Откровенно говоря, я ждала либо гэгов (истории про "гроб на колесиках" и все такое), либо ностальгических шуточек из серии "а вы тоже жевали гудрон?" (я — да, если что). Но книга оказалась совсем другой, настоящим глубоким и серьезным исследованием профессиональных антропологов-фольклористов, при этом очень легко и весело написанным. Для меня самая потрясающая вещь в этом исследовании — в том, как авторы устанавливают связи между вещами, на первый взгляд совершенно несвязанными, и насколько логичными эти связи кажутся потом, после того, как о них прочитаешь.

Подзаголовок книги — "Городские легенды и страхи в СССР", и он в большей степени отражает ее суть. Авторы, действительно, разбирают городские легенды — тот вид фольклора, который долго не признавался исследователями (особенно — отечественными) — ну как же, ведь "народное творчество" бывает только у каких-нибудь отсталых народов севера или Африки, это бабушки по деревням сказки рассказывают. А те безумные байки, которые можно услышать от совершенно обычных людей в очереди в городской поликлинике в столице — это что? Вот они и есть, городские легенды. Передаваемые зачастую в формате "я не знаю точно, но люди говорили" — а дальше — все что угодно. Например, что американские джинсы (которые проникали в СССР, понятно, нелегально и были предметом априори вражеским) задажены сифилисом. Или что маньяки нападают на людей в красном. Или детские страшилки про "черную машину". Авторы разбирают довольно много примеров, основанных на свидетельствах (в том числе — частных письмах и дневниках) советских людей. Какие-то мне лично совсем неизвестны (понятно, все истории, связанные с советской классической атрибутикой — я это время уже не застала), а вот о том, что некие сюжеты существуют, могу засвидетельствовать на личном опыте. Мой отец, к примеру, чтобы отучить меня в детстве пить газировку "из горла", утверждал, что все горлышки пластиковых бутылок "облизывают грязные негры, больные сифилисом" (представьте, как производители заморочились!) И тут же авторы разбирают пачку легенд на тему "зараженности" бытовых иностранных предметов, от джинсов до кока-колы, причем не чем-нибудь, а преимущественно сифилисом — потому что это не просто неприятная болезнь, но еще и постыдная, что делает идею еще отвратительнее.

Но сбор пачки таких расхожих сюжетов — только начало исследования, самое интересное происходит дальше, когда авторы начинают анализировать, *почему* зародилась та или иная легенда, как она развивалась и трансформировалась. К примеру, про "зараженные иностранные вещи" — идея происходит из активной советской пропаганды накануне Олимпиады, что "ничего у иностранцев брать нельзя", которая "на местах" приобретала уж совсем дикие объяснения и дальше пошла в народ. Не то чтобы были случаи, но мало ли — а бедных деток надо защищать, вдруг им интурист и правда жвачку с иголками подсунет.

Этот анализ легенд позволяет связать две очень далекие вещи: масштабные события в истории страны, такие как большой сталинский террор или Олимпиаду-80, и диковатые сплетни и слухи, которые рассказывают на кухнях. Причем в какой-то части эти "народные идеи", действительно, пыталось навязать государство, но они быстро выходили из-под контроля, и иногда государство не знало, как их потом остановить. Например, после "Дела врачей" народ начал массово отказываться прибегать к врачебной помощи (в частности — врачей-евреев, но в основном — любых врачей вообще), потому что "злодеи залечат". (Уж не знаю, отголоски это той истории или обычное упрямство, но я со своими родителями регулярно сражаюсь на тему "болеешь — иди к врачу").

Я могла бы еще долго разливаться на тему, насколько интересна эта книга, но вместо этого рекомендую ее просто всем прочитать. Еще, конечно, было бы очень интересно увидеть такой анализ применительно не к советским, а современным легендам, но, наверное, такой материал должен "отлежаться", да и вычленить настоящие расхожие сюжеты от однодневок в эпоху интернета, наверное, сложнее.

Не сразу меня осенило, что "Симплициссимус" — это тот же Швейк, только 17 века. И герой, и стилистика, и антураж — все сходится. Швейк подвизался на Первой мировой войне, а Симплициссимус большую часть своей карьеры — на Тридцатилетней. И тот, и другой — одновременно простодушны и пронырливы, а оба склонны к юмору и шуточкам над ближними своими, и повествуют о происходящем вокруг треше так, что читателю смешно, хотя, если вдуматься, то должно быть страшно.

