9. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики»Анджея Невядовского размещена персоналия Антония Слонимского/Słonimski Antoni (1895 -- 1976) – поэта, прозаика, эссеиста, драматурга. Здесь же, в подрубрике «Пожелтевшие страницы», напечатан отрывок из романа Антония Слонимского «Два конца света» (Antoni Słonimski “Dwa końce świata”. Wydawnictwo J. Przeworskiego, Warszawa, 1937). Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
10. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится продолжение описания 1983 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 1822 наименования.
11. В рубрике рецензий Мацей Паровский/Maciej Parowski советует читателям журнала прочитать знаменитый «Скотный двор» английского писателя Джорджа Оруэлла (George Orwell “Folwark zwierzęcy”. Tłumaczył Bartołomiej Zborski. Poslowie: Waclaw Sadkowski. Wydawnictwa “Alfa”, Warszawa, 1988); «Парадоксальность произведения Оруэлла состоит в том, что при всей его мрачной убедительности, при фатализме автора и отсутствии у него иллюзий, оно многие годы придавало миллионам людей больше силы и отваги для борьбы за свободу и правду, чем десятки превосходных книг, рисующих красочные, но фальшивые миражи»; а Збигнев Дворак/T.Zbigniew Dworak знакомит читателей с новой прекрасно иллюстрированной и замечательно изданной научно-популярной книгой по астрономии -- это книга словацких авторов Эдуарда Питтиха и Душана Калманчока «Небо на ладони» (Eduard Pittich, Dušan Kalmančok “Niebo na dłoni”. Ze słowackiego przełożył Jerzy M. Kreiner. Vydatelstvo Obzor, Bratislava; PW “Wiedza Powszechna”, 1988).
12. В рубрике «Nauka i SF» Мацей Иловецкий/Maciej Ilowiecki в статье «Projekt GENOM/Проект ГЕНОМ» подробно описывает предысторию и историю исследования генетической карты человека.
13. В рубрике «Кино и фантастика» в рецензии под названием «Trochę śmieszy, troche straszy/Немного смешит, немного пугает»Дорота Малиновская/Dorota Malinowska советует читателям журнала посмотреть фильм американского режиссера Франка Оза «Little Shop of Horrors», вышедший на экраны польских кинотеатров под названием «Sklepik z horrorami/Магазинчик с ужасами».
14. В рубрике «Поэзия и фантастика» напечатаны пять стихотворений краковского поэта Станислава Франчака/Stanisław Franczak.
15. Продолжается публикация комикса «Larkis. Pierwsza śmierć/Ларкис. Первая смерть». Сценарий Яцека Родека/Jacek Rodek и Виктора Жвикевича/Wiktor Żwikiewicz; художник А. НОВОВЕЙСКИЙ/A.O. Nowowiejski. В номере напечатан третий эпизод.
8. В рубрике «Парад издателей» размещено интервью, которое во время «Полкон’88» взяла у основателя и издателя знаменитого журнала «Lokus» Чарльза Брауна/Charles Brown Дорота Малиновская/Dorota Malinowska.
ЛЮБИТЕЛЬСКИЙ ЖУРНАЛ ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛОВ
(Amatorskie pismo dla zawodowców)
Дорота Малиновская: Для начала расскажите немного о «Локусе». Почему вы стали издавать журнал для издателей НФ?
Чарльз Браун: Это началось в 1968 году. Не было никакой конкретной причины или, иначе говоря, было много разных причин. Даже трудно это сказать. «Локус»… Я хотел быть связанным с научной фантастикой, хотел писать, но мне нужно было что-то, что меня мобилизовало бы. Я подумал, что если стану издавать журнал, то это будет самое то. Были и другие причины. Мой приятель, который занимался чем-то подобным, погиб в автокатастрофе. А кроме того я подумал, что это очень легкий способ добычи дармовых книжек. Я всегда тратил кучу денег на книжки НФ, а тут издатели будут присылать мне их даром, лишь затем, чтобы я о них писал!
Дорота Малиновская: Кто придумал название журналу?
Чарльз Браун: Я.
Дорота Малиновская: Почему вы именно так его назвали?
Чарльз Браун: В математике “локус” – это геометрические точки в месте соединения площадей. (Так в тексте. На самом деле в математике “локус” – это геометрическое место точек. Это “фигура речи, употребляемая для определения геометрической фигуры, как множества точек, обладающих некоторым общим свойством. Например, окружность – это геометрическое место точек, равноудаленных от центра”. Иносказательно “локус” – это центральная позиция, ключевая точка. W.). Мне казалось важным обозначить, что мой журнал – это как бы то место, где те, что пишут и издают фантастику, встречаются с теми, кто ее читает. Фэндом очень живо отреагировал на журнал. Я стал получать множество писем. И таким образом узнавать о том, что где делается.
Дорота Малиновская: Какую технику вы используете при издании?
Чарльз Браун: «Локус» набирается на компьютере. Точнее на четырех компьютерах IBM. Мы используем издательскую программу Pagemaker, которая позволяет видеть страницы журнала на экране компьютера такими, какими они будут напечатаны. Только фотографии вставляются позже. Само печатание производится офсетным методом, очень быстрым. Печатание «Локуса» весьма затратное в финансовом отношение занятие, значительно более затратное, чем в случае других посвященных НФ журналов, издаваемых в Америке. Множество фотографий, цвет и т.д. В каждом номере около 16 000 слов.
