Ноябрьский номер 1991 года (17-й «Новой Фантастыки» и 110-й, если считать ab ovo), делают те же (см. № 9/1991 журнала) люди. В списке постоянных сотрудников перечислены все те же Адам Холлянек/Adam Hollanek, Яцек Инглëт/Jacek Inglot[/b], Аркадиуш Наконечник/Arkadiusz Nakoniecznik, Анджей Невядовский/Andrzej Niewiadowski, Яцек Родек/Jacek Rodek, Дарослав Ежи Торунь/Darosław Jerzy Toruń, а также Karburator, Kunktator, Negocjator, Predator, Sekator и Wibrator. Тираж – 100 тысяч экземпляров. В оформлении передней обложки использована работа английского художника ТИМА УАЙТА/Tim White. Читатели журнала уже неплохо знакомы с творчеством этого замечательного иллюстратора научной фантастики. В этом номере в его распоряжение отдана часть «Галереи». Поскольку ТИМ УАЙТ кроме всего прочего любит поэзию, произведения которой он зачастую иллюстрирует, Анджей Бжезицкий предоставляет читателям журнала возможность самим убедиться в этом. Репродукции работ ТИМА УАЙТА вместе с гармонирующими с ними строфами стихотворения Кеннета Бейли/Kenneth V. Bailey (переводчик на польский язык, увы, не указан) расположены на страницах 17 -- 24. Репродукция еще одной работы ТИМА УАЙТА украшает внутреннюю сторону задней обложки. Во второй части «Галереи» уверенно хозяйничает познаньский художник ЯН МОГИЛА/Jan Mogiła, активно сотрудничавший с Издательским Домом «Rebis», для которого он замечательно иллюстрировал переводы романов Роджера Желязного, Клайва Баркера, Джонатана Кэрролла, Колина Уилсона, Роберта Сильверберга, Энн Маккэффри, Андрэ Нортон, Мика Резника, Джека Чалкера и других известных писателей. Некоторые из работ ЯНА МОГИЛЫ представлены на страницах 57 -- 61. На внутренней стороне передней обложки размещена реклама журналов «Wiedza i życie» (польского аналога российского журнала «Наука и жизнь») и «Świat nauki» (польской версии американского журнала «Scientific American»). На внешней стороне задней обложки напечатана реклама комедийного фильма «The Naked Gun». Кстати говоря, многие читатели в те годы ставили в упрек редакции «Новой Фантастыки» размещение в журнале рекламы, иногда никак не связанной с фантастикой, но теперь понятно, что оно было оправдано, поскольку приносило нужные для осуществления издания деньги – а это в тот момент было, безусловно, главным.
Содержание номера следующее.
Czytelnicy i “Fantastyka”
Listy 2
Opowiadania i nowele
Lucius Shepard Człowiek, który pomalował smoka Griaule’a 3
Rick Wilber Za nasze winy niech cierpią dzieci 14
Powieść
Algis Budrys Ten cholerny Księżyc (1) 25
Z polskiej fantastyki
Maciej Żerdziński Dzień na Wyścigach 45
Maciej Żerdziński Nawrocić Awalon 50
Wojtek Orliński Retro 65
Bibliofil-Kinoman
Wojtek SedeńkoMętlik absolutny 62
Arkadiusz NakoniecznikLśniąca jasność 64
Krytyka
Andrzej NiewiadowskiSłownik polskich autorów fantastyki 66
15. И последний пропущенный материал – это интервью, которое Петр Косевский/Piotr Kosiewski взял у Юлии Нидецкой/Julia Nidecka, польской писательницы научной фантастики, которая в конце 1970-х годов активно публиковалась в прессе, выпустила сборник рассказов, но затем надолго замолчала. Интервью называется:
«КОГДА ПИШУ, НЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЖЕНЩИНОЙ»
(“Kiedy piszę, nie czuję się kobietą”)
Петр Косевский: Вы дебютировали в 1976 году рассказом «Megalomania/Мегаломания», напечатанным в журнале «Mlody Technik». Откуда взялся ваш интерес к научно-фантастической тематике?
Юлия Нидецкая: Интерес к выдумке, ведь литература это всегда выдумка, берется из неприятия действительности. Поскольку я не принимала той действительности, которую знала, я бежала от нее в выдумку, то есть в литературу, и в квинтэссенцию выдумки, то есть в фантастику. Причем для меня фантастикой были не Конан, комиксы или фэнтези, а научная фантастика. Я относила к ней, например, «Путешествия Гулливера», некоторые повести Вольтера. Именно таковой для меня в моем 10-12-летнем возрасте была фантастика. Затем, разумеется, был Жюль Верн. После 1956 года появились книги западных писателей, Лема, который тогда стартовал, Трепки и Боруня. Если вести речь о фэнтези, то на первое место я ставила «Рукопись, найденную в Сарагоссе». И лишь позже я открыла для себя Уэллса, еще позже узнала о существовании кого-то такого, как Оруэлл. Почему я заинтересовалась этим? Не знаю. Попросту я люблю жить выдумкой. Будучи ребенком, я сама себе рассказывала сказки на сон грядущий.
Петр Косевский: Вы химик по образованию, но химии и технологии в ваших рассказах мало. Зато их тематика касается весьма важных общественных проблем. Вы говорили о побеге из действительности, но тем временем предаетесь глубоким размышлениям над нею.
