В январе 1986 года в Даблдэй вышел сборник, для которого Азимов решил собрать под одной обложкой оригинальные, ранее неопубликованные версии трех своих произведений: первый вариант романа Песчинка в небе (1950); повесть Конец вечности 1954 года из которой вырос роман Конец Вечности (1955), и две редакции рассказа Вера (1953). Существенные, интересные отличия с известным текстом ожидают читателя в повести Конец Вечности, которая значительно отличается от много раз изданного на русском языке романа.
Предисловие Айзека Азимова
Этот роман, в числе прочих, вырос из более короткой версии. В данном, втором для меня случае, переделки оказались более существенными, чем в ситуации с Камешком в небе, который превосходит по объему свою первоначальную версию, Старей со мною вместе (Grow Old Along with Me), лишь в 1,4 раза, в то время как Конец Вечности в романном варианте аж втрое толще повести, из которой возник.
И вот как это случилось...
(Камешек в небе, 1950 года издание)
Шел 1953 год. Прошло почти четыре года с момента выхода в свет моей первой книги, Камешка в небе. С тех пор я опубликовал еще восемь книг, в том числе учебник по биохимии, и в целом, следовательно, их стало девять. Десятая книга, Лакки Старр и пираты астероидов (Doubleday, 1953), готовилась к изданию, а одиннадцатая, Стальные пещеры (Doubleday, 1954), печаталась выпусками в Galaxy, но для нее уже был запланирован выход отдельным томом.
(Стальные пещеры, первое издание, 1954)
(Стальные пещеры, первое английское издание, 1954)
На том раннем этапе я писал в среднем по три книги в год — не так много по моим среднестатистическим параметрам, но в ту пору у меня не хватало времени на литературу. За полгода до публикации Камешка в небе я начал преподавать на медицинском факультете Бостонского университета. В 1951-м я получил должность адъюнкт-профессора биохимии, продолжая пребывать во мнении, что этим и буду заниматься, а литература — просто хобби. Все же я продолжал писать, когда находил для этого свободную минуту.
Время от времени я посещал университетскую библиотеку, расположенную в главном здании университетского городка (в те дни там еще не обретался доктор Готлиб, собиратель моих черновиков), и так получилось, что 17 ноября 1953-го, бродя среди стеллажей, я наткнулся на полку, заставленную переплетенными годовыми подборками журнала Time.
Я взялся аккуратно перелистывать ранние номера и, само собой, поразился, насколько умней авторов журнала я себя чувствую. Их тщательно культивируемый стиль всезнаек выглядел забавным, ведь у меня было преимущество в знаниях. Я без особой надежды обратился к библиотекарям с просьбой взять на дом эту подборку. И выяснил, что у преподавателей есть исключительная привилегия. Им разрешалось уносить домой эти тома, а студентам — нет.
Я немедленно полез за первым томом подборки (содержавшим выпуски за первую половину 1928-го) и взялся его изучать. Почти год у меня ушел на то, чтобы проработать все тома, и библиотекари дали мне полушутливую, полууважительную кличку Профессор времени. (Примечание переводчика: Time — время (англ.), можно понять и как профессор Time, по названию журнала)
Все это я проделал скорее прихоти ради, потакая первоначальному импульсу. Но не только. В одном из ранних томов я заметил рисунок: заштрихованный фон небольшого рекламного объявления. Я увидел его краем глаза, и мне вдруг показалось, что на этом фоне изображено хорошо знакомое нам ныне грибовидное облако взрыва атомной бомбы.
Я удивился: том журнала, с которым я работал, вышел в свет лет за пятнадцать до Хиросимы. Я пригляделся внимательнее. Но то был лишь гейзер Йеллоустоунского национального парка, известный под прозвищем Безотказный старичок (Old Faithful), а в тексте объявления не оказалось ничего примечательного.
Но какой был бы с меня прок как от автора НФ, не умей я извлекать пользу из подобных странностей?
