А Интернет — тем более. В детстве мимо меня прошла "Занимательная математика" Перельмана, а оказывается, в ее составе был напечатал рассказ Курда Лассвица "Универсальная библиотека", из которого Борхес извлек свою "Вавилонскую", чего и не скрывал, впрочем. Прочитайте — это интересно хотя бы потому, что, при тождестве исходной посылки, Борхес достигает... ну, все мы знаем, чего он достигает. Там же — послесловие Перельмана, который, в частности, иллюстрирует идею о всех мыслимых перестановках букв такой анаграммой: "Радость при Ленине, сотрясайте их все!" ("Пролетарии всех стран, соединяйтесь!")

Наконец-то в рекомендации, которые любезно предлагает мне Фантлаб, попал я сам. Спасибо, конечно, но как-то так получилось, что это я уже читал. Впрочем, вот повод перечитать (и даже переписать при случае).

Всячески рекомендую тем, кто еще почему-то не смотрел: "Life on Mars" и "Jekyll", образцы прославленной "British brevity" — два сезона по восемь серий и один шестисерийный сезон.

Life on Mars

Am i mad? In a coma? Or back in time? Whatever's happened, it's like I've landed on a different planet.

Сэм Тайлер

"Жизнь на Марсе" — это песня Боуи, а не поиски биоты на четвертой планете. Манчестерский полицейский по имени Сэм посреди очередного расследования попадает под машину и встает на ноги в 1973 году — а потом шестнадцать серий пытается "влиться в коллектив" (при нем документы о переводе из Гайда), понять, что происходит и, по возможности, вернуться домой. Привет Терри Пратчетту.

Для англичан сериал, вероятно, дорог тщательной реконструкцией славных 70-х (эпоха Тетчер представляется Сэму кошмарным будущим) — реконструкцией, из которой намеренно не устранены неизбежные ляпы (вроде спутниковых тарелок на заднем плане): мы же не знаем, а вдруг Сэму это все чудится? Да и будни полицейского участка представлены в соответствии с телесериалами эпохи, а не реальной практикой.

Меня "Жизнь на марсе" захватила прежде всего языком — дичайшим жаргоном с чудовищным акцентом: тот случай, когда каждые пять минут, а то и чаще, приходилось стопорить плейер и лезть в словарь. Черный юмор. Отменные реплики-уколы. Зачем нужен ордер, если можно выбить дверь?

Этого оказалось достаточно, чтобы я смотрел дальше.

А потом я стал понимать, что смотрю британский аналог "Места встречи" — с несколько более склонным на компромиссы Шараповым-Тайлером (отличный Джон Симм, во всем своем диапазоне от рубахи-парня до параноика-мономана) и куда более брутальным, чем Жеглов, Джином Хантом, DCI (неимоверный Филип Гленистер). Диалог на тему "Вор должен сидеть в тюрьме" повторяется чуть ли не дословно.

И этот-то Жеглов, который не останавливается ни перед чем, от взяток до пыток оказывается чрезвычайно обаятельным и безусловно положительным героем. Как... ну, я не знаю... Джон Сильвер (на TV-Tropes оба фигурируют в разделе "Big Ham"). Мы не должны — как и Сэм — одобрять то, что он делает; но мы безусловно должны принять его сторону. Сторону человека, который лучше, чем его modus operandi; большого ребенка, который запросто сломает свидетелю пальцы, закроет обвиняемого в одной камере с маньяком-убийцей и пойдет на что угодно, лишь бы уберечь СВОЙ город от преступников.

Прекрасная работа всей команды сериала; но по крайней мере одним классическим недугом "Жизнь на Марсе" страдает. В большинстве сериалов, даже если какая-то сквозная проблема отчасти решена в финале серии. в начале следующей дела возвращаются к исходной точке. Каждое утро д-р Хаус приходит на работу такой же циничной сволочью, что и раньше (а если нет — значит, близится конец сезона). Серии к четвертой Джин Хант уже должен бы понять, что нюху и методам Сэма можно доверять; уж Сэм должен бы привыкнуть к тому, что слышит голоса (кажется) врачей из той палаты, где он (кажется) лежит в коме, — и не реагировать так бурно. Ан нет.

Впрочем, это не особо раздражает, а главное — финал сделан замечательно-правильным. По-своему он предсказуем — я почти догадался, чем дело кончится, но не мог поверить, что на телевидении такое могут устроить. Но устроили, за что особое спасибо.

Я не удержался и посмотрел последнюю серию сиквела — "Ashes to Ashes" (уже без Симма). Да, всё очень убедительно объясняется, — но лучше бы оставили ту двусмысленность, на которой держится первый сериал.

(О "Джекиле" — в следующий раз.)

Вот тут уже есть о чем говорить.

«Любовник» – анекдот, но милый и складно рассказанный. В общем, никаких особенных претензий, кроме пары пропущенных запятых.