Юлия Нидецкая: Занятие точными науками дисциплинирует мышление. Я писала свои рассказы в семидесятых годах. В те времена опыт исключительно плохо согласовался с теорией. Если ты занимаешься научными исследованиями, то сравниваешь: вот так говорит теория, а так вот показывает опыт. Опытом была обыденная действительность, а теорией то, что писалось в газетах, говорилось по радио. Теория была по одну сторону, практика – по другую. Так о чем мне было писать и как писать? Вероятно, это легло в основу развивавшегося после 1975 года движения польской фантастики, небольшой частичкой которого была я. Мы занимались политикой, потому что хотели писать о действительности и издавать написанное тиражом 100 тысяч экземпляров. Нет смысла писать для пары приятелей. Какой смысл в написании реалистической книги, если ее никто не издаст? Впрочем, наше реалистическое творчество суживает все до собственного опыта автора. А вот попытка обобщения в моем случае автоматически вела к написанию фантастики.
Петр Косевский: То есть условность научной фантастики использовалась вами для маскировки современной тематики?
Юлия Нидецкая: Ну да. Возможно потому, что я женщина и у меня не хватает смелости писать все напрямую. Вот, допустим, я придумала нечто особенное, но для того, чтобы описать это особенное в некоем научном труде, мне предварительно придется прочитать множество книг и статей на польском и других языках, поговорить об этом с несколькими умными людьми. И, опять же, лишь несколько специалистов заглянут в этот мой научный труд. Да, это факт, что я не подвергаю тотальной проверке всю ту информацию, которую использую, что я то-другое леплю из обрывков знаний, но благодаря научной фантастике я могу адресовать то, о чем пишу, не нескольким специалистам, а нескольким десяткам тысяч читателей. При этом я не настаиваю на том, что сказанное мною настолько существенно, что все эти десятки тысяч читателей обязательно должны морочить себе этим головы. Я рассказываю сказки, которые не только влекут к неким умным выводам, но и приносят удовольствие и развлекают.
Петр Косевский: Пани Юлия, после выхода в свет в 1983 году вашего авторского сборника «Goniący za Słońcem/В погоне за Солнцем» вы не опубликовали ни одного рассказа. Неужели перемены, происходящие сейчас в Польше, так на вас подействовали, что у вас закончились темы?
Юлия Нидецкая: Вы знаете, так оно и есть. Вот рождаются дети – один плачет тогда, когда голоден, другой – когда у него что-то болит, а третий – тогда, когда его так туго спеленали, что он не может двинуть ни ручкой, ни ножкой. Ну так я – из этих третьих. Тем у меня хватает. И дело не в политике. Дело в том, что некоторые политические приемы творят с человеком, в том, что творится в голове человека, который не может логически мыслить, потому что его ежедневно учат этого не делать. Вот это вот меня и интересует: как возвещаемая истина влияет на фактическую истину? Но это серьезный подход. А есть и не серьезный. Чем хороша фантастика? Игрой ума. (Обожаю Шекли). Научная фантастика требует высочайших знаний – по крайней мере, так я ее понимаю – и величайшей литературной культуры. Поэтому нужно работать, работать и еще раз работать. А я, к сожалению, лентяйка.
Петр Косевский: Поэтому и нет новых рассказов? Потому что старые писались аж настолько трудно?
Юлия Нидецкая: Отнюдь. Да, мне всегда представлялось, что придумать что-нибудь и написать – очень трудно, а если и удастся что-то написать, то написанное будет никуда не годным и никого не заинтересует. А оказалось, что я просто пишу, а потом это печатают. Первый рассказ я послала пану Пшировскому в журнал «Mlody Technik». Он его напечатал. Затем я послала ему два рассказа – на выбор. Он напечатал оба. Ну и так далее. Потом наступил 1980 год, тот короткий период, когда обо всем говорилось напрямик, без обиняков. Фантастика начала склоняться к фэнтези, к которой я равнодушна. Кроме того, в какой-то момент расцвет научной фантастики начала 1980-х годов сменился ее упадком. Стали печататься худшие, чем прежде, книги – худшие с моей, автора «твердой» фантастики, точки зрения, потому что я стараюсь продолжать писать в струе той фантастики, которая доминировала в тридцатых-пятидесятых годах. Фантастика, с одной стороны, выросла, как и у Жюля Верна, из научной популяризации, из философской притчи, а с другой – из сказки. Нынче это сливается, накладывается, а мне хотелось бы двигаться дальше в русле не только сказки, но и логической мысли, которая видит в мире своего рода вызов для ума. Чтобы появилось место на ту научную фантастику, которую я хочу писать, должен схлынуть поток конановщины, поток порнофантастики. Должен стабилизироваться рынок.
Петр Косевский: И вы по-прежнему будете писать рассказы?
Юлия Нидецкая: Да, я действительно предпочитаю писать рассказы. Короткая форма позволяет избежать ненужных сцен, ненужной воды в повествовании. При этом я люблю читать, и вода у других писателей мне не мешает. У себя – мешает. Я люблю рассказ как литературную форму.
Петр Косевский: Кондас, Гурская, Нидецкая, Попик – этим в принципе список польских писательниц научной фантастики исчерпывается. Почему? Существует ли нечто такое, что можно назвать женской фантастикой?
Юлия Нидецкая: Вздор! Нет литературы женской, нет литературы мужской. Нет науки мужской и женской. Когда пишу, я не чувствую себя женщиной, хотя располагаю, конечно опытом женщины во всей его полноте. Женщина должна немного поучиться в школе, чтобы затем, когда придет на то пора, выйти замуж, и уж тогда ее первой обязанностью станет рождение детей. Женщины для того и созданы, это важнейшая их функция, все остальное должно быть отложено в сторону. Почему так мало пишущих женщин? Потому что, занимаясь сочинительством или делая карьеру, женщины отказывают себе в выполнении своей основной функции. Можно ли совместить одно с другим? Вероятно можно, но тогда страдает и первое и второе.