Меня часто спрашивали, откуда у меня берутся все эти безумные идеи. Стоило бы разок ответить:
— Из старых выпусков журнала Time.
А что, если бы объявление и впрямь оказалось тем, чем я посчитал его впервые: изображением атомного взрыва? Что, если бы слова рекламы содержали завуалированный намек на истинную природу картинки? Если так, то как оно могло там оказаться? И зачем его туда поместили?
Ясное дело, к этому имели бы какое-нибудь отношение путешествия во времени. Меня сразу увлекла такая мысль: я еще ни разу не сочинял ничего крупного, что касалось бы путешествий во времени.
И вот 7 декабря 1953 года я начал работу над повестью, которую назвал Конец Вечности.
Когда 6 февраля 1954-го я закончил, то, насчитав 25 000 слов, остался ею весьма доволен и тут же отправил в Galaxy.
9 февраля мне позвонил Гораций Голд. Его отказ был решительным. Он согласен был обсуждать редактуру, но лишь при условии, что я сохраню одно только название, а повесть полностью переделаю. Я категорически отверг его условия, и с тем разговор окончился.
Мне показалось, что стоит еще попробовать в Astounding, но я передумал. Я уже не помню, почему, и в дневнике нет указаний на причину. (Я неоднократно замечал, что в моих дневниках вообще почти нет записей о неприятностях. Таким образом, дневник мой способен произвести ошибочное, хотя и вроде бы подкрепленное фактами, впечатление, будто жизнь моя протекала совершенно счастливо. Впрочем, она и без того достаточно счастливая, и жаловаться я не думаю.)
Возможно (это я сейчас предполагаю), тот телефонный разговор с Голдом натолкнул меня на мысль, что в повести чересчур много всего намешано, и у меня в руках, по существу, сублимат романа. Поскольку в Doubleday уже опубликовали четыре моих романа и готовили к изданию еще два, я чувствовал себя их постоянным автором, у которого есть свои особые права. Мне показалось разумным передать повесть Уолтеру Брэдбери, чтобы он ее прочел и дал совет, стоит переделывать ее в роман или нет.
17 марта 1954-го, находясь в Нью-Йорке, я оставил повесть для Брэдбери, который встретил мою идею радушно. Я не ошибся: Брэдбери согласился, что это неплохая основа для романа, и уже 7 апреля позвонил сообщить, что контракт готовится.
(Конец вечности, первое книжное издание романа, 1955)
Я подписал договор 21 апреля и столкнулся с необходимостью увеличивать объем повести втрое. На это у меня ушло ровно полгода, и 5 декабря 1954-го работа была выполнена. На следующей неделе я послал рукопись в Doubleday, а 4 августа 1955-го получил авторский экземпляр.
Перед вами исходная повесть, из которой я стачал роман.
(Перевод К.Сташевски)
второе издание сборника с повестью, июнь 1987, покет
"После неудачного вторжения марсиан на Землю герои устремляются на Марс и там храбро сражаются с марсианскими чудищами"
"Роман представляет собой кладезь интересных идей и их смесей, являясь при этом одним из первых шагов мировой литературы в космическую фантастику"
"Под предводительством «Тайного Будды» и «Великого Хана» в Азии готовятся к завоеванию Европы. Первый этап – борьба за нефть, ну а затем, естественно, власть над миром. Их тайная международная организация богата и могуча, может даже сделать туннель между Чёрным и Каспийскими морями"
цитата
Писатель Жан де ля Ир (настоящее имя — граф Адольф-Фердинанд Селестен д'Эспи де ля Ир, сокращенно Adolphe d'Espie) считается одним из крупнейших мастеров довоенной французской фантастики, перу которого принадлежит более шестисот произведений.
