«Сидевшие в хвосте видели, как гигантский огненный шар поднимался, будто бы из недр Земли, извергая огромные белые кольца дыма. Затем они увидели гигантский столб пурпурного огня высотой 10 тысяч футов, устремившегося в небо с огромной скоростью. Поражённые, мы наблюдали, как он взлетает — будто метеор летит с земли, а не из космоса, — становясь всё более живым, поднимаясь выше сквозь белые облака. Это уже были не дым, пыль или облако огня. Это было живое существо, новый вид существ, рождённый прямо на наших недоверчивых глазах»

       Это написал корреспондент «The New York Times» Уильям Лоуренс, наблюдавший взрыв с одного из самолётов-разведчиков, сопровождавших «Энолу Гей».

       «Ни одна нация не сможет долго противостоять такой силе»

сказал Лоуренс.

       В своём официальном обращении к нации президент Трумэн назвал случившееся величайшим достижением науки и важной вехой человеческого прогресса, которая по достоинству будет оценена историками. Нация в ответ ликовала и радовалась мести за Перл-Харбор, газеты писали о том, что бомбы порвали япошек в клочья. Атомное оружие стало предметом гордости, монопольное обладанием им гарантировало статус Державы Номер Один в послевоенном мире.

       И лишь немногие испытывали ужас и отвращение. Во-первых, это были учёные, работавшие на Проекте «Манхэттэн». Задачу проекта они видели лишь в том, чтобы опередить Гитлера, и пытались остановить испытания и боевое применение атомного оружия после капитуляции Германии. Некоторые из них вообще считали, что атомный секрет нужно немедленно закопать в землю и забыть о его существовании (биографии некоторых учёных наводят на мысль, что уровень образования и степень слабоумия никак друг с другом не коррелируют). Во-вторых, атомную угрозу человечеству видели писатели-фантасты, и видели уже давно – роман об атомной войне был написан Гербертом Уэллсом в 1914 году, а повесть о «грязной бомбе» написал в 1941 году Роберт Хайнлайн. В 1945 году в докладной записке руководству ВМФ он писал:

       «Это — простой факт, что (1) мы не можем себе позволить новую войну когда-либо в будущем, (2) атомная бомба не может быть упразднена, и при этом невозможно неопределенно-долго хранить её секрет от других народов»

       Писатель считал, что в следующей войне непременно будет применено атомное оружие, что приведёт к ответным ударам и полному взаимоуничтожению сторон. Этого нельзя было допустить.

       «Мы должны оседлать молнию и сделать это как следует. Я вижу в атомной бомбе силу, стоящую за плечами полицейских сил по поддержанию мира на планете… такая сила должна существовать, если мы не хотим прийти к саморазрушению…»

       Перспективы, по мнению писателя, были просто ужасными. Вот что он писал в своём письме Вилли Лею в октябре 1945-го:

       «Мы с Леслин чувствуем, что существующий кризис, вызванный атомным оружием, является настолько критическим, что ничто иное не имеет сопоставимого значения. Я тщательно всё взесил и продумал и считаю, что Соединенные Штаты, как нация, будут с большой вероятностью уничтожены с потерями более пятидесяти миллионов человек в течение следующего десятилетия, если существующие тенденции не будут решительно изменены»

       Хайнлайн видел решение в создании международных сил поддержания мира, обладавших монополией на атомное оружие. В своей довоенной повести «Никудышное решение» он набросал прообраз подобного мирового жандарма – что-то вроде Союза Лётчиков «Крылья над Миром» из фильма «Облик грядущего» Герберта Уэллса. Правда, в его Вселенной международные полицейские силы должны были поначалу состоять из англо-американских ВВС, и только после уничтожения всей иной авиации и принуждения всех остальных стран к миру, можно было начать создание настоящего Космического Патруля.