Петр Косевский: В романе Зайделя «Wyjście z cienia/Выход из тени» сценическое оформление очень похоже на то, которое вы использовали в вашем рассказе «Solidarność/Солидарность». Кто у кого позаимствовал замысел?
Юлия Нидецкая: Януш – у меня. Впрочем, он сам пишет об этом уже в первом абзаце романа. Замысел – это зачастую дело случая. Я всегда любила Станислава Гжесюка. Одна из его песен начинается словами: «Na dworze jest mrok, w pociągu jest tłok…/Снаружи темно, в вагоне тесно…» Объедините это со «Вторым нашествием марсиан», и у вас получится «Solidarność/Солидарность». Януш прочитал рассказ и спросил – собираюсь ли я это расширить? Я ответила, что не собираюсь, потому что все, что хотела сказать, уже в рассказе сказала. А затем Януш написал «Выход из тени».
Петр Косевский: А откуда взялось название рассказа?
Юлия Нидецкая: Не помню, кто придумал «Solidarność/Солидарность» -- Януш или я. Мы искали название для готового уже рассказа, и кто-то из нас предложил: «Solidarność». Рассказ вошел в состав моего авторского сборника. Я подписала договор с издательством в 1979 году, и в том же самом году его прочитал цензор. Названия я не меняла, и рассказ «Solidarność», содержавший в себе идею «Солидарности» со всеми ее достоинствами и недостатками, вышел в свет в 1983 году.
(Примечание Мацея Паровского: «Мне удалось несколько раньше опубликовать рассказ в журнале “Przegląd Techniczny”. Условием публикации было поставлено изменение названия. Поэтому рассказ был напечатан под названием “Sztama/Согласие”»).
Петр Косевский: Каковы ваши планы на будущее?
Юлия Нидецкая: Я написала книгу для детей. Издательство «MAW» собиралось ее издать, но распалось, и рукопись вернулась ко мне. В столе лежат несколько уже написанных детских фантастических рассказов. У меня зреет замысел еще одной книжки, о котором я пока не хочу говорить. Неплохой, как мне кажется, замысел, надеюсь, что его хорошо примут. Много рассказов вертится у меня в голове, но я давно не писала, потому что была полностью поглощена редактированием первой польской универсальной детской энциклопедии. Я занималась эти четыре года, как сейчас выяснилось – впустую. В настоящее время я торгую книжками в «Нашей Ксенгарне», живу отнюдь не на гонорары, нормально работаю по профессии. Опыт, накопленный при работе над энциклопедией, я использую для углубления писательского мастерства. Я не развелась с фантастикой. Еще что-нибудь напишу.
(К сожалению, пани Юлии так и не удалось выполнить свое обещание. А почитать о писательнице на сайте ФАНТЛАБ можно здесь)
14. В рубрике «Критики о фантастике» напечатано интересное эссе Мацея Паровского/Maciej Parowski, которое называется:
РАЙ НА ЗЕМЛЕ
(Raj na Ziemi)
1. Авторский конспект научно-фантастического романа, получившего рабочее название «Limes inferior», датирован 4 июня 1979 года. Предполагаемый объем текста – 12 авторских листов. Выдвигая предложение об издании романа издательству «Iskry», Зайдель обещает завершить работу над ним к концу года со дня подписания договора, кратко излагает его сюжет, прикладывая к синопсису в качестве образца текст рассказа «Dzień liftera/День лифтера» на 30 страницах. В заключение он с достоинством, но осторожно характеризует будущий роман следующим образом: «В целом – согласно моему замыслу – это, как мне кажется, оригинальная концепция, не имеющая никаких “предков” (в целом – потому что в частностях нельзя избежать определенных пересечений с традиционной тематикой)».
