Хоррор, мистика и саспенс

Изображение ниже: «Неприступное плато Ленг».

                                                                                                                        ~•~•~

В произведении Говарда Филлипса Лавкрафта «Пёс» (The Hound, 1922), и без того изобилующем жуткими подробностями, выделяется одна особенно тошнотворная нота. Грабители могил вскрывают гроб и обнаруживают внутри поразительный амулет...

«Это была странно стилизованная фигура крадущейся крылатой гончей, или сфинкса с полусобачьей мордой, изящно вырезанная в древнем восточном стиле из небольшого кусочка зелёного нефрита... [Мы] узнали в нём то, на что намекал запретный Некрономикон безумного араба Абдул Альхазреда; ужасающий духовный символ культа трупоедов недоступного Ленга, расположенного в Центральной Азии. Мы слишком хорошо проследили зловещие черты, описанные старым арабским демонологом; черты, как писал он, извлечённые из душ тех, кто изводил и грыз мертвецов».

Цель настоящей статьи — определить, насколько это возможно, природу и мотивы данного культа некрофагов. При этом наш метод будет заключаться в сопоставлении подсказок из других художественных произведений Лавкрафта с реальными культурными и религиозными параллелями, которые, возможно, могли на него повлиять.

Упоминание о «пожирании трупов» в рассказе «Пёс» не является уникальным в творчестве Говарда Филлипса Лавкрафта. Фактически, по всему Лавкрафтовскому литературному канону, тут и там разбросаны три разных вида некрофагии.

Первое, существует примитивный каннибализм, подобный тому, что практикуется в некоторых местах планеты до сих пор. В короткой истории «Полярис» (1918) Лавкрафт упоминает «волосатых, длинноруких людоедов-гнофкехов», встречающихся также в повести «Сомнабулический поиск Неведомого Кадата» (1926). Они представляют собой всего лишь племя диких пещерных людей.

Второе, Лавкрафт использует тему гуманоидных человекоподобных гулей (упырей) с собачьими мордами. Эти демонические пожиратели мертвечины занимают видное место в «Модели Пикмана» и «Сомнабулических поисках Неведомого Кадата». Оба произведения были написаны в один и тот же год.

Изображение справа: Лавкрафтовские Гули.→→→

Третье, в рассказе «Крысы в стенах» (1923) мы находим упоминание о порочном религиозном культе, практикующем некрофагию. К какой категории относится «культ трупоедов недоступного Ленга»? Совершенно очевидно, что Ленгские некрофагиты — это не примитивные каннибалы. Подобный каннибализм является общепринятой и приемлемой частью жизни отдельных племенных сообществ, в которых он встречается. Однако термин «культ», используемый Лавкрафтом в рассматриваемом нами тексте, призван вызвать образ тайной и элитарной группы, изолированной от любого более крупного сообщества. Как и культисты Ленга, тоже являвшиеся упырями в глубинном смысле. Возможно, для обозначения этого можно было бы использовать «полусобачий» аспект амулета, учитывая, что гули описываются Лавкрафтом в аналогичных терминах. Но фигура амулета вовсе не гуманоидная и, к тому же, имеет крылья. В описаниях гулей из «Модели Пикмана» и «В поисках Неведомого Кадата» крылья отсутствуют. Кроме того, эти два произведения были написаны в 1926-ом году, через три года после истории «Пёс». Таким образом, нет никаких оснований полагать, что Лавкрафт буквально имел в виду упырей, когда писал это произведение. То сходство, которое существует между «полусобачим» амулетом и более поздними гулями, очевидно, проистекает из общего представления о шакалах как о падальщиках. В рассказе «Пёс» ясно сказано, что образ амулета представляет собой души «тех, кто изводил и грыз мертвецов», то есть души самих «трупоедов-культистов».

Это подводит нас к третьей возможной категории — декадентской религиозной секте. Нам повезло, что у нас есть достаточно подробная модель для сравнения. Наследственный культ семьи Де ла Поэр из истории «Крысы в стенах» тоже был некрофагическим. «Под Эксхэмским приоратом» находилась огромная пещера, где на протяжении веков совершались жуткие и отвратительные ритуалы, уходящие корнями в далёкое прошлое человечества. В древнеримские времена этот безымянный культ принял форму поклонения богине Кибеле. Религия Кибелы — поклонение божеству Земли, великой Матери всех богов (Magna Mater) и её умирающему и воскресающему возлюбленному Аттису (древнегреческому богу растительности), была первой из восточных «религиозных мистерий», импортированных в Рим. Исторические свидетельства её проникновения в Британию весьма скудны, хотя, как отмечает английская учёная-фольклористка Джесси Уэстон (1850-1928), наличие там митраизма делает идею британского поклонения Кибеле по крайней мере правдоподобной. Так что вполне возможно, что культ семьи Де ла Поэр мог с ним когда-то соприкасаться.

Если это так, то они должны были бы узнать родственные души. Почитатели Кибелы не практиковали некрофагию, но их неистовое поклонение действительно включало добровольное членовредительство, в том числе кастрацию. С тех пор человеческая плоть составляла «рацион допотопного культа, который жрецы Кибелы нашли и смешали со своим собственным». История даёт единственную подсказку на то, что истинным объектом почитания культа была не Кибела, а скорее «Ньярлатхотеп, безумный безликий бог, [кто] слепо воет в темноте под дудки аморфных идиотов-флейтистов».

Представляется наиболее вероятным, что культ Ленга в основном был такого же типа, что и культ Де ла Поэров. В конечном счёте, рассказ «Пёс» был написан всего за год до истории «Крысы в стенах» и, очевидно, послужил прототипом для описания ужасной секты. Такие тайные конвенты, хотя и вполне человеческие в буквальном понимании, безусловно, можно было бы описать как «омерзительные» и, вероятно, именно такую секту представлял себе Лавкрафт в придуманном им фолианте «Культы Гулей» (Cultes de Goules).

Один ключевой вопрос остается без ответа. Что же послужило причиной некрофагии в Ленге? Возможно, ответ на это кроется в исследовании предполагаемого культурного фона «недоступного плато».

В тот или иной момент Ленг занимал три разных места в воображаемой географии Лавкрафта. Подобно пресловутой домохозяйке, экспериментирующей с новой мебелью, он никак не мог решить, где конкретно он хочет его расположить. Первое упоминание о Ленге содержится в рассказе Лавкрафта «Пёс» (1922), в том самом отрывке, который мы сейчас рассматриваем. Там он однозначно помещает его в Центральную Азию, нечётко определённую территориальную область, включающую части Казахстана, Туркестана, Монголии и Тибета. Этот регион характеризуется как «недоступный», предположительно из-за неприступных горных хребтов.

Четыре года спустя в «Сомнабулическом поиске Неведомого Кадата», Ленг вырывается с корнем и катапультируется в параллельную вселенную «Страны Грёз» («Dreamland»). Там он описывается более подробно как «продуваемое ветрами плоскогорье, казавшееся само́й крышей разрушенного и безжизненного мира». Таким образом, Ленг становится — плато. Оно находится за «высокими и непроходимыми вершинами». Даже без учёта местоположения в Центральной Азии (что вполне понятно, учитывая сверхъестественный антураж в «Поисках Неведомого Кадата»), трудно не признать Ленг вымышленным аналогом легендарного Тибета.

Это впечатление подтверждается, когда мы читаем далее: «Там, в полном одиночестве, в тишине, сумраке и холоде, возвышались неотёсанные атоны приземистого здания без окон, вокруг которого кру́гом стояли грубо отёсанные монолиты. [Это был] отдалённый и доисторический монастырь, где без свиты обитал Верховный Жрец, не подлежащий описанию, который носил жёлтую шёлковую маску на лице и молился ползучему хаосу Ньярлатхотепу». (см. повесть «Сомнабулический поиск Неведомого Кадата»).

Также обратите внимание на параллельный отрывок из «Грибов с Юггота» (сонет XXVII, «Маяк»), где та же фигура в шёлковой вуали общается с Ньярлатхотепом («говорит с Хаосом»). Там он обитает в каменной башне или маяке, а не в низком строении, как описывается в «Поисках Неведомого Кадата», но образ тот же самый. Этот странный отшельник, конечно же, соответствует Верховному ламе Лхасы в Тибете. Ещё раз Ленг переносится в роман «Хребты безумия» (1931). На этот раз «легендарное кошмарное плато Ленг» останавливается в Антарктиде.

Сам Лавкрафт вспоминал о своих более ранних упоминаниях Ленга: «Мифологи поместили Ленг в Центральную Азию; но расовая память человека — или его предшественников — долгая и, возможно, некоторые предания пришли из земель, гор и устрашающих храмов, более ранних, чем сама Азия, и раньше, чем любой другой известный нам мир людей».

Важно отметить, что здесь усиливается ассоциация с Тибетом. Дело в том, что тайные мистерии, происходящие из других мест, стали ассоциироваться с Центрально-азиатским плоскогорьем. Среди них «нашёптанные легенды гор», рассказывающие о существах, которых «в Гималаях помнят как жутких Снежных людей».

В антарктическом Ленге таинственный «Верховный Жрец» не появляется, однако интересно отметить, что в том же сонете XXVII «Маяк» этот персонаж зовётся «последним Древним» — термином, напоминающим о межзвёздных «Древних», населявших Ленг в романе «Хребты безумия». Более того, как и они, «богохульник в жёлтых одеждах» изображён в «Поисках Неведомого Кадата» как инопланетянин, родственный бледно-серым «лунным тварям». Наконец, в Ленге, как в Стране Грёз, так и на Южном полюсе сохранились коридорные фрески, изображающие эпохи до-человеческой истории.

