технических наук А. П. Мицкевич комментирует рассказ писателя А. Днепрова, хотя Днепров и Мицкевич (как читатель может узнать из любезной справки в конце сборника) — одно и то же лицо, но это лицо в ипостаси ученого кажется издательству более заслуживающим доверия. А к «Черному столбу» дает комментарий посторонний фантастике человек, — настолько посторонний, что пресерьезно вещает: «Фантастика, конечно, не самоцель (?!). Ее задача — ориентировать читателя, подготовить его к изумительным открытиям науки, показать, сколько тайн и загадок стоит перед наукой». Иначе говоря, по мнению кандидата технических наук Т. Корнева, фантастика — это нечто вроде беллетризованной научно-популярной статьи.

Это особенно обидно потому, что у фантастики существует огромная, очень активная и высококвалифицированная аудитория. Если научная фантастика и ходит в падчерицах у «большой литературы», то это не просто падчерица, а именно Золушка, которую всячески обижают только в ее собственной семье и которая на деле оказывается избранницей.

Весной прошлого года московские писатели-фантасты поехали в Харьков по приглашению Общества любителей научной фантастики, Харьков — город заводов и институтов, а значит — город ученых. Общество любителей научной фантастики и возникло при Доме ученых. В его составе — академики, профессора, доценты. Но общество создано на широких демократических началах: в его заседаниях принимают самое активное участие инженеры, техники, преподаватели, врачи, рабочие, студенты, даже школьники старших классов. Зал общества зачастую не вмещает всех желающих. Приходят иной раз человек 500 и в тесноте, да не в обиде сидят (а то и стоят) до полуночи, спорят, рассуждают, мечтают. Выступающих всегда много, уговаривать не приходится. И регламент для всех одинаков — и академику, и школьнику дают пять минут (впрочем, иногда зал голосует — продлить!). Спорят яростно, аргументация остроумна и глубока.

Да и записки, которые писали гостям-москвичам Аркадию Стругацкому, Анатолию Днепрову, отличались от обычных вопросов писателям. Спрашивали: «Что вы думаете о проблеме бессмертия?», «Как вы относитесь к проблеме соотношения сознательного и подсознательного; имеет ли подсознательное право на изображение в научно-фантастической литературе?», «Считаете ли вы возможным создание кибернетической машины, обладающей человеческой психикой?», «Какой вы представляете любовь в будущем?», «Будут ли люди будущего счастливей людей настоящего?»

Писатели — участники встречи — были пока что счастливы в настоящем: это была их аудитория. Именно к этому громадному и все расширяющемуся кругу читателей и адресуется современная фантастика.

Современная фантастика приучает к тому, что мир беспределен и бесконечно разнообразен, к тому, что мир непрерывно меняется, что перемены эти неотвратимы, а последствия их не всегда еще удается предугадать. Все дальше в прошлое отодвигается «юношеская» популяризаторско-приключенческая фантастика. Передовые позиции уже заняла философская фантастика, которая стремится решать коренные проблемы эпохи, то проецируя их в будущее, то изменяя какие-то компоненты настоящего.

Пусть предположения фантаста окажутся вообще ошибочными, — искусство и здесь сыграет свою заветную роль: заставит мечтать, думать, искать, видеть красоту и сложность мира. «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа», — говорил Нильс Бор.

Почему же, однако, фантастика все еще находится на положении бесправной Золушки в литературе? Конечно, известную роль тут сыграло и то обстоятельство, что в не столь давние годы фантастика была до такой степени задавлена, загнана на такой крохотный пятачок, со всех сторон стиснутый достопамятными требованиями «ближнего прицела», что не смогла удержаться в границах искусства, сползла на уровень популяризаторства, приправленного для большей удобоваримости приключениями. Но этот период миновал, и скомпрометированный в те годы жанр давно уже доказал свою художественную полноценность. И подлинная причина неравноправия фантастики коренится в другом — в том, что немалое число людей, от которых в той или иной степени зависит «благополучие» жанра, чуть ли не щеголяет своим первозданным невежеством в области науки и техники. И ведут себя эти люди согласно парадоксу Уайльда о бесполезности узнавания: «Джентльмен и так знает все, что ему нужно, а неджентльмену, что бы он ни узнал, не принесет пользы». Такие «джентльмены», ничтоже сумняшеся, публично высказывают свои дремучие взгляды, к примеру, на кибернетику, ничего в ней не смысля и свято веря, что смыслить тут и нечего: джентльмен заранее все знает.

Поэтому теория жанра остается неразработанной, критические статьи о фантастике, изредка (весьма редко!) появляющиеся в печати, носят в лучшем случае характер довольно поверхностного обзора, а обычно выглядят дилетантски беспомощными, порой и грубо заушательскими. Ничего удивительного — о фантастике обычно пишут совершенно случайные, ничего в ней не смыслящие люди.