Псевдоним выбран автором по созвучию с именем легендарного друга и соратника Жанны д'Арк. Де Ля Ир начинал с реалистических романов, написанных в стиле Флобера и Мопассана, пользовавшихся успехом у читающей публики и обеспечивших писателю имя наследника Золя. Тем не менее, в 1907 году он неожиданно принимается за фантастический роман «Огненное колесо» (La roue fulgurante, 1908), в котором идет речь о межпланетных путешествиях по маршруту Меркурий-Земля (с помощью психической энергии), описываются летательные аппараты, похожие на летающие блюдца, и даже рассказывается о похищении жителей Земли инопланетянами. Роман завоевал такую популярность, что опубликовавшая его газета «Утро» (Le Matin) тут же заключила с ля Иром контракт, по которому он обязывался передавать издателям по одному такому же роману ежегодно. В 1908 году роман опубликован в России под названием «Сверкающее колесо».
После своего первого успеха ля Ир придумал постоянного героя — это был Лео Сен-Клэр по прозвищу Никталоп, переходивший из одного романа в другой. Среди наиболее удачных романов этой серии можно назвать такие, как «За пределами мрака», «Люцифер», «Сфинкс из Марокко», «Тайна Эвереста», «Титания», «Вельзевул», «Горийар» и другие, выходившие с небольшими промежутками в 1920-30 гг. Наряду с фантастическими, среди них были и типичные приключенческие романы, например, «Пленница демона» и «Красная принцесса», опубликованные в 1931 г.
Де Ля Ир пользовался устойчивым вниманием не только французских, но и русских читателей. Известны дореволюционные переводы по меньшей мере нескольких его романов, в частности, таких, как «Тайна ХV» и «Иктанер и Моизетта», на котором стоит остановиться подробнее.
История создания романа Александра Беляева «Человек-амфибия» (написан в 1927, напечатан в журнале «Вокруг света» в 1928) содержит в себе малоизвестные факты о предшественниках, эксплуатировавших похожую идею. Толчком к написанию «Человека-амфибии» послужили для Беляева, с одной стороны, воспоминания о прочитанном в Ялте, во время болезни, романе французского писателя-фантаста Жана де ля Ира «Иктанер и Моизетта», а с другой, как вспоминала вдова писателя Маргарита Константиновна Беляева, — газетная заметка о состоявшемся в Буэнос-Айресе судебном процессе над неким доктором, производившим «святотатственные» эксперименты над животными и людьми. Что это была за заметка, в какой газете, каковы подробности процесса, — сегодня установить уже невозможно. Но это еще одно свидетельство стремления Беляева в своих научно-фантастических произведениях отталкиваться от фактов реальной жизни. Оригинальная версия истории об Ихтиандре называлась «Человек, который может жить в воде», она была написана французом Жаном де ля Иром и публиковалась на страницах парижской газеты «Le Matin» с июля по сентябрь 1909 года. Ее главным героем является злой гений Фульбер — иезуит, мечтающий о власти над миром. Он пересаживает маленькому Иктанеру заменяющие одно легкое жабры молодой акулы и внушает ненависть ко всему роду человеческому. Подросший Иктанер запросто пускает ко дну целые эскадры, а его зловещий наставник предъявляет мировой общественности один ультиматум за другим. И мир, быть может, покорился бы злодею-иезуиту, если бы в дело не вмешалась любовь. Моизетта, с которой познакомился юный торпедист-подводник, раскрывает Иктанеру глаза на существование Бога, после чего молодой человек перестает подчиняться Фульберу и отправляется в Париж на операцию по удалению жабр, а оттуда вместе с возлюбленной перебирается жить на Таити.
Осенью 1909 года в петербургской газете «Земщина» появилась антисемитская переделка романа под названием «Человек-рыба». Состряпавший ее анонимный автор придал истории четко выраженный политический подтекст. Фульбер стал евреем и вовсю старается привести подчинить мир международному еврейству, норовящему «поработить человеческую расу». На Фульбера работают шестьдесят еврейских эмиссаров в разных странах. За этим исключением русская переделка сохраняет все сюжетные линии французского подлинника.