В обоих случаях эти артефакты были сохранены «холодом и засухой отвратительного Ленга» (см. «Поиск Неведомого Кадата»). Что касается облачённого в мантию мистагога (жреца, посвящённого в таинство мистерии), то последнее доказательство было предоставлено Лавкрафтом в письме писателю Роберту Блоху в 1935-ом году. Там этот персонаж упоминается как «Лама из Ленга». Мало того, что используется реальный тибетский титул, так ещё говорится, что лама представляет выдуманное американскими со-авторами Августом Дерлетом (1909-1971) и Марком Шорером (1908-1977), азиатское племя «Чо-Чо», расположившееся на «плато Сунг», очевидно, что это название звучит очень похоже на Ленг.

Что касается самого названия, то слово «Ленг» также может быть производным от названия города Ле́нгер, расположенного в горном районе современной Центральной Азии (город Ле́нгер находится в Толебийском районе Туркестанской области Казахстана, в предгорьях Угамского хребта). Более удачным вариантом предположения может быть район Лингку в тибетской Лхасе, или другие аналогичные тибетские географические топонимы. Во всяком случае, мы можем считать установленным тот факт, что Ленг является вымышленным изображением Тибета, — плато, окутанное скудными легендами, созданными самим Лавкрафтом. Может ли какая-нибудь из этих легенд дать ключ к разгадке того, почему культисты Ленга практиковали такое причудливое извращение, как некрофагия?

Четыре достаточно примечательных истории должны привлечь наше внимание, поскольку они так или иначе связаны с поеданием человеческой плоти в религиозном контексте. Первые две — это апокрифические расказы о жизни гуру Нанака (1469-1539), основателя религии сикхов (сикхизма). Нанак жил в индийской области Пенджаб, которую тоже можно было бы отнести к достаточно расплывчатому региону «Центральная Азия». В первой истории рассказывается о том, как Нанак с визитом гостил у Шиванабха, короля острова Цейлон. Когда у Учителя поинтересовались, что бы он хотел получить на торжественный обед, он попросил человеческое мясо, в особенности плоть любого двенадцатилетнего принца. Собственному сыну короля как раз «случайно» исполнилось двенадцать лет. Мальчику перерезают горло, а его тело тушат и подают на стол. Нанак велит родителям закрыть глаза, произнести имя Бога и затем начать трапезу. Они так и сделали, а когда, наконец, открыли глаза... гуру Нанак исчез. Неудивительно, что Шиванабх сошёл с ума. Год спустя король вновь встретил Гуру и в итоге обратился в его веру.

Эта омерзительная история, несомненно, является необычным материалом для агиографии (жизнеописании)! Мы можем заподозрить, что она была искажена при устной передаче и, что, изначально, по замыслу она была похожа на наш второй рассказ о гуру Нанаке. В нём он придумывает для своих учеников испытание на преданность. Когда они шли, Нанак заставил появиться на дороге — монеты, сначала медные, затем серебряные и, наконец, золотые. На каждом этапе всё больше и больше учеников собирали эти монеты и уходили прочь. Когда из всех осталось только двое сикхов, они вместе с Гуру наткнулись на погребальный костёр: «На трупе лежала простыня, и от неё исходил тошнотворный смрад. Гуру задал вопрос, есть ли среди них кто-нибудь, готовый вкусить труп, на что один из двух оставшихся сикхов в панике убежал, оставив лишь единственного ученика Лахи́ну повиноваться приказу. Лахи́на осведомился у Учителя, с какого края ему следует приступить к еде, и получил указание начать с ног. Приподняв простыню, он обнаружил там... лежащего гуру Нанака».

Вера Лахи́ны оказалась искренней. Он сделал бы всё, что приказал его господин. Эта история параллельна истории о готовности Ветхозаветного Авраама принести в жертву своего сына Исаака по велению Бога (Бытие, гл. 22). В обоих случаях (как, возможно, и в оригинальной форме первой истории о гуру Нанаке, приведённой выше) ни одному из рыцарей веры не пришлось выполнять леденящий кровь долг. Однако интересно отметить, чем заканчивается вторая история о Нанаке. Друг Нанака, наблюдавший за испытанием Лахи́ны, восклицает: «Тот, кто рождён от части (анг) тебя, будет твоим Гуру», и с тех пор Лахи́на стал известен в Тибете как «Ангад» (лучший ученик Нанака, второй сикхской гуру и поэт; годы жизни Лахи́ны: 1504—1552). В свете нашей четвёртой истории, приведённой в заключении, этот вывод может приобрести новое значение.

А наш третий эпизод касается преподобного Пиндолы, буддийского монаха, по легенде, одного из четырёх главных учеников (архатов) Будды. Нищенствующие буддисты должны были, также как заповедовал своим странствующим ученикам Иисус, «кушать всё, что поставлено перед вами» (Евангелие от Луки,10:8). О Пиндоле рассказывают, что полностью повинуясь этому правилу, он не дрогнув, съел отвалившийся большой палец прокажённого, который упал в монашескую чашу для подаяний, когда прокажённый пожертвовал в неё еду. Мы можем здесь задаться вопросом, а была ли эта история по́нята изначально как простой наглядный урок для нищих. Данное повествование, кажется, поразительным образом иллюстрирует буддийский идеал Махаяны, единого ви́дения посредством которого человек проникает в кажущееся разнообразие вещей, вместо этого видя их истинное единство в Нирване («Махаяна» — одно из двух основных направлений в буддизме; свод учений для идущих по Пути Бодхисаттвы). В таком просветлённом состоянии человек больше не будет обращать внимания на иллюзорные различия, такие как «приятное супротив неприятного», «привлекательное супротив отталкивающего» и, так далее. Так и здесь: кусочек фрукта, прокажённый палец — всё это одно и то же.

Финальная четвёртая история также проистекает из буддийской матрицы, на этот раз из Тибетского Буддизма. Учение древне-индийского ведийского философа Гота́мы (легендарного автора «Ньяя-сутры», самого древнего трактата философской школы Ньяя, образовавшейся в VI веке до н. э.), приняло в Тибете свои самые эксцентричные формы. К тому времени, когда буддийское евангелие проникло на Гималайские вершины, оно уже смешалось с тантрическим мистицизмом, включавшим наркотики и секс. Достигнув Тибета, эта и без того нестабильная изменчивая формула вобрала в себя элементы древней шаманистской религии Бонпо, характе́рной для данного региона и некогда практиковавшей жертвоприношения. Из этого странного синкретизма возникло удивительно убедительное обоснование оккультной магии: если, как учит буддизм, вся видимая реальность — это «Майя» (сценическая иллюзия или «магический трюк»), то почему бы кому-то достаточно опытному не уметь сознательно манипулировать этими иллюзиями? Как рассказывает известная французская исследовательница и первая европейская женщина, побывавшая в Тибете — Александра Дэвид-Нил (1868-1969) в своей книге «Магия и тайны Тибета» (1929), эта вера привела к появлению знаменитых историй о способности тибетских адептов материализовывать богов и демонов, и проецировать фантомные копии самих себя.

(прим., — «Майя» — санскрит, означает «иллюзия, видимость» — философское понятие «Майя» пришло в буддийскую философию из индуизма и ведических книг. Изначально Майя упоминается в священном древнеиндийском писании «Упанишады». Здесь оно понимается как силовой или энергетический поток, скрывающий истинность мироздания и вводящий в заблуждение. Также Майей зовут индуистскую богиню обмана).

Именно в этой заря́женной атмосфере реальных и воображаемых чудес, мадам Александра Дэвид-Нил столкнулась с тауматургом (магом и предсказателем) Чогс Цангом. В книге она рассказывает историю этого духовного настоятеля из буддийского монастыря «Миниагпар Лхакханг» (находящегося близ города Тачен в китайской автономии Синьцзян), чтобы проиллюстрировать «тёмную сторону тибетского оккультизма»:

«Однажды вечером лама Чогс Цанг вызвал к себе одного из монахов и велел ему подготовить двух лошадей. Ближе к ночи они пребывают на берег реки, где спешиваются. «Хотя небо почти потемнело, одно пятно на воде было освещено солнечными лучами, и в этом освещённом месте вверх по течению плыл труп, двигаясь против течения». Когда он достигает двух мужчин, Чогс Цанг приказывает своему помощнику: « — Возьми свой нож, отрежь кусок плоти и съешь его. У меня в Индии есть друг, который каждый год в этот день присылает мне еду». Он сам начинает трапезу, но охваченный ужасом монах не решается положить в рот отрезанный кусок и просто делает вид, что ест, пряча мясо в своём амбаге (складке в виде кармана над поясом тибетского халата Гау). Вернувшись на рассвете в монастырь лама упрекает молодого монаха: « — Я хотел, чтобы и ты разделил со мной благодать и отведал самые великолепные плоды из той мистической пищи, но ты не достоин этого. Вот почему ты так и не посмел съесть кусок, который отрезал и спрятал себе под одежду». Услышав эти слова, монах должным образом раскаивается в трусости и тянется в карман за спрятанным куском плоти, но... обнаруживает, что тот исчез. Эта мрачная история отражает верования монахов тибетской секты «Дзогчен», согласно которым: «Существуют определённые человеческие существа, достигшие столь высокой степени духовного совершенства, что первоначальная материальность их тел трансмутировалась в более тонкую субстанцию, обладающую особыми качествами. Съеденный кусочек их трансформированной преображённой плоти, вызывает особый вид экстаза и дарует человеку, вкушающему его, знания и сверхъестественные силы».