       Мысль о международном контроле над атомным оружием носилась в воздухе, и даже Черчилль в Фултоновской речи говорил о том, что Объединённым Нациям, для того чтобы стать гарантом мира, нужно в кратчайшие сроки создать свои международные военно-воздушные силы, а до этого было бы безумием делиться с ними атомным секретом. Как мы сейчас знаем, и Британия, и США планировали нападение на СССР сразу после капитуляции Германии, поэтому говоря о «международных военно-воздушных силах» Черчилль, очевидно, подразумевал «англо-американские». В отличие от учёных и писателей-фантастов, политики видели в Бомбе «дубинку против русских» и средство продвижения своих интересов на международной арене.

       Голоса учёных и фантастов бесследно утонули в шуме праздничных салютов по случаю окончания войны. Население вовсе не собиралось задумываться об угрозах, которое может нести атомное оружие. Оно хотело вернуться к мирной жизни и не думать ни о чём плохом. Как раз в это время через СМИ на него обрушились горы вранья о том, как атом преобразит быт, и жить станет лучше и веселей. Пропаганда старалась создать позитивный образ мирного атома и внушить гражданам чувства защищённости и избранности – в свете предстоящих радикальных шагов во внешней политике. Тотальное невежество обывателей и сильный интерес иллюстрированных журналов к атомной тематике побудили Хайнлайна написать в 1946 году несколько статей на актуальную тему. Он встретился с учёными атомщиками и проникся их идеями контроля над вооружением.

       «…После Второй мировой я снова взялся за перо по двум причинам: во-первых, чтобы разъяснить массовой аудитории суть атомного оружия, а во-вторых, чтобы вырваться за рамки НФ палп-журналов с их ограничениями и низкими расценками… Вторую задачу я выполнил и перевыполнил, зато в первой, основной, я уперся лбом в стену…»

       В самом начале атомной эры тема была настолько востребована, что газеты и журналы печатали любую ахинею, если в ней было слово «атом». Хайнлайн, благодаря самообразованию, на тот момент обладал вполне достаточной компетентностью, чтобы писать научно-популярные статьи и обзоры типа «Что нас ждёт завтра» или «Атом приходит в каждый дом».

       Но вместо этого он сконцентрировался на совсем не популярном политическом аспекте. Хайнлайн не собирался петь убаюкивающие песни, он был напуган перспективой атомной войны и хотел, чтобы контроль над производством и применением оружия массового поражения перешёл к ООН. И с этой целью он старался запугать всех, кого мог:

       «Не будем обманываться. Следующая война сотрёт нашу страну с лица земли, а Третья мировая уже не за горами. Мы не сделали почти ничего, чтобы предотвратить её, и ещё меньше — чтобы подготовиться к ней…»

       Отмечу, что на заре атомного века Хайнлайн не видел Советский Союз в качестве главного кандидата на роль агрессора. Им могла стать любая технически развитая страна:

        «Ученые неустанно повторяют: «секрет» атомной бомбы в мешке не утаишь, все упирается в элементарное ноу-хау, разработать которое сможет любая промышленно развитая страна.

        Прогноз очевиден: в ближайшие несколько лет любая, даже самая скромная и слабая промышленно развитая страна сумеет создать средство, способное уничтожить Соединенные Штаты внезапно, в ходе одной-единственной атаки»

        «У нас есть все основания бояться этой атаки. Мы пережили один Перл-Харбор и точно знаем, что это может повториться. Наше нынешнее поведение рождает страх и недоверие в сердцах жителей всей планеты. Неважно, насколько миролюбивыми и благородными мы себя считаем: скоро нас возненавидят многие…

        …

        Мы сами загнали себя в такую ситуацию, когда приходится ожидать нападения от кого угодно – от любого, кто первым обзаведется ядерным оружием и ракетами дальнего действия»

       Помимо ракет, его пугала и возможность атомного терроризма – Хайнлайну виделись атомные заряды, провезённые нелегальным образом в страну и тайно установленные в крупнейших городах США. В ракеты, кстати, мало кто поначалу верил. Один американский адмирал пренебрежительно заявлял, что атомная бомба – никуда не годное оружие. Как его доставить к месту взрыва? Разве что отвезти на корабле… Но Боб верил в ракеты и человеческую изобретательность. Он допускал, что со временем бомбу можно будет уместить в дорожный чемодан или огнетушитель. Это был лишь вопрос времени. А после первого удара, даже если агрессор будет неизвестен, атомные заряды полетят во все стороны и начнётся Армагеддон.