То, что фантастика продолжает успешно развиваться в этих условиях, говорит о ее большой жизнеспособности. Но, разумеется, такое положение дел не может ей не вредить. Действительно, ведь все поиски фантастики, настойчивые, страстные, ведущиеся в весьма различных направлениях, одинаково игнорируются «серьезной» критикой. Никто не пытается осмыслить, что же хорошо и что плохо в современной фантастике, каковы основы и перспективы развития этого жанра. Вот появилось в прессе несколько рецензий на повести Геннадия Гора (может, потому, что Гор все же «чистый» писатель и критики считают, что он просто на досуге балуется фантастикой?). Гора снисходительно похваливают — мол, ничего, философствуй себе, можно, — а обнаруженные у него недостатки списывают на общий счет фантастики: что с нее возьмешь, такой уж это неполноценный жанр! И фантастика Гора рассматривается, конечно, «самовито», изолированно от всего, что делают другие фантасты. Между тем, если вдумчиво проанализировать проблематику и художественные приемы Г. Гора в сопоставлении, например, с творчеством Стругацких или Днепрова, то станет ясно, что мы имеем дело с принципиально различными направлениями современной фантастики (речь идет в данном случае не об уровне таланта и мастерства, а именно о направлении поисков, об исходных позициях).

Возьмем хотя бы те же сборники, изданные «Знанием». Ведь уже по повестям и рассказам, которые представлены там, ясно, как разнообразна по проблематике и стилевым приемам наша фантастика.

Острый моральный конфликт, лежащий в основе «Далекой Радуги» Стругацких, окрашивает атмосферу этой талантливой повести в суровые и яркие тона трагической романтики, но не делает ее однообразной по колориту: там есть и добродушный юмор, органически присущий творчеству Стругацких, и лирическая любовная сцена (почти уникальное для этих авторов явление), и очень напряженные, остродинамические сцены. Но главное в повести — философские и моральные проблемы, связанные с научным поиском, опасным экспериментом и его последствиями.

Совсем иначе построена вполне реалистическая по приемам «Новая сигнальная» Севера Гансовского. Необычайные события, происходившие с советским солдатом Николаем Званцовым во время войны, и вправду следует отнести не к невозможному, а только к неразгаданному. Странные сны Званцова даже на теперешнем, во многом еще исходном уровне изучения телепатических явлений не кажутся мистическими. Однако их загадочность, резкая необычность придают фантастический колорит задушевному и простому повествованию С. Гансовского.

«Черный столб» бакинцев Е. Войскунского и И. Лукодьянова более традиционен. Необыкновенное явление природы, угрожающее всей земле, и героическая борьба людей против него — проверенная, сотни раз испытанная схема прежней популяризаторски приключенческой фантастики. В умелых руках эта схема безотказно срабатывает, обеспечивая «приличный» средний уровень произведения и его, так сказать, «читабельность». Но она и сковывает писателя, не дает проявиться в полную силу его способностям. Правда, Е. Войскунский и И. Лукодьянов сумели в известной степени преодолеть это сковывающее влияние схемы, постаравшись переместить центр тяжести повествования с событий на людей, на разработку психологии героев.

Остроумная маленькая повесть Н. Разговорова «Четыре четырки» — это образчик фантастики юмористической, знакомой нашим читателям хотя бы по великолепным гротескам Станислава Лема. Но юмор Н. Разговорова гораздо более мягок и спокоен. В искрометных, ошеломляющих богатством фантазии «Звездных дневниках Ийона Тихого» так и слышатся раскаты смеха, то безудержно веселого, то горького и едкого: у Н. Разговорова вместо этого — тихая и добрая улыбка, пастельные тона.

Словом, современная советская фантастика представлена в двух этих сборниках хорошо и разнообразно. А вот с критикой дело обстоит иначе, и это не случайно.

Посмотрите на критические статьи, помещенные в сборниках «Знания»: ведь по ним трудно понять, кто же пишет хорошо и кто плохо, кто талантлив и смел, кто бездарен и подражателен. Можно сказать в качестве объяснения, что критики, проявляющие постоянный интерес к фантастике (такие все же есть, хоть их по пальцам перечтешь), в кои-то веки получив трибуну для выступления, стараются поддержать честь жанра, стоять «спиной к спине у грота». Но объяснение — не оправдание. Приводит это, по логике вещей, к тому, что, например, Е. Брандис и Вл. Дмитревский в статье «Век нынешний и век грядущий» о новаторской яркой повести братьев Стругацких говорят в том же благожелательно-безразличном тоне, что и о немыслимо разбухшем, сером и невыразительном романе Г. Мартынова «Гость из бездны», — мол, и у Стругацких, и у Мартынова есть недостатки, но есть и достоинства. А в общем «нельзя умолчать», как говорят авторы статьи, и об А. Днепрове (который, как бы строго о нем ни судить, демонстрирует в своем творчестве одно из принципиально важных и интересных направлений современной фантастики), и об Ал. Шалимове, который довольно грамотно компонует свои рассказы из готовых деталей: все, дескать, неплохи, все фантасты.

Нашей фантастике нужно не снисходительное и неразборчивое похваливанье, а серьезный анализ специфики и перспектив жанра, трезвый и бескомпромиссный разговор о достоинствах и недостатках. Проблемы жанра фактически не разработаны, а истина, как известно, рождается в спорах. Поэтому, веря в то, что издательство «Знание» продолжит начатое дело, альманах научной фантастики будет жить, хочется пожелать, чтобы отдел критики в этом альманахе строился в основном на смелой, свободной дискуссии, на столкновении различных точек зрения.

Инициатива издательства «Знание», конечно, заслуживает всяческой поддержки. Если ему удастся создать полноценное периодическое издание — трибуну советской фантастики, — это будет большое дело.

