17. В рубрике «Иностранный рассказ» размещены четыре текста.

17.1. Рассказ американского писателя Бенджамина Розенбаума/Benjamin Rosenbaum, который называется в оригинале “The House Beyond Your Sky” (2006, 4 сент. “Strange Horizons”; 2007, ант. “Science Fiction: The Best of the Year”; 2007, ант. “The Best Science Fiction & Fantasy of the Year”, vol. 1; 2008, авт. сб. “The Ant King and Other Stories”) перевел на польский язык под названием “Dom za waszym niebem/Дом за вашим небом” АДАМ ВИХЕР/Adam Wicher (стр. 17—21). Иллюстрации РАССЕЛА МОРГАНА/Russel Morgan.

«Матфей пытается создать новую Вселенную. Но находится претендент, желающий захватить в будущей Вселенной власть. Исход борьбы Матфея и его противника может решить маленькая девочка Софи» (kkk72, FANTLAB).

И это первое появление писателя на страницах нашего журнала.

Рассказ номинировался на получение премий “Hugo”, “British SF Association”, “Theodore Sturgeon”, “Locus”, переводился на французский язык.

На русский язык его перевела под названием «Дом за вашим небом» К. ПАВЛОВА в 2008 году (ант. «Лучшее за год XXIV. Научная фантастика, космический боевик, киберпанк»).

Заглянуть в карточку рассказа можно ЗДЕСЬ А почитать о писателе можно ТУТ

17.2. Рассказ американской писательницы Мелани Флетчер/Melanie Fletcher, который носит в оригинале название “The Padre, the Rabbi and the Devil His Own Self”, перевела на польский язык под названием “Ksiądz, rabin I diabeł we własnej osobie/Падре, раввин и дьявол собственной персоной” (2006, webzin “Helix”, Fall) ГАБРИЭЛЯ СИНЯВСКАЯ/Gabriela Siniawska (стр. 22—27). Иллюстрация ЯКУБА КИЙЮЦА/Jakub Kijuc.

Католического священника и раввина, приехавших на конференцию, похищают несколько типичных реднеков. Эти последние насмотрелись всякого интересного в фильме «Экзорцист» и теперь хотят, чтобы похищенные провели обряд, подобный тому, которому подверглась в фильме героиня Линды Блэр, над старушкой, в которую, по их мнению, вселился сам дьявол. Проблема в том, что обычная, на первый взгляд, одержимость оказалась отнюдь не обычной…»

И это первое появление писательницы на страницах нашего журнала.

На русский язык рассказ не переводился. Его карточки на сайте ФАНТЛАБ нет, равно как нет и биобиблиографии писательницы.

17.3. Рассказ американской писательницы Карен Джой Фаулер/Karen Joy Fauler, который называется в оригинале “Always” (2007, “Asimov’s Science Fiction”, April-May; 2008, ант. “Science Fiction: The Best of Year”; 2013, авт. сб. “What I Didn’t See and Other Stories”) перевел на польский язык под названием “Wieczność/Вечность” АДАМ ВИХЕР/Adam Wicher (стр. 28—33). Иллюстрации ПАТРИКА РЕЧКО/Patryk Reczko.

«Тихий городок где-то в США. 1938 год. Объявлен набор в бессмертные, взнос — 5000 долларов.

Бессмертность обретается в результате секса с пастором Портером. И теряется бессмертность в результате секса на стороне или даже с мужем. Но вдруг пастор умирает от крысиного яда. И все бессмертные постепенно теряют бессмертность по разным причинам.

До нас дошли воспоминания последней бессмертной этого городка. Население города на этот момент — 1 человек» (vam-1970, FANTLAB).

И это первое появление писательницы на страницах нашего журнала.

Рассказ получил премию “Nebula” и номинировался на получение премий “Locus” и “Theodor Sturgeon”. На русский язык его перевел в 2016 году под названием «Всегда» К. СТАШЕВСКИ (ант. «Корабль призраков»).

Заглянуть в карточку рассказа можно ЗДЕСЬ. А биобиблиографии писательницы на сайте ФАНТЛАБ пока еще нет.

17.4. Рассказ американской писательницы армянского происхождения Веры Назарян/Vera Nazarian, который называется в оригинале “The Story of Love” (2006, авт. сб. “Salt of the Air”; 2007, ант. “Best New Romantic Fantasy”) перевел на польский язык под названием “Opowieść o miłości/История о любви” ГЖЕГОЖ КОМЕРСКИЙ/Grzegorz Komerski (стр. 34—40). Иллюстрации НИКОДЕМА ЦАБАЛЫ/Nikodem Cabała.

Дочь богатого ближневосточного купца, тирана и самодура, стремясь избавиться от опостылевшей родительской тирании, выходит замуж по расчету, выполняет все возложенные на нее браком обязанности, рожает мужу детей, но, хотя ей кажется, что она любит мужа, тот, любящий ее безгранично и самозабвенно, уговаривает ее вознести молитву богу любви с просьбой о любви настоящей. Бог любви выполняет просьбу…

И это первое появление писательницы на страницах нашего журнала.

Рассказ номинировался на получение премии «Небьюла», на русский язык не переводился. В его карточку можно заглянуть ЗДЕСЬ А вот биобиблиографии писательницы на сайте ФАНТЛАБ нет.

16. Статья польского журналиста Войцеха Хмеляжа/Wojciech Chmielarz, напечатанная на стр. 9—11, носит название:

История совершает кругооборот. События повторяются с удивительной предсказуемостью. Вот к безумному императору Домициану приходит астролог Асклетарион.

«Домициан, сын Веспасиана и брат Тита, старательно увековечивал ошибки своих предшественников, ничего не делая при этом для развития их достижений» -- пишет Давид Берлинский в своей истории астрологии. В эпоху великих битв и завоеваний он (Домициан) прославился завершением строительства Колизея и организацией там игр. Римский историк Светоний сообщает, что в начале своего правления император «не занимался ничем иным, как только ловил мух и прокалывал их острым стилусом».

Асклетарион стоит перед императором, уверенный в своей судьбе. Звезды открыли ему, что он будет наказан как за то, что скрыл, так и за то, что сказал правду. Астролог сообщает своему господину, что, к сожалению, тот смертен и скоро умрет. Безумный Домициан напуган и в то же время разъярен. Выявление линии судьбы всегда действует на тиранов всех времен совершенно одинаково: оно возбуждает бешеный гнев. И, как всегда, самодержец решает обмануть судьбу

-- А что с тобой будет, Асклетарион? — с лукавой улыбкой спрашивает император.

-- Меня растерзают собаки, -- спокойно отвечает астролог.

Мысль удивительная и странная. Быть растерзанным собаками — это сцена, достойная варварской Германии, а не цивилизованного Рима. Домициан вызывает дворцовую стражу и приказывает казнить астролога и, «чтобы доказать никчемность его знаний, похоронить его с величайшей заботливостью». Приказ выполнен, судьба, кажется, изменилась, и император может спать спокойно. Тем временем во дворец возвращается один из стражников. С ужасом в глазах он рассказывает, что во время похорон разразилась буря, которая разметала костер, а полуобгоревшее тело несчастного астролога было растерзано собаками.

Асклетарион предсказал, что император умрет около полудня, поэтому в это время суток Домициан обычно проявлял беспокойство. Тем временем еще один предсказатель предрек скорую смену власти, он и его приказал казнить. В свой последний день жизни Домициан очень тревожился и в конце концов спросил у судьи, который час. Слуга соврал – уже шестой (Домициан особенно боялся пятого). Обрадованный император решил отправиться в баню. Судьба изменилась, прорицатель солгал, и его правлению ничего не угрожает. Однако по дороге его остановил спальник Парфений. Некто пришел во дворец с важными новостями. Император вернулся в спальню. Там его поджидали заговорщики. «Раненый Домициан пытался сопротивляться, но корникуларий Клодиан, вольноотпущенник Парфения Максим, декурион спальников Сатур и кто-то из гладиаторов набросились на него и добили семью ударами». Было пять часов пополудни.

