Александр Беляев (1884–1942), русский и советский писатель-фантаст,

в научно-фантастическом романе Человек-амфибия (1927), впервые опу-

бликованном в научно-популярном страноведческом журнале „Вокруг све-

та” в 1928 году (№ 1–6, 11–13), превращает подводный мир океана в про-

странство научного эксперимента, в котором усилиями энтузиаста-ученого

осуществляется биомедицинское совершенствование человека. В романе,

действие которого происходит в вымышленной Аргентине, врач Сальва-

тор, экспериментирующий с людьми и животными, предстает всесильным

156

Любовь Бугаева

божеством, спасителем, на что прозрачно намекает его имя. Считается, что

Сальватор „держит в своих пальцах жизнь и смерть” и творит чудеса: „хро-

мым он делает новые ноги, живые ноги, слепым дает зоркие, как у орла,

глаза и даже воскрешает мертвых” 1 .

Место уникальных экспериментов — спускающиеся со скалы к морю

обширные владения Сальватора, организованные по принципу кругов ада

в Божественной комедии Данте: земельный участок с виллой, огороженный

каменной стеной, в свою очередь разделенный внутренними стенами на

несколько частей, каждая из которых соотносима с одной из сторон иссле-

довательской деятельности Сальватора. На вершине скалы — лаборатория

Сальватора, где собраны „строительные блоки”, необходимые для акта тво-

рения:

Там в стеклянных банках, наполненных какими-то растворами, пульсиро-

вали разные органы. Отрезанные руки и ноги продолжали жить. И когда эти

живые, отделенные от тела части начинали болеть, то Сальватор лечил их, вос-

станавливая угасавшую жизнь [с. 46–47].

За неким подобием дворика уровнем ниже находился первый сад, где

жили странные животные: шестиногая ящерица, змеи с двумя головами и с

двумя лапами, поросенок с одним глазом, „сиамские близнецы” — крысы

и овцы, собака-обезьяна, воробей-попугай, „собаки с кошачьими головами,

гуси с петушиными головами, рогатые кабаны, страусы-нанду с клювами

орлов, бараны с телом пумы”, змеи с рыбьими головами и жабрами, рыбы

с лягушечьими лапами, жабы с телом ящерицы [с. 44–45] и т. п. Во втором —

нижнем — саду, отделенном от первого сада стеной, резвились дети, паци-

енты Сальватора, и говорящие обезьяны, бесхвостые и „без клочка шерсти

на теле” [с. 48]. Тайная дверь в последней стене вела в сад с бассейном, рас-

положенным в небольшой котловине, а через бассейн с обезьяной-амфиби-

ей открывался еще один проход вниз — в подземную пещеру со стеклянной

стеной, за которой находился „огромный аквариум — вернее, стеклянный

дом на дне моря” [с. 56], где и обитал Ихтиандр, человек-амфибия, спасен-

ный от смерти Сальватором, который пересадил умирающему мальчику

жабры молодой акулы. Таким образом, вершина творения доктора — Их-

тиандр — находится в последнем, самом нижнем круге пространства.

Описание лаборатории Сальватора и его занятий выглядит упражне-

нием в описании межвидовой пересадки органов, ошибочно определяемой

1 А. Р. Беляев, Человек-амфибия, [в:] его же, Собрание сочинений в восьми томах, т. 3,

Москва 1963, с. 33. Далее цитаты из романа Человек-амфибия приводятся по этому изданию

с указанием страницы в скобках.

157 ПОДВОДНЫЙ МИР СОВЕТСКОЙ УТОПИИ…

писателем как вивисекция. Впрочем, очевидно, что Беляев, рассуждающий

о создании симбиотического организма, более совершенного, чем каждая из

его составляющих, достаточно хорошо знаком с экспериментами молодой

советской науки, занятой в 1920-е годы вопросами межвидового скрещива-

ния и межвидовой трансплантации органов и омоложения человеческого

организма 2 . Герой романа Беляева, обвиненный в незаконной медицинской

практике, упоминает о проводимых в это время биомедицинских экспери-

ментах и утверждает, что его опыты вполне закономерны:

Особенно меня увлекла проблема обмена и пересадки тканей между далеко

стоящими животными: например, между рыбами и млекопитающими, и нао-

борот. И здесь мне удалось достичь того, что ученые считают вообще немысли-

мым. Что же тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать

рядовые хирурги [с. 179–180].

Сальватор — ученый, предпочитающий опытный путь познания, кото-

рый сводится к

[…] чрезвычайно дерзким по замыслу и блестящим по выполнению опера-

циям: к пересадке тканей и целых органов, сшиванию двух животных, к пре-

вращению двудышащих в однодышащих и обратно, превращению самок в сам-

цов, к новым методам омоложения [с. 173].

Цель его экспериментов — раскрытие механизмов, позволяющих управ-

лять эволюцией человека и совершенствовать человека в физиологическом

плане. Обвиненный в посягательстве на авторитет бога-творца („Неужели

творец создал людей несовершенно? Неужели нужно какое-то вмешатель-

ство профессора Сальватора, чтобы придать человеческому телу совершен-

ный вид?” [с. 169]), Сальватор привлекает в союзники Дарвина, парируя

предъявленное обвинение предположением о существовании альтернатив-

ной модели эволюции:

Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют на стороне

обвинения господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых —

вместе со мной Чарлз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огор-

чу еще раз некоторых сидящих в этом зале своими словами, но я продолжаю

утверждать, что организм животных и даже человека не совершенен и требует

исправления. […] Получив в процессе эволюционного развития большие преи-

мущества по сравнению со своими животными предками, человек вместе с тем

потерял многое из того, что имел на низших стадиях животного развития. Так,

2 См.: N. Krementsov, Revolutionary Experiments: The Quest for Immortality in Bolshevik Sci-

ence and Fiction, Oxford 2013.

158

Любовь Бугаева

жизнь в воде дала бы человеку огромные преимущества. Почему бы не вернуть

человеку эту возможность? [с. 178]

Следует заметить, что в первые десятилетия ХХ века эволюционных

теорий человека и общества, актуальных для культурно-художественных

интерпретаций, в том числе в российской и советской научно-фантасти-

ческой литературе, собственно говоря, четыре: в первую очередь, теория

эволюционного развития человека Дарвина (Charles Darwin, The Descent of

Man, and Selection in Relation to Sex, 1871), социал-дарвинизм (Герберт Спен-

сер, Фрэнсис Гальтон), творческая эволюция (Жан Батист Ламарк), этиче-

ская эволюция (Томас Гексли), кооперативная эволюция (Петр Кропоткин).

Если в основе биологической социологии Спенсера лежало сравнение об-

щества с живым организмом (Herbert Spencer, Social Statics, or the Conditions

Essential to Human Happiness Specified, and the First of them Developed, 1851),

то творческая эволюция по Ламарку — это совершенствование организма

в результате „упражнения органов”, то есть реакции организма на внеш-

ние раздражители (Jean-Baptiste Lamarck, Philosophie Zoologique, 1809). По

Гексли, в борьбе людей за существование имеет место не конкурирование

видов, а „этический процесс”, конечным этапом которого является выжи-

вание более достойных с точки зрения этики (Thomas H. Huxley, Evolution

and Ethics and Other Essays, 1825). Кооперативная революция Кропоткина —

кооперация людей в „этическом процессе”, так называемой „Взаимной По-

мощи” (Петр Кропоткин, Взаимная помощь как фактор эволюции, 1902).

В Человеке-амфибии Беляев ориентируется в основном на Дарвина

и создает модель эволюции человека как движения вперед, но с оглядкой

назад: для дальнейшего развития человека оказывается необходимым со-

здание и совершенствования физиологических характеристик, утраченных

им в ходе эволюционного процесса, что даст возможность изменить антро-

погенез, вернуть человека в водную среду. При этом он во многом опирает-

ся на фантастический антиутопический роман Герберта Дж. Уэллса Остров

доктора Моро (The Island of Doctor Moreau, 1896), также проигрывающий

темы трансплантации органов и вивисекции для „улучшения” человека.

Сводя различие между человеком и животным исключительно к физиоло-

гии, доктор Моро экспериментирует с возможностями бога-создателя; его

задача — изменить „формы мозга”, то есть улучшить умственное развитие.

В романе, что не удивительно, если учитывать отрицательное отношение

Уэллса к вивисекции, эксперимент не удался, и зверолюди после убийства

доктора стремительно регрессируют. Эксперимент Сальватора по созда-

нию совершенного человека также провалился — подводное общество так

159 ПОДВОДНЫЙ МИР СОВЕТСКОЙ УТОПИИ…

и не было создано, хотя и по иным причинам. В некотором смысле Сальва-

тор — светлая составляющая доктора Моро; сад во владениях Сальватора

связывается не только с кругами ада, но несет в себе целый ряд ассоциаций

с райским садом с Сальватором в роли бога-творца.

Человек-амфибия — это роман о создании нового человека и одновре-

менно подводная утопия, исследующая возможность переселения челове-

чества на дно океана. Создание подводного общества возможно в случае

усовершенствования человеческого тела. Примечательно, что тема соци-

альной несправедливости, хотя и присутствует в романе 3 , но не связывается

с революционной активностью. Отсутствие революционной темы в романе

Беляева тем более ощутимо, что в одноименном фильме Человек-амфибия

(1961, Ленфильм, реж. Владимир Чеботарёв, Геннадий Казанский), проиг-

норировавшем обсуждение эволюции человека и общества, тема классовой

борьбы находится в центре экспериментов Сальватора. В романе Беляева

Ольсен, друг Гуттиэре — девушки, которую полюбит Ихтиандр, работает

на пуговичной фабрике приемщиком раковин и планирует, продав жем-

чужное ожерелье Гуттиэре, уехать с ней в США, чтобы спасти ее от свадь-

бы с нелюбимым человеком, за которого ее сватает отец. В фильме Ольсен

(Владлен Давыдов) преследует совсем иные цели. Он журналист, издатель

социалистической газеты, которую Гуттиэре (Анастасия Вертинская) хочет

поддержать и спасти от закрытия. Сальватор (Николай Симонов) в кино-

версии Человека-амфибии не имеет амбициозных планов своего литератур-

ного прототипа по изменению эволюционного процесса и направлению его

в другую сторону. Его цель — исключительно построение подводного мира,

свободного от социального неравенства и эксплуатации, некой Земли обе-

тованной, куда можно будет переселить бедняков после трансплантации

жабр. Против идеи построения подводной утопии выступает социалист

Ольсен, считающий, что и на дне океана восстановление классовой систе-

мы общества и социального неравенства неизбежно, если не произойдет

революционного преобразования системы общественных отношений и не

будет уничтожено деление людей на эксплуататоров и эксплуатируемых 4 .