Вполне возможно, что это убеждение связано с так называемой тантрой «Левой Руки», в которой утверждается, что она обеспечивает «короткий путь» к просветлению через потворство различным традиционно табуированным запретным действиям, как сексуальным, так и диетическим. Идеалы подобных религиозных практик, например, таких как «Дзен-коан», позволяют монаху нарушать общепринятые дуалистические структуры восприятия и, таким образом, видеть всё как Одно, Единое Целое.

И, вот здесь, кроется ключ к практике Лавкрафтовского культа Ленга. Как и тибетская секта «Дзогчен», они ритуально поглощали трупы умерших адептов, возможно, своих собственных Лам, чтобы обрести оккультные силы и осознать неделимое Единство всего Сущего. Если это так, то теперь мы знаем, как они называли это изначальное Единство — этот недифференцированный Хаос, которому лама Ленга и культ приората Эксхэм (из истории «Крысы в стенах»), поклонялись как божеству «Ньярлатхотепу».

                                                                                                                            ~•~

.

Author: © Robert M. Price.

Copyright © 2022 Atmostfear Entertainment S.A.S.

Legal Contribute Studio. Made with in Colombia, US.

©© All Content of their respective authors.

Перевод: © 2022 ZaverLast.

Ссылка: https://www.atmostfear-entertainment.com/...

******************************************

Изображение ниже: «Люди Ленга» — обитатели плато Ленг, дегенеративные гуманоидные существа, не отягощённые моральными ограничениями и склонные к употреблению человеческой плоти.

                                                                                                    ≈•≈•≈

На мой взгляд, Говард Филлипс Лавкрафт, является одним из величайших мифопоэтических писателей-фантастов за последние сто лет. В его мрачной вселенной здравомыслие — всего лишь свеча, гаснущая в надвигающемся порыве безумия. Добавьте к этому экзистенциальному ужасу пантеон тёмных богов, изображенных настолько ярко, что они могут посоперничать с любыми фэнтезийными мифами, и становится неудивительно, почему у Лавкрафтовских произведений такая преданная читательская аудитория (включая и меня). В последние годы, такие критики, как С.Т. Джоши и другие литературоведы, во многом стали рассматривать фантастику Лавкрафта как своего рода священное Писание и мифологию Атеизма. Хотя сам писатель явно исповедует эту философию в собственной личной переписке, я считаю, что в самих произведениях эти идеи далеко не так очевидны, и на самом деле при ближайшем рассмотрении всплывает несколько иное авторское мировоззрение.

В своём письме, цитируемом в книге «Против религии: атеистические работы Г.Ф. Лавкрафта» (С.Т. Джоши и К. Хитченс, 2010), писатель пишет:

«Слово «Христианство» становится благородным, когда применяется к почитанию удивительно хорошего человека или духовно-нравственного учителя, но оно становится недостойным, когда применяется к системе Белой Магии, основанной на Сверхъестественном».

Если бы подобная форма полемического взаимодействия с христианством была важной темой в художественных произведениях Лавкрафта, то можно было бы ожидать, что он нашел бы значительные и прямые ссылки на Бога и Христианство: жанр сверхъестественного, в котором работал писатель, давал широкие возможности для этого. На самом же деле текстологический анализ «Собрания сочинений» Говарда Лавкрафта показывает лишь несколько случаев употребления слов «Бог» и «Христос» — в основном случайных. С другой стороны, в подавляющем большинстве случаев в его произведениях встречаются такие слова, как «боги» и «культы» (можно утверждать, что на самом деле здесь более значимые ссылки на Теософию, нежели на Христианство, и позже я рассмотрю эту тему). Хотя также можно найти прямые ссылки на скептические темы, но даже эти ссылки неоднозначны. В контексте повествования они с одинаковой лёгкостью могут быть прочитаны как свидетельство порочности соответствующих персонажей, так и как авторский скептицизм относительно существования христианского Бога. Один из примеров этого можно найти в повести «Морок над Иннсмутом» (1936), который можно прочесть либо как теологический тезис капитана Обеда Марша о несуществовании Бога, либо как пример его богохульства, когда он приравнивает расу рыбо-людей к Божественной:

«Тогда-то кэп Обед Марш и начал ругать людей за то, что они ведут себя как тупые покорные овцы и молятся христианскому Богу, который им совсем не помогает. И он рассказал всем, что встречал людей, поклонявшихся богам, дававшим им то, в чём они нуждались, и ещё говорил, что ежели команда крепких мужчин согласится его поддержать, то он, может быть, сумеет убедить высшие силы из глубин дать им много рыбы и побольше золота».

Забота о благополучии ортодоксальной религии также всплывает и в другом отрывке этой истории:

«Её собственное отношение к объятому мглой Иннсмуту, в котором она никогда не бывала, было продиктовано выражением отвращения к общине, скатывающейся в культурном смысле на самое дно, и она заверила меня, что слухи о распространённом в городе ритуале поклонения дьяволу отчасти подтверждались необычным тайным культом, укоренившемся там и взявшим верх над всеми ортодоксальными вероисповеданиями. По её словам, этот культ назывался «Эзотерическим орденом Дагона» и, без сомнения, был испорченным, вульгаризированным квази-языческим верованием, завезённым туда с Востока ещё в прошлом столетии, в то самое время, когда рыбные промыслы близ Иннсмута внезапно оскудели. Его распространение среди малограмотных простолюдинов было вполне естественным, особенно если учесть неожиданное возвращение постоянного рыбного изобилия в иннсмутских водах, и вскоре адепты культа стали пользоваться огромным влиянием в городе, полностью вытеснив местное Франк-масонство и заняв под свою штаб-квартиру старый масонский храм на площади Нью-Чёрч-Грин». (см. повесть «Морок над Иннсмутом», 1936).

Идея богохульства, как зловещего занятия, также присутствует во многих Лавкрафтовских историях — странный выбор темы, если бы в целом эти произведения были полемически связаны с Христианством, или даже с Деизмом.

«Весёлые богохульства потоками лились из моих уст, и в своих шокирующих выходках я не обращал внимания на Божественные, Человеческие и Природные законы. Внезапный раскат грома, раздавшийся над шумом разгульного веселья, загрохотал по самой крыше и навёл устрашающую тишину на шумную компанию». (см. рассказ «Гробница», 1922).

Напротив, я считаю, что в значительной степени возникает для случайного читателя странных историй Лавкрафта — это необходимость держаться в рамках общепринятых границ, а так же опасность увлечения оккультными идеями (в особенности это может быть актуально для оригинальной читательской аудитории, для которой Лавкрафт создавал свои произведения).

«Один из случаев, весьма печальный, рассматривался в записке наиболее подробно. Субъект — широко известный архитектор, склонный к теософии и оккультизму, — в день, когда с молодым Уилкоксом приключился приступ, впал в буйное помешательство, без умолку кричал, умоляя спасти его от какого-то сбежавшего из ада демона, — и несколькими месяцами позже скончался». (см. рассказ «Зов Ктулху», 1926).

«Он часто считал милосердным, что большинство людей с высоким интеллектом насмехаются над самыми сокровенными тайнами; ибо, утверждал он, если бы высшие умы когда-либо были поставлены в полный контакт с секретами, хранимыми древними и низменными культами, то возникшие в результате аномалии вскоре не только разрушили бы мир, но и поставили под угрозу саму целостность Вселенной...». (см. рассказ «Кошмар в Ред-Хуке», 1925).

Случайный читатель, не сведующий о Лавкрафтовском скептицизме в его личной переписке, вероятнее всего придёт к выводу, что по крайней мере некоторые из этих рассказов скорее являются нравоучительными сказками, показывающими опасность иррациональной религии и новомодной философии, а не скептическими нападками на Христианство. Хорошим примером такого рода произведений является рассказ «Герберт Уэст: реаниматор», где «прометеевский» герой-протагонист наказан за вмешательство в естественный порядок вещей и возвращение мёртвых к жизни. В этом отрывке обратите внимание на презрительные ссылки Герберта Уэста на «пуританство» (читай «христианство»), демонстрирующие высокомерие, ставшее впоследствии его гибелью:

«То, что связанные традициями старейшины проигнорировали его необычные результаты на животных и упорно отрицали возможность оживления, было невыразимо отвратительно и почти непостижимо для логически мыслящего юноши Уэста. Только солидная зрелость могла помочь ему понять хроническую умственную ограниченность типажа «профессор-доктор» — продукта поколения жалкого пуританства; доброго, добросовестного, порой любезного и дружелюбного, но всегда узколобого, нетерпимого, одержимого обычаями и лишённого перспективы. Век более милосерден к этим неполноценным, хотя и высокодуховным персонажам, чей реальный худший порок — это робость, и которые в конечном итоге наказываются всеобщим осмеянием за свои интеллектуальные грехи — грехи, подобные Птолемаизму, Кальвинизму, анти-Дарвинизму, анти-Ницшеизму, всевозможным видам Субботничества и американскому Закону о роскоши...». (см. рассказ «Герберт Уэст: реаниматор», 1922).

