Сегодня исполняется 103 года со дня рождения замечательного писателя Альфреда Бестера, автора романов "Моя цель — звёзды", "Разрушенный человек", "Кто он?", "Тигр! Тигр!", "Крысиные гонки", "Человек без лица" и других веселых и умных произведений.
(На фото — Бестер в 1939 году).
Рассказы и повести Бестера многократно переиздавались и практически все известны читателям, мы же предлагаем вам интервью, которое Альфред Бестер взял в 1973 году у Роберта Хайнлана:
Роберт Хайнлайн
Автором, которому удалось поднять НФ от малопочетного уровня пальповой космической оперы (Голливуд так там и застрял) до оригинальных, чарующих воображение концепций, стал Роберт Энсон Хайнлайн. Едва ли уместно сомневаться, что его последняя на данный момент работа, "Достаточно времени для любви" (Time Enough for Love), опубликованная Putnam, впечатляющий труд охватом в следующих двадцать четыре века, девять планет и несколько сотен рельефных, живых характеров, будет принята так же, как и предыдущие тридцать с небольшим книг: с любопытным сочетанием восторга, преклонения, шока, ненависти и восхищения. Ибо Хайнлайн есть чарующий парадокс, и контрасты его характера выливаются в манеру письма: богатую, но способную вызвать как интерес, так и бешенство. В одном мы можем быть уверены: Хайнлайн (пишется Heinlein, но читается как Hineline, и сам он предпочитает имя Боб, а не Роберт) никого не оставит равнодушным, как в жизни, так и на страницах книг.
Представление ленивого читателя об авторе НФ как о тщедушном, низкорослом задохлике-интеллигенте в очках с роговой оправой, многолетнем подписчике журналов навроде "Проблемы космического симбиоза"(*1), Хайнлайн разбивает в пух и прах. Он высок ростом и крепок, поджарого телосложения: шесть футов, сто семьдесят фунтов. Лейтенант ВМФ в отставке, выпускник Аннаполиса(*2), парень, с которым я никому не советую задираться. Публика также склонна полагать, что автор НФ — хладнокровный логик, эдакий ходячий и говорящий компьютер. А что скажете, встретив бесстрашного офицера, который при всех заслугах неимоверно отзывчив, смел, дружелюбен и чувствителен к потребностям остальных так, что это местами отдает сентиментальностью? Голос у него суховатый, непреклонный. Он остроумен (но утверждает, что шутки у него боцманские), знает, что к чему, и никогда не даст загнать себя в угол. Он последовательный патриот, до такой степени, что некоторые коллеги-интеллектуалы обзывают его фашистом.
Но пускай он сам о себе расскажет, как принято на флоте.
— Родился седьмого июля 1907 года (7-7-07, я суеверен до чертиков) в Батлере, штат Миссури. Семья перебралась в Канзас-Сити, когда мне было четыре. Там я и вырос. Род мой происходит из Германии, в 1756 г. мои предки поселились в графстве Бакс, штат Пенсильвания, но себя я считаю прежде всего ирландцем. Есть в моей крови немного от индейцев чероки и совсем немного — от африканцев.
— У вас была большая семья, Роберт?
— Трое братьев, три сестрички. Я номер третий. У меня не было старшей сестры, так что привилегированная должность судомойки отошла мне. Я учился в Гринвудской начальной школе вместе с Салли Рэнд(*3), затем в Хорас-Манн и колледже Канзас-Сити.
— А как вы очутились в Аннаполисе? Тянуло к морю, как другого моего знакомого канзасца, Рекса Стаута?
— Политический выбор. Наша семья всегда уделяла значительное внимание политике. Два года я угрохал, рассылая резюме и анкеты. Наконец получил приглашение через Джима Рида, соратника Босса Пендергаста(*4). Выбрал Академию, хотя мог оказаться и в Уэст-Пойнте(*5). Рид меня очень уважал, потому что из всех тех, кого он рекомендовал в Академию, я первый ухитрился ее окончить.
Хайнлайн закончил обучение двадцатым в классе из шестисот человек, в 1929 г. Он клянется, что был бы пятым, если б ему не влепили три «черных звезды» по поведению за то, что слишком ухлестывал за девушками. Его определили на авианосец Лексингтон, потом перевели в воздушные войска стрелком истребителя. Ему пришлось выйти в отставку по состоянию здоровья, когда выяснилось, что он болен туберкулезом (*6).
— И как же вы попали в НФ, Роберт?