Дорота Малиновская: У вас ведь наверняка есть конкуренты. Расскажите о них.
Чарльз Браун: Ну вот, например, «Science Fiction Chronicles». Этот журнал начал издаваться восемь лет назад и занимается он примерно тем же, что и «Локус». Но это журнал значительно меньшего масштаба. Впрочем, мне грех жаловаться, рынок НФ расширяется и безусловно требует также большего количества подобных журналов. Но я думаю, что «Локус» лучше всех.
Дорота Малиновская: Как выглядит американская система издания и распространения книг?
Чарльз Браун: В США книги распространяются двумя каналами: по непосредственным заказам и через независимых дистрибьюторов. В первом случае книжные магазины заказывают книги непосредственно у издателей. Но лишь большие книжные магазины могут себе это позволить, потому что из-за высокой стоимости пересылки издатели не в состоянии высылать отпечатанные книги мелкими партиями. Поэтому большинство магазинов и других пунктов продажи книг – тех же киосков на железнодорожных и автобусных вокзалах, в продовольственных и других магазинах и т.д. – получает книги из рук независимых дистрибьюторов. Их в США около четырех сотен. Именно их представители выкупают в Штатах основную часть тиражей книг в бумажной обложке (paperback). То есть это они – главные покупатели книг. И реклама новых книг рассчитывается на то, чтобы заинтересовать не индивидуальных читателей, а именно этих вот покупателей. Они платят издателю половину цены проданных экземпляров. А с нераспроданных срывают обложки и возвращают их издателю. Так делается потому, что дороже было бы книги отослать, чем, например, допечатать. Большинство независимых дистрибьюторов продают в настоящее время около 40-50 % доставшихся им книг. А авторам платят в зависимости от количества именно проданных экземпляров, а не от количества напечатанных или даже направленных дистрибьюторам.
Дорота Малиновская: Такая система распространения книг оказывает влияние на коммерциализацию литературы?
Чарльз Браун: Да, оказывает. Большинство издаваемых книг – коммерческая литература. Главной проблемой в США является то, что «сайенс фикшен» настолько популярна, что может продаваться, будучи изданной большими тиражами. Но стоит писателю несколько усложнить основную идею книги, отклониться от избитой схемы, круг ее читателей значительно сузится. Массовый читатель читает только простые книжки. В настоящее время в США лучше всех прочих продаются книги цикла «Star Trek». Их покупают миллионы зрителей телефильмов этого цикла. Большая группа читателей, прежде всего молодых, интересуется книгами-играми, книгами по компьютерной игре «Dungeons and Dragons», по ролевым играм. Для чтения этих книг от читателей не требуется никакой литературной подготовки. Но с SF, ведь, как и с любым другим жанром литературы – чем больше читаешь, тем более сложных помыслов ждешь. А такие помыслы можно найти лишь в тех книгах, которые стоят дороже. Словом, это большая проблема. Ведь литература – это, безусловно, не обязательно забава. Цель литературы – учить, информировать. И эта функция учения отнюдь не исполняется теми книгами, которые лучше продаются.
Дорота Малиновская: И какой вы видите роль «Локуса» в этой системе?
Чарльз Браун: Наша цель – предоставление информации, возможно более полной и объективной. Я считаю, что SF очень важна. Иначе я не посвятил бы свою жизнь рассказу о ней. Да, я считаю, что она важна и достойна серьезного разговора. Меня иногда спрашивают, почему я посвящаю столько места на страницах «Локуса» советской научной фантастике, ведь у меня во всем Советском Союзе от силы два подписчика. А я считаю, что SF – литература мирового масштаба, потому что в ее основе лежат идеи, которые легко переводятся с одного языка на другой. Я думаю, что SF влияет не только на тех, кто ее читает. Идеи, возникающие благодаря SF, становятся частью общей культуры, потому что те люди, которые читают SF, позже делятся своими знаниями с другими людьми. Я тут поговорил с каким-то чехом, и оказалось, что Чапек оказал на нас очень большое влияние, ведь это он первым написал о роботах.
Дорота Малиновская: Когда читаешь то, что издается в США, создается впечатление, что вас интересует только американская литература, что ни ваши читатели, ни ваши издатели не занимаются иностранной литературой. В чем по-вашему главная причина этого?
Чарльз Браун: Большинство не американских книг НФ попросту не настолько хороши, чтобы ими заинтересовались американские читатели.
Дорота Малиновская: Это из-за художественного уровня, тематики?
Чарльз Браун: Нет, не из-за художественного уровня. Главным образом из-за тематики. За исключением нескольких авторов, таких как Стругацкие или Лем, <ваши> писатели заимствуют идеи из американской SF, и хотя они зачастую поднимаются на тот же уровень, нам они не нужны. Это вторичная литература. А такая литература никогда не бывает достаточно хорошей.
Дорота Малиновская: Да, но иногда мне кажется, что, интересуясь исключительно собственной литературой, вы себя изолируете, не пытаетесь идти новыми, оригинальными путями SF, проторенными где-то в других странах.