3 Морской Дьявол, как называют Ихтиандра местные индейцы, помогает бедным рыба-

кам, раздает им деньги и рыбу, удивляется, зачем ловить больше рыбы, чем можно съесть.

Он не знаком ни с денежной системой, ни с товарными отношениями и не понимает эконо-

мических законов, действующих в обществе.

4 Интересно, что в недавней телевизионной версии Человека-амфибии (2004, реж. Алек-

сандр Атанесян) отсутствуют и тема моделирования эволюции человека, и тема социальной

несправедливости, требующей революционного преобразования. Превращение Ихтиандра

в амфибию связано с недостаточным уровнем развития медицины, что не позволило спасти

160

Любовь Бугаева

Советская реальность конца 1920-х–начала 1930-х годов требовала но-

вого подхода к возможностям, открывавшимся в глубинах океана. Океан,

как и Арктика, представлялся огромным „белым пятном”, нуждающимся

в изучении. На суде Сальватор говорит о богатстве морских глубин:

Больше семи десятых земной поверхности составляет пространство водной

пустыни. Но эта пустыня с ее неистощимыми запасами пищи и промышленно-

го сырья могла бы вместить миллионы, миллиарды человек. […] люди могли

бы расположиться по нескольким подводным этажам. Миллиарды людей без

тесноты и давки могли бы разместиться в океане.

А его мощность! […] Практически беспредельный запас энергии. Как он ис-

пользуется сухопутным человечеством? Почти никак.

А мощность морских течений! […] А мощность волн и приливов! […] Как

человечество использует эти силы? Почти никак. […]

Как же мы используем беспредельные богатства океанов? Ловим рыбу —

я бы сказал, снимаем улов только с самой верхней пленки океана, оставляя

совершенно неиспользованными глубины. Собираем губки, кораллы, жемчуг,

водоросли — и только.

[…] если бы человек без скафандра, без кислородных приборов мог жить

и работать под водой. Сколько сокровищ открыл бы он! [с. 182–183]

Практическая реализация мечтаний Сальватора в советской стране, но

без хирургического вмешательства в физиологию человека, стала темой на-

писанного через три года романа Беляева Подводные земледельцы („Вокруг

света” 1930, № 9–23). В Подводных земледельцах писатель создает модель

подводного мира, но не как убежища от несправедливостей общества на по-

верхности земли, а как места, которое необходимо заселять и использовать

в хозяйственных целях. Небольшая группа энтузиастов — агроном, инже-

нер-электрик, профессор, комсомолец-активист, старый охотник с женой,

кореянка-повар и аспирантка из Москвы — поселяются в подводном доме

и создают подводную ферму. Культивируя водоросли на подводных полях,

„подводные земледельцы” ставят задачей, переняв японский метод пище-

вой переработки водорослей, решить проблему нехватки продовольствия

в советской России. Как замечает агроном Волков, если „самим взяться за

разведение морской капусты, как это японцы делают”, то можно „удесяте-

рить сбор и сбыт капусты” 5 . Подводное хозяйство становится возможным

благодаря нескольким техническим новшествам: созданному инженером

его от смерти без пересадки жабр, и все усилия Сальватора направлены на то, чтобы вернуть

Ихтиандра в исходное — человеческое — состояние.

5 А. Р. Беляев, Подводные земледельцы, [в:] его же, Собрание сочинений в восьми томах,

т. 3, Москва 1963, с. 232–233.

161 ПОДВОДНЫЙ МИР СОВЕТСКОЙ УТОПИИ…

Гузиком мини-аккумулятору для получения кислорода непосредственно из

морской воды, что позволило водолазам оставаться под водой длительное

время, и „умной” конструкции подводного жилища, в котором можно за-

ниматься исследованиями, спать, готовить вкусную еду и т. д. „Подводные

земледельцы” выращивают водоросли, изучают морских обитателей, ис-

следуют возможности жизни под водой (экспериментируют с различными

способами передвижения в воде, наблюдают за поведением перемещенной

в подводный дом собаки и т. п.), борются с кознями японских шпионов

и мечтают о „подводной” жизни человека в будущем: „Мы выстроим на дне

настоящие города. Проведем дороги. Наставим электрических фонарей.

И по этой подводной дороге будем ездить на подводных автомобилях к под-

водным знакомым!” 6 . В их мечтах дно океана покрывается не только под-

водными домами, но огромными подводными городами, жизнь в которых

становится возможной для человека не в силу его превращения в челове-

ка-амфибию, но благодаря техническим изобретениям, которые без вмеша-

тельства в строение тела, позволяют человеку длительное время находиться

под водой и перемещаться в воде со скоростью акулы:

Мы сможем строить подводные жилища, снабженные всем необходимым.

И кто знает, быть может, через много-много веков, когда население земли уве-

личится и на суше станет слишком тесно, часть людей уйдет на постоянное

жительство под воду. Здесь имеется еще огромная неиспользованная площадь.

[…] Представьте себе подводные города, залитые электрическим светом, под-

водные автомобили, велосипеды, трамваи, поезда, своеобразные подводные

дирижабли, телеграфы, телефоны, подводные сады и парки с лужайками для

детей, с кучками песку, с прирученными вместо собачек рыбами. Разве это не

заманчивая перспектива? Гидрополис — только первая ласточка 7 .

Впрочем, несмотря на отказ Беляева в Подводных земледельцах от идеи

физиологического совершенствования человека и направленной эволюции,

в романе все же просвечивают идеи кооперативной эволюции Кропоткина.

1960-е годы, когда на экраны советских кинотеатров вышел фильм Чело-

век-амфибия, — время, романтизирующее первопроходцев и исследователей

неизведанных территорий. Тайга, горы, океан, Крайний Север представля-

лись территорией свободы и романтики в сравнении с несвободным, пол-

ным ограничений и запретов и гораздо менее романтичным городским про-

странством. Океан перестал восприниматься как опасное и таинственное

место, в котором у человека есть две возможности — или бороться за вы-

6 Там же, с. 234.

7 Там же, с. 320.

162

Любовь Бугаева

живание, или покорить стихию океана. По сравнению с 1930-ми годами, для

которых характерно противопоставление человека и природы, 1960-е годы

отличает сотрудничество человека с природой, которую не нужно покорять,

но с которой нужно творчески взаимодействовать. Роман Александра Бе-

ляева Человек-амфибия, поднимающий вопросы освоения и использования

морских богатств, и роман Подводные земледельцы, затрагивающий тему

подводного строительства, оказываются в фокусе внимания романтиков

шестидесятых, стремящихся к творческому преобразованию действитель-

ности. В 1966 году на территории СССР начался продолжавшийся восемь

лет период уникальных подводных экспериментов, которые проводили эн-

тузиасты, вдохновленные произведениями Александра Беляева.

Советские исследователи океана, впрочем, были не единственными

и далеко не первыми в области экспериментов по подводному проживанию.

Длительное нахождение под водой стало возможным благодаря созданному

Робертом Дэвисом еще в 1910 году кислородному ребризеру, известному

как Спасательный аппарат Дэвиса. В США в 1960-е годы исследованию

морских глубин уделялось большое внимание, и в Атлантическом и Тихом

океанах появилось несколько подводных лабораторий (SEALABs). Глава

первой американской подводной лаборатории Джорж Ф. Бонд утверждал,

что в обозримом будущем люди смогут жить и трудиться на глубине 700 ме-

тров и глубже. Французский исследователь Мирового океана Жак-Ив Кусто

в это же время разработал и провел в рамках проекта „Преконтинент-1” се-

рию экспериментов по подводному проживанию, в том числе в знаменитом

„Диогене”, первом подводном доме, установленном на глубине 10 метров,

где два акванавта прожили семь дней. Вдохновленные проектом подводно-

го дома Кусто и идеей подводного хозяйства в романе Беляева Подводные

земледельцы, историей человека-амфибии, энтузиасты, члены любитель-

ского клуба „Ихтиандр” в Донецке, в марте 1966 года во время обсуждения

планов на собрании членов клуба приняли решение создать первый в СССР

подводный дом:

Итак, анкетные данные. Имя — „Ихтиандр”. Родители — Александр Беляев

и Жак-Ив Кусто. Дата рождения — 30 марта 1966 года. Место рождения — Укра-

ина, Донецк. Состав семьи — 100 аквалангистов в возрасте от 18 до 50 лет. Обра-

зование — техническое и медицинское 8 .

Первый эксперимент по подводному проживанию был проведен летом

1966 года в Крыму около мыса Тарханкут. Каждому подводному археологу

8 А. А. Чернов, Гомо акватикус, Москва 1970.

163 ПОДВОДНЫЙ МИР СОВЕТСКОЙ УТОПИИ…

знакомо описание легендарного первого советского гидрополиса, состоя-

щего из одной маленькой комнаты с окнами-иллюминаторами, двухэтаж-

ной деревянной кроватью и столом с приборами и телефоном. В исследо-

вательском плане реальных обитателей подводных домов, вдохновленных

фантастикой Беляева, как и „подводных земледельцев”, интересует человек,

длительное время живущий под водой, а также поведение в доме под во-

дой животных (собак, кроликов), реакция морских животных и рыб на но-

вых поселенцев и т. п. За „Ихтиандром-66” последовали другие подводные

поселения: „Ихтиандры 67” и „68”, „Садко”, „Спрут”, „Черноморец” и т. д.,

строительство которых продолжалось до 1974 года. Советским экспери-

ментаторам, большинство из которых были энтузиастами-любителями,

работающими на добровольных началах, часто без институциональной

поддержки, удалось реализовать некоторые идеи подводных утопий Беля-

ева, в первую очередь — доказать возможность жизни и работы в подвод-

ном доме. Эксперименты водолазов-любителей, хотя далеко не идеальные,

были нацелены на доместикацию подводного пространства, превращение

его в „свое” пространство.