       Статьи Хайнлайна не имели успеха у редакторов, он получал отказ за отказом – никто не верил в Армагеддон и не хотел думать о неприятных вещах. Эксперты в высших эшелонах власти считали, что атомная монополия США продлится не меньше 15-20 лет. Трумэн, не задумываясь, грозил Сталину атомными ударами, добиваясь уступок в послевоенном дележе мира.

       «У меня сильные и ужасные предчувствия. Я вижу вокруг себя нацию, съехавшую на новых стиральных машинах, Конгресс, который забавляется могущественными пустяками, и вооруженные силы, занятые бюрократическими кошачьими сварами за консолидацию, в то время как важные шишки вполне всерьёз болтают об авианосцах, суперброниках и прочем устаревшем барахле…»

       Между тем, в статьях писателя были предсказаны очень многие вещи, которые внезапно станут актуальными десятилетия спустя. Рассказывая об угрозе атомного холокоста, Боб впервые заговорил о рецептах персонального спасения граждан, которое становилось насущным вопросом, коль скоро государство неспособно их защитить:

       «Тем, кто уже выбрал и укомплектовал убежище, но предпочел оставаться в опасной зоне, необходимо держать ухо востро и во все глаза следить за пертурбациями на мировой арене. После запуска ракет у вас не будет времени убежать»

       В своих статьях Хайнлайн подробно перечисляет, какими навыками должен обладать выживальщик, что он должен держать в багажнике автомобиля и какие справочники и запасы он должен приготовить в убежище. Но ужасы атомных бомбардировок он описывал лишь для того, чтобы читатели ухватились за другую альтернативу – надавить на конгрессменов и сенаторов и провести через парламент нужные решения. «Крылья над миром», да.

       Помимо статей он вынашивал и литературные планы: роман о двадцатиминутной Третьей Мировой «После Судного Дня» и «Час ножа» – о принуждении к миру и завоевании Америкой мирового господства. Статьи оказались гласом вопиющего в пустыне, а литературные планы так и остались планами. Кое-что из них воплотилось позднее – в рассказах «Свободные люди» и «Год окончания игры» и, конечно же, в романе «Фригольд Франхэма».

       Что ж, никаких «международных военно-воздушных сил» так и не возникло, вместо них возникли Северо-Атлантический альянс и Варшавский договор. Бывшие союзники Второй мировой войны настолько стремительно превратились во врагов, что перспектива международного контроля над атомным оружием (если она вообще когда-то существовала) растаяла, как дым. А вот атомные страшилки, описанные Хайнлайном, остались.

       Атомные секреты, как и предвидел Боб, долго не продержались. Советская разведка регулярно информировала руководство о состоянии американских разработок, и её доклады оперативно передавались Курчатову:

       Первая советская бомба, повторившая американский образец, взорвалась 29 августа 1949 года на Семипалатинском полигоне. Самолет метеоразведки США, бравший пробы воздуха в районе Камчатки, зафиксировал наличие радионуклидов в верхних слоях атмосферы.

       23 сентября Президент США Г.Трумэн выступил с обращением к американскому народу:

        «Я полагаю, что американский народ имеет право быть информированным обо всех событиях в области атомной энергии в максимальной степени, не противоречащей интересам национальной безопасности. По этой причине я предаю гласности следующую информацию.

        Мы имеем доказательства, что в период последних нескольких недель в СССР произошел атомный взрыв.