— В 39-м я начал писать. И всё. Я пропал. Я писал обо всем, что было мне близко. В том числе, конечно, о Флоте и армии. Первый мой фантастический рассказ назывался "Линия жизни" (Lifeline). Я узнал, что в Thrilling Wonder Stories предлагают пятьдесят долларов за лучший рассказ на конкурсе авторов-любителей. Потом обнаружил, что в Astounding платят по центу за слово, а рассказ уже насчитывал семь тысяч слов. Тогда я отправил им эту историю, и они ее купили.
— Ах ты сукин сын! — говорит сквозь зубы интервьюер Publishers Weekly Альфред Бестер. — Я победил на том конкурсе, а ты, оказывается, обставил меня на двадцать баксов!
Он смеется и продолжает:
— Я задал себе вопрос: сколько можно метаться? И занялся НФ. Я никогда больше не работал по найму. И никогда не переделывал работы. Никто меня об этом никогда не просил. Я и не переделываю. До сих пор.
— А как ты работаешь?
— Пишу три или четыре месяца в год. Потом вместе с Джинни(*7) отправляюсь путешествовать. В какой-то момент меня начинает колбасить от отдыха, и я снова сажусь писать.
— С какой скоростью?
— Быстрее всего... так, это трудно объяснить. Когда мы жили в Колорадо, как-то раз выпало много снега. Наш кот — да, я кошатник — попросился погулять. Я открыл дверь, но он туда не пошел. Встал на пороге и принялся мяукать. Он уже видел раньше, что такое снег, и я не мог понять, отчего он кричит. Я открыл все двери в доме. Он не выходил. Джинни посмотрела на него и сказала: «Да он ищет дверь в лето!». Я поднял руку, попросил ее не говорить больше ни слова и сел за работу. За тринадцать дней я написал "Дверь в лето".
— Я начинаю с нескольких персонажей, заставляю их выпутываться изо всяких трудностей, и пока они это делают, история развертывается сама. А потом — глядь! — закончилась. Когда я снова слышу их голоса, они уже обычно вне опасности.
— Роберт, я хотел бы задать очень специфичный вопрос. Тебя часто обвиняют в пропаганде фашизма. В оправдании и симпатиях ястребам войны, ну ты понимаешь...
— Альфи, ты в моих работах хоть раз злодея видел? Я не верю в злых людей. Сами по себе люди не злы. Никто не зол. Пару раз пытался использовать мультяшных злодеев, но забросил. Сквозь все мои работы тянется одна мысль. Я верю в свободу. Я верю, что человек несет полную ответственность за все свои действия. Я в этом плане крайне правый реакционер, о да. Патриотизм — забавное многосложное абстрактное латинское слово, а по-английски оно звучит так: Детей и женщин пропустить первыми! Любая культура, которой суждено было продержаться хоть сколько-то долго, опиралась на этот принцип. Другие подохли. Детей и женщин — первыми! Нет средства сделать всех патриотами. Если принять закон на этот счет, он не поможет. Если вбухать в пропаганду патриотизма миллиарды долларов, они будут потрачены впустую.
Он почти готов расплакаться. Интервьюер Publishers Weekly не в силах лицезреть коллегу на грани слез и меняет тему.
— Забудь, Роберт. Это политики обозвали патриотизм нехорошим словом. Вернемся к НФ. Дай, пожалуйста, определение научной фантастики?
— Хм, это не пророчество, хотя я устану перечислять, что появилось в НФ прежде, чем в физической реальности. Не фэнтези от науки, хотя критики, которые ни хрена не смыслят в науке, склонны упоминать НФ и фэнтези вместе. Я не критикую фэнтези, даже напротив, она мне нравится, и я временами пишу в этом жанре; но фэнтези — это не НФ. Точка.
— Да. Но что же такое НФ?
— НФ — это реалистичная выдумка. Серьезный писатель-фантаст должен начать с ситуации, которая вполне могла бы иметь место в реальном мире, и спросить себя: а что, если?.. Это необходимое условие. Потом следует превратить этот набросок в историю, которой автор мог бы заинтриговать читателя. Тысячи читателей. Иначе его ждет провал, как бы тщательно и логично ни экстраполировал он тенденции настоящего в будущее.
— А почем ты знаешь, что не провалишься?
Он усмехается.
— Надо сперва сбить читателя с размеренного шага, потом подцепить на свой темп, чтобы не сбежал, и пронестись вместе с ним от абзаца к абзацу. В финале пускай играет оркестр!
