«Что выше, искусство или философия? – Никто не ответит, без одного или другого жизнь была бы нестерпимым свинством, но, кажется, без второго все-таки большим».
Он публиковал статьи, спорил с мнениями современных философов, писал «Zagadnieniа psychofizyczne/Психофизические вопросы», предупреждал, что «исчезновение метафизических чувств ведет к разнузданности артистических форм, которое является концом искусства вообще на нашей планете». В сентябре 1936 года выступил с рефератом на Философском конгрессе в Кракове. Годом позже принимал у себя в гостях немецкого философа Ганса Корнелиуса/Hans Kornelius, с которым его связывали приятельские отношения.
В 30-е годы он познакомился с важными писателями того периода — Софией Налковской/Zofiа Nałkowska, Витольдом Гомбровичем/Witold Gombrowicz и Бруно Шульцем/Brunon Schulz, творчество которого он оценивал особенно высоко. Публиковал в прессе статьи и литературные рецензии, читал доклады в рамках цикла научно-литературных курсов, в организации которых принимал участие. Изрекал пророчества.
«Мировая катастрофа все ближе и ближе. Сомнительным кажется то, что после нее мы сможем жить нормально».
[Станислав Игнаций Виткевич в письме Гансу Корнелиусу, 19 марта 1939]
В 1938 году Виткаций написал драму «Tak zwana ludzkość w obłędzie/Так называемое человечество в помешательстве» (не сохранилась), в которой таился, подстерегая, призрак наступающей катастрофы. Он четко ощущал ее близость, поэтому издавна пребывал в состоянии глубокой депрессии. Начало войны застало его в Варшаве, где он попытался попасть в армию, однако не был принят из-за своего возраста и состояния здоровья.
«Ничто так не нервирует, как болтовня людей – мол, ничего не меняется, власть есть всегда, и Сталин или там Ленин -- это тоже самое, что Вильгельм II, а тот такой же, как Наполеон, Людовик XIV, Цезарь и Александр Македонский. Люди не замечают передвижения человеческих типов и классов в истории, а видят лишь банальные и поверхностные аналогии, которые вообще неважны».
5 сентября 1939 года Виткаций отправился вместе с Чеславой Окниньской на восток. Эта пара беженцев добралась до села Езëры в Полесье, где 18 сентября, услышав весть о вторжении Красной Армии в Польшу, попыталась покончить жизнь самоубийством (несмотря на принятую большую дозу люминала Окниньская выжила). Станислав Игнаций Виткевич был похоронен на деревенском кладбище в Езëрах.
«Нам должно быть достаточным того, что в Польше нашелся человек крупного формата, который, несмотря на все свои странности и творческие неудачи, поднялся намного выше, чем большинство его современников. Споры и полемики в Польше в межвоенный период кажутся ерундой, если их сравнить с тем, что имел в виду Виткевич».
[Czesław Miłosz «Granice sztuki», w: «Stanisław Ignacy Witkiewicz. Człowiek i twórca», Warszawa, 1957/Чеслав Милош «Границы искусства», в: «Станислав Игнаций Виткевич. Человек и творец», Варшава, 1957]
Лица Виткация
Полвека назад Kонстанций Пузына/ Konstanty Puzyna предсказывал, что Виткаций «накормит» еще несколько поколений исследователей. Его достижениями пользуются многие театроведы, полонисты, искусствоведы, философы. Вслед за теоретиками идут практики, то есть фотографы, художники, кинематографисты, актеры, режиссеры, прозаики, драматурги – как склонные к скандализму, так и ясно и трезво мыслящие.