Здесь будет уместно добавить, что если кому-нибудь захочется отыскать книги ля Ира в хранилищах библиотек, то ему нужно будет проверять публикации и на такие фамилии, как Ж. Делягир, Ж. де Лягир и даже Делэр.
В настоящее время среди специалистов по французской фантастике разыгрываются нешуточные баталии между сторонниками Ля Ира, считающими его незаслуженно забытым крупным французским фантастом, и противниками, презрительно навешивающими на него ярлык третьестепенного писателя. По мнению известного критика и историка фантастики Жака Садуля, Де Ля Ир — это писатель, не сумевший реализовать свой талант. Ему не свойственно богатство воображения Мориса Ренара, и его произведения не обладают литературными достоинствами романов Рони-старшего; тем не менее, они заметно превосходят средний уровень массовой литературы довоенного периода.
Дом, в котором Константин Эдуврдович жил в 1880-1892 гг, когда работал в уездной гимназии в городе Боровске, преподавал геометрию и арифметику. Сначала Циолковский снял у священника Соколова две комнатки, а через несколько месяцев уже сосватался к его дочери (ровеснице Константина Эдуарловича).
Именно в этом доме он сочинил труд о бессмысленности человеческой жизни, но тут же он и мастерил свой цельнометаллический дирижабль. В этом же домике он написал свою фантастическую повесть "На Луне" (1887, издана в 1893).
Самовар, ходики, щипцы для сахара
Макет дирижабля и верстак с тисками, молотками, жестяными заготовками
На рабочем столе
Макет солнечной системы — Плутона еще не открыли, Сатурн почему-то без колец
Слуховая трубка учителя
Во дворике все вычищено до стерильности. Побеленные шины явно лишние. Могли ли делать клумбы из тележных колес в 1880-е годы?
В 20 км южнее расположен город Обнинск, наукоград, в котором построена первая в мире атомная электростанция. На сайте музея АЭС приглашают посетителей, но ничего не было написано о том что он расположен на территории закрытого режимного завода, поэтому пришлось довольствоваться макетом этой первой АЭС, выставленном в музее краеведческом
Плитка для космического многоразового корабля "Буран"
Туристы должны насторожиться как именно клеят их любимые коврики
Крошки археологии тоже имеются, но прикольно, часть экспонатов прикручено вверхногами. Впрочем, не специалист и не поймет. (ряд 3, первый слева — это нуклеус, помещен площадкой вниз, надо наоборот)
Обломки местных глиняных горшков которым примерно 5 тыс лет.
Россыпь монет 16 века, даже нумизматы презрительно кличут их чешуйками.
Город помешан на атоме, вот макет атомной решетки урана
это вывеска кафе с атомом
а это атом на стелле при въезде
И загадочные пустые витрины в музее. То ли шапка-невидимка, то ли чучело человека-невидимки, то ли назидательный стенд "радиация невидима"
Оригинальная книжка Холдемана получила "Локус" за лучший сборник 1997 года.
Рассказы Холдеман отбирал свои самые хорошие, засыпанные премиями:
Рассказ "Слепая любовь" — Хьюго и Локус за 1995, "Обратная связь" — лучшее за год от Дозуа выпуск 8, "Могильщики" — Всемирная премия фэнтези и Небьюла 1993, "Интервальная съёмка" — в сборнике "Лучшее фэнтези и хоррор за 1990 год", а небольшой роман "Афера Хэмингуэя" взял золотой дубль — Хьюго-91 и Небьюлу-90. И еще в книге приятно сделано после каждого рассказа — небольшое, на одну-две странички, послесловие автора об обстоятельствах связанных с этим произведением.