Чарльз Браун: Такое положение отчасти объясняется тем, что Америка – моноязычная страна. Мы не переводим литературу. Издатели SF читали бы ваши книги, если бы вы сами их переводили. А таких издателей, которые искали бы книги в других языковых регионах, у нас нет. У издателей нет на это времени, у них и без того хватает, что издавать. Это серьезная проблема, потому что в других странах можно сначала читать, а потом уже решать, стоит или не стоит издавать. У нас же выбора нет. Нам доступно лишь то, что уже переведено. Но даже те книги, которые уже переведены на английский язык, например книги тех же Стругацких или Лема, продаются отнюдь не так хорошо, как книги американских писателей.
Дорота Малиновская: Вы знаете польских писателей, кроме, разумеется, Лема?
Чарльз Браун: Нет. Лем – очень интересный писатель, потому что он рассматривает проблемы с философской точки зрения и его идеи легко переводятся на другие языки. Но, как я уже говорил, Лем продается в США не слишком хорошо, там не настолько интересуются философскими ценностями, чтобы его книги издавались большими тиражами. Но его имя хорошо известно, и его книги продаются в таких же количествах, как и книги многих американских писателей. Только не забывайте, что мы с вами говорим о весьма узком читательском рынке. Я считаю, что такой интересный автор оказывает влияние даже на тех людей, которые не читают его книг. Идеи путешествуют по нашей культуре. Мой журнал печатается тиражом 9 000 экземпляров, но имеет, я полагаю, около 30 000 читателей, которые, в свою очередь, беседуют о нем с другими людьми. Поэтому как идеи, так и описываемые факты становятся известными значительно более широкому кругу потребителей.
Дорота Малиновская: Как вы считаете, Филип Дик был писателем такого же типа?
Чарльз Браун: О да, это автор, который очень сильно воздействует на других людей, даже на тех, кто никогда не читал его книг. Дик усомнился в действительности. Он обнаружил, что нереальность может быть столь же истинной, как и то, что мы называем реальностью. Это было у него самым важным и отражалось во всем его творчестве.
Дорота Малиновская: Вы были знакомы с Филипом Диком?
Чарльз Браун: Да.
Дорота Малиновская: Каким он был?
Чарльз Браун: Он был сумасшедшим. Я говорю это не потому, что он писал такие книги. Он был индивидуалистом. Все, что он делал, вытекало из его безумия. Он был очень интересным человеком, немного пугающим. На него нельзя было рассчитывать. Он реагировал не так, как другие люди. Все общественные структуры основываются на возможности взаимосоглашения и предвидения чужого поведения. По крайней мере, в основных чертах. О человеке говорят, что он сумасшедший, если невозможно предвидеть его реакции. Мы в Америке считаем, что на этом держится вся цивилизация.
Дорота Малиновская: Какие книги становятся бестселлерами на американском рынке?
Чарльз Браун: Проблема в том, что бестселлер – это та книга, которая расходится среди очень широкого круга читателей. А это значит, что там простые темы и такие герои, с которыми можно себя отождествлять. Нынешние бестселлеры это в большинстве своем новеллизации популярных художественных фильмов. Потому что именно кино сейчас является наиболее сильно воздействующим на культуру фактором.
Дорота Малиновская: Ваши книги зачастую говорят о надеждах и страхах, многие из них носят предупреждающий характер.
Чарльз Браун: В принципе значительная часть нашей культуры говорит о субъективном отчуждении, и это не потому, что мы чувствуем себя одинокими, а потому, что боимся, что таковыми могли бы быть. Недавно ко мне приезжал из Китая литературовед, специализирующийся на американской литературе. Ну так вот он впал в шок – и не из-за того, что наши культуры сильно отличаются одна от другой, а потому что не увидел ничего из того отчуждения, которое находил в литературе.
Дорота Малиновская: А что вы думаете о роли и потребности в существовании журналов, посвященных SF.
Чарльз Браун: Ох, такие журналы, конечно же, очень нужны. Прежде всего, они печатают рассказы. Мне кажется, что в SF рассказы значительно интереснее, чем романы. Мы неустанно говорим об идеях, творческих замыслах, а их ведь гораздо легче преподнести именно в рассказе. У романа структура совершенно другая. Романы оперируют другими ценностями. Думаю, что рассказы очень важны для обсуждения, обкатки различных идей. Роман требует многих действующих лиц, многих ситуаций.
Дорота Малиновская: Вы часто бываете на разных конвентах. Как они выглядят у вас, в Америке?
Чарльз Браун: Иначе, чем этот. В США большинство конвентов предполагает встречи читателей, писателей и издателей. На них беспрерывно говорят о книгах. И это главная задача конвентов: увлечь читателей настолько, чтобы им захотелось самим писать. Перед тем, как встретиться с вами, я беседовал с людьми, приехавшими сюда из Чехословакии. Мне нужен кто-то, кто описывал бы мне актуальную ситуацию в чехословацкой SF и чехословацком фэндоме. Для меня это важно. И точно так же важно то, что я беседую сейчас с вами. Что могу познакомиться с теми людьми, которые выпускают журнал «Fantastyka», навестить вас в вашем просторном офисе.
Дорота Малиновская: У вас, наверное, есть любимые писатели?
Чарльз Браун: Нет! Нет у меня любимых писателей! Это было бы мнение! Для меня очень важно, чтобы «Locus» информировал. Мы тщательно следим за тем, чтобы «Locus» не высказывал своего мнения. Это политика «Locusa » -- не мнение, не оценка, только информация. Читатели могут оценивать сами. Поэтому мы не критикуем ни издателей, ни писателей. Конечно, в рецензиях высказываются мнения, но это мнения отдельных рецензентов, а не журнала.