Характерная черта тиранов

Проходят века, колеса времени вращаются в очередных циклах. Появляются новые императоры, диктаторы и тираны, а вместе с ними астрологи и предсказатели. Первых обычно постигает судьба Домициана, вторых — Асклетариона.

О склонности Адольфа Гитлера к паранормальным наукам написано, нарисовано и снято на кинопленку очень многое. Назовем хотя бы “Hellboy” (комикс и фильм), “Indiana Jones” (первые три части), все компьютерные игры серии “Wolfenstein”. Всюду нацисты гонялись за очередными реликвиями, а героям приходилось сталкиваться с таинственными древними силами. Таким образом, преклонение Гитлера перед оккультизмом стало частью популярной культуры.

Печальная истина, однако, заключается в том, что большинство ясновидящих и астрологов в Тысячелетнем рейхе могли рассчитывать не на славу, деньги и почести, а на то, что их отправят в концентрационный лагерь вместе с евреями, гомосексуалистами, цыганами и другими, не подходящими для жизни в арийском государстве, каковым представляли себе его нацисты. Но ведь откуда-то этот миф должен был взяться. Печальный конец немецких пророков означает, что Гитлер, вероятно, боялся их и считался с ними. Почему он боялся? Как и все другие тираны, он запретил составлять и публиковать гороскопы, касающиеся его особы. Обнародованная дата его смерти могла склонить некоторых людей к предательству, заговорам или просто пошатнуть моральный дух общества. А считался с ними он потому, что именно астролог спас его политическую карьеру, когда все говорили, что она окончена. Гитлер об этом помнил, равно как помнил и о том, как сильно его тогда обманули.

Хануссен и Гитлер

Берлин в начале 1930-х годов был мегаполисом с населением около четырех миллионов человек и одним из самых колоритных городов межвоенной Европы. Там снимал фильмы Фриц Ланг, настоящая легенда киноэкспрессионизма (знаменитый фильм «М-убийца» был снят в 1931 году, а «Фауст» Мурнау пятью годами ранее). Столица Германии — центр культуры, искусства и финансов. Там действовали сотни кинотеатров, театров, ресторанов. В кабаре безумствовали предшественники Салли Боулз. Много чего происходило и в сфере эротики. В Берлине были официально зарегистрированы 120 гей-танцплощадок. И что самое важное для нашей истории — около двадцати тысяч ясновидящих, астрологов, хиромантов и других, единственным источником дохода которых является предсказание будущего. Величайшим из них, несомненно, был Эрик Ян Хануссен.

Берлин 1930-х годов также был полем битвы между двумя тоталитаризмами: коричневым и красным. Этот первый только еще просыпался. После трудного начала, неудавшегося Мюнхенского путча и нескольких месяцев заключения в очень хороших условиях для Адольфа Гитлера наступает время успеха. Великая депрессия заставляет избирателей склоняться к поддержке крайних партий – NSDAP и коммунистов. Популярность Гитлера растет и достигает своего пика в июле 1932 года, когда его партия набирает 37,4 процента голосов и 230 мест в парламенте. Тем временем на темных улочках сражаются коммунистические и нацистские боевики. Кризис власти приводит к новым выборам в ноябре, на этот раз Гитлер набирает «только» 33 процента голосов и 196 мест в парламенте. В то же время на сцену выходит канцлер Курт фон Шлейхер и предлагает Грегору Штрассеру должность заместителя премьер-министра и премьер-министра Пруссии. Штрассер — видный активист НСДАП, с помощью которого фон Шлейхер надеялся расколоть нацистскую партию и перетащить ее левое крыло в свой лагерь. Вероятность, что он добьется успеха была очень большой. Это, в сочетании со снижением поддержки и недавно проигранными президентскими выборами (на которых победил фельдмаршал Пауль фон Гинденбург), привело к тому, что Гитлер обессилел, и интеллектуалы из берлинских кафе открыто высмеивали его, называли шутом и утверждали, что с ним покончено. В их глазах Гитлер становился тем, кем он и должен был быть: жалкой «чаплинской» фигурой.

Тем временем Эрик Хануссен, называвший себя потомком датских аристократов, делает головокружительную карьеру. Получив известность в Чехословакии и Австрии как талантливый ясновидящий, он появляется в Берлине в 1930 году. На шоу, которые он организует, приходят толпы людей. Театральные залы заполнены до отказа, билеты распроданы на много дней вперед.

Однако этого ему уже недостаточно. Он человек безудержных амбиций. Хануссен намерен построить собственную империю в Германии. Он сочетает в себе несомненный актерский талант, знание шарлатанских трюков и умение анализировать и делать точные выводы. Он также гипнотизер.

Хануссен открывает частный кабинет в Берлине и немедленно добивается успеха. В число его поклонников входят величайшие личности межвоенной Германии. Он открывает санаторий и продает афродизиаки, изготовленные по собственному рецепту. Это его следующий успех. На заработанные деньги Хануссен покупает издательство во Вроцлаве и издает собственные газеты. Он зарабатывает за короткое время целое состояние. На своей яхте «Ursel IV» устраивает дикие оргии с большим количеством наркотиков, чем удивляет даже привыкших к разврату жителей Берлина. Его фирменный трюк — загипнотизировать женщину и вызвать у нее оргазм, сочетающийся с сексуальным безумием. Вокруг него всегда полно телохранителей с заряженными пистолетами и молодых актрис, которые думают, что так образом они сделают карьеру.

Но Хануссен хочет быть не просто любимцем общества и устроителем оргий. Он решает заняться политикой. Уже в марте одна из его газет сообщает, что великий ясновидящий знает будущее Гитлера: лидер NSDAP в течение года станет канцлером Германии. Прогноз подхватывает нацистская пресса, которая дополнительно заявляет, что Хануссен еще никогда раньше не ошибался.

Нацисты начинают интересоваться датчанином. Навязаны первые связи. Граф Вольф Хельдорф, глава СА в Берлине, посещает «Ursel IV». Именно Хельдорф знакомит Хануссена с Гитлером. Астролог в восторге. В конце концов, он стал одной из ведущих фигур в Германии, и важный политик воспринимает его всерьез. Он составляет нацистскому лидеру гороскоп, учит его пользоваться мандрагорой и показывает ряд актерских приемов в области языка тела, которые Гитлер позже использует во время митингов. Хануссену обещано руководство Арийской школой оккультных наук. Его называют «духовным отцом Гитлера» и «пророком Третьего рейха».

У Хануссена и Гитлера много общего. Оба они родом из Австро-Венгрии. Оба служили капралами во время Первой мировой войны. Оба приехали в Германию, чтобы реализовать свои дерзкие амбиции. Неудивительно, что они быстро находят общий язык.

Тем временем взрывается бомба. Одна из социалистических газет сообщает, что Эрик Хануссен, наставник Гитлера, на самом деле еврей. Это позор для движения. Лидером нацистов, который пугает всех еврейским заговором, крутит-вертит еврей!

Нацисты впадают в ярость. Хануссен спокойно объясняет, что хотя его и в самом деле воспитала еврейская супружеская чета, отсюда многие из его друзей — евреи, но он был усыновлен. Его настоящие родители, представители датской аристократии, погибли во время горного восхождения в Судетах. Он достает из ящика стола соответствующий документ, нацисты, похоже, ему верят.