Эволюционные фантазии Беляева и идеи совершенствования человека

в физиологическом плане, в частности при помощи трансплантации вну-

тренних органов, не были созвучны романтике неосвоенных пространств,

характерной для периода 1960-х годов. Идеи же кооперации человека

и природы, которые Беляев развивает в Подводных земледельцах, напротив,

оказались близки энтузиастам шестидесятых. Таким образом, в Советском

Союзе 1960-х годов океан стал местом реализации творческих фантазий,

направленных на сотрудничество с подводным миром.

Человек-амфибия — единственное произведение Беляева, которое писа-

тель, по его утверждению, хотел бы продолжить и которое было продолжено

в киноверсиях романа и литературных попытках сиквела 9 , а также в смелых

экспериментах энтузиастов-романтиков 1960-х годов и в опытах с дельфи-

нами 10 . Возможно, продолжение еще следует. Эксперименты по биомодели-

рованию человека при помощи вивисекции, как представляется, утратили

свою новизну, ушла в прошлое и социальная проблематика, характерная

для советской научной фантастики периода 1960-х годов. В фокус внима-

9 В частности, не отличающийся литературным мастерством роман: Александр Климай,

Ихтиандр, Курган 1993.

10 В романе Человек-амфибия у Ихтиандра есть друг и помощник — дельфин Лидинг.

В 1965 г. на Черном море был создан научно-исследовательский центр, просуществовавший

до начала 1990-х гг., в задачи которого входило изучение военного использование морских

млекопитающих.

164

Любовь Бугаева

ния сегодня переместилась генетическая инженерия в эпоху становления

новой евгеники, то есть очередной попытки улучшить генетику человека

и тем самым ускорить эволюционный процесс, что заставляет современных

писателей и кинематографистов обращаться к научным и художественным

экспериментам по созданию „нового человека”, имевшим место в в первые

десятилетия ХХ века.

Коллективная монография под ред. А. Пашкевич и Э. Тышковской-Каспшак

Вроцлав–Санкт-Петербург–Краков 2018

Любовь Бугаева

Санкт-Петербургский государственный университет

ПОДВОДНЫЙ МИР СОВЕТСКОЙ УТОПИИ:

АЛЕКСАНДР БЕЛЯЕВ

От автора. У меня есть друг, профессор Иван Иванович Небывалов. Он человек ученый, изобретатель и путешественник. Где только не бывал, чего только не видел! Он первый путешествовал на ракете по вселенной. Про него даже песню сложили: "Всю-то я вселенную проехал".

Он очень интересно рассказывает о своих путешествиях и приключениях. Одна беда -- Иван Иванович любит подшутить над своими слушателями. Уж такой у него ум насмешливый. И он так перемешивает быль с небылицей, что иногда трудно бывает и разобрать, где кончается правда и начинается выдумка.

Я как-то сказал ему:

-- Иван Иванович, зачем вы это делаете?

А он отвечает, что таким манером испытывает своих слушателей. Мол, кто умен и имеет научные знания, сам разберет, где ложь, где правда.

Я записал несколько его рассказов. Попробуйте-ка, ребята, и вы разобраться в них.

1. Скользкий мир.

Одеяло, подушка, простыня упали на пол вместе со мною и начали скользить по немного наклонному полу к стене вместе с ночной тумбочкой, стулом и столом.

Неприятное пробуждение. В комнате был полный и необычайный беспорядок. Картины, висевшие на стене, теперь валялись на полу, в том же углу, где лежал и я, окруженный мебелью и книгами, папками, соскользнувшими с письменного стола. Я притронулся пальцем ко лбу, не горячий ли он. Быть может, у меня лихорадка и я брежу. Лоб был холодный, но скользкий, как кожа угря, только что вытянутого из воды. Я попытался подняться, и тотчас же упал, поскользнувшись. Протянул руку к башмакам, и ухватил их за концы шнурков. Шнурки тотчас выскользнули из ботинок. На пиджаке, брюках и белье не было ни одной пуговицы, -- они лежали на полу. С величайшим трудом мне удалось надеть скользкий костюм и ботинки. Поддерживая брюки, которые не держались и выскальзывали из рук, словно они были сделаны из ртути, я вновь попытался встать, но снова поскользнулся. Попробовал ползти на четвереньках, но руки и ноги расползались. Мне удалось выбраться, оттолкнувшись ногами от стены, сквозь открытую дверь в коридор.

0x01 graphic

Соседи по квартире поднимались, скользили, падали, словно люди, в первый раз пытавшиеся кататься на коньках по гладкому, как зеркало, льду. Ноги длинного Петрова разъехались в стороны, и он упал, взвизгнув:

-- Ой, разорвусь! -- У Петрова сползли брюки, как у меня. Отталкиваясь от стен, мы выскользнули с ним на улицу, которая возле дома шла под уклон, и тотчас начали съезжать по тротуару, как с ледяной горы. Напрасно пытались мы ухватиться за тумбы, столбы, выступы домов, за других людей, съезжавших вместе с вами, -- все было скользим, все ускользало из рук. На нас падали вывески, водосточные трубы.

В конце улицы, упиравшейся в поперечную, скопилось целое "озеро" копошащихся людей. Я говорю озеро потому, что люди и вещи не громоздились горой друг на друге, а расплывались ровной поверхностью, как вода. Автомобили не могли подняться в гору, ехавшие же сверху не могли остановиться: тормоза не действовали.

Стоял невероятный крик и шум. Каждый звук беспрерывно отражался стенами зданий, бесконечным эхом, ветер усиливался и уже не прекращался.

На набережной появились оползни. Сползали крыши домов. Словно плавились и текли вниз стены. Все обломки стекались вниз, увеличивая "озеро". Тяжелые и крупные предметы опускались на дно, более легкие и мелкие оставались на поверхности. Люди шевелились, не будучи в состоянии выбраться из "озера".

И уж не помню, раздавил ли меня трамвайный вагон, сорвавшийся с пути на повороте, задохнулся ли я под телами людей, не будучи в силах выбраться из скользкой пучины на скользкий берег, умер ли я с голоду, но скользкий мир определенно мне не понравился, и с тех пор, как побывал в нем, я уже не проявлял больше нетерпения и не бранился, когда мне долго не удавалось развязать узел или вытащить клещами гвоздь из стены.

Скользкий мир -- ответ

Редакция получила от ребят много писем, объясняющих явления, описанные в рассказе А. Беляева "Скользкий мир". Большинство ребят правильно поняли рассказ.

Все описанные явления происходили бы, если бы в мире исчезло или уменьшилось в чрезвычайной степени трение.

В рассказе есть много невероятностей. Если допустить, что в мире абсолютно отсутствует трение, тогда книга не только бы падала, а распалась на листочки, мебель -- на отдельные части и т. д.

Можно заключить, что если бы отсутствовало трение, мир не мог бы существовать.

Однако, во многих случаях излишнее трение мешает работе отдельных механизмов машин. Применяя смазку, шарикоподшипники и пр. -- уменьшают трение.

2. На волнах звука

Я сидел в цирке. На арене играл музыкальный клоун. К метле, через надутый бычачий пузырь, привязана одна струна. Вот и весь инструмент. Артист играл на нем смычком, как на виолончели, старинный романс Алябьева "Соловей". Публика аплодировала. Это меня возмутило.

0x01 graphic

-- Напрасно аплодируют. Ничего особенного, -- сказал я соседу. -- Вы, конечно, слыхали о знаменитом скрипаче Паганини? Говорят, у него во время одного концерта порвались все струны скрипки, кроме баска. И он на одном баске окончил труднейшую вещь.

-- Но это был великий Паганини, -- возразил сосед.

-- Однако и Паганини не удалось бы исполнить даже "Чижика", если бы в его распоряжении был только звук одной тональности, как в фабричном гудке, -- наставительно заметил я. -- Вы смеетесь? А между тем, я берусь сыграть вам на одном звуке любую мелодию. Не верите? Идемте со мной, я докажу вам.

Мы вышли из цирка. Такси доставило нас на окраину города. В саду у одинокого домика стоял небольшой ангар. Я выкатил из него маленький самолет.

-- Вы никогда такой самолет не видели и не увидите. Он может подниматься и опускаться вертикально, стоять неподвижно в воздухе, летать быстрее звука, давать задний ход.

Через минуту мы летели выше туч с невероятной быстротой, и спустились на высокогорном плато у одинокого серого здания моей лаборатории. Я привел в действие аппарат, усиливающий направленный звук в миллионы раз.

Затем я поспешно вышел из лаборатории, сел в самолет и пригласил моего спутника.

Мы поднялись в воздух и полетели. Под нами лежали горы, покрытые льдом и снегом. Гудок звучал непрерывно, потом вдруг умолк.

-- Мы перестали слышать гудок потому, что летим сейчас со скоростью звуковой волны, -- объяснил я. -- Можете в этом убедиться.

Я затормозил. Необычайный самолет остановился неподвижно в воздухе, и мы вновь услышали ровный звук гудка.

-- А теперь можно начать и концерт, -- сказал я, и дал самолету задний ход. Теперь мы полетели навстречу звуковой волне со все усиливающейся скоростью, и звук начал повышаться, как у сирены, пока не поднялся до ноты фа. Я уменьшил скорость полета, и звук понизился на полтона. Двинул самолет в направлении звуковой волны и звук гудка понизился на тон.

0x01 graphic

Так, двигая с различной скоростью самолет то по звуковой волне, то против нее, я достигал повышения и понижения звука. И мне таки удалось сыграть "Соловья", хотя и с большими "подъездами", как говорят скрипачи, когда переходят от тона к тону, скользя пальцем по струне.

Моему спутнику без привычки нелегко было переносить ускорения и замедления скорости полета. Если бы не специальные амортизаторы, он не выдержал бы такой "музыки". Он говорил, что его положение хуже, чем у мухи, прикрепленной ножками к смычку виртуоза, и уже начал просить меня прекратить снования взад и вперед.

Я сжалился над ним и прекратил концерт.

* * *

Ребята, подумайте над этим рассказом и пришлите нам ответ.

На волнах звука -- ответ

Отвечаем на второй рассказ А. Беляева "На волнах звука", напечатанный в нашей газете за 4 марта.