"Симплициссимус" представляет собой образвцово-показательный плутовской роман, в котором героя, юного (а потом уже и не очень) простофилю кидает из одного злоключения в другое, но он каким-то чудом каждый раз умудряется выйти сухим из воды. Симплициссимуса поносило по всей Европе, в частности, на войне он успел повоевать и за имперских, и за шведских, и прибиться к разбойникам, и заделаться святым отшельником. Под конец, когда автора уже совсем понесло и он решил исчерпать все, что только можно сделать в этом жанре, он отправляет героя сначала в подводное царство, а затем — в Москву (очевидно, Москва по степени безумия круче).

По ходу действия Симплициссимус испытывает все радости и горести, которые обычно выпадают людям, заводит друзей, убивает врагов, женится (один раз по недосмотру, а второй — по глупости), богатеет, нищает, и все это не один раз. Автор развлекает читателя, как может, так что спокойной жизни его герою не достается, и чуть только все наладится — обязательно какое-нибудь несчастливое совпадение все испортит, так что герой опять остается у разбитого корыта и вынужден идти искать дальнейших приключений. Европейские обстоятельства того времени этому весьма способствуют, конечно.

Отдельного упоминания заслуживает язык, одновременно забавный и очень вычурный. Несмотря на то, что текст исключительно развлекательный, из-за этого языкового буйства довольно быстро от него устаешь, так что это не та вещь, которую можно, увлекшись, прочитать за один присест (это как съесть пачку сахара). Перевод Александра Морозова просто отличный, и страшно подумать, какой это огромный переводческий труд, учитывая всю сложность и синтаксиса, и словечек героя, и смену стилей, и многословие.

"Симплициссимус", как и "Дон Кихот", снискал огромную популярность читателей и породил множество последователей и подражателей, вроде бы до сих пор продолжаются споры об авторстве тех или иных частей. Подозреваю, что современные автору читатели не так, как я, были неприятно удивлены жестокостью отдельных моментов или многочисленностью шуток на тему телесного низа — для них упоминания о пытках, которым солдаты-мародеры подвергали мирное население, действительно могли быть предметом шутки, видимо. С другой стороны, это вполне себе примета эпохи, и, смотря на нее через призму современности, нужно делать на это скидку.

Еще мне показалось, что после 5 части, в 6 и продолжениях, слишком сильно сбивается общая стройность, текст теряет в темпе и начинает пробуквовывать, то возвращаясь назад по хронологии, то чрезмерно углубляясь в многостраничное морализаторство. То, что продолжение пришито к стройному и законченному произведению в 5 частях на живую нитку, видно невооруженным глазом. И по мне, если бы автор остановится на Германии и окончании войны, это было бы более изящно и гармонично. Истории же про подводное царство и про необитаемый остров (а также про Москву, про которую автору явно нечего особо сказать) забавны сами по себе, но в общем контексте свидетельствуют скорее об отсутствии у автора чувства меры (хотя у кого оно есть).

Я не фанат плутовских романов как таковых, но, по моим ощущениям, они составляют изрядную часть мировой классики (и хорошо, а то что там кроме них — эпос и всякие каменно-серьезные вещи), и "Симплициссимус" к ней тоже, конечно, относится. В плане общего образования это был интересный опыт, местами забавный, местами утомительный, так что я ощущаю это как achievement.

Мемуары Клари и Виллардуэна забавно именно сравнивать. В изложении Виллардуэна события видны куда четче, конечно, соблюдается и хронология, и "масштаб", понятна логика и сложность происходящего (чего временами недостает Клари) — но в то же время оно значительно более сухое и не доставляет такого обилия гэгов (это не значит, что не доставляет вообще, конечно). Очевидно, что Виллардуэн при сочинении мемуаров пользовался не только собственной памятью, но, видимо, и заметками, и копиями документов (комментаторы говорит, что некоторые соглашения он пересказывает близко к тексту). Его мемуары будут полезнее для того, кто хочет действительно разобраться в хитросплетениях интриг при византийском дворе после того, как туда нагрянула толпа крестоносцев.

