Возможно, у меня скоро будет ещё один роман Макдональда — "Донал Грант"! Сейчас эта книга — библиографическая редкость. Но для меня удалось найти экземпляр.

Главред "Агапе" Сергей Поликин прислал письмо, что книга выслана. Ой, только бы дошла.

UPD. Кстати, книга благополучно дошла, и прочитана.

Все, кто читал Макдональда, могут в комментах оставить свои впечатления.

Хоббитский фольклор богат и разнообразен. Вот стихотворение, которое я нашла только что, совершенно случайно.

ИМХО: юмор Профессора потоньше и поизящнее, чем у многих, кто пишет "стеб по Толкиену". (А то, что я видела в одной авторской колонке, навело на грустные мысли об авторе (колонки). Потому что это даже не стёб, т.к. стёб должен быть смешным).

J.R.R.Tolkien, The Mewlips

The shadows where the Mewlips dwell

Are dark and wet as ink,

And slow and softly rings their bell,

As in the slime you sink.

You sink into the slime, who dare

To knock upon their door,

While down the grinning gargoyles stare

And noisome waters pour.

Beside the rotting river-strand

The drooping willows weep,

And gloomily the gorcrows stand

croaking in their sleep.

Over the Merlock Mountains a long and weary way,

In a mouldy valley where the trees are grey,

By a dark pool's borders without wind or tide,

Moonless and sunless, the Mewlips hide.

The cellars where the Mewlips sit

Are deep and dank and cold

With single sickly candle lit;

And there they count their gold.

Their walls are wet, their ceilings drip;

Their feet upon the floor

Go softly with a squish-flap-flip,

As they sidle to the door.

They peep out slyly; through a crack

Their feeling fingers creep,

And when they've finished, in a sack

Your bones they take to keep.

Beyond the Merlock Mountains, a long and lonely road,

Through the spider-shadows and marsh of Tode,

And through the wood of hanging trees and gallowsweed,

You go to find the Mewlips -- and the Mewlips feed.

Вот перевод от Ingwall Koldun(http://ingwall.livejournal.com/39300.html...)

Дж, Р. Р. Толкиен. "Исхлюпы"

В чернильно-мокрой темноте

Исхлюпы собрались,

И в колокол звонят по тем,

Кто провалился в слизь.

Утонет в чёрной слизи всяк,

Кто к ним явился в дом,

Где скорбно ветки ив висят

Над гнилостным прудом,

Где каменных уродцев ряд

Расселся на стене,

Где над трясиной враны спят,

И каркают во сне.

Через Мерлочьи горы твой путь тебя привёл

В поросший серым лесом заплесневелый дол.

В стоячем чёрном омуте – ни ряби, ни волны;

Тут прячутся Исхлюпы от солнца и луны.

В подвалах, там где холодно,

И стены дали течь,

Они считают золото

При свете хилых свеч.

В сырой глуби подземных ям

Исхлюпы слышат стук,

Легко прошлёпают к дверям,

Протянут пальцы рук,

И хитренько, исподтишка,

Посмотрят на гостей...

...и сохранят на дне мешка

Остатки их костей.

Через Мерлочьи горы тяжёлым был поход,

Паучьей тёмной тропкой до Смертвенных болот,

И дальше хмурым лесом, где тропок вовсе нет.

Ты здесь нашёл Исхлюпов. Они нашли — обед.

Хотя — почему неизвестный? В Европе и США — очень даже известный, это в "диком" СНГ — неизвестный.

А как я о нём узнала? А вот так.

цитата

На одном из камней сидел высокий человек, почти великан, с длинной бородой… Передо мной было божество, чисто-духовное создание без возраста и порока. И в то же время я видел старика, продубленного дождем и ветром, как пастух, которого туристы считают простаком, потому что он честен, а соседи по той же самой причине считают мудрецом. Глаза у него были зоркие, словно он долго жил в пустынных, открытых местах, и я почему-то догадался, что их окружали морщины, пока бессмертие не омыло его лица.

– …Посиди со мной, – сказал он. – Поговорим, – и он подвинулся, чтобы дать мне место на камне.

– Мы не знакомы, – смутился я.