Интервью взято для Publishers Weekly, 1973.
Перевел с английского К.Сташевски. Печатается по изд. двухтомнику
=========================
Примечания:
*1 Разумеется, издание вымышленное.
*2 Имеется в виду Академия ВМФ США.
*3 Салли Рэнд – Известная в середине XX в. американская актриса и танцовщица., Хорас-Манн – Престижная нью-йоркская школа для одаренных детей.
*4 Томас Пендергаст, по прозвищу Босс, криминальный авторитет и политический лидер Канзаса в 1920-е годы, покровительствовал молодым политикам и военным, среди прочих — Гарри Трумэну, будущему президенту США, который одно время носил презрительное прозвище Пендергастов Сенатор.
*5 Уэст-Пойнт – городок в шт. Нью-Йорк, где находится Военная Академия США. Статус ее несколько выше, чем Аннаполисской Академии ВМФ США. Для поступления в оба этих учебных заведения требуются, помимо безукоризненной успеваемости в учебе и спорте, рекомендации сенатора или его представителя в штате, откуда родом избравший военную карьеру абитуриент.
Это третья прочитанная мною книжка Блюма про цензуру. Ограничусь краткими выписками:
С 1926 года началась планомерная кампания по удушению частного книгоиздательства.
У Госиздата РСФСР была монополия на выпуск учебников и классики.
Попытка частного издательства напечатать что-то из классики оканчивалась цензурным запретом выпуска книги.
Если книгу успевали отпечатать — ее конфисковывали и продавали по линии ГИЗа, без компенсации издателю.
Все типографии находились в ведении ОГИЗа.
Как итог — в 1931 году частные издательства выпустили всего 0,1% названий, а кооперативные — 2,3%.
В резолюции ЦК отмечалось что на книжном рынке в эпоху НЭПа царила нездоровая конкуренция и нездоровый параллелизм и дублирование в издании книг. Поэтому надо регулировать все темпланы и не издавать лишнего. Как итог — сократилось наименование книг:
В 1931 выпущено 51 тыс.
В 1937 — 37 тыс.
В 1930е сохранилось четыре частных издательства:
"Время", "Издательство писателей в Ленинграде", "Academia" и изд-во бр.Грант — причем последнее возникло еще до революции.
Издательству "Время" было позволено существовать по той причине что Ромен Роллан, друг Горького и прогрессивный французский писатель, заключил с Временем договор на издание своего собрания сочинений. За это изд-во перед Кировым хлопотал лично Луначарский. К 1934 закрыли.
"Издательство писателей в Ленинграде" — им пенялось что вместо выпуска лучших работ А.Блока, они зачем-то издают полное собрание сочинений в 12 томах. Закрыто в 1934.
"Academia" — в 1928 Главлит посчитал нужным пока сохранить, потому что она "издает высокую по качеству литературу, в большинстве не издающуюся государственными издательствами". В 1929 форма собственности изменена на "государственное акционерное общество", закрыто в 1937. Протежировал изд-во Каменев.
Начальник ленинградского Главлита в 1930 просил горисполком выделить 23 отдельные квартиры своим сотрудникам, потому что им приходится работать с секретными документами дома после службы. Через пару лет вынос материалов приравнивался к государственной измене, вынос материалов карался уголовным сроком.
Подвергались цензуре и работы самой цензуры. Например руководитель Главлита Садчиков выпустил книжку "Цензура в дни Отечественной войны", это спец.пособие сугубо для областных и республиканских филиалов Главлита — но книжку быстро отозвали и уничтожили.
Численность цензоров.
В 1940 в Ленинграде работало 175 штатных и 27 нештатных цензоров.
В 1900 году в СПБ служило 13 цензоров, всего по Империи их было 77 человек.
В 1939 году общая численность цензоров по стране — 6027 чел., без учета внештатников (+20%), без учета военных цензоров генштаба.
По библиотекам списывали запрещенные книги — и дореволюционные, и советского периода. Инспектор Дахаев в Дагестане сдал в макулатуру списанные книги и присвоил 450 рублей. В Узбекистане за счет сданной макулатуры купили мотоцикл стоимостью 9304 руб. Цена 1 кг макулатуры в зависимости от сортности 2-3 копейки. (ремарочка: в мемуарах букиниста М.Климова есть сюжет как из макулатуры вытащен пригласительный билет на выпускной экзамен Царскосельского лицея — тот самый, на котором Пушкин читал свои стихи Державину. Да много чего там сгинуло, в макулатуре).