        …

        Это недавнее событие еще раз подчеркивает необходимость установления действительно эффективного и принудительного международного контроля над атомной энергией, в поддержку которого выступает наше правительство и большинство членов Организации Объединенных Наций»

       Госсекретарь поспешил пояснить, что ничего неожиданного не произошло, что власти давно этого ждали и заранее подготовились, что Америка всегда стояла за эффективный международный контроль над ОМП, но только за эффективный, а не за абы какой, и вообще мы за мир во всём мире, да.

       Госсекретарь напрасно суетился – американская общественность вообще никак не отреагировала на эту новость. Откликнулись только несколько встревоженных учёных, но их мнение никому не было интересно. Народ-победитель в Великой войне, спасший планету от порабощения фашизмом, мирно почивал на лаврах или предавался повседневным заботам, снова потеряв интерес к международным событиям. Для того чтобы пробудить в нём тревогу требовалось что-то посущественней пары галлонов испорченного воздуха.

       Хайнлайн не был исключением – после войны в его жизни обнаружилась куча проблем, которые нужно было решать. Идею о международных миротворцах с атомной дубинкой в руках он вложил в «Космического кадета», и теперь оставалось лишь ждать, пока его юные читатели подрастут и займут места на самом верху, и тогда можно будет поднять этот вопрос снова. Надо будет назвать его как-нибудь покрасивее, скажем, Стратегическая Оборонная Инициатива или что-то в этом духе. А пока… Пока у писателя было полно других забот. Услышав новости с Камчатки, он пожал плечами и пробормотал себе под нос: «ну вот, а я ведь предупреждал» – и вновь переключился на более актуальные хлопоты: он пытался обустроить дом и свить семейное гнездо с Вирджинией Герстенфильд.

              Вилли, глупый воробей

              Свил гнездо на водостоке,

              А потом…

              …пришел инспектор стройнадзора, осмотрел участок и проект, поставил свою визу, потребовав, чтобы воробей приобрёл одиннадцать различных лицензий на общую сумму в 18% от строительной сметы, плюс что-то, называемое «специальным сервисом», а потом…

              Хлынул ливень, дождь, гроза,

              Смыло домик воробья.

Р.Э.Хайнлайн, «Камо грядеши»

       Да, разумеется! (так должен ответить прогрессивный человек, а я хочу им быть)

       Конечно (моя сестра всегда делает что хочет, причём тут я вообще?)

       Э-э-э… Как вы сказали? (не понимаю, кто это, и нужен ли мне этот разговор. нужно заставить говорить его, а уже потом оценить ситуацию)

       Да какая разница? (неужели он всерьёз рассчитывает, что я задумаюсь над этой ерундой?)

       Нет! (враг. убить их всех! нет поблизости. спокойно. солнце, мне тепло. хорошо. тут есть еда?)

       Поэтому никакое интервью, никакое единичное высказывание ни на йоту не приблизят нас к пониманию истинного отношения человека к тому или иному вопросу. Такое понимание может дать только длительное наблюдение – в «естественной среде обитания», в стрессовых ситуациях и т.п. И, конечно же, нужно учитывать, что взгляды человека меняются время от времени.

       Для того чтобы понять отношение Хайнлайна к расовым проблемам, стоит ненадолго заглянуть в прошлое. Боб вырос в семье, достаточно толерантной по отношению к чернокожему населению США. Насколько юный Бобби усвоил эту толерантность – отдельный вопрос, но можно не сомневаться, он знал, что это правильно.

       В конце 50-х Хайнлайн писал:

        «…у меня нет предубеждения к неграм. Но я не чувствую вины за то, что рабство существовало в этой стране с 1619 года до гражданской войны. Я к нему непричастен. И ни один из моих предков, насколько мне известно, не владел рабами. Во время гражданской войны на стороне Союза были многие мои родственники, и я точно знаю, что на стороне южан не было никого, кроме одного кузена, которым мы не гордимся — его звали Джефферсон Дэвис. Но я не принимаю на себя никакой вины от его имени — я в этом не участвовал»

