Набоковские лекции разношерстные и довольно личные: сразу видно, кто у него в любимцах, а кто — напротив. Хотя они тем и хороши: Набоков не скрывает инструментария, с которым подходит к каждому автору, и не пытается заявить свои оценки в качестве абсолютной истины. У него очень четко оформленные взгляды и вкусы и даже если бы, положим, мы ничего не знали о Гоголе или Достоевском, ориентируясь на заявленные вкусы и оценку автора можно было бы прикинуть на себя — понравится или нет (только с Толстым этот инструментарий дает какой-то совершенно загадочный промах). Симпатично по крайней мере то, что Набоков не повторяет школьных прописных истин и стандартизированных оценок (хотя не уверена, что в его время и в Америке они существовали как класс).

Гоголь — самая интересная часть из всех лекций. Набоков готовил книгу о Гоголе, и потому неудивительно, что и глубина анализа, и качество собственно текста разительно отличаются от всех остальных лекций, которые писались для себя, не для публикации, и, естественно, гораздо проще по языку и стилю, чем все остальное, что выходило из под пера Набокова. Я лично узнала о Гоголе вообще и "Мертвых душах" в частности много нового, и взгляд Набокова в этом плане интересен, особенно разбор деталей, анализ отдельных пассажей в части именно стилистической. Тут и понятно, какая у ВВН система оценок: стиль и эстетика на первом плане, а этим Гоголь даст фору любому нашему автору. "Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогашающем его, читателя, представления о жизни".

Интересна также и история создания "Мертвых душ", а точнее — судьба пресловутого второго тома и рассуждения ВВН о том, как же он создавался и почему в итоге был сожжен.

Совершенно отличный разбор "Шинели", которую я смутно помню скорее по ноосфере, чем со школы, но которую будто увидела тут впервые во всей ее прелести.

Определенно, часть про Гоголя — наиболее достойная данного издания, наиболее ценная с точки зрения информации и анализа, вне зависимости от отношения ко вкусам Набокова.

Тургенев — изрядно поскучней. По сути, оценки ВВН сводятся к тому, что у Тургенева прекрасные описания природы, а все остальное нудновато и слабовато. "Он не великий писатель, хотя и очень милый". Я не стану с этим спорить. Часть про "Отцов и детей", в которой ВВН просто пересказывает сюжет романа с небольшими комментариями — возможно, была полезна для американской публике, но мало чем поможет русскому человеку, который проходил этот роман в школе целый семестр и хоть одно сочинение про него, да написал.

Достоевский — конечно, самая одиозная из лекций, просто потому, что ВВН не только не признает за ФМ право называться великим писателем, но и вообще ругает его напропалую. Хотя к чести ВВН, в самом начале лекций он открыто рассказывает свою систему оценки: "В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный".

Увы, дело не в отсутствии таланта у ФМ и не в том, что называется "социальной темой", что Набоков не ценит. Но у Достоевского есть то, чего сам Набоков отродясь не писал и, наверное, даже не видит, а именно этический конфликт между персонажами. Это не "социалка", это область психологии и отношений. "Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг". Это верно, но как вообще иначе характеризовать героя?))

Вспомним Набокова, где у него подобные конфликты? Нет их. Максимум — герой оказывается в этическо неоднозначной ситуации, но это даже не осмысливается ни им, ни автором. И уж тем более в такой неоднозначной ситуации он не взаимодействует непосредственно с другими людьми по факту конфликта, он всегда сам по себе, внутри себя, отгорожен от других. Какую драму изобразил бы ФМ из истории Цинцинната и его Марфушенки! А у Набокова ничего подобоного быть не может, потому что все другие люди в романе вообще оказываются в итоге ненастоящими, какой уж тут конфликт. Он этого и не ценит. "Возвращение Чорба" — "одиночный" конфликт, хлопок одной ладонью, история заканчивается тем, что герой от конфликта просто улизнул.

А вот оценивать ФМ с точки зрения эстетики и наслаждения стилем бессмысленно, потому оценка Набокова и близка к нулю в его системе координат. Думаю, Набокову было изрядно неловко писать про великие романы Достоевского, все равно что дальтонику рассуждать о живописи.