Библиоцид:
В 1920 г. все общественные библиотеки переданы в ведение Главполитпросвета, руководила им Крупская. В 1923, 1926 и 1929 прошли чистки библиотек от контрреволюционной литературы. Вот некоторые вредные авторы: Гомер, Данте, Гете, Декарт, Кант, Шопенгауэр, Спенсер, Ницше, Коран, Библия, Достоевский, Гончаров, Лесков, Андреев, Бунин, часть Толстого, и любые книги эмигрантов. Потом решено подойти еще проще: убрать все книги напечатанные в старой орфографии, даже классику, даже материалы отпечатанные в 1918-20е годы советским правительством.
С 1932 самостоятельные чистки библиотек запрещены, теперь можно уничтожать только по спискам Главлита.
(По иронии судьбы именем Крупской назван Дом Культуры в СПб, в котором уже много лет находится один из крупнейший книжных рынков страны).
Пришвин расшифровывал Политпросвет как "политическое просвечивание", рентген эдакий.
Опечатки суровых 1930-х:
Сталин у избивательной урны
великосоветская чернь
под куроводством партии
в целях удушения советской власти
над стадионом шёл мелкий тоскливый вождь
Владимир Ильич начал говорить, сидя за столом, медленно царапая когтями лоб
нарком Алимент Ворошилов
В 1920 году Ленин окотился в Брянских лесах
Не опечатка, а просто из письма октябренка:
"Самым большим желанием у меня было побывать в Мавзолее и увидеть Вас, тов. Сталин"
Вот этого обстоятельства я не знал, и даже как-то хочется найти подкрепление в других источниках:
В годы военного коммунизма конфискации подлежали частные библиотеки, насчитывающие более 500 томов. Ученые и писатели владеющие бОльшим количеством книг должны были доказать необходимость такой библиотеки в силу профессиональной необходимости — если доказывал, владелец получал бумагу от Наркомпроса. Затея сия была сделана по инициативе В.Я.Брюсова между прочим — он стал членом партии большевиков и возглавил Московский библиотечный отдел Наркомпроса.
Как уже отмечалось (см. отзыв о книге "От неолита до Главлита"), советская цензура работала просто по спущенным сверху спискам запрещенных фамилий, никак не вдаваясь в содержание. Описан случай когда в 1944 году изъяты книги всех авторов любой тематики, которым угораздило родиться с именем "Иванов Алексей Иванович" — всего 15 персон, в том числе и медики.
Борьба с периодикой прошлых лет шла проще: уже в 1950х гг было запрещено выдавать газеты и журналы политической тематики, изданные до 1941 года.
Главлит уже в конце 1930х ломал голову: список книг с упоминанием врагов народа составляет 20% книг из общего числа 602 тыс. наименований, изданных за 20 лет Сов.власти. В 1938-39 гг изъято 16 тыс наименований книг (24 млн экз), в 1940 уничтожено 3700 названий (тираж не указан).
В ноябре 1938 года принято решение о частичном изъятии информации из книг. Теперь книги с упоминанием врагов народа не уничтожались целиком, а только вырывались листы с неугодными фамилиями, при этом надо было замарывать ФИО в оглавлении и выходных данных. "Работу надо производить аккуратно, чтобы не портить внешнего вида книги и ее содержания"
"Моя борьба" Гитлера была издана на русском языке в СССР в октябре 1933 года в Ленинграде, тиражом 200 экз, издательство "Ленсоцэкгиз".
Цензура в букинистических магазинах: книги должны иметь отметку цензора о допуске к продаже. Отметка выглядела точно так же как и в выходных данных — буква и несколько цифр, номер цензора допустившего товар в продажу.
Цензурирование приходящих в Россию иностранных книг, газет и журналов введено сумасшедшим Павлом I в 1797 году, но не отменено ни его сыном, ни большевиками. При советах вся поступающая из за рубежа литература проходила через Москву либо Ленинград. Во время войны Ленинград отпал по причине блокады, и цензурный комитет по иностранной прессе был только на московском почтамте. В 1950 году почта просила открыть подобные цензурные комитеты в других городах СССР, но им было отказано. Что запрещалось ввозить: любые эмигрантские издания. Из книг на иностранных языках особо фильтровали философию и религию (40% поступлений), историю (23%). В период НЭПа можно было ввозить книги иностранных эмигрантских издательств, сотрудничавших либо существовавших на деньги советской республики, но с 1927 года их уже не пускали в страну. Тогда же составлен список на дозволенные газеты — по 1 газете от каждой страны. Но и то отдельные номера арестовывались, и набегало их до 15-20% в год.