Автор уже написанных романов «Cylinder Van Troffa/Цилиндр Ван Троффа» и «Wyjście z cienia/Выход из тени», а также находящегося в стадии подготовки к написанию романа «Cała prawda o planecie Ksi/Вся правда о планете Кси», знает, что он говорит и что делает – как в том, что анонсирует, так и в том, что старается скрыть. Он не говорит прямо: я хочу написать закамуфлированный роман, в котором под видом научной фантастики опишу этап упадка герековской Польши; а именно покажу иерархическую, недееспособную, коррумпированную и абсурдную политическую, общественную и экономическую систему. Вы найдете в романе зашифрованным в фантастических моделях, ситуациях и реквизите почти все то, что ныне сами видите и слышите: политические анекдоты, ущербность польской экономики, нездоровую систему создания послушных элит, то есть номенклатурную и политическую монополию осуществления власти, скрытые безработицу и инфляцию, официальную ложь, то есть газеты, поставляющие рутинную ежедневную порцию информационного вранья, фольклор и практику мирка валютчиков, подлинное отношение властей к интеллигенции, убожество официальной науки, скудость социального медицинского обеспечения или, наконец, убежденность в существовании повсеместной и эффективной слежки, стоящей на страже так называемого высшего, лучшего мира, укрытого за желтыми занавесками. Не касаясь сферы политической жути, уже отработанной Оруэллом (перед которым я, откровенно говоря, преклоняюсь), я покажу вам относительно мягкий тоталитарный режим, в изначальные механизмы которого прямо-таки вмонтирована деятельность предприимчивых индивидуумов – так называемых тунеядцев, валютчиков, махинаторов разных мастей. Эти механизмы должны аккуратно затягивать людей в мучительную обыденность, вытесняя таким образом из их голов бунтарские мысли об улучшении мира. Я осторожно, то есть не провоцируя цензора на вмешательство, но вместе с тем достаточно явственно покажу вам также, что эта система -- навязанная и не желательная, чья бессмысленность ощущается многими гражданами. К сожалению, из-за мощи внешнего принуждения от этой системы никак нельзя отказаться…
Всего этого Зайдель сказать не мог и не хотел. Кое-чего он и сам еще не понимал. Роман похож на лес, даже автору он открывает свою сущность лишь тогда, когда тот забредет в него достаточно глубоко. Поэтому-то и звучит ныне первоначальный проект окончания романа столь забавно и вместо с тем трогательно. «Однажды, выходя из тайной резиденции Правления (Агломерата), он (Снеер) обращает внимание на старого привратника, который уже много лет несет службу у входных дверей. Этот добродушный двояк, комичный умник и “крестьянский философ”, забавляет каждого нулевика, позволяющего ему втянуть себя в разговор, разными наивными и вздорными проектами улучшения мира. А кто из нас никогда не строил планов улучшения мира? Но этот привратник забавен, и в том, о чем он говорит, временами проскальзывает нечто, наводящее на размышления. Все нулевики Правления любят его и охотно с ним разговаривают. Однако сегодня наш герой, выходя из здания, замечает, что на голове у привратника из-под чуточку съехавшей на бок форменной фуражки торчит нечто похожее на рожок… а может, на щупальце или маленькую антенну… Слабое зрение не позволяет Снееру различить увиденное издали, а пока он подходит ближе, привратник поправляет фуражку и, как ни в чем не бывало, вежливо улыбается…»
Щупальце или маленькая антенна… Вообще-то можно это рассматривать как традиционный сюжетный ход, которым автор намеревается отвлечь внимание издательского чтеца и тем самым облегчить ему принятие положительного решения. Но я думаю, что было немного иначе. Хладнокровно планируя целое, Зайдель еще не видел всех деталей. Слишком цепко держала всех нас – его самого, издателя, писателей и читателей -- замшелая модель традиционной фантастики шестидесятых и семидесятых годов, чтобы автор мог одним лишь усилием сознательного выбора отряхнуться от всех жанровых автоматизмов. Поэтому сравнение конспектов c романом, ранних рассказов Зайделя с его вершинным достижением, которым считается «Limes inferior» (а я бы поставил наравне с ним и роман «Paradyzja»), выявляет интересный процесс рождения современного политического фантастического романа из чрева традиционной научной фантастики.
И лишь дописывая последнее предложение книги, завершавшее нарисованную в нем драматическую картину общественной жизни чудесным хэппи-эндом, Зайдель мог почувствовать уверенность в том, что из-под его пера родилось на свет нечто не только новое, но и значительное. Интересно, что к этой главной мысли романа, дававшей нам столь нужную в 1980 году надежду (а когда, кстати говоря, поляки не нуждались в надежде!?) Зайделя, скорее всего, привела та самая черта характера, которой он одарил своего героя, Снеера. Я имею в виду декларированный Снеером инстинкт закоренелого рационалиста, а в случае писателя – также реалиста. В окончании романа автор наводит на мысль о существовании тайных сил, стремлений и идей, оказывающих огромное влияние на нашу жизнь, могущества которых, однако, невозможно вычислить, исходя из так называемого благоразумного уравновешивания сил и намерений, планируемых прибылей и убытков. В то самое время, когда Зайдель пришел к этому своему идеалистическому решению, в периферийном Гданьске грянул Август.
2. «Limes inferior» -- не только честный литераторский отклик на польскую действительность Anno Domini 1979. Это также результат безобидной забавы, популярной в те времена среди польских писателей-фантастов. А также художественная полемика с другим выдающимся научно-фантастическим произведением, написанным коллегой и ровесником – с романом «Robot»Адама Висьневского-Снерга/Adam Wiśniewski-Snerg, первое издание которого датировано 1973 годом.
В рассказе «Dzień lifterа/День лифтера», подготовленном к совещанию польских авторов НФ, состоявшемуся в 1978 году, Зайдель шутливо обыгрывал некоторые особенности характера и биографии Снерга – отсюда и подобие имен Снеер и Снерг. Рассказ был эпизодом литературной жизни, образным анекдотом, повисшим в вакууме. Лишь несколько позже автор заметил в нем зародыш романа и расширил и углубил фон, додумал и доработал правила функционирования странного мира и иллюстрировал их красочными деталями, наконец показал секретный двигатель той каждодневной суеты, которой отдаются жители Арголенда. И попутно, игнорируя жанровые ориентиры, представил свою, очень польскую версию вторжения Чужих. И тем самым как бы сказал Снергу: да плюнь ты на геттовые сюжеты, оглядись по сторонам и попытайся увидеть то, что на самом деле важно!
