Г. Рабинович. Рассказы Станислава Лема (рецензия) // Иностранная литература № 7 1961, с. 261-262
---
С. 261-262
Рассказы Станислава Лема.
-
Станислав Лем. Вторжение с Альдебарана. Научно-фантастические рассказы. Перевод с польского. Москва, Издательство иностранной литературы, 1960. 235 стр.
-
Вслед за романами «Астронавты» и «Магелланово облако» в русском переводе появился сборник рассказов Станислава Лема. Советский читатель теперь получит более полное представление о творчестве этого интересного польского писателя.
Лем — мастер научно-фантастического жанра. Увлекая читателя описанием чудес техники будущего, покоряя его смелой и неистощимой «звездной» фантазией, ведя его сквозь многочисленные захватывающие приключения, он ни технику, ни фантазию, ни приключения никогда не делает самоцелью. Главное для Лема — человек, его торжествующий разум; ко всему, что враждебно разуму, Лем беспощаден.
Разуму уже давно противоречит капиталистическая собственность — и Лем предает ее осмеянию в открывающем сборник рассказе «Существуете ли вы, мистер Джонс?», выбирая для этого парадоксальную «научно-фантастическую» ситуацию. Некая американская электронная компания по суду требует признать за ней право собственности на... автомобильного гонщика Джонса: дело в том, что компания постепенно заменила кибернетическими протезами все органы мистера Джонса, потерявшего их во время многочисленных автомобильных катастроф. Но гонщик не рассчитался с компанией — и она хотела бы в возмещение убытков «разобрать» его на части... Научно-фантастический рассказ приобретает черты острого политического памфлета.
Совсем иные, героические, ноты звучат в рассказах «Испытание» и «Альбатрос». В первом из них молодой астронавт Пиркс, чудаковатый и нескладный, столкнувшись со смертельной опасностью, ведет себя как герой, а его самоуверенный и самодовольный товарищ не выдерживает испытания. Традиционная тема несоответствия внешнего облика и внутреннего содержания человека очень своеобразно выглядит на «космическом» фоне, особенно в сочетании с совершенно неожиданной концовкой.
Во втором рассказе экипаж космического корабля, потерпевшего серьезную аварию, гибнет, до конца выполняя долг, не уронив человеческого достоинства.
Вера в Человека, гордость за него — вот что составляет главную силу этих двух превосходных рассказов.
Особо следует выделить рассказы «Вторжение с Альдебарана», «Друг», «Вторжение». В них Лем, иронически осмысливая ультрапессимизм буржуазной научно-фантастической литературы, пародирует произведения тех американских писателей, которые одинаково мрачно расценивают возможности «мирного сосуществования» жителей разных планет или человека и созданных им «мыслящих» машин, не верят в познаваемость Вселенной.
В последнем рассказе сборника, «Exodus», звучит ненависть Лема к поджигателям новой войны, писатель вместе со своими героями отказывается считать их людьми. Они — лишь извращенное подобие людей, злая и подлая выдумка притаившихся где-то в космосе врагов человечества, мечтающих вызвать на Земле междоусобную войну, чтобы потом захватить нашу планету. И если можно спорить с лемовской концепцией «межпланетных отношений», то его благородного беспокойства за судьбы «землян» оспорить нельзя.
Лем — писатель, много и напряженно думающий, ищущий, непрестанно стремящийся вперед. У нас есть все основания ждать от него не только новых произведений, но и новых ярких мыслей о путях и судьбах людей сегодняшнего и завтрашнего дня.
Большой интерес итальянских читателей, как сообщает римская печать, привлекает сборник советских научно-фантастических рассказов, выпущенный издательством Фельтринелли. В сборник вошли 14 рассказов разных авторов, отобранные Жаком Бержье для издания, вышедшего ранее во Франции. В рецензии на сборник, помещенной в литературном приложении к газете «Паэзе сера», критик Берто Дель Бьянко отмечает отличие советской научно-фантастической литературы (самым большим достижением которой он считает «Туманность Андромеды» Ефремова) от американской.
«Советская научная фантастика, — пишет критик, — более считается с наукой и техникой, более реалистична; даже самые смелые догадки и предположения находятся в соответствии с общими законами Вселенной, чему очень часто — и преднамеренно — не следуют американские писатели».
Приветствуя выход сборника, Дель Бьянко вместе с тем критикует принцип отбора Бержье, включившего в сборник некоторые рассказы, не носящие характер научной фантастики, и не представившего в сборнике другие, более характерные произведения советской научно-фантастической литературы.
Против комиксов (заметка) // Иностранная литература № 7 1961, с. 280-281
Пакистан.
Против комиксов.
«Отрадно отметить, — пишет журнал «Иллюстрейтид уикли оф Пакистан», — что не только наши писатели, но даже большинство здравомыслящих издателей теперь понимают, что если они не будут выпускать для юных читателей высоконравственные и увлекательные книги, то наполненные ужасами заокеанские комиксы и надуманные рассказы о космических приключениях, не имеющие ничего общего с реальной действительностью, окончательно наводнят наши рынки, оказывая плохое влияние на юных читателей».
Ввиду усилившегося влияния низкопробной американской литературы на молодое поколение многие известные писатели Пакистана приступили к созданию книг для детей.
Среди первых удачных произведений журнал называет повесть «Бай забан дост» Анвара Инайатуллаха — молодого литератора, ранее писавшего для взрослых. Он показал «умение глубоко проникать в тайны детской души» и создал ряд интересных образов, полных жизни и энергии.
И сегодня мечта энергично стучится в двери завтрашнего дня. Большую роль играет здесь научная фантастика.