Януш Деглер/Janusz Degler назвал биографию разностороннего Виткевича «Witkacego portret wielokrotny/Многократный портрет Виткация», так как у этого человека было несметное количество лиц. Из автопортретов Станислава Игнация Виткевича невозможно, например, понять, какой был у него цвет глаз -- в зависимости от композиции глаза становились карими, иногда имели различные оттенки серого и черного, а иногда были зелеными, а то и фиолетовыми. Одна из актрис запомнила его таким:
«Он был красив. Высокий, крепкого телосложения, темноволосый и с темным, как будто омраченным лицом, которое вдруг озаряли очень светлые, синие глаза. Взгляд у него был проницательный, стальной. Приехал в Лодзь, потому что мы должны были играть в спектакле по его пьесе «Persy Zwierżątkowskaja».Это была первая постановка после спектаклей «Wariat i zakonnica» и «Jan Maciej Karol Wścieklica». И опять неожиданность. Станислав Игнаций Виткевич был чрезвычайно скромным человеком. Он не верил ни в успех, ни в то, что его пьеса чего-то стоит. Приехал к нам на последние репетиции. Не надо, пожалуй, добавлять, что для нас это пьеса была шокирующей в каждом аспекте. Сюжет? Сегодня я уже не могу его пересказать, просто не помню. Зато точно помню то, что Виткевич сказал, отвечая на наши настойчивые вопросы: „В принципе, есть три основных движителя всех человеческих начинаний – это деньги, женщины и власть”. Каждый из трех актов пьесы имел отношение к одному из перечисленных движителей. Однако в конце концов побеждали все-таки деньги».
[Wanda Jakubińska-Szacka «Teatr na wesoło i na poważnie. Łódź-Lwów (lata 1924-1930). «Pamiętnik Teatralny», 1-2, 2010/ Ванда Якубиньская-Шацкая «Театр в шутку и всерьез. Лодзь-Львов (1924 – 1930)». «Паментник театральны», 1-2, 2010]
Скромный Виткаций? Удивительный портрет, если принять во внимание широко распространенные слухи о его будоражившем окружение вызывающем поведении. Но, будучи настоящим художником, он уважал, однако, труд других художников, театральных актеров, ищущих нужные средства выражения в ходе репетиций.
«Что касается нашей актерской работы, Виткевич не имел к ней никаких претензий, не делал никаких замечаний. Говорил, что ему все, от начала до конца, нравится. Чем лучше автор, тем выше он ценит актерский труд, это общеизвестно. Виткевич не только уважал нас, он представил нам доказательство своей безмерной симпатии к нам и благодарности: пообещал каждому из занятых в спектакле актеров, а нас было около десятка, написать его портрет. Разумеется, при условии, что мы приедем в Закопане, где он тогда жил. […] Он должен был написать и мой портрет, но, к сожалению, в назначенный день отправился на прогулку в горы, а на следующей день ему нужно уже было ехать в Закопане. Так он прибежал в пансионат, а затем и взбежал на третий этаж по дощатой лестнице, и очень искренне попросил у меня, соплячки, прощения за свою оплошность. Он мог себе такое позволить».
[Wanda Jakubińska-Szacka «Teatr na wesoło i na poważnie. Łódź-Lwów (lata 1924-1930). «Pamiętnik Teatralny», 1-2, 2010/ Ванда Якубиньская-Шацкая «Театр в шутку и всерьез. Лодзь-Львов (1924 – 1930)». «Паментник театральны», 1-2, 2010]
Мушкетер польского авангарда
Как заметил Витольд Гомбрович: «Нас было трое: Виткевич, Бруно Шульц и я, три мушкетера польского авангарда межвоенного периода. Как сейчас оказалось, этот авангард не был эфемеридой». Как это и подобает авангардисту, Виткевича не воспринимали при жизни, так как следовало бы.
«Виткаций казался мне очень сильной личностью, даже давящей на других людей, с прекрасным, хотя угрюмым и беспокойным умом. Это был очень одаренный человек, но оттенок извращенности и в общении, и в творчестве делал его скорее отвратительным, чем привлекательным. Спустя годы, однако, видно, что дух времени все более сходится с тем трагическим духом Виткевича. Надо все-таки признать, что он опередил время, которое только сейчас его догоняет».
Лишь немногие произведения Виткация были изданы при жизни автора: только два романа и шесть драм, в том числе только два акта пьесы «Straszliwy wychowawca/Ужасный воспитатель». Значительная часть богатого творческого наследия Виткация, который написал 43 драмы, к сожалению, пропала. Полностью уцелели лишь 22 пьесы, при чем «Szalona lokomotywa/Безумный локомотив» только в переводе на французский язык знакомой Виткевича Ядвиги Стжалковской/Jadwiga Strzałkowska.