А сборники «Новая сигнальная» и «Черный столб» показывают, что все основания для успеха есть, — нужны только энергия и решимость издательства. Промахи, о которых шла речь, исправимы и, в сущности, естественны: ведь «Знание» взялось за новое для себя дело, и дело непростое вдобавок. Тем более следует поддержать издательство.

И если альманах будет выходить, может появиться и принц, который выведет Золушку-фантастику из несправедливого угнетения... Только кто сыграет роль принца? А вдруг да Союз писателей? Или это уж слишком сказочно даже для фантастики?

Ариадна ГРОМОВА

«Литературная газета» № 14 от 1 февраля 1964 года, с. 2-3.

действительно подобна прожектору, направленному вперед, пробуждает и утверждает веру в будущее, в котором так хочется жить, заражает интересом ко всем отраслям знания, связанным с предметом мечты.

Литература научной мечты, научная фантастика, не дает комплекса знаний и не должна давать, но она эмоционально воздействует на читателя и делает его искателем, влюбленным в поиск, в науку, созидателем, готовым на яркие дела.

Есть две книги, заглядывающие в сравнительно далекое будущее. Это роман И. Ефремова «Туманность Андромеды» и роман Станислава Лема «Магелланово облако».

И тот и другой романы в какой-то мере несовершенны, в какой-то мере спорны, в какой-то мере схожи и в то же время самобытны. Но это первые книги о коммунистическом будущем.

Проблема воспитания и труда, поиска и риска, отношений между мужчинами и женщинами, грандиозность взгляда на разум Вселенной – характерные особенности каждой из этих книг. Они зовут читателя в будущее, заставляют мечтать.

Эти книги научной мечты могли родиться лишь в условиях прогресса человечества, достигшего грани, когда человек вступает в Космос, овладевет различными формами ядерной энергии, кончает навеки с расовой дискриминацией, колониализмом, с капиталистическими отношениями, империализмом и войнами.

Новые достижения прогресса порождают новые мечты.

Наши достижения техники и пробужденная вера советских людей в ее возможности – причина огромного интереса читателей, в том числе юных читателей, к научной фантастике. И здесь появляется опасность спекуляции на этом жанре.

Спекулирующие на научной фантастике люди не стремятся создавать книг о творчестве, о носителях новых фантастических идей, а увлекаются фантастичностью обстановки, в которую ставят героя, и не просто ставят, а заставляют страдать.

Появилась некая мода на жертвенность, пронизывающая кое-какие произведения, иногда сочетающая ради фантастичности обстановки с полнейшей ненаучностью, которой отличается, например, изданный «Молодой гвардией» роман супругов Сафроновых «Внуки наших внуков», где авторы договариваются до полнейших бессмыслиц, воображая себе элементарные частицы несусветных атомных характеристик. Они идут не в глубь проблемы, а подменяют проблемы гипертрофированными представлениями. Совсем так, как в американской фантастике. Иной раз и научность используется ради экстравагантности обстановки. Удаляясь в изолированный Космос, изолированный и в пространстве, и во времени, авторы уходят от идейной борьбы. Подвиги же их героев, отгороженных от современности забором фантастики, становятся сами фантастическими, нереальными поступками нереальных людей, в которых не веришь.

По этому пути, к сожалению, идут начинающие литераторы Альтов и Журавлева, идут авторы сборника «Альфа Эридана».

Вместе с тем не может не радовать в вступление в жанр новых сил, которые стремятся идти по верному пути, показывают борьбу идей, героев – носителей новых фантастических идей, которые бережно рисуют реальность обстановки, подчеркивая ею в классических традициях неожиданность и новизну основной идеи. Фантастика у них не театральный реквизит, а средство утверждения.

Очень тревожит, что вредное, чуждое нам направление абстрактной литературы имеет своих теоретиков в лице В. Журавлевой, которая на страницах «Литературы и жизни» и «Комсомольской правды» пытается теоретизировать этот жанр литературы, считая, что чем фантастичнее, тем якобы она колоритнее, выдумывая несуществующие законы Жюля Верна, без лишней скромности присвоив себе право говорить от имени великого фантаста. Ведь на деле она просто пытается отгородиться от действительности, от насущных задач, от идейной борьбы. Ведь не случайно, что идейная борьба начисто отсутствует во всех произведениях В. Журавлевой, как и в произведениях подобных ей авторов. Так действуют абстрагированные герои в абстрагированной обстановке. Напрасно В. Журавлева ссылается на Ж. Верна. Ж. Верн писал о своей современности, отражая действительность. Все его герои ему современны. Его фантастичность – в постановке перед наукой и техникой задач, которые надо решить или которые уже решались. Выдумывать за Ж. Верна законы, да еще навязывать их во имя отвлечения от тем современности, во имя фантастичности – вредное дело. Если уж искать определения фантастики Ж. Верном, то оно будет не «фантастика должна быть фантастичной» (масло масляное), а «фантастика должна быть реалистичной». Ту же мысль о реальности нужной мечты находим у Писарева, на что указывал В. И. Ленин.

Нужно ли мечтать о 8000 годе, нужно ли мысленно проникать в пространство за 100 парсеков?