Толстой — самая длинная, занудная и удивительная часть. Не объясняя толком, почему, Набоков удивительным образом крайне высоко оценивает Толстого, в том числе признавая в качестве его заслуг то, что он так отчаянно ругал у других, у того же Достоевского. Почему-то стиль Толстого его не смущает ничуть. Социальный компонент его не смущает. Он видит какую-то "великую правду" там, где я вижу отчаянную скуку. Лекция по "Анне Карениной" очень большая и очень детальная, Набоков анализирует все, включая сны Стивы Облонского, красный мешочек Анны, еще бог весть какие мелочи. Я не люблю Толстого и через это продралась с тоской.

Уж не знаю, может, в любви к Толстому в Набокове проявляется старостветский барин, русский аристократ, и эта фамильная ностальгия по утраченному красивому веку, балам и социальному неравенству.

К лекции о "Карениной" прилагаются еще и детальные комментарии, рассчитанные, впрочем, именно на иностранного читателя в большей мере.

Чехов заслужил удивительное порицание-похвалу от ВВН. По сути, весь его взгляд сводится к формуле "серенько, но очень мило". Чеховский юмор в представлении Набокова — это юмор беспомощного и нелепого интеллигента, существа неприспособленного к жизни, не способного сделать зло или постоять за себя, но, повторюсь, очень милого. Вероятно, часть творчества Чехова и укладывается в это определение, но на мой взгляд, Набоков принимает на веру то, что на деле было очень изящной, но довольно злой издевкой, и юмор Чехова куда как часто отдает жесткой иронией. Вероятно, это тоже издержки "заграничного" взгляда.

Горький при всем своим ужасном стиле мог бы получить от Набокова куда больше, но чему-то ВВН отзывается о нем в целом вполне уважительно (не отрицая, конечно, что стиль ужасен, да и все остальное тоже). Он довольно детально пересказывает биографию Горького, и это наиболее интересная часть из всей лекции. Когда же заходит речь о творчество — тут довольно аккуратные упреки сменяются какими-то невообразимыми штампами. "В своей суровой прозе он подчеркнуто обнажал горькую правду современной русской жизни" (!!!) Увольте, я отказываюсь верить, что эту мерзотно пошлую и слащавую фразу из школьных учебников написал Набоков. Впрочем, он быстро съезжает на театр Станиславского, и никакого разбора творчества Горького вообще особо не дает.

Книга кончается неожиданно мягко и спокойно. Та таинственная необоримая сила, что извлекла его из тихого и понятного гнезда в колледже и сунула в водоворот всех этих напастей, в итоге водворяет его обратно — и будто и ничего не произошло. И в этом тоже много комизма. Впрочем, стоит у героя поучиться воспринимать все жизненные события, которых не можешь изменить, как данность, без особого ропота.

"Работа прервана" — небольшая повесть, которая сильно отличается от всего остального, что я читала у Во. В ней совсем нет ни безумия, ни комизма (по крайней мере, не больше, чем в обычной жизни тихого и не слишком веселого одинокого человека). Строго говоря, в ней нет и фиксированного сюжета — это просто отрезок жизни персонажа, который выглядит очень автобиографическим. И, как любой отрезок реальной жизни, сложно "вынимается" из всей остальной канвы. Суть "Работы" — в двух разных встречах, одна — с коммивояжером, незадачливо задавившим отца героя, а другая — с девушкой, в которую герой без всякой надлежды все-таки влюбляется. И как в жизни и бывает (и почти никогда в литературе), и те, и другие отношения выворачивают с самого начала совсем не туда, куда должны бы по стандартной схеме, но при этом все происходит до такой степени естественно, и каждое событие до такой степени *обусловлено* предыдущим, что иначе и представить было бы невозможно.

А еще в "Работе" очень изящно описывается любовь: та любовь, в которую на самом деле веришь, без малейшего пафоса, с открытыми глазами, даже без собственничества, но с неизбежной ноткой страдания. Так *по-настоящему*, живое чувство без штампов во всей его странности и уникальности, я видела только у Пруста. Но ни один читатель не усомнится, что это все-таки она.