Пророческие тексты Станислава Игнация Виткевича опередили эпоху. Театр неустанно из них что-то берет и заново интерпретирует. Катастрофическая драматургия Виткация лежала в основе репертуара польских театров в 60-е, 70-е и в кризисные 80-е годы. В неоднозначных сценических произведениях автора драмы «Sonata Belzebuba/Соната Вельзевула» было полным-полно коварно умных, хорошо закамуфлированных намеков, наблюдений и фраз, весьма пригодных для насмешек над мало любимой властью.
На фоне сегодняшней политической и общественно-экономической ситуации в Польше Виткаций, возможно, нас уже не провоцирует так, как прежде, и не дразнит. Конечно, это при условии, что зритель ожидает от него чего-то большего, чем простая политическая аллюзия, которая в произведениях автора драмы «Szewcy/Сапожники» была лишь предлогом для размышлений на более общие темы и приглашением к дискуссии о том, что важно. Его соображения, касающиеся значения и общественного положения художника по-прежнему отлично вписываются и в наше время, в котором искусство сталкивается на обочину, а творческие личности играют роль жизненных изгоев.
«Родиться горбатым поляком, это невезение, но родиться кроме того еще и художником в Польше, это уже полный облом».
Виткаций относится к тем драматургам, которые сегодня говорят с нами на вполне понятном языке. Его драмы терпеть не могут выдумок, что видят все, кроме тех, кто их ставит.
Первый, «Znowu to samo aż do znudzenia/Вновь то же самое аж до тошноты», – это сильно сокращенный вариант статьи Станислава Игнация Виткевича/Stanisław Ignacy Witkiewicz «Znowu to samo aż do znudzenia, czyli o roli światopoglądu w literaturze/Вновь то же самое аж до тошноты, или О роли мировоззрения в литературе» (w:) St. I. Witkiewicz “Bez kompromisu”, PIW, Warszawa, 1976. Надо сказать, что против Виткевича под лозунгом борьбы с метафизикой велась мощная критическая кампания, в которой приняли участие многочисленные писатели, художники и литературоведы. В этой статье автор дает отпор своим критикам.
И второй, «Renesansowy człowiek/Человек Ренессанса», -- это фрагмент воспоминаний о Виткевиче его хорошего знакомого, известного польского литературного критика и публициста Ежи Евгеньюша Пломеньского/Jerzy Eugeniusz Płomieński (1893 – 1969), о последней встрече с Виткевичем незадолго до его смерти. Фрагмент почерпнут из книги мемуаров Пломеньского «Twórcy bez masek/Творцы без масок» (PIW, Warszawa, 1956).
О Станиславе Игнации Виткевиче/Stanisław Ignacy Witkiewicz написаны, вероятно, уже целые горы статей и книг. Одну из таких статей, почерпнутую из сайта www.culture.pl (очень хороший, кстати, сайт), я и привожу здесь. Ее написал Януш Р. Ковальчик/Janusz R. Kowalczyk. Сайт примечателен еще и тем, что его материалы -- написанные на польском языке статьи и эссе о деятелях польской культуры, оснащены переводами на русский и английский языки. К сожалению, выложенный на сайте перевод на русский язык эссе о Виткевиче изобилует неточностями, иногда и вовсе ляпами, а также многочисленными купюрами. Упускать такой хороший материал мне не хотелось, и я перевел эссе заново. Иллюстрации – частично «родные», частично почерпнутые из других источников. Эссе длинное, и я выложу его в несколько приемов.
СТАНИСЛАВ ИГНАЦИЙ ВИТКЕВИЧ
Провидец, опережавший эпоху и, вместе с тем, тонко и метко подшучивавший над нею. Благодаря прозорливости его суждений и катастрофических прорицаний, следующие поколения открывают его снова и снова. Он один из тех немногих творцов польской культуры, значение которых в истории мирового искусства сохраняется и не слабеет.
Станислав Игнаций Виткевич/Stanisław Ignacy Witkiewicz, псевдоним Виткаций (Bиткацы)/Witkacy, родился 24 февраля 1885 года в Варшаве, покончил жизнь самоубийством, узнав о вооруженном нападении Красной Армии на Польшу – 28 сентября 1939 в селе Езëры в Полесье (ныне Украина – Великие Озера).
