…Георгий Устинович много еще говорил об особенностях Ново-Айхальского городка и уже поздно ночью, прощаясь, сказал:
— Герберт Уэллс фантазировал о городах будущего. Но все это — чистая фантазия. Наша фантазия уже воплощена в жизнь... Между прочим, Уэллс сыграл лично для меня и положительную роль. Это он натолкнул на мысль о городе будущего на Крайнем Севере.
Мирный — Москва.
----------------------------------------
* Гермогенов Георгий Устинович (12 сентября 1935 года, село Немюгинцы Западно-Хангаласского улуса.) — заслуженный строитель Республики Саха (Якутия) (1995), лауреат Госпремии ЯАССР им. П.А. Ойунского (1982).
Недавно мне довелось узнать о малоизвестных высказываниях Владимира Ильича Ленина о важности выхода человечества в космос.
Вот они: «Ленин сказал, что читая его (Уэллса) роман «Машина времени», он понял, что все человеческие представления созданы в масштабе планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет «земного предела». Если мы сможем установить межпланетные связи, то придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом случае технический потенциал, став безграничным, положит конец насилию, как средству и методу прогресса».
Это высказывание относится к осени 1920 года и донесено до нас в записи английского писателя-фантаста Герберта Уэллса, встречавшегося с В. И. Лениным.
Наша действительность опережает самые смелые фантазии, планы и замыслы. Советские люди полны решимости быстрее воплотить в жизнь решения XXIII съезда КПСС, ибо новый пятилетний план призван обеспечить значительное продвижение нашего общества по пути коммунистического строительства.
Мысль о переиздании «Материализма...» зародилась у него еще летом в связи с тем, что А. А. Богданов, живший тогда в Москве, усиленно развил пропаганду своих взглядов, которые называл «учением о пролетарской культуре».
Сначала Ленин предполагал, что он займется разбором взглядов Богданова сам и сделает это в предисловии к новому изданию «Материализма...», но из-за отсутствия времени поручил этот разбор Владимиру Ивановичу Невскому.
К 1 сентября статья Невского «Диалектический материализм и философия мертвой реакции» была уже готова, и Ленин должен был написать только предисловие к этому изданию своей книги. Он написал его то ли в ночь с 1 на 2 сентября, то ли утром 2 сентября.
Предисловие это небольшое — всего полстранички. Ленин выражает в нем надежду, что переиздаваемая книга будет небесполезна как пособие для ознакомления с философией марксизма, диалектическим материализмом, а равно с философскими выводами из новейших открытий естествознания, и говорит, что последние произведения Богданова рассматриваются в печатаемой в качестве приложения статье Невского, который «...имел полную возможность убедиться в том, что под видом «пролетарской культуры» проводятся А. А. Богдановым буржуазные и реакционные воззрения».
Чтобы написать такое предисловие, греческие и философские словари, равно как и книги по истории греческой философии, Ленину не были нужны.
Значит, была у него какая-то другая мысль, которая, быть может, родилась, когда он решил переиздать «Материализм...». О чем-то он думал или что-то задумал. Что? Этого мы не знаем и не узнаем никогда.
Но как властно его потянуло к философии, если он решил отдать ей такую ночь, как ночь с 1 на 2 сентября двадцатого года!
А потом — сколько прошло времени? Час? Два? Вся ночь? Ленин со вздохом попрощался с книгами: ничего не поделаешь, времени нет.
Бывало у него такое выражение лица, переданное одной из фотографий двадцатого года: он слегка наклонил голову, смотрит долгим, задумчивым, ушедшим в себя взглядом.
Некоторые наши кинематографисты поняли слова о «мгле» буквально и, воссоздавая обстановку дней, в которые происходила встреча Ленина с Уэллсом, напустили на экраны мрак, зимнюю ночь, мороз, снег, сугробы.