Нужно, если это делается для сегодняшнего дня, для людей нашего времени.

Но не нужно, если литератор уходит в иные века и просторы от забот сегодняшнего дня, от его задач, ибо мечты наши лежат в нашей современности, рождаются ею и для нее.

На верном направлении в научной фантастике стоят те же братья Стругацкие, Полещук, Савченко. Кстати, Савченко, написавший удачный роман «Черные звезды», склонен и сбиваться с верного пути в некоторых своих рассказах.

Как бы то ни было, литература научной мечты становится носителем мечты, когда сама стремится к ней, а не использует эту мечту как средство для создания экстравагантных положений. Стремление же к мечте – это выдвижение новых идей, гипотез.

Гипотезы зовут, они ведут за собой. Ломоносов говорил, что журналисту не следует торопиться отбрасывать гипотезы, ибо с их помощью сделаны великие открытия. Можно привести много примеров, когда литературная гипотеза приводила к научным открытиям или к их истолкованиям. Я не привожу уже общеизвестных примеров с Ж. Верном, творчество которого помогло стать учеными таким людям, как наши академики Несмеянов, Ферсман, Вавилов и Обручев, французскому ученому Клоду и многим другим. Если мы вспомним, скажем, Ефремова, то убедимся, что его рассказ «Алмазная труба» предсказал открытие в Сибири богатейших залежей алмазов, не уступающих африканским. И даже такая сверхфантастическая идея, как поврежденные неведомым оружием кости древних животных («Звездные корабли»), вдруг отзывается нынешним открытием в Одесских катакомбах костей животных миллионолетней давности, которые, как установила экспертиза, которые были обработаны миллион лет назад в сыром виде металлическим инструментом.

Польза такого полета фантазии бесспорна. Она утверждает право на гипотезу ученого, право на мечту и фанатическую гипотезу литератора. Радует, что наш журнал «Техника – молодежи» открывает раздел новых гипотез, в котором они могут выдвигаться и обсуждаться.

Некоторые ученые ошибочно полагают, что «научная кухня» — это лишь ведомственный отдел, куда вход по пропускам. Они полагают, что выдвижение гипотез, даже литературных, не должно затрагивать их ведомственные интересы, не должно противоречить утвержденной в научном ведомстве точке зрения. А ведь точки зрения меняются, различные научные школы спорят друг с другом. И было бы нелепостью допустить, что научные споры должны решаться по так называемому гамбургскому счету, когда «научные борцы» соберутся в закрытом помещении и тайно от публики решат на «научном ковре» все свои научные споры. А потом соответственно будут «показывать» результаты почтенной публике. Кажется странным, что об этом можно подумать. Однако на деле мы с вами встречаемся с этим вплотную.

Кому-кому, а мне, автору гипотезы о тунгусской катастрофе, которую я объяснил не падением метеорита, а ядерным взрывом звездолета, это хорошо известно. Шестнадцать лет идет спор между сторонниками этой гипотезы и специалистами из Комитета по метеоритам АН СССР. Гипотеза стала не только всеобщей литературной собственностью и была впоследствии использована советскими и зарубежными писателями в своих произведениях, например, Б. Ляпуновым и польским писателем Ст. Лемом, да и многими другими; она стала научной гипотезой, для проверки которой вот уже второй год в тунгусскую тайгу, вопреки позиции Комитета по метеоритам, отправляются многочисленные экспедиции. Достаточно сказать, что нынче при поддержке ЦК ВЛКСМ в Тунгусскую тайгу отправились молодые ученые с вертолетами, самолетами, научными приборами. Их было 76 человек, они проделали интереснейшую работу, предварительные сообщения о которой мы читали в «Труде» и в «Известиях». И никаких подтверждений, что это был метеорит... и очень большие подозрения на ядерный взрыв.

В свое время я не ставил себе цель доказать, что бесспорно прав. Убеждение это приходит лишь в результате развернутых исследований. Я стремился лишь привлечь внимание к этой проблеме. Ведь началось с того, что я показал, что взрыв над тайгой произошел в воздухе.

Все это объявлялось «ненаучным», автор гипотезы шестнадцать лет предается анафеме... и что же?

Теперь академик В. Г. Фесенков, председатель Комитета по метеоритам, в «Правде» во всеуслышание объявил, что представление о том, что в тунгусскую тайгу упал метеорит – было ошибочным. X метеоритная конференция пришла к выводу, что взрыв произошел в воздухе.

Литература научной мечты должна отстоять свое право на полет без ведомственной опеки. Консультация, помощь – это одно, это необходимо, полезно. Но нужны ли опекуны Мечте? Нет, потому что нельзя диктовать, о чем можно мечтать, о чем — нельзя. Мы имеем право свободно мечтать, звать наших читателей к завтрашнему дню и его достижениям, в числе которых будут и завоевание Луны, и раскрытие тайны прилета на Землю звездных пришельцев.

В этом завтрашнем дне будут жить люди, получившие сегодня коммунистическое воспитание, научившиеся любить науку, искать и дерзать, будут жить люди, которым полет мечты будет свойственен, как способность дышать, как стремление к труду.

Помочь в формировании этих светлых черт будущего человека – задача нашей художественной литературы.

«Коммунистическое воспитание и современная литература для детей и юношества», М.: Детгиз, 1961, стр. 325- 330.