Дорота Малиновская: А у вас, как частного лица, есть мнение?
Чарльз Браун: О да, конечно есть. Но оно не имеет ничего общего с журналом «Locus». Если кому-то интересно мое мнение относительно книг и их авторов, пусть почитает рецензии, которые я писал на протяжении пяти лет для журнала «Isaac Asimov’s Magazine». Очень трудно разговаривать с писателями, когда рецензируешь их книги. Поэтому сейчас я рецензированием уже не занимаюсь.
Дорота Малиновская: И вы не станете отвечать, если я вас буду спрашивать о писателях?
Чарльз Браун: Конечно же, не стану.
Дорота Малиновская: Но вы, возможно, ответите на другие вопросы, относящиеся, впрочем, к тому же самому. В SF существуют темы, которые разные писатели раскрывают по-разному. Существует ли какая-либо тема, особенно вас интересующая?
Чарльз Браун: Да, да… Если в общих чертах, то это тема положения человека во вселенной. Это философская проблема. Какова она, эта самая вселенная? Увлекательная тема. Степлтон писал об этом. Я думаю, что сейчас лучше всех справляется с этим Грег Бенфорд. Он не читает SF, но занимается наукой. То же самое делал Лем. Американских писателей раздражало в Леме то, что, по его словам, он очень не любит SF-литературу. Не думаю, что в этом есть что-то плохое. Думаю, что большинство выдающихся писателей вообще не пишет научной фантастики. Их задача – обогащать жанр новыми идеями, а не пользоваться теми, которые в SF уже устоялись.
Дорота Малиновская: Раз уж зашла речь о писателях, напрашивается вопрос о роли литературного агента. Этого важного звена в вашей издательской системе у нас практически нет.
Чарльз Браун: Агент играет очень важную роль в литературном мире, особенно в США, где издается столь много книг. Издатель не в состоянии прочитать их все. Ну, скажем, он может в них заглянуть, но не может посвятить им столько внимания, сколько они заслуживают. Для этого и нужны агенты. Если посмотреть на роль агента с точки зрения журнала – это составить выгодный в финансовом отношении контракт, иногда выцарапать деньги за уже изданное. А вот с точки зрения издателя роль агента – роль первого читателя. Если издатель получает книгу от агента, это гарантия того, что она – не мусор, что ее можно издать. Конечно, агенты занимаются также книгами известных авторов, о которых заранее известно, что они годятся для издания, но издателям всегда легче контактировать с авторами через агента. Агент важен также потому, что он ведет переговоры со многими издателями. Автору не нужно тратить на это время.
Дорота Малиновская: Легко ли дебютировать в SF в США?
Чарльз Браун: Стать автором очень легко. Очень трудно стать писателем. Писатель – это человек, который должен писать. Который чувствует, что ему есть что сказать. Каждый может размножить свою книгу в скольких-то там экземплярах или выйти на рынок с чем-то, что станет хорошо читаемой приключенческой книжкой. Но нужно иметь совершенно новый замысел, нет, даже не новый замысел, а новый взгляд. В этом должна содержаться какая-то мысль. Писатель думает. И лишь затем пишет. На конвентах бывают авторы. Но каждый из них должен когда-нибудь усесться за письменный стол и стать писателем.
Дорота Малиновская: Часто ли авторы SF в Америке выводятся из фэндома?
Чарльз Браун: Да, очень многие из авторов – из фэндома. Но то, что они пишут, в принципе не является научной фантастикой. Это очень серьезная проблема. Они благоразумны, умеют писать, продают свои книги, но ни о чем серьезном не пишут. Тут нужен аутсайдер. Нужно уметь смотреть снаружи, смотреть как кто-то чужой. Книга SF хороша тогда, когда, прочитав ее, можно сказать: «Никогда не смотрел на это с такой стороны». Иначе от книги нет толку. Нужно выступить с новой идеей, с другой точкой зрения.
Дорота Малиновская: Куда идет, по-вашему, современная SF?
Чарльз Браун: Не думаю, что существует некое определенное направление. Это вопрос, на который нет ответа. SF изменяется, но направления этого изменения нет. Направление зависит от того, что случится завтра в науке, в философии. SF потому так важна, что она говорит о настоящем, о том, что происходит сейчас. Большинство книг, не относящихся к этому жанру, занимается тем, что осталось в прошлом. Эти книги связаны с прошлым, а не с настоящим. Это важно. Когда читаешь SF, написанную в прошлом, видно, что, например, значительно лучшее представление сороковых годах получаешь, читая SF того периода, нежели путем чтения какой-то другой литературы.
Дорота Малиновская: И последнее – что бы вы хотели сказать польским читателям?
Чарльз Браун: То, что я уже говорил – может не столько тем, которые читают, а скорее тем, которые пишут, хотя читателям – тоже. SF важна, потому что она замечает идею, и если удастся ее, эту идею, выстроить, выстроится вся вселенная. Но если кто-то из вас хочет писать SF, читайте научную литературу, не тратьте времени на мусор.
7. В рубрике «Критики о фантастике» вступил в дискуссию на тему «Преемники или бунтари?» Мацей Паровский/Maciej Parowski.
ПРЕЕМНИКИ или БУНТАРИ?
(Następcy czy kontestatorzy?)