«Фантазия есть качество величайшей ценности», — говорил Ленин о необыкновенной способности человеческого разума материализовать несуществующее, изображать завтрашнее.
Каким представляется будущее нашей планеты?
Каким будет человек завтрашнего дня?
Каков предполагаемый результат взаимосвязи человечества с технической революцией, происходящей в мире, с природой, нас окружающей?
На все эти волнующие вопросы призвана ответить литература научной мечты.
Никакая технократическая попытка найти новые, якобы перспективные пути развития капиталистического общества не может увенчаться успехом. Научно-техническая революция, происходящая в мире, не в состоянии избавить капитализм от неизлечимых противоречий. Чувствуя их, западные писатели впадают в уныние.
Мрачная литература антиутопий, характерная для писателей-фантастов пессимистического и скептического направлений мышления, являясь своеобразным предупреждением человечеству, не несет в себе жизнеутверждения, а потому обречена на бесперспективность.
Однажды, раскрыв «Литературную газету», я прочитал статью начальника лаборатории Государственного оптического института члена-корреспондента АН СССР Юрия Денисюка. Ученый писал об истоках зарождения весьма перспективного изобретения — голографии, за которое он был удостоен Ленинской премии.
«С дерзостью, свойственной молодости, — пишет ученый, — я решил придумать себе интересную тематику, взявшись за какую-то большую, стоящую на грани возможности оптики задачу. И тут в памяти всплыл полузабытый научно-фантастический рассказ Ивана Ефремова: производя раскопки, палеонтологи находят старинную плиту, над которой парит в воздухе объемный портрет пришельца из чужого мира, погибшего миллионы лет назад.
...Я не только не отрицаю своеобразное участие писателя-фантаста в моей работе, но подтверждаю его с удовольствием. Меня всегда поражала какая-то сверхъестественная способность художников слова предвидеть будущее столь образно».
Это далеко не единственный случай. Какой невероятный шум вызвала в научных кругах и среди общественности гипотеза, высказанная в свое время в одном из научно-фантастических рассказов писателем Александром Казанцевым. Он доказывал, что знаменитый Тунгусский метеорит, упавший в сибирскую тайгу в начале нашего века, не метеорит, а космический корабль, потерпевший аварию при неудачном приземлении. В хоре противников этой гипотезы, вступивших в жаркую полемику с ее сторонниками, зародилось своеобразное научное направление решения проблемы. Десятки экспедиций энтузиастов устремились в Сибирь, чтобы с помощью счетчиков Гейгера, химических анализов и физического исследования места падения метеорита установить истину. Мысль писателя-фантаста заставила науку работать над разгадкой тайны.
Вот примеры того, как научная фантастика, питаемая соками науки, движет ее вперед, активно воздействуя на общий технический прогресс.
Попробуем разобраться в этом процессе. Как известно, сущность науки сводится к тому, что она производит анализ действительности. Используя атомы познания (понятия, концепции, абстракции, эмпирические законы), наука строит из них самостоятельное здание — модель реальности. Чтобы называться научной, построенная модель должна быть подтверждена опытом.
В том случае, если проверка построенной модели по тем или иным причинам невозможна, модель становится научной фантастикой. В ней существуют научные элементы, логические правила и приемы, но эмпирическая проверка отсутствует. Таким образом, научно-фантастические идеи есть не что иное, как тот же своеобразный метод проб, забегающих вперед. Вот здесь и надо искать ту кибернетическую «обратную связь», которая существует между наукой и научной фантастикой. Научная фантастика как бы проводит своеобразное проигрывание возможных вариантов «музыки будущего». Не скованная обязанностью проверки научных положений, фантастика, со своей стороны, вводит в оборот свои научные элементы познания (концепции, принципы, понятия и абстракции), которые необходимы фантасту для построения его научного здания. Проходит какое-то время, и теперь уже сама наука начинает складывать из новых элементов познания, рожденных научной фантастикой, свой круг представлений, связанных с проверкой опытом.
Таким образом завершился цикл взаимного оплодотворения двух начал — науки и фантастики. Разве не такими были (во многом наивные для нас сегодня) научно-фантастические произведения Свифта и Сирано де Бержерака, Жюля Верна, Герберта Уэллса и А. Беляева?
Двадцатый век и особенно его вторая половина заставили ученых и фантастов изрядно поработать в извечной области времени и пространства.
Стремительно летит время. С каждым часом его движение как бы убыстряется. Это не выдумка, это почти объективный фактор. Мы ощущаем это явление по быстроте процессов, происходящих в мире. Когда-то для того, чтобы передать сообщение с одного конца Земли на другой, требовались месяцы, а порой и годы.
Сегодня жители Владивостока запросто, с помощью телеспутника смотрят передачи из Москвы. В тот же миг, в то же мгновение слышат они слова, произносимые московским диктором, любуются движениями балерины на сцене Большого театра.
Фантастический поток знаний, воплощенных в виде стремительно распространяющейся информации, сметает границы старых представлений, заставляя человека не только удивляться, но и искать все новые и новые подступы к познанию и восприятию жизни.
Человеческий разум обладает исключительным и удивительным свойством предвидеть и предугадывать. Стремительная мечта стучится в грядущее, являясь своеобразным проводником реальной жизни.
В процессе развития истории кто-то должен находиться на грани между мечтой и действительностью. Кто-то должен брать на себя смелость прокладывать тонкий пунктир грядущих открытий. Кто-то неустанно должен искать формулу завтрашнего дня. Это делают и фантасты...
Мы живем в сложном мире, созданном матерью-природой, и одновременно в мире, созданном нашими руками и разумом. Максим Горький дал блестящую характеристику окружающему нас миру. «Второй природой» назвал он все, что создано человечеством.