P.S. Интересно, что статья Валентины ЖУРАВЛЕВОЙ «Два закона Жюля Верна» была опубликована в «Комсомольской правде» 9 декабря – в последний день пленума – в день выступления Александра КАЗАНЦЕВА. Похоже, он успел с утра ее прочитать и вставить в свою речь.

не ссылаясь, и даже вопреки теории относительности А. Эйнштейна, на которую так любят ссылаться почти все фантасты, допускает скорости, превосходящие световые. Допускает он и многое другое, не совместимое с наукой.

И тут возникает законный вопрос: допустимо ли в наше время небывалого научного прогресса и торжества точных знаний пренебрегать основными положениями современной науки? Можно ли нарушать такие ее законы как скорость света? Постоянство этой скорости является одним из самых фундаментальных законов теории относительности А. Эйнштейна, утверждающей, что для достижения скорости света потребуется бесконечно большая сила и поэтому никакой материальный объект никогда не сможет достичь ее или превзойти.

Столь же легкомысленно обращаются некоторые фантасты и с проблемой антигравитации, не давая себе труда хоть чем-нибудь обосновать свои утверждения. Видимо, положения современной науки кажутся им очень зыбкими.

Возражая мне в статье «Фантастика и наука» («Литература и жизнь» от 8 января 1960 г.), В. Журавлева пишет: «... иногда научные представления, кажущиеся незыблемыми, изменяются в течение нескольких лет». В подтверждение этой мысли она приводит цитату из комментария к роману А. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», из которой следует, будто кумулятивное действие при взрывах, осуществляемых современной техникой, «перекликается с идеей гаринского гиперболоида». Вот именно – только перекликается, ибо при направленных взрывах энергия взрывчатого вещества только «фокусируется» в определенной точке, а не вытягивается в «лучевой шнур», как в гиперболоиде Гарина.

В той же статье В. Журавлева замечает: «В романе Уэллса «Первые люди на Луне» описан кейворит — материал, экранирующий тяготение. Кейворит также считался классическим образцом фантастики, противоречащей научным данным. Но несколько лет назад стали известны результаты опытов французского ученого Мориса Алле по экранированию тяготения». Но вот что пишет по поводу этих опытов известный советский ученый, профессор Д. Д. Иваненко в статье «Загадка тяготения»:

«При беседах о гравитации в последнее время нередко возникает вопрос о недавних опытах французского ученого Алле, повторившего эксперименты с маятником Фуко. Очевидно, в этом случае шла речь о каких-то «грубых» механических явлениях, не имеющих принципиального значения и не связанных с проблемами тяготения и возможностью незначительных поправок к закону Ньютона».

Идея же «кейворита» и по сей день считается фантастикой, противоречащей научным данным и, в частности, закону сохранения энергии.

Судя по всему, известные нам законы природы не столь зыбки, как это кажется некоторым фантастам, в противном случае наши ученые едва ли смогли бы с такой уверенностью запускать баллистические ракеты и космические корабли. Нужно, следовательно, с должным уважением относиться к этим законам и если уж пытаться опровергать какой-либо из них, то доказательно.

Все мы считали, что жизнь не только возникла, но и развилась до самых высших своих форм на Земле, а вот А. Казанцев в одной из своих повестей утверждает, что разумные существа (то есть люди) переселились на Землю с Марса. В доказательство этого он выдвигает свою теорию, подкрепленную рядом фактов. Мы можем соглашаться с нею или не соглашаться, но обвинить А. Казанцева в отсутствии аргументации нельзя. Его вариант разгадки тайны Тунгусского метеорита тоже опирается не только на догадки, но и на факты. И хотя все это очень спорно, сам принцип построения таких гипотез в научно-фантастических произведениях вполне допустим, я бы даже сказал, желателен. Именно такие произведения заслуживают права называться научно-фантастическими.

Столь же аргументированными были произведения А. Беляева и некоторых других авторов научно-фантастических произведений старшего поколения советских писателей. Сейчас же наблюдается какое-то жонглирование сверхмодной, малопонятной простым смертным научной терминологией и изобретение собственных, совсем уж непонятных терминов.

Если кому-то захочется усложнить и без того нелегкое космическое путешествие, Галактика наша тотчас же «засоряется» сгущенным антигазом. Авторы подобных новшеств в «галактическом пейзаже» не утруждают себя объяснениями, хотя им должно быть известно, что ученые допускают существование антивещества лишь за пределами Метагалактики. Столкновение космического корабля, состоящего из обычного вещества, с антивеществом кончается у них лишь легким испугом космонавтов да незначительными повреждениями корпуса их космоплана. На самом деле при этом должна произойти аннигиляция, то есть превращение вещества и антивещества в излучение, с выделением энергии, во много раз превосходящей термоядерную.

Можно было привести немало и других парадоксов, но, думается, достаточно и этого, чтобы встревожиться за судьбу научной фантастики. Нужно серьезно поговорить, насколько научно должна быть эта фантастика. И не надо делать при этом вида, будто, ставя такой вопрос, я или кто-либо иной пытается увести научную фантастику из области художественной литературы в область литературы научно-популярной. А именно в этом меня обвинил К. Бушкин в статье «Литература или наука?» («Литература и жизнь от 21 августа).