Не было тогда мрака. Не было зимы. Не было снега и сугробов. Не было и быть не могло уже по одному тому, что Уэллс приехал в Советскую Россию 26 сентября, и, по его собственному свидетельству, во время его двухнедельного пребывания в России стояли необычайно ясные и теплые дни золотой осени.
Мгла, образ которой возник в душе Уэллса, была в ином.
Он приехал тем единственным путем, которым можно было тогда приехать с Запада в нашу страну, тем, которым за пять дней до него приехала Клара Цеткин, — через Эстонию и Петроград. Он ходил по тем же улицам, по которым ходила Клара, видел те же дома, те же мостовые, тех же прохожих, которых видела она. Быть может, один и тот же корреспондент РОСТА задал им один и тот же вопрос: «Каковы ваши впечатления от Советской России?»
«Неподалеку от Путиловского завода я видела развороченную мостовую и баррикаду, сложенную из камней в дни наступления Юденича. Перед моим внутренним взором возникли баррикады Парижской коммуны. О, священные камни революции!» — так отвечала на этот вопрос Клара Цеткин.
«Улицы... находятся в ужасающем состоянии... Они изрыты ямами... Кое-где мостовая провалилась... Автомобильная езда состоит из чудовищных толчков и резких поворотов» — так ответил на него Уэллс.
И ведь не был же он обывателем или вульгарным мещанином, ведь способен был он и на смелую мысль, и на экстравагантные высказывания. Но вот он оказался в стране пролетарской революции на исходе третьего года ее существования. Что же он увидел?
— Русская революция обнимает работу целых столетий. Она — триумф духа и воли над «косностью материи», над неблагоприятными обстоятельствами. Она — утро дня творения новых общественных отношений.
Нет, это сказал не Уэллс. Это сказала великая революционерка Клара Цеткин.
Уэллс сказал другое. Он сказал, что три года русской революции — это долгие, мрачные годы, в которые Россия неуклонно спускалась с одной ступени бедствий на другую, все ниже и ниже в непроглядную тьму.
Дальнейший путь России был ему неясен. Ее будущее затянуто мраком.
Вот откуда родился созданный Уэллсом образ мглы, окутавшей Россию.
8.
Из Петрограда Уэллс поехал в Москву. Ленин принял его утром 6 октября.
«Он не очень похож на свои фотографии, — писал потом Уэллс, — потому что он из тех людей, у которых смена выражения гораздо существеннее, чем самые черты лица; во время разговора он слегка жестикулировал, говорил быстро, с увлечением, совершенно откровенно и прямо, без всякой позы...»
Идя к Ленину, Уэллс ждал, что увидит марксистского начетчика, и собирался вступить с этим воображаемым начетчиком в схватку, рассчитывая без труда взять над ним верх. Вышло иное. «Должен признаться,— писал в своей книге Уэллс, — что в споре мне пришлось очень трудно».
Разговор шел в стремительном темпе. Собеседники задавали друг другу вопросы, иногда отвечали, иногда парировали контрвопросами.
О содержании этого разговора мы знаем только по записи Уэллса.
Как и всякая такая запись, она весьма субъективна. Наиболее интересно в ней широко известное место, в котором Уэллс излагает свои впечатления о ленинском плане электрификации.
«Дело в том, — пишет Уэллс, — что Ленин, который, как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию, утопию электрификации... Можно ли представить себе более дерзновенный проект в этой огромной, равнинной, покрытой лесами стране, населенной неграмотными крестьянами... не имеющей технически грамотных людей, в которой почти угасли торговля и промышленность?».
Такие проекты, по убеждению Уэллса, реальны лишь для густонаселенных стран с высокоразвитой промышленностью. Но осуществление их в России «можно представить себе только с помощью сверхфантазии».
