сабж

Скучная фантастика и недостоверно-робкая социальная антиутопия. От фантастики в романе — собственно, только начальное появление некоего всесильного существа, которое вроде Бога, но не Бог, и желает людям только добра. И пытается ненасильственно заниматься "прогрессорством". И что из этого выходит (изначально понятно, конечно, что ничего хорошего).

А дальше начинается скучная семейная сага, которая и продолжается весь роман. История нескольких поколений "при Пандеме": как развивается мир и как меняется человеческое общество. Можно было бы сделать офигенно, и жутко, и захватывающе, но меня не покидает ощущение, что авторы испугались, что ли. В итоге драмы и просто моменты "общественной жизни", которые нам показывают из истории отдельных членов этой семьи, в целом по эмоциольнальному уровню и интересу не превосходят любую другую среднестатистическую жизнь без всяких сверхъестественных существ. А если взять биографию любого человека, пожившего в эпоху больших катастроф или глобальных перемен, от зарождения СССР до Великой Отечественной — она будет гораздо живее и интереснее. А так — будто есть какая-то глобальная разница во всех этих бытовых деталях, будто в этом суть истории. В Мире Полудня АБС бытовых деталей всего ничего, кстати, не в них дело, зато есть сюжет, сильные характеры, волевые усилия людей, на которые стоит посмотреть. Здесь же — ну, семья. Ну, обычная. Кого вы конфликтом отцов и детей решили удивить?

С другой стороны, именно на "семейную сагу", на крутую теплую историю "про обычных людей" роман тоже не тянет — для этого он слишком поверхностный, а фантастическая часть для этого вообще не нужна и даже мешает.

С третьей стороны, психиатр Сергей Дяченко не мог, я думаю, не знать про знаменитый эксперимент "Вселенная-25", "мышиный рай". Если вкратце: экспериментатор посадил в большую клетку несколько пар мышей и обеспечил им там идеальные условия, чтобы они плодились и радовались. Их кормили, лечили и никто на них не нападал. Итог эксперимента был жутковатый и на первый взгляд неожиданный: после череды всяких социальных девиаций мыши вымерли, причем в какой-то момент они перестали размножаться (это мыши-то!). Заключение экспериментатора простое: нет причин, почему поведение мышиного общества в экспериментальных условиях нельзя было бы транслировать на поведение общества человеческого.

По сути, авторы в Пандеме делают именно это. Решают одним махом все проблемы человечества: болезней, голода, загрязнения, войн, перенаселения, заставляют "плохих" эффективно подавлять агрессию, и даже делают так, что человек и по случайности не может причинить травму ни себе, ни другим. Только их идеальное общество почему-то с такими кардинальными сдвигами продолжает существовать в более ли менее обычном режиме, ну, добавились всякие технические фишки, ну, все обленились (еще бы!). Не то чтобы прям очень страшно, с мышами страшнее.

С четвертой стороны, я не верю в общество тотально ленивых и нелюбопытных людей. Все-таки это наше эволюционное преимущество, которое за несколько лет очень спокойной жизни не потеряешь: тяга к поиску. Не верю, чтобы все творения Пандема и те изменения, которые он произвел, не разобрали бы до винтика отдельные личности. Может, такие и были, только мы их не видим — а видим исключительно обычных, милых, средних обывателей, озабоченных своими семейными склоками больше всего. Это лего читается, но в целом это ничего не дает.

Кстати, очень интересно Шубин пишет о том, почему у человека в итоге образовались те или иные органы, а некоторые, наоборот, перестали со временем полноценно функционировать (как пресловутый "третий глаз", например). И почему у человека те или иные органы оказались нефункциональными, а у некоторых животных, наоборот, они выполняют жизненно-важные функции.

В целом — милая, легко и понятно написанная и весьма занимательная книга. Вау-эффекта нет, но и я уже избалованный читатель, наверное.

Подумала, что было бы интересно почитать хорошее исследование про "недоделки" человеческого организма — в смысле, вещи, которые достались нам от веков эволюции и теперь не нужны, а только портят жизнь, эволюционные "недостатки конструкции". Ведь таких много, по сути, от аппендикса до очень тяжелых родов и совмещения дыхательного и глотательного горла.

Полный (как я понимаю) сборник стихов Мандельштама — я поразилась, как их, по сути, мало. Чуть больше 300 страниц за всю жизнь, мне-то казалось, что у Мандельштама оставалось много неизвестных мне стихов, но нет, увы, почти нет.

Про него сложно говорить, на самом деле, думаю, об Мандельштама обломали зубы многие литературоведы, и это не только их проблема, но и его тоже. Учитывая, что в творчестве Мандельштама очень живо смешивалась его поверхностная образованность с неожиданной подчас реакцией на события дня, в том числе газетные новости. Это очень забавно, на самом деле, когда литературоведы, смотря на датировку того или иного стихотворения, начинают копаться в газетах того времени, выискивая, на что отозвался поэт и часто находя. Было ли это взаправду или это литературоведческий wishful thinking так работает — уже не важно)

С поверхностной образованностью — та же история. Мандельштам так и не получил университетский диплом, но изучал много всякого и много где (и в Сорбонне, и в Гейдельберге, между прочим, хоть и не скажешь, чтобы это пошло ему на пользу). В стихах его можно увидеть отголоски от греческой, то римской образованности, но именно что отголоски, тени.

