сабж

950 страниц в романе ничего не происходило. На последних 50 из кустов выпал какой-то совершенно немыслимый рояль, даже два, все вроде заверте... — а нет, в итоге осталось почти как было. Вот вкратце содержание.

Неимоверно унылый город Брежнев, он же Набережные Челны, начало 1980х (Андропов умирает как раз под конец романа). Новые районы, захваченный жуткой дворовой шпаной, а также завод КАМАЗ, и больше ничего. Декорации кажутся вполне достоверными, и кто жил в то время, радостно пишет, что да, вот так все и было, именно это по телевизору показывали и вообще. И салат в моем детстве тоже "зимним" называли, а не оливье. Но чем дальше, тем больше складывается впечатление, что декорации именно что декорации, и вообще весь роман, от декораций до героев — какая-то экстраполяция "Мы" Замятина на поздне-советский период. Картонные жители в картонных декорациях.

Поясню: ничего и никто в романе не выходит за рамки своей "роли" и "функции". Основных репортеров несколько, и каждый из них — это такой среднестатистический советский типаж, очень уныловатый. Вот мальчик-школьник, он по сути неплохой, но такая же шпана, как все. У него нет никаких интересов или качеств, которые бы выходили за рамки того, что ему положено по сюжету, а именно — быть среднестатистическим представителем малолетней шпаны. Вот его отец, средней руки начальник на заводе. У него все время то план горит, то смежники что-то срывают, то еще какие-нибудь детали производственного романа происходят, которые автор вываливает на нас в таком изобилии, будто ему построчно платят. Отец — образцовая функция "среднего советского начальника", тоже ничем решительно за рамки своей среднести не выходящего. Вот мама мальчика — такая же средняя советская тетка, которая занимается преимущественно готовкой и какой-то не очень внятной работой, и все заботы ее и интересы вертятся вокруг планирования меню. Да, люди это делали, и в СССР с этим было посложнее, чем сейчас. Но не до такой степени, чтобы у этих людей *вообще* ничего другого в жизни не было. А у этих нет — не только у семьи мальчика, ни у кого из героев. Они все картонные, вместо подробного расписывания на много страниц, как проходит их быт, автор мог бы ограничиться словами "представьте себе самого среднестатистического шпаненка позднесоветского периода". Мы все таких много видали, люди старше 30, не надо так длинно объяснять.

Декорации, в которых герои живут, такие же супер средние и невзрачные. Какая-то школа, какой-то новый микрорайон со странной застройкой.

Хотелось бы сказать что-то еще, но на этом, собственно, и все. 95% романного времени не происходит совершенно ничего. Повествование перескакивает от одного героя к другому, рассказывая, как эти очень скучные и неживые люди живут свою очень скучную и неживую жизнь. Надо признать, что язык у автора подвешен хорошо, и читать его легко — но это еще не повод читать такой объем решительно ни о чем. А в романе как был до последних страниц ну совсем ничего не происходит, что тянуло бы на звание сюжета. И это как-то обидно и непонятно. Это не интересная жизнь удивительных людей, которая сама по себе может заменить сюжет — нет, нам будут долго рассказывать, как мальчик в очереди за продуктами стоял (мы все стояли, чего там). Зачем все это написано, мне решительно непонятно. Понастальгировать? Да какая тут ностальгия среди этой невыносимой унылости и серости жизни. Чего с избытком хватает в тексте, так это разлитой по нему безнадежности. Никому из этих бедных сереньких героев не вырваться из этого ограниченного и страшно бессмысленного мира, в котором все силы уходят в борьбе с другими такими же за бытовые мелочи. Красивые советские лозунги давно истрепались, но их еще таскают по привычке, а ничего взамен не появилась — только эта огромная пустота, которая так отлично вписывается в декорации нового неблагоустроенного района при заводе.

В конце начинается какое-то подобие действия, но настолько внезапно, бестолково и нелогично даже применительно к этим героям-функциям, что совсем непонятно, зачем это было нужно. Тем более что в итоге в жизни героев ничего-то особо и не меняется. Нет из этого серого мирка никакого выхода.

Это не Цинциннат сидит в тюрьме и ее стены рушатся. Тюрьма есть, только стены не рушатся, и нет никакого Цинцинната, а есть остальные городские жители, которые живут как жили все там же, и знать не знают ничего другого. И не узнают.

Итак, я прочитала целиком свою первую книгу Хайдеггера, не сошла с ума и даже что-то поняла (или мне так показалось). Специально выбрала эту, во-1, она маленькая, во-2, Ницше я люблю и перечитываю уже лет 25. Так что с одной стороны, понимаю его отлично (как мне кажется), а с другой стороны, мне интересен взгляд Х. на него как профессионального философа, а не рандомного юзера, который ищет указаний, как ему жить жизнь.