«В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, — писал он, — но невысокий человек в Кремле обладает таким даром, Он видит, как вместо разрушенных железных дорог появляются новые, электрифицированные. Он видит, как новые шоссейные дороги прорезают всю страну, как подымается обновленная и счастливая, индустриализированная коммунистическая держава. И во время разговора со мной ему почти удалось убедить меня в реальности своего провидения».
Муза истории — божественная Клио — позволяет себе иногда такие выходки, которые в руках любого художника выглядели бы «нажимом» и даже примитивной подтасовкой. Так и здесь: она взяла писателя, прославившегося своей безграничной и неисчерпаемой фантазией, послала его в тогдашнюю Россию, свела его с Лениным, дала ему услышать из уст Ленина план электрификации и коммунистического возрождения нашей разоренной страны, а потом сунула ему в руки перо, чтобы он, именно он, этот непревзойденный фантаст, объявил ленинский план электрификации «сверхфантазией», осуществление которой нельзя увидеть ни в каком волшебном зеркале. Сколько ни читай об этом, каждый раз удивишься наново!
***
Вечером того же дня Герберт Уэллс уехал в Петроград. Он торопился, чтоб не опоздать на пароход, уходивший из Ревеля (Таллина) в Стокгольм, но до отъезда из Советской России успел побывать на заседании Петроградского Совета.
Заседание это происходило в Таврическом дворце. Зал был полон; две или три тысячи человек занимали не только кресла, но все проходы, лестницы и хоры. Все это, как свидетельствует Уэллс, создавало обстановку «многолюдного, шумного, по-особому волнующего массового митинга».
После обсуждения вопроса о мире с Польшей председатель объявил, что слово предоставляется присутствующему в зале знаменитому английскому писателю товарищу Уэллсу. Именно так: товарищу Уэллсу.
В своей книге Уэллс рассказывает об этом своем выступлении предельно сдержанно и иронично.
«Прежде всего, — пишет он, — я совершенно недвусмысленно заявил, что я не марксист и не коммунист, а коллективист и что русским следует ждать мира и помощи в своих бедствиях не от социальной революции в Европе, а от либерально настроенных умеренных кругов Запада. Я сказал, что народы западных стран решительно стоят за мир с Россией, чтоб она могла идти своим собственным путем, но что их развитие может пойти иным, совершенно отличным от России путем».
И все! Больше об этой своей речи Уэллс в книге не упоминает.
На деле «товарищ Уэллс» сказал не только это. До нас дошел подлинный, заверенный им перед сдачей в петроградские газеты текст его речи, в которой звучат по-настоящему глубокие и прекрасные слова.
«Вы стоите перед созидательной работой, изумительной своим бесстрашием и силой, — говорил он. — Эта работа не имеет себе равной в истории человечества. В ней — выражение той гениальной способности России, которая давно проявлена русской литературой, — я говорю о бесстрашии мысли и безграничном напряжении сил».
Обращаясь к мужчинам и женщинам, которые слушали его с глубоким вниманием, Уэллс не читал им мелких нотаций, как то можно подумать по его книге. Нет, он говорил о преступных действиях интервентов, ввергших Россию в ее бедствия, он обещал приложить все свои усилия, чтобы покончить с войной против Советской России.
«Способность прощать характерна для великого народа, — говорил он. — И все, что я видел и слышал в России, убеждает меня, что Россия и Англия, несмотря на все взаимные прегрешения, могут любить и понимать друг друга и вместе работать для человечества и для того нового мира, который рождается среди мрака и бедствий. Дайте мне еще раз сказать вам, что английский народ хочет мира, добивается мира и не успокоится до тех пор, пока не добьется мира...».
Так говорил Герберт Уэллс на следующий день после своей встречи с Владимиром Ильичем Лениным.
Теперь о третьем иностранном госте, побывавшем в эти дни у Ленина.
В русском издании книги Уэллса «Россия во мгле» мы читаем, что, будучи в Москве, он жил в одном доме с «предприимчивым английским скульптором, каким-то образом попавшим в Москву», и что, придя от Ленина, он завтракал «с господином Вандерлипом и молодым скульптором из Лондона».