Старушка природа формировалась в своей эволюции миллионы лет. Она столкнулась со «второй природой», на создание которой требуются даже не столетия — годы. Именно эту «вторую природу» и выбрала местом своего действия научная фантастика. Ее поле деятельности распространяется несравнимо больше в завтрашний день, чем в прошлое. Это и понятно — ведь именно будущее дает возможность широко развернуться человеческой фантазии.
Советские люди оптимистичны по своему существу. Мы верим в самого человека, в его гуманность, в его разум, в его силу. Мы не можем согласиться с теми, кто говорит о будущем со страхом и неуверенностью. Что видят они там, в мерцающих контурах завтрашнего дня?
Американский социолог Стивен Кайерс пишет: «Чем больше спутников, лазеров, автомобилей, тем меньше дружеских жестов, поцелуев и «люблю» лунными ночами. Мир пожирает себя изнутри, подобно мифическому чудищу. С равнинных дорог он давно вознесся к высокогорному шоссе, наращивая скорость, не замечая, как заносит его на поворотах. Колеса уже повисли над пропастью. Еще мгновение — и мы рухнем вниз — в объятия химер Хиросимы».
Нет, мы верим в светлые стороны этого мира, верим в жизнь, в поцелуи и «люблю». Это понимают сегодня многие писатели-фантасты. Картины мрачного будущего, выходящие порой из-под их пера, являются настойчивым предупреждением человечеству быть осторожнее на крутых поворотах истории.
Развитие научной фантастики и ее связь с наукой и техникой являются одним из самых актуальных вопросов времени. Во многих научно-фантастических произведениях зарубежные авторы, удрученные бурным развитием техники, выдвигают в качестве актуальной проблемы идею о подавлении человека «мыслящими машинами». Они настойчиво проводят технократическую идею о вырождении человечества под давлением умных машин. В одном случае это рассказ о заполнении земного шара саморазмножающимися механизмами. В другом — повествование о высшем машинном разуме, который пытается подавить и уничтожить человека.
Не обошел эту проблему и Артур Кларк в своем научно-фантастическом фильме «Одиссея 2001 года». Борьба космонавтов с высшим разумом, восставшим против людей, показана в фильме Кларка блестяще. Но заканчивается она, к сожалению, грустным одиночеством человека в бесконечных просторах вселенной. И хотя человек, уходя из жизни, самопроизвольно порождает новую жизнь, нам хочется верить, что человечество никогда не столкнется с проблемой полного одиночества и борьбы с порожденными им же самим компьютерами.
Невозможно согласиться с теми писателями, которые говорят о вырождении человека в грядущем.
Польский писатель Станислав Лем, многие произведения которого с огромным интересом читаются любителями фантастики всех стран, рисует человека будущего, которого он называет киборгом. Это полуробот-получеловек, реконструирующий самого себя в зависимости от обстоятельств.
«Киборганизация заключается в удалении системы пищеварения, — пишет фантаст, — в связи с чем излишни зубы, челюсти и мышцы. Если проблема речи решается космически постоянным применением
средств связи — исчезнет и рот. В ключевых точках организма расположены насосы, впрыскивающие в случае надобности то питательные вещества, то активизирующие тело лекарства, гормоны, препараты».
Что же осталось в этом случае от человека? Даже он, высшее совершенство живого мира, подвергся своеобразному уничтожению.
Человек будущего представляется нам гармонично развитым, одухотворенным и сохранившим в чистоте все свои лучшие качества, выработавшиеся на протяжении тысячелетий. В будущем надо ждать полного раскрытия всех человеческих достоинств и чувств, заложенных природой. Естественные качества человека разовьются до высшего своего выражения в духовном мире. Вот почему многие фантасты основой воспитания человека будущего считают именно воспитание чувств.
Остановимся еще на одном вопросе: научная фантастика и социально-общественные проблемы, стоящие перед человечеством.
Сегодня многие фантасты мира пытаются в своих произведениях проанализировать общественные отношения. Некоторым удается диалектический анализ частностей. Другие показывают общество в его грядущем развитии. Но лишь немногим зарубежным фантастам удается нарисовать широкую социальную картину грядущего.
Интересно показывает прогрессивную борьбу с монополиями Фредерик Поол в переведенном на русский язык романе «Операция Венера». Той же теме посвящен и острый рассказ Саке Комацу «Продается Япония». Но и в этих произведениях, носящих критический характер, причины социальных столкновений часто остаются за рамками рассказа.
Наиболее глубоким и прогрессивным с этой точки зрения представляется мне замечательный роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Скажу без преувеличения — это первое послевоенное научно-фантастическое произведение об обществе будущего, о коммунизме, объективно получившее самое широкое распространение. Роман переведен на многие иностранные языки, выдержал десятки изданий у нас и за рубежом.
Талантливый советский фантаст дал широчайшую картину социальных, общественных и духовных преобразований в мире завтрашнего дня. Нет, не вырождение, не катастрофа грозит человеку в будущем. Роман пронизан глубочайшим оптимизмом, верой в силы людей, в их счастье и прогресс.
— Для меня главное, — говорил мне незадолго до своей кончины Иван Антонович, — это не научно-технический прогресс в будущем, а осмысливание развития человеческого общества, эволюция сознания и духовного мира человека будущего.