       Боюсь, Боб не смог бы вписаться в нынешнюю ситуацию BLM с его ритуальными покаяниями и коленопреклонениями. Его отношение к расизму, если судить по дальнейшему тексту письма, сводится к тому, что он от него отмежёвывается. В некоторых вопросах он, фактически, занимает отстранённую «общечеловеческую» позицию, причём проводит её последовательно во всех возможных аспектах. «Общечеловеческая» позиция – самый убойный аргумент в дискуссиях на эту тему. С этой точки зрения приличный человек не должен замечать расовых различий, в противном случае он становится расистом. А поскольку любое деление на белую и чёрную расу недопустимо, следовательно, и разговоры о вине белой расы перед чёрной – бессмыслица, проявление расизма и попытка получить необоснованные привилегии. Хайнлайн отрицает понятие коллективной вины, он принимает только персональную ответственность человека за свои поступки. А поскольку расовых предубеждений к неграм лично у него нет и не было, вопрос можно считать закрытым, всем до свидания, расходимся.

       Но всё это слова, а известная maxima гласит: «Не суди по словам, суди по делам». К сожалению, фактуры в этом вопросе имеется крайне мало. По его собственным рассказам, Хайнлайн пытался сойтись с чернокожими офицерами в Форт Карсон и других местах, но преуспел лишь в одном случае – у офицера была жена-писательница, которой нужна была помощь, никакого продолжения в отношениях не последовало. Во время войны он некоторое время занимался вербовкой кадров в секретную лабораторию ВМФ. «Я пытался нанять негритянских инженеров во время войны; нам удалось нанять лишь одного на триста рабочих мест. Он был настоящим гением». Был и второй кандидат, но у него не оказалось нужной квалификации. Проблему низкого уровня образования чернокожих Хайнлайн отмечает, но комментирует её с той же отстранённой «общечеловеческой» позиции, это будет чуть ниже. В общем, в сухом остатке, к началу 60-х у писателя не появилось близких друзей-негров, только случайные знакомые. Впрочем, ни родственники, ни соседи, ни профессиональный круг общения Хайнлайна и не предоставляли ему возможности завести подобные знакомства. Боюсь ошибиться, но в пределах этого круга была только парочка японцев (жёны друзей писателя), которыми ограничивалось всё расовое многообразие. И всё же, применительно к писателям, народная мудрость о словах и делах немного сбоит, потому что бóльшая часть дел писателя – это как раз его слова, тексты. Что ж, давайте внимательно посмотрим на тексты.

       Повесть «Дъявол вершит закон» была опубликована в 1940 г. в журнале «Unknown» и в ней имеется один примечательный эпизод, в котором главный герой ожидает встречи с уважаемым профессором – и вот она происходит:

        «Я встал ему навстречу и увидел высокого плотного мужчину с благообразным умным лицом. Одет он был в довольно консервативный дорогой костюм изысканного покроя и держал в руках перчатки, трость и большой портфель. И при всем этом был чёрным, как чертежная тушь!

       Я попытался скрыть удивление, и, надеюсь, мне это удалось: меня просто в дрожь бросает от мысли, что я мог допустить подобное хамство. Не было причин, почему этот человек не мог оказаться негром. Просто я этого не ожидал»

       Здесь есть три важных момента, которые стоит подробно обсудить: во-первых, Арчи Фрэзер, от лица которого ведётся рассказ, считает хамством выказывать удивление, что джентльмен с оксфордским образованием оказался негром, ведь это может оскорбить гостя. Во-вторых – Арчи всё-таки удивился. В-третьих, Хайнлайн, являясь демиургом этого мира, намеренно создал ситуацию, в которой герой попал в ловушку обманутых ожиданий, то есть сознательно спровоцировал его на отклик. В дальнейшем Хайнлайн не раз применит подобный метод «расовой провокации», но уже по отношению к читателям. В чём он заключается? В том, чтобы дать «общечеловеческие» характеристики персонажа, не упоминая о его расовой принадлежности, а затем, когда читатель мысленно достроит образ героя, огорошить его сообщением, что он «чёрный» или «цветной». У этого метода есть один существенный недостаток, к которому мы позднее вернёмся.