Как гласит известная шутка, английский парламент может сделать все на свете, кроме одного: превратить мужчину в женщину и женщину в мужчину. Но переводчики книги Уэллса оказались сильнее английского парламента, ибо этим «молодым скульптором» была женщина — притом прелестная женщина! — Клэр Консуэло Шеридан.
. . .
Клэр была в Москве, когда туда приехал Герберт Уэллс, и жила в том же доме на Софийской набережной, где он остановился. Они вместе позавтракали и долго разговаривали. Уэллс жаловался на бесконечные лишения, которые он переносил в Петрограде: по утрам он не мог принимать горячую ванну, почтальон не приносил газет, за завтраком он не наедался досыта. «Нет! — восклицал он.— Без всего этого я не могу жить и работать!» С юмором и даже сарказмом высмеивал он многое из того, что видел в России.
«Ах, дорогой мистер Уэллс! — записывала в своем дневнике Клэр. — Я очень вас люблю... Но если вы не можете жить без утренней ванны, сытного завтрака и газет, вам нечего делать в сегодняшней России!»
И она, страдавшая от отсутствия житейских удобств не меньше, чем Уэллс, желала остаться в России, чтоб принять участие в ее возрождении. Она хотела, чтобы именно в России росли и получили образование ее дети.
. . .
Таким запечатлелся Ленин в памяти трех свидетелей, видевших его ранней осенью двадцатого года.
Эти трое были очень разными, даже контрастными людьми. Тем примечательнее, что и страстная Клара Цеткин с ее пылкой душой революционерки, и воспринимающая мир глазами художника, вдовы, матери впечатлительная Клэр Консуэло Шеридан, и полный скепсиса и иронии Герберт Уэллс увидели в Ленине одного и того же человека, поразившего их духовной глубиной и силой интеллекта. Уж на что предубежден был Уэллс, но и тот признал: «Встреча с этим изумительным человеком, который отдает себе ясный отчет в колоссальной трудности и сложности построения коммунизма и безраздельно посвящает все свои силы его осуществлению, подействовала на меня живительным образом. Он во всяком случае видит мир будущего, преображенный и построенный заново».
Пояснение: А. А. Богданов (Малиновский) (1873-1928) — писатель-фантаст, врач, экономист, философ, политический деятель, учёный-естествоиспытатель, один из основоположников научного менеджмента и кибернетики. Фантлаб ждёт открытия его библиографии.
Отмечаемое 21 сентября 1966 года столетие со дня рождения Герберта Уэллса – одна из крупнейших литературных дат. В этой связи журнал «Дон» напечатал неизвестную до сих пор научно-фантастическую повесть Г. Уэллса «Аргонавты времени». Ее разыскал, сообщает ростовская газета «Комсомолец», отлично перевел и прокомментировал молодой таганрогский литературовед А. Чуркин.
Это — первая повесть Герберта Уэллса. Не только не существует переводов повести на другие языки, но и на родине писателя она неизвестна многим читателям. О ее месте в наследии Уэллса рассказывает автор публикации: «В повести «Аргонавты времени» Уэллс — уже почти сложившийся художник. В ней он впервые смело соединяет фантастику с реальностью, использует прием постепенного знакомства читателя с фантастической идеей, вводит научные термины... Первая повесть Уэллса представляет во многом синтез тех идей, которые впоследствии выражены им в его знаменитых научно-фантастических романах».
«Аргонавты времени» вызывают напряженный читательский интерес. Первая мысль после прочтения повести — как недоставало ее в списке любимых романов и рассказов Уэллса, как органично вошла она в ряд замечательных созданий писателя! Ее герой — даже при некоторой слабости его психологической обрисовки — настоящий уэллсовский герой — эксцентричный, загадочный, потрясающий воображение обывателя своей непохожестью. И окружение его чисто уэллсовское — карикатурные мещане с их трусостью и заскорузлостью мнений и привычек, поразительно ярко описанный старый заброшенный дом, который превращается в таинственную лабораторию доктора Небогипфеля...