Его достижений хватило бы на несколько трудовых биографий. На наших глазах он стал классиком, одним из наиболее часто переводимых польских авторов, его тексты опубликованы более чем на 30 языках в Европе, США, Южной Америке и Японии. Его пьесы ставятся на зарубежных сценах чаще пьес всех других польских авторов.
«Виткевич был катастрофистом, одаренным как Оруэлл -- и тот Оруэлл, который автор „Скотного двора” и тот, который написал „1984” -- удивительной ясностью и отчетливостью видения. Он сказал, что цивилизации гладких, сытых и автоматизированных не только столкнутся с угрозой напора «уравнителей» с Востока, из Азии и из Африки, но и окажутся беззащитными по отношению к безумцам и психопатам. В мире, который стал «глобальной деревней», безумие заразительно и повсеместно. В этой огромной деревне, где все происходит одновременно, все вдруг стало возможным».
[Jan Kott «Witkiewicz, albo Realizm nieoczekiwany»/Ян Котт «Виткевич, или Неожиданный реализм», 1975]
Портрет художника в молодости
Отец художника, Станислав Виткевич/Stanisław Witkiewicz, герба Нечуя/Neczuja, был известным критиком, писателем, художником и архитектором, основателем так называемого закопаньского архитектурного стиля. Мать, Мария, девичья фамилия Петжкевич/Pietrzkiewicz, герба Остоя/Ostoja – была учительницей музыки.
Первые годы жизни маленький Стась провел в Варшаве. Из-за болезни легких отца семье пришлось переехать в 1890 году в Закопане, где 27 января 1891 года Станислава Игнация крестили. Крестными родителями стали знаменитая актриса Хелена Моджеевская/Helena Modrzejewska (с крестинами затянули, потому что ждали, когда она вернется на родину) и гуральский сказитель и певец Ян Кжептовский (Сабала)/Jan Krzeptowski (Sabała).
Станислав Виткевич был убежденным противником системы школьного образования, уничтожающей индивидуальность ребенка, поэтому сам занялся обучением сына. Он организовал частные уроки, проводившиеся зачастую университетскими преподавателями и выдающимися творческими личностями. Пан Станислав одобрял самостоятельность мальчика в выборе увлечений.
Юный Виткевич имел восприимчивый склад ума и проявлял разнообразные способности. Уже в 1893 году он сам растиражировал на детском печатном станочке серию своих первых коротких драм. Станислав Игнаций весьма интересовался живописью, фотографией, музыкой, точными науками и философией.
Начиная с 1900 года, Виткевич часто проводил каникулы у тети в селе Сылгудушки в Литве, вместе с ней посещал Петербург, писал картины и фотографировал. Два литовских пейзажа Станислава Игнация попали в 1901 году на «Выставку картин и скульптур» в Закопане. Год спустя из своих философических эссе он собрал том «Marzenia improduktywa».
В 1903 году Виткевич экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости во Львове. У него появились первые друзья, в том числе Леон Хвистек/Leon Chwistek — художник, математик, профессор Львовского университета, Тадеуш Шымберский/Tadeusz Szymberski – младопольский поэт, Бронислав Малиновский/Bronisław Malinowski – будущий антрополог, Тадеуш Лангер/Tadeusz Langier -- фотограф.
В 1904 году Витккевич через Вену и Мюнхен добрался до Италии, посещая все встречавшиеся на его пути галереи искусств. Год спустя, вопреки советам отца, приступил к учебе в Aкадемии изобразительных искусств (Краков), поначалу в мастерской Яна Станиславского/Jan Stanisławski, затем в мастерской Юзефа Мехоффера/Józef Mehoffer. В следующий раз он колесил по Италии вместе с Каролем Шимановским/Karol Szymanowski.
Путешествие в Париж в 1908 году, посещение выставочных залов, музеев и «Двадцать четвертого Салона Независимых» (выставка, организованная обществом независимых художников) позволили молодому Виткевичу ознакомиться с новейшими направлениями европейской живописи. Под влиянием полученных впечатлений он бросил ландшафтную живопись и принялся писать первые из «чудовищ» и портретов. В том же году его отец уехал на лечение в Ловран на полуострове Истрия в Австро-Венгрию (ныне Ловран-Истра, Хорватия), откуда уже не вернулся на родину.