Разумеется, чего не хватает случайному читателю при поверхностном чтении, так это более тщательного изучения художественной мифологии Лавкрафта и некоторых, более глубоких тем его произведений, которые, я бы сказал, охватывают Политеистический Дистеизм, крайне своеобразный вид Дуализма и, как ни странно, имеют сильное взаимодействие с идеями Теософии, нежели Христианства.

(Чтобы сразу прояснить этот момент: я не утверждаю, что Лавкрафт обязательно верил в созданную им мифологию, однако на его вымышленные истории, похоже, больше повлияло соответствие созданным мифам, нежели личный скептицизм автора. При этом, лично я подозреваю, что временами Лавкрафт в своих произведениях искренне придерживался теологической позиции, тем более учитывая его несколько трагичную жизнь).

В данном случае, Политеистический Дистеизм можно определить как — теологическую позицию, согласно которой боги существуют, но они либо совершенно безразличны к судьбе человечества, либо активно недоброжелательны. Эта идея кажется более близкой к Мифологии, лежащей в основе произведений Лавкрафта, чем к Атеизму, подразумевающему неверие и скептическое отношение к существованию каких-либо божеств вообще.

«Эта сила была Всё-в-Одном и Одно-во-Всём, сочетая всё многообразие Единого и Сущего, и принадлежа не к одному конкретному пространственно-временному континууму, а ко всему мирозданию, не имеющему границ и превосходящему самые смелые фантазии и любые математические расчёты. Возможно, это было то же самое, что тайные культы Земли упоминали под именем ЙОГ-СОТОТ; то, чему ракообразные обитатели Юготта поклонялись как Запредельному-Единому, а блуждающий разум спиральных туманностей определял как Непереводимый Знак». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«В таких путешествиях существовали неисчислимые местные угрозы, а также, та шокирующая последняя опасность, бессвязно бормочущая за пределами упорядоченной вселенной, куда не достигают никакие мечты; это последнее аморфное пятно глубочайшего смятения, богохульствующее и бурлящее в центре всей бесконечности — безграничный демон-султан Азатот, чьё имя не осмеливаются произнести вслух, и кто жадно жуёт в немыслимых, неосвещённых покоях вне времени, среди приглушённого, сводящего с ума боя мерзких барабанов и тонкого, монотонного воя проклятых флейт; под этот отвратительный стук и свист медленно, неуклюже и нелепо танцуют гигантские Высшие боги, незрячие, безмолвные, мрачные, безумные иные боги, чья душа и посланник — ползучий хаос Ньярлатхотеп». (см. рассказ «Призрак тьмы», 1935).

Обратите внимание на следующие ссылки: «многообразие Единого и Сущего» и «за Пределами упорядоченной Вселенной». Изображённые сущности — это не просто полубоги или высшие существа (как Лавкрафтовские «Древние»), они описываются в терминах, как правило используемых для обозначения трансцендентных богов. У Азатота есть пророк по имени Ньярлатхотеп, но его послание — «Ползучий Хаос». Азатот может быть «незрячим, безмолвным, мрачным, безумным», но через Ньярлатхотепа он обладает если не целью, то властью и свободой действий.

Интересно, что трансцендентные боги Лавкрафта — не созидатели и даже не разрушители, а агенты Беспорядка и Хаоса.

«Легенды об Йиге, Повелителе Змей, утратили для меня метафорический смысл, и я содрогнулся от отвращения, услышав о чудовищном ядерном хаосе по ту сторону углового пространства, который в «Некрономиконе» милосердно скрыт под именем Азатот...». (см. повесть «Шепчущий во тьме», 1930).

Другим важным аспектом Политеистического дистеизма (своеобразной разновидности дуализма) в Лавкрафтовских произведениях является то, что, хотя Царство Богов и состоит из бурлящего хаоса, оно является «реальностью», а земной мир по сравнению с ним, напротив, кажется нереальным.

«Память и воображение формировали среди бурлящего хаоса смутные образы с неопределёнными очертаниями, но Рэндольф Картер знал, что это всего лишь продукты его собственного сознания. И всё же он чувствовал, что появление этих образов в его сознании не случайность, а скорее некая иная реальность, беспредельная, невыразимая, не поддающаяся измерению, которая окружая его, стремилась проявиться посредством тех единственных символов, какие был способен уловить его разум. Ибо ни одному земному сознанию не дано охватить всё многообразие переплетающихся форм, существующих вне известных нам пространственно-временных измерений». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«Стэнфордская Энциклопедия Философии» (Университет Стэнфорда) в целом определяет Дуализм, так:

«... идея заключается в том, что в какой-то конкретной области существуют два фундаментальных вида или категории вещей и принципов. В теологии, например, «дуалист» — это тот, кто верит, что Добро и Зло — или Бог и Дьявол — являются независимыми и более-менее равными силами в мире. Дуализм контрастирует с Монизмом, который представляет собой философскую теорию о том, что существует только один фундаментальный вид, категория вещей и принципов; и, что встречается гораздо реже, контрастирует с Плюрализмом, представляющим собой мнение, что существует множество видов и категорий».

Я бы сказал, что дуализм, проявляющийся в фантастических произведениях Лавкрафта, является дуалистической формой Материи и Духа, выраженной в следующих отрывках:

«Теперь я настаивал, доказывая веру в существование на Земле спектральных субстанций, отдельно или, вслед за их материальными аналогами. Это доказывало способность верить в явления, выходящие за рамки всех обычных представлений; ибо, если умерший может передавать свой видимый или осязаемый образ через полмира и сквозь века, то как может являться абсурдным предположение, что заброшенные дома могут быть полны таинственных разумных существ, или что старые кладбища кишат устрашающим, бестелесным, коллективным разумом поколений? И поскольку дух, чтобы вызвать все приписываемые ему проявления, не может быть ограничен ни одним из законов материи, то почему настолько экстравагантно представлять себе психически живых мертвецов в формах — или в отсутствии форм — которые для человеческих очевидцев должны быть совершенно и ужасающе «неименуемыми»? -- Здравый смысл в размышлениях, — с некоторой теплотой заверил я своего друга, — Это просто глупое отсутствие воображения и гибкости ума». (см. рассказ «Неименуемое», 1923).

«Из этих размытых и фрагментарных воспоминаний мы можем сделать много выводов, но мало что доказать. Мы можем предположить, что во сне жизнь, материя и жизненная сила, как их понимает Земля, не обязательно постоянны; и что время и пространство не существуют в том виде, в каком их понимают наши бодрствующие души. Иногда мне кажется, что это менее материальное существование и есть наша истинная жизнь, и что наше тщетное присутствие на земном шаре само по себе является вторичным или просто виртуальным явлением». (см. рассказ «За стеной сна», 1919).

«Мой друг был значительно впереди, когда мы погрузились в этот удивительный океан девственного эфира, и я мог видеть зловещее ликование на его плавающем, светящемся, слишком молодом памятном лице. Внезапно это лицо стало тусклым и быстро исчезло, и через короткое время я обнаружил, что проецируюсь на препятствие, которое я не мог преодолеть. Оно было таким же как и другие, но при этом неизмеримо более плотным; тягучая липкая масса, если такие термины можно применить к аналогичным качествам в нематериальной сфере». (см. рассказ «Неименуемое», 1923).

«Врата были открыты — правда это были не Врата Предела, но врата ведущие от Земли и Времени к тому продолжению земной планеты, которое находится вне времени, и из которого, в свою очередь, Предельные Врата с устрашающей опасностью ведут в последнюю Пустоту, находящуюся за пределами всех земель, всех вселенных и всей материи». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«Эти Великие Древние, — продолжал Кастро, — не были полностью созданы из плоти и крови. О́ни имеют обличье — ибо разве этого не подтверждает статуэтка со звёзд? — но эта форма не была создана из материи». (см. рассказ «Зов Ктулху», 1926).

«Эта тварь больше не вернётся, — сказал Армитедж. Её разнесло на множество разных частей, составлявших её сущность, и больше она никогда не сможет существовать в нормальном мире. Наши чувства воспринимали лишь малую её часть. Она была похожа на своего отца — и бо́льшая её часть ушла обратно к нему в царство неведомых измерений, за пределы нашей материальной вселенной; в какую-то туманную бездну, из которой только самые про́клятые и богохульные человеческие обряды могут на мгновение призвать её возвыситься». (см. рассказ «Ужас Данвича», 1928).

«Эти упоминания не относились ни к чему конкретному, но, похоже, имели какое-то касательство к посещавшим его ужасным сомнениям, относительно того, действительно ли старый колдун был мёртв — как в духовном, так и в материальном смысле». (см. рассказ «Тварь на пороге», 1933).

В классическом религиозном дуализме «Материя» обычно рассматривается как «Зло», а «Дух» как «Добро» — например, как в случае с Катари́змом (прим., — религиозное христианское движение, распространённое в XI — XIV веках в ряде западно-европейских стран, на севере Италии, юге Франции, в некоторых землях Испании и Германии, это вероучение находилось в главной оппозиции к Римско-католической церкви и считалось Ватиканом «опасной ересью». Одной из значительных вех в истории подавления катари́зма, вызывающей интерес историков, является сопротивление ката́рской цитадели, знаменитой крепости Монсегюр, расположенной на юге Франции):

«Радикальные и умеренные ката́ры (не путать с государством Ка́тар), напротив, учат «вертикальному дуализму»: то, что вверху — хорошо, то что внизу — плохо. Свет упал во тьму (физический мир) и должен быть освобождён от неё. Дуализм ката́ров предполагает абсолютную независимость корней Добра и Зла по отношению друг к другу. Ката́ры верили в двух богов, доброго и злого, различая два божественных творения: Истинное, дела которого в действительности «есть» творение Божие («Всё через Него на́чало быть»); и Иллюзорное, дела которого не имеют истинного Бытия, и ассоциировались ими с «Небытием» («А без Него Ничто на́чало быть»). Материальный видимый мир был создан злым творцом, Князем Мира Сего, и не является творением Божьим, он возник из другого, зловещего Начала». (см. эссе: «Катары, Альбигойцы и Богомилы», 2006, автор Дж. ЛМ. ван Шайк; Колумбийский университет, Нью-Йорк)».