В своем творческом развитии, поисках и ошибках представители всех поколений польских фантастов конечно же сталкивались с проблемами языка и ограничениями литературной традиции. Но им приходилось также делать нелегкий выбор в сфере философских и моральных взглядов, в деликатной области политических оценок и решений. Они должны были искать свое место среди отечественных мастеров жанра и в мировой фантастике. И вот тут-то недостижимым идеалом и неустанным литературным и интеллектуальным вызовом оказывались для них личность и творчество Станислава Лема. Так было еще на переломе семидесятых – восьмидесятых годов. А позже?
1. В восьмидесятых годах Лем утратил положение духовного и литературного лидера польских фантастов. Четвертое поколение Лемом не восхищается, он кажется ему уже слишком сухим и пресным. Первое поколение фантастов – его ровесники, и второе -- те, кому он был старшим братом, не могут простить ему того, что он их затмил.
Третье (мое) поколение воспитывалось на Леме, оно питалось им сырым и вареным, кислым и сладким, поглощало из кино и из радио, из телепередач и критических статей. О Леме говорила улица, Лемом, как идеалом, слепили нам глаза издатели. Мы с восторгом следили за тем, как Лем в шестидесятых и семидесятых годах перебирал в своих книгах великие проблемы научной фантастики и создавал новые, которые позднее входили в обиход. Как он развивал традиции, чтобы затем оставить их за спиной.
Свидетельство ничтожности и величия человека, рассматриваемое с точки зрения космоса, его одиночество, провидческие картины столкновения разума с материальным миром, предостережение перед тоталитаризмом, катастрофические варианты будущего, первое в польской литературе доброе слово о кибернетике, картины неудачного контакта человечества с иной цивилизацией, системный взгляд на науку и литературу – все это мы получили от Лема. Если в соответствии с законом борьбы поколений в литературе мы должны были восставать против кого-то, то этим кем-то мог быть только Мастер. Подражать можно было только ему, в шестидесятых годах нам казалось, что писать можно только так, как он. Да и платить черной неблагодарностью мы тоже могли только ему. Всего это Лему никак нельзя было простить. Нельзя было простить ему трезвости, дальновидности, нежелания поддаваться иллюзиям, его дьявольского ума. Лем, казалось, охватывал все и проникал всюду, в нем роились бесчисленные энциклопедии. Он был и остался удивительным ребенком, описанным в автобиографическом «Высоком Замке», который, чтобы добраться до сути, обязательно ломал и разбирал на части любую вещь или игрушку. Эту деструктивную любознательность можно заметить в различных его эссе, документальное ей подтверждение дали недавние беседы с ним С. Береся. Вдобавок широта охвата в творчестве Мастера показывала, что его мудрости подражать невозможно, что за его эрудицией никому не угнаться.
2. Все мудрое, что стоило сказать, он сказал. Если это так, можно попытаться обойти его в чем-либо другом. Если он занялся цивилизацией, человечеством, культурой, наукой, надо сосредоточиться на отдельном человеке. Можно (даже нужно) попытаться писать более эмоционально, при его сложном и холодном стиле это как раз легче всего. Он конспектирует романы, углубляется в эссеистику, а мы давайте-ка посвятим себя обновлению, улучшению и расширению традиционных писательских приемов. Если рационалист Лем склоняется к агностицизму, то давайте-ка мы сделаем ставку на метафизику и признаем реальность тайных сил. Противопоставим наши суеверия и нашу поэтическую многозначность его трезвости и бритве Оккама, нашу веру – его атеизму, нашу безудержную фантазию – его культу достоверности, наш культ западной фантастики – его тщательно обоснованному в «Фантастике и футурологии» порицанию. Его тщательно продуманному, насквозь логичному миру противопоставим нашу ирреальную фантастику, распадающуюся на сотни микромиров, каждый из которых живет по своим законам.
Вот так начинающие молодые писатели из чувства противоречия и из-за личных пристрастий, следуя антинаучному Духу Времени, пытаются утвердиться на противоположном лемовскому полюсе фантастических представлений. Да и сам Лем все чаще оказывается в оппозиции или вообще за рамками мировой фантастики, родство с которой, кстати, он, за малым исключением, отрицает. Такой вот антиньютоновский переворот. За великим систематизатором Лемом-Ньютоном приходят десятки карманных литературных Эйнштейнов. Это ведь они – авторы фантастики из третьего и четвертого поколений ее писателей – разбивают единое до сих пор и логически совершенное пространство-время на сотни очень эмоциональных и очень камерных миров.
Те, кто придут вслед за Лемом, будут, конечно, возвращаться к лучшим его романам, повестям и рассказам, будут втихомолку шлифовать свой интеллект на его эссеистике, но лишь затем, чтобы вслух роптать и бунтовать. Если уж и брать что-то у Мастера, то делать это, не называя источника. Когда в 1982 году появится «Осмотр на месте», любители фантастики книгу купят, но отнесутся к ней холодно, как к произведению пусть значительному, но все же одному из многих. Они подметят ошибки в композиции, не упустят возможности упрекнуть автора в грехе вторичности по отношению к самому себе, будут посмеиваться даже над старательно придуманным им научно-фантастическим реквизитом, списком которого завершается роман.
