С непривычки Геродот производит просто сокрушительное впечатление. Более ли менее пообвыкнув со стилем римских историков, готовишься к чему-то очень натуралистичному, с детальным анализом социальной жизни и политических устоев, с отдельными яркими психологическими портретами исключительно в жанре реализма и тд. К Тациту, в общем.

А открыв Геродота, начинаешь бешено ржать и делаешь это всю первую книгу и большую часть второй. Как минимум. Потом уже то ли автор сбавляет тон, то ли я привыкла, но в последующем тексте откровенно смешного меньше, первая же часть в переводе Стратановского местами уделывает Джером-Джерома влёт. Его можно цитировать практически бесконечно. К примеру, укатаечная абсолютно история про "300 спартанцев" (но не тех, которые при Фермопилах, собсно, про Фермопилах их было как минимум 4000, не считая еще всякого окрестного сброда). Так вот, спартанцы воевали с аргосцами, но поскольку всем напрягаться им было лень, они отобрали из каждого войска 300 человек и договорились, что те будут сражаться, а чьи 300 победят, те и выиграли войну. Те подрались, у аргосцев осталось двое, у спартанцев — один человек. "Тогда двое аргосцев, считавшие себя победителями, поспешили в Аргос, а лакедемонянин Офриад снял с павших аргосцев доспехи и отнес их в стан спартанцев, а затем оставался на поле битвы, как бы удерживая свое место [в строю]. На следующий день оба войска прибыли на поле боя узнать об исходе битвы. Сначала победу приписывали себе обе стороны: одни говорили, что у них осталось больше людей в живых, другие же объявляли противников беглецами, [утверждая], что их воин не покинул поля битвы и даже снял доспехи с павших противников. Наконец после долгих споров они вновь бросились в рукопашную схватку. Несмотря на огромные потери с обеих сторон, победителями все же остались лакедемоняне." (1-82). Очаровательные люди, все им мало, как говорится. Все как у русских, непримиримая борьба лени с желанием поскандалить

Или вот, например, персы штурмовали Сарды с неприступными стенами, и никак не могли взять, потому что стены уж больно хороши. Между делом Геродот сообщает нам, что "только в одном этом месте древний царь Сард Мелес не обнес льва, которого ему родила наложница", и через это-то место персы и проникли в город. Ну, действительно, очень логично, если тебе родили льва, все знаю, что надо его "обносить", чтобы стены лучше стояли

Или волшебный город Вавилон, царица которого Нитокрис велела на ночь убирать настил с моста, соединяющего два берега реки, на которой стоит город, "чтобы люди не бродили туда и сюда и не грабили друг друга" (1-186). Видимо, у них национальный спорт такой был в Вавилоне, ходить и грабить друг друга.

В общем, первую книгу можно смело читать как прекрасное юмористическое произведение, и даже история Креза и Кира в ней не выглядит не слишком эпично, зато очень живо.

Вторая книга, посвященная Египту, доставляет чуть меньше: в ней немного людей и поступков, а много географии, истории, фауны и прочих общих сведений, хотя и содержание их, и изложение тоже дивно хорошо. К примеру, особо рекомендую способ ловли крокодилов:

"Ловят же крокодилов различными способами. Я опишу один такой способ, по‑моему, наиболее стоящий упоминания. Насадив на крюк в виде приманки свиной хребет, забрасывают его на середину реки. Охотник же стоит на берегу с живым поросенком и бьет его. Крокодил, привлеченный визгом поросенка, находит хребет и проглатывает его. Охотники же вытаскивают зверя. А когда вытащат на берег, то, прежде всего, залепляют ему глаза грязью. После этого с животным легко справиться, а иначе трудно".

(История, 2-70)

Следующие книги — многочисленные почти до бесконечности описания междоусобиц различных греческих племен и "варваров" с экскурсами в их историю и биографию отдельных личностей. Первое время еще пытаешься следить за ходом событий, но потом сдаешься. В частности, потому что Геродот, начиная повествование о герое А, внезапно вспоминает, что у героя А была мать, а у ней — прадедушка, на несколько страниц углубляется в историю этого прадедушки, а потом возвращается через дедушку, отца и прочих родственников обратно к событиям, в которых участвовал герой А, причем делает это постоянно, не давая читателю ни малейшего продыху. Так что читатель, бедняга, начинает думать, что еще дешево отделался, не пытаясь запомнить все родовые и иные связи в "Махабхарате" или "100 лет одиночества", потому что здесь принцип тот же. А процитировать по этому поводу могу вот что: некий скифский царь отправил одного товарища в учение к эллинам, ну чисто как царь Петр боярских сыновей. Но в отличие от боярских сыновей, скиф вернулся и рассказал царю, что "все эллины, кроме лакедемонян, стараются все узнать и стать мудрыми. Однако только с лакедемонянами можно вести разумную беседу" (4-77). Прекрасный укол для всезнаек, по-моему.