Неожиданно открыла много нового именно в плане понимания Ницше. Х. оперирует в большом объеме цитатами из "Воли к власти" (про которую он с самого начала пишет, что Ницше такой книги не писал, и вообще это неловкая компиляция разных набросков и черновиков Ницше, характер отбора которых местами произвольный и случайный). Но за счет этого добавления к основному корпусу сочинений Ницше, который я знаю, получается стройная и более целостная картина философии Ницше. Мне, признаюсь, раньше не приходило особо в голову искать связь между концептами смерти бога, сверхчеловека и воли к власти — а Х. именно ее показывает и объясняет отлично.

Х. с самого начала книги заходит с козырей, объявляя первой темой значение фразы "Бог умер". Как сейчас помню экзамен по философии в универе, на котором, когда я сказала, кто мой любимый философ, меня спросили, "почему эта фраза произвела эффект разорвавшей бомбы" (спойлер: она не производила. Не при живом Ницше, по крайней мере).

В изложении Х. концепт выглядит гораздо менее эпатажным и гораздо более логичным: "У Ницше, в его мысли, слова "Бог" и "христианский Бог" служат для обозначения сверхчувственного мира вообще. Бог — наименование сферы идей, идеалов". "Слова "Бог мертв" означают: сверхчувственный мир лишился своей действенной силы".

Практически это значит, конечно, коренной перелом в истории философии как науке о понимании мира и отношении к миру вообще, но он именно что слишком коренной, чтобы, с одной стороны, произойти внезапно, а с другой стороны, кого-то шокировать. Возможно, Ницше слегка приблизил этот перелом, или по крайней мере — он его первым осознал и *назвал*. Но если мы сейчас задумаемся над тем, что принципиально отличает нас с вами как средних буржуа от средних же буржуа середины 19 века — то вот это оно:

"Авторитет Бога, авторитет церкви с ее учительной миссией исчезает, на его место заступает авторитет совести, авторитет рвущегося сюда же разума <...> Бегство от мира в сферу сверхчувственного заменяется историческим прогрессом. Потусторонняя цель вечного блаженства преобразуется в земное счастье для большинства".

В целом, конечно, людям все еще свойственно бежать от мира в разные стороны, но вряд ли кто-то сможет отрицать, что прогресс пришел на место религии как некоего общепринятого базиса. И это уже ни для кого не драма — потому что прошло 150 лет. Тогда этот слом, безусловно, был драмой — которую, возможно, так четко осознал только один Ницше. И проблема была в том, что старые ценности, существовавшие условные 2000 лет до этого, отмирали, а новые еще сложно было разглядеть. Это и явилось причиной ницшевского концепта нигилизма, который опять же отлично объясняет Х. через все тот же исторический процесс:

"Нигилизм есть тот исторический процесс, в ходе которого "сверхчувственное" в его господствующей высоте становится шатким и ничтожным, так что само сущее теряет свои ценность и смысл".

И проблема не в том, что Бог умер, а в том, что если мы измеряли ценность всего вообще, включая нас самих, основываясь на религии, то с утратой системы оценки возникают и сомнения в этой ценности, в ценности себя особенно (вот где настоящая драма на историческом уровне).

"Нигилизм как психологическое состояние наступает, когда во всем происходящем и за всем происходящим предполагают целость, систематизацию, даже организацию <...> В глубине души человек утратил веру в свою ценность, когда через него не действует бесконечно ценное Целое: т.е. он измыслил такое целое, чтобы уметь верить в свою ценность". Вот это очень Ницшевская мысль, хотя Ницше изложил бы ее красивее. Но в этом точно суть половины философии Ницше.

А вот это интересная особенность мышления, которая даже глубже религии. Можно не быть религиозным и верующим, но интернет и знакомые все равно полны идеями про "твой собственный путь", "замысел вселенной на тебя" и прочей метафизической чушью, которая позволяет как-то справляться со всем тем рандомным дерьмом, которое происходит.

"Предусловием для нигилизма тем самым оказывается то, что мы ищем "смысл" "во всем происходящем", т.е. в сущем в целом". "Таким образом, заключает Ницше, человек вынужден вывести такую целостность и единство сущего, "чтобы иметь возможность верить в свою ценность".

"Нигилизм — не только процесс обесценки верховных ценностей, не есть он и просто изъятие ценностей. Уже вкладывание этих ценностей в мир есть нигилизм".