– Меня зовут Джордж, — сообщил он. — Джордж Макдональд.

– О, Господи! — закричал я. — Значит, вы мне и скажете. Уж вы-то не обманете меня.

Сильно дрожа, я стал объяснять ему, что значит он для меня. Я пытался рассказать, как однажды зимним вечером я купил на вокзале его книгу (было мне тогда шестнадцать лет), и она сотворила со мной то, что Беатриче сотворила с мальчиком Данте — для меня началась новая жизнь. Я сбивчиво объяснял, как долго эта жизнь была только умственной, не трогала сердца, пока я не понял, наконец, что его христианство — неслучайно. Я заговорил о том, как упорно отказывался видеть, что имя его очарованию — святость, но он положил мне руку на плечо.

– Сынок, – сказал он, – мне ли не понять твою любовь, и всякую любовь. Но мы сбережем время (тут он стал с виду истинным шотландцем), если я тебе скажу, что я все это знаю...

Этот отрывок из "Расторжения брака" К.С.Льюиса я прочла в 1992 или 1993 году. И с тех пор хотела прочесть произведения Джорджа Макдональда. Но исполнилось это желание совсем недавно, в прошлом году.

Нет, "Лилит" и раньше издавали. В АСТ-Ермак, серия "Толкин:предшественники". О переводе ничего хорошего сказать не могу, и потому просто промолчу. Но есть энтузиасты в Нижнем Новгороде, http://books.agape.ru/ — вот они.

Если вы думаете, что можете прийти в большой книжный магазин и купить там книги Джорджа Макдональда ("Фантастес", "Лилит", "Сэр Гибби", "Донал Грант"), то вас ждёт... большой облом и "индейская национальная изба". Это неудивительно при таких тиражах. Поэтому надо писать на сайт "Агапе" — и, может быть, вам повезёт...

Кстати, его "нефантастические" романы ("Сэр Гибби", "Донал Грант") нравятся мне ничуть ничуть не меньше, чем "Фантастес" и "Лилит".

Так пусть Макдональд появится на Фантлабе хотя бы так!!! В моей колонке.

http://www.rf.com.ua/article/834 — вот что пишет о Макдональде Михаил Назаренко. В одном он неправ: Макдональд вовсе не является "скучным" и "слабым" автором.

А вот эту статью хочется выложить прямо здесь

Г. К. Честертон

Джордж Макдональд и его работа

Один за одним именитые романисты викторианской эры вновь рождаются для демократии в виде дешёвых изданий, так что сегодня честолюбивый трубочист всего за несколько шиллингов действительно может составить себе пусть небольшую, но прекрасную библиотеку. Среди этих писателей есть один, совсем недавно замеченный и изданный г-ном Ньюнсом в таком же доступном виде, который (если я, конечно, не ошибаюсь) является одним из самых замечательных людей нашего времени. Настанет день, и читатели откроют для себя д-ра Джорджа Макдональда, как открыли когда-то Блейка — ещё одного гения, которому всегда недоставало художественного мастерства. А до тех пор Макдональда, как в своё время Блейка, будут презрительно задвигать в тень, и только любители пользоваться чужими идеями станут трудолюбиво рыться в его книгах.

Если быть великим — значит держать в своём разуме или сердце всю вселенную, тогда Джордж Макдональд поистине велик. Как никто другой, он всегда приносил с собой удивительно естественный дух благородного героизма. Одно время он устраивал постановки «Путешествия пилигрима», сам играя в них слугу Толкователя по имени Дух Мужества, и уже сама возможность подобного действа говорит о нём удивительно много, ибо никто другой из наших современников на это не способен. Вряд ли нам удалось бы совершенно серьёзно воспринять Мэтью Арнольда в расшитых блёстками доспехах или профессора Хаксли, размахивающего мечом в свете театральных софитов. Но д-р Макдональд казался фигурой стихийной, человеком вне времени и истории, как будто сам вышел из своей собственной сказки. Он был настоящим мистиком, для которого сверхъестественное было совершенно естественным и родным.