Уникальность дуализма, проявляющегося в художественных произведениях Лавкрафта, заключается в том, что в отличие от классического религиозного дуализма автор, по всей видимости, рассматривает «Материю» как «Добро», а «Дух» (или то, что находится за пределами материального мира) как «Зло» (по крайней мере, как «недоброе и нехорошее»). По его мнению, именно мирской материальный мир безопасен и полезен, а то, что находится за его пределами, угрожающе опасно и вредно:

«Я бесцельно брёл на юг мимо Колледж-Хилл и Атенеума (академии-читальни), вниз по Хопкинс-стрит и через мост в деловой район, где высокие здания, казалось, охраняли меня, как современные материальные вещи охраняют мир от древних и нездоровых чудес». (см. рассказ «Заброшенный дом», 1924).

«Горгоны, Гидры и Химеры — страшные истории о Селено (или Келено — демон-похитительница снов) и других Гарпиях — могут воспроизводиться в суеверном мозгу человека, однако они находились там и раньше. Это расшифровки, прообразы — архетипы, присутствующие в нас, и они вечны. Иначе каким образом история о том, что, как мы знаем, наяву является ложью, может влиять на всех нас? Неужели мы по своей природе испытываем естественный ужас перед такими объектами, рассматриваемыми в их способности причинить нам телесные повреждения? О, это меньше всего! Эти ужасы имеют гораздо более древнюю природу происхождения. Встречаются ли они вне тела — или без тела, они будут одинаково такими же... То, что рассматриваемый здесь вид страха является чисто духовным — что он силён пропорционально тому, насколько он беспредметен на Земле, и преобладает уже в период нашего безгрешного младенчества, — это трудности, решение которых может дать некоторое представление о нашем до-земном состоянии или, по крайней мере, поможет заглянуть в теневую область нашего пред-существования» (см. книгу «Ведьмы и другие ночные страхи», автор Чарльз Лэмб; изд-во: «Dawson's Book Shop», 1968).

Если принято считать, что художественная литература Лавкрафта никак не связана с христианством, то с теософией дело обстоит совершенно иначе. Американский теолог и писатель Роберт М. Прайс (г.р.1954) в своём эссе «Г.Ф. Лавкрафт (HPL) и Е.П. Блаватская (HPB): Использование Лавкрафтом теософии» (1982) убедительно доказывает, что несмотря на непосредственно ограниченное знание писателем предмета, его мифология испытала сильное влияние теософских образов:

«От теософов Лавкрафт, похоже, также подчерпнул и свои вездесущие ссылки на «циклопические» руины, обозначающие прошлое господство рас инопланетных исполинов, подобных недавно описанным. В совместном рассказе Лавкрафта и писательницы Хейзел Хелд «Вне времени» (1933), «гигантская крепость из циклопических камней» приписывается «инопланетному отродью с тёмной планеты Юггот, колонизировавшему Землю ещё до зарождения земной жизни». В истории «Зов Ктулху» (1926) персонаж Уилкокс видит во сне «влажный циклопический город из склизкого зелёного камня... Размеры Древних (построивших город Р'льех) он, как ни странно, упомянуть отказался». В повести «Сомнабулический поиск Неведомого Кадата» (1926) главный герой Рэндольф Картер удивляется «огромным глиняно-кирпичным руинам первобытного города, название которого не запоминается». Ему «не понравились размеры и форма руин... А какова могла быть структура и пропорции древних верующих, Картер строить предположения упорно отказывался...».

Далее, Роберт Прайс утверждает, что в дополнение к использованию теософских образов Лавкрафтовская художественная литература демонстрирует полемическую связь с Теософией (или, возможно, с «оккультным оптимизмом» в целом):

«Во всех этих примерах, подтекст содержит смутный намёк на ужасающую в своей реальности архаичную истину. Словно говорящую о том, что теософы владеют лишь малой долей правды, и что их скудное знание — чрезвычайно опасная вещь. Фактически, Лавкрафтовский рассказчик повествует об этом в нашей четвёртой цитате (опять же, из истории «Зов Ктулху»): «Теософы уже предугадали устрашающее величие космического цикла, в пределах которого и наш мир, и весь род человеческий — не более чем преходящая случайность. Они намекали на странные пережитки, дошедшие до нас из тьмы веков — в выражениях, от которых кровь стыла бы в жилах, если бы они не были замаскированы утешительным оптимизмом...». Говоря другими словами, в конце радуги действительно что-то есть, только вместо горшка с золотом, — это бездонная яма. В своем оккультном оптимизме теософы постулировали древнее происхождение человечества среди инопланетных сверх-разумов. Казалось бы, столь славное происхождение подразумевает светлую судьбу для людской расы. Но тотальный «вселенский футилитаризм» Лавкрафта (вера в то, что всякая человеческая деятельность тщетна), заставил его перекрасить картину бытия в более мрачные, пессимистические тона. Как показано в романе «Хребты безумия» (1931), возникновение человеческой расы явилось лишь следствием нечаянной случайности размножения в лабораториях звездоголовых Древних. В результате, получившееся ви́дение — это ви́дение абсурда. Говард Лавкрафт представил именно то, что фундаменталистские «креационисты» считают своим главным утверждением, поставленным ими на карту в их идеалистическом «крестовом походе» против теории Дарвинизма: «если происхождение человека было случайным, то значит таков и его смысл, и таковой будет его судьба».

(В чём я не согласен с Робертом Прайсом, так это с его предположением, что теософию можно рассматривать как своего рода «прокси» («доверенного посредника») для понимания креационистского христианства в фантастике Лавкрафта — думаю, что нахожу это неубедительным, принимая во внимание её более низкий статус как «культа», по сравнению с ортодоксальным христианством в нарративе).

Как известно, ирландский поэт и оккультист Уильям Йейтс (1865-1939) писал о необходимости для читателя проводить различие между произведениями автора и личным мнением «сгустка случайностей и непоследовательностей, садящегося завтракать». Я полагаю, что в этом случае разница между мировоззрением Лавкрафта-творца и мифологией, которую он создал, очень показательный пример.

                                                                                                    •~•~•

.

Author: © 2012 Karl Beech.

Academia.edu © 2022. San Francisco, CA, US.

«Academia.edu» — is a platform for sharing academic research.

Originally published on 13.01.2012 at: www.invisiblekingdoms.wordpress.com

Перевод: © 2022 ZaverLast.

Ссылка: https://www.academia.edu/11443386/H_P_Lov...

______________________________________________________ _____

В будущем, когда море поднимется, будем ли мы думать о Ктулху, выходящем из глубин, наблюдая за тем, как тонут наши города?

                                                                                             • • •

.

Author: © 2015 Robert Rath.

This article is part of «Future Tense», a collaboration among Arizona State University, New America, and Slate.

Slate is published by The Slate Group, a Graham Holdings Company.

All contents © 2022 The Slate Group LLC. All rights reserved.

Перевод: © 2022 ZaverLast.

Ссылка: https://slate.com/technology/2015/10/h-p-...

______________________________________________________ ____

______________________________________________________ ____________________________________________

«В то время как правила Барокко в шахматной игре могли быть созданы только людьми, правила игры «Го» настолько элегантны, органичны и строго логичны, что если где-то в других частях вселенной существуют разумные формы жизни, то они почти наверняка играют в Го».

/Эдвард Ласкер, шахматный гроссмейстер/

.

I.

5-ое сентября 1977-го года. С атлантического мыса Канаверал стартовал беспилотный космический зонд «Вояджер-I». Его миссия? Изучение внешних планет Солнечной системы: Юпитера, и за его пределами. В дополнение ко всему измерительному и наблюдательному оборудованию, на борту космического аппарата так же находится золотая фонографическая пластинка, предназначенная как послание разумным внеземным цивилизациям. «Золотой диск Вояджера» — проект известного астронома и космолога Карла Сагана, собравшего по заказу НАСА широкий спектр изображений и звуков, представляющих Землю и её обитателей. Инопланетянин, способный заставить аналоговое воспроизводящее оборудование работать, сможет изучать структуру ДНК и атомов водорода, слушать звуки грома, ветра, шимпанзе и поцелуев, мечтать под «Бранденбургский концерт Фа-мажор» Баха или встряхнуться под рок-н-ролльную мелодию «Джонни Би Гуда» Чака Берри. Если инопланетянин ещё и читает по-английски, он сможет расшифровать сопроводительное письмо бывшего президента США Джимми Картера:

«Это подарок из маленького и далёкого мира, знак наших звуков, нашей науки, наших образов, нашей музыки, наших мыслей и наших чувств. Мы пытаемся пережить наше время, чтобы жить в вашем. Мы надеемся когда-нибудь, решив стоящие перед нами проблемы, присоединиться к сообществу галактических цивилизаций. Эта пластинка олицетворяет нашу надежду, нашу решимость и добрую волю в огромной и удивительной Вселенной».