Высота тона зависит от количества колебаний звучащего тела в секунду. Звуковые же колебания воспринимаются нашим ухом. Если увеличить число колебаний, например, прижав струну пальцем к грифу, ухо заметит повышение тона. Но того же мы достигнем, если сами будем двигаться навстречу звуковой волне, так как в этом случае наше ухо за секунду времени воспримет большее количество звуковых колебаний.

Всем известно, что когда мы едем в поезде, и паровоз встречного поезда дает гудок, то тон гудка заметно повышается, пока поезда не встретились, а потом этот тон быстро понижается. Почему? Когда мы двигались навстречу звуковой волне, наше ухо в секунду времени воспринимало большее количество звуковых колебаний, когда же гудок паровоза стал удаляться, то меньшее.

Фантастический аэроплан мог двигаться со скоростью звука (примерно 346 м. в секунду) и даже быстрее, мог быстро менять и направление, -- то навстречу звуковой волне, то обратно. Это и давало возможность сыграть мелодию "на одном звуке". Фантазией здесь является только способность аэроплана (и пассажиров) менять быстро направление и стоять неподвижно в воздухе. Скорость же некоторых аэропланов уже в настоящее время близка к скорости звука. Уйти от звуковой волны или же повысить ее тон, летя навстречу -- это уже не фантазия.

3. Кувырком

Однажды в своих космических полетах мы попали в такую переделку, из которой едва выбрались подобру-поздорову.

Прилетели мы с Клюевым на одну симпатичную планету, которая очень напоминала нам нашу Землю. И люди там похожие на наших. Но планета постарее Земли. Ну, и наука там, конечно, ушла вперед. Всякие необычайные двигатели атомной энергии и прочее. Старушка-планета уже довольно медленно вращалась вокруг своей оси, и это движение всё замедлялось, сутки становились все длиннее и жителям это не нравилось.

И вот, один тамошний ученый, гениальный до безумия, решил при помощи атомной энергии ускорить вращение планеты. И ускорил. Но, наверно по рассеянности, допустил важную ошибку в вычислениях: планета начала вращаться чем дальше, тем быстрее, и ученый уже ничего не мог поделать с этим. Ну, и заварил кашу!

Сутки начали все больше уменьшаться и тяжесть тел тоже стала уменьшаться: чем ближе к экватору, тем все тела становились легче. А за короткий день немного и сделаешь.

Срывались все планы работ.

Уменьшение тяжести вначале даже нравилось людям.

Приятно одним пальцем приподнять комод или нести под мышкой пару купленных быков. Ребятишки прямо были в восторге, -- прыгали через трамваи, улицы, дома. Особенно это хорошо выходило у экваториальных ребят.

0x01 graphic

Но скоро все заметили, что в одну сторону прыгать легче, в противоположную же очень трудно. При иных прыжках ребят все больше относило в сторону. Поезда, автомобили с необычайной легкостью двигались на юг и с невероятными усилиями -- на север. Все подвешенные к потолку лампочки все более отклонились к югу. Реки изменили свое течение. Волны поднимались все выше, моря наступали на южные берега.

Когда сутки сократились до одного часа, так, что люди не успевали видеть ночного неба, на экваторе стали происходить ужасные явления. Сначала упал в небо один летчик, потом начали падать вверх люди, животные, камни и всё, что не было достаточно прочно врыто в землю.

Пытаясь спастись от падения в небо, люди привязывали к ногам утюги, камни, мешки с песком. Но напрасно: эти предметы также потеряли вес и стремились в небо.

Люди и животные, камня и деревья поднимались в воздух, сталкивались друг с другом, все более отделяясь от земли. Те из них, которые случайными толчками относились на несколько сот километров к северу или югу, снова падали на землю.

В более южных и северных широтах люди не падали в небо, но на горизонтальной поверхности стоять не могли. Они как бы теряли опору под своими ногами, падали на землю и не имели возможности подняться. На гладком, ровном месте они скользили по направлению к экватору.

Зато задержанные какими-нибудь препятствиями -- зданиями, неровностями почвы -- они довольно свободно, несколько наклоняясь вперед, ходили по вертикальным стенам и особенно хорошо чувствовали себя на крутых скатах крыш и скатах гор, обращенных в противоположную от экватора сторону. Предприимчивые люди даже начали немедленно сооружать себе жилища на этих склонах. А стоявшие на ровном месте здания, не выдерживая боковой нагрузки, начали разрушаться.

Планета теряла свою атмосферу. Океаны на экваторе начали выливаться в небо.

-- Однако, нам пора удирать отсюда, -- сказал я Клюеву.

Мы вошли в ракету и скоро полетели, не истратив ни одного атома энергии.

Когда мы были уже далеко, нам привелось видеть, как вся планета разорвалась на части. Один осколок, говорят, упал на Землю и был обнаружен ученым Куликом в сибирской тайге.

Так погибла симпатичная планета со всем населением, растительным и животным миром.

Вот к чему приводит иногда профессорская рассеянность!

Кувырком -- ответ

Рассказ А. Беляева "Кувырком", напечатанный в нашей газете за 12 марта, сложнее для разбора, чем предыдущие рассказы. Даем поэтому подробный ответ.

Когда могли бы произойти описанные в рассказе явления?

Если бы в самом деле удалось ускорить вращение Земли вокруг своей оси, тогда бы увеличилась и центробежная сила, вследствие чего уменьшилась бы тяжесть тел.

В том случае, когда скорость вращения Земли увеличивается примерно в 17 раз, на экваторе тела почти совсем теряют вес. Сутки сокращаются до 24/17 или 1.4 часов, т. е. 85 минут.

"Падать в небо" тела будут только на экваторе и на очень низких широтах. Если бы некоторым телам удалось, оттолкнувшись от других тел или под влиянием воздушных течений, отклониться при "падении" на север или на юг, они снова могли бы опуститься на Землю. В прочих же широтах эти явления будут протекать иначе. Направление центробежной силы в этих широтах составляет угол с отвесной линией, так как направление центробежной силы перпендикулярно земной оси, а направление силы тяжести -- радиально.

Центробежная сила, складываясь с весом по правилу параллелограмма, дает равнодействующую, направленную не к центру Земли, а несколько отклоненную. Нормально это отклонение незначительно, так как центробежная сила мала по сравнению с весом. При увеличении же скорости вращения Земли, а следовательно и центробежной силы, отклонение будет возрастать, и при определенной скорости эта равнодействующая примет направление касательной к земной поверхности.

На широте 45 градусов это произойдет при скорости вращения Земли примерно в 24 раза больше нормальной, т. е. когда один оборот ("сутки") будет совершаться за один час. Центробежная сила будет равняться 1.4 веса, а равнодействующая их будет равна весу и направлена по касательной в сторону экватора. В этом случае тела будут "падать" по касательной к радиусу Земли, т. е. перпендикулярному направлению или по горизонтали. Если в таком положении человек упрется ногами в вертикальную скалу, он сможет легко ходить по ней, находясь в горизонтальном положении. Здания, не рассчитанные на такую боковую нагрузку, будут разрушаться.

4. Уйди -- Идйу.

Вот какую историю рассказал мне Клюев.

-- Мы гуляли в парке целой компанией, -- начал он. -- Я шел с Маней и оживленно беседовал. Признаться, у нас была не беседа, а маленькая ссора.

-- Уйди! Я на тебя сердита. Уйди, уйди! -- воскликнула Маня.

Мы остановились и посмотрели друг на друга. Я рассердился и молча зашагал от Мани. Не успел пройти несколько шагов, как услышал ее голос. Но она говорила на каком-то непонятном языке:

-- Идйуидйуатидресябетаняидйу. Что за тарабарщина? Пройдя еще шага два вперед, я остановился, услышав ее слова:

-- Уйди! Я на тебя сердита. Уйди, уйди!

Но это было сказано уже тише.

"И ухожу! -- подумал я. -- Нечего повторять". -- И снова зашагал вперед. Вдруг опять услышал, но еще тише, тарабарские "идйу- идйу"...

0x01 graphic

"Вот чудачка", -- подумал я, и невольно оглянулся. Маня стояла в нескольких десятках шагов от меня. Лицо у нее было смущенное. Она призывно махала мне рукой и что-то кричала так громко, что даже лицо у нее покраснело. Но голоса ее я не слышал. Обеспокоенный, пошел к ней. Сделал несколько шагов и неожиданно услышал:

-- Вернись!

Это меня поразило -- ведь рот Мани в этот момент был уже закрыт.

Тогда у меня мелькнула одна мысль. Я снова сделал несколько шагов от Мани, и услышал:

-- "Сьинрев!" -- Прошел дальше, остановился и услышал заглушенное "вернись". Так повторилось несколько раз. Удивительная история. Забыв о ссоре, я побежал к Мане и остановился в одном шаге от нее.

-- Что случилось? -- спросил я. Но, к удивлению, не услышал своего голоса. Только через некоторое время звук моего голоса долетел до моих ушей. А Маня, видимо, еще не слышала и напряженно смотрела на меня. Наконец, услышала и она, и что-то ответила. И только после долгой паузы я услышал ее ответ:

-- Не знаю.

Наши спутники волновались не меньше нас. Мы словно попали в иной, чрезвычайно неудобный и опасный мир. В городе, куда мы вернулись, мы не слышали гудков приближающихся автомобилей, звук доходил до нас, когда автомашины давно уже скрывались вдали. Мы видели беззвучно шевеливших губами людей и слышали разговоры и восклицания, когда кругом никого не был. Проходившие оставляли за собой звуковой след, как лодка на воде.

Вечером мы зашли с Маней в звуковое кино и заняли места в заднем ряду.

Увы! Вся первая часть звукового кинофильма прошла для нас, как немая: мы видели картину, но ничего не слышали из того, что говорили киноартисты. И только когда началась вторая часть, до нас долетели звуки начала картины.

Хуже всего то, что звуки все больше замедляли свое движение в пространстве. Студенты слушали голос лектора, который давно уже читал лекцию в другом, еще пустом, зале.

Но была в этом и хорошая сторона: люди почти перестали браниться. Они успевали успокаиваться и одумываться, прежде чем обидные слова долетали до слуха ссорящихся.