Хотелось бы, чтобы на предстоящем писательском пленуме по вопросам детской и юношеской литературы состоялся серьезный разговор обо всем комплексе проблем нашей научной фантастики и, в частности, о «пределах» научности ее.

Николай ТОМАН.

«Литература и жизнь» № 129 от 30 октября 1960 года, стр. 3.

бяки-метеоритики. Вот как, вот как, бяки-метеоритики...»

Пожалуй, нет ни одной статьи о научной фантастике, в которой не подчеркивалась бы необходимость писать «без скидок», создавать произведения по-настоящему художественные. Однако дальше общих фраз и нескольких случайных примеров дело обычно не идет.

А почему бы авторам научно-фантастических произведений и действительно не писать «без скидок»? Кто виноват в том, что научная фантастика (даже после того, как «лед тронулся») находится на весьма низком художественном уровне?

ВИНОВАТ ПАГАНЕЛЬ

Да, во многом виноват Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель. Как известно, он затеял спор с майором Мак-Наббсом о путешественниках, исследовавших Австралию. Паганель насчитал свыше пятидесяти путешественников и выиграл у майора карабин. Жюль Верн уверяет, что майор Мак-Наббс, лорд Гленарван и другие пассажиры «Дункана» с необыкновенным вниманием следили за рассказом Паганеля. По-видимому, так оно и было, ибо в ту пору даже образованные люди имели довольно смутное представление о географии. Да и не только о географии, но и об астрономии, физике, химии, горном деле, металлургии, транспорте... Образование той эпохи было направлено в иную сторону, прежде всего на изучение древних языков, древней истории, литературы, юриспруденции, богословия. Именно поэтому Жюль Верн открыл своим современникам науку. Именно поэтому главы-лекции в его романах читались взахлеб.

Прошло почти столетие с той поры, как Паганель выиграл карабин у Мак-Наббса. Но и сейчас научная фантастика перегружена «лекционными» материалами. Даже погибая, герой успевает произнести научно-популярный монолог... А ведь иными стали и средний уровень образования читателей, и сама направленность их знаний. Открыв роман, читатель уже с досадой пропускает очередную главу-лекцию. Да, в романе «С Земли на Луну» Жюль Верн посвятил изложению сведений о Луне целую главу. Для его современников эта глава была ничуть не менее интересной, чем приключения членов Пушечного клуба. Но сейчас распространением астрономических знаний занимаются и школа, и научно-популярная литература, и университеты культуры, и газеты, и радио, и кино... Так почему же, например, авторы недавно опубликованной повести «Страна багровых туч» Аркадий и Борис Стругацкие вновь применили устаревший, ненужный прием? Чуть ли не в самом начале повести вмонтирована пространная статья о Венере. Авторы так и говорят, что это статья из энциклопедии. По сухости языка и обилию цифр — это действительно энциклопедическая статья. Зачем она нужна в повести?

В выпущенном «Молодой гвардией» сборнике «Дорога в сто парсеков» есть рассказ молодого автора А. Днепрова «Суэма». Почти вся первая половина рассказа выдержана в духе научно-популярной брошюры. После нескольких таких страниц герой, наконец, создает электронную машину — и здесь, собственно, начинается рассказ. Причем рассказ по-настоящему интересный. В том же сборнике помещен и другой рассказ А. Днепрова – «Крабы идут по острову». На этот раз лекции нет. Технической стороне вопроса посвящено ровно столько, сколько необходимо для понимания происходящего. Герои действуют — и в действии проявляются их характеры, раскрывается идея рассказа. «Крабы идут по острову» — одна из бесспорных удач нашей фантастики. Автор сделал ставку на резко возросший со времен Жюля Верна культурный уровень читателей. И не ошибся.

МАШИНЫ И ЛЮДИ

Герои научно-фантастических произведений отнюдь не случайно страдают «лекциоманией». В современной фантастике складываются два направления. Многие авторы считают, что главное — показать науку и технику завтрашнего дня, сообщить возможно больше научно-технических сведений. Этим и объясняется обилие лекций.

В одном из номеров журнала «Знание – сила» опубликован рассказ А. и Б. Стругацких «Белый конус Алаида». Рассказ открывается таким эпиграфом: «Эмбриомеханика есть наука о моделировании процессов биологического развития и теория конструирования саморазвивающихся механизмов». Эпиграф весьма характерен, ибо весь рассказ представляет собой иллюстрацию к проблеме эмбриомеханики. Когда главными героями становятся саморазвивающиеся механизмы, то люди, естественно, отходят на второй план и изображаются с помощью незатейливых штампов. Например, надо показать бывалого человека. Как это сделать? Самое простое — внешним путем: бывалые люди могут не иметь рук, ног, глаз... Так это и делают Стругацкие во всех своих рассказах. «Неожиданно заныло в правом боку, там, где не хватало двух ребер» («Белый конус Алаида»); «...трех пальцев и половины ладони у секретаря не было» («Страна багровых туч») и т. п. Примечательно, что почти в каждом рассказе Стругацких ярко, подчас талантливо, описаны новые машины, а вот люди — в основном — отличаются количеством отсутствующих ребер...