Очень хорошо подан материал, ни одна из возможных частей не перевешивает, но при этом остается впечатление полной погруженности в общую суть вопроса. Хоть я и много читала про динозавров, такой простой логической картины, как дает эта книга, у меня в голове не было. Именно этим она хороша: обладая, безусловно, гораздо более глубокими научными знаниями и в физиологии динозавров, и в геологии, и в истории других видов, автор удерживает себя от того, чтобы вывалить на читателя ворох подробностей, и концентрируется на главном, логической связи событий.

А еще книга хороша редким, но тем более ценным юмором. К примеру, в самом начале, говоря про эпоху господства архозавров-крокодилов, автор замечает, что "Динозаврам ничего не досталось даром. Ве пришлось добывать самим" :laugh: Позже, правда, мы узнаем, что это не совсем так, и динозаврам изрядно подыграли геологические процессы, связанные с распадом суперконтинента Пангеи, вулканической активностью и прочим трешем, который ознаменовал завершение Триаса и начало Юры. Динозавры лучше показали себя на разных континентах, разделенных морем, чем любой другой вид. Конец эпохи динозавров автор однозначно связывает с падением метеорита 66 млн лет назад, когда вообще чуть ли не вся жизнь на Земле повымерла. Выжили, как замечает автор, более мелкие животные, не столь специфицированные в еде, то есть млекопитающие, которые до этого незамеченные толклись у динозавров под ногами. А если б не метеорит, то кто знает, может, динозавры были бы еще с нами.

Отличная универсальная книга про динозавров, всем рекомендую, и фанатам, и людям, которым просто хочется почитать чего-нибудь интересное научпоповское.

Критика христианских концепций, особенно причинно-следственности всего со всем (из сериии, если у тебя кошелек украли в трамвае, то это Бог покарал!), мне была у Ницше интересна 20 лет назад, когда меня саму воспрос религии сильно волновал. Но теперь она оставляет равнодушной и тоже читается как очевидная истина. Хотя замечания Н. насчет апостола Павла и того, что успехи христианства обеспечены всеобщей усталостью от вездесущего и всепобеждающего Рима, очень интересны.

Становится интересней, когда Ницше уходит от "социального" к совсем личному, к универсальным вопросам взаимоотношений каждого с сами собой и своим ближним. Тут ему под руку пришелся Ш. с концепцией не столько воли, сколько сострадания (это та часть философии Ш., которую обычно просматривают, но для Ницше она очевидным образом является главной). В этом много точного и такого, что ты узнаешь сразу себя и свои конфликты.

"Труд — лучшая полиция, он держит в узде каждого и отменно умеет противодейсвовать развитию разума, страстности, жажды независимости. Ведь на него уходит огромное количество нервной энергии, которая отводится от раздумий, самоуглубления, мечты, заботы, любви, ненависти; он всегда держит перед глазами одну мелкую цель и дает легкое и регулярное удовлетворение. Значит, в обществе, где люди постоянно прилежно трудятся, будет больше безопасности". Основа всего современного общества, то, что принято называть истеблишмент: хорошо и стабильно работающие люди. Основа во всех смыслах.

"Там и сям можно видеть зачатки культуры, сердцевину которой образует торговля, в той же мере, в какой сердцевину культуры архаической Греции составляо личное состязание, а римлян — война, победа и право". Наше общество сейчас задумывается о монетизации таких вещей и понятий, о существовании которых не представляли предыдущие эпохи, вроде знаний о том, что юзернейм любит есть на завтрак.

"Во все времена варвары были более счастливы — не будем себя обманывать! А дело в том, что наше влечение к познанию слишком сильно, чтобы мы ценили счастье без познания или счастье сильной устойчивой иллюзии". Потому что "удел человека — знание", как верно и короче сказал Уоррен.

"Веселая наука" уже лет 20 неизменно возглавляет список моих любимейших книг, и при этом я все так же затрудняюсь ее охарактеризовать однозначно или пересказать. В ней слишком много разноплановых, кратко изложенных крупных мыслей — вокруг едва ли не каждой из Ницшевских "главок" более занудный (и здоровый) философ мог бы наворотить целую главу или целый том. Но я люблю философию Ницше именно за то, за что мы любим природу: избыточность. Бурный рост. Мнообразие, оригинальность, отсутствие скучного геометического плана и переливания из пустого в порожнее. Если вкратце, то "Веселая наука" вызывает у меня чувство восторга, и я не смогу объяснить словами его происхождение, даже если бы захотела. По мне — это самое жизнеутверждающее в прямом смысле, самое избыточное, самое легкое и обширное из сочинений Ницше. Слишком заметно, что оно написано не для публики, не по каким-то устоявшимся академическим канонам, а для себя.