Однако Хануссен лжет -- он и в самом деле еврей. Его зовут Хершман Штайншнайдер, он был обрезан и в тринадцатилетнем возрасте праздновал бар-мицву. Его родители были артистами кабаре, но им не хватало таланта и чутья, которыми был наделен их отпрыск. Астролог чувствует, как на его шее затягивается петля.

На помощь Хануссену приходит судьба. В январе 1933 года Гитлер становится канцлером Германии. Пророчество сбылось. И Гитлер и Хануссен получают поздравительные письма, а нацистская пресса официально сообщает, что астролог — не еврей. Хануссен может вздохнуть с облегчением и еще более сближается с нацистским движением. Он отпускает охранников, вместо них к нему прикрепляют людей из СА.

В конце февраля Маринус ван дер Люббе, голландский моряк, поджигает Рейхстаг. Это событие приводит к началу нацистской диктатуры. За короткое время Гитлер приостанавливает действие гражданских прав, запрещает все партии, кроме NSDAP, и получает полную власть. Но зачем ван дер Люббе поджег здание немецкого парламента? Он был физически и умственно неполноценным человеком. В ходе следствия он ссылался на внутренние голоса, которым пытался сопротивляться. Ходят слухи, что Хануссен загипнотизировал его и приказал совершить поджог. Его участие в заговоре тем более вероятно, что он предсказал это событие в своих газетах, написал о пожаре, который охватит немецкую нацию и который начнется в центре Берлина.

В марте 1933 года Хануссен мог чувствовать себя в безопасности. Он «пророк Третьего рейха» и друг канцлера Германии. Дополнительная страховка жизни включает в себя вексели графа Хеллдорфа и кинопленки съемок оргий на яхте, находящиеся в распоряжении астролога. Его газета — одна из двух, которые позволяют читать узникам недавно открытого концлагеря Дахау.

Однако Хануссен забыл, что шантаж бесполезен против людей, не колеблющихся убивать.

Ясновидящего арестовали 24 марта. Хануссен изумлен, его выступления были анонсированы на несколько недель вперед, Его доставили в гестапо и после нескольких часов допроса расстреляли, а его тело бросили на окраине Берлина.

В письме, написанном своему другу перед смертью, он жаловался: «Я был уверен в том, что антисемитизм Гитлера был всего лишь предвыборным трюком». Некоторые исследователи его жизни утверждают, что Хануссен хотел убедить фюрера в том, что есть и хорошие евреи. Видимо астрологу не пришло в голову, что Гитлеру наплевать на это.

Маринус ван дер Люббе был казнен на гильотине в 1934 году. Граф Мельдорф высоко поднялся по лестнице власти нацистов. В 1944 году он участвовал в неудачном заговоре с целью убийства Гитлера. Его схватили и повесили на крюк.

Хануссена могли убить по нескольким причинам. Первая – его происхождение -- первое, наиболее очевидное, достаточное и наиболее правдоподобное. Знакомство с ним, само его присутствие с каждым днем становилось все более неловким для нацистских сановников. Более того, вопрос еврейства астролога смущал атлантических союзников. Перед войной в США появилось несколько статей с описанием его деятельности. Однако вскоре эти голоса замолчали. Мысль о том, что еврей, представитель нации, предназначенной Гитлером для уничтожения, мог помочь ему прийти к власти, была слишком спорной для военных цензоров. Этот подход продолжился и после войны. Иштван Сабо, выдающийся венгерский режиссер, посвятил Хануссену фильм, в котором, однако, опустил тему его происхождения (астролога сыграл Клаус Мария Брандауэр).

И нацисты, и союзники предпочли забыть, что ясновидящий был евреем.

Некоторые теории связаны с пожаром Рейхстага. Хануссен, если и не принимал участия в заговоре (Геринг вроде бы признался, что именно он приказал сжечь парламент; однако «Имперский егерь Германии» был известным хвастуном), то, по меньшей мере, знал об этом. А если так, то он слишком много знал. Нацисты способны были убить и за гораздо меньшие проступки.

Еще одна нить ведет к яхте. Гомосексуальные наклонности некоторых нацистских преступников больше не являются секретом. В течение одной из оргий у Хануссена, в ходе сексуальной игры, граф Хельдорф якобы так сильно исхлестал бичом маленького мальчика, что тот потерял сознание от боли. Кто еще там бывал? Что делал? Мы можем только догадываться. Кинопленки, которые должны были обеспечить ему безопасность, могли принести ему смерть.

Другие

Не только Хануссен не смог предсказать собственное будущее. Карл-Гюнтер Хеймот (Karl-Gunther Heimoth) написал астрологический трактат о гомосексуализме. Об этом он рассказал Эрнсту Рëму, который прославился поездками в загородные гостиницы с группами молодых ребят. Рëм, лидер SA, стал главной жертвой Ночи длинных ножей. Его бросили в тюремную камеру и убили. Хеймот также оказался в кругу репрессий. Его расстреляли.

Карл Крафт (Karl Krafft) приехал из Швейцарии. Молодой, умный человек с математическим талантом.

Однако его большой любовью была астрология. В истории нацизма Карл Крафт появляется 2 ноября 1939 года. Он отправляет тревожную телеграмму своему другу, высокопоставленному чиновнику режима, доктору Феселю, в которой сообщает, что Гитлеру будет угрожать большая опасность в период с 7 по 10 ноября. 8-го числа в Мюнхене взрывается бомба, фюреру удается пережить нападение.

Легкомысленный и кичливый Крафт напоминает о своем пророчестве. В ответ его вызывают в гестапо. В этот раз высокомерие помогает. Гестапо признает, что не имел никакого отношения к покушению, а сам астролог становится сотрудником Геббельса. Среди его предсказаний находится также тот, который гласит, что Германия должна выиграть войну к 1943 году, иначе ее ждет поражение. Крафт был прав. Но он не смог предсказать опасности, которые поджидают его в будущем.

В мае 1941 года человек номер 2 в Третьем рейхе, Рудольф Гесс отправляется в свой самоубийственный путь в Шотландию. Он намерен заключить мир с Великобританией. Вместо этого его арестовывают. О провале его миссии свидетельствует тот факт, что Уинстон Черчилль, когда узнал, кто попал в плен, даже не прервал просмотра фильма с братьями Маркс.

Адольф Гитлер, конечно, пришел в ярость. Поскольку Гесс был одним из крупнейших любителей астрологии среди руководителей Третьего рейха, фюрер пришел к выводу, что это ясновидящие вскружили голову Гессу. Более того, они, как и кремлевские врачи при позднем Сталине, создали заговор (стоит напомнить, что оба обвинения были ложными) против нацистской власти.

Из-за этого Крафта, как и других, схватили и заключили в тюрьму.

Ему приказали составлять гороскопы для немецких и союзных генералов, он точно предсказал победу маршала Монтгомери в Северной Африке. Но ни это, и никакое другое пророчество его не спасли. Он умер от истощения 8 января 1945 года в концлагере Бухенвальд.

Единственным выдающимся немецким астрологом, пережившим войну, был Вильгельм Вульф (Wilhelm Wulff). Он написал и опубликовал автобиографию под названием «Зодиак и свастика», в которую включил такие причудливые высказывания, как: «У меня осталось несколько клиентов-евреев, которых преследовали даже больше, чем нас, астрологов».