Научные фантасты, работающие в другом направлении, хотят, чтобы главным оставалось чудесное человеческое сердце, а не чудесные машины. Здесь трудно не вспомнить о таких рассказах И. Ефремова, как «Белый Рог» и «Обсерватория Нур-и-Дешт». В обоих рассказах нет сногсшибательных научно-технических прогнозов. Фантастическая ситуация у И. Ефремова не самоцель, она лишь средство показать героев в необычной обстановке. В «Белом Роге» великолепно изображен поединок геолога с неприступной скалой. Человек побеждает скалу, совершает подвиг — и духовно преображается. О том, что открыто крупное месторождение олова, сказано очень скупо, хотя рассказ пронизан высокой романтикой исследований. Совсем иначе выглядел бы тот же сюжет в «научно-популярной» фантастике.

В 1958 году пулковский астроном Н. Козырев выдвинул новую гипотезу о природе времени. Одним из следствий этой гипотезы было утверждение, что время может превращаться в энергию. Сразу же появился научно-фантастический рассказ А. и Б. Стругацких, иллюстрирующий эту гипотезу. Однако теперь гипотеза Н. Козырева решительно отвергается учеными. Как же быть с рассказом? Ведь он, главным образом, состоит из таких рассуждений: «Энергия выделяется в виде «протоматерии» — неквантованной основы всех частиц и полей. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется — частично на частицы и античастицы, частично на электромагнитные поля. А частично вступает во взаимодействие с окружающей средой...»

«Научно-популярная» фантастика иллюстративна. Ее герои — не люди, а научные гипотезы, машины, механизмы. Именно поэтому авторы заботятся не о выразительности языка, а о точности научной терминологии. Именно поэтому чисто литературные требования настолько занижены, что оказывается возможным опубликование «произведений», созданных школьниками.

ГЛАВНОЕ — ЧЕЛОВЕК

Молодой человек собирается объясниться в любви девушке. «Валентин исписал несколько больших листов, приготовив материал, по крайней мере, на два доклада». Нет, нет, «материал» — не о любви. Он посвящен... энергии приливов. В научной фантастике герой не может просто прийти к героине. Он должен принести ей доклад. Причем самой встрече будет отведено несколько строк, а изложению тезисов доклада — три страницы... К сожалению, это не пародия. Именно так объясняется в любви герой научно-фантастического романа Г. Гуревича «Рождение шестого океана» (Профтехиздат, 1960 г.) Пожалуй, нет более яркого примера фантастики научно-популярного толка, чем этот роман. Читаешь его — и создается впечатление, что ошибочно сброшюрованы две книги — художественная и научно-популярная. Лекции идут косяками. Герой мимоходом заезжает на гелиостанцию. Об этом сказано ровно две строчки, зато об использовании солнечной энергии «вообще» — четыре страницы. У героя есть «заветная тетрадь», он никому ее не показывает; разумеется, в этой тетради оказывается подробная классификация всех видов энергии. Роман пестрит таблицами и статистическими выкладками. Нет разве только номограмм и дифференциальных уравнений. Зато герои сделаны (иначе не скажешь) по несложному принципу «толстых и тонких»: «...он заметил прямо перед собой усмехающиеся физиономии — одну румяную, худощавую, другую толстую, с багровыми жилками на носу». А вот две девушки: «...одна статная, величавая, другая подвижная, как ртуть». Положительные герои тоже делятся на «толстых и тонких»... Один спокойный и скромный, другой — порывистый и не очень скромный...

Научная фантастика почти безлюдна. Это стало нормой. К этому привыкли. Автора, который приносит в издательство или редакцию рукопись научно-фантастического произведения, прежде всего спрашивают: «О чем это? Какая у вас новая научная идея?»

Столетие назад Жюль Верн написал «80 000 километров под водой». Современные подводные лодки с атомными двигателями обладают большей скоростью хода, чем «Наутилус». Они более автономны, несравненно лучше оборудованы навигационными приборами, могут оставаться под водой не несколько дней, а два-три месяца. «Наутилус» безнадежно устарел. Но капитан Немо по-прежнему учит молодежь любить родину, стремиться к знаниям, покорять стихии. Жюль Верн в большинстве случаев придумывал своих героев — исследователей, изобретателей, строителей. Наше время, наша страна богаты такими людьми. Каждый из них мог бы украсить рассказ, повесть, роман. А авторы научно-фантастических произведений — за редким исключением — упорно живописуют машины. Когда же дело доходит до людей, то с грехом пополам используются преклонного возраста литературные прообразы и незатейливые штампы.

Актуальная задача фантастики — решительно взять курс на человека. Пусть в фантастике будут новые научные идеи. Пусть авторы придумывают машины будущего. Но пусть все это будет фоном, декорацией, реквизитом. А играть должны люди.

Г. АЛЬТОВ

«Литература и жизнь» от 31 августа 1960 года, стр. 3.

что Н. Томан незаслуженно обидел авторов научно-фантастических произведений, делая предположение, что они не в курсе последних достижений науки. Ведь, как правило, они по своему образованию – научные работники, инженеры, врачи. Кроме того, говорит В. Журавлева, фантастика должна быть более смелой, более прозорливой и мудрой, она должна идти впереди науки. По сравнению с утверждением Н. Томана – это уже шаг вперед.

По сути дела, и Н. Томан, и В. Журавлева теоретически обосновывают положения, лежащие в основе творчества некоторых писателей-фантастов.

