. Стиль в "Чае" сугубо функционален. В романе, что называется, нет ни капли жира, каждое слово на месте, все звуки подтянуты, как мышцы Мэйлэнда Лонга, ритм напряжен, и текст звенит. Как в той притче о Будде, еще до просветления вставшем на путь аскета и порядком себя на оном пути истощившем; уже почти помирая, Будда сидит под деревом и слышит, как в проплывающей мимо лодке музыкант наставляет учеников: "Струну нельзя недотянуть — на такой струне играть невозможно; струну нельзя перетянуть — она лопнет; струну следует натягивать так, чтобы она звучала, не более и не менее", — и Будда понимает, что он себя перетянул, и осознает, что такое "срединный путь", и все заверте. Так вот, "Чай" — это великолепный образец текста срединного пути. Переводить такие чертовски сложно и дьявольски увлекательно. Чтобы не быть голословным — вот первое попавшееся место, и простите за длинную иноязычную цитату: Martha Macnamara's universe was compassed by the groan and creak of wood, and by the chill of wet air. Had she been able to think, her very sickness might have convinced her she was still alive. She was denied that comfort, being barely conscious, and her thoughts were bound up with a rhythmic rise and sinking. The beat was molto lento, and she should be doing something in time with it. What? The question gnawed at her. She tried breathing in time with the measure — no go. You can't force your breathing, she reminded herself. What then — sing? She couldn't remember a song as ponderous as the rhythm the world now kept, and she couldn't find her mouth anyway. Neither could she find her hands, so she couldn't play the fiddle. The staccato beat of footsteps superimposed itself over the slow rocking. She attended to the footsteps. Good. Percussion rounded out the work nicely. Someone was taking care of things. Martha was content. И я не просто так вспомнил про Будду, потому что внутри, ну или уровнем выше сюжета, "Чай с Черным Драконом" — это текст о поиске истины, она же — просветление. Предсказанная Мэйлэнду Лонгу Марта Макнамара, сама того не понимая, ведет Черного Дракона по пути истины, который и есть повествование. Автор берет на себя очень много — и у нее, как ни странно, все получается. Хотя конечный эффект, безусловно, странный. Если коан выдать за фэнтези, он, ясен пень, поразит читателя нелогичностью, дисбалансом и прочим неадекватом. "Чай" — не коан, он сделан по-другому тут скорее приходит на ум "теория айсберга" Хэмингуэя: в книге происходит не то, что описывается, описывается не то, что происходит, мы видим (читаем) лишь верхушку айсберга и должны сами заполнить лакуны и увидеть картину целиком в своем сознании по знакам, то есть — по черным буквам, напечатанным на белой странице. Другое дело, что таким знаком может быть энсо, чаньская окружность, символизирующая недвойственное восприятие. В одной из сцен герой видит энсо на стене. В дзэн-буддистской традиции он означал ничто. В буквальном смысле ничто — ноль, му, Пустоту. Для мистера Лонга он означал очень многое. Как описать айсберг, состоящий из пустоты? Я скажу. Точно так же, как Чай с Черным Драконом.
|
|
|
облако тэгов