Другая отличительная черта Виллардуэна — это скрытая апологетика крестоносцев. Ведь по сути как вышло, собирались на благое дело, отвоевывать Гроб Господень у неверных, а сами — чисто случайно! — поперлись разграбили христианское королевство. А до этого — христианский Задар, это вообще по сути как наемные бандиты, потому что им Венеция обещала долги простить. Клари на эту тему удивляется, но не слишком. А вот Виллардуэн, который вполне понимает, что там к чему и мог бы давать моральные оценки, не дает их, более того, честит предателями тех, кто из Константинополя все-таки уплыл в Каир (он же Вавилон). Что и понятно — он был одним из руководителей всего этого предприятия, и многое вложил в то, чтобы оно в итоге состоялось именно в таком виде.

Самая интересная для меня часть в тексте Виллардуэна — продолжение истории начиная где-то с 1205 года. Клари уже об этом не пишет, а новоявленая Латинская империя продолжала вести активные войны сначала против греков, которые то там, то тут восставали, а потом — против болгарского правителя Ивана Калояна, которые по зову тех же греков приперся с огромным войском, а то время как ресурсы крестоносцев были очень ограничены. И эти бесконечные большие и малые сражения, в целом складывающиеся в кампанию по истощению крестоносцев, продолжаются вплоть до конца текста Виллардуэна 1207. Почему он закончил именно там — бог весть. Но с таким количеством войн и политических проблем вообще удивительно, что крестоносцы сумели продержаться в Византии еще 50 лет, а не были все перебиты в ближайшее время — хотя, конечно, сильно ассимилировались в итоге.

Тон Виллардуэна значительно более сдержан, чем у Клари, хотя его стилю тоже не откажешь в цветистости — но у него это происходит из наличия образования и знакомства с куртуазной литературой, а не из отсутствия, как у Клари. Чего нет у Виллардуэна — так это восторженности и преувеличений, исключительно факты, четко и по делу.

сабж

Я прочитала много романов Кутзее, но этот будет последним: мне надоело. Кажется, я раскусила эту стандартную схему, которая следует у него из текста в текст: берем человека среднего возраста, скорее ближе к пожилому, из самого что ни на есть среднего класса, мелкая буржуазия, в общем, с уклоном в интеллигенцию. И устраиваем ему череду неудач разного размера и степени постыдности. И к концу текста наш относительно благополучный мелкобуржуа скатывается уже практически в скотское существование, сам того не осознавая. Как же так получилось? А как получалось до этого, вот вопрос? Что, у них в жизни до всегда было медом намазано, и они могли жить по накатанной, не переживая никакие провалы и неудачи? Почему эти люди не сопротивляются, вот что меня волнует. В этом нет ничего от сознательного христианского смирения, ничего от "подставь другую щеку" — только какая-то скотская покорность и такое же скотское упрямство в отдельных вещах. Больше всего меня раздражает у этих героев полное отсутствие рефлексии на тему своего состояния: им почему-то не приходит мысль "какой ужас, что я делаю/позволяю с собой делать! надо срочно подрыгать лапами и выбраться из этого кувшина с молоком!" Нет, они так и тонут, унося с собой свои мелкобуржуазные воспоминания о никому не нужных книгах, которые они задумали написать, но не написали, и женщинах, с которыми они спали и которые их давно забыли.

А вот череда романов с ровно такими героями: "В ожидании варваров", "Жизнь и время Михаэля К.", "Железный век" — и "Бесчестье" как апофеоз этой схемы. Если в других романах помимо нее есть что-то еще, то в "Бесчестье" — больше ничего.