Слова переставали быть средством общения людей. Все больше приходилось прибегать к мимике и жестам, -- языку немых.

Однажды ночью я услышал голос друга, который, вероятно, накануне приходил ко мне.

-- Я не застал тебя, но ты услышишь меня, когда вернешься домой. Завтра утром весь этот звуковой беспорядок кончится.

0x01 graphic

И он не обманул меня. Проснувшись на другой день, я был страшно обрадован, тотчас услышав собственный голос...

Вот какую историю рассказал мне Клюев. И я ручаюсь за ее достоверность. Мой друг всегда говорит правду, как и я сам.

Отвечаем на четвертый рассказ А. Беляева "Уйди -- Идйу", помещенный в нашей газете за 18 марта.

Как и предыдущие рассказы, он фантастичен. Явления, описанные в нем, могли бы произойти, если бы звук стал распространяться в воздухе очень медленно, например, со скоростью 1 метра в минуту. Идя, мы бы тогда обгоняли звуковую волну и слышали бы звуки в обратном порядке.

Если мы говорим: "ай", то сначала к нам доходит волна от звука "а", следом за ней -- от звука "й". Если же мы будем идти, нагоняя звуки, то, конечно, услышим сначала "й", потом "а", т. е. "йа".

Из-за того, что звук распространялся крайне медленно, студенты и могли услышать голос профессора, давно ушедшего из аудитории. И остальные странные явления, описанные в рассказе, происходили по той же причине.

5. Однажды вечером

Наша ракета опустилась без толчка на одной планете в далеком от Земли уголке Вселенной. Была ночь. Я и мой друг Клюев погасили огни и улеглись спать не раздеваясь -- так мы устали.

0x01 graphic

Когда я проснулся, было еще совсем темно. Ощупью я нашел спичечную коробку и зажег спичку. Я слышал, как она чиркнула о коробок и зашипела, но огня не увидел, пока не почувствовал ожог пальцев, и бросил спичку. Сомнения больше не было: спичка сгорела, но я так и не увидел пламени. Приложил обожженные пальцы к губам. И вдруг увидел, как возле меня вспыхнула спичка. Потом увидел и свои пальцы, державшие спичку, руку, осветленную колеблющимся пламенем, хотя пальцы в этот момент были прижаты к губам. При знаюсь, меня прошиб холодный пот. Непонятное может испугать самого храброго человека.

Я вскочил с подвесной койки, впотьмах добрался до стены каюты, ощупью нашел выключатель и повернул его. Но лампочка не загорелась. Я застыл у стены. И среди тьмы я еще раз увидел, как вспыхнула спичка возле койки, увидел свою руку, потом испуганное лицо. Потом мой двойник исчез в темноте.

0x01 graphic

Не смогу сказать, сколько минут я простоял в столбняке. Но вот я увидел, что лампочка осветилась. Да, лампочка горела, но вокруг нее была полная темнота. Потом я увидел угол койки вблизи лампочки. Постепенно в каюте начали освещаться разные предметы, словно вершимы гор на Луне при восходе солнца. Предметы освещались не сразу, а постепенно -- сначала те, которые ближе в лампе, потом более отдаленные. Свет медленно полз, постепенно вырывая из тьмы очертания предметов. Наконец, вся комната осветилась и... я увидел самого себя, стоящего у стены в дальнем углу каюты. Я быстро прошел в другой конец каюты и бросился в кресло. Неужели я сошел с ума?.. И вдруг я увидел, как от меня отделился мой двойник, поднялся, прошел каюту задом наперед, стал к стене возле выключателя и исчез...

-- Клюев! -- заревел я, чувствуя, как на моей голове волосы поднимаются дыбом.

Я слышал: дверь соседней каюты открылась, слышал приближающиеся шаги Клюева, но его не видел.

И вдруг он возник передо мной, причем в тот же момент от него отделился его двойник, -- как бы вышел из его спины, задом наперед прошел за нею. А Клюев, который стоял передо мной, сказал дрожащим голосом:

-- Я, кажется, сошел с ума.

-- Я тоже, -- ответил я.

И мы смотрели друг на друга глазами, полными ужаса.

Зато мы хохотали, действительно как сумасшедшие, когда поняли простую причину этого необычайного явления. Я говорю -- "мы поняли" -- только из скромности. Догадался, конечно, я. А вы догадались?

* * *

Отвечаем на пятый рассказ А. Беляева "Однажды вечером", напечатанный в нашей газете за 30 марта.

Человеку кажется, что свет распространяется мгновенно. Так, когда зажигаем лампу, вся комната освещается сразу. Это потому, что свет проходит с огромной скоростью -- почти 300 тысяч километров в секунду. При такой скорости он за одну секунду может облететь вокруг земного шара семь-восемь раз или дойти от Луны до Земли. Но уже расстояние от Солнца до Земли (в среднем 149 миллионов км.) свет проходит в восемь минут, а от планеты Плутон до Солнца и обратно -- в 10 часов, от ближайшей звезды (Альфа Центавра) -- в 4 1/2 года, от более отдаленных звезд -- десятки, сотни, тысячи лет. Что стало бы, если бы свет начал двигаться гораздо медленнее, например, со скоростью одного метра в минуту? Тогда бы и произошли все описанные в рассказе явления: мы увидали бы свет зажженной лампы и окружающие нас предметы не сразу, а постепенно, по мере того, как луч света доходил бы до них, и от них, -- отраженный, -- до нашего глаза. Явления усложнились бы, если бы мы двигались по направлению к источнику света, или от него. При этом, в последнем случае мы обгоняли бы луч света и каждый из нас мог бы увидеть своего двойника, двигающегося в обратном направлении.

6. Сорванный концерт.

Однажды я был в Америке, и вот что там случилось.

У знаменитого певца Смитта был соперник -- певец Пэк. Ловкий Пэк в гастрольных поездках всегда опережал Смитта и снимал сливки сбора. Смитт бесился и мечтал о мести.

Я прихожу в Смитту и говорю:

-- Мистер Смитт, я могу сорвать концерт Пэка.

-- Его освищут подкупленные вами люди? -- спросил Смитт.

-- Хуже. Как сделаю -- это моя тайна. Но концерт не состоится, и Пэку придется возвратить публике деньги.

Смитт согласился.

* * *

0x01 graphic

Пэк вышел на эстраду и раскланялся с публикой, приветствовавшей его аплодисментами. Когда шум утих, Пэк приготовился петь.

Аккомпаниатор начал вступление. Но вместо знакомой музыки Пэк услышал нечто невероятное. Одни ноты аккорда взрывались оглушительным громом, других совсем не было слышно. Знакомого аккорда не получалось. Мелодия рвалась, прерывалась мертвыми паузами. Сила звука -- от пианиссимо до фортиссимо -- менялась без всякого смысла.

Можете себе представить, что почувствовал Пэк. Он потом сам рассказывал об этом своим друзьям. Неужели аккомпаниатор пьян? Но это трудно было допустить, принимая во внимание, что аккомпаниатором у мистера Пэка была миссис Стронг. Значит, Стронг сошла с ума. Но что же делать? Мистер Пэк решил начать петь, -- может это образумит ее. И он взял высокую ноту, которая у него всегда звучала великолепно. Но сам же ничего не услышал.

"Неужели я оглох?" -- с ужасом подумал Пэк и повторил ноту еще громче. Он чувствовал привычное напряжение голосовых связок, но по-прежнему ничего не услышал. Попробовал спеть тихо. Но звук неожиданно проревел с силой пароходного гудка. Нервные дамы в первых рядах ушли в обморок.

В отчаянии Пэк продолжал петь. Ужасное это было пение. Он или беззвучно шевелил губами или оглушал слушателей сверхъестественной силой звука.

0x01 graphic

Публика вскочила с мест. Послышался чей-то свист, от которого задрожали стекла окон и хрустальные подвески люстр, -- потом рев обезумевшей толпы. И в этом реве отдельные звуки грохотали так, словно взрывались фугасом. Какой-то молодой человек видимо кричал, покраснев от натуги и раскрыв рот, но его крик был не громче звука зевающей рыбы, выброшенной на берег.

Началась паника. Люди выбегали из концертного зала, роняя стулья, словно во время пожара.

Концерт был сорван.

7. Случай в трамвае.

-- Откуда у меня эта медаль? За спасение погибающих. Вот как было дело.

Залетел я однажды на планету Чрсты, -- как называют ее туземцы на своем звучном языке. Решил осмотреть столицу. Сажусь в трамвай. А трамваи у них маленькие, тесные. Уселся. Вагон уже полный, а люди все входят и входят. Туч кондуктор повернул рычажок возле двери, что-то зашипело и сразу холодно стало. Смотрю я -- и глазам не верю: нее люди стали худеть, да так, что платье на них как на вешалке повисло. И я тоже похудел. В вагоне стало сразу простор нее. А публика все входит и все сразу худыми становятся. В моем кресле вместе со мной еще двое уселись. Наконец, когда и худым места не стало, дверь плотно закрыли. Вагон тронулся. Поехали...

0x01 graphic

И вдруг вижу, какой-то юноша-туземец задел плечом рычаг. Снова что-то зашипело. Стало тепло, а потом и жарко. И люди на глазах начали полнеть, пухнуть. И даже до того, что у некоторых костюмы полопались. Можете себе представить, какая тут поднялась давка, шум, крики. Мои соседи так сжали меня, что я еле дышал. Другим было не лучше. Многие уже синеть начали. Кондуктор дергает рычаг, а тот ни с места. Наверно, от теплоты механизм расширился и перестал действовать.

Что тут делать? Не пропадать же таким глупым образом. Пусть, думаю, штрафуют, а окно я разобью. И разбил. Зимний холодный воздух вошел в вагон, и все сразу похудели.

Меня не оштрафовали, а поблагодарили и даже медаль за спасение погибающих дали.

* * *

Отвечаем на последние два рассказа А. Беляева, "Сорванный концерт" и "Случай в трамвае", напечатанные в нашей газете за 8 и 26 апреля.