Многие набожные авторы писали аллегории и фантастические сказки, которые лишь сильнее утвердили всех нас во мнении, что ни один литературный жанр не несёт в себе так мало духовности, как аллегория, и ни в одном другом произведении не найдёшь такой скудости воображения, как в сказке. Но от всех этих сочинителей Джорджа Макдональда отделяет настоящая пропасть глубочайшей оригинальности замысла. Разница в том, что обыкновенная сказка с моралью в конце иносказательно намекает нам на реальную повседневную жизнь. У Макдональда сами истории о реальной жизни уже являются аллегориями или замаскированными переложениями его сказок. Он не рядит людей или идеологические движения в костюмы рыцарей или драконов. Наоборот, он думает, что рыцари и драконы, которые на самом деле существуют в вечном царстве, в нашем мире принимают обличье отдельных людей и движений. Корона, шлем или сияющий ореол вовсе не кажутся ему причудливыми украшениями, а вот цилиндр и фрак — вещи странные, гротескные, как маски сценических заговорщиков. Его аллегорические повести о гномах и грифонах не опускают завесу, а раздирают её. В одной из этих странных книг, изданных лишь к концу жизни автора, лишь наполовину поддающихся расшифровке и таких же сумасбродных, как книга какого-нибудь пророка, главному герою указывают на пышный розовый куст и говорят, что этот куст растёт как раз на том месте, где в гостиной стоит рояль. Понять эту мысль — значит понять Джорджа Макдональда; только не забудьте, что символом здесь являются не розы, а рояль.

Это явственно видно в романе «Маркиз Лосси», которым г-н Ньюнс начал серию дешёвых изданий Макдональда. Это не лучшая из его книг; с художественной точки зрения в ней нет счёта недостаткам. Но почти все погрешности романа — это лишь прелести хорошей сказки. Ясность этической дилеммы; ничем не незамутнённая война света против тьмы, в которой нет места сумеркам скептицизма или робости; стихийная мощь равнин и гор и красота человека, относящегося к Природе, как к собственной матери; безупречный героизм героев и явное уродство злых персонажей — во всём этом видится дух, глядящий на мир юными, наивными и ужасными глазами Джека-Победителя великанов. Д-р Макдональд слишком хороший поэт, чтобы быть хорошим романистом в лучшем смысле этого слова. Ибо слава настоящего романиста в том, чтобы умудриться взглянуть на человечество под сотней разных углов, а слава поэта — в том, чтобы глядеть на него с одной-единственной точки зрения. Д-р Макдональд видит мир окутанным в страшные и прекрасные багровые одежды Божьей любви. Он даже на мгновение не способен себе представить, как этот мир выглядит сквозь зеленоватые очки циника. Он не способен описать циника — как Шелли никогда не смог бы описать зеленщика, исправно посещающего баптистскую церковь, или Китс — богатого городского купца. Модные негодяи в романах Макдональда никак не похожи на тех пустых, добродушных, механически приветливых полевых зверей, спокойных и горделивых, как коровы, какими они являются в реальной жизни. У него все злодеи — это неразборчивые, уродливые создания, подобные сказочным драконам, по какой-то нездешней прихоти пожирающим невинных девушек. Они существуют не для того, чтобы их изучать, а для того, чтобы с ними сражаться.

Но самым интересным в «Маркизе Лосси» является то, что в нём кроется главный секрет работы Джорджа Макдональда. Молодой рыбак-шотландец, следуя бескомпромиссному чувству простоты и чести, отправляется в фешенебельный лондонский дом, чтобы спасти фешенебельную молодую леди (которая, как он знает, приходится ему сводной сестрой) от позорного брака с недостойным мерзавцем. Как я уже говорил, эту историю нельзя назвать лучшим образцом художественного мастерства Джорджа Макдональда. В ней трудно отыскать хотя бы одну сцену, которая была бы выстроена по всем правилам композиции; повсюду мы натыкаемся на избыток философии и недостаток психологии. И тем не менее, вся эта история оказывается странно живой, она захватывает, как детектив. Читая её, всё время чувствуешь радостное волнение и трепет, даже не понимая, почему. Но всё станет ясно, когда мы вспомним великолепную сказку Макдональда «Принцесса и Кёрди». В ней мы узнаём о мальчике-рудокопе, который, повинуясь загадочному повелению пожилой феи, отправляется спасать короля и принцессу от опасностей и заговоров, подстерегающих их в чудовищном и злом городе. Внезапно мы понимаем, что и роман, и сказка — это одна и та же история, что в жилах романа течёт сказочная кровь, что реалистический роман — это всего лишь скорлупа, а ядром ореха является сказка. Так что вся неуклюжесть, все отступления, вся внезапность или чрезмерная замедленность действия означают лишь то, что герой только и ждёт, чтобы отбросить в сторону чёрную шапочку и куртку Малькольма МакФейла и наконец-то провозгласить своё настоящее имя: Кёрди, защитник фей. И книга была такой живой и захватывающей как раз потому, что бессознательно мы с самого начала это чувствовали.