А ведь несмотря на то, что Лем перестал уже быть идолом польских фантастов, он остался Солнцем и Луной нашей научной фантастики. Он дал нам жизнь, он просвещал нас, на нас падал отраженный им свет. Следовали ли мы за ним или косили глаза в сторону – это не важно. Какое бы явление польской научной фантастики мы ни рассматривали, нам придется говорить и о нем тоже, потому что без Лема любая, мельчайшая даже вещь в польской научной фантастике выглядела бы иначе. Как именно – я не знаю. Быть может, Лем сам когда-нибудь это придумает и опишет.
Вернемся, однако, к настоящему. В 1976 году движение любителей научной фантастики впервые ниспровергло памятник Мастеру. Тогда «Робот» -- роман А. Висьневского-Снерга, а не С. Лема, был назван лучшей книгой минувшего тридцатилетия. За этим крылось немало внелитературных манипуляций, но была в этом и духовная потребность, которой помогли претвориться в действительность. Снерг в своей книге не дотягивал до уровня мудрости Лема, но зато был более эмоциональным – это и стало причиной успеха. Дошло до того, что в начале 1980 года трое сорвиголов из третьего поколения спросили во всеуслышание: «Вредит ли Лем польской научной фантастике?».
3. Этот протест адресовался не только Лему, но и окружающей нас действительности. В 1982 – 1983 годах полки книжных магазинов захлестнула волна польских рассказов и повестей оруэлловского направления. Произведения, созданные на исходе 1970-х годов, и тексты, написанные после 1980 года, наконец-то встретились, удивляя читателей общим сходством: в них повторялись одни и те же ситуации и настроения. Описанные в них миры и общества расслоены и подвергаются тотальному контролю. Власть там узурпирована (аборигенами или космитами – не важно), регламентируются материальные блага, дозируются информация и развлечения. В основе функционирования всех этих миров кроется ужасный секрет – герой его открывает, это приводит к драматической сцене искушения. Все это повторяется в без малого двух десятках рассказов, повестей и романов (Зайделя, Орамуса, Внук-Липиньского, Жвикевича, Вольского, Бялчиньского, Марковского, Торуня, Филяра…). Герои держат нравственный экзамен. Что они выберут: праведный, но не безопасный для них бунт или коррумпированное благосостояние? Героизм или чувство безопасности?
Годы 1982 – 1984 вновь удивляют читателей польской фантастики. Эмоции подсказывают, что нужно продолжать писать в жанре политического направления конца 1970-х. Но в данной ситуации это невозможно, к тому же трудно добавить к уже сказанном что-то новое. Тогда, может быть, снова наука, техника, снова космос или прогностика? Но наука, как тема фантастики, уже изжила себя (в том числе и под пером Лема). Об этом говорит опыт поколения, даже двух поколений: третьего и входящего в литературу четвертого. Науку уже не принимают всерьез ни сами авторы, ни искушенные читатели. Только журналисты все еще допытываются у писателей и критиков: почему вы не хотите писать так, как писали раньше?
Кроме всего прочего, потому, что сейчас за фантастику берутся двадцатилетние. То, что они увидели в 1980-х, что их задело и обожгло, ничего общего не имеет с тонкими научными проблемами того же Лема. Сегодняшние авторы – студенты, школьники – увлечены индивидуальными изысканиями, они строят очень субъективные сюрреалистические миры – миры на один рассказ. Критики говорят теперь о романтизме, сюрреализме, сказочных мотивах, влиянии восточной философии, о литературных амбициях, тяге к метафизике и религии.
В отличие от фантастики 1960-х, занимавшейся техникой, в противоположность указанному течению перелома 1970-х – 1980-х годов, показывавшему миры свихнувшиеся, но осязаемые, материальные, четко различимые, новая фантастика творит и новые духовные реальности, показывает такие метаморфозы миров и населяемых эти миры существ, в которых принимают участие ирреальные силы – добрые и злые. Это резкий поворот в сторону от когда-то само-собой разумевшейся ориентацию на науку.
4. Есть кое-что общее, что связывает обе указанные тенденции в творчестве авторов третьего и четвертого поколений. И те, и другие избегают оптимистически теплых тонов в описании цивилизаций или даже коллективов. В их произведениях нет ни позитивного рассмотрения, ни оптимистической тональности. И тут и там главными героями являются одиночки, заброшенные авторами во враждебные, непроницаемые для внешнего наблюдателя миры. В случае молодых авторов эта непроницаемость имеет материальную и моральную природу. В случае авторов постарше – политическую. И тут и там ничего не зиждется на законе, традиции, не заходит и речи о честной игре с известными и всеми одобренными правилами. Действительность меняется ежечасно. Она распадается так, что число π, характеризующее отношение длины окружности к ее диаметру, получает иное значение, чем известные нам 3,14. Или дождь смывает краску с мира, тот переворачивается вверх ногами и обретает черты кошмарного сна. Или в результате мести чужой расы, обиженной землянами, трещит по швам наше пространство-время и люди трансформируются в неких других существ. Вот по таким-то мирам и скитаются наши одинокие герои. Им очень неуютно, они лишены поддержки, вынуждены во всем полагаться только на самих себя, не уверены в том, наяву они переживают свои приключения или, может быть, во сне, сомневаются в своем и всего окружающего мира будущем… Грядущему критику придется докапываться до причины ориентации на такого героя. А может, это констатация факта? Или исповедь?