Подход к научной фантастике как к уникальному явлению современной литературы позволяет понять, почему эта область писательского творчества стала столь притягательной для ученых с мировым именем. Физики Лео Сциллард и Отто Фриш, профессор биохимии Айзек Азимов, блистательный астрофизик Фред Холл, антрополог Чед Оливер, астроном Артур Кларк, творец кибернетики Норберт Винер, японский врач Морио Кита, польский академик Леопольд Инфельд — вот достаточно убедительный и далеко не полный перечень имен крупных ученых, которых научная фантастика «завербовала» в свои ряды.
Литературное творчество этих ученых является своеобразным продолжением их научной деятельности.
В разговоре с известным журналистом Робертом Юнгом, автором нашумевшей книги «Ярче тысячи солнц», возглавляющим сегодня один из институтов футурологии в Австрии, проявилась такая точка зрения на фантастику:
— В вопросах прогнозирования, — говорил Юнг, — я опираюсь не только на научно-технические данные, на анкетные материалы и на их обработку. Мне нужна творческая интуиция научных фантастов, способных предугадать завтрашний день.
Нет ничего удивительного, что в работе подобных научных институтов принимают участие многие писатели-фантасты. Участие писателей в этом сложном процессе предвидения будущего свидетельствует о том, что последовательная логика развития тех или иных научно-технических проблем должна на каком-то этапе заменяться интуицией.
Вот что говорит об этом выдающийся советский писатель Леонид Леонов:
«О, как безумно хочется хотя бы через травинку, через парящее в небе облачко, даже со сверхптичьего полета взглянуть потом, потом, на наше продолжение в веках...
Часть этого задания ложится и на так называемую научно-фантастическую литературу, которой хочется попутно пожелать большего совершенства, в частности, умножения сюжетных координат, в пересечении которых образуются поразительные детали, выясняются неожиданные и незнакомые еще очертания новой эры.
Но лучше всех нас сделают это универсальные, авторитетные, увлекательные, еще лучше — вдохновенные обзоры по ведущим наукам современности, причем с некоторым люфтом, вольностью в сторону чрезмерных допущений, и даже, прошу прощения у редактора, с малой долей гипотетической ереси, которую иные ученые блюстители столь терпеть не могут и в личине которой нередко на сцене науки и жизни появляется истинное новаторство».
Интересно, что это суждение крупнейшего советского писателя в чем-то совпадает с высказыванием выдающегося датского ученого Нильса Бора. Последний говорил о значении «безумных идей» в продвижении научных теорий. Но об этом несколько позже...
*
В заключение хочется остановиться еще на одной проблеме научной, фантастики, значение которой чрезвычайно велико.
В декабре 1960 года физик с мировым именем Лео Сциллард, имевший прямое отношение к созданию атомной бомбы, автор многих научно-фантастических, произведений, прилетел в Москву, чтобы принять, участие в очередной международной Пагуошской конференции ученых, обсуждавших проблемы сохранения мира во всем мире.
На аэродроме выдающемуся ученому сообщили, что его дожидается посылка. В ней была тяжелая каменная пепельница, выполненная в виде рыбы, взлетевшей на гребень волны. Усталый, больной человек недоуменно посмотрел на сувенир, но затем понимающе улыбнулся:
— Да ведь это дельфин специально к моему докладу! — воскликнул он.
Доклад Сцилларда был построен на материалах его научно-фантастической книги «Голос дельфина». В ней он показывал, что дружбе всегда предшествует взаимопонимание. Фантастическое произведение, написанное ученым с мировым именем, стало причастным к основной проблеме человечества — борьбе за мир на земле. От взаимопонимания — к дружбе — вот требование, выдвигаемое передовыми людьми. Ведь мир — одно из обязательных условий счастья и светлого будущего. Сегодня это понимают многие.
Вспоминается и разговор на эту тему с известной писательницей Джудит Меррил, проживающей ныне в Торонто. Здесь она сумела создать при местном университете лучшую в стране библиотеку мировой научной фантастики, включающую и книги советских авторов.
— У каждого писателя, — говорит Джудит Меррил, — существует своя излюбленная тема, в полной мере отвечающая его пристрастиям и взглядам. Меня с самого начала привлекает тема борьбы за мир.
Мой первые рассказ я назвала «Мать». О чем он был? О ребенке, пораженном радиацией. О безмерных страданиях матери обреченного младенца. В то время я сама была молодой матерью и всякий раз содрогалась, когда вспоминала трагедию Хиросимы. Рассказ нравился всем без исключения издателям, кому я его показывала, — продолжает Меррил, — но напечатать его никто не решался. Я уже оставила все надежды, когда редактор одного еженедельника в Филадельфии, Джон Келли, рискнул. И он не прогадал — рассказ понравился широкой публике. До сих пор горжусь, что это было первое выступление
американского писателя-фантаста против ужасов атомной войны.
Вслед за «Матерью» я опубликовала произведение на сходную тему — «Выстрел в темноте». Напечатать его было еще трудней. Ничего не поделаешь: таковы издательские нравы в Америке. Сознаюсь: многое из того, что происходило и происходит в Америке, мне не нравится. Немало молодых людей, не желавших воевать во Вьетнаме, были вынуждены покинуть США. Я давно уже немолода, но все мои симпатии на стороне этой молодежи. И я покинула Соединенные Штаты и уехала в Канаду.
Джудит Меррил рассказывает о трудностях, встающих в странах Запада перед писателями, отстаивающими своим творчеством дело мира.
— Вам хорошо, — говорила она, — вы стоите у колыбели нового человечества, а нам приходится творить у постели дряхлеющего мира со всеми его старческими болезнями и недугами. Но я все равно счастлива, — заканчивает писательница, — счастлива, что живу в начале новой эры — у порога завтрашнего дня.