У него также были проблемы с собственным гороскопом. Он не предвидел своего заключения в концентрационный лагерь в 1939 году. Однако оттуда ему удалось привлечь к себе внимание Генриха Гиммлера. Вульф стал его придворным астрологом. Вождь SS вроде бы лихорадочно консультировался с ним под конец войны. «Должен ли я свергнуть Гитлера?» -- спрашивал он. Вульф успешно предсказал покушение на Гитлера 20 июля 1944 года и смерть фюрера. Кажется, однако, что астролог постфактум добавил себе значения и приукрасил собственную биографию. Последнее предложение «Зодиака и свастики» звучит так: «Национал-социализм был разгромлен и исчез из истории. Астрология, однако... осталась».

Октавиан Август

Тираны не любят астрологов. Аcклетарион знал об этом, знали и другие римские предсказатели. Император Август поначалу благоволил к ним, очевидно это произошло благодаря тому, что один из них, некий Феоген, составил ему исключительно благоприятный гороскоп, который полностью сбылся. Однако с течением лет божественный Октавиан начал опасаться, что другие астрологи пытаются предсказать продолжительность его жизни. А это было оскорблением императорского величества, так же как составление гороскопов Гитлеру было оскорблением Тысячелетнего рейха. В 11 году нашей эры император издал указ, в котором запрещал предсказывать продолжительность своей жизни и советовал не делать подобных предсказаний кому-либо еще. Тогда астрологи остались довольны — сам Цезарь подтвердил мастерство их ремесла, но многие ли из них могли это сделать -- правильно предсказать ход своей жизни? Пример Хануссена, Вульфа и Крафта показывает, что лишь немногие. Ибо будущее – неизведанная тайна. И мудрый Асклетарион, вероятно, прекрасно это понимал.

15. Статья польского ученого-психолога и писателя-фантаста Марцина Пшибылека/Marcin Przybylek, напечатанная на стр. 16 носит название:

Копаясь в своих старых книгах, я нашел изданную издательством «Искры» в 1987 году книжечку, по сути брошюру, Анджея Невядовского «Польская научная фантастика 1945-1985». Пожелтевшие страницы, Мацек Паровский и Марек Орамус называются «критиками молодого поколения».

В первой главе «От научного романа до фантастической литературы» меня поразила фраза: «Высказывания Станислава Лема и его резкие критические приговоры словно парализуют других прозаиков, приводя к мало значимым подражаниям». Мне стало как-то не по себе. Лем, с которым я вырос, парализовал других творцов? Разве он не знает, что такое творчество на самом деле? Хм, на самом деле он мог этого не знать. Лем был писателем, философом, а не психологом.

Поскольку я иногда кое-что заказываю у талантливых художников, то посещаю отраслевые форумы, как польские, так и западные, чтобы посмотреть, насколько хорошо принимаются их работы. Последняя картина автора, имя которого я не буду раскрывать, была встречена аплодисментами как в Польше, так и за рубежом. Однако меня поразили два голоса из нашего двора, которые назвали это китчем. Эти высказывания несколько охладили энтузиазм остальных зрителей, ведь при упоминании этого слова все бледнеют от страха: стоит ли хвалить китч? В такой ситуации я бы сказал: «Да, это китч, но, несмотря на это, в своей “коммерческой” форме он всё равно мне нравится». И попал бы в капкан.

Подобную боязнь я наблюдаю и у литературных критиков. Если в тексте содержится много переживаний, если в нем все на эмоциях и мало «конкретики», то они, как и редакторы начинают задаваться вопросом, не графомания ли это случайно. Как художники -- китча, так и они избегают графомании как чумы. Все, что угодно, только не она.

На ТВП Культура я посмотрел прекрасную документальную передачу "Сказка о цветах". Три польских художника рассказали о своих переживаниях, впечатлениях, мыслях и переживаниях, связанных с рисованием красками, их сочетанием, смешением и взаимопроникновением. Я был очарован. Один из них (имени, к сожалению, не помню), настроенный более философски, чем другие, взял сломанный колокольчик и сказал, что неправильно подобранные тона не звенят, а издают звук, похожий на звук того инструмента, который он держит в руке. Тряхнул рукой, выслушал, как там звякнуло, отложил в сторону. Потом взял неповрежденный колокольчик, позвонил и сказал, что хорошо подобранные тона хорошо и звучат. Некоторые люди, особенно в современном искусстве, — сказал он, — предпочитают первый звук, называя другой китчем», подвел он итог.

Эти четыре события – высказывание А. Невядовского относительно Станислава Лема, просмотр форумной дискуссии о «китче», воспоминание о графомании и просмотр телепередачи о цветах -- заставило меня задуматься, есть ли у нас на заднем дворе какое-либо давление относительно того, что устарело, а что нет. И я почувствовал, что во мне зарождается бунт. Бунт против давления, оказываемого на творцов модой, тенденциями, людьми, формирующими общественное мнение, критиками и другими факторами, формирующими то, что социальная психология назвала бы набором общественных норм относительно современной культуры.

Я много лет руководил Студенческим комитетом психологической гигиены, год или два в его рамках секцией «Исследование индивидуальной креативности», где поощрял людей к творчеству и участвовал во многих очень интересных, вовсе не художественных, но безусловно творческих мероприятиях. Я видел, как не очень интересные вещи после некоторой работы над ними становились чем-то живым и увлекательным, а создавшие их любители оказывались глубокими творцами. На моих глазах развивалось творчество, я участвовал в радости тех, кому удалось из ничего сделать что-то, ведь на мой взгляд это квинтэссенция творческого процесса. Радость была подлинной, а опыт чистым. Это еще больше подчеркивается тем, что я видел много спонтанных художественных мероприятий, где помимо «атмосферы искусства» были лишь скука и фальшь.

У меня сложилось впечатление, что в среде, формирующей социальные нормы, то есть ожидания того, какой должна быть хорошая фантастическая литература, существует давление или чрезмерная критика, направленная только в одну сторону (я описывал это в своих статьях об оригинальности и научности). Тем временем, на мой взгляд, фантастическая литература чем-то похожа на сказки для взрослых. Ни в одной другой отрасли литературы нет такой великой веры в человека, в добро и красоту, в идеи и ценности... У нас есть герои, есть героини, есть героизм и опыт борьбы за то, за что стоит бороться. Вот почему я не думаю, что имеет смысл указывать, о чем стоит писать, а о чем нет. Если кому-то нужно написать про «X», то оно уже того стоит. Мне самому пришла в голову идея писать рассказы в жанре фантастической лирики. Да, лирики.

Китч и графомания — это пугала, слова-отмычки, надутые воздухом демоны. Если вам нравится писать, рисовать, петь или танцевать, избавьтесь от боязни критики и попросту делайте это. Потому что это доставляет вам радость и представляет для вас ценность. Пишите о том, что вас увлекает, привлекает, радует, волнует, описывайте и рисуйте места и миры, в которых вам хотелось бы оказаться. Предупреждайте, пугайте, делайте это по-своему. Если вам удастся создать что-то, что понравится другим, отлично. Если нет – жаль, но ведь это все равно будет вашим par excellence. В этом и заключается творчество – оно должно быть во многом спонтанным и радостным, а не наполненным страхом перед критикой и стремлением соответствовать ожиданиям людей, формирующих общественное мнение. Обратите внимание на то, что те, кто вызывает у вас беспокойство, зачастую просто скучны. А раз так, то не стоит их слушать, потому что исходящая от них скука свидетельствует о творческом бессилии (компенсируемой снами о силе). Если уж вы хотите чего-то придерживаться, предлагаю обратить внимание на добро и красоту. И к черту остальное.

Упомянутый мною выше художник-философ сказал (цитирую по памяти): «Живописец сам выбирает, это краску ему нанести на холст или другую, много ли краски взять или мало. И как будет из-за этого звучать комбинация – красиво или не красиво. И я думаю, в этом и заключается наше творчество – в свободе выбора».

Ни добавить, ни убавить.