В это же время, в 1984 – 1985 годах, начинают во множестве появляться агрессивные и крикливые рассказы, авторы которых пытаются повторить и усилить схемы политической фантастики 1970-х годов. Только теперь они описывают крах общества с удовлетворением, с мазохизмом. В этих рассказах, бесстыдно эксплуатирующих простейшие схемы и сюжеты приключенческой и прочей развлекательной литературы, торжествует уверенность в том, что жестокость и вероломство – единственно разумные принципы в борьбе всех со всеми. Это нигилистическое течение почти не доходит до газет, журналов и книжных издательств, но обретает название – фантастика в стиле панк – и признание двадцатилетних, которые находят эти тексты в фэнзинах или читают в размноженных на пишущей машинке копиях.
Фантастика – литература, которая выступала когда-то в роли манифеста от имени всей цивилизации, служит теперь выражению частных взглядов. Нынешние авторы не ведут диалога с читателем, они выступают с монологом, написанным от имени одиночки. Ведь сегодня только одиночку, только частное лицо, только самого себя можно принимать в расчет, только самим собой можно поверять мир. Все остальное – либо абстракция, либо иллюзия, внушаемая с коварной целью. Хотя бы затем, чтобы схватить одиночку за горло.
5. Имена героев новейшей польской фантастики – не польские. Реалии – далекие, экзотические, американские, космические, очень часто почерпнутые из подсознания, сна. То, что больше всего смешит авторов нынешней научной фантастики в фантастике прежних лет, это как раз польские имена и фамилии, которые там попадаются. Сегодня ясно, что будущее – не по нашей части. Другие придумывают его за нас и без нас. В технике, людях, планах, великих замыслах, социальных прогнозах мы можем рассчитывать только на настоящее. Конвицкий с его «Малым апокалипсисом» -- экстравагантное исключение, шансов на польский роман о польском 2000-м годе никаких нет.
А на что есть? В 1936 году Парандовский написал «Небо в огне» -- роман о юноше, который перестал верить в Бога, прочитав Ренана. Можно ли представить себе написанный по аналогии роман о кризисе веры молодого марксиста, прочитавшего Аарона, Колаковского, Милоша, Безансона, Симону Вейль? Но можно писать о сомнениях и душевных терзаниях Снеера в Арголенде и Деогракиса на борту «Десятинога», о тенях во тьме, о смятении героя «Хелас III», обнаружившего, что он был орудием полицейской интриги. И то хорошо.
6. Фантастика сегодня? Это инструмент осторожного зондирования запасов воображения и духа. Несомненно, подручное средство для фиксации предчувствий, размышлений, результатов душевных исканий. Развлекательная литература -- тоже. Описания действительности мы в ней не найдем. Попыток научного проникновения в тайны мира – тоже. Карикатуры на современность, наполненные болью и ядом – найдем обязательно.
Я считаю, что это немало, хоть бы этого не потерять. Вопрос – как долго НФ будет функционировать в качестве языка духовной жизни? – это кроме всего прочего вопрос о прочности традиции. Традиция, однако, служила еще Свифту и, будучи достаточно гибкой, сейчас тоже на здоровье не жалуется. Опасность в другом. Можно трактовать фантастику, как автономное образование, развивающееся по собственным законам. Можно пытаться принудить ее к тому или иному, можно что-то в ней запретить. Принуждать и запрещать могут цензор, редактор, издатель. Но фантастика также может растлевать себя сама. Поэтика стиля панк – острая, истеричная, неприязненно относящаяся к правилам, с недоверчивым подозрением – к принципам и идеалам, может увести фантастику на ложный путь нигилизма. И художественного цинизма. Есть тому свидетельства в фэнзинной продукции, хотя не только в ней.
Я думаю, однако, что наибольшая опасность кроется в искусе коммерциализации. Эта тенденция снимает с фантастики тяжесть интеллектуальной и моральной миссии, превращает ее в средство зарабатывания денег и доставки развлечения. Вместо того чтобы творить, молодые авторы изобретают эффективные способы и методы давления на издателей. Измученные кризисным стрессом, деморализованные клонящимся к краху кино, общим упадком культуры и культуры труда в частности, а также низким уровнем публичных дискуссий (всем нам известны зловещие примеры полемик, направленных на уничтожение, а не убеждение противника), они, вместо того, чтобы подыскивать сильные аргументы, подсознательно начинают прибегать к аргументу силы. Сегодня молодой автор зачастую не говорит уже: вы должны издать мою книгу, потому что я написал ее хорошо и искренне. Нет, он цинично говорит: это написано плохо, ну так и что с того, ведь и похуже вещи издаются и даже премии получают. Конечным итогом такого отношения к писательскому труду является отречение от дидактической, художественной, морализаторской миссии литературы – вся философия писательского ремесла сводится к производству бестселлеров.
Пресса честно сообщает, что за последние годы из Польши выехали 20 000 молодых людей с высшим образованием. Сколько среди них было читателей настоящей, ищущей фантастики? И как в связи с этим должны снизиться тиражи? Альтернатива ясна –авторы или будут бороться с такой пагубной тенденцией, или, гонясь за барышами и жизненными благами, попытаются к ней приспособиться. Если большинство авторов выберет последнее, последствия могут быть весьма неприятными. От литературного и интеллектуального отрицания Лема (и действительности), которое, в общем-то, было естественным процессом, возможен переход к отрицанию литературной миссии жанра. А это может стать самоубийством фантастической литературы, лишь слегка растянутым во времени.