"Сорванный концерт" понятен для тех, кто уже изучал акустику. Случай, описанный в рассказе, мог произойти, если учесть, что при сложении двух звуковых волн они либо усиливают, либо ослабляют (или даже совсем уничтожают) друг друга. Это зависит от соотношения колебательных состояний, с которыми приходит в данную точку каждая из волн ("интерференция" волн). Взаимное уничтожение волн, например, наблюдается, когда волны имеют одинаковую амплитуду (размах колебаний) и накладываются одна на другую так, что вершина одной волны совпадает с углублением (длиной) другой.

Наоборот, когда вершины волн совпадают, происходит усиление волны, в данном случае -- звуковой. Если крикнуть в открытый рояль, то "отвечают" -- начинают звучать только те струны, которые издают тон той же высоты, что и голос. Это явление называется резонансом.

Очевидно, те, кто сорвал концерт, пользовались этими законами. Надо только полагать, что рассказчик знал заранее, какая будет исполняться музыка, и заранее подобрал соответствующие звуки, чтобы одними ее глушить, другими -- уси-ливать. Иначе звуки этого аппарата были бы все же слышны наряду с исполняемой концертной музыкой.

* * *

Рассказ "Случай в трамвае" кажется наиболее простым: "от тепла тела расширяются, от холода -- сжимаются". Однако именно в этом рассказе Небывалое больше всего перемешал быль с небылицей. Разберем подробно.

Относительное температурное расширение тела зависит не от наружной температуры, а от свойств самих тел и определяется так называемым коэффициентом объемного расширения. Кроме того, расширение зависит не от температуры среды, в которую помещено тело, но от той температуры, которую имеет само тело. Поэтому, например, не испытывают температурного сжатия на морозе люди, так как, несмотря на то, что находятся в среде с низкой температурой, в их теле поддерживается постоянная температура.

Следовательно, чтобы произошли все описанные в рассказе явления, необходимо предположить:

1. Что человеческие тела жителей указанной в рассказе планеты не имеют собственной температуры, а принимают температуру среды, в которой находятся.

2. Что коэффициент расширения их тел очень велик и одинаков для различных элементов, из которых они состоят (иначе были бы разрывы тканей и пр.).

3. Что коэффициент расширения неживых тел (например, материала трамвая) значительно меньше, чем живых, т. к. в противном случае, вместе со сжатием людей, сжимался бы и трамвай, и выгоды от этого никакой не получилось бы.

Рассказчик-житель Земли никак не мог бы сжиматься от холода, так как в его в теле поддерживается постоянная температура.

5. Люди входили в трамвай в тех размерах, которые они имели на наружном воздухе, поэтому тот же наружный воз дух, входя в трамвай через разбитое окно, не мог сделать их меньше, чем они были.

----------------------------------

Первая публикация: газета "Юный пионер", Киев, 1940 г., с. 4.

а) 1. Скользкий мир 29.2 No 16/157

б) 2. На волнах звука 4.3 No 17/158

в) Скользкий мир/ответ 9.3 No 18/159

г) 3. Кувырком 12.3 No 19/160

д) На волнах звука/ответ 15.3 No 20/161

е) 4. Уйди -- идйУ 18.3 No 21/162

ж) Кувырком/ответ 21.3 No 22/163

з) 5. Однажды вечером 30.3 No 24/165

и) Уйди-идйУ/ответ 5.4 No 25/166

й) 6. Сорванный концерт 8.4 No 26/167

к) Однажды вечером/ответ 15.4 No 28/169

л) 7. Случай в трамвае 26.4 No 31/172

м) Сорванный концерт. Случай в трамвае/ответы 8.5 No 34/175

Ариадна Григорьевна Громова — после окончания учёбы в университете с августа 1938 года по сентябрь 1941 года — литературный консультант и редактор в киевской газете «Юный пионер»

РЕНИКСА.

Борисов. «Укразия» и «Четверги м-ра Дройда» (Зиф). Б. Корибут. «Мстители». (Из-во писателей в Ленинграде). В. Соль- ский-Панский «Колеса» (Гиз). А. Беляев, Остров погибших кораблей» и «Послед¬ний человек из Атлантиды» (Зиф).

Один из чеховских героев, увлеченный латинским алфавитом, произносил рус¬ское слово «чепуха» по латыни: «реник- са». Загадочно-фантастическая ремикса звучит, понятно, значительно интереснее, чем всем известная, обыденная чепуха.

Читая многие наши приключенческие романы, невольно вспоминаешь «реник- су», т. к. окончательная, заядлая чепуха прикрыта в них налетом иностранного буржуазного лака, и они кажутся плохи¬ми переводами бездарных заграничных книжных изделий. Герои их нередко име¬нуются членами ВКП (б) и ВЛКСМ, но являются, в сущности, только переимено¬ванными маркизами и виконтами фран¬цузских бульварных романов, подлежа¬щими изгнанию из партии при первой же 15 л. «Сибирские Огни».

чистке; каким-то подобием мушкетеров А. Дюма. Все это—слабые копии затас¬канных оригиналов, и творчество много¬численных авторов этих книжек, авторов, известных только тем1, что каждый из 'Них написал по полному собранию своих сочинений, протекает, несомненно, под знаком таинственной рениксы.

До революции у нас не было своего приключенческого романа. Книжный ры¬нок потреблял, главным образом, импорт¬ный книжный товар этого вида—возму¬тительно безграмотные переводы фран¬цузских и английских романов. Кроме переводной, у нас была и очень пло¬хая, но все же литература, с потугами на психологизм' и философизм, так назы¬ваемых «книг для легкого чтения». Хо-рошо сделанных, культурных, не претен-дующих на глубину содержания, но ста¬вящих себе целью, главным образом, за¬нять и развлечь читателя—не была Изда¬вались безграмотные, холуйские романы из так называвшейся великосветской жи¬зни, романы княгини Бебутовой, какого- нибудь Брешко-Брешковского, по пятаку продавались выпуски «Антона-Кречета»

и «Ната Пинкертона» с убийствами на каждой странице, но основной спрос на незатруднительную беллетристику удо-влетворяли иностранные поставщики. По хождениями Альфонсов, Альбертов, Адольфов и Гастонов зачитывалась, как Настя (из «На дне»), так и кисейная ба¬рышня из так называвшегося «прилично¬го» общества.

Революции дала книге нового читате¬ля, книжный рынок вырос неимоверно, и многомиллионный новый читатель дает авторам свой социальный заказ, в том числе и заказ на свое, советское, новое легкое чтение.

Мы не всегда говорим серьезно и о серьезном. Мы часто говорим, не углуб-ляясь, о явлениях значительных и часто ведем легкие разговоры о вещах не важ¬ных, не столь нас задевающих; часто ка¬саемся в беседе явлений с точки зрения, главным образом; их внешней занима¬тельностей Все это вполне нормально, естественно. Сообразно этому, параллель¬но художественной беллетристике имеет полное право существовать и легкая бел-летристика, долженствующая дать куль-турный отдых утомленному читателю, однако; и эта беллетристика должна удовлетворять минимальным требованиям художественности, без чего «легкое» чте¬ние может превратиться в утомителъую «рениксу». В странах с высокой приклад¬ной культурой не мал» литературных ре-месленников большого пошиба, выпу-скающих искусную продукцию по¬добного рода. Вспомним хотя бы буржу¬азного Локка, многие романы которого, не принадлежа к категории художествен¬ной литературы, превосходно сделаны, написаны умно, занимательно, легко чи¬таются. Из авторов детективных рома¬нов1 укажем хотя бы М. Леблана и Леру, обладающих острой выдумкой и боль¬шой Наблюдательностью. Язык таких ро¬манов отделан, написаны они технически прекрасно,

Ряд условий способствовал появлению в СССР многочисленных приключенче¬ских романов и не совсем нормальному к -ним: интересу. Гигантский социальный переворот, героическая гражданская вой¬на, обостренная классовая борьба, изоби¬ловавшая отдельными острыми момента¬ми и положениями, сопровождались мно¬жеством неожиданностей, приключений и ярких переживаний в жизни отдельных людей. Все это уже отчасти запечатлено в ряде крупных художественных произ¬ведений, но наряду с «Цементом», «Ча¬паевым» и др. эти «приключения» неми¬нуемо должны были быть использованы и в менее значительных по замыслу, бо¬лее «легких» произведениях. Историче¬ские события в таких романах являются только фоном, а судьбы отдельных людей даются только с точки зрения внешней занимательности. Так возник советский революционно-приключенческий роман, который прежде всего должен, однако, правильно отражать классовое содержа¬ние Октября и не превращать 'историче¬ские события в приключения.

С другой стороны, пережитый нами рост преступности, характерный для всех эпох войн, обострил у вас интерес к де¬тективному (уголовно-сыскному) аван¬тюрному роману. Порыв к знанию, об’- явший страну, вызвал спрос на научно- фантастический и краеведческий роман. Однако, основное требование, которое пред’являет советский читатель к рома¬нам последних типов, это- реализм: фабу¬ла должна быть возможной, фантастика должна только развивать фактические достижении науки, как в XIX столетии в романах Ж. Верна. Советский читатель отбрасывает «бессмысленные мечтания», советская фантастика—изображение воз¬можного будущего, обоснованного на¬стоящим.

Приключенчески® романы выпускают¬ся у нас в огромном количестве, их мно¬го читают ® ж,-д. поездах, во время от- дыха(, после утомительного рабочего дня. Выполняют ли авторы этих романов со¬циальные заказы? Вопрос об этом и| о путях советского приключенческого ро¬мана привлекает все большее внимание нашей -критики. Перед СССР стоят слиш¬ком большие задачи, советские тружени¬ки должны слишком м-ного работать, у них мало времени; чтобы расточать вре¬мя на чтение «халтуры», и вопрос о со¬ветском чтении для отдыха—вопрос не¬маловажный.

Остановимся на нескольких, взятых на выдержку, романах, выпущенных на¬шими издательствами за последнее вре¬мя.