Станислав Игнаций в это время переживал бурный роман с выдающейся актрисой Иреной Сольской/Irena Solska, который продолжался несколько лет. Яркая личность этой женщины была отображена в первом романе молодого Виткевича – «622 upadki Bunga, czyli Demoniczna kobieta/622 падения Бунга, или Демоническая женщина» (1911).
Молодой человек несколько раз навещал отца в Ловране. В мае 1911 года, через Берлин и Кëльн, он снова приехал в Париж, где в «Салоне Независимых» увидел первые работы кубистов. В Бретани он остановился у художника Владислава Сьлевиньского/Władisław Ślewiński, а в июне навестил в Лондоне Бронислава Малиновского/Bronisław Malinowski.
В 1912-1913 годах молодой Виткевич прошел курс психоанализа, проведенный доктором Каролем де Бореном/Karol de Beaurain, внушившем ему «комплекс эмбриона». В одном из писем своей подруге Хелене Червиëвской/Helena Czerwijowska он впервые подписывается как «Witkacy/Виткаций», символически освобождаясь от художественной опеки (тирании) отца. В это же время он выставляет свои картины в Закопане, Варшаве и Кракове.
Разорвав роман с Иреной Сольской, Виткевич обручается с Ядвигой Янчевской/Jadwiga Janczewska, с которой познакомился в Закопане, но трудный период помолвки заканчивается трагически. 21 февраля 1914 года, после ссоры, беременная Ядвига совершает самоубийство. Виткаций панически боялся последствий рождения детей в мире, будущее которого вызывало у него лишь сильные опасения, поэтому он винил в этой трагедии себя. «Я желаю лишь смерти, чтобы только не страдать и не чувствовать страшного бремени жизни, – писал он в письме Малиновскому. – Хочу иметь цианид калия, чтобы каждую секунду быть хозяином своей жизни».
Тропики, декадентство, революция
Из глубокой депрессии Виткевича вывело предложение Бронислава Малиновского принять участие в научной экспедиции в Новую Гвинею. Виткевич занял в ней должность фотографа и художника, документирующего очередные этапы исследований. Экспедиция задержалась на Цейлоне, а в июле 1914 года добралась до Австралии, где ее члены узнали о начале войны.
Экспедиция не улучшила депрессивного состояния Виткевича, и после ссоры с Малиновским он решил вернуться в Европу. Считая, что в этом вооруженном конфликте поляки должны добиться независимости, сражаясь на славянской, а не германской стороне, Виткевич едет через Одессу в Петербург.
«[...]именно в России Виткаций случайно заглянет в лицо XX века. [...] Как российский подданный, он, считая это своим долгом, идет в армию. Заканчивает царскую юнкерскую школу и, благодаря покровительству брата отца, попадает в Лейб-гвардии Павловский полк, переполненный «белой» аристократией. Атмосфера жизни этого полка, бесконечные пьянки, сексуальные оргии и все прочее, исполнявшееся под лозунгом «после нас хоть потоп», великое русское декадентство, о масштабе и климате которого в Польше мало кто знал – все это наложит нестираемое пятно на все его произведения».
Станислав Игнаций в ускоренном темпе закончил офицерскую учебу, и в сентябре 1915 года кадет Виткевич был отправлен на фронт, где был назначен командиром четвертой роты, а затем, за боевые заслуги, в июле 1916 года получил звание подпоручика Лейб-гвардии Павловского полка. В том же месяце Виткаций был тяжело ранен во время битвы недалеко от села Витонеж/Witoneż в западной части Украины (кстати сказать, среди противников российской армии были и подразделения польских легионов Юзефа Пилсудского). На фронт он уже не вернулся.
Демобилизованный в конце 1917 года Виткевич тогда же стал свидетелем Октябрьской революции. Часть исследователей считает, что он даже принимал в ней участие и был избран солдатами политическим комиссаром, хотя доказательств этого нет. Сам Виткаций скудно делился подробностями своего российского опыта того периода, вспоминая лишь, что среди других офицеров был единственным, кто не применял телесных наказаний.
«В последнее время меня заставила задуматься картина (иначе не могу сказать, на все это смотрел я как из ложи, не будучи в состоянии участвовать в этом из-за шизоидных расстройств) российской революции с февраля 1917 по июнь 1918 года. На эти события я смотрел с близкого расстояния, будучи офицером Павловского гвардейского полка, который ее начал».