6. В рубрике «Из польской фантастики» размещен новый рассказ из цикла о ведьмаке Геральте Анджея Сапковского/Andrzej Sapkowski «Ziarno prawdy». Три рисунка (ох, страшненьких…W.) ЕЖИ ДОМИНО/Jerzy Domino.
Вот что сам Сапковский пишет о рассказе в сопроводительном письме в редакцию: «Подобие сюжета <моего рассказа> сюжету рассказа «Straszny potwór/Страшное чудовище» Романа Зморского/Roman Zmorski, равно как и сюжетам других известных во всей Европе сказок, которых, вероятно, сопливый Ромек Зморский наслушался в детстве от няни, не случайно. Однако, в отличие от предыдущих, «Ziarno prawdy» представляет истинную версию событий, происходивших где-то “in another galaxy, another time”».
Позже этот третий рассказ писателя о ведьмаке Геральте вошел во многие авторские сборники Сапковского на польском языке (“Wiedźmin/Ведьмак”, 1990; "Ostatnie życzenie/Последнее желание" (1993, 1997, 2003, 2007, 2010, 2014); “Opowieści o wiedźminie. T. 1/Рассказы о ведьмаке. Т. 1”, 2002). Рассказ переводился на английский, французский, немецкий, испанский, чешский, болгарский, литовский и другие языки.
На русский язык рассказ под адекватным названием «Зерно истины» впервые перевел в 1990 году В. ЛОСЬ. Карточку рассказа можно посмотреть здесь а об его авторе почитать – тут
1. В рубрикe «Читатели и “Фантастыка”» -- 73-я «посадка» (Lądowanie LXXIII). Рубрика в этом номере отведена письмам зарубежных читателей журнала. Среди прочих опубликована выдержка из письма киевлянина Бориса Сидюка – пишет от имени местного КЛФ и жалуется на невнимание редакции «Фантастыки» к оному. Интересная цифра из комментария редакции – в СССР поступает около 1200 экземпляров журнала.
2. Рассказ американского писателя Джона Морресси/John Morressy, который в оригинале называется «The Quality of Murphy» (1987, “The Magazin of Fantasy and Science Fiction”, March; 2002, авт. сб. “The Kedrigern Chronicles. Vol. 1. The Domesticated Wizard”), перевела на польский язык под названием «Murphy pokazuje, co potrafi/Мерфи показывает, на что способен» ДОРОТА МАЛИНОВСКАЯ/Dorta Malinowska. Рисунки ЮЛЕКА ХЕЛЛЕРА/Julek Heller и РИШАРДА ВОЙТИНЬСКОГО/Ryszard Wojtyński. Джинн превратил любимую дочь феодала Мирмила в злую крысу, и расколдовать ее под силу разве только волшебнику Конхуну, да и то лишь в том случае, если ему поможет пак Мерфи…
Рассказ переводился на французский язык. Перевода на русский язык пока нет. Карточка рассказа находится здесь
3. Небольшой рассказ канадского писателя Эндрю Вейнера /Andrew Weiner, который называется в оригинале «The Allen Station» (1984, “Isaak Asimov’s SF Magazin”, Oktober), перевел на польский язык под адекватным названием «Obca stacja/Чужая станция» АРКАДИУШ НАКОНЕЧНИК/Arkadiusz Nakoniecznik. Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki. В земном эфире зазвучала новая радиостанция. Не земная…
На русский язык этот рассказ не переводился. Карточки рассказа тоже пока нет. Напомню, что еще один из рассказов Э. Вейнера уже был опубликован в нашем журнале (см. № 7/1988). Среди материалов обзора этого номера можно при желании найти и биобиблиографическую справку об авторе. Второй рассказ был опубликован в первом номере журнала за этот год. Так что это уже третья публикация.
4. Рассказ немецкого (ФРГ) писателя Карла Михаэля Армера/Кarl Michael Armer, который называется в оригинале «It’s all over now, Baby Blue» (в качестве названия использована строчка из песни Боба Дилана) (1988, ант. «Die Träume des Saturn») перевел на польский язык под тем же названием МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.
Иллюстрации АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki и ГЖЕГОЖА СТАНЬЧИКА/Grzegorz Stańczyk.
Позже этот грустный рассказ о незаметно подкравшемся апокалипсисе вошел в состав польского сборника К. М. Армера «Pustynny blues/Пустынный блюз» (1992). На русский язык он не переводился. Карточки рассказа на ФАНТЛАБе нет. Профиля его автора -- нет тоже.
Напомню, что с К. М. Армером читатели нашего журнала уже много раз встречались на его страницах (см. №№ 6/1986, 11/1986, 11/1987, 2/1988, 11/1988). Среди материалов обзора первого из указанных номеров можно при желании найти и небольшой биобиблиографический очерк о писателе.
5. Повесть Аркадия и Бориса Стругацких, которая называется в оригинале «Время дождя» (1987, “Даугава” №№ 1--6) перевела на польский язык под названием «Pora deszczów» ИРЕНА ЛЕВАНДОВСКАЯ/Irena Lewandowska. (Оригинальное название повести указано в журнале как “Pora dożdiej”). В этом номере публикуется третья часть текста. Две цветные иллюстрации МИХАЛА ЕНДРЧАКА/Michał Jędrczak.
Карточка повести «Время дождя» находится здесь Почитать об авторах можно тут
облако тэгов