14. Напечатанная на стр. 12—14 статья польского журналиста Бартломея Пашилька носит название:

Стивен Кинг уже мог бы смело отказаться от написания рассказов. Теперь, когда с каждым новым романом куча долларов на его счету обретает все более чудовищные размеры, ему не нужны мелкие деньги на текущие расходы. В принципе, Кинг может не заботиться о регулярном напоминании о себе читателям, ведь даже когда он не публикует ничего нового, его имя неустанно появляется на обложках переизданий или на рекламных плакатах и в титрах все новых и новых экранизаций его произведений.

Однако Кинг просто-напросто не может перестать их писать — даже если он работает над многотомной сагой или очередным 1000-страничным суперроманом, мы можем рассчитывать на то, что в свободное время он одарит нас несколькими более короткими произведениями, одни из которых окажутся гениальными осколками более широкого проекта, а другие – пробником необычной для автора тематики или ожидаемым всеми «возвращением к корням». В писательской горячке Кингу случается также написать неудачные или наивные рассказы, но и они всегда добавляют какие-то интересные элементы к образу самого известного современного автора литературы «ужасов». Потому что, если бы мы читали только романы Кинга, то и не подозревали бы, что такому, как он, виртуозу «хоррора», придет в голову попугать нас гладильной машиной (как в рассказе «Давилка» [The Mangler]), искусственной челюстью («Щелкун» [Chattery Teeth], или торчащим из слива кухонной раковины пальцем («Движущийся палец» [The Moving Finger]). Следует помнить, что автор «Кэрри» (Carrie), «Сияния» (The Shining), «Противостояния» (The Stand) и еще превеликого множества других крайне мрачных и серьезных романов «ужасов» в молодости проникся эстетикой фантастического кино 1950-х годов, которому была свойственна любовь к комической неестественности, дешевым специальным эффектам и безустанному повторению нескольких хорошо продающихся сюжетных замыслов. И его тягу к этой эстетике легче всего увидеть именно в кратких текстах этого писателя – особенно в тех, о которых мы, прочитав их, говорим с улыбкой, что они «претенциозны» или «халтурны». Каждый из изданных к настоящему времени сборников рассказов Кинга представляет собой необычайную смесь амбициозных, чисто развлекательных и удивительно банальных вещей, и именно разнообразие тем заставляет нас читать эти сборники с неослабевающим интересом и ощущением, что всего через пару страниц нам встретится нечто новое и непредвиденное. Тем не менее, стоит через некоторое время вернуться к каждому тому и вытрясти из него те рассказы, которые нам больше всего не понравились или, наоборот, которые очаровали нас.

Корзинка с лекарствами

Во вступлении к своему первому сборнику рассказов «Ночная смена» (Night Shift, 1978) Кинг признается, что его всегда раздражает часто повторяемый на авторских встречах вопрос о том, почему он мучит читателей такими жуткими историями, и он всегда отвечает встречным вопросом «А почему вы считаете, что у меня есть выбор?» Согласно Кингу, писательство — это не невинное хобби или обычная профессия, но наваждение: когда в голове начинают складываться кошмарные истории, нужно их немедленно оттуда выбросить и вдавить в бумагу с помощью пера или пишущей машинки. Писатель таким образом сохраняет здравый рассудок – он в очередной раз столкнулся с кошмаром и не сошел с ума. Читатель же имеет дело со страхами, которые мучают других людей, он усваивает их, становится устойчивым к ним — испытывает катарсис. «Повествование о чудовищах и страхах напоминает корзинку, наполненную разного рода фобиями, -- пишет Кинг. – И когда мимо вас проходит писатель с такой корзинкой, то вынимаете один из воображаемых страхов из этой корзинки и заменяете его своим, настоящим — по крайней мере на время».

Что интересно, хотя Кинг четко заявляет, что самый полный катарсис обеспечивают читателям «ужасные» рассказы, особенно те, которые содержат сверхъестественный элемент, среди всех текстов, собранных в «Ночной смене», наиболее волнующими являются те, которые трудно назвать типичными «хоррорами». Завершающая сборник «Ночная смена» новелла «Женщина в палате» ((The Woman in the Room) это короткий реалистичный рассказ о посещении сына умирающей в больнице матери.

Сюжет здесь основан на драматическом колебании героя: положить ли конец страданиям любимой особы или позволить ей бороться за жизнь до ее конца? Мы видим, как женщина сражается с болью и унижением, а образ старушки, уходящей из этого мира, соседствует с воспоминаниями о крепкой, полной жизненных сил матери из прежних времен. Кинг не пытается шокировать нас подробным описанием течения болезни -- это было бы слишком просто, но он показывает, насколько болезненными становятся в такие моменты даже самые тривиальные жесты и слова, и оказывается способным художественно выразить это в нескольких словах («Ее левая рука поднимается с покрывала словно подбитый вертолет. Она кружит в воздухе, всовывается в сумочку и выползает из нее со скомканной бумажной салфеткой»). Финал этого рассказа автор также представляет в чрезвычайно драматической форме. Последний абзац производит мощное впечатление: вызывает мурашки по телу, будоражит и угнетает, а состоит всего из двух предложений. Фрэнк Дарабонт (режиссер фильмов «Побег из Шоушенка», «Зеленая миля» и «Туман») именно с короткометражной киноленты по этому рассказу начал свое приключение с экранизациями произведений Стивена Кинга, но даже ему не удалось передать все болезненные нюансы этой истории. Совершенно иначе подходит Кинг к читателю в другом замечательном рассказе из «Ночной смены» -- «Человек, который любил цветы» (The Man Who Lowed Flowers). Настроение на этот раз не последовательно мрачно-депрессивное, а наоборот, подозрительно веселое и оптимистичное. По крайней мере поначалу «Человек, который любил цветы» — это занимающее несколько страниц описание красивого мужчины, который в прекрасный майский вечер решает купить цветы для своей любимой женщины. Погода прекрасная, и люди, окружающие героя, очень приятные. Да кому дело до того, что из радио у продавцов цветов непрерывно звучат плохие новости? Ну и что из того, что заостряется конфликт во Вьетнаме? Или из того, что русские продолжают ядерные испытания? И что все еще не поймали этого чертова психопата с молотком? И все же, словно под влиянием мрачного голоса, вещающего по транзисторному радиоприемнику, все вдруг начинает меняться. Улицы, по которым идет герой теперь, становятся все более темными, где-то вдалеке яростно мяукает кот, люди, мимо которых мужчина проходит, уже не такие дружелюбные, как раньше. Становится ясно, что вот-вот произойдет что-то ужасное... Кинг, однако, не оставляет места для саспенса – потому что мы вновь имеем дело не со стандартным «хоррором» или триллером, а, скорее, с драмой, полной эмоций, показывающей, сколь невелика граница, отделяющая радость от отчаяния, жизнь от смерти и нормальность от безумия.

Однако каждый читатель почувствовал бы недосыт, если бы в первом сборнике рассказов этого автора начисто отсутствовали привычные страшилки. И они тут есть – и в немалом количестве. Некоторые из них повсеместно считаются неудачными (как упоминавшаяся уже «Давилка» или «Поле боя» [Battleground]) или «неплохими, но разочаровывающими» (например, «Поселение Иерусалим» [Jerusalem’s Lot] и «На посошок» (One for the Road), которые пытаются пробудить дух романа «Жребий Иерусалима» [Salem’s Lot].