Не думаю, что своим романам Зайдель затмил роман Снерга или хотя бы поставил под сомнение его значимость. Он, впрочем, и не собирался этого делать. В литературных полемиках, подобных этой, речь идет не о замене одних книг другими, но об открытии новых горизонтов. Это спор разных писательских интересов и темпераментов, а не столкновение безусловной истины с замеченной ошибкой. Оба романа живописуют зловещее порабощение человечества более высокоразвитой внеземной цивилизацией, которое совершается втихомолку, без зрелищных актов насилия и принуждения. В «Роботе/Robot» Сверхсущества похищают и разводят людей (или, возможно, только наблюдают за ними); в романе высказывается обоснованное предположение, что они незаметно от людей паразитируют на их разумах. У Зайделя порабощение обретает форму политического давления – Чужие навязывают людям чуждую им систему общественной организации, что сводится к операции на человеческих разумах, менее чудесной, чем у Снерга, но столь же, как и у него, ужасной. Лифтерская беготня Снеера напоминает репетиторскую пахоту, которой занимался Снерг, помогая «вознестись» недоученным по физике и математике лицеистам на «студенческий этаж». Арголенд и герековская Польша одинаково плохо относились к своим талантливым гражданам и личностям – поэтому Снеер вынужден довольствоваться искусственно сниженным рангом, будучи безусловным нулевиком по интеллекту; а писатель и репетитор Снерг не мог изучать физику, потому что тупая учительница провалила его на выпускном экзамене по польскому языку. Снерг доводит до высочайшей изощренности традиционный для мировой фантастики сюжет вторжения Чужих в дела землян; Зайдель берет этот сюжет, берет фрагменты биографии Снерга и из сферы фантастической абстракции переносит полученное целое в регионы, близкие к польской обыденности, не менее запутанной, чем самые изощренные творения фантазии. «Я позиционирую себя как сторонник ФР (фантастики рациональной), в то время как чары, телепатия, привидения, неистощимые кошельки и дубинки-самобои, продукты галлюцинаций или воображения – меня не интересуют. Я предпочитаю <…> моделируя, боксировать с миром» -- сказал Зайдель в своем интервью (”Fantastyka”, № 7/1983). И, вероятно, поэтому он противопоставил снерговой паратеологической лестнице космических Сверхсуществ приземленную общественную лесенку глупцов и умников – от шестиряков до Надзирателей. И в то же время, подобно титульному Роботу Снерга, Снеер Зайделя тоже дорастает в ходе развития сюжета романа до принципиального сопротивления установленному Чужими порядку – оба героя выступают на стороне человека. Полагаю, что помимо многих литературных достоинств именно этот бунт против космических необходимостей в значительной мере обусловил успех обеих романов. «Робот» стал гордостью польской фантастики в 1970-х годах, «Limes inferior» -- в 1980-х.
3. Отметим также и то, что если в «Limes inferior» и усматривается аллюзия на действительность, так ведь не только на нашу, польскую. Я знаю людей (читаю это в письмах), у которых описанная в романе действительность ассоциируется с наблюдаемой ими американской, французской, английской, немецкой действительностью. Не случайно ведь книга, начатая в Варшаве и законченная в Ратибоже, писалась также в Чикаго. Зайдель расположил свой очень польский Арголенд у озера Тибиган. То есть это тотальная аллюзия, универсальный донос на цивилизационно-компьютерные нонсенсы? Так в наших краях писали критики, которые, рецензируя книгу, не хотели нанести вреда ее автору. И этот диагноз лишь отчасти был неверным. Ключ, в котором зарегистрированы пункты разряда, который можно использовать в качестве удостоверения личности, кредитной карты, часов, калькулятора, диплома, сертификата класса интеллекта – одно из лучших изобретений польской НФ. Вымышленная Зайделем профессия лифтера (персонажа необходимого, хотя морально двузначного и оригинального, хотя, к сожалению, и не рожденного из ничего) тоже займет почетное место в мировой золотой книге фантастических идей. Образ лифтера, разрядная система общественной организации – это, конечно, пародия на наших валютчиков и номенклатурный склад общественной жизни, но также на банковские кредитные карты и некоторые другие системные и технологические удобства, лишающих граждан западных стран свободы действия. Если не фактически, то наверняка в перспективе. Такой ключ, равно как и распространенная на Западе компьютеризация, делает возможным покушение на гражданскую свободу – в случае перехвата системы кем-то безответственным дает ему шанс на манипуляцию обществом и неограниченный контроль. Зайдель знал, чего следует бояться. Поэтому «Limes inferior» и в самом деле можно рассматривать не только как точно нацеленную аллюзию, но и как более универсальное предостережение. Таким предостережением была появившаяся пару лет спустя новелла Джона Варли«Нажми ENTER» и рассказ Роберта Сильверберга«Pardoners Tale» (в переводе на русский «Торговец индульгенциями»), выводящий на сцену героя и мир, почти совпадающие с героем и миром, созданными Зайделем.
И еще один универсальный мотив находится в романе. Как и авторы многих других дистопий, Зайдель разыгрывает миф таинственной и бунтарской книги, благодаря прочтению которой по крайней мере некоторые граждане Арголенда осознают небходимость оппозиции системе. Чтение подобной книги играет большую роль, например, у Филипа Дика в его «Человеке из Высокого замка». В романе Рэя Бредбери«451 градус по Фаренгейту» вообще все книги представляют собой опасность для системы. Есть такая книга в легендарном романе Джорджа Оруэлла«1984», и, наконец, содержит такую брошюру, посвящающую читателя в тайны арголендского мира, и роман Зайделя. Знаменательно то, что брошюра эта выдержана в стиле НФ… Вера в могущество правды и силу печатного слова – своего рода красная нить, пронизывающая дистопии. Без такой веры не стоило бы их и писать. Или, говоря иначе, без веры в живительную силу правды ничего порядочного вообще написать невозможно.