Организации-получатели иностранной корреспонденции заключали договор с Главлитом на просмотр поступающего материала, и платили по 150 рублей в месяц. (цены 1935 года). Прессу выписывали институты за валюту, но примерно 10% уничтожалось на таможне. Специалистов знающих редкие языки у ОГПУ не было, и некоторые бандероли месяцами лежали на проверке. В 1938 например скопилось около 40 тыс бандеролей на Ленинградском почтамте — не было специалистов по скандинавским языкам.
После запрета старой орфографии из наборных касс удалили старые буквы и заодно твердый знак. За использование старых литер полагалось наказание, поэтому первые лет 10 в советских изданиях использовался апостроф вместо Ъ: пятый с'езд советов, и т.п.
В с/с Чехова 1948-52 гг насчитали примерно 500 купюр.
(несколько публикаций в Уральском следопыте в разделе "Мой друг фантастика")
.
Есть расхожее мнение, что цензура помогает творцам творить под гнётом лучше, сильнее использовать аллегории, выкрутасничать с метафорами.
Еще польза цензуры видится в том что умные мудрые специалисты будут ограничивать людей от пошлости и скабрезности
Примеры из истории показывают что всё это совсем не так. Ретивые исполнители начнут гоняться за фантомами, и стараться назапрещать как можно больше чтоб показать свою важность. В книжке Арлена Блюма кратенько рассказывается история становления цензуры в стране, она просто таки изобилует вопиющими примерами.
1701 — монахам в кельях запрещено иметь чернила и бумаги, писать разрешено только с разрешения начальства монастыря.
В 1721 году введена цензура печатных гравюр, портретов и лубочных листков.
В 1735 году за рукописную копию официальной оды Тредиаковского в честь дня коронации Анны Ионановны, посадили в острог двух священников Костромской губернии — ретивые исполнители просто не поняли латинское слово "императрикс", и на всякий случай арестовали смутьянов.
Павел I в Высочайшем повелении 1797 года предписывал вместо слова врач писать лекарь, вместо граждане — жители и обыватели, вместо отечество — государство, а слово "общество" вообще было запрещено, как и "республика".
С 1830 печатать сочинения можно только с подписью автора, анонимные публикации не допускались к печати.
В 1834 году московский митрополит Филарет жаловался Бенкендорфу на строку из Евгения Онегина
"и стая галок на крестах"
увидев в этом оскорбление святыни.
С 1837 года каждая журнальная статья рассматривалась двумя цензорами. Сверх того устанавливался контролер над цензорами.
За пропущенную крамолу цензора сажали на гауптвахту для разбирательства.
При попытке снять с себя обязанности цензора человеку грозили преследования в дальнейшей жизни.
Порой цензоры не пропускали в газеты заметки, одобренные к печати самим Николаем I.
Екатерина II на досуге писали пьесы под псевдонимом, и уже при Николае I в Симбирском театре запрещены были две ее пьесы — как пошлые и содержащие ругательные слова.
В 1847 Мусин-Пушкин, председатель СПб цензурного комитета, на собрании цензоров предложил им "совсем вывести романы в России, чтобы никто не читал романов".
1853 цензор Елагин не поверил что в Сибири ездят на собачьих упряжках и запретил книгу.
Цензор Ахматов запретил печатание учебника арифметики потому что в одной из задач помещен ряд точек — Ахматов подозревает какой-то умысел составителя.
Про советскую цензуру и так давно и все ясно, любопытны списки запретных тем, которые Главлит (основан в 1922) не пускал в печать. Списки были подекадными (по 10 дней месяца), ежемесячными и ежегодными, как циркуляры. В 1920е запрещалось публиковать статистику о безработных, беспризорниках, сведения о санитарном состоянии тюрем, сведения об экспорте зерна, о самоубийствах на почве голода, сведения о партийном составе уголовных преступников, запрещено раскрывать само существование Главлита, и — sic! — не допускать в печать заметок о ремонте Большого Театра в Москве. Это вообще каким боком??
В 1922 "Конёк-Горбунок" запрещен как порнография.