В июне 1918 года он вырвался из охваченной революцией России и вернулся в Закопане. Опыт большевизма в России, а также вскоре случившееся зарождение нацизма в Германии утвердили его в крайне пессимистическом взгляде на неконтролируемый ход дальнейших событий. В более поздних романах и драмах он часто описывал кошмар послушной толпы, сбиваемой ловкими демагогами на ложный путь.
«Где-то у самого основания его естества, во времена, когда я его еще не знал, произошел, видимо, какой-то катаклизм, какой-то внутренний надлом или случилось какое-нибудь полное ужаса озарение странностью и чуждостью быта, после чего он потерял спокойствие навсегда. И все, чего он старался потом мысленно достичь, это как-то освоить эту странность и как-то приручить эту жуткость и принципиальную враждебность существования, сделать возможной жизнь в этом, как правило, враждебном мире».
[Roman Ingarden «Wspomnienie o Stanisławie Ignacym Witkiewiczu, w: «Stanisław Ignacy Witkiewicz. Człowiek i twórca», Warszawa, 1957/Роман Ингарден «Воспоминание о Станиславе Игнации Виткевиче», в книге «Станислав Игнаций Виткевич. Человек и творец», Варшава, 1957]
Драмы, романы, портреты
Благодаря привезенным из России композициям и портретам, Виткевич был принят в группу художников-формистов, с которыми организовал несколько выставок, главным образом в краковском «Обществе друзей изобразительных искусств», но также и в Варшаве, Львове, Познани, Закопане. Он стал главным идеологом формистов. Еще в России Виткаций начал работу над своей философской и эстетической системой, результат которой вскоре опубликовал в книге «Nowe formy w malarstwie i wynikające stąd nieporozumienia/Новые формы в живописи и вытекающие отсюда недоразумения».
Наступил самый плодотворный период в творчестве Виткевича. Он издал «Szkice estetyczne/Эстетические эскизы» и [/u]«Teatr. Wstęp do teorii Czystej Formy w teatrze/Театр. Вступление к теории Чистой Формы в театре»[/u] (с картиной «мозга сумасшедшего на сцене»), написал около 40 драм (опубликовал лишь пять), премьеры которых состоялись в Кракове, Варшаве, Торуне, Лодзи. Его пьесы были сплошным издевательством над устаревшей, окостеневшей и ветшавшей традицией сценических опереток, мелодрам и фарсов, которые царили на польской сцене в двадцатилетний межвоенный период.
30 апреля 1923 года Виткаций женится на Ядвиге Унруг/Jadwiga z Unrugów, внучке художника Юлиуша Коссака/Juliusz Kossak. Их совместная жизнь в пансионате его матери в Закопане протекала под знаком нарастающих конфликтов, что вынудило Ядвигу переехать в Варшаву. Однако со временем неудачный брак превратился в дружбу, они часто навещали друг друга, а сохранившаяся переписка Виткация и жены насчитывает почти 1300 писем.
Около 1925 года Виткаций бросает живопись маслом и учреждает «Портретную компанию С.И. Виткевич», которая становится его главным источником дохода («За 100 злотых пишу портрет в полный рост. Конец нищете, творчеству и жизни»). Клиент должен был соблюдать «Регламент», последнее правило которого гласило «Недоразумения исключены». В течение чуть больше десяти лет Виткевич написал несколько тысяч портретов. Не все клиенты, однако, заслуживали увековечивания. Некоторые просьбы о написании портрета были отклонены резким «Не вижу причины».
В литературе Виткаций отказался от драмы в пользу романов, в которых ему легче было выражать свои убеждения, не воспринимая, однако, их как произведения Чистой Формы (первобытного составного элемента искусства, действующего непосредственно на «метафизические чувства» и впечатлительность читателя). Его первым опубликованным романом было «Pożegnanie jesieni/Прощание с осенью» (1927). Через три года была опубликована книга «Nienasycenie/Ненасытимость».(Я, было, собирался привести тут все обложки первоизданий. Но они такие невзрачные... Поэтому ограничился лишь самой первой. W.)