Писатели-фантасты трудятся в неустанных поисках формулы завтрашнего дня. Но, как и всякая истина, формула грядущего будет непрерывно отступать под давлением реальной жизни, предоставляя возможность вновь творить и вновь фантазировать. А это благодарная работа на благо человечества.
-------------------------
Сохранена орфография 1977 года. Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ
Много бродит сегодня по Польше романтических легенд, связанных с именем Владимира Ильича Ленина. Продиктованные велением сердца, истинные и невольно домысленные истории являются ярким выражением всенародной любви к Ильичу. И когда краковская газета опубликовала на своих страницах призыв — отозваться тех, кто помнит о годах пребывания Владимира Ильича в Польше, она невольно попала в трудное положение: как отделить в многочисленных рассказах истинное от желаемого? В редакцию поступило большое количество материалов, почти недоступных проверке.
Два года, с 1912-го по 1914-й, Ленин жил в Польше. Он приехал сюда из Парижа — города, овеянного романтической славой Парижской коммуны. Невольно возникает вопрос: почему Ильич сменил Париж на Краков и крохотную деревушку Белый Дунаец неподалеку от села Поронина, что возле зеленого хребта Татранских гор?
Находясь в Париже, Ленин знал об «исключительно благоприятной для революционной работы обстановке в Кракове. Там не только хорошо относились к политическим эмигрантам, но была даже создана организация помощи им. Немаловажный фактор, привлекший внимание Ильича, — близость русской границы. Ведь перед Лениным стояла тогда задача руководить легальной большевистской газетой «Правда», наладить тесный контакт с большевистскими организациями России. Более того, необходимо было руководить работой фракции большевиков в IV Государственной думе.
Я стою на улице небольшой деревушки с лирическим названием Белый Дунаец. Рубленные из могучих бревен дома. Островерхие крыши, прикрытые замшелой дранкой. Деревянные заборы и крылечки с резными балясинами. Сегодня воскресенье. Оживленно. Пожилые мужчины в белых домотканых штанах и в расшитых черных жилетах разговаривают, покуривая маленькие трубочки. Женщины в цветастых платках энергично обсуждают события, масштаб которых, вероятно, — от своих деревенских до общемировых.
Возле двухэтажного домика под драночной крышей мы останавливаемся с чувством нескрываемого волнения. Дом принадлежал когда-то Терезе Скупень. Ее давно нет. И лишь немолодой сын ее, Франтишек, помнит, как двенадцатилетним парнишкой он часто встречался здесь с веселым и жизнерадостным русским, который посматривал на мальчишку прищуренными глазами, шутил с ним, поглаживая рыжеватую бородку.
Многое повидал этот деревянный дом в Белом Дунайце. Здесь осенью 1913 года собирался Центральный Комитет партии. Совещание это, известное как Поронинское, называлось для конспирации «летним».
Прибывшие на совещание жили в селе Поронине, это рядом, в девяти километрах от известного курорта Закопане. Павел Гут, сын владельца дома, ставшего гостиницей для революционеров, помнит те далекие времена. Павлу было тогда 15 лет. Он встречался с Лениным на почте, куда почти ежедневно приходил Ильич, чтобы забрать корреспонденцию чуть ли не со всего света.
Сегодня в Поронине Музей В. И. Ленина. На фоне неровного профиля Татр возвышается бронзовая скульптура Владимира Ильича. С огромной любовью и тщательностью собраны в этом доме письма, газеты, фотокопии записей вождя, другие документы, относящиеся к этому периоду. Невольно удивляешься необыкновенной широте ленинского кругозора, поразительному знанию того, что происходило в России — там, за линией границы, за круглыми хребтами гор, и во всем мире.
Ленин любил эти горы. Вместе с Борисом Вигилевым — русским революционером, бежавшим из сибирской ссылки, — пешком исходил Владимир Ильич эти края. Вигилев работал в то время управляющим метеорологической станцией. В доме, где он жил тогда, размещается сегодня небольшой профсоюзный дом отдыха «Сенкевичевка», названный так в память писателя Генрика Сенкевича. И знаменитая фотография — Владимир Ильич среди Татранских гор, с туристским посохом в руках — была сделана именно в те годы Борисом Вигилевым.
Бабья гора, высокогорное озеро Морское Око, озеро Чарный Став — вот места, где можно было видеть Владимира Ильича Ленина в редкие часы отдыха.
Нина Салтыкова, директор Ленинского музея в Кракове, рассказывает нам о необычной находке, которая была обнаружена в конце 1953 года в Кракове. Здесь, в архиве Польской академии наук, почти случайно было найдено много материалов, связанных с жизнью и деятельностью Владимира Ильича в Польше. Ныне все они переданы ЦК Польской объединенной рабочей партии в дар Центральному Комитету КПСС. По этим материалам теперь можно восстановить многие моменты кипучей деятельности Владимира Ильича в Польше.
Новый Краков вплотную обступил старый, удивительный по своей архитектуре и традициям Краков, который видел Ильич в те далекие годы. Те же острые шпили католических соборов. Знаменитая Краковская башня, с которой согласно старинной легенде трубач трубил тревогу, пока вражеская стрела не поразила его в самое сердце. И сегодня каждый час над городом разносится традиционный голос трубы, вспугивая голубей с отполированных годами влажных камней площади.
Прибыв в Краков, Ленин поселился в небольшом двухэтажном домике в предместье города на улице. Королевы Ядвиги. Здесь он жил вместе с Надеждой Константиновной. Рассказывают, что каждый день Владимир Ильич на велосипеде ездил почти через весь город на вокзал, чтобы сдать корреспонденцию в почтовый вагон.