Это первое издание в твердом переплете, в суперобложке, май 1996 года
Предисловие Холдемана:
То, чего не знаешь, повредить не может
В нашей культуре и в других культурах сложился романтический образ писателя как мужчины или женщины, набравшегося определенного опыта. Джек Лондон пробивается сквозь снега или борется со штормами в открытом море, Хемингуэй прыгает на арену с быками или оказывается на ринге с боксерами, Джоан Дидион едет в Эль-Сальвадор, Норман Мейлер разгуливает по Манхеттену в белой меховой шубе. Но большинство из нас знает, что писатели в основном сидят, уставившись взглядом в пустоту, и отчаянно пытаются придумать следующее предложение. Писатель за работой больше всего похож на клерка. Романтики могут принимать его за «блуждающую точку», отправившуюся в путешествие ради них, — мол, он выходит в мир и живет на полную катушку: делает, чувствует, думает и, наконец, так переполняется жизнью, что должен сесть за письменный стол и извлечь из всего этого какой-то смысл — для себя и для пребывающих в ожидании читателей.
Писатели не очень-то стараются развеять это заблуждение. Многие из нас используют свою профессию как оправдание для вещей либо опасных, либо дорогостоящих, либо нравственно предосудительных, а то и для всего сразу. Если вы вращаетесь в писательской среде, то время от времени наталкиваетесь на одного-двух человек, которые, как вы начинаете подозревать, пишут прозу только потому, что это позволяет им говорить возмутительные вещи, заниматься сексом с множеством самых странных людей и выпивать еще до обеда.
Первоначально этот сборник назывался «Обратная связь», по заголовку первого рассказа, одного из моих любимых. Но «Слепая любовь» получила целую кучу премий, в том числе «Хьюго» за лучший научно-фантастический рассказ года, и мой издатель упросил меня изменить название книги. Он не то что более знаменит, но менее абстрактен, а для художественного редактора это означает меньше головной боли. Мне великодушно разрешили сохранить это введение и внутреннюю структуру сборника, которая увязана с оригинальным названием книги.
Некоторые особенности в поведении писателя, в том числе и нелицеприятные, могут быть объяснены в терминах обратной связи. Обратная связь — это то, что получается, когда часть результата работы системы загружается обратно в систему для ее регулировки. Визг, которым отзывается вам микрофон, это «позитивная» обратная связь; она усиливает мощность. Негативная обратная связь мягче, как ограничитель в двигателе грузовика или регулятор давления в скороварке. Такие писатели, как Хемингуэй и Байрон, которые словно лепили собственную жизнь по образу и подобию своих вымышленных героев, проявляли своего рода позитивную обратную связь. Полагаю, должны существовать и писатели с негативной обратной связью, которые не приемлют излишеств своих персонажей и поэтому живут спокойной, нормальной жизнью, но, само собой, мы слышим только о первых!
Оправдание эпатажных моделей поведения — прямое следствие правила, которое я считаю вредным и ложным: пиши о том, что знаешь. С четвертого класса и до магистратуры преподаватели твердят учащимся писать о том, что им известно, и этот принцип кажется настолько самоочевидным, что ни учителя, ни студенты не ставят его под сомнение. (По этой же причине так много романов о профессорах колледжей, совершающих прелюбодеяние со своими студентами или, по крайней мере, фантазирующих об этом.)
Я пишу научную фантастику и, конечно, был бы парализован как автор, если бы меня принудили ограничиться рассказами только о том, что мне — или кому-либо другому — известно из личного опыта. Никто и никогда не разговаривал с марсианами, не использовал телепатию для контроля над другими людьми и не путешествовал во времени. (Существуют люди, в некотором смысле, с ограниченными возможностями, которые считают, что они всем этим занимались, и одно из преимуществ автора научной фантастики в том, что вы можете с ними переписываться, а иногда даже встречаться во плоти.)