Многие строки «Аргонавтов времени» принадлежат к тем сверкающим выдумкой находкам Уэллса, которые в свое время глубоко поразили Юрия Олешу. Он первый обратил внимание на удивительный реализм Уэллса в его фантастике. Вот здесь и заявляет о себе во всю мощь дар Уэллса-художника, первым соединившего фантастику с реализмом.
«РОССИЯ во мгле»Герберта Уэллса... Знаменитый английский фантаст, как известно, посвятил эту книгу рассказу о поездке в Советскую Россию, размышлениям о новой, неведомой писателю прежде социалистической цивилизации... Впрочем, нет нужды пересказывать содержание книги, ибо все, что связано с поездкой Уэллса, беседой с Владимиром Ильичем, известно достаточно подробно. Эта беседа состоялась осенью 1920 года, Уэллс пробыл с сыном в России пятнадцать дней...
Но когда это произошло, в какой именно день — на эти вопросы историки, биографы Ленина, более четырех десятилетий не могли получить ответ.
В 31-м томе четвертого издания Сочинений В. И. Ленина на странице 534-й было напечатано, что эта встреча состоялась в 1920 году. Точнее:
«Середина октября. Ленин принимает английского писателя Г. Уэллса».
Со времени выхода 31-го тома четвертого издания минуло двенадцать лет. Началась подготовка пятого издания Сочинений Ленина. И снова возник все тот же вопрос: когда же, в какой день Владимир Ильич принимал Уэллса?
Ежедневных записей секретарей председателя СНК за это время нет. Единственным источником пока оставалась сама книга Уэллса, в которой он писал, что приехал в Россию в сентябре 1920 года. Далее Уэллс сообщал:
«Жизнь в Москве, озаренной ярким октябрьским солнцем и украшенной золотом осенней листвы, показалась нам гораздо более оживленной и легкой, чем в Петрограде».
Значит, он прибыл в Россию в сентябре, а был принят Лениным в октябре? Так сказано в самой книге второго издания. Второго, ибо первого в нашей стране нет. Нет — и не было. Дело в том, что впервые книга Уэллса на русском языке была издана в Софии, в Болгарии, в 1921 году, то есть через год после ее написания в Англии. Любопытно, что она вышла с предисловием князя Н. Трубецкого, который, утверждая, что «...книга ярко рисует психологию отношений типичного англичанина к России, к русским и к русскому вопросу», оценил ее как «вредную»... для английского читателя, пытаясь критиковать изложение Лениным в беседе с Уэллсом плана электрификации.
Оставим, однако, в стороне княжеские писания и рассмотрим маленькую, изданную в 1922 году в Харькове книжку Уэллса с указанием «издание второе» (вероятно, составители считали болгарское издание первым). Ценнейшая книжка! Все последующие выпуски сверялись по ней. Еще и еще раз изучали ученые эту книгу, надеясь найти в ней какие-либо новые данные... Не было ли, например, у Уэллса в этой поездке, кроме сына, других попутчиков? Оказывается, был!
«Особняк для гостей правительства, где мы жили вместе с г. Вандерлипом... — большое, хорошо обставленное здание на Софийской набережной...» — писал Уэллс.
Кто такой Вандерлип? Откуда и зачем прибыл в Москву этот иностранец? Возникают в связи с ним и другие вопросы, ответы на которые исследователям дал сам Ленин. В речи на собрании актива Московской организации РКП(б) 6 декабря 1920 года Владимир Ильич говорил:
«Мы должны использовать создавшееся положение: в этом вся суть концессий Камчатки. К нам приезжал Вандерлип, дальний родственник известного миллиардера... Вандерлип привез с собой письмо Совету Народных Комиссаров».