"Пусть манускрипт неясен мой

Что толку! Кто его читает?"

С таким подходом, безусловно, гораздо проще себе самому открывать истины, ориентируясь лишь на собственный вкус, который, к удовольствию нежданного читателя, требует краткой формы и хорошего стиля par excellence.

В "Веселой науке" нет одной темы даже в рамках книг, если не считать этой темой "меня" (читателя, автора). В ней не так много "примет времени" даже в виде вездесущей у Ницше критики христианства, меньше, чем во многих других книгах. То, что Ницше написал про "меня" (себя), все еще актуально и всегда будет как раз по той причине, что выходит за рамки "непосредственной истории".

"Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему <...> Наше наслаждение самими собой поддерживается в нас таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое <...> Когда мы видимо кого-то страдающим, мы охотно используем предоставившимся поводом овладеть им".

Впрочем, и *исторических* наблюдений у него тоже достаточно, другое дело, что это историческое не слишком уж нам льстит. "Астральный распорядок, в котором мы живем, есть исключение" — современная наука это вполне подтвеждает, хотя для времен Ницше это было странной догадкой.

Я люблю "Веселую науку" именно за ее "позитивность", как ни странно применять это затертое слово к Ницше. Все, что он пишет тут, это утверждение жизни, личности, прекрасного, легкого и веселого, это тот единственно верный взгляд, которым и должен смотреть на мир философ. "Я хочу все больлше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное: так я буду одним из тех, кто делает вещи прекрасными".

"Жизнь — средство познания" — с этим тезисом в сердце можно не только храбро, но даже весело жить и весело смеяться!" — в этой фразе суть всей книги, если не всего Ницше.

А еще — мне внезапно иначе открылась пресловутая идея "вечного возвращения", и до меня наконец дошло, почему Ницше *изобрел* то, что до него изобрел буддизм тысячу лет назад. "Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок вопрос, сопровождающий все и вся: "хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?" — величайшей тяжестью лег бы на твои поступки". Это не вопрос факта, это вопрос отношения: если глядеть на свою жизнь через *такую* призму, все обретает совсем иные цвета. Собственно, это чистая противоположность христианского взгляда, который по сути утверждает, что все происходящее незачимо, временно и мимолетно. Это гипертрофированная значимость каждого момента, коль скоро он повторится бесконечно, каждой развилки, это бесконечные шахматы.

Впрочем, это лишь идея, не утверждение, тот же Ницше рисует нам такую "свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным par excellence".

Надо получше подумать о концепции вечного возвращения.

Большей частью книга, дейсвительно, представляет собой подборку пересказанных Херном японских сказаний, причем в совершенно прекрасном изложении — местами это комично, а местами и страшно. Но в любом случае очень увлекательно, и непривычного читателя удивит совершенно неожиданным подходом к сюжету — совсем не таким, к какому мы привыкли из европейских сказок. Обычно в сказках в общем виде понимаешь, чего ожидать, но только не в этих. Не говоря уж про очаровательные и местами страннейшие приметы другой культуры.

Временами Херн, впрочем, вторгается в изложение легенд и сказок собственными рассуждениями и примерами из опыта своей жизни в Японии. Это не менее интересно, чем сказки, потому что он всегда комментирует интересно, местами неожиданно и в тему. В совокупности получилось очень интересное, искреннее и довольно неожиданное сочинение — тут тебе и подборка легенда, и страноведение в одном флаконе, интересно написанное и отлично переведенное.

Отдельно хочу похвалить это издание — оно просто потрясающе сделано! Очень крутые гравюры-иллюстрации, совершенно небанальные и в большом количестве. Открыла для себя несколько прекрасных японских художников, в частности Цукия Коицу, который мне настолько понравился, что я заказала пару постеров с его картин, чтобы украсить ими квартиру.

Горячо рекомендую книгу всем любителям Японии и японского, а также любителям сказок.