Во второй половине книги герои начинают потихонечку собираться на Персидскую войну, которая, собственно, и является логическим центром всего повествования. Описания сборов и начала похода царя Ксеркса наводит на мысли, что такими темпами первые сражения пройдут уже за пределами сохранившейся части истории, но к счастью, в 8 книге все же начинается всяческая интересная движуха. 300 спартанцев (на этот раз настоящие), Марафон, победа греков, Ксерск, заявляющий "злые вы, уйду я от вас", последующие локальные сражения оставшегося в Греции военачальника Ксеркса.

Здесь уже практически не смешно, но Геродот пишет очень живо, и в Персидской части нет такого обилия имен и названий, чтобы нельзя было в ней разобраться, к тому же ни на что, кроме войны, автор практически не отвлекается, а за ходом ее, как и за хорошо описанным ходом любой войны, следить очень интересно. При этом, несмотря на то, что Геродот выражал не просто позицию греков, а еще и конкретно афинян, нельзя сказать, что в его повествовании начинаешь болеть за ту или иную сторону — слишком ярко он обрисовывает характеры (и негативные черты оных) представителей обеих воюющих сторон. Зато читать это ужасно интересно, и из-за самой истории, и из-за множества мелких "личных" деталей. Вообще, кажется, история в целом, в частности, история войн, идет от частного к общему, и если в Персидской войне у Геродота, как говорят, "народу как людей", то чем дальше в лес, тем менее индивидуализированным становится повествование, и в результате в 20 веке мы имеем "104 механизированный корпус", а не Иванова сотоварищи. Я не говорю, что это хорошо или плохо, но тем интереснее воспринимать Геродота — с этой непривычной его детализацией и именами и биографиями, постоянном превалировании личного над общим. За счет этого, мне кажется, "История" и не воспринимается как привычный слегка занудный исторический труд, а читается скорее как роман — легко, потому что интерес к жизни живых людей всегда куда больше, чем интерес к передвижениям абстрактных единиц по местности. Несмотря на изрядный объем текста, совершенно от него не устала, разве что утомилась держать такую томину одной рукой в метро, а в принципе, с удовольствием почитала бы еще, жаль, что больше нет.

сабж

Прекрасная повесть, очень хорошо подходит и для тотальной неразберихи эпохи советской республики, и для нашего времени, и вообще для всех времен перемен и неустроенности в родном государстве. Вот это удивительное свойство прозы Булгакова: нигде буквально он не теряет не то чтобы чувства юмора, а скорее даже чувства иронии, иногда даже нельзя ткнуть пальцем и сказать, что вот здесь шутка, но общее ощущение ироничности текста остается.

"Записки" — это одновременно и ужас, и смех. Ужас — потому что страшные голодные 20-е годы, еле выживающая интеллигенция, литературные работники, никому, бедные, не нужные и занимающиеся черт-те чем и неизвестно в каких условиях, все неопределенно до такой степени, что неизвестно, когда в следующий раз есть будешь. С другой стороны, герой, как истинно культурный человек, умудрился не утратить волшебное свойство смотреть на ситуацию и себя в ней со стороны. А со стороны оно, действительно, очень комично: и конкретная цепь людей и событий, и роль бедного героя, который сам толком не понимает, как же его так занесло в этот балаган, но уже и отчаялся что-то понять.

Несмотря на отрывочность и несвязность отдельных эпизодов все равно, с одной стороны, все кристально ясно, а с другой — изумительно написано, как Булгаков вообще, впрочем.

Неожиданно получила от этой милейшей пасторали на тему любви, соревнований певцов и выпаса коз и коров бездну удовольствия. Понятно, что в данном случае это заслуга и переводчика в том числе, но все-таки есть у Вергилия нечто очень легкое и изящное. Что и делает привлекательной такую, в общем-то, занудную и бессодержательную тему. Его физически приятно читать, как процесс. И конкретные решения как раз не оказываются ни скучными, ни банальными: в "Буколиках" почти нет пресловутых общих мест, а есть конкретные герои, их конкретные несчастные возлюбленные и даже конкретные козы. Из-за чего получается живо и как-то по-настоящему, хотя какие в наше время козы и пастухи. Хотя подозреваю, что таким идиллическими они и во времена Вергилия не были.

В целом я не фанат античной поэзии и нахожу их размеры скорее утомительными, чем привлекательными, но у Вергилия как-то странно получается сделать текст легким и изящным. Даже пресловутое "Снова с высоких небес" в контексте не так ужасно эпично, как кажется, хотя, конечно, понятно, почему оно производило на средневековых христиан такое впечатление: есть, где найти сравнения. Собственно, и я взялась за "Буколики" первым делом затем, чтобы понять, почему же именно Вергилий оказался героем "Божественной комедии". А неожиданно для себя вместо эпичных стихов открыла очаровательные небольшие стихи, милые и при этом местами очень ехидные. Внезапно сильно понравилось.