Однако здесь мы также найдем множество крепких, держащих в напряжении «хорроров», из которых особо выделяются три: «Карниз» (The Ledge), «Корпорация “Бросайте курить” (Quilters, Inc.) и Дети кукурузы» (Children of the Corn). Первая из этих историй безжалостно забавляется с нашим страхом высоты (ее герой вынужден обходить высокое здание по окружающему последний этаж 13-сантиметровому карнизу), вторая показывает, сколь большую цену можно заплатить за отсутствие силы воли и уступчивость пагубной привычке (титульная компания Quitten, Inc. гордится тем, что отучает от курения даже самых упорным табакоманов, хоть ей иногда и приходится использовать весьма жестокие методы), а третья эффектно обыгрывает не чуждый уже к тому времени мотив демонического ребенка – с тем, что здесь персонажи-дети гораздо более «чуждые» и устрашающие, чем Кэрри Уайт из дебютного романа писателя или Дэнни Торранс из «Сияния» («Дети кукурузы» рассказывают об убийственно жестоком культе, основанном несовершеннолетними, ставящими себе целью принесение в жертву взрослых).

Кинг неохотно принимает любые попытки вычисления «скрытых значений» его «хорроров», так что будем считать, что они – не более, чем «страшные» истории -- но на самом деле мало кто умеет напугать людей с таким умением и безжалостностью, как Кинг в этих трех рассказах.

Поцелуй украдкой

При подготовке своего следующего сборника «Команда скелетов» (Skeleton Crew, 1985) Кинг использовал столь же хорошо сбалансированную стилистическую и тематическую смесь, как и в случае с «Ночной сменой».

В этот раз в состав сборника вошли также более длинные тексты, такие как превосходный 100-страничный «Туман» (The Mist), где особенно ясно видно вдохновение, почерпнутое из фильмов о монстрах 50-х годов, или незабвенная «Баллада о гибкой пуле» (The Ballad of the Flexible Bullet) — повесть, которая попала на страницы журнала «Fantastyka» задолго до польской премьеры «Команды скелетов» на книжном рынке, и многие читатели уяснили себе, каким огромным талантом обладает это парень, книги которого невозможно найти ни в одной отечественной книжной лавке. Ибо Кинг в очередной раз доказал, что вовсе не нуждается в пяти сотнях или даже пяти десятках страниц, чтобы изрядно нас напугать – 20—30 страниц ему совершенно достаточно.

Лучшими примерами этого являются короткие, но чрезвычайно напряженные рассказы «Плот» (The Raft) и «Тот, кто хочет выжить» (Survivor Type). В первом из них четверо студентов решают искупаться в озере, а там их поджидает некое кровожадные существо, напоминающее нефтяное пятно, от которого им приходится спасаться на плавающем вдали от берега плоту. Во втором мы наблюдали за ужасными операциями, которые проводит хирург, высадившийся на необитаемом острове, но не намеренный отказывать себе в мясных блюдах — даже приготовленных из собственного тела («Я начал задаваться вопросом, может ли человек съесть самого себя, – пишет автор в заметке к этой истории, -- и если да, то сколько он сможет употребить до того, как наступит конец?»

Конечно мы это найдём также в «Команде скелетов» и очень хорошие рассказы, не истекающие кровью, такие как «Короткая дорога миссис Тодд» (Mrs. Todd’s Shortcut) -- о женщине, которая во время каждой автомобильной поездки пытается отыскать самый короткий путь и в конце концов попадает в некий таинственный мир или, возможно, в другое измерение, или «Протока» (The Reach) -- о пожилой женщине, которая под конец жизни решает в первый раз покинуть островок, на котором живет, а когда пускается в путь, слышит голос умершего мужа. «Короткая дорого миссис Тодд» — один из любимых рассказов Кинга; его главная героиня в некоторой степени смоделирована по образцу жены писателя, а голос рассказчика, как говорят, всегда действует на автора успокаивающе, и его неизменно забавляет воспоминание о том, что этот его самый феминистический текст был в свое время отвергнут несколькими женскими журналами – помимо прочего из-за определенных физиологических вкраплений, показавшихся редакциям журналов «политически некорректным». А вот «Протоку» зачастую считают лучшим мейнстримным рассказом мастера ужасов; красоту его композиции в свое время хвалила Джойс Кэрол Оутс, а критик Дуглас Э. Уинтер утверждает в одной из глав своей книги «Стивен Кинг: Искусство тьмы», что это величайшее из всех произведений Кинга.

В дополнение к написанному о «хоррорах» во введении к сборнику «Ночная смена» Кинг на первых страницах «Команды скелетов» утверждает, что он пишет рассказы не из-за любви к ним («хотя было бы приятно так думать») или ради денег, но потому, что если бы он этого не делал, то это было бы равнозначным самоубийству. Он также защищает форматы более коротких текстов, утверждая, что они имеют с романами столько же общего, сколько «поцелуй украдкой с незнакомцем» с длительными, зрелыми любовными отношениями. Конечно, это не одно и то же, говорит Кинг, но ведь каждый время от времени хочет чего-то мимолетного, одаривающего в то же время сильными эмоциями. Чтение самых удачных историй из этого сборника — один из самых безопасных способов удовлетворить потребности такого рода.

Перед закатом

«Прыжок веры, необходимый для того, чтобы сделать реальностью короткий рассказ, в последние несколько лет дается мне все труднее, -- пишет Стивен Кинг в предисловии к своему третьему сборнику рассказов «Ночные кошмары и фантастические видения» (Nightmares and Dreamscapes, 1993).

Складывается ощущение, что все мои произведения хотят стать романами, а каждый роман – растянуться на четыре тысячи страниц». Об этом прекрасно знают постоянные читатели книг Кинга: в начале 1990-х годов они уже получили несколько толстых «хорроров» своего кумира (в том числе «Противостояние», «Это», «Необходимые вещи») и пустились в путь по миру «Темной башни», построение которой завершилось лишь в седьмом томе, изданном в следующем десятилетии. Писателя часто обвиняли в излишнем многословии – в некоторых случаях эти обвинения были вполне оправданы. И все же, несмотря на растущую потребность в создании произведений больших размеров, у Кинга все еще хватало идей и энергии, чтобы представить их в краткой форме.

«Кошмары и видения» -- менее ровный сборник, чем предыдущие, но некоторые из собранных в нем историй представляют Кинга в его лучшей писательской форме. К ним относятся «”Кадиллак” Долана» (Dolan’s Cadillac), в котором рассказчик c фантастическим упорством планирует месть за смерть жены неприступному, казалось бы, мафиозному боссу. Этот рассказ вряд ли понравится моралистам, отрицающим принцип «зуб за зуб», но это, несомненно, необычайно увлекательная и великолепно сконструированная, с драматично разыгранным финалом, история. Чтобы уяснить себе некоторые технические аспекты «”Кадиллака”…», автор воспользовался помощью своего старшего брата, гениального учёного, некоторые черты внешности и характера которого использовал также для описания главного героя ещё одного очень успешного рассказа из этого сборника — «Конец всей этой мерзости» (The End of the Whole Mess). В нем рассказывается история человека, которому приходит в голову идея, как устранить склонность человека к насилию. Однако побочные результаты эксперимента оказались еще более ужасными, чем можно было себе представить. Кинг позаботился об интересной, удерживающей в напряжении структуру этого рассказа: рассказчик драматических событий, брат незадачливого гения, а в какой-то момент сам начинает ощущать негативные последствия эксперимента, и страница за страницей его повествование становится все менее и менее связным.

Сильными рассказами сборника «Кошмары и видения» являются также «Детки в клетке» (Suffer the Little Children) -- где учительница начинает подозревать, что ее ученики инопланетяне, рассказ первоначально предназначался для сборника «Ночная смена»), «Крауч-Энд» (Chrouch End) -- удачная отсылка к произведениям Г.Ф. Лавкрафта, где испуганная американка сообщает в полицию об исчезновении своего мужа в лондонском районе, населенном монстрами, и «Люди десятого часа» (The Ten O’Clok People), в котором главный герой обнаруживает, что курение сигарет по утрам помогает отличить монстров от людей.