Далее в этой речи Ленин говорил, что он принимал Вандерлипа. Но когда? Опять неизвестность! Новые поиски привели к ленинским документам о переговорах с этим американцем, просившим Советское правительство предоставить ему концессию на Камчатке.
Документы свидетельствуют, что Ленин 20 сентября ознакомился с письмом Вандерлипа. Следовательно, американский миллиардер был в Москве в одно время с Уэллсом...
Теперь у исследователей возникла новая задача: не писали ли в те годы американские газеты что-либо о поездке Вандерлипа к Ленину?
...Известный американский писатель Альберт Рис Вильямс — участник штурма Зимнего дворца, публицист, встречавшийся с Лениным, — всю жизнь был и оставался верным другом нашей страны. Не удивительно поэтому, что во время последнего посещения Москвы он охотно откликнулся на просьбу советских ученых и по возвращении в Нью-Йорк выслал им папку вырезок из американской прессы 1920 года, посвященных интересовавшей некоторых в США историков проблеме «Ленин и американо-русская торговля».
Вот она, простенькая папка — 68 больших фотокопий различных газетных текстов. Нужно ли говорить, с какой жадностью набросились на нее исследователи? И вдруг в ней было обнаружено интервью лондонского корреспондента «New York Times» с Гербертом Уэллсом.
Однако какое отношение имеет Уэллс к торговле? Оказывается, поездка Вандерлипа в Москву была истолкована некоторыми американскими кругами так, словно она была предпринята не с коммерческими, а с политическими целями.
Выясняя истину, корреспондент обратился к вернувшемуся из России в Лондон Уэллсу. И писатель сказал, что поездка Вандерлипа была связана только с коммерческими интересами.
«В дальнейшей беседе, — писал корреспондент из Лондона, — г-н Уэллс сказал, что он встречался с В. Д. Вандерлипом в гостинице в Москве, где они вместе жили в течение трех дней — 4, 5, 6 октября».
Теперь все становилось на место. Уэллс в своей книге пишет, что он уехал из Москвы в Петроград в тот день, когда был принят Лениным. «...Мы тепло распрощались с Лениным... И вот — снова дом на Софийской набережной, поздний завтрак с г. Вандерлипом… Г-н Вандерлип предлагал нам днем познакомиться с московским рынком, а вечером смотреть балет, но мы с сыном решили в тот же вечер уехать обратно в Петроград...»
Итак, установлено: Владимир Ильич принял Герберта Уэллса 6 октября 1920 года. Кроме прямых, были добыты и косвенные доказательства: некоторые документы свидетельствовали, что Ленин, придя на заседание Политбюро ЦК партии, делился с товарищами впечатлениями о только что состоявшейся беседе с английским фантастом. Это заседание, как выяснилось, состоялось 6 октября, видимо, в середине дня, ибо Политбюро обычно заседало с 12 часов дня.
Сорок с лишним лет существовала ныне расшифрованная загадка. Откройте теперь страницу 674 сорок первого тома пятого издания «Сочинений» Ленина:
«Октябрь, 6. Ленин беседует с английским писателем Г. Уэллсом».
Две строки в Полном собрании сочинений Ленина. Только две строки, а сколько терпеливого труда, сколько души потребовали они!
Так давняя нелегкая загадка была решена «группой биохроники В. И. Ленина» Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, и прежде всего
Р. М. Савицкой, кандидатом исторических наук, тем самым человеком, который долгие дни ходил неизведанными тропинками предположении, домыслов, пока был найден точный ответ.
— Теперь хотелось бы установить часы и минуты этого события, — говорит Р. М. Савицкая. — Думается, что Владимир Ильич принял британского гостя в 10 утра. Беседа, вероятно, продолжалась час-полтора. Так мы предполагаем...
Предполагаем!.. Исследователи ленинской жизни знают, что такое точность!
облако тэгов