Мило, легко, местами забавно, но не впечатлило так, как ожидалось. Сюжет очень похож на прекраснейшую "Сенсацию" Во, только хуже только "Сенсация" — это комический роман, а "Наш человек" — нет. В остальном подход все тот же самый: ничего не подозревающий невинный торговец пылесосами средних лет внезапно обнаруживает, что он практически силком стал работать на английскую разведку на Кубе. Точнее даже не так: что он *является* английской разведкой на Кубе.

Вот что бывает с тихими, неактивными людьми, неспособными сопротивляться чужой воле и обстоятельствам: неожиданно для себя они могут оказаться военными корреспондентами в Африке или резидентами в Гаване. Впрочем, некоторая выдумка и полное несоблюдение правил (в связи с их полным незнанием) отлично их спасают. И там, где из профессионалов давно бы сделали козлов отпущения, они выходят сухими из воды.

Так и наш герой, мистер с непроизносимой фамилией. Он так быстро смиряется с новой ролью резидента именно потому, что не может толком поверить в ее серьезность, кажется. А поскольку за эту работу платят деньги, причем неплохие, а проверить толком никто не может, герой и пускается во все тяжкие, выдумывая себе агентов с биографиями, страшные военные тайны и прочее.

Собственно, на этом и построен весь сюжет, и очень жаль, что роман не комический — в достоверность описанного все равно веры ни на грош, но так хоть смешно бы было. Хотя, конечно, местами смешно, но не так часто, как хотелось бы, зато местами суровая реальность берет свое, и это как-то обескураживает.

В целом — приятное развлекательное чтиво, но не могу сказать, чтобы меня особо впечатлило и захотелось почитать у автора что-то еще. А ведь вроде бы говорят, что это лучший роман у Грина. В общем, хорошая книга, чтобы провести с ней время, довольно интересная и не требует ни малейшего напряжения, но когда закончилась, тоже как-то не жалеешь.

Мой хороший знакомый тут озвучил прекрасную и очень точную мысль о том, что эмигранты остаются навсегда жить в том времени, из которого они уехали. К нашим пост-советским "диссидентам" рванувшим, как только поднялся железный занавес, в начале 90х, в Израиль, Америку и Германию (обычно в этой последовательности) это применимо вполне. Кого бы ты ни читал, хоть Довлатова, хоть Вайль-и-Гениса, хоть Улицкую — от всех произведениях, посвященных жизни этих эмигрантов, веет такой отчаянной, концентрированной совдепией, которую оставшиеся и в глаза не видели.

Юрьев из той же группы товарищей и пишет о том же, хотя и несколько иначе. Его сложно охарактеризовать: это такой текст, который распадается буквально на глазах и выпадает из пальцев, некие разрозненные куски, обрывки, иногда повторяющиеся персонажи и характеристики. По форме это, конечно, классический поток сознания — но очень уж своеобразного сознания, хотя по-своему и типичного. Герой хорошо образован, но это едва заметно по случайно оброненным не фразам даже, а ассоциациям и цитатам. У него же, кстати, в тексте, прекрасный пассаж про русских, под каждым словом из которого я готова подписаться. Где говорится, в частности, что русская устная речь в принципе непереводима, потому что русские общаются друг с другом с помощью непонятных постороннему "устных иероглифов, не имеющих никакого видимого назначения — смешных случаев из своей и чужой жизни, литературных цитат, поговорок, прибауток, песенок и словечек". Именно из этих элементов и состоит роман. Не ищите в нем связной письменной речи и связного же и логичного повествования — его там нет, и быть не должно. Зато в романе множество: непроизносимых еврейско-немецких топонимов (Юденшлюхт!), фрейдистских воспоминаний детства, заграничных родственников, непонятных знакомых с незапоминающимися именами, деталей быта, непонятно зачем туда налепленных, жутких и смешных отсылок к "опыту страшных лет", цитат, гоголевских фамилий, доведенной до абсурда простой уличной речи, идиотских способов получения иностранных грантов на идиотские исследования (по опыту общения с людьми из соответствующей среды: кажется, это-то и есть самое достоверное). По сюжету, герой, переодетый женщиной, какое-то время тусуется то ли в Германии, то ли в Чехии, проедая дурацкий грант, под который и не собирался ничего делать, с кратковременными экскурсами в Америку и в Питер, и в итоге получает второй, на таких же дурацких безумных условиях. Хотя сюжет, конечно, не особо важен, интерес к этому роману может быть обусловлен исключительно любовью к соответствующему стилю изложения и совокупности тем. Пожалуй, наиболее корректная ассоциация — коллажи, какие висят во всех музеях современного искусства, куда понапихано множество "примет эпохи", в основном испорченных или просто ржавых, от банок кока-колы до презервативов. Кто считает это стоящим искусством — тому может понравиться текст. Я же, увы, не в состоянии ни воспринимать такие вещи — мне и стиль изложения претит с его бесконечной мелочностью, и тема эмигрантской интеллигенции противна (противнее только 90-е в России с бандитами и ларьками), и зачем все это, я не могу взять в толк. А Голем и война стариков и детей, собственно, очень мимо проходили, что жаль.