С другой стороны, эта многозначительная недосказанность, неопределенность, по-моему, и придает мандельштамовским стихам ту прелесть *темноты*, которой сознательно и неуклюже добиваются многие другие поэты ("Так, нельзя назвать морковь морковью, тут нужна метафора"). Была бы чепуха, если бы автор не был так бесстыже гениален, конечно. Не талантлив, а именно что гениален, и это, по-моему, очень выделяет Мандельштама среди собратьев по поэтическому цеху того врем

ени, когда талантливым был каждый второй, а "просто интересным" — все до единого. Только гениальный поэт может себе позволить, к примеру, рифмовать не то что однокоренные, а *одинаковые* слова и все равно получать в результате прекрасные стихи. Или использовать рифмы любовь-кровь:

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я,

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь.

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

И это притом, что большей частью рифмы у него, мне кажется, довольно неожиданные. Но за что я больше всего люблю Мандельштама как поэта — это за разнообразие размеров и ритмов. Увы, знаний в теории стихосложения мне решительно недостает, чтобы охарактеризовать это правильно — но я не знаю других поэтов, которые бы писали настолько по-разному с точки зрения именно техники, и при этом одинаково круто:

Пусти меня, отдай меня, Воронеж:

Уронишь ты меня иль проворонишь,

Ты выронишь меня или вернешь,-

Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож.

Звучит практически как песня, и вообще многие стихи Мандельштама как-то очень легко трансформируются в пение в голове.

Я ненавижу свет

Однообразных звезд.

Здравствуй, мой давний бред, —

Башни стрельчатый рост!

Совсем другое, чеканные фразы, короткое дыхание, очень сдержанное и суровое.

Примеры разнообразия можно приводить до бесконечности, готова поспорить, что какие-то мандельштамоведы навреняка уже составили словарь размеров Мандельштама, все рассортировали и сравнили с другими. И, конечно, пришли к выводу, что их профильный поэт — самый крутой, что в целом и так очевидно

Меня неизменно восхищают стихи Мандельштама и неизменно ужасает его биография. В чем-то он — квинтэссенция такого обывательского представления о настоящем поэте: не от мира сего, несовременный до такой степени, что никогда не будет современен никакому времени, дерганый, самовлюбленный, неспособный к систематическому труду и к любому "подстраиванию" под дух эпохи и сильных мира сего. Все это воплощается в характере Мандельштама и определяет его печальную биографию — несмотря на все попытки окружающих спасти его от самого себя в том числе. Это вам не тайный советник Гете, успешный чиновник и придворный, эффективный распорядитель своего времени и способностей. И это не вопрос таланта, кстати, а вопрос всего остального, помимо таланта. У Мандельштама это все остальное дает такой надрыв, что он прорывается даже в шуточных детских стихах, даже добросовестная попытка написать оду советской власти оборачивается так, что лучше б ее не было вовсе.

Биография Лекманова недлинная и тем хороша. Проблема подобных биографий, как мне кажется, зачастую в том, что за деревьями не видно леса: знаменитые люди, особенно наши соотечественники, обросли таким количеством биографических подробностей, мемуаров, исследований и толкований, что биограф рискует закопаться в них навсегда, но так и не слепить похожий на человека портрет. У Лекманова, по-моему, получилось. Он очень осторожно обходит множество тонких моментов мандельштамовской биографии, начиная от несколько одиозных мемуаров его вдовы (не помню, кто ее назвал "злой святошей", но это, увы, довольно удачная характеристика) и заканчивая столь же одиозными, но с противоположным содержанием, мемуарами ряда других действующих лиц. Не принимать ничью точку зрения, но добросовестно приводить обе — пожалуй, лучшая позиция.

Не то чтобы я узнала о биографии Мандельштама кардинально новое — но множество интересующих меня деталей, в частности, когда какие стихи писались и под влиянием каких обстоятельств. Это тоже плюс книги, учитывая, что стихов, так или иначе откликающихся на злободневные темы у Мандельштама много, и отклик — обычно противоположный тому, что у всех остальных.

Откровенно говоря, даже странно, что Мандельштам попал под пристальное внимание советских карательных органов так поздно — уже в 1934, да и то в первый раз отделался "испугом" и высылкой в Воронеж. Я не знала, что это заслуга благоволившего к Мандельштаму Бухарина, который и в предшествующие годы помогал ему, как мог. Но в 1937 Бухарин и сам попал под раздачу, а больше влиятельных заступников у Мандельштама не было.