Позже семья Ульяновых поселилась на улице Любомирского. Здесь в конце декабря 1912 года состоялось заседание ЦК партии, известное под названием «Краковское».
В Кракове писал Ильич статьи в «Правду». Отсюда наладил он через границу, находившуюся в десяти километрах от города, живую связь с Россией. Отсюда была организована нелегальная переброска на родину партийной литературы и партийных товарищей. Сюда из России приезжали большевики для того, чтобы посоветоваться с Ильичем.
Когда грянула мировая война, Ленин был схвачен жандармерией. В то время он жил в Белом Дунайце. Австрийские власти произвели обыск на квартире Ленина и, найдя его труды, посвященные революционному движению, арестовали Владимира Ульянова и заключили в тюрьму города Новый Тарг. Ему было предъявлено нелепое обвинение в шпионаже в пользу русского царя. Польские революционеры энергично ходатайствовали в защиту Ульянова, и через одиннадцать дней заключения он был освобожден.
Словно живая легенда Татранских гор, из уст в уста переходит сегодня рассказ о жизни Ленина в Польше. И как живое воплощение торжества ленинизма раскинулся в предместье Кракова гигантский металлургический комбинат Новая Гута, названный именем В. И. Ленина. Один за другим встают крупнейшие индустриальные сооружения социалистической Польши, построенные с помощью Советского Союза.
Не торопясь, пристально присматриваемся мы ко всему, что выросло сегодня на ленинских путях. С трепетом ощущаешь, как далекое прошлое настойчиво прорастает сквозь шумную современность.
Мемориальные доски на домах, в которых бывал Ленин. Воспоминания немногочисленных современников. Музей, посвященный Ильичу. И память, неистребимая память польского народа, бережно хранящего сквозь время историю развития революционного движения в России. Движения, захлестнувшего своим могучим потоком не только Польшу, но всю Европу, весь мир.
В этом отношении исключительное значение приобретает то новое, что утвердилось сегодня в мире, — активная интеграция социалистических стран. Они выступают как объединенная сила нового общества на земле.
Будучи в Кракове, я не мог не посетить человека, творчество которого вот уже столько лет волнует многих. Я говорю о польском писателеСтаниславе Леме, завоевавшем исключительную популярность во всем мире своими научно-фантастическими произведениями. «Солярис», «Возвращение со звезд» и научно-философская книга о будущем «Сумма технологий» переведены на многие языки и задали изрядную работу футурологам и любителям фантастики.
Люди, желающие представить себе контуры завтрашнего дня, увидели в произведениях Лема комплекс исключительно интересных идей и прогнозов.
Из древнего Кракова мы выезжаем на машине за город. Мелькают чистенькие дома с неизменным садиком и зеленой лужайкой перед верандой, и, наконец, машина останавливается перед небольшим домом за зеленой оградой. Здесь живет и работает Станислав Лем.
Его рабочая комната на втором этаже. По стенам — от пола до потолка — книги, книги, книги. Их геометрически строгий строй нарушается лишь несколькими современными репродукциями. Большой письменный стол весь в книгах и рукописях.
У Лема энергичный, чуть настороженный взгляд сквозь очки. Он врезается в разговор с ходу и чувствует себя в привычной стихии. Ведь разговор идет о самом для него дорогом — о фантастике.
—Успехи и вес науки в жизни общества позволяют не сомневаться, что интерес к научной фантастике будет расти. Однако, листая книги фантастов, я начинаю испытывать некую тревогу. Что происходит, скажем, в американской фантастике? В ее авторском активе есть ряд настоящих, больших писателей. Зато подавляющее число авторов наводняют рынок вульгарной, второсортной продукцией. Гангстеры в
космосе, убийцы на галактических орбитах, ковбои, модернизированные на космический лад, заселили страницы книг. Многие фантасты не могут вырваться из круга привычных, избитых тем. Герои их, пользуясь свободой фантастического жанра, вызывают духов, испускают флюиды, бездумно телепатируют — короче, отдаются мистике.
Когда открыли Америку, конкистадоры хлынули на новый материк. Вслед за открытием начался немедленный и откровенный грабеж Америки. Так и здесь — как только состоялось открытие жанра научной фантастики, на его безграничные материки устремились толпы халтурщиков. Балансируя между тягой читателя к фантастике и уровнем его вкуса, авторы эти беззастенчиво подсовывают читателям фальшивый товар. Увы, таковы будни фантастики, таково ее положение в странах Запада.
Хотелось бы отметить, — продолжает писатель, — что в Советском Союзе любят, читают и ценят именно хорошую фантастику. Не каждая страна может похвастаться такими зрелыми, требовательными читателями.
— Мне кажется, — говорю я писателю, — это объясняется в первую очередь тем, что наш народ находится как бы в преддверии будущего. Для советского читателя этот жанр литературы во многом означает его завтрашний день. А научно-техническая революция «подогревает» такое ощущение. Не так ли?
Лем задумывается, а потом продолжает:
— Вы правы. Фантастика — это литература проблем человека и науки, литература о будущем. И если народ читает фантастику, значит, он смотрит вперед.
Наш быт заставлен продукцией техники и науки. Но помыслы человека идут дальше быта, к вершинам будущего. Воображение человека всегда жаждало чудесного. Однако современный человек — реалист, чудесного он ждет не от нарушений законов природы, а от их логического продолжения. Фантастика окунает человека в мир принципиально возможных чудес. Она идет навстречу потребностям человека XX века.
Что же касается ее практического значения — я не могу не согласиться с теми поразительными определениями, которые Владимир Ильич Ленин дает двум краеугольным камням здания фантастики: мечте и фантазии.