Сам Кинг своим любимым рассказом из сборника «Кошмары и видения» называет новеллу «Последнее расследование Амни» (Umney’s Last Case), пародирующую стиль нуарного детектива и описывающую драму частного сыщика, к которому заявляется… писатель, который его выдумал.

Все предельно

Хороших историй хватает и в четвертом сборнике рассказов Кинга «Все предельно» (Everything’s Eventual, 2002).

Уже первая из них производит большое впечатление -- «Секционный зал номер четыре» (Autopsy Room Four), герой которого, парализованный мужчина, пытается дать знать суетящимся вокруг него врачам, что им не следует приступать к вскрытию его тела; автор умело нагнетает напряжение, чтобы в конце полностью его разрядить – можно легко представить себе широкую улыбку на лице Кинга, пишущего последние предложения рассказа.

Также приятно читать наводящий на раздумья рассказ «Все, что ты любил когда-то, ветром унесет» (All That You Love Be Carried Away) -- о коммивояжере, коллекционирующем высказывания, написанные на дверях нужников, атмосферную новеллу «Смиренные сестры Элурии» (The Little Sisters of Eluria) -- вампирская история, отсылающая к «Темной башне», демонический рассказ «Завтрак в кафэ Готэм» (Lunch at the Gotham Cafe), где встреча в кафе перед разводом неожиданно оборачивается кошмаром, мрачный рассказ «1408» (1408) -- о номере отеля с привидениями и драматическую историю «Поездка на “Пуле”» (Riding to Bullet), в которой герою приходится пожертвовать жизнью матери, чтобы спасти свою собственную.

После заката

Также последний сборник рассказов Кинга под названием «После заката» (Just After Sunset, 2008) обещает быть интересным.

В нем можно будет прочитать помимо прочих два очень удачных текста: «Пряничная девочка» (The Gingerbread Girl) и «Велотренажер» (The Stationary Bike) – по разным поводам ассоциирующихся с последним романом писателя «Дьюма-Ки» (действие рассказа «Пряничная девочка» разворачивается во Флориде, а «Велосипед» рассказывает об оживающей картине), а также эмоциональный рассказ «Вещи, которые остались после них» (The Things They Left Behind), отсылающий к нападению на Всемирный торговый центр.

В небольшом рассказе «Сон Харви» (Harvey’s Dream) Кинг, похоже, в очередной раз объясняет нам, почему он не может перестать писать рассказы: подобно герою этой истории он убежденно считает, что о сонных кошмарах нужно рассказывать, потому что тогда они не исполнятся.

Может быть.

13. На страницах 7—8 располагается интересная статья польского писателя НФ и ученого-химика Анджея Зимняка, написанная в виде рецензии на книгу Станислава Береся «История польской литературы в беседах» (2003, Stansław Bereś “Historia literatury polckiej w rozmowach. XX-XXI wiek”). Статья носит название:

Однажды я наткнулся на утверждение, что Дастин Хоффман — «киноживотное», потому что в кино он не позирует, а попросту живет, и для создания успешных сцен достаточно навести на него камеру. В этом много аллегории, потому что даже самый естественный в своей игре актер должен сначала хотя бы бегло прочитать сценарий, чтобы понять, кого (или что) ему играть? По аналогии, достаточно ли сунуть в руку писателя авторучку или посадить его за клавиатуру, чтобы он начал творить изумительные литературные видения? Ну нет, скажете вы, ведь даже самый что ни на есть хороший автор сначала работает над планом, и когда садится писать, точно знает, что он хочет передать своим произведением. То есть в своем плане (план-конспекте?) он должен иметь собрание тщательно упорядоченных золотых мыслей, чтобы затем последовательно переносить их на страницы книги. Если это так, то писатель отличается от философа только тем, что излагает свои аргументы в художественной форме.

Лупа и око Станислава Береся

Передо мной лежит чрезвычайно интересная книга, а именно «История польской литературы в беседах» Станислава Береся (Stanisław Bereś “Historia literatury polskiej w rozmowach”). Бересь избрал оригинальный путь литературных исследований: он ездит от писателя к писателю и берет у них интервью. Таким образом, ученый узнает много нового о писательской мастерской и контексте, в котором создавались произведения, а читатель этих интервью получает панорамное представление о литературном ландшафте последних десятилетий и современности. Я допускаю, что читатель получает больше, чем исследователь, зато исследователь, несомненно, реализует свои планы и проявляет свой темперамент.

Учёные, знаете ли, хотят выяснить причину явления, докопаться до истоков, получить полный набор данных, желательно сразу и в таком виде, чтобы они соответствовали требованиям, предъявляемым редакторами профессиональных журналов. Исследование писательской мастерской и писательского инструментария, биографические вставки, установление психофенотипического профиля — все это увертюра, прелюдия, разминка к основному вопросу: зачем? С какой целью это написано? Что писатель хотел этим передать? Какова изюминка и послание? ЧТО ОН ХОТЕЛ ЭТИМ СКАЗАТЬ? Докопавшись до корня, добравшись до сути, уже не придется заморачиваться с гипотезами и анализами, потому что будет ИЗВЕСТНО, что следует написать в отчете. Неудивительно, что нетерпеливому литературоведу хочется как можно ближе подойти к первоисточнику, заглянуть в ящики письменного стола писателя, покопаться в заметках, а еще лучше – занырнуть прямиком в серые клетки мозга.

Замысел понятный, но, как это становится очевидным по мере прочтения вышеупомянутого сборника интервью, крайне сложный в реализации. Опрошенные творцы выворачиваются, как могут, извиваются, как угри, и лишь немногие, не наводя тень на плетень, охотно излагают свое credo. Случается, что раздосадованный интервьюер обвиняет допрашиваемого в том, что он «не хочет ему сказать», а тот вновь и вновь повторяет «я не знаю», или, чтобы от него отвязались, дает понять, что и в самом деле не хочет. В такой ситуации читатель вправе заподозрить, что писатели не особо-то и знают, что делают, напоминая этим рулевого без карты. Но допустимо ли сравнивать писателя с капитаном корабля или, другими словами, разве они оба должны знать, в какой порт зайдут на следующий день? Я думаю, что капитану следует держаться фарватера, если ему жизнь дорога, как и эссеисту или учёному нужно идти по дорожке очередных стадий рассуждения, но писатель никогда не может быть уверен в том, что его намерение будет правильно понято. И чем больше запас неопределенности, тем важнее вклад творческой интуиции.

Слово Ольге Токарчук

Интуитивное творчество хорошо характеризует интервью с Ольгой Токарчук. Ольга говорит: «Роман — это жанр, позволяющий выразить свое “я не знаю”. Для “знаю” годятся другие жанры. Например, научно-исследовательская работа». В другом месте: «Сташек, ты, как опытный интервьюер, предполагаешь, что писатели — это люди, абсолютно полно осознающие, как они пишут?» Бересь: «Ну да». Токарчук: «Тогда я нет. <…> Возможно, ты совершенно иначе представляешь себе писательство, чем я. Ты думаешь, что у писателя есть определенная теза, которую он скрывает в истории, которую рассказывает. Поэтому тебе кажется резонным спросить <...> “Что ты хотела этим сказать?”<…> (Я) лишь чувствую какие-то порядки, открытия, точки зрения. Ты предполагаешь, как учёный, что процесс создания или написания — это познаваемый процесс. <...> Если бы я могла прямо назвать <..> смысл, то была бы философом или священником. Тогда я не писала бы романы. <...> Это недоразумение – сводить литературу к интеллектуальной дискуссии. Для этого существует журналистика. Бересь: «[...] Но ты видишь, ведь даже в этом нашем разговоре мне то и дело приходится переспрашивать, чтобы убедиться в том, что мы говорим об одном и том же. У читателя та же самая проблема». Токарчук: «Но меня не волнует, откроет он или не откроет то, что я хотела сказать. <...> Меня радует, когда люди читают и видят в моих книгах совершенно разные вещи. <…> Больше всего мне нравится, когда читатель замечает вещи, которых я не вижу или о которых не знаю».