Еще один момент, который меня в биографии Мандельштама неизменно приводит в ужас, стоит об этом подумать, — это история его жены. Надежда Яковлевна вышла за него замуж совсем молодой, в 22, и овдовела в 38, прожив с ним всего 16 лет. И следующие 42 года своей жизни посвятила сохранению его архива и написанию мемуаров. 42 года не жизни, а воспоминаний. Понятно, что во многом именно благодаря ее усилиям у человечества есть поэт Осип Мандельштам, но с чисто человеческой точки зрения — это же кошмар, а не жизнь, чистая сила упрямства.

Собственно, первая половина сборника — это рассказы, написанные в военное и послевоенное время — вообще в первую очередь о войне. Точнее, не о чтобы о войне — а как бы около войны. Паустовский описывает все то, что происходит с войной одновременно и параллельно — весь тот быт, отношения, эпизоды как бы "второстепенных" героев. У него нет никаких боевых действий и героических или не героических вояк. А есть, например, выздоравливающие солдаты в госпитале, которые шугаются от строгой матери, или приехавший в увольнение матрос, или раненый, случайно встретивший спасшую его санитарку много лет спустя. Война дала всем этим отношениям людей толчок, но они возникли и продолжаются уже вне ее. В этих сюжетах с периферии войны есть большая прелесть, прежде всего, в трогательной непафосности, приземленности и какой-то очень уютной житейской мелкости. А то у нас если про войну, то либо что-то очень тяжелое и серьезное, либо пафос, либо эксплуатация, либо все это вместе взятое. У Паустовского ничего из этого, и его сюжеты скорее обрываются, едва нарисовавшись, но в этом и есть основное достоинство.

Собственно, это тоже черта, за которую мне очень нравится Паустовский как писатель: он часто заканчивает там, где другие авторы только начали бы. Герои узнают друг друга, но больше в кадре ничего не делают. Герои проводят вечер за разговором у костра и потом расходятся. Таких рассказов — очень много, и они создают у читателя чувство такого предвкушения возможностей, радостного ожидания, что и продолжение уже не нужно. И спасибо, что автор тут останавливается, это впечатление не разрушая. Это прием "Блистающего мира" или, скорее, "Дома без хозяина" Белля: "это длилось лишь одно мгновение, но одно мгновение может все изменить". Не изменило, а *может*, в этом и суть.

Очень мало рассказов, в которых автор бы судил. Знаменитая "Телеграмма", разве что, понятно, почему она знаменита, но она скорее выбивается из общей канвы. Понятно, что не все тексты производят такое впечатление, есть просто милые, проходные зарисовки, но тут еще вопрос, кто что вычитает — учитывая, насколько неуловимы и тонки эти связи, случайно возникающие между людьми в его рассказах.

Сказки у Паустовского очень забавные и необычные в сюжетном плане. Особенно эпичная — "Артельные мужички", странно и комично одновременно. Вроде бы и укладывается в какие-то традиционные каноны бытовых сказок — и совсем не укладывается.

Литературные портреты разные. Единственное, что их объединяет — они все равно пронизаны социалистической чепухой. В некоторых из них социалистическая чепуха достигает 100% увы. В некоторых она так грубо пришита белыми нитками к описываемому персонажу (которому совсем не идет), что это приобретает очень комический эффект. К примеру, пишет Паустовский про Оскара Уайльда. Как тот-де сначала был с буржуями и не ценил простой трудовой народ, а потом попал в тюрьму и "в тюремной камере наконец сонял, что значит горе и социальная несправедливость". Наивный советский читатель, которому больше неоткуда достать такую информацию, прочитав очерк Паустовского, неизбежно должен прийти к заключению, что и в тюрьму Уайльд попал по каким-то причинам, эмн, социалистического характера. И уж совершенно нельзя заподозрить, что дело в содомии, а вовсе не в горячем сочувствии поэта революционным матросам

Еще смешнее — про Бунина. Паустовский, разумеется, пишет из совеского лагеря, так что тут нужна особая изворотливость. "Когда читаешь книги Бунина и постепенно открываешь за этим внешним бесстрастием огромное человеческое сердце, впитавшее в себя еще недавнее черное горе русской деревни, ее сирую и в то время жестокую долю". Вспомнить те же "Оканные дни" Бунина: ну, более ли менее подходит. Павлины, общипанные революционными матросами, ходят по сирой русской деревне. Прямо жаль, что сам Бунин не дожил немного до такого эпического некролога. А то учитывая его меткий и злобный язык, я представляю, что он мог бы сказать о Паустовском, учитывая, как он виртуозно клеймил своих куда более даровитых современников (что-то из серии "слуга советского людоедства"). Это как раз тот случай, когда вспоминается башевское про "когда автор был жив..."

В целом, кстати, если игнорировать всю эту социальщину, то в Литературных портретах есть очень умные и интересные наблюдения. Про Киплинга, певца Великой Британии — сказано с осуждением, конечно, но попробуй поспорь. Про любомого мной Александра Грина очень интересно. Хотя часть имен — какие-то давно забытые и никому не нужные деятели советского литпрома, про которых читаешь чуть с меньшим интересом, чем про траву кипрей.