       Итак, Арчи, загнанный в ловушку автором, испытывает когнитивный диссонанс и проговаривается, ведь он никак не предполагал, что «высокоуважаемый доктор Ройс Уортингтон», «высокоученый английский профессор» и, наконец, постоялец отеля «Белмонт» с визитной карточкой окажется негром. По нынешним критериям это автоматически делает Арчи Фрэзера расистом. Однако расизм и отношение к конкретному афроамериканскому меньшинству – вещи смежные, но не эквивалентные. Далее Хайнлайн считает нужным уточнить различие между «афроамериканцами» и остальными представителями чёрной расы:

        «Мы, белые в этой стране, склонны недооценивать чёрных — во всяком случае, я склонен, — потому что видим их вне их культурного наследия. У тех, кого мы знаем, была их собственная культура, она было отнята десяток поколений назад и заменена рабской псевдокультурой, навязанной им силой. Мы забываем, что у чёрных была собственная культура, более древняя, чем наша, с более стойкой основой, так как опиралась она на человеческие способности и силу духа, а не на дешевые фокусы механических гаджетов. Но это суровая, жестокая культура без сентиментальной озабоченности судьбой слабых и неприспособленных, и она никогда полностью не исчезает»

       Тем самым он объясняет предвзятое отношение Арчи к его чернокожим согражданам его отношением к их субкультуре, а не отношением к чёрной расе как таковой. По существу абсолютно правильно, но исполнено крайне неуклюже – Хайнлайну для того, чтобы разграничить отношение к определённой культуре и отношение к расе, приходится противопоставить неких (выдуманных) «настоящих негров», никогда не знавших рабства, потомкам американских рабов, признавая их какими-то «ущербными неграми». Ни в те годы, ни много позже Хайнлайн не встречал «настоящих негров», но Ройс Уортингтон должен был существовать, потому что так было правильно. Маленькая фантазия во имя большой правды.

       Заявление о рабской псевдокультуре «афроамериканцев», по-видимому, отражает собственные мысли автора – в его произведениях практически не встречается архетипичная фигура «Дядюшки Тома» или его урбанизированных отпрысков. Чернокожие персонажи в его романах либо безликие и безмолвные фигуры, либо выходцы из других частей света – Хайнлайн словно стыдится изображать своих чернокожих сограждан такими, какими он их видел, потому что это было бы неправильно. Маленькое умолчание во имя большой правды.

       Я уже говорил о методе расовой провокации, который Хайнлайн активно применял в более поздних вещах. (Возможно, слово «провокация» звучит слишком резко для уха… ну, можете называть это «расовыми пасхалками», например). Направленный на утверждение толерантности (или на то, чтобы читатель обнаружил свою степень нетолерантности), этот метод содержит один изъян, и, возможно, свидетельствует о серьёзных проблемах в мировоззрении автора. На самом деле подобная провокация не может сработать без определённой подтасовки. Вот в чём она заключается: ни один из «расово-неопределённых» персонажей не обладает культурной идентичностью, точнее, все они показаны представителями усреднённой, выхолощенной «западной» культуры. В противном случае читатель успел бы распознать его национальность/расу по характерным меткам до погружения в образ и отождествления, и тогда провокация не состоялась бы. (Если присмотреться, Хайнлайн Первого и Второго периодов вообще редко наделял персонажей контрастными культурными маркерами – он писал либо о WASP, либо об отдалённом будущем, где все культуры слились в «усреднённую западную». Ближе к концу ювенильного периода он использовал культурные различия для того, чтобы сталкивать между собой «прогрессивную» и «консервативную» культуры, либо для того, чтобы создать комический/сатирический эффект. Но настоящее культурное многообразие – в нынешнем понимании этого термина – появляется в его романах только начиная с 60-х) Таким образом, приходится констатировать, что все «цветные» персонажи Хайнлайна, введённые им в качестве «расовых пасхалок», на самом деле поддельные, это обычные белые с раскрашенными лицами, в чистом виде блэкфейс, как это сейчас называется. И это откровенная ложь во имя большой правды.