Эта вселенная является домом для примерно 150-ти миллиардов галактик, из которых только наш Млечный Путь содержит около двухсот миллиардов звёзд и сто миллиардов планет. Если бы жизнь возникла только на небольшой части этих планет, и если бы только небольшая часть той жизни была высокоразвитой, наша галактика должна была бы просто кишеть разумной жизнью. Некоторые из разумных форм жизни будут искать другую разумную жизнь, подобную нашей, или, по крайней мере, попадут в поле нашего зрения. По оценкам экзобиологов, только на нашем космическом заднем дворе должно находиться не менее двадцати развитых цивилизаций. Но пока что космос молчит.

С научной точки зрения, это Великое Безмолвие просто шокирует. Учитывая необъятные размеры Вселенной, идея о том, что наша планета — единственная пылинка, на которой зародилась разумная жизнь, попросту смехотворна. В поисках внеземной жизни мы уже несколько десятилетий обыскиваем наш космический задний двор, а посылаем радиосигналы уже более ста лет; наши следы должны обнаруживаться в радиусе сотни световых лет вокруг Земли. Но всё, что мы слышим, это тишина.

Существуют десятки гипотез, пытающихся объяснить это молчание: условия, подобные земным, встречаются намного реже, чем считалось ранее; сложность возникновения жизни крайне недооценена; возникновение разума в космосе, является слишком «узким горлышком», и т.п. Более мрачная теория утверждает, что высокоразвитые цивилизации по своей природе саморазрушительны и, следовательно, недолговечны, а молчание, которое мы слышим, — это пост-апокалиптическая тишина. Еще одна теория утверждает, что тишина возникла из-за того, что каждая цивилизация затаила дыхание: так называемая «теория тёмного леса». Ныне известный китайский писатель-фантаст Лю Цысинь так описывает эту теорию:

«Вселенная — это тёмный лес. Каждая цивилизация — это вооружённый охотник, подобно призраку крадущийся среди деревьев, плавно расталкивая ветки преграждающие путь, пытаясь двигаться бесшумно. Даже дыша с осторожностью. Охотник должен быть осторожен, поскольку всюду в лесу такие же затаившиеся охотники, как и он. Если он обнаружит иную жизнь — другого охотника, ангела или демона, хрупкого младенца или измождённого старика, фею или полубога — он может произвести только одно: открыть огонь и ликвидировать их».

Эти и многие другие теории внеземного существования предполагают, что жизнь там проявляет себя сходным образом, подчиняется тем же законам и использует те же каналы связи, что и мы: если она существует, то возникла более или менее таким же способом, с помощью воды и соединений углерода, и рано или поздно примет наши радиосигналы, или наоборот. Если только она уже не уничтожила сама себя или не прячется в первобытных джунглях Дарвиновского космоса.

Альтернативой этим антропоморфным гипотезам является то, что другая разумная жизнь действительно существует и возможно даже повсюду вокруг нас, но она настолько чужеродна, что мы не в состоянии её зарегистрировать, не говоря уже о том, чтобы осмыслить. Возможно эти странные инопланетные существа настолько фундаментально другие, что наш мозг, рождённый где-то на краю Вселенной в местных условиях четырёхмерного пространства Голубой планеты, просто не оснащён необходимыми сенсорами для восприятия принципиально иного. Эта гипотеза непроверяема; она выходит за рамки научного объяснения. Но мозг прямоходящей обезьяны, давшей себе имя, имеет в своём распоряжении другой, менее строгий метод — это Воображение.

На фото справа: Золотой диск «Вояджера» © 1977 NASA.

II.

Автор фантастических ужасов Говард Филлипс Лавкрафт родился и провёл большую часть своей жизни в Новой Англии, в маленьком городке Провиденс. Он умер там же 15-го марта 1937-го года в полной нищете, анонимным и полуголодным чудаком. Но к концу прошлого века его творчество было открыто заново, отчасти благодаря эссе начинающего французского автора Мишеля Уэльбека: «Г.Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса» (1991). Такие писатели, как Стивен Кинг, Уильям С. Берроуз и Хорхе Луис Борхес, также испытали влияние Лавкрафта. В 2005-ом году он, наконец, был возвёден в литературный канон с включением его рассказов в престижную Библиотеку Америки. Крутой взлёт для малоизвестного бульварного писателя.

Один из его самых известных рассказов — «Зов Ктулху» (1926); первый абзац которого гласит: «Самое милосердное в мире, я думаю, — это неспособность человеческого разума соотнести всё его содержание. Мы живём на безмятежном островке неве́дения посреди чёрных морей бесконечности, и это вовсе не означает, что мы должны плавать далеко. Науки, стремящиеся каждая в своём направлении, до сих пор особо не вредили нам; но когда-нибудь разрозненные знания соединятся воедино и перед нами откроются такие ужасающие горизонты реальности и нашего кошмарного положения в ней, что мы либо сойдём с ума от этого откровения, либо убежим от смертоносного света в мир и покой нового тёмного века».

В историях Лавкрафта нет кровожадных зомби и инопланетян с пустыми глазами. Он считает этих существ проекциями слишком человеческих страхов. Лавкрафт описывает воображаемые им сущности в абстрактных, элементальных, почти первобытных терминах: «Цвет вне пространства», «Тень вне времени». Он не боится назвать сущность «неописуемой» — прилагательное, за которым часто следует подробное описание существа. Взять хотя бы самого Ктулху: когтистое и крылатое головоногое божество, похожее на кальмара, миллионы лет скрывавшееся в затонувшем городе Р'льех, потусторонней подводной гробнице, с невероятной геометрией. «В своём доме в Р'льехе мёртвый Ктулху ждёт, и видит сны». Представьте себе это.

Когда человеческие персонажи Лавкрафта сталкиваются лицом к лицу с таким существом, как Ктулху, они реагируют не так, как нам известно из классических историй ужасов. Здесь нет криков, пыток и стрельбы. «Страх» или «ужас» — неадекватные описания того, что они чувствуют. Персонажи Лавкрафта словно замирают. Странное спокойствие охватывает их. Их зрачки пустеют. Их мысли ломаются. Они никак не могут понять, с чем столкнулись. То, что они «чувствуют», — лишь «неспособность человеческого разума соотнести всё его содержание». Забудьте о моём религиозном страхе смерти: я только что обнаружил неописуемое существо в первобытном, неевклидовом, пропитанном слизью некрополе, которое ставит под сомнение все человеческие знания на этой бесполезной планете. Либо я схожу с ума от этого откровения, либо закрываю глаза и прячусь в спокойствии нового тёмного века.

Ни один тогдашний уважаемый издатель или солидный литературный журнал никогда бы не воспринял творчество Лавкрафта всерьёз. Даже малоизвестные издатели научно-фантастических журналов нередко находили его истории слишком надуманными. Когда он отправил рассказ «Зов Ктулху» в журнал «Weird Tales» в 1925-ом году, ему отказали. Однако Лавкрафт не из тех, кто легко сдаётся, он повторно отправил рукопись вместе с сопроводительным письмом в редакцию:

«Чтобы постичь смысл реальной экстернальности (влияния внешних факторов/обстоятельств на человеческую жизнь), будь то время, пространство или иные измерения, необходимо забыть, что такие вещи, как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть, и все подобные локальные атрибуты ничтожной и временной расы, именуемой человечеством, вообще имеют какое-либо существование. Когда мы пересекаем черту, ведущую к безграничному и устрашающе неизвестному — призрачному Внешнему миру, — мы должны помнить, что оставляем нашу человечность — и земной мир за порогом».

Лавкрафтовский хоррор часто называют «космическим ужасом», в отличие от сверхъестественного ужаса, к примеру, тех же вампиров или гуманоидных «белых ходоков» из серии романов Джорджа Р. Р. Мартина «Песнь льда и пламени», на которой основан популярный телесериал «Игра Престолов» (2011-2019, «HBO»). Лавкрафт изображает научную, вселенскую арену глубинного космоса и времени, чтобы поразмышлять о случайном небытии человеческой цивилизации. Описываемый им мир не ускользает от законов природы, но, что любопытно, является их частью. И поскольку это его часть, наше определение «естественного/закономерного» по всей видимости нуждается в пересмотре. Странно не столько причудливое существо, с которым я сталкиваюсь, сколько неверным является моё ежедневное восприятие реальности. В этом и заключается весь ужас.

На фото ниже: Нейросеть «AlphaGo» против южно-корейского чемпиона Ли Седоля. Официальное название матча «Google DeepMind Challenge Match». Сеул, 2016 год.

III.

9-го марта 2016-го года, 18-кратный чемпион мира и обладатель 9-го дана в игре Го (GO), 33-летний южно-корейский профессионал и один из сильнейших го-мастеров в мире — Ли Седо́ль (Lee Sedol) сразился со своим нечеловеческим противником, компьютерной программой «AlphaGo». Глубокая самообучающаяся нейронная сеть «AlphaGo» была разработана британской лабораторией «DeepMind technologies» от компании «Google», одного из мировых лидеров в области Искусственного интеллекта (ИИ). Седоль не был склонен к громким заявлениям, но в интервью, записанном накануне матча, он счёл невероятым, что проиграет хотя бы одну из пяти партий против «AlphaGo». Профессиональный игрок был уверен в своей победе. Хотя, это может показаться довольно наивным, особенно спустя 20 лет после того, как гроссмейстер Гарри Каспаров потерпел поражение в историческом шахматном турнире от программы «DeepBlue» компании «IBM» (что предопределило, в некоторой степени, будущую судьбу шахмат), однако игра «Го» отличается от шахмат. Даже самые оптимистичные и полные надежд инженеры по ИИ предсказывали, что у программы «AlphaGo» нет никаких шансов против Седоля и, что компьютер не сможет сравниться с людьми-игроками в ближайшие двадцать-тридцать лет — по крайней мере, в том, что касается игры «Го». Победа компьютера над профессионалом в «Го» уже долгое время рассматривалась как «Святой Грааль» искусственного интеллекта, и в марте 2016-го года все уверенно полагали, что до этого ещё несколько десятилетий, а может быть, и вовсе никогда. Что же произошло?