Дело в том, что многие произведения нашей научной фантастики страдают однобокостью, уклоном в техницизм. В некоторых из них этот недостаток доходит до крайней степени, и появляются рассказы-уродцы, в начале которых строится коротенький сюжет (более или менее острый), основанный на недоразумениях, которые произошли в результате работы над каким-нибудь изобретением; а потом следует длинное техническое обоснование этого изобретения. Таков, например, рассказ Д. Биленкина «Зримая тьма», опубликованный в прошлом году в восьмом номере журнала «Техника – молодежи». С точки зрения Н. Томана, это – идеальное научно-фантастическое произведение. Действительно, здесь есть научное исследование, донесенное до читателя с помощью художественных средств. Но здесь нет ничего от художественной литературы.

Существует и другая крайность. Некоторые научно-фантастические произведения строятся по принципу того самого детектива, о котором так много говорилось в нашей печати. Примером (и далеко не худшим) произведений этого рода может послужить повесть Б. Фрадкина «Тайна астероида 117 – 03». По количеству приключений эта повесть может состязаться даже с голливудскими боевиками. Очень много и просто плохо написанных научно-фантастических произведений. Литературный уровень их крайне низок – ни язык, ни образы не напоминают нам, что это произведение искусства. Укореняются и штампы.

Какой же должна быть научно-фантастическая литература?

Прежде всего она должна быть настоящей художественной литературой. Следовательно, главным предметом ее изображения должны быть люди, а не техника, на каком бы уровне она ни находилась. Оценивать научно-фантастические произведения следует по законам, обязательным для литературного произведения любого жанра, то есть в первую очередь с точки зрения идейной и художественной.

Специфической чертой этого жанра является фантастика – смелое допущение, заострение тех или иных жизненных явлений, смелое предвидение. И вместе с тем смелость фантастических допущений не может регламентироваться уровнем сегодняшнего представления о мире, лишь бы эти допущения не расходились с общим направлением научного и социального прогресса. Кстати, смелость эта заключается вовсе не в том, насколько автор опережает свое время. Герои Алексея Толстого, Герберта Уэллса, Карела Чапека, Александра Беляева большей частью жили примерно в одно время со своими авторами. Герои последних произведений И. Ефремова, напротив, живут в очень далеком будущем. Но те, и другие произведения отличает смелость фантазии их авторов.

Сколько раз в фантастических рассказах люди встречались с жителями других планет, но нигде величие и грандиозность этого события не ощущалось так, как в повести И. Ефремова «Сердце Змеи». На мой взгляд, эта повесть по свое проблематике, по смелости фантазии, по художественному мастерству – лучшее из всего, что создали советские фантасты за послевоенный период.

И еще одно. Н. Томан неправомерно суживает термин научная фантастика, относя к ней только произведения, имеющие более или менее отчетливо выраженный популяризаторский характер. С давних пор в научной фантастике сложилось два направления. Одно из них связано с именами Жюля Верна и Обручева, другое – с именами Герберта Уэллса, А. Толстого, А. Беляева. Первое направление можно охарактеризовать как популяризаторское, стремящееся предвосхитить достижения науки. Но в лучших произведениях этого направления главную роль играют не «научные исследования», а люди. Жюль Верн живет и сегодня, хотя технические идеи, им выдвинутые, давным-давно перестали быть новыми. Он живет главным образом благодаря своим замечательным героям.

Термин «научная фантастика» с неменьшим правом относится и ко второму направлению. Сам этот термин возник в литературе для того, чтобы отделить фантастику более или менее научно обоснованную от фантастики волшебной, сказочной, чудесной, фантастики «Носа» и «Вия» Гоголя или «Золотого горшка» и «Записок Кота Мура» Гофмана. Пытаясь закрепить этот термин только за произведениями, популяризирующими науку, Н. Томан суживает границы этого жанра и тем самым обедняет его.

В каком бы жанре ни работал писатель, он всегда отражает мысли и чаяния того общества, в котором он живет. Ясное, солнечное будущее встает перед нами в произведениях И. Ефремова. В романе «Туманность Андромеды», в повести «Сердце Змеи» рисуется расцвет человеческого общества, во имя которого мы живем и трудимся сегодня. Иная картина предстает в творчестве зарубежных фантастов – в мире, в котором человек лишен всего человеческого – чувства, разума, жажды знаний – и довольствуется только ролью придатка усовершенствованной машины, в мире, в котором человек живет под постоянной угрозой войны и таинственных сил Вселенной. Именно таким мы видим человеческое общество в талантливой повести Рэя Бредбери «451° по Фаренгейту» и в других произведениях лучшей части зарубежных фантастов. Это – предостережение миру. Это не пессимизм, а боль за судьбу человечества. По свидетельству М. Горького, именно такую книгу советовал В.И. Ленин написать А. Богданову: «Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга...» Совершенно очевидно, что наши писатели должны говорить не только о светлом будущем. К этому будущему ведет далеко не гладкий путь, и это нужно иметь в виду.

Бесконечно разнообразны темы и виды научной фантастики. Но нельзя забывать одного: в этих произведениях должны выражаться самые сокровенные мысли, самые затаенные мечты человечества.

К. БУШКИН

«Литература и жизнь» от 21 августа 1960 года, стр. 3.