4. Подытожим вкратце достоинства романа. «Limes inferior» -- это редкое в польской прозе изображение реальности (в данном случае – альтернативной) в ее рабочем состоянии. О механизмах Арголенда мы знали больше, чем о механизмах того мира, в котором мы живем. В то же время этот мир оригинален, литературно красочен, даже потешен, его привлекательность не исчерпывается меткостью аллюзий. Зайделевская конструкция приносит читателям эстетическое и интеллектуальное наслаждение. Его острота, надеюсь, не снизится и тогда, когда названные ныне скрытые механизмы, побуждавшие Зайделя на написание романа, будут (судя по всему) демонтированы.
Сильными сторонами книги являются также образы лифтера и его коллег, действующих на заднем плане. Зайдель воистину мастерски описал их профессиональную деятельность. Это, по-моему, одно из немногих, если вообще не единственное в польской литературе, не только НФ, представление героев, которые над чем-то упорно трудятся, причем труд этот тесно связан с сюжетом романа. Зайдель ставит под сомнение множество негативных ходячих суждений о валютчиках и вообще махинаторах, внушавшихся нам официальной пропагандой. Автор «Limes inferior» придает им значимость, даже героизирует их, показывая, что их деятельность, во-первых, полезна людям, и, во-вторых, является результатом внутренней системной нелепости, а не выбором, проистекающим из присущего лично им коварства и вероломства.
Также важным достоинством романа является его окончание, отважно уносящее читателя в новое, чудесное измерение. Прежнее творчество автора, до неприличия, казалось бы, трезвомыслящего, никак не предвещало такого сюжетного поворота. Критики и читатели, привыкшие к жанровой ортодоксии, могли в таком повороте увидеть повод для недовольства (например, внутренний рецензент издательства “Iskry” назвал окончание чужеродным, перенесенным в роман из другого произведения), но я считаю, что Зайдель знал, что делает, идя против течения привычек, жанровых правил и так называемых трезвых оценок действительности. События, возымевшие место в Польше в 1980 году (когда он завершил роман) и после 1982 года (когда книга впервые была напечатана) показали, что в отличие от своих более рационально, казалось бы, мысливших оппонентов, прав был Зайдель.
Есть в романе кое-что беспокоящее, поскольку может казаться не продуманным до конца. Речь идет об изображении Надзирателей. Они считают себя, и такими показывает их Зайдель, своего рода самоотверженными жрецами, гуманистами-патриотами, продляющими агонию Земли в тисках идиотической системы, чтобы не допустить ее немедленной и окончательной гибели. Это миф о внутренне чистом слуге палачей, но миф фальшивый. История и опыт последних десятилетий учат нас тому, что на стыке принуждения и приучения к насилию рождаются не священство и жертвенность, а, особенно в случае целых каст, главным образом коррупция и цинизм. Надзиратели у Зайделя слишком уж святы, слишком идеальны, слишком много в них осознания трагизма. Это, возможно, следовало было бы показать, но как притворство, принятую позу. Слишком мало в них сибаритства, сумасбродства, эгоизма и стремления к роскоши и наслаждению жизнью. В случае Надзирателей порядочностью могли бы характеризоваться некоторые из них, но наверняка не вся каста. Зайдель об этом, конечно же, знал, но проявлял осторожность, хотел в те трудные времена донести свои произведения до читателей, поэтому дозировал истину, разделяя ее между романами так, чтобы ни в одном из них не превышалась цензурная критическая масса. Он понимал, что его и так прочтут между строк. Поэтому и показал вполне явственно подлость учредителей нового порядка в романе «Вся правда о планете Кси», где сосредоточился на изображении общественных механизмов. В уже цитированном выше интервью он в ответ на прямо заданный вопрос сказал следующее: «В “Limes inferior” Сатана играет в гордыню и эгоизм Надзирателей, в их подлость, позволяющую им обманывать остальных людей, в их лень, сибаритство, готовность обеспечения себе хорошей жизни за счет других. Наверное в книге не получилось показать это достаточно острым, но Снерг нападает на этот след, когда, подводя жизненные итоги, спрашивает сам себя – а, может, меня избрали не потому, что я умнее, лучше, а потому, что морально ниже?..»
5. Эта проблема не была личной проблемой Зайделя. Если он когда-либо и избирался, то не истеблишментом и не в поддерживавшие его структуры, но в ломавший сталинские окаменелости Независимый Самоуправляемый Профессиональный Союз (NSZZ) “Солидарность”. Зайдель довольно глубоко втянулся в деятельность этой организации в родном «Celor»-е в 1980 – 1985 годах и имел из-за этого некоторые неприятности.
Мне теперь кажется, что Зайдель писал свои книги и социологические рассказы скорее для других людей и о других людях, чем для себя и о себе. Он использует в своих произведениях схему, которую повторяет вся польская (и мировая тоже?) социологическая фантастика. Это мотив героя, живущего в паршивом мире, который, следуя по нитке до клубка, открывает постыдную тайну и подвергается искушению отказаться от бунта, отвернуться от своей правды и присоединиться к тем, кто манипулирует обществом и истязает людей.
Как я уже сказал, эта проблема не была проблемой Зайделя. Автор «Выхода из тени», «Limes inferior», «Парадизии» не искал «Всей правды о планете Кси», потому что уже познал ее ранее. И лишь притворялся, что ищет, чтобы показать ее читателям в драматизированной литературной версии. Поэтому, быть может, действительным призванием Зайделя было написание другой истории – о писателе, который знает правду и кропотливо конструирует язык, с помощью которого он смог бы ее выразить. Предвестие такой темы можно отыскать, например, в коротких новеллах, таких как «Utopia/Утопия» и «Wyższe racje/Высшие соображения».