Джордж Макдональд входит в сказочную страну так, как будто возвращается к себе домой. Однако хотя он был и природным кельтом, и мистиком до мозга костей, его работы не стали частью популярного нынче увлечения кельтским мистицизмом — главным образом потому, что представители этого движения были охвачены непонятно откуда взявшейся мыслью о том, что мистик просто обязан быть печальным. Наверное, им понадобится одно-два столетия, чтобы осознать то, что Макдональд знал всегда: печаль — весьма легкомысленная штука по сравнению с серьёзностью радости. Печаль — это тень, пустота, небытие; она связана лишь с вещами тривиальными, вроде смерти. Радость же полнокровна и реальна, и только ей мы обязаны обновлением и продолжением жизни. Печаль безответственна; она с тоскою будет смотреть, как вселенная разваливается на куски, но не пошевельнёт и пальцем. Радость полна ответственности и удерживает весь мир, висящий в бескрайнем пространстве. Эта мысль о том, что всевышняя Сила вечно бодрствует, наполняет все произведения Макдональда неизмеримой серьёзностью полного счастья, серьёзностью играющего ребёнка. Его книги пронизаны удивительным сиянием: распустившиеся бутоны кажутся разноцветными языками огня, вырвавшимися из пылающего сердца мира; каждый куст, притулившийся на утёсе горы, похож на терновый куст, горящий огнём, и горит он ради той же славы, что и куст Моисея. Именно это чувство поразительной тайны, которую вселенная хранит с почти что мучительной радостью, заставляет других современных мистиков стыдиться своей тоскливой усталости. Как будто человек, обладающий настоящей тайной, когда-нибудь может почувствовать себя усталым!

Есть ещё один художественный момент, в котором д-р Макдональд повёл нас совершенно оригинальным, непроторённым путём. Я имею в виду осознание гротескного в духовном мире. Он писал детские стихи, полные какой-то ночной анархии, как нелепый, шутовской сон. Вот, например, Филин у него говорит:

Я умею видеть ветер. Кто ещё сумеет так?

Подсмотрю все сны и грёзы, что он прячет в свой колпак.

Кто Луну-наседку видел? Как она всю ночь сидит

В мягком гнёздышке прилива? Филин видел — он не спит!

На этих сумасбродных бракосочетаниях образов не может присутствовать никакого священника, кроме голого воображения. Но главный смысл оригинальности Макдональда заключается вот в чём: нелепицу писали и другие современные авторы, но только ему удалось написать то, что можно назвать небесной нелепицей. Мир «Алисы в Стране Чудес» — это мир чисто интеллектуальной глупости. Действительно, у любого человека с сильным воображением, должно быть, бывают такие моменты, когда его внезапно настигает ощущение бездомности и панического ужаса в этом мире математического сумасшествия, когда неразумие кажется ему более холодным и жестоким, чем разум, и когда он постигает глубокую истину о том, что на земле нет ничего более бесплодного, чем безграничное легкомыслие. Но экстравагантный мир Макдональда где луна, как цыплят, высиживает морские корабли, а устрицы широко открывают рот, чтобы запеть песню, насквозь пронизан теплом любви, обнимающей весь мир, вселенским товариществом ребёнка. В этой огромной детской даже чудовища становятся домашними.