Китайская игра «Го», древнейшая логическая настольная игра в мире, зародившаяся более 3000 лет назад, очень проста и в тоже время невероятно сложна: её правила гораздо проще, чем, к примеру, в шахматах, но количество возможных позиций в этой игре стремится к бесконечности. На протяжении тысячелетий математики пытались вычислить точное количество возможных положений. И только в том же 2016-ом, в год турнира Седоля с «AlfaGo», двум математикам наконец удалось взломать код: в игре Го существует 2,08×10¹⁷⁰ возможных ходов, что в несколько раз превышает предполагаемое расчётное количество атомов в видимой части Вселенной (примерно около 10⁸² степени). Вот почему чисто вычислительная мощность в игре Го бесполезна: интуиция, стратегия и креативность — гораздо более важные качества для игрока в «Го». Принципы этой игры сложнее, качественнее и загадочнее, чем в шахматах, и больше зависят от оценочного суждения. Поэтому никто не ожидал, что компьютер победит человека — чемпиона-профи. Но в марте 2016-го года происходит нечто странное: нейронная сеть «AlphaGo» обыгрывает Седоля со счетом 4:1. Это вызывает шоковую волну не только в сообществе игроков Го, но и в научном мире. Через неделю после соревнований информация о программе «AlphaGo» даже попадает на первую полосу самого престижного научного журнала «Nature and Science» (издаётся в Британии с 1869-го года).

Чем же эта программа превзошла нас в области, которую мы считали исключительно своей?

В пятидневной игре Седоля с «AlphaGo» есть один конкретный ход, по сей день являющийся предметом исследований, споров и обсуждений: это 37-ой ход нейросети «AlphaGo» во второй партии турнира. После 37-го хода два комментатора даже делают в прямом эфире три проверочных дубля, решив вначале, что это ошибка. Прежде чем поверить они молчаливо смотрят на доску. Затем между ними происходит следующий разговор:

— Это очень странный ход...

— Я подумал, была ошибка.

(пауза)...

— Это не человеческий поступок... Я никогда не видел, чтобы человек делал такой ход.

(снова пауза, затем один из комментаторов получает сообщение через свой наушник)

— О-оо, это уже интересно... Седоль покинул комнату!

(телекамера показывает более широкий ракурс игровой арены и, действительно: стул Седоля пуст).

— Он после этого хода вышел из комнаты?

— Да! Он вышел из комнаты сразу после этого...

Через пятнадцать минут Седоль появляется снова, бледный как снег. Он возвращается в своё кресло только для того, чтобы проиграть партию, а затем и турнир. Позднее, на пресс-конференции он назвал 37-ой ход «AlphaGo»: «ходом великолепной красоты и гениальности». Ли Седоль, единственный человек в мире, которому лишь в одной игре удалось обыграть «AlphaGo», признал нейросеть непобедимой:

«Я искренне извиняюсь перед всеми людьми за то, что не оправдал их надежд. Человек никогда не сможет победить Искусственный Интеллект. Эту сущность одолеть невозможно», — сказал он.

Тем более, что в 2017-ом году лаборатория «DeepMind technologies» уже разработала новую программу «AlphaGo Zero», обыгравшую предыдущую оригинальную версию «AlphaGo» со счётом 100:0. Спустя три года, в 2019-ом Седоль завершил спортивную карьеру, одной из причин такого решения стало поражение в игре с «AlphaGo». Столь стремительное развитие Искусственного Интеллекта (ИИ) породило опасения за будущее человечества у ряда известных мировых учёных и IT-бизнесменов.

Каким же образом «AlphaGo» удалось это сделать? В чём Искусственный Интеллект смог превзойти нас в области, которую мы всегда считали своей? В хвалёной человеческой креативности? В интуиции и воображении? Правда в том, что мы точно не знаем. Даже сами инженеры-разработчики лаборатории «DeepMind technologies» остаются в неведении, каким образом «AlphaGo» оценивает позицию в партии и выбирает свой следующий ход. Как пояснил один из создателей программы:

«Хотя мы и программировали эту машину, мы не знаем, какой ход она сделает в тот или иной момент. Её ходы представляют собой феномен Эмергентности (появление у системы свойств, не присущих её элементам в отдельности), что по-видимому является результатом само-тренировки. Мы всего лишь создаём ряды данных и алгоритмы обучения. Но ходы, к которым она прибегает, находятся вне нашей компетенции, и они во много раз лучше, чем мы, как игроки, могли бы выбрать».

Что действительно нам известно, так это то, что «AlphaGo» — это глубокая нейронная сеть, которая, с одной стороны, содержит в памяти 30 миллионов ходов из 160-ти тысяч игр от чемпионов мирового класса. С другой стороны, после достижения определённого уровня в стратегии и тактике, программа перешла на использование техники, называемой «обучение с подкреплением», где компьютер фактически сыграл миллионы игр против себя самого. В этом процессе самообучения Искусственный Интеллект создал новые приёмы и тактики, которые мы представить себе не могли в течении тысячелетий. Где-то в своей собственной вселенной битов и алгоритмов, независимой от человеческого разума, он придумал «Ход 37» (Move 37). Что же касается технической поддержки, то для функционирования «AlphaGo» использовались 1920 центральных процессоров и 280 графических процессоров, работавших в системе «распределённой сети», а работа самой программы велась с помощью «облачной» платформы «Google Cloud Platform», главный сервер которой располагался в США.

Пустой стул Седо́ля — неотразимый и убедительный зрелищный образ. Пустующий чёрный стул смотрит на нас, пока время Седоля безвозвратно уходит. Человек-чемпион покинул арену ошеломлённый, побеждённый, сбитый с толку. Напротив этого стула стоит другой стул. В нём сидит мужчина. Он кажется застывшим. Рядом с ним находится экран компьютера: интерфейс, через который нейросеть «AlphaGo» инструктирует его как выполнять свои ходы на доске. Глубоко озадаченный, он в безмолвном недоумении смотрит на доску для Го, как и другие недоумевающие комментаторы. Словно они заглянули в глаза Великого Ктулху...

.

Изображение слева: «КТУЛХУСАТТВА: Сказания Тёмного Гнозиса» («Martian Migraine Press», 2016) — оригинальный рисунок художницы Аликс Бранвин (Alix Branwyn) для обложки одноименного сборника рассказов лучших современных авторов-продолжателей Лавкрафтианской Вселенной. «Когда всё вокруг — безумие... никакого безумия не существует. Есть ли мудрость в безумии? Просветление в самом тёмном отчаянии? Высший разум в пучинах хаоса? Ктулхусаттва — это истории тех, кто решил покинуть берега нашего безмятежного островка невежества и отправиться в плавание по чёрным морям бесконечности. Тех, кто погрузился в первозданное сознание в поисках мрачных сокровищ; кто готов рискнуть Смертоносным Светом по единственной причине: он всё ещё светит. Примите клятвенный обет Ктулхусаттвы! Войдите в Тёмный Гнозис!»

IV.

13-ое января 2017-го года. 48-летний Марк Фишер (1968-2017) покончил с собой. Британский писатель, музыкальный критик, культурный теоретик, философ и преподаватель кафедры визуальных культур в Голдсмит-колледже Лондонского Университета, Фишер стал наиболее известен своим вкладом в работу таких популярных журналов о современной культуре, как: «The Wire», «Fact», «Sight & Sound», «New Statesman» и «The Guardian», а так же благодаря книгам «Капиталистический реализм: Альтернативы нет?» (2009, издана в России в 2010 году) и «Призраки моей жизни: труды о депрессии, привидениях и потерянном будущем» (2014). Его интернет-блог «K-punk» определил критическую литературу для целого поколения. Кроме прочего он был со-учредителем известных литературных издательств «Zero Books» и «Repeater Books». Труды Марка Фишера представляют собой необычное сочетание популярной культуры, сложных теоретических идей и личной политической приверженности. От британской постпанк-рок-группы «Джой Дивижн» (Joy Division) до философии де-конструкции Жака Деррида́, от рэпера Канье Уэста до идеолога социализма Карла Маркса, от пропитанной амфетамином пост-рейв-культуры до метафизического состояния депрессии: перо Марка Фишера объединяет их в лёгкой и в то же время, проницательной манере.