На с.112-113 цитируется переписка подкомитетов Главлита по поводу запрета двух детских сказок в коих описываются классовые противоречия в пользу буржуазии. Одна сказочка — "Курочка-Ряба", вторая — "Белочка". Судя по тому что про белочку я не помню, ее таки успешно и наглухо запретили?
Диафильм 1941 года "Галоши и мороженое" (по рассказу М.Зощенко) изъять потому что в нём родители занимаются торговлей в присутствии детей.
В монографии Л.Добровольского "Запрещенная книга в России. 1825-1904" (М., 1962) зарегистрировано 248 названий. Плюс 14 названий не позволила включить в список цензура советская.*
Для сравнения: за время существования СССР русских изданий, прошедших официальную цензуру но потом запрещенных, составляет около 5 тыс художественных произведений и десятки тысяч наименований книг общественно-политического характера.
Так как общий культурный уровень цензоров был крайне невысок (приводятся образцы записок с лютыми смысловыми ошибками), и самообразованием цензоры занимались из-под палки (в 1940е главный цензор ругает своих подчиненных за незнание краткого курса ВКП-б), то цензура в СССР работала по простейшему техническому принципу: изымались печатные издания в которых упоминались фамилии репрессированных — в любом контексте, в хвалебном, нейтральном, ругательном или просто в перечислении персонажей через запятую. Изымались даже книги, в выходных данных которых указывались типографии имени репрессированных лиц — например книга отпечатана в типографии имени Бухарина — всё, кранты, изъять. Таким образом счет шел на десятки тысяч брошюр любой разнообразной тематики.
Поэтому смешно и наивно выглядят мечты деятелей культуры о благоприятном воздействии цензуры на творчество — мол, "на оселке цензуры они оттачивали и совершенствовали своё мастерство, прибегая к эзопову языку и другим ухищрениям, цензура помогала воспитывать в читательской среде искусство метафорического чтения".
Ну да, а потом оказывается что корректор — однофамилец Берии, и весь тираж изымается.
В книжке есть немножко и про "Космическую Одиссею" Кларка (и про мировское издание 1970, и про Технику-Молодежи 1984), есть и про переписку Джорджа Оруэлла с редактором журнала "Интернациональная литература" в 1937 году — из главлита пришла справка что Оруэлл троцкист(!) и печатать его нельзя. Этот ярлык троцкиста фигурирует за Оруэллом в секретных циркулярах до 1960х гг.
Радищев про цензуру очень хорошо написал еще в 1790 году:
"Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетные, незрелые разумы, которые собою править не могут. Если же всегда пребудут няньки и опекуны, то ребенок долго ходить будет на помочах и совершенный на возрасте будет каляка. Недоросль будет всегда Митрофанушка, без дядьки не ступит, без опекуна не может править своим наследием. Таковы бывают везде следствия обыкновенной ценсуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее".
===============
*) Список дважды запрещенных книг опубликован в 2000 году в сборнике "Историко-библиографические исследования" вып. 8. СПб, 2000, издание Российской Национальной библиотеки.
Мемуары торговца антикварными книгами XVI-XIX вв.. Бизнесом Климов начал заниматься в середине 1970х, и описывает специфику прошедших сорока лет со всеми их изменениями — как менялось отношение милиции и полиции к книжным продавцам, как вели себя покупатели, как проходили сделки, откуда брались книги в ту или иную эпоху, что происходило с букинистическим рынком вообще и с конкретными продавцами в частности, какова специфика региональных коллекционеров и т.д. и т.п.. Например в краткую андроповскую эпоху цены на весь антиквариат рухнули в десять-двадцать раз, а в начале 1990х книги вообще перестали цениться и почти все книжники (круга общения автора) занялись "вещизмом". В книге нет линейного хронологического повествования, а состоит она из анекдотических ситуаций, забавных и поучительных историй. Всплывают и просто бытовые подробности — например редко где упоминаемое лютое похолодание зимой 1978(?) года, когда москвичи грелись на улицах у стихийных импровизированных костров. Знаком автор был и с главным цензором Советского Союза, со слов которого пересказана история как в "Уральском следопыте" в рисунках к фантастическому рассказу бдительные органы разглядели самолет стелс. Но главное всё-таки — история книг и события вокруг оных, хотя основное увлечение Климова лежит в далеком прошлом и весь двадцатый век он называет "новьем", но все равно интересно. Читается легко и занимательно, как например "Легенды Невского проспекта" Веллера, рекомендую.
облако тэгов