Как я уже сказал, д-ра Макдональда откроют только по прошествии какого-то времени. Есть люди и движения, которые, не успев уйти, сразу же оказываются от нас далеко-далеко — как та точка колеса, которая только что коснулась земли. Сейчас мы живём среди поэтов, не способных помыслить, что великая сила, удерживающая всю вселенную, может обладать более глубокими и сильными чувствами, чем они сами. Говоря потрясающими словами Данте, они не могут представить себе «ту любовь, что движет звёздами и солнцем», ибо те любови, о которых пишут они, были бы не в силах двигать и пушинкой чертополоха. Но великая мысль, которую постоянно выражает д-р Макдональд — и которую он всё время оставляет невысказанной, — никогда не перестанет преследовать и нагонять нас. Сотни раз в самые неожиданные минуты, на кривых улочках, в сумеречных полях, в гостиных, где уже зажглись вечерние лампы, нас вдруг снова и снова будет посещать это странное ощущение, одновременно приводящее в замешательство и приносящее утешение. Внезапно нам снова будет ясно, что и мы сами, и наши доморощенные философии — все мы находимся в сердце одной большой сказки и играем там до невероятности глупую роль.

11 июня, 1901 года (конец статьи).

Закончу цитатой самого Джорджа Макдональда:

Чего бы не требовал сей век от своих художников, я всё равно буду стоять на своём: мы должны показывать ему таких людей, в которых самые обыкновенные добрые качества развиты до необыкновенной, исключительной степени. И делать это нужно не потому, что такие характеры встречаются редко, а потому что они вернее отражают суть истинной человечности.

«Все мы родом из детства»(с), значит, обычно в детстве закладываются «взрослые» вкусы. Посмотрим, какие факторы могли определить тягу к «явлению чужой культуры», «викторианофильство». (Разумеется, речь идёт о сложившемся «викторианском мифе», и о феномене «викторианофильства» в пределах СНГ).

Фактор №1. Конечно, «Джен Эйр». Судя по количеству переизданий, (а это десятки тиражей по 100 – 200 тысяч) роман был очень популярен в СССР, да и сейчас его читают. В моём случае была «преемственность поколений»: первый раз (в 12-13лет, самый подходящий возраст) я читала старую потрёпанную книгу, которую в конце 50-х подростком читала (и разрисовала) моя мама.
«Джен Эйр», в определённом смысле, «женский роман», т.е. женщины, скорее всего, будут читать его охотнее, чем мужчины. Но Теккерею и Честертону очень понравилось.
Кстати, в отличие от большинства «детских» книг (романы Майна Рида, Ф.Купера, Дюма-отца) «Джен Эйр» поддаётся перечитыванию. Даже у Вальтера Скотта перечитывать можно не всё, а этот роман – «на ура».
Этот фактор можно считать «общим», т.е. массовым.

Фактор №2, тоже «общий». Люди, не видевшие фильмов о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне с Ливановым и Соломиным в главных ролях, где-то есть. Но мне трудно представить людей, посмотревших эти фильмы – и оставшихся к ним равнодушными. Увидев первый из фильмов в 1984г., я сразу поняла, что вот этот Холмс – настоящий, и другого нет. (Добавлю: не было, и врядли будет, и даже англичане это признали). Великолепная игра всех актёров (миссис Хадсон), замечательная музыка, интерьеры… Таллин стал настоящим Лондоном. «Ваша овсянка, сэр!» — бессмертно!
При чтении рассказов А.К.Дойля я «держала в уме» Ливанова в роли Холмса. Без фильмов рассказы могли бы понравится меньше.

Фактор№3. Есть у многих, но у каждого свой. Я имею в виду, что набор любимых английских классиков у каждого свой, хотя пересечения будут.
Например, мне в юности Диккенс не очень понравился (за исключением «Больших надежд» и «Тайны Эдвина Друда»), а вот Теккерей впечатлил значительно сильнее. «Ламмермурская невеста» и «Легенда о Монтрозе» В.Скотта «подготовили почву» для «готики». Романы Дж.Остен я читала уже после окончания универа, и тогда они мне понравились умеренно, оценила я их позже. К Байрону относилась сдержанно и ранее, и сейчас. А вот баллады в переводах Жуковского нравятся постоянно.