В случае Зайделя таким языком оказалась принятая в молодости студентами физики (из духовной потребности? из-за склонности к фантазированию? к экзотике? к новым веяниям?) конвенция научной фантастики. Модифицируя и преобразуя эту конвенцию, Зайдель сотворил из нее орудие для передачи своего знания о мире и документального подтверждения такой передачи. Сегодня трудно однозначно сказать, будет ли то, что он нам оставил, жить вечно или хотя бы долго. Но несомненно то, что он дал нам образец позиции, который будет служить примером, пока будут существовать на свете писатели, книги и читатели.
P.S. Немного о трудностях перевода. Зайделю для описания Арголенда и принципов функционирования его общества требовались новые термины, которые называли бы реалии, похожие на реалии польской действительности, но все же отличающиеся от них. Главный герой романа, Снеер, занимается нелегальным промыслом, суть которого состоит в обеспечении нанимающим его людям более высокого общественного положения, чем они имеют. То есть он как бы возносит людей с нижнего уровня на верхний (или опускает с верхнего на нижний – иногда требуется и такая операция). То есть делает примерно то же, что делает человек, управляющий электрическим подъемником – не в пространственном, правда, а в ином отношении. В польском языке такой подъемник носит название «winda», а управляющий им человек называется «windziarz». Зайдель обращается за помощью к английскому словарю и находит там нужные ему термины – “lift”, “lifting”, “lifter”. Вот этого самого “lifter”-а он прямо «живьем» и переносит в свой текст. При переводе на русский язык складывается забавная картина: сформулированную выше задачу надо решать заново, поскольку у нас-то “lifter” он и есть лифтëр. Евгений Вайсброт (замечательный, кстати говоря, переводчик) решает ее следующим образом: находит все в том же английском языке синоним слову “lift” – “rise”. Так появляется в его тексте слово «рейзер», характеризующее профессию Снеера. Это в точности соответствует замыслу Зайделя, но мне лично не нравится один нюанс – исчезает ирония, которая содержалась бы в польском «windziarz»-е, прими его Зайдель, и которая появилась в русском «лифтере». Поэтому я в этих своих заметках-переводах придерживаюсь все же «лифтера»… Ну-у, будем считать это моим капризом. W.
5. В рубрике «Из польской фантастики» в номере публикуется вторая (заключительная) часть очередной новеллы Анджея Сапковского о ведьмаке Геральте «Granica możliwośći/Предел возможного». И еще восемь великолепных рисунков БОГУСЛАВА ПОЛЬХА. Карточка новеллы находится здесь, а почитать об авторе можно тут
6. В рубрике «Библиофил в кино. Киноман в библиотеке» публикуется рецензия Яцека Инглëта/Jacek Inglot на роман Станислава Игнация Виткевича «Прощание с осенью» (Stanisław Ignacy Witkiewicz “Pożegnanie jesieni”. PIW, Warszawa, 1990. Wyd. IV) и на одноименный фильм режиссера Мариуша Трелиньского/Mariusz Treliński. Анджей Бжезицкий щедро (5 страниц меловой бумаги) иллюстрировал рецензию кадрами из этого самого фильма. О Виткевиче можно почитать в этом блоге, если пройти по тэгу "Виткаций".
7. В рубрике «Фильм и фантастика» Дорота Малиновская/Dorota Malinowska знакомит читателей журнала с фильмом режиссера Стивена Хопкинса «Predator 2» (США, 1991), а Мацей Паровский/Maciej Parowski в эссе «Аrfa, Arka, Graal!/Aрфа, Ковчег, Грааль!» рассматривает фильм польского режиссера Леха Маевского/Lech Majewski «Rycerz/Рыцарь» и фильмы американского режиссера Стивена Спилберга об Индиане Джонсе, которые в чем-то объединяют указанные в заголовке эссе чудесные предметы.
8. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики»Анджея Невядовского размещена персоналия Ежи Жулавского/Żuławski Jerzy (1874 – 1915) – литератора, философа, учителя.
9. В рубрике «Критики о фантастике» напечатана общирная рецензия Анджея Стоффа/Andrzej Stoff на воистину замечательную книгу Анджея Невядовского и Антония Смушкевича «Лексикон польской научно-фантастической литературы» (Andrzej Niewiadowski, Antony Smuszkiewicz “Leksykon polskiej literatury fantastycznonaukowej”“Wydawnictwo Poznańskie”, Poznań, 1990), в которой Смушкевич разместил свое описание истории польской НФ и словарь соответствующих литературных терминов, а Невядовский – словарь польских авторов НФ, основой которого послужили материалы, много лет подряд публиковавшиеся в журнале «Fantastyka», а также некоторые библиографические тексты соответствующей тематики.
10. В рубрике «Рецензии» Малгожата Скурская/Malgorzata Skurska рассказывает о своем прочтении романа американского писателя Джонатана Кэррола «Страна Смеха» (Jonathan Carroll “Kraina Chichów”. Tłum. Jolanta Kozak. “Książka i Wiedza”, Warzawa, 1990), который ранее печатался на страницах журнала «Fantastyka», а теперь вышел в свет в составе книжной серии «Biblioteka “Fantastyki”»; «Кэрролл показывает, как в нормальном, обычном мире рождается кошмар, как хорошие и любимые вещи превращаются в жутких чудовищ. Он с научной точностью вселяет в обыденность безумие, тайну, жуть…».