Ещё одна победа советской космической науки! Прошла неделя с тех пор как был запущен «Восход-2», но голоса восхищения этим подвигом не утихают во всём мире.
Гордость за победу братского народа звучит со страниц газет, выходящих в странах социалистического лагеря. «Своими пятью метрами пути, совершёнными вне космического корабля, Алексей Леонов навсегда вошёл в историю», — пишет газета чехословацких коммунистов «Руде право».
В дни, когда совершаются фантастические события, интересно услышать мнение писателя-фантаста. Знаменитый польский романист Станислав Лем говорит о полёте «Восхода-2»:
— В Советском Союзе осуществлено одно из древнейших... мечтаний человека.
Широко комментируют блестящее достижение советской науки и буржуазные газеты. «Это был настоящий подвиг», — так сказал о полёте Беляева и Леонова американский космонавт Скотт Карпентер.
ПО ДОРОГЕ я все думал, какой он, Станислав Лем? Почему-то представлял его немногословным и суровым, с непроницаемым, гордым лицом.
Лем оказался похожим на доброго волшебника из веселой сказки. Выпуклый, обрамленный пушистой сединой лоб, большие добрые губы, лицо без единой морщинки и молодые карие глаза — таким я увидел Лема в тот момент, когда он вошел в кабинет. Волшебник был в теплом свитере, в обыкновенных домашних войлочных тапочках.
Говорит Лем как-то очень искренне и немного застенчиво. С первых же слов — такое чувство, будто знакомы много-много лет.
Прошу его рассказать о себе.
Станислав Лем родился в 1921 году. После войны учился в Краковском мединституте. Работал ассистентом. «Не покидало чувство: это не то», — признается Лем. Пробовал силы в литературе. Сочинял стихи. В 1948—1950 годах я написал роман «Непотерянное время» — о движении Сопротивления.
Непосредственным толчком к первому научно-фантастическому роману послужил почти анекдотический случай. Лем был в Западане. Однажды прогуливался в горах с каким-то незнакомцем. Заговорили о фантастике. Лем ее любит с детства. Он горячился: почему в послевоенной Польше нет хороших научно-фантастических романов? «Вот бы вы и написали», — предложил незнакомец. «А что! И написал бы! — азартно ответил Лем. — Да кто стал бы издавать?»
Уже воротясь в Краков. Лем получает вдруг конверт из Варшавы с бланком договора на научно-фантастический роман. Незнакомец оказался редактором издательства «Читальник паньски».
«И я написал «Астронавтов», — говорит Лем. – С тех пор — как на рельсах...»
Сила Лема не только в его непостижимой фантазии. Три стены от пола до потолка почти целиком занимает его книжный стеллаж. Есть тут и советское издание «Тысячи и одной ночи», и свежий томик «Дня поэзии». Но в основном — научная литература чуть ли не на всех европейских языках. «Русский, французский, немецкий знал и раньше, — поясняет писатель. — За английский пришлось сесть специально, чтобы читать научные статьи».
Станислав Лем — член обществ астронавтики и кибернетики. «В наше время невозможно быть сразу специалистом в нескольких областях знания», — вздыхает он. Тем не менее Лем стремится изучать все новинки научной литературы в первоисточниках. Он занимается физикой, биологией, астробиологией. «Самое тяжелое — математика, но без нее и двух слов не скажешь о кибернетике».
Характерная черточка: ни на один вопрос он не отвечает односложно. Вопрос служит Лему точкой, отталкиваясь от которой, его мысль устремляется дальше. Он как бы размышляет вслух, увлекаясь новыми и новыми поворотами темы.
«Помнится, когда я писал «Астронавтов», приближался Международный геофизический год, — продолжает Лем. — Весь мир говорил, что США готовят сенсационный эксперимент, собираются в 1958—1959 годах вывести на орбиту вокруг Земля необыкновенный шарик. Первенство США в этой области считалось неоспоримым. И вдруг первого спутника запускает Советский Союз! Для меня это была самая приятная сенсация».
Лем берет томик «Астронавтов» на русском языке. Раскрывает страницу 49. Зачитывает строки, в которых наш потомок из 2006 года повествует о первых шагах человечества в освоении космоса.
«Смотрите, здесь сказано, что первые многоступенчатые ракеты «возникли в шестидесятых годах» XX века, — торжествует Лем. – А они появились раньше — в конце 50-х! Читайте дальше — о спутнике, который «приблизительно в 1970 году должен был сделать облет вокруг Луны, произвести съемку ее невидимого с Земли полушария». Понимаете, писателю-фантасту казалось, что эти два события разделит целое десятилетие. А ваши ученые «сократили» интервал до двух лет! Вот как высок темп вашей науки...»
Лем радовался тому, как сильно он ошибся. Я же с изумлением думал о том, как поразительно точен был его прогноз. Ведь роман написан в 1950 году, когда о космосе люди еще почти не думали…
«Еще семь лет назад, — продолжает Лем, — самое название романа многим казалось слишком мудреным. Некоторые не знали слова «астронавты», путали его с «аргонавтами». А сегодня писать о спутниках — уже не фантастика. Сфера реальной жизни расширилась, фантастика должна идти дальше. Писать о том, какова Луна, теперь даже рискованно: через 2—4 года туда попадут люди и станут над тобой смеяться...»
Особенность Станислава Лема: неистребимая жажда нового. Его творческая мысль неудержимо рвется вперед, «Герои уже написанных произведений — словно дети, которые выросли и живут самостоятельной жизнью, — признается он. — Я думаю о новых героях».