Вот «кино-роман» Николая Борисова «Укразия» (ЗИФ, 189 стр., ц. 1 р. 25 к.). Это приключения какого-то партизана, под видом «блестящего гвардейского ротмистра» Энгера, сделавшегося ад’- юта-нтом генерала Шиллинга, командо¬вавшего- деникинца-ми, занимавшими в 1919 г. Одессу. Никто не подозревает, что руководитель контр-разведки, рас¬стреливающий коммунистов, сам парти¬ец (?!). Но «вдруг» оказывается, что рас¬стрелянные им-, быть может, и не растре¬ляны—это неясно,—а он все время помо¬гает подпольщикам и Красной армии. Сюжет, очевидно, навеян известными за¬писками-воспоминаниями партийца Мака-рова, некоторое время состоявшего ад’- ютантом Май-Маевского, но преподнесен Борисовым нелепо и неправдоподобно. Красные бессмысленно легко; «внезап¬но» спасаются, все скучно упрощенно, и одна страница вап-исок Макарова стоит сотни «Укразий». Достаточно указать, что железная дорога между красными и белыми в романе не разрушена, тянется непрерывно, и подпольщик Горбов на па¬ровозе без всяких затруднений переез¬жает из Одессы в расположение Красной армии и обратно (стр. 135). Слабое пред¬ставление о подпольной работе и гра¬жданской войне сказывается в том, что Борисов путает ревком с губкомом (стр. 58), говорит о каких-то «повстан- комах», «управляющих» партизанами (стр. 163), о тачанках, «изобретенных» красными партизанами (стр. 136), у кото¬рых «дисциплиной была смерть, расстрел за пустяк» (стр. 175). Каким1 образом смерть—дисциплина—оставим на сове¬сти, автора... Некий красный партизан Га- лайда, «этот вечно неуловимый, этот вечный атаман, на тачанках постоянно несущий поражение (стр. 168) берет Одессу, хотя точно обозначен—1919 год— и потому известно, что партизаны из Одессы Шиллинга не выгоняли, а пора-жение ему было нанесено Красной арми-_ ей. Впрочем!, Шиллинг, называемый так в начале романа, потом именуется поче- му-то' Биллинг (?). Незнаком Борисов так¬же к с белыми!, и с англичанами—о дру¬гих иностранцах, находившихся в Одес¬се в 1919 г., он1 тючему-то даже не упоми¬нает. Так, прежде всего совершенно не¬правдоподобно, чтобы «Биллинг» и дру¬гие белые так долго принимали партиза¬на из крестьян (стр. 174) за гвардейца. Борисов смешивает главный штаб с ге¬неральным (стр. 28), усаживает предста-вителя Англии при «Биллинге», англий¬ского генерала, чуть ли не за одним сто¬лом в одесском ресторане со своим шо¬фером (стр. 79)—-какие демократичные эти английские генералы,—в Лондоне, по Борисову, в ходу сенты (центы?), а не пенсы (стр!. 27), там же существует ка¬кой-то- «Лондонский Королевский Банк» (стр. 10), с которым он смешивает англий¬ский банк, там же, (а не в Америке?) су¬ществуют и небоскребы. Слабо обстоит дело И с примитивной политграмотой: «туман пронизывал холодом люмпен- пролетариат Лондона; проникая сквозь заплаты их бедного костюма. Это были безработные» (стр. 27). Неужто, если не Борисов, так редакция ЗИФ’а не знает, что такое лумпен-пролетар-иат и смеши¬вает с ним1 безработных в «бедных костю¬мах»? Впрочем бегство белогвардейцев из Одессы описывается так: «Бежали ты¬сячные толпы. Бежал буржуа. Бежала -интеллигенция и офицерство, Паника за¬держала всех, и весь город бежал» (стр. 172). Правда;, быть может, слово «задержала» напечатано вместо «заража¬ла», но неужто же «все» состоят из бур|- жуа, интеллигенции и офицерства?! В Лондоне английский журналист закури¬вает трубку с «настоящим кепстэно-м» (стр. 29),—так еще Жевакии в «Женить¬бе» Гоголя был умилен тем, что во Фран¬ции даже «простой народ» говорит по- французски. Борисов, любя какие-то «культурные французские слова» (стр. 9), заставляет своих англичан говорить без-грамотно по-английски,

Сам автор не дружит, однако, и с рус¬ским языком. Банальности чередуются у него с бесвкусной претенциозностью: «нервные залпы дыма» из трубки (стр. 29), «отряд расплавился в улице» (стр. 57), «неистово поздоровавшись» (стр. 35), «я камнем на горло» (стр. 176), «паркет с удивлением отражал нервную походку Дройда» (стр. 29), «снова рево¬люционная воля сменила напряжение расчетом» (стр. 106), «холодная лапка стального металла» (стр. 126) и т. д., и т. д. Грузовик упорно именуется у Бо¬рисова грузовозом; самокрутка-папиро¬са—собачьей1, а не козьей ножкой; каж¬дый телефонный разговор он, очевидно,, считает телефонограммой (стр. 141), и т. д.

Но издательству ЗИФ произведения Борисова, очевидно, нравятся, и оно- вы-пустило другой «кино-роман» того же автора «Четверги мистера Дройда» (стр. 277, цена 1 р. 85 к.). Оба романа посвящены С. Е. Марголиной-Карельштейн|, чем: она и увековечена. Второй ро¬ман исполнен еще большей «рениксы». Действие происходит в городе «Калсо- стар», что значит, как гласит примечание, «капиталистический союз старого режи¬ма», в столице одного из лимитрофов. Страну фактически купил американский миллиардер Флаугояьд—«президент толь¬ко числился властью» (стр. 86), Флаугольд строит1 «карантин забвения», лаборато¬рию для применения открытых злодеем учеиьгм Корнелиусом Крок «лучей гам¬мы К». Гамма—греческая буква, поэтому, если эти лучи—«гамма», то уже не «К» и с музыкальной гаммой букву смешивать неудобно. Впрочем, во- второй половине книги лучи неожиданно просто называ¬ются «К»... Через лабораторию пропу-скаются «все» рабочие для «стерилиза¬ции»—обезличения, лишения воли. Бе¬логвардейцы по заданиям охранки раз¬громили советское полпредство', и секре¬тарь последнего Энгер из «Укразии» по¬падает в карантин. Там он запирает в каземат самого Крока, сам же под видом Крэга и Джэка—двух лиц, выдает себя за Крока и; работа!Я вместо последнего, портит машины. Одновременно оказы¬вается, что рабочие, организованные ра¬бочими партийцами, устраивают заговор и симулируют «стерилизацию», хотя под-польщики не знают, что Энгер—это Крок. Большевик шофер Джон нападает на Крэга, т.-е. Крока, но оказывается, что это Крэг, т.-е. Джэк и т. д., и т. д.—исто¬рия туманная и неинтересная. Все об’яс- няется тем, что Крок, Энгер-Крэг-Джэк и Джон «безумно» похожи: стоит им одеть шляпу с широкими полями и рого¬вые очки, и никто их не отличает друг от друга. Удивляться, впрочем, нечему: не¬кий русский белогвардейский офицер Хо- зе, оказывающийся испанским наследным принцем Альфонсом XIV, только одев цилиндр, становится похожим, как близ¬нец, на Флаугольда... Всего не переска¬жешь: такую фабулу смог бы придумать небезызвестный Фердинанд VIII, испан¬ский король, т.-е. господин Поприщин из «Записок сумасшедшего». Связно пере¬дать содержание этого «романа» нельзя. Действует тут и ГПУ в Харькове, и контр-разведка в Капсостаре, и большевики в подземельях, в роде христиан при рим¬ском владычестве, и даже китаец-ком¬мунист Туень-Фу-Синь, говорящий по- китайски: «шибко шанго» (стр. 30), но, к счастью, не называющий себя все-таки «ходя». Когда кого-нибудь арестовывают — гаснет свет и готово — удрал! Но это пустяки: «сложившись чуть не вдвое» (стр. 25), китаец влезает под сиденье авто¬мобиля, оттуда переходит под кабинку аэроплана, а когда его оттуда выбрасыва¬ют — падает в воду, отряхивается и го¬ворит «шибко шанго» — как с гуся вода... Язык романа ужасен:

«Мимолетное счастье», «ошеломлен¬ная, как во сне» (стр. 20), если раз¬мах, то всегда «широкий» (78), если скан¬дал — то «грандиозный» (стр. 78), если движения—то «непринужденные» (стр. 44), если борьба — то «не на живот, а на смерть» (стр. 103), а ум—«холодный, рас¬четливый» и т. д., и т. д. Тут и много «своего». Так Борисов говорит о «ритме динамики» и тут же о «динамике ритма» и о «безумном кадре остановки динами¬ки» (стр. 194), о «коротком рыдании во¬сторга» (стр. 92), о «причудливой игре света от цветных ночных солнц, бросав¬ших блики под карнизы и крыши домов» (стр. 121) и т. д., и т. д. Но автор плохо владеет русским языком: что значит «вне сферы событий» (стр. 205), или «перспек¬тивы, которые можно извлечь из изобре¬тения» (стр. 79), «читальщик» — вместо читатель, вероятно (стр. 258), «дать бы те¬бе по балбешке не раз» (стр. 36), «кто имеет против?» (стр. 220), «отрезать ку¬пюры ценных бумаг» (стр. 262), «не дохо¬дя ресторана» (стр. 121), и т. д., и т. д. Все действующие лица — и коммунисты, и англичане, и жители «Капсостара» обрисо-ваны, как в детских рисунках ■— «точка, точка, запятая, штрих и — мордочка кри¬вая». Остается отметить еще, что ни од¬ного «четверга» у мистера Дройда так¬же не состоялось — «за вами четверг!»— говорят одному из героев по-одесски. Выпуск обоих этих романов, да еще в мо¬мент нехватки бумаги, может, легко выра¬жаясь, вызвать только недоразумение, но, увы, романы эти характерны.