Летом 1929 года тесные чувственные отношения связали Виткация с Чеславой Окниньской-Коженëвской/Czesława Oknińska-Korzenjowska. После смерти матери в 1931 году Виткаций переехал в «Виткевичувку»/”Witkiewiczówka” na Antałówce, где тетя Мария Виткевич сняла для него номер.
В 1931-1932 годах Виткаций написал свой последний роман «Jedyne wyjście/Единственный выход» (опубликован только в 1968 году) и всерьез занялся философией. Он написал трактат «Pojęcia i twerdzenia implikowane przez pojęcie istnienia/Понятия и положения, импликованные понятием “существование”», а также издал книгу об одурманивающих веществах, которая сегодня известна под названием «Narkotyki/Наркотики».
В 1935 году Виткевич был награжден за литературное творчество Золотым Лавром Польской академии литературы. Год спустя были написаны «Niemyte dusze/Немытые души» (перед войной публиковались отрывки оттуда). Последние годы жизни Виткаций посвятил почти исключительно философии.
7. В рубрике рецензий Анджей Невядовский анализирует переиздание одной из интереснейших польских утопий – романа варшавского поэта и прозаика, одного из предтеч польской научной фантастики Антония Ланге (1861 – 1929) «Миранда» (Antoni Lange “Miranda”, IWZZ, Warszawa, 1984). Основными недостатками книги он считает слишком большие сокращения текста, изданного в 1924 году, и отсутствие развернутого комментария; Лешек Бугайский/Leszek Bugajski знакомит читателей журнала c четвертым изданием книги Станислава Лема «Сумма технологии», дополненным по сравнению с предыдущими изданиями авторским послесловием «Двадцать лет спустя» (но лишенным предисловия к третьему изданию), удивляясь прежде всего тому, что книга совершенно не устарела (Stanisław Lem “Summa technologiae”. Wydanie IV. Wydawnictwo Lubelskie, Lublin, 1984); а Мацей Паровский внимательно просматривает новое издание справочника Збигнева Петеры «Лексикон кинорежиссеров – заграничные режиссеры» (Zbigniew Petera “Leksykon reżyserów filmowych – reżysery zagraniczni”. Wydanie II. WAiF, Warszawa, 1984), отмечая помимо некоторых других недостатков явное отсутствие у автора интереса к фантастическому кино.
8. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Яна Карчевского/Karczewski Jan (1902? -- 1947) – прозаика, сатирика, публициста. Здесь же, в рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется отрывок из романа Карчевского «Високосный год» (“Rok przestępny”. Towarzystwo Wydawnicze “Roj”, 1931). Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО.
9. В рубрике «Наука и НФ/Nauka I SF» под названием «Heurisko znaczy znajduję/Heurysko значит “нахожу”» публикуется интервью, взятое сотрудницей журнала Анной Табачиньской/Anna Tabaczyńska у известного польского специалиста в области эвристики, доктора инженера Яна Антошкевича/Jan Antoszkiewicz.
Напомню, что эвристика – совокупность исследовательских методов, способствующих обнаружению ранее неизвестного; и в интервью очень интересно описываются некоторые из этих методов: мозговой штурм, аналогии Гордона (синектика), метод Филипс 66/Philips 66, Анкот (контрастный анализ)/Аnkot (analiza kontrastowa).
10. В рубрике «Parada wydawców/Парад издателей» известный польский ученый-астрофизик и писатель-фантаст Збигнев Дворак/T. Zbigniew Dworak в статье «W serii i poza serią/В серии и вне ее» дает беглый обзор послевоенной научной фантастики, описывая «фантастическую» продукцию основных польских издательств, выходившую как в рамках специальных серий, так и вне таковых.
Это была хорошая мысль – сделать такое описание, и проблема с этой статьей лишь одна: нужны серьезные дополнения, поскольку названные Двораком издательства продолжали, разумеется, работать и после выхода в 1985 году этой статьи. Но как первичный материал статья неплоха. Запомним это. На фотографии Дворак, понятно, справа. А вот слева -- это еще что за молодой и красивый с кислой усмешкой на устах?
11. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии описано окончание 1964 года и начало 1965 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 515 наименований.