В конце концов Фишера пожирает чудовище собственной депрессии, с которым он боролся всю жизнь. Вскоре после его смерти появляется ещё одна, третья, посмертная книга автора под названием: «Странное и Зловещее» (The Weird and the Eerie, 2017). Разбирая оба термина по отдельности, Фишер в своей книге углубляется в работы Говарда Ф. Лавкрафта, Джеймса Г. Балларда, Филипа К. Дика, Дафны Дю Морье́, Брайана И́но, Кристофера Нолана и Маргарет Э́твуд. Что общего у Странного (сверхъестественного) и Зловещего (жуткого), по мнению Фишера — это наша озабоченность странным и сверхъестственным. «Это связано с нашим увлечением Внешним миром, тем, что лежит за пределами стандартного восприятия, познания и опыта». В последствии Фишер сосредотачивается на различиях:

«Странное предполагает ощущение неправильности (ненормальности): странная сущность или объект настолько странны́, что это заставляет нас чувствовать, что они не должны существовать или, по крайней мере, они не должны существовать ЗДЕСЬ. Но если сущность или объект находятся здесь, тогда нас охватывает странное чувство, что ошибочен не объект, а наша собственная концепция реальности. В конечном счёте, Странное не является неправильным: это наши представления о реальности должны быть неправильными». Например, Ктулху Говарда Лавкрафта. Или Чёрный Вигвам в мистическом сериале «Твин Пикс» (ABC, 1990) Дэвида Линча. И научно-популярная литература, скажем, астрофизика-теоретика Стивена Хокинга (1942-2018), тоже представляет собой аналогичную проблему. Фишер пишет: «Во многих отношениях космическая Чёрная дыра гораздо более странная, чем, к примеру, вампир. Причудливые способы, которыми она искривляет пространство и время, поглощая звёздные миры, находятся за пределами нашего обычного понимания, и тем не менее, Чёрная дыра также принадлежит природно-материальному космосу, который, следовательно, должен быть намного более загадочным, чем может постичь наш привычный опыт».

В то время как Странное (сверхъестественное) связано с присутствием чего-то не принадлежащего нашему миру, чему здесь не место; Зловещее (жуткое) связано с вопросом действия. К примеру, заброшенные руины и пустынные пейзажи острова Пасхи. «Что за сущность (агент) действует здесь? А есть ли вообще здесь какая-то сущность? «Зловещее, — пишет Фишер, — создаётся отсутствием или присутствием». В фантастическом телесериале «Мир Дикого Запада» (HBO, 2016) вы найдёте подобные «недостатки», как отсутствия, так и присутствия: ро́боты, которые, как внезапно оказалось, наделены самосознанием; и главного героя Бернарда Лоу, который — после семи серий — сам оказывается роботом (он смотрит на свой собственный план-чертёж и говорит: «По-моему, это ни на что не похоже»). Есть что-то там, где не должно быть ничего, и нет ничего там, где должно быть что-то.

Как и в случае со Странным (сверхъестественным), мы можем столкнуться со Зловещими (жуткими) ситуациями даже за пределами мира фантастики: к примеру, с наличием воображения и творческого подхода у нейронной сети ИИ, или с полным отсутствием внеземной жизни в неизмеримой вселенной. Ещё один пример зловещей научной литературы связан с исследованием человеческого сознания. В сотрудничестве с учёными-нейробиологами, изучающими человеческий мозг, немецкий профессор теоретической философии и директор научно-исследовательской группы по нейроэтике и нейрофилософии Томас Метцингер (Университет Иоганна Гутенберга в Майнце), более тридцати лет занимающийся продвижением исследований человеческого сознания как академического научного направления, изучил неврологические данные широкого круга испытуемых: медитирующих дзен-буддистов, пациентов с синдромом замкнутости, синдромом фантомных болей, люцидных (осознанных) сновидений, галлюциногенных наркотических переживаний, и т.д.. В итоге Метцингер пришёл к выводу, что такого понятия, как «Я», не существует. В своей научной монографии «Быть ​​Никем. Теория само-моделирования Субъективности» (2004) он сравнивает наш мозг с безлюдным кинотеатром; с авиа-симулятором без пилота, или с пустой Платоновской пещерой. Согласно исследованиям Метцингера, наш мозг проецирует аватар, с которым «мы» себя отождествляем. Подобно ро́боту Бернарду Лоу из сериала «Мир Дикого Запада», мы галлюционируем некое своё «Я». Но на самом деле «дома никого нет».

Эти странные и зловещие истории, приходящие к нам через науку и фантастическую литературу, ставят под сомнение границы человеческих познаний в этом непостижимом мире. На человеческие эмоции отвечает безразличное молчание и равнодушное пожатие плеч аморального космоса. Холодный, ползучий хаос скрывается прямо под хрупкой тканью человечества. Мы — герои этих историй, сталкиваемся с чем-то (или ни с чем), что заставляет нас дрожать от смирения. Человеческий мозг обнаруживает свои собственные пределы. «Ты ничего не знаешь, Джон Сноу...».

Если компьютер окажется более творческим и креативным, чем человек, значит, моё представление о людях неверно. Если каждый объект состоит из элементарных частиц, статус которых неопределён и неясен, то моё представление обо всем, что меня окружает, неправильно. Если мой собственный мозг — это пустой кинотеатр, то где же тогда нахожусь я? Реальность проявляется как нечто Невообразимое, и я беззащитен. Мои зрачки пустеют. Мои мысли обрываются...

На фото ниже: Знаковое изображение Земли — «Бледно-голубая точка», снятое с расстояния приблизительно 6 млрд. километров © 1990 NASA.

V.

Когда в 1980-ом году «Вояджер-I» пролетал мимо ледяных колец Сатурна, ко всеобщему удивлению выяснилось, что всё его оборудование ещё работает, в том числе включая фотокамеру, сделавшую первые детальные снимки планет Солнечной системы. Это натолкнуло астронома Карла Сагана, всё ещё ожидавшего ответа от инопланетян, на мысль: а что, если мы развернём камеру и сфотографируем Землю? По-началу НАСА неохотно сопротивляется, так как, по их мнению, наша планета к тому времени будет находиться слишком далеко, чтобы предоставить какие-либо заслуживающие внимание детали. Но Саган настаивает, утверждая, что снимок, сделанный с такого расстояния, даст уникальный взгляд на наше место во Вселенной. Десять лет спустя Саган добился своего: в День святого Валентина 1990-го года одно из самых знаковых изображений в истории было снято камерой, плавающей на краю нашей Солнечной системы, примерно в шести миллиардах километров от того места, где она была создана. На фотографии видимый размер Земли составляет менее одного пикселя; наша планета выглядит крошечной синеватой точкой на фоне черноты бескрайнего космоса. Странное селфи получило название «Бледно-голубая точка» и было бы вполне уместно в качестве изображения для обложки рассказа «Зов Ктулху»: «Мы живём на безмятежном островке неведения посреди чёрных морей бесконечности, и это вовсе не означает, что мы должны плавать далеко».

Один из крупнейших представителей английской литературы второй половины XX века, британский писатель-фантаст Джеймс Грэм Баллард (1930-2009) не интересовался космосом. В 1968-ом году в интервью журналу «Пентхаус» он заявил: «Научная фантастика существует, мы в ней живём». Ещё до цифровой революции Баллард рассматривал научную фантастику, как нечто такое, что всё чаще перемещается с книжных полок в нашу повседневную жизнь благодаря появлению поп-культуры, телевидения, современной музыки, голливудских фильмов, идеологии массового потребления, рекламы и психоделиков. Баллард был заинтригован не столько этими явлениями как таковыми, сколько отчуждающим психосоциальным воздействием, которое они оказывают на наш рептильный мозг. «Меня интересует обширная космология внутреннего космоса». Действительно: странное и зловещее из «Призрачного Внешнего Мира» проникает и продолжается в наших нервных путях, в этом внутреннем ландшафте страхов и грёз, в таинственном, неразрешимом хаосе наших собственных мотивов и эмоций.

Глядя на изображение Бледно-Голубой точки, я пью свой кофе и проклинаю гол французского защитника Умтити, который только что разнёс в клочья мою мальчишескую мечту. Мне интересно, как дела у моего сына в скаутском лагере, я скучаю по нему. Мой кофе, полуфинал чемпионата мира по футболу, мой проигрыш и бледно-голубая точка. Столкновение между «Джонни Би Гудом» Чака Берри и ледяными кольцами Сатурна. Все эти миры вместе, переплелись в кольцо Мёбиуса. Это я и это не я, я делаю это и не делаю этого, я здесь и меня здесь нет. Странно...

Сегодня «Вояджер-I» продолжает своё путешествие. Вопреки всем ожиданиям, космический аппарат всё ещё находится в контакте с мысом Канаверал, пролетая сквозь космос со скоростью 55.000 километров в час. Это первый рукотворный объект, покинувший нашу Солнечную систему. В настоящее время зонд с Золотым диском — посланием братьям по разуму, движется сквозь межзвёздную плазму, пустоту между двумя галактиками. «Вояджер-I» достигнет следующей звёздной системы только через 44.000 лет.

Но нам не нужно искать инопланетян дальше. Мы уже здесь.

                                                                                                      ~•~•~

.

Author orig essay «Wanneer Cthulhu Roept»: © 2018 Thomas Ryckewaert.

Copyright © 2018 «Etcetera». Tijdschrift voor Podiumkunsten.

Перевод: © 2022 Zaverlast.

Ссылка: https://www.e-tcetera.be/wanneer-cthulhu-...

* Следить за полётом спутника «Вояджер-I» можно на официальном сайте космического агентства «NASA», по ссылке: https://voyager.jpl.nasa.gov

___________________________________

Необычное фото: портрет Г.Ф. Лавкрафта, сделанный по старой фотографии, восстановленной с помощью компьютерной программы HD-рендеринга.