«Прекрасный день дипломированного специалиста» – хорошо сделано переключение между монологом «специалиста» и диалогами его пленников, постепенное раскрытие ситуации. Другое дело, что сами диалоги – совершенно неестественны (особенно те, которые на грани истерики). Финал напомнил «Логику» Азимова – право же, не худший образец для подражания, но для такого рода рассказов подобные «напомнил» – серьезный минус.

«Профессиональный патриот» – хорошая идея, подкачавшее воплощение. Во-первых, опять информация от автора в устах героев. «- И потому за деньги можем профессионально любить любую страну, — закончил за него Иван». «А родина болела. Болела произволом и коррупцией, безработицей и преступностью, ксенофобией и национализмом. И именно любовь требовала не сидеть без действия, требовала что-то предпринять». «Только все они, кричащие о любви к родине, любят её как-то пассивно и не делают ничего для того, чтобы изменить в стране что-то к лучшему». Декларативность: «Здесь и сейчас её можно было призвать на любые свершения. Здесь и сейчас ей можно было навязать любую идею». «В том, что здесь сейчас происходило, было что-то неправильное». Во-вторых – в следствие этого – герои настолько слабо отличимы друг от друга, что в одном месте их перепутал сам автор («задумчиво произнёс Пашка» – а на самом деле Иван). В-третьих, возможно, стоило бы сделать более четкими (на уровне повествования или стиля) отбивки между разновременными эпизодами. Нагромождения причастий и деепричастий – разгребать без жалости. Они превращают в мешанину самые динамичные сцены. «Скандировали искренне, в унисон, с напором и надрывом, уже не ОБРАЩАЯ внимание на ПРЯЧУЩИЕСЯ за бетоном мемориального комплекса и зеленью пальм танки и на ВООРУЖЁННЫХ «калашами» солдат, ОЦЕПИВШИХ подножие монумента». «С холма, ВОЗВЫШАЮЩЕГОСЯ над ДЫМЯЩЕЙСЯ после недавних боёв Санта Кларой». А могла бы получиться по-настоящему хорошая вещь, без дураков.

«Упырь из Дукоры» – да, славно, изящно (не берусь судить об исторической достоверности, но, по крайней мере, уровень условности по всему рассказу один и тот же; разве что само слово «специалист» выбивается из стиля; да еще некоторые шероховатости: «Нежить спугнули в последний раз» – не сразу понятно, что «в прошлый раз», а не «другого не будет»). Опасности «деревенской фэнтези», тем не менее, подстерегают. «Супротив вупыря охотник потребен» – ну да, «ты, Каштанка... супротив человека ты все равно, что плотник супротив столяра» плюс неспешная мудрость кузнеца из «Формулы любви»; но там градус иронии был посильнее. Однако же: о чем рассказ? о том, что упыря поймали, а гордость предшествует падению? Быличка – быличкой, но все-таки я ждал от рассказа чего-то, кроме «А вот был такой случай».

Ну... никак. Банально. Не происходит ничего неожиданного. Хотя бы потому, что два рассказа – о разных профессиях, но совершенно об одном и том же: бунт маленького человека / маленького робота и как окружающие меняются после его (бунта) подавления.

«Машина счастья». Ох, как это опасно – писать рассказ от лица «простого рабочего парня». Все такие повествователи получаются совершенно неотличимы один от другого (пожалуй, даже вне зависимости от мастерства автора). «Так бригадиры как-то собрались, посмотрели, репы почесали (Миха потом сказал — консилиум)...» – вот-вот, и такой «перевод на интеллигентскую речь» тоже обязательно встречается, контраста ради. При том, что в целом написано довольно ровно. И все-таки – неизбежность: авторский тезис прямым текстом: «Оболванили нас дешевым пивом и паршивым образованием. Мы перестали думать, Леш, вникать. Ничего-то мы теперь сами не можем». Оформление прямой речи – мягко говоря, не всегда по Розенталю.

«Свеча горела». Не надо, не надо подсказывать читателю, сам поймет. «Запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович». «Трясущиеся от переживаний руки». Да уж не от водки трясутся... Подбор текстов, на примере которых Андрей Петрович учит Максима литературе, как по мне, довольно странный («Гомер, Мильтон и Панико... Мураками»), но есть и одна прямая ошибка: «Маркес». Преподаватель и ценитель литературы, пусть даже в будущем, должен знать, что фамилия писателя – Гарсиа Маркес. «Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис...» – как не понять! Нужно же скормить читателю информацию, а разве НФ знает более удобный формат, чем лекция? Вообще-то – знает. «Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!» – в шараде о шахматах не должно быть слова «шахматы», в ужастике (пусть даже социальном) не должно быть слова «ужасно»: одной-двух небольшихъ сцен, посвященных пресловутой бездуховности, хватило бы (как с этим справился Брэдбери в «Фаренгейте»? очень просто). «Спрос на литературу падал – стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим» – вот зачем нужны слова «по сравнению с предыдущим»? что изменится, если их вычеркнуть? Финальный катарсис слишком банален: любой из предложенных вариантов концовки банален. Как выйти из этой плоскости привычных представлений? – а это и есть задача автора.