Это была простая часть. Дальше сложнее, потому что воля к власти, с одной стороны, мне кажется более сложной идеей, а с другой — гораздо более жесткой. Ее психологически непросто принять, хотя если задумываться в *историческом* смысле, все кажется более понятным. Возможно, в других эпохах воля к власти была выражена в людях не меньше — но ее заслоняли другие приоритеты и система ценностей. И только сейчас, с уходом от династий, широкими возможностями сделать карьеру "из грязи в князи", воля к власти может по-настоящему развернуться в людях и достичь своего максимума. Я понимаю, что это обаналивание идей Ницше, но почему-то только на чтении Х. меня озарило такое простое бытовое приложение.

"Власть вечно находится на пути к самой себе, однако она на пути не как какая-то наличествующая воля для себя, стремящаяся достигнуть власти. Власть уполномочивает себя на властвование над очередной ступенью власти не ради такой ступени, но исключительно ради того, чтобы властвовать сама над собой во всей безусловности своего существа".

Наша эпоха (весь 20 век и дальше) — это эпоха воли к власти, когда в буквальном смысле слова власть получают те, кто очень сильно, больше всего на свете хочет ее получить, а не те, кто ее, например, унаследовал. И если это не новая "таблица ценностей" нашего времени, тогда я просто не знаю, что. И в таком изложении это еще более жутенько, учитывая, что "воля к власти" была изобретена Ницше, когда мир был еще совсем другим.

"Само сущее в таком случае нуждается в каком-то новом истолковании, чтобы его принципиальные черты получили определение, делающее его "пригодным случить в качестве "принципа" составления новой таблицы ценностей <...> В качестве основополагающей черты сущего Ницше продумывает и учреждает то, что он называет "волей к власти" <...> Эта рубрика "воля к власти", после Ницше ставшая расхожей в своих разных смыслах, содержит в себе для Ницше истолкование существа власти. Всякая власть есть власть лишь постольку и до тех пор, пока она больше — власть, т.е. возрастание власти" <...> Коль скоро власть останавливается на какой-то ступени власти, она уже становится немощной властью".

Почему именно такую волю надо ставить во главу угла? Это вам не мудрец Заратустра выходит на сцену, мудрец Заратустра сбежал бы от этих людей обратно в свои горы. Но это звучит правильно, хоть и печально. Х. вполне успешно объясняет насчет сочетания воли с какими-то еще ценностями:

"Воля, волящая "хорошего человека" и его идеалы, есть воля к власти этих идеалов и тем самым воля к бессилию человека".

Понятно, что волю к власти надо понимать максимально широко, не только над другими, но и над собой в первую очередь (и тут может найтись место Заратустре). Х. интересно про это пишет, но я не берусь объяснить.

Все вышеизложенное было примерно первой третью книги. Дальше Х. переходит на сравнение философии Ницше и Декарта, точнее, на выискивание у Ницше связи с Декартом. " Ницше возводит ego cogito к ego volo и истольковывает velle как воление в смысле воли к власти, которую Ницше мыслит как основную черту сущего". Хайдеггер отмечает, что Ницше не видит бытийно-исторической связи своей позиции с позицией Декарта, и при этом проводит длинный сравнительный разбор метафизики Декарта и метафизики Ницше, чтобы показать наличие сходства. Признаюсь, я ничего не знаю о философии Декарта, кроме фразы "мыслю, следовательно, существую", так что мне было не оценить его доказательства, да и понять сложно.

Первая половина книги, если вы знаете Ницше, на удивление легка и понятна. Но чем ближе к концу, тем больше становится самого Х. и тем меньше остается Ницше. Х. я как не понимала, так и не понимаю, увы. Возможно, мне тоже нужен какой-то пересказ, типа "от Чумы-дель-Торт" Но я старалась

Ну и напоследок — чистый Хайдеггер без примеси Ницшевской простоты, если вы вдруг думаете, что бы такое запостить на стену в контакте

"Бытие — надежнейшее, никогда не беспокоящее нас поводом к сомнению. Есть ли то или иное сущее или нет его, мы временами сомневаемся; таким ли образом есть это и то сущее или иным, задумываемся мы часто. Бытие, без которого мы сущее не можем ни с какой стороны даже поставить под сомнение, предлагает надежность, чья степень надежности ни в каком направлении не дает себя превысить". (Если переводить на человеческий язык, как я это понимаю, то вкратце можно сомневаться в различных аспектах мироздания, но здоровые люди всерьез не способны сомневаться в собственном существовании).

Я очень люблю Гессе, но этот сборник рассказов — просто образцовое не о чем. У него есть прекрасные сильные вещи и есть более слабые. Так вот, в сборник выбрали прямо ну самые слабые. Я понимаю, что идея была, возможно, сделать подборку рассказов, которые раньше преимущественно не издавались на русском. И не зря не издавались, как выяснилось.