Здесь же некто Sekator советует читателям полечить их нервы (несомненно больные из-за непрестанной борьбы за выживание, характерной для современной Польши) путем неторопливого чтения романа Лоуренса Уотт-Эванса «Одним заклятием» (Lawrence Watt-Ewans “Jednym zaklęciem (With a Single Spell)”. Przełożyła Sylwia Twardo. “Amber”, Warszawa, 1991); «в романе больше юмора и типично-приключенческих сюжетных перипетий, чем морозящих в жилах кровь событий и шокирующих картин»;
и он же, Sekator, несколько недоуменно разглядывает книгу польского автора Хенрика Вятровского «Последние» (Henryk Wiatrowski “Ostateczni”. Spółdzielnia Pracy “Kurier Podlaski”, Białystok, 1991); «роман можно читать без головной боли, что располагает его поблизости от нормальной литературы. Это типичная антиутопия, описывающая мир после атомной войны… вот если бы еще автор лучше продумал сюжет»;
а некто Karburator в заметочке под характерным названием «Альпы макулатуры» соответствующим образом отзывается о романе американского писателя Филипа Жозе Фармера «Пробуждение каменного бога» (Philip Jose Farmer “Przebudzenie kamiennego boga”. “Versus”, Lublin, 1990); «чепуховая сказочка, написанная по мотивам “Теплицы” Б. Олдисса, только намного более примитивная»;
и он же, Karburator, пытаясь оценить роман-фэнтези польского автора Яцека Пекары “Империя” (Jacek Piekara “Imperium”. “Wydawnictwo BIAŁOWIEŻA”, Białystok, 1990) по определенным критериям (герой, сюжет, баталистика, секс и т.д.) в баллах (от 2 до 5), каким-то образом выставляет ему итоговый балл 2,8571428.
11. В рубрике «НФ в мире» печатается традиционный обзор свежих номеров НФ-журналов. В этой подборке Лех Енчмык/Lech Jęczmyk рассказывает об июльском номере 1991 года американского журнала ”Locus”, Зузанна Качоровская/Zuzanna Kaczorowska – о майском номере 1991 года венгерского журнала ”Galaktika”, а Иоанна Чаплиньская/Joanna Czaplińska – о майском 1991 года номере чешского журнала ”Ikarie”.
12. В рубрике «Читатели и “Fantastyka”» секретарь редакции Кшиштоф Шольгиня продолжает публиковать материалы читательского опроса – в этой подборке выдержек из писем речь идет о критических материалах.
13. И, разумеется, в номере печатается следующий фрагмент комикса «Funky Koval III/Фанки Коваль -- III» (сценарий Мацея Паровского и Яцека Родека, художник БОГУСЛАВ ПОЛЬХ).
1. Основную часть пространства рубрики «Читатели и “Fantastyka”» занимает письмо одного из читателей, предлагающего совместными усилиями создать словарь фэнтези.
2. Рассказ американского писателя Джорджа Р.Р. Мартина/George R.R. Martin, который называется в оригинале «With Morning Comes Mistfall» (1973, “Analog SF/Science Fact”, Maj; 1976, авт. сб. “A Song for Lya”), перевел на польский язык под названием «Mgły odpływają o świcie/Туман развеивается на рассвете» АРКАДИУШ НАКОНЕЧНИК/Arkadiusz Nakoniecznik. Иллюстрации ГЖЕГОЖА КОМОРОВСКОГО/Grzegorz Komorowski.
Этот рассказ (номинант, кстати, премий “Hugo” и “Nebula”) переводился также на немецкий и французский языки. На русский язык его перевел под названием «Мистфаль приходит утром» А. КОРЖЕНЕВСКИЙ в 1990 году. Карточка рассказа находится здесь
А с его автором нам уже много раз приходилось встречаться на страницах журнала (см. №№ 1/1982, 7/1983, 7/1986, 8/1988, 11-12/1989, 6/1990). Почитать о нем можно тут
3. Небольшой рассказ американского писателя Майкла Суэнвика/Michael Swanwick, который называется в оригинале «Anyone Here from Utah?» (1985, ”Isaak Asimov’s SF Magazine”, May; 1989, ант. “Another Round at the Spaceportbar”), перевел на польский язык под адекватным названием «Jest tu ktoś z Utah?/Есть тут кто-нибудь из Юты?» ЛЕХ ЕНЧМЫК/Lech Jęczmyk. Рисунок ПЕТРА ЛУКАШЕВСКОГО/Piotr Łukaszewski.
На русский язык этот рассказ, написанный, по словам Енчмыка, «в параноидальном стиле (инопланетяне на Земле сидят везде и всюду и дурят людям головы через телевидение)», не переводился. На карточку рассказа можно глянуть здесь, а почитать об авторе можно тут
4. Роман чешского писателя Ондржея Неффа/Ondřej Neff, который в оригинале называется «Měsic mého života» (1988, переиздан 1999, 2007), перевела на польский язык под адекватным названием «Miesiąc mojego życia/Месяц моей жизни» ИОАННА ЧАПЛИНЬСКАЯ/Joanna Czaplińska. Иллюстрации ПЕТРА ГЕРАСИНЬСКОГО/Piotr Gerasiński. В номере публикуется третья (заключительная) часть перевода романа.
На русский язык роман «Měsic mého života» не переводилcя.
облако тэгов