       Наиболее отчётливо отражает понимание Хайнлайном расизма история Лоренцо Смайта в «Двойной звезде». Смайт – карикатурно-безобидный бытовой расист, хотя сам он себя таковым не считает.

        «Терпеть не могу марсиан. Почему твари, похожие на пенек в тропическом шлеме, должны иметь те же права, что и нормальные люди? Мне было неприятно видеть, как они выпускают эти свои псевдоподии — будто змеи из нор выползают. И мне не нравилось, что смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы — если, конечно, можно назвать это головой! И я терпеть не могу их запах.

       Нет, вы не думайте, никто не смеет сказать, будто я — расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то — человек! А марсиане... Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счет есть договор; хочешь, не хочешь — подчиняйся»

       Его фобия по отношению к марсианам, как выясняет доктор, имеет чёткое физиологическое происхождение и вылечивается за несколько сеансов гипнотерапии. И это показательный пример. Писатель видел в расизме, в первую очередь, биологическую проблему, а вовсе не социальную.

       Ещё раз повторюсь, Хайнлайн отделял неприятие конкретных людей или, шире, какой-либо культуры или субкультуры от расизма – негативного/пренебрежительного отношения к конкретной расе. Расизм не избирателен, если один чёрный тебе неприятен, а другой нет – то это не расизм. Хайнлайн считал расизм фобией, воспринимал его как чисто психологическое отклонение от нормы и по этой причине ограничивал явление только бытовым расизмом. «Хайнлайн отмечает такие вещи, как порабощение и цветные предрассудки, понимает их и противостоит им, но он не видит, что расизм более многоплановое явление. Хайнлайн не замечает того, что мы сегодня называем системным расизмом» – пишет Фара Мендлесон в своей книге «The Pleasant Profession of Robert A. Heinlein» и чуть ниже добавляет: «Для Хайнлайна “расовые предрассудки” просты: вы либо чувствуете предубеждение по отношению к другим цветам, либо нет. Чего у него нет, так это какого-либо понимания узаконенной дискриминации или роли, которую играет предвзятая и дискриминационная культура».

       Замечу, что слова Фары о том, что «Хайнлайн не замечает того, что мы сегодня называем системным расизмом» – это ещё мягко сказано. Он не просто «не замечал», он, фактически, отрицал его как существенное явление американской жизни.

        «Когда я нанимаю инженера-механика, меня не волнует цвет его кожи, однако меня чертовски волнует уровень его математического мышления, его знание сопромата, схемотехнике, электроснабжении, контрольно-измерительных приборах, и т.д. — и если он не стоит своей зарплаты, я, естественно, не захочу нанимать его только из-за цвета кожи, потому что обязан это сделать. И при этом меня совершенно не волнует, что у него “никогда не было шанса” получить нужную квалификацию.

       И я не уверен, что общество обязано подносить ему такой шанс на блюдечке – и не важно, белый он или чёрный. Для подростка самый простой способ получить хорошее образование – это заиметь богатых родителей. Однако несколько негров и большинство белых, оказавшихся в таком положении, ничерта не делают… У большинства по-настоящему хорошо образованных людей любого цвета кожи никогда не было богатых родителей, они как-то сами со всем справились»

       Итак, Хайнлайн, безусловно, анти-расист, но, похоже, он борется только с бытовым расизмом, считая его не более чем заблуждением, предрассудком или психическим отклонением отдельных людей. Расизмом, как социальным явлением, он пренебрегает. И он начисто игнорирует последствия расизма, поэтому справедливость в его понимании означает равенство возможностей, а не раздачу льгот отдельным группам населения.