12. В рубрике «Wśród fanów/Среди фэнов» размещена информация о «Silcon 85/Силкон 85» -- конвенте любителей фантастики, проведенном Силезским (Шлëнским) клубом научной фантастики и некоторыми другими организациями в июне 1985 года в городе Катовице. Именно на этом конвенте были впервые вручены лауреатам премии «Śląkfa», основанной Силезским (Шлëнским) клубом научной фантастики.
13. В рубрике «Poezja i fantastyka/Поэзия и фантастика» публикуeтся пролог к драме «Tumor Mózgowicz» Станислава Игнация Виткевича/Stanisław Ignacy Witkiewicz.
14. Ну и, конечно, в номере публикуется очередной фрагмент комикса Паровского-Родека-Польха, который называется «Femme Fatale/Femme fatale (Роковая женщина)».
6. В блок «Z polskiej fantastyki/Из польской фантастики» вошли два рассказа.
Рассказ «Mały wojak i antropofagi/Солдатик и антропофаги» написал Дарек Бобиньский/Darek W. Bobiński. К сожалению, вскоре выяснится, что парень допустил плагиат: использовал сюжет одного из рассказов Фолкнера, поменяв в нем реалии. И это все о нем.
Второй рассказ «Jasnowidz/Ясновидящий» написал Анджей Джевиньский/Andrzej Drzewiński. Допустим, предвидеть какие-то события можно. Ну и что дальше?.. С этим писателем мы знакомы с самого первого номера журнала, а всего он уже опубликовал в «Фантастыке» четыре рассказа (этот – пятый). Предыдущие рассказы смотрим в номерах 1/1982, 6/1983, 8/1984, 9/1984. О писателе можно почитать здесь Карточка не переведенного на русский язык рассказа тут
1. Номер открывает печальное известие. 19 июля 1985 года умер Януш Зайдель. На второй (внутренней) стороне передней обложки опубликован некролог.
2. В рубрике «Читатели и “Фантастыка”» -- 30-я «посадка» (Lądowanie XXX). Читатели делятся своими взглядами на состояние дел с изданием фантастики в Польше, комментируют и критикуют публикации в журнале, советуют и т.д. и т.п.
3. Повесть немецкого писателя Вольфганга Ешке/Wolfgang Jeschke, которая в оригинале называется «Der König und der Puppenmacher» (1961, «Munich Round Up», № 43; 1970, авт. сб. «Der Zeiter») перевел на польский язык под адекватным названием «Król i lalkarz/Король и кукольник» МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz. Это третья наша встреча на страницах журнала с произведениями этого замечательного немецкого писателя, редактора и издателя (см. описание №№ 4/1983 и 3/1984). На русский язык эта интересная повесть о путешествиях во времени не переводилась. Карточка не переведенной повести тут (и, как всегда, требует уточнения).
4. Рассказ американского писателя Теодора Старджона/Theodor Sturgeon, который в оригинале называется «The Skills of Xanadu» (1956, «Galaxy», July) перевел на польский язык под названием «Xanadu/Ксанаду» ЗБИГНЕВ А. КРУЛИЦКИЙ/Zbigniew A. Królicki. Графика ЕЖИ ГУДЫМЫ/Jerzy Gudyma. Это первая встреча с писателем на страницах журнала. До этого на польский язык было переведено едва несколько рассказов Старджона. Отдельной книжкой (брошюрой) вышла также его повесть «Klucz do nieba/Ключ к небу», отрецензированная в предыдущем номере «Фантастыки». На русский язык этот рассказ еще в 1969 году перевела под названием «Искусники с планеты Ксанаду» Н.Галь (журнал «Вокруг света», № 1). Почитать о писателе можно здесь Карточка рассказа тут
5. В журнале публикуется третья (и последняя) часть романа американского писателя Гарри Гаррисона/Harry Harrison. Этот роман, который в оригинале называется «The Technicolor Time Machine» (или «The Time-Machined Saga») (1967, «Analog», March -- May), перевел на польский язык под названием «Filmowy wehikuł czasu/Киношная машина времени» МАРЕК УРБАНЬСКИЙ/Marek Urbański. На русский язык этот роман перевел под названием «Фантастическая сага» И. Почиталин (сб. «Тренировочный полет», 1970). Об авторе можно почитать тут Карточка романа здесь Пользуясь случаем, выставляю еще три обложки книжных изданий романа.
облако тэгов