Творческими мечтами и замыслами Лем делится охотно и откровенно: «Надоело «сидеть» в ракетных кораблях. Есть темы, которые так и ходят за мной. Человек и робот. Эволюция кибернетических устройств: можно ли построить машину умнее человека? Интересно написать о том, как машина представляет мир. В чем причина звездного молчания? Эволюция — обычное явление. Значит, должно быть много звездных пришельцев. Мечтаю, чтобы астрономы получили телеграмму с других миров. Смысл — не в обмене поздравлениями, а чтобы было доказано: мы не одиноки. А вот еще интересная тема: биологи говорят, что человек уже может влиять на свою наследственность. В каком направлении пойдет эта автоэволюция? Будет ли человек делаться умнее, долголетнее?»
Его искания касаются не только научных проблем, но и литературной формы. Отсюда — остроумная и необыкновенно злая политическая сатира. А сейчас Лем увлекся сказками. Никто еще не сочинял таких сказок. В них классические злодеи — ведьмы и драконы — могут столкнуться, например, с благородным кибернетическим роботом...
Беседу прерывает ярко-рыжий лохматый пес с короткими, как у таксы, лапами. Он весело врывается в комнату. Будто дразнясь, вьется между стульев. Пока Лем с максимальным тактом выпроваживает Пегаса (ну кто еще придумал бы такое имя для собаки?), я разглядываю цветные панно — схемы старинных автомобилей. «Прислал приятель из Италии, — объясняет Лем, возвратившись. — Правда, красиво?»
Ни один крупный писатель в мире не избежал репортерского вопроса: «Как вы пишете?» Пришлось ответить на него и Лему: «Размеры рабочего дня зависят от того, пишется ли мой роман. Особенно интенсивно работаю в летние месяцы, когда выезжаю в Закопане...»
С собой в машину он грузит не менее центнера научной и справочной литературы. Работает почти круглосуточно. «Пока соседи по дому отдыха писателей позволяют стучать на машинке», — добавляет шутливо.
Как Лем изобретает свои необыкновенные сюжеты? «Садясь за роман, я знаю проблему и основную нить. Какие приключения предстоят героям — не знаю. Начинаю писать — начинает развиваться действие. В работе это дает самую большую радость...»
Несколько минут Лем думает о чем-то. Потом продолжает:
«Иногда будто споткнешься. Не пишется и все! Приходится откладывать, браться за другое. Так было с «Солярисом». Дошел до конца, а развязки не знаю. Рукопись пролежала год. Однажды утром проснулся, и мне вдруг представилась развязка «Соляриса». И я удивился, как это просто и как я не мог догадаться раньше... Читатели знают лишь то, что издано. Они не знают, как много у меня неудач: ведь неудачи не выходят за стены этой вот комнаты...»
Словно стряхивая легкую грусть, Лем живо вскакивает со стула. Долго роется среди бумаг, достает толстую папку, другую, третью. В них — аккуратно подшитые письма. «Из СССР получаю больше всего, — улыбается он. — После каждой публикации идут потоком. Не в силах на все ответить».
Я листаю папку. Письма со всех концов СССР. С пожеланиями, словами благодарности, вопросами.
Много писем получает Лем и из других стран мира. Его произведения популярны в Италии, Япония, Франции. А вот в США не очень. Однажды американское издательство обратилось к нему с предложением установить деловое сотрудничество. Лем послал несколько своих вещей. "Разве это фантастика? — ответили ему. — Это слишком серьезно. Здесь есть какие-то идеи. Читателю придется думать. Извините, это не отвечает нашим требованиям».
Еще курьезнее был случай с одним западногерманским кинорежиссером. Тот предложил Лему контракт на сценарий. «Только не нужно ничего мудреного, — предупреждал он. — Есть увлекательный научно-фантастический сюжет: богатая молодящаяся дама — очаровательный молодой человек, марсианин — эротический конфликт — разоблачение в финале…»
«Раз у вас есть хорошие идеи, — ответил Лем, — сочините сценарий сами».
Так ли много путешествует Лем, как его герои? «Ездил в Норвегию, ГДР, Югославию. Побывал у истоков европейской цивилизации — на Крите. Для фантаста это интересно. Но еще больше дало мне посещение Института вычислительных машин в Ленинграде и разговор с профессором Шкловским: он о звездных мирах знает больше, чем все греки — древние и современные, вместе взятые... Даже писатель-фантаст привязан к сегодняшнему дню, — продолжает Лем. — Вот почему я с жадностью ищу любые публикации, где ученый говорит о будущем, мечтает. Нахожу лишь в советских журналах. У вас большие ученые не брезгуют популяризацией научных знаний. Это хорошо. Ведь если бы повар только ел, кому бы еще досталась пища?»
Еще одна особенность Лема: о чем бы он ни писал — о таинственном Солярисе или звездном бароне Мюнхаузене, мужественном путешественнике или зловещем изобретателе «вечной души» — в каждом его произведении действуют не ходульные фигуры (эти, к сожалению, частые спутники приключенческого жанра), а живые люди, с яркими, интересными характерами. Но и тут он не удовлетворен ни коллегами, ни собой. Много раз повторял, видимо, очень его тревожащую мысль о том, что научная фантастика не вышла из рамок чисто развлекательного, «молодежного» жанра. «Нет еще произведений научной фантастики, которые поднялись бы до писательского уровня Льва Толстого и Томаса Манна», — говорит он с грустью.
...Ужасно не хотелось прощаться. С таким добрым и мудрым человеком можно говорить и говорить, хоть целую ночь.
На варшавский поезд я опоздал. В ожидания следующего сидел в студенческом кафе, пил кофе и все еще чувствовал себя на планете Лема.
облако тэгов