       Я постоянно говорю о «борьбе», но вся борьба писателя, по большому счёту, сводится к декларации равенства – ни в одном из своих произведений, кроме упомянутых «Дъявол вершит закон» и «Двойная звезда», он не касается проблем расизма. Да и в этих двух вещах картина мира изображена не с точки зрения тех, кто пострадал от расизма, а с точки зрения тех, кто эти предубеждения испытывает. Последствия расизма в своих произведениях он игнорирует (для человека, живущего во времена сегрегации, у него чертовски избирательная оптика). Вопрос «восстановления исторической справедливости» для него не существует, Хайнлайн озабочен лишь устранением фобий и предвзятого подхода к людям другого цвета кожи. Всё остальное, по его мнению, противоречит принципам свободного мира.

       Избирательность восприятия, односторонний взгляд на расовые проблемы и сдержанность в упоминании этих вопросов Хайнлайном некоторые критики объясняют незримым присутствием Джона Кэмпбелла-младшего. И действительно, весь первый период и большую часть второго Хайнлайн писал свои произведения либо для Кэмпбелла, либо имея его в виду в качестве потенциального покупателя. У Джона Кэмпбелла, безусловно, было своё оригинальное мнение по всем вопросам Жизни, Вселенной и всего такого прочего, но беда в том, что мы не можем их знать достоверно – великий редактор Золотого века непрерывно троллил и провоцировал своих авторов, читателей и случайных собеседников, пытаясь побудить их мыслить непредвзято (возможно, именно поэтому он и сошёлся близко с Хайнлайном, либо Боб позаимствовал эту манеру у Кэмпбелла, подпав под его обаяние). О чём Кэмпбелл думал на самом деле, знает только Джаннетт Нг, назвавшая Джона расистом, фашистом и поклонником рабства. За эти слова ей вручили премию Хьюго, а значит, с ней согласился весь американский фэндом. Я не буду спорить с целым фэндомом, поэтому допускаю, что Хайнлайн мог избегать расовой темы, зная, что в этих вопросах его взгляды могут не совпасть с мнением редактора. Однако эпизод с Арчи Фрэзером и Ройсом Уортингтоном в журнале Кэмпбелла «Unknown» всё же был напечатан без каких-либо тёрок между автором и редактором. Возможно, расизм Кэмпбелла несколько преувеличен… Или он избирательно распространялся только на монголоидную расу, и именно этим объясняется истерика мадам Нг? Кстати, до сих пор мы говорили только о неграх и «афроамериканцах», а ведь это лишь малая часть «небелого» населения планеты. И отношение Хайнлайна к японцам или китайцам заметно менялось на протяжении десятилетий. Эта история достойна отдельной главы, но она уведёт нас далеко в сторону от основной темы.

       Если сдержанность Хайнлайна первого периода можно (со скрипом) приписать влиянию Кэмпбелла, то его осторожность во втором периоде и его «расовые пасхалки», безусловно, объясняет контракт с издательством «Scribner’s» – разумеется, Алиса Далглиш немедленно наложила бы вето на любую попытку коснуться в детских книгах столь болезненных вопросов. Впрочем, это касалось любой публикации, не только в «Scribner’s». Америка 40-х – 50-х годов была просто не готова к спокойным дискуссиям на тему расизма или расовой сегрегации – такие дискуссии неизменно заканчивались поджогами и убийствами. Поэтому Хайнлайн первого и второго периода ограничивался в своих произведениях «расовыми пасхалками» и другими безобидными вещами.

       Но вот наступили 60-е и мир, окружавший писателя, начал стремительно меняться. А вместе с миром начал меняться и сам Хайнлайн. Его крайне упрощённое отношение к расовым проблемам перестало соответствовать тому, что он видел вокруг себя.

       И тут мы немного отвлечёмся от темы расизма и поговорим о таких замечательных достижениях цивилизации, как пропаганда, национальный шовинизм и параноидальная истерия.

       Да, кстати, на популярный в те годы вопрос «А вы бы выдали свою сестру за одного из них?», Хайнлайн отвечал, что все его сёстры уже давно замужем, вопрос закрыт, все свободны, расходимся.