Итак, «три основные части – три источника» нарисовались. Рискну сделать предположение: «викторианофильство» — не мой сугубо личный изврат, но увлечение определённого круга лиц. И не такого уж маленького. Повторюсь – речь о феномене в пределах СНГ.

И этому есть доказательства не только в вышеприведенных рассуждениях. Книгоиздание – штука суровая, слишком экзотические вкусы игнорируются, или тиражи – «рыдать и плакать», 1000экз, или меньше. А что мы видим на полочках магазинов?

Завершаю всё это лозунгом: «Викторианофилы всего СНГ – объединяйтесь!» Т.е. – будем делится информацией о новых викторианско-готических стилизациях, и обсуждать оные. Диван, плед, торшер, чай с пирожными (камин – если есть) при себе иметь обязательно.

Анализируя последние прочитанные мною книги современных (или почти современных) авторов, с лёгким удивлением отметила: я "подсела" на отечественную женскую фантастику.

Я вовсе не стремилась специально так подбирать авторов. Но слуйчайно ли так получилось — не знаю.

Какой же у меня топ-список (т.е. — любимых именно мною, а не лучших "для всех времён и народов") современных авторов-фантастов?

Отечественные: М. и С. Дяченко, Э.Раткевич, Е.Хаецкая, О.Чигиринская, Д.Трускиновская, Я.Кузнецова, С.Дильдина, А.Дубинин (это тоже — "она"), Хидзирико Сэймэй (это сразу три дамы), Е.Чудинова, Н.Некрасова(Иллет). Олди? В память о ранних вещах и за "Петера Сьлядека" и "Пентакль" — добавляю. Хотя я больше уважаю Олдей, чем люблю.

Итог — 90% "женской прозы", при том, что я вовсе не собиралась сделать так специально.

Для сравнения "топы" по-нефантастике — или не-отечественной:

Зарубежные писатели. Вспоминаю только современных (ещё живых, или покинувших этот мир ну очень недавно), поэтому Профессора в списке нет, и К.С.Льюиса — тоже. Уолтер Миллер (1922 — 1996) — нет, назвать его современным мне трудно, а Олдисса я уважаю, но не очень люблю.

Тогда так: Сюзанна Кларк, Джеймс Стоддард, Урсула Ле Гуин, Питер Бигль, Патриция Маккиллип, Джон Краули, Эллен Кашнер, Джеймс Блэйлок, Джейн Йолен, Вальтер Моэрс, Мэри Стюарт, Нил Гейман(люблю далеко не всё), Кэролайн Черри (любима только одна трилогия, но очень сильно!), Джаспер Ффорде. Так, здесь строгий паритет: "50 на 50". Правда, тут мой выбор ограничен тем, кого хотят переводить издательства.

"Мэйнстрим" наш (правда, здесь "современников" я мало читала): Дина Рубина, Л.Улицкая, Олеся Николаева, Марина Вишневецкая, Татьяна Толстая, Даниил Гранин, Руслан Киреев, Вячеслав Пьецух, Андрей Битов, В.Пелевин. Тоже паритет. Но ещё недочитаны Анатолий Ким и Анатолий Курчаткин.

Из "ненашего мэйнстрима" (подчёркиваю — современного, ныне здравствующего) вспоминаю с приязнью только Диану Сеттерфилд, Чарльза Паллисера, Яна Гийу, Павича. Михал Айваз и Зоран Живкович — менее любимы, но читать достаточно интересно. Констанс Сейвери — увы, её уже нет в живых, но это случилось относительно недавно. Итог — дамы в меньшинстве, но и тут: что переводят — то и читаю.

Обзор по классикам даст примерно "баш на баш", но столько фамилий будет даже тяжело читать, а не только набирать.

Так почему же именно с отечественной фантастикой у меня такой перекос? Ведь читала же Лукьяненко, Лукина, Синякина, А.Громова, Каплана, Володихина... Но даже Лукьяненко и Лукин не стали однозначно "любимыми".

Вот такие "извраты литературной ориентации".