Научная фантастика предоставляет интересные возможности для исследования соотношения творчества и личного опыта под двумя углами. Во-первых, под углом полного отрицания опыта: ценны именно воображаемые события, которые вы описываете, а не воспоминания. Но с другой стороны, возможно творческое взаимодействие воображения и личного опыта: я никогда не стрелял из лучевого оружия, но стрелял из пистолета. Думаю, в обоих случаях вы используете обе руки, чтобы крепче держать оружие, тратите лишнюю долю секунды, чтобы лучше разглядеть цель, нажимаете на спусковой крючок плавно, а не дергаете, и так далее. Знание реального мира делает ваш вымышленный мир более достоверным.
Конечно, еще важнее этих механических подробностей — насколько хорошо вы знаете или можете вообразить эмоциональное состояние персонажа, который держит этот лучевой пистолет и собирается стрелять. Если вы делаете это честно, то пишите правду. Вы отнюдь не лжете, придумывая вещи, которые с вами никогда не происходили; писатели, занимающиеся художественной литературой, делают это сплошь и рядом, а уж если вы пишете научную фантастику, фэнтези или ужасы, то по большей части излагаете то, чего не происходило никогда и ни с кем.
Тем не менее, есть пара тонких мест, которые не следует игнорировать. Вы должны избегать прямого описания вроде бы обычного опыта, если сами его не пережили. Например, мне нужно быть дураком либо считать себя гением, чтобы взяться за описание того, что чувствуешь при беременности, и каково родить ребенка. Писатель-фантаст Джеймс Типтри-младший, который открылся некоторым читателям, что на самом деле является женщиной, попытался дать описание мужчины, мастурбирующего при нулевой гравитации.
Но стоит поразмышлять о том, что на самом деле представляет собой универсальный опыт. Я встречаю ужасающее количество утомительной ерунды, написанной о боях, которая для меня звучит лживо, потому что имею полугодовой опыт боев во Вьетнаме. Но большая часть писательской братии в наши дни этим опытом не располагает; опыт этот очень редок даже среди мужчин моего поколения. Поэтому только немногие читатели подловят вас, если вы, например, напишите, что из М-16 выпустили все двадцать патронов, которые находились в обойме. (Справочник подтвердит, что в обойму к этой винтовке входит двадцать патронов, но наверняка не укажет, что если вы зарядите более восемнадцати, то возникнет риск заклинивания.)
Есть замечательный пример того, как все это придумывается. Согласно мнению большинства критиков, лучшим романом о гражданской войне в Америке является «Алый знак доблести», написанный Стивеном Крейном через много лет после события. Крейн родился через шесть лет после окончания конфликта и вообще не имел никакого боевого опыта. В поисках специфической информации он опросил множество ветеранов, но главное в том, что он сумел вложить в это произведение свою душу, и воображение у него было такое, что только держись. (Старый солдат, дававший свой отзыв на его книгу в Лондоне, восхищался ее точностью и удивлялся только тому, что автор неточно передал звук пролетающих пуль.)
Конечно, к тому времени, когда вы садитесь за стол, чтобы написать о своем опыте, весь он превращается в воспоминания. Поэтому писатели должны помнить об еще одной вещи: барьер между воспоминаниями и воображением может оказаться очень тонкой мембраной. Все мы постоянно переписываем свое прошлое не только для того, чтобы выглядеть лучше, но и пытаясь найти смысл в наших жизнях и в жизни вообще, в той, что начинается с большой буквы.
Моим студентам в Массачусетском технологическом институте я даю упражнение: за пять-десять минут написать о самом раннем воспоминании из детства, какое только они смогут припомнить. Я прошу их воспроизвести настоящее событие, а не просто «ощущение места», чем обычно ограничивается большинство людей. Должна существовать определенная причина, по которой они помнят этот случай, не какая-то другая, ставшая важной для них в последующей жизни — это логический трамплин для развертывания целой истории. Но это и демонстрация ценности опыта при написании художественного произведения.