Герой, пожилой университетский преподаватель никому не нужного предмета (ему самому — тоже) совращает студентку и в результате скандала лишается работы. Так начинается его падение. Увы, посочувствовать ему не получается, потому что личность героя вызывает в лучшем случае раздражение: мало того, что человек закопал себя своими руками — его дело. Но он не думает об окружающих ни секунды, даже не пытается понять их чувства или смысл их поступков. И поэтому вполне естественные действия окружающих (вроде того, что совращенная студентка написала на него жалобу) вызывают у него такое удивление. Откровенно говоря, такого уровня проблемы с социализацией и такое полное отсутствие эмпатии наводят на мысль о каком-то психическом отклонении. И все это — в сочетании с какой-то невероятной степенью уверенности в себе; мы видим происходящее глазами героя, но вот что странно: в его внутреннем диалоге он ни разу не задумывается о том, что чувствуют (и чувствуют ли что-либо) другие люди к нему и какой эффект он производит своими поступками. К примеру, уже после всей этой шумной истории со студенткой он раздумывает совершенно спокойно, а не возродятся ли между ними былые чувства. В то время как читателю и из текста, и из всего сделанного ей, совершенно понятно, что со стороны девочки там не было никаких чувств, а был чистейший харрасмент — но нет, что она на самом деле испытывает, его не интересует ни секунды. Равно как и что на самом деле испытывает его дочь, решившая остаться жить на своей земле даже после разбойного нападения, а также что на самом деле испытывают все его случайные женщины. Может, героя и постигло кармическое воздаяние за толстокожесть и твердолобость, да только он в конце книги остался таким же эгоцентрическим кретином, каким был в начале. Дело тут не в бесчестье, и нет его вовсе, а в бесчувственности, безответственности, безынициативности и, в конечном счете, в бессердечии. Возможно, но начала действия герою просто везло, а в книге мы видим, как мир в лице всех остальных людей начал относиться к герою ровно так же, как и тот относится к миру — равнодушно.

У меня очень неоднозначное впечатление; в целом я люблю трагедии Шекспира за то, что они при своей своей растиражированности и "попсовости" действительно задевают за живое — но вот в "Лире" на меня произвело эмоциональное впечатление только несчастье Глостеров, а отнюдь не самого Лира. В целом понятно, за что так пострадал Глостер-отец — ведь он сначала предал собственного сына, поверив наветам его сводного брата и не дав тому шанса оправдаться. Глостер-сын пострадал за собственную наивность и глупость, известно, в большой семье клювом не щелкай. Зато из него вышел отличный бродяга, который своими речами, на мой взгляд, украсил пьесу даже больше, чем шут Лира.

А вот сам Лир — взбалмошный и неприятный старик; если ты считаешь, что можешь так распоряжаться судьбами других людей, ломая им жизни из-за нескольких невинных слов (я имею в виду начальный эпизод с изгнанием Корделии) — то почему же так удивляешься, когда другие люди начинают платить тебе тем же? Неудивительно, что две старших дочери, которые, очевидно, были не то чтобы поумнее, а более опытными в жизни, и не верили ни капли в любовь и добрые намерения Лира, а просто сыграли с ним в эту игру, формально выполнив свои роли. Вопрос, было ли это предательством или расчетом? Сдается мне, первое предательство в этой пьесе совершил сам Лир, ну а дальше, как водится, расплачивался за него; и первый поступок по расчету — тоже, думаю, его. Зачем разделять королевство между наследницами и передавать им всю власть, да еще и специально оговаривая совершенно конкретные условия своего содержания? В нашей правовой системе это называется пожизненной рентой, и такие договоры обычно заключают с государством: ты им — квартиру, оно тебе — содержание до конца жизни. Он пытался заключить со своими дочерьми такую же сделку, и с его стороны в этом была не любовь, а расчет — малоудивительно, что они показали буквально то же самое. На мой взгля, Лир вполне стоит своих старших дочерей, и если он всегда был таким и всегда их так воспитывал, то чего он ждал? Преданность младшей дочери, как и преданность Глостера, тем похвальнее, чем меньше причин имеет под собой.

Вереница трупов в конце слегка удивила даже меня; понятно, что это Шекспир, но некоторых он положил как-то совсем уж походя и не особо утруждаясь обоснованием — тех же старших дочерей, например.

Читать в оригинале, как выяснилось, вполне можно, хотя, конечно, очень помогали английские комментарии — без них было бы в некоторых местах совсем ничего не понятно даже со словарем. С другой стороны, довольно много мест, где комментарий сообщает, что исследователь А читает это так-то, а исследователь Б так-то, а что там на самом деле имел в виду Шекспир — бог весть. Я не пользовалась словарем не из самоуверенности, а потому, что читаю в основном в метро в час пик, и это просто физически невозможно, хотя он бы не помешал. По части стихов и самыми интересными, и самыми темными были речи шута и Эдгара в образе бродяги.