Так кто же такой писатель?

Я вижу в писателе многословного говоруна. Да, больше ничего в этом понятии нет. Определение «многословный» я вывожу из положительно или, по крайней мере, нейтрально оцененного послания.

Спешу пояснить, что говорить можно мудро или глупо. Ведущий телевизионного ток-шоу должен обладать даром красноречия, но смысла в том, что он говорит, обычно едва на грош или и того меньше. Безусловно сильным говоруном был Густав Холоубек, но его можно было слушать часами, ведь он не только говорил на прекрасном польском языке и не только говорил остроумно, но и передавал нам свою мудрость. Аналогично и с писателями: если легким пером обладает графоман или человек с ограниченным кругозором, результат его творчества немногого стоит, хотя – внимание! -- наверняка найдутся те, кому он понравится, если фраза будет «обтекаемой», а язык легкоусвояемым.

Если за письменный стол сядет философ, или прогностик, или профессионал в области социологии или антропологии культуры, мы скорее всего получим художественное эссе. А вот писатель создаст литературу.

По-польски художественную литературу именуют «красивой» (literatura piękna). Уж не знаю, насколько она красива, и можно ли, барахтанье в мерзостях этого мира каким-либо образом соотнести с красотой. Для своих потребностей я понимаю это так, что речь идет о художественном изображении действительности в литературе, и давайте остановимся на этом определении. Художественное искусство должно быть красивым само по себе, оставаясь независимым от содержания.

Мне бы хотелось, чтобы меня правильно поняли: писатель может быть одновременно философом, священником, футурологом, социологом, премьер-министром, поваром, крановщиком, водолазом или даже бродягой и пьяницей, но это только внешние функции, дополнительные к бытию писателем. Первым необходимым условием является легкость письма, вторым и достаточным желание писать. Желание, необходимость, павловский рефлекс при виде чистого листа бумаги или пустого монитора — как бы вы это ни называли, без этого ни шагу дальше. В обществе есть много одаренных граждан, которые умеют писать, но не чувствуют в этом необходимости. Что ж, это потенциальные писатели, которые проявляют активность очень редко, например, в ситуации сильного финансового стимула, или когда обнаруживают свое второе «я» благодаря стечению обстоятельств.

Подобно тому, как Хоффман был «киноживотным», так и писателя можно по аналогии назвать -- в лучшем смысле этого слова -- инстинктивным говоруном. Как я уже сказал, писатель – это особый вид разговорчивого человека, предпочитающего самовыражение посредством письма: достаточно помахать белым листком бумаги перед его носом, и он бросится в атаку, как бык на корриде. Вспомним, что писатель по определению не профессионал, не мудрец, не оракул, не указатель, не философ, объясняющий загадки существования. Конечно, он может выполнять которую-нибудь из этих функций независимо от всего прочего, тогда у него на руках вторая или третья профессия, и он писатель-мудрец, писатель-философ и т. д. И, возможно, тогда он станет несколько лучшим писателем, хотя это вовсе не так однозначно, поскольку в таком случае желание создавать трактаты может перевешивать желание создавать литературу.

Само собой разумеется, что те из писателей, которые достигли успеха, кроме словесной трепотни обычно представляли в распоряжение читателям и что-то еще: знание, мудрость, чувство прекрасного, техническое совершенство, — но, заметьте: прежде всего гениальность интуитивного чувства наблюдения, что позволило им строить неоднозначные миры.

Сияние гения

Мне не раз приходилось проходить по серым залам музея, пересекать помещения, заполненные скучными никакими холстами, пока, наконец, я не остановился, очарованный — от одной картины исходило неожиданное сияние! Я стоял перед ним и впитывал впечатления, мое воображение подсказывало интерпретации, одни ассоциации боролись с другими, я создавал свои собственные видения, и время остановилось.

Музыка — это искусство, еще более абстрагированное от конкретного послания, чем живопись, а вот поэзия я бы поставил ближе к прозе. Что касается прозы, то тут дело сложное, потому что переход от строго литературного произведения к беллетризованному эссе очень плавный. Давайте внимательнее приглядимся к литературному элементу.

Великие литературные произведения растут вместе с читателем. Вы можете прочитать их три раза в жизни, каждый раз держа в руках одну и ту же, но все же разную книгу. Действительно ли она была написана одним и тем же человеком? Сколько ему тогда было лет?

Писательская гениальность проявляется в возможности создания настолько богатого и сложного мира, что каждый читатель способен увидеть в нем что-то иное, свое и собственное, и найти отражение, углубление или исправление собственных мыслей. Ведь не бывает так, что все читатели в акте собственного творчества, т. е. дешифровки авторского послания, получают одно и то же. Их впечатления различаются, поскольку каждый реципиент имеет свой уникальный психический профиль и базу знаний.

Писатель пишет интуитивно, поэтому я считаю, что автору следует воздержаться от интерпретации и анализа собственных произведений. В (полу)шутку говоря, я за то, чтобы наказывать отступников от этого правила изыманием у них клавиатуры хотя бы на год! А теперь совершенно серьёзно: писатель (не философ и не эссеист), нарушая это правило, действует себе во вред, зачастую делая читательскую интерпретацию произведения поверхностной или навязывая лишь одну из нескольких возможных, иногда не лучшую точку зрения. Помните, коллеги из гильдии творцов: вы гении свободного видения, а не учёные-конструкторы, поэтому вам лучше оставаться в той области, в которой вы можете чувствовать себя уверенно. Я сам отношусь к тем из авторов, которые считают достоинством многообразие интерпретаций своих произведений. Такой читательской оценки заслужили, например, рассказы «Сорок маленьких любовников» и «Распакуй этот мир, Эвитт».

Я отдаю себе отчет в том, что некоторые писатели не согласятся с описанным выше подходом к делу. Они ведь прекрасно знают, что хотят сказать читателям и критикам, и это единственно правильная интерпретация! Говорят, что Джойс долгое время неустанно комментировал свои романы, пока они не были широко приняты литературоведами, и многие другие авторы делают то же самое. Что, к счастью, не изменило множественных интерпретаций их произведений массами читателей.

Бересь чемпион!

Если кто-то сочтет собранные здесь размышления критикой Береся, то я интерпретирую свою статью как неоднозначный фрагмент прозы. Я давно не изучал ни одно произведение с таким пристальным вниманием, у меня был настоящий интеллектуальный праздник! Бересь часто бывал настолько любознателен, что действовал прямо-таки агрессивно, и если пространство работы сравнивать с рингом, то в восьмидесяти процентах боевых контактов он находился в наступлении. Но и благодаря этому писатели раскрылись или были вынуждены раскрыться, давали честные, неотшлифованные ответы, обнажили эмоции, которые мы обычно скрываем. В результате получился оригинальный и чрезвычайно интересный обзор польской послевоенной литературы. богато орнаментированный контекстами, фоном, биографиями, писательскими диковинками и цитатами из истории. Такую книгу не только стоит прочитать, но и нужно иметь ее на полке, откуда ее можно будет снять, чтобы использовать в качестве энциклопедии.