Собрав работы, я рассказываю студентам анекдот про «первые воспоминания». Великий детский психолог Жан Пиаже долгие годы считал, что его самым ранним воспоминанием является драматический случай, когда его украли из прогулочной коляски. Он даже помнил, как его няня погналась за похитителем и поймала негодяя; в борьбе он исцарапал ей лицо. Однако годы спустя нянечка явилась навестить семью и призналась, что все придумала — лицо она расцарапала, занимаясь любовью с приятелем в кустах! Пиаже слышал историю столько раз, что детали отпечатались в памяти и сохранились, как подробности настоящего инцидента.
Это имеет отношение к художественному вымыслу. Истинным или ложным был этот опыт — неважно для того воздействия, который он оказал на личность Пиаже по мере его превращения из ребенка во взрослого. «Память» о самоотверженном поведении няни должна была способствовать формированию более высокого мнения о человеческой натуре, которое в противном случае могло и не сложиться. Происшествие даже могло оказать влияние на его выбор карьеры.
Когда мы читаем художественную литературу — если это только не очевидные вещи из жизни автора, такие как «И восходит солнце» или «Молитвы без ответа», — то понятия не имеем, пережил ли автор то, что описано в произведении. Вроде бы это не должно иметь никакого значения, но, конечно же, это не так. Мы задаемся вопросом, насколько компетентен автор в затронутой им теме. Мы тоже разнюхиваем и подглядываем.
Одна из причин интереса к биографиям писателей — возможность отследить источники их художественного вымысла. Мне пришло в голову, что было бы полезно, используя ретроспективный взгляд, связать в этой книге воедино разные рассказы и попробовать понять, какая часть в каждой истории вымышлена, а какая исходит из так называемой реальной жизни. В качестве послесловий я изложил свои размышления, напечатанные другим шрифтом, так что те, кто хочет читать только художественное произведение, могут их легко пропустить. Но такие люди и этого не читают…
Джо Холдеман
Остров Джерси
Апрель 1993 — октябрь 1995
===================
Обложка второго издания, март 1997, покетбук
Содержание сборника:
Предисловие. То, чего не знаешь, повредить не может, Introduction: What You Dont Know Cant Hurt You.
Обратная связь, Feedback (1993) Playboy, March 1993, Иллюстрация Филипа Кастла:
Посвящение, Passages (1990), Analog Science Fiction and Fact, March 1990, Иллюстратор Тодд Камерон Гамильтон
Афера Хемингуэя, The Hemingway Hoax, 1990, Isaac Asimov's Science Fiction Magazine, April 1990, Перевод К.Сташевски, раз, два.
Образы, Images (1991), The Magazine of Fantasy & Science Fiction, May 1991
Плацдарм, Beachhead (1991), Антология There Wont Be War, 1991
Чудовище, The Monster (1986), антология Cutting Edge, 1986
Если бы у меня были крылья ангела, If I Had the Wings of an Angel (1991), Антология 2041: Twelve Short Stories About the Future by Top Science Fiction Writers, 1991
Курс лечения, The Cure (1994), Антология Universe 3, 1994, Перевод Л. Щёкотовой (ж. Если № 11, 1996, илл)
Могильщики, Graves (1992), The Magazine of Fantasy & Science Fiction, October-November 1992
Слепая любовь, None So Blind (1994), Asimovs Science Fiction, November 1994, Перевод Л. Щёкотовой (ж. Если № 2, 2002, илл)
И еще в книжку вошли стихи:
Возвращение, Homecoming (1990), В сборнике ConFiction: The 48th World Science Fiction Convention, 1990
Огонь, лёд, Fire, Ice (1994), Omni, April 1994, илл. Eric Dinyer
Интервальная съёмка, Time Lapse (1989), Антология Blood Is Not Enough: 17 Stories of Vampirism, 1989
Ди-Экс, DX (1987), Антология In the Field of Fire, 1987
облако тэгов