Рассказы формально о любви, но в основном, очень в духе Гессе — о всяких юношеских мечтаниях и томлениях, которые не имеют никакого отношения ко "внешнему сюжету жизни", заставляют повздыхать в определенном возрасте, а потом с нежностью вспоминать это как один из эпизодов "счастливой юности". Все очень мило, очень камерно, анонимный сельский пейзаж, почти анонимная череда юношей из рассказа в рассказ, которые в кого-то там слегка влюбляются. Слегка томятся, попутно гуляя по полям и наблюдая сельскую идиллию, может, кого-то разок поцелуют — вот и все. Никаких дальнейших событий, в большинстве рассказов никакого сюжета вообще нет.

Понятно, что каждый при желании навспоминает из юности таких моментов, когда он был кем-то увлечен... ну и ничего потом не было. Но вот целый сборник таких рассказов читать устаешь.

Мне нравится, как пишет Гессе вообще, и один-два пустой текст я вполне готова простить, но не в подобной дозировке. Все-таки ждешь каких-то более глубоких психологических драм от него, если внешнего сюжета от него не стоит ждать, понятно. В общем, если хочется совершенно милого, успокоительного и при этом качественного чтения — сборник пойдет, если перемежать его с чем-то другим. Но если его не читать, совершенно ничего не потеряешь.

сабж

Никак не могу привыкнуть к циклу про Тиффани — вроде был он должен быть такой же милый, как и про ведьм, но меня не покидает ощущение, что это не юмор для взрослых (правда смешной, хотя иногда и на грани фола, особенно Страже), а такой young adult, слегка воспитательный. Здесь больше морали, которая прикрывается юмором, чем реального юмора. Не скажу, что то мораль какая-то плохая, напротив, Пратчетт редкий автор, который настолько качественно прячет свою мораль под сюжет, что она почти не вызывает сопротивления. Но все же Тиффани — это что-то очень подростковое. И романтика эта вся детская ("Оля пишет Коле", переписка с мальчиком из замка, который уже не помню, в каком романе появился, но тут нам представлен как данность). И заигрывания Тиффани с Зимовеем, которые видят все, кроме нее самой, тоже не то чтобы раздражают, но не вызывают интереса.

Вообще лучшая часть романа — про старую ведьму, в услужении которой была Тиффани, ее "рабочие инструменты" и про Анаграмму. Вот это — правда взросление, а не всякие там сопли, заигрывания и айсберги с портретами. Про взаимоотношения молодых ведьм, то, как они осваивают свое ремесло, как распределяют "места" в группе — самое занятное и жизненное.

Но все равно основной цикл про Ведьм был лучше и сильнее.

Очень странный и бестолковый роман. Я купилась на то, что главная героиня — Мария Кюри, думала, этот роман будет так же хорош в качестве беллетризированного сочинения по истории, как и роман про Струэзе ("Визит лейб-медика" называется, про то, как все люди делятся на четыре части). Но ничего подобного — скорее "Книга о Бланш и Мари" — это такие очень странные и бессвязные фантазии автора на тему Кюри. От ее истории там осталось несколько фактов, и то преподнесенных так вычурно и с таким переигрыванием, что совершенно непонятно, как эта кучка неадекватных истериков умудрялась совершать великие открытия в физике.

Если примерять на кино, то "Книга о Бланш и Мари" — это как если бы историю Кюри снимал Феллини. Много всякого треша, какие-то мерзковатые подробности ее романа Ланжевеном, еще более неприятные и, главное, особо не относящиеся к делу подробности про больницу Сальпетриер.

В целом Энквист пытается сконструировать какую-то историю об отношениях Марии Кюри и Бланш Витман, которых, очевидно, никогда не было, используя мелкие факты и пытаясь растянуть их, чтобы хватило на сюжет. Но фактов недостаточно, ну да, была такая Бланш Витман, лечилась в Сальпетриер в Париже от истерии, потом работала в ассистенткой в научной лаборатории (не у Кюри), в результате радиационного поражения ей ампутиоровали, кажется, руки. Из всего этого полагать, что между ней и Кюри были какие-то особые отношения, достойные написания романа именно о них двоих, в общем-то, не приходится. И поэтому обширные лакуны в сюжете (должно же что-то происходить) Энквист заполняет экскурсами в прошлое обеих героинь, а обширные лакуны в логике повествования — невнятными периодами типа потока сознания. Такими, знаете, какие любят использовать многие современные авторы, чтобы показать какие-то особые эмоции там, где им недостает смысла и мастерства передать эти эмоции через нормальную речь.

Весь роман вымученный до такой степени, что даже сочинения среднестатистических троечников на тему: "О чем думал Болконский, глядя на дуб" не бывают настолько вымученными. Совершенно бессмысленный перевод бумаги и времени.