«Революционно — приключенческим» ро-маном являются также и «Мстители» Б. Корибута (Из-во Писателей в Л-де, 404 стр., 3 р. 50 к.), хотя автор, вероятно, претендует на большее. Здесь — Киев под властью белых в 1919 г., изображение белого террора; мстители — белые офи¬церы. Герой — коммунист-интеллигент Станкевич, оставшийся в Киеве для под¬польной работы и преданный бывшим ра¬ботником чека и бывшим коммунистом- авантюристом Валлером, самовольно ос¬тавшийся в Киеве, чтобы перейти к бе¬лым. Станкевич — ангел во плоти, Вал- лер — демон; в нем смешалась «польская, румынская, турецкая и болгарская кровь» (стр. 362). Добродетель, в общем, торже¬ствует: после ряда чудесных спасений Станкевич дождался освобождения Кие¬ва, а Валлер, как сообщается в примеча-нии, расстрелян чека. Третья героиня — остальные все эпизодические лица — де¬вица Зоя, которую «мужчины, как мухи, назойливо преследуют» (стр. 36), влюбле¬на в ее нелюбящего Станкевича, в то вре¬мя, как в нее влюблен Валлер — из-за этого вся история, так сказать, и нача¬лась! Зою изнасиловали и расстреляли бе¬лые, хотя она и служит в контр-разведке, чтобы спасти Станкевича. Автор знает этот период истории Киева и моментами неплохо рисует картины разгула контр¬разведки, военно-полевых судов, знает Лукьяновскую тюрьму; хорошо передано состояние притаившегося города под вла¬стью белых террористов. Но для серьез¬ного произведения роман бессодержате¬лен и пуст, это скорее хроника 1919 г., а для авантюрного романа — растянут и бледен. Во всяком случае, моментами ка¬жется, что и для автора, как Валлера, быть может, «революция тоже своего ро¬да приключение» (стр. 363), что он не ви¬дит за деревьями леса. Язык романа бле¬ден, встречаются и неправильности, в ро-де «сказал ему следовать за собой» (стр. 65), так, впрочем, говорят именно в Киеве. Есть неряшества, как, например: «арка заканчивалась железными ворота¬ми, а вверху ворота оканчивались остры¬ми железными брусьями» (стр. 196) — представить себе эту постройку трудно. «Все один остаетесь попрежнему ласко¬вым джентльменом» (стр. 336)—это в ро¬де Борисовского: «я — дэнди». «Вдали слышались дикие артиллерийские выстре-лы» (стр. 374). «Брошюры, на которых ма-ленькими буквами в одном уголке было написано—«В борьбе обретешь ты право свое» и «Пролетарии всех стран, соеди-

няйтесь!». Интересно, где Корибут в при¬роде видел такие брошюры — и эсеров¬ские, и коммунистические??!

Содержание романа В. Сольского-Пан- ского «Колеса» (ГИЗ, стр. 258, ц. 1 р. 60 к.) изложено в словах действующего в рома¬не польского коммуниста: «Вертятся ко¬леса, громадные колеса: колеса истории и, если хотите, колеса борьбы. Иные сто¬ят сбоку, присматриваются. Но для по¬сторонних нет места на нашей мельнице. Они отмахиваются, хотят уйти, умереть, уехать — все напрасно. Их захватывает колесо, влечет за собой зубец истории. Они против собственной воли уже прини¬мают участие в действии. Они ни по ту, ни по другую сторону. Они посредине. Но середина — пустое пространство, где еще можно свободно двигаться, все умень¬шается. Наконец, оно совсем исчезает, и тогда посторонний человек попадает меж¬ду колес и гибнет, неминуемо гибнет». Так гибнет и бывший помощник присяж¬ного поверенного Кедров, очень глупый и безвольный. В Москве он некоторое время служит в наробразе, а потом уди¬рает в Польшу. Здесь его шантажируют белогвардейцы и заставляют поступить на Службу в польскую контр-разведку, арестовав его, как большевика. Кедров — филер П-го отделения польского штаба. Он вырывается оттуда, бежит в Герма¬нию, но здесь польский контр-разведчик его убивает в поезде. Роман написан бледным языком газетной хроники, ряд фигур в нем все же хорошо обрисован, некоторые положения остры, читается он с интересом. Но слабость его, если отне¬стись к нему, как к серьезному произве¬дению, заключается в том, что Кедров— слизняк, которого раздавит колесо обык¬новенной телеги и что «дураков и в церк¬ви бьют», а потому не стоит стрелять по воробьям из пушек.

Образцами плохих приключенческих романов научно-фантастического типа мо¬гут явиться романы А. Беляева «Остров погибших кораблей» и «Последний чело¬век из Атлантиды» (ЗИФ, стр. 334, ц. 2 р. 30 к.). Наиболее умилительно в этой книжке—предисловие издательства. С од¬ной стороны, как в нем указывается, «ав¬тор пытается воссоздать историю сказоч¬ного материка, существовавшего, по неко¬торым гипотезам, в древности на месте части теперешнего Атлантического океа¬на», с другой стороны — роман «в очень малой мере является романом историче¬ским в том смысле, что изображает исто¬рически достоверные и твердо установ¬ленные наукой события. Он с этой точки зрения является, вернее, фантастическим романом». Итак, с одной стороны, — «ска¬зочный материк», а с другой стороны — «исторические» события! Хотя оказывает¬ся, однако, что Беляев все же «использо¬вал немногочисленные догадки об Атлан¬тиде» и исходил «из изучения истории на¬родов и государств, более или менее ана-логичных Атлантиде». Итак, автору пре-дисловия известны народы и государства, «аналогичные» сказочной, доисториче¬ской Атлантиде, находившейся, если она существовала, между прочим, по некото¬рым «гипотезам» на месте части Тихого, а не Атлантического океана, — наивность и невежество, доходящие до изящества! Забавно также заявление, что «история восстания рабов, изображенная Беляе¬вым, придает роману особую актуаль¬ность, знакомя читателя с основными ли¬ниями классовых противоречий в древнем мире». Таким образом, Алтантида отно¬сится издательством к древнему миру! Очевидно, с гипотезами о существовании Атлантиды за десятки тысячелетий до нашей эры издательство не знакомо. Пе¬редавать, фантасмогорическое и беспо¬мощное содержание этой «рениксы», где действуют «Адиширна», «Акса-Гуал», «Куацрома», «Шишен-Итца», но, к сча¬стью, отсутствует все же «Ламца-Дрица» и «Алеша-Ша», — не стоит. Отметим толь¬ко, что на Атлантиде, по-Беляеву, поется нечто в роде цыганского романса:

«Атлантида тихо дремлет

В голубых лучах луны...

Как луна целует землю,

Поцелуй меня и ты!»,

и далее:

«Будь, что будет! Не печалься!

Ярко светит нам луна...

Песни пой и обнимайся,

Чашу ночи пей до дна!».

«Оказывается», таким образом, что на-роды Атлантиды находились в условиях, «аналогичных» условиям цыган в отдель¬ных кабинетах загородных кабаков до-революционной России! Вот так фунт, — можно сказать!

Другой роман Беляева — «Остров по-гибших кораблей»; говорится в том же предисловии: «по необходимости (ибо сюжет его заимствован из известной аме¬риканской кинофильмы) менее насыщен социально-значимым содержанием». Но кем же установлена эта странная необхо¬димость — заимствовать сюжет для со¬ветского приключенческого романа из американской кинокартины, в-свою оче¬редь часто являющейся переложением для кино приключенческих романов? Но американская фильма, не особенно зани¬мательная, все же много занятнее этого романа и — что самое печальное — беля- евское изделие, беспомощное в фабули- стическом отношении, полно многими не¬сообразностями и свидетельствует о не¬знании моря. «Киль ушел в воду» (стр. 22),

— сообщает автор, описывая момент ко-раблекрушения, — а где же и быть килю, как не в воде? И это не случайность, т. к. и далее (стр. 27, стр. 36) Беляев описы¬вает трагическое положение «килевой» части парохода. Остров погибших кора¬блей Беляев помещает в Саргассовом мо¬ре, близ Азорских островов, элементар¬ные сведения о котором и сообщает. ЗИФ считает, что «романы Беляева несомнен¬но доставят то занимательное, и полезное чтение, в котором испытывает такой не¬достаток современная масса читателей». Можно ли с этим согласиться? Ответ ясен.

К типу научно-фантастического и крае-ведческого романа принадлежит также роман «Эозон» Мих. Гирелли (из-во Пи¬сателей в Ленинграде, стр. 268, ц. 2 р. 50 к.). В своем предисловии автор говорит, что «Эозон» по-гречески значит «заря жизни»—«авантюрно-фантастический ро¬ман, но с этим планом тесно переплетен план психологический». Центральная фи¬гура романа — буржуазная девица и со¬ветский ученый мирового значения. Оба желают оздоровить человечество, сделать его свободным и социально-счастливым. Дело в том, что ученый — творец новой теории о происхождении человека, анти¬дарвинист, считающий, что человечество идет по пути регресса и постепенно вы¬рождается. Нынешний вид человека «дото зар1епз» не венец творения, а представи¬тель дегенерирующей ветви миллиарды лет назад существовавшего совершенного во всех отношениях двуполого человека— «дото футиз».

Другая ветвь — человекообразная обе-зьяна, сохранившаяся на остр. Суматра. При скрещивании с ней человека в треть¬ем поколении должен воссоздаться «дото футиз». Девица, увлеченная этой теорией, бежит в леса Суматры и, так сказать, вы-ходит замуж за дюжину обезьян и рожает детей. У нее появляется первый внук — судьба которого остается неизвестной — и в лесах ее находит ученый: на остров он прибыл в 1923 г. во главе экспедиции, снаряженной почему-то Лигой Наций для розыска этих обезьян и проверки теории Дарвина. Ученый в девицу влюбляется, но, не желая разрушать, так сказать, ее счастливой семейной жизни, отказывает¬ся от своей теории и о внуке девицы умалчивает. Однако, девицу нечаянно подстреливает собственный ее папаша. Ученый возвращается в СССР и внезапно прозревает, что именно в СССР заря но¬вой жизни и взошла и что Эозон — это новый класс, творец, которому будет дано управление миром. Так как смешать класс с обезьяной очень трудно, то начало и конец этой истории очень лаконичны, как бы подклеены; в теории о регрессе человечества сам автор явно запутался, но роман интересен, как образец, так ска¬зать, ни к чему не обязывающих размы¬шлений на евгенические темы. Неподго¬товленному читателю этот роман будет непонятен, для подготовленного же он скучен, несмотря на грамотность автора и уменье рассказывать. Имеются в романе не малые погрешности против языка, как, например, «участь моей судь¬бы» (стр. 254) и т. п.

Краеведческим романом или, вернее, рассказом, является также произведение Б. Рустам-Бек-Тагаева «Нелли» (ЗИФ, стр. 222, ц. 1 р. 40 к.). Девочка-англичанка Нелли, 14 лет, почему-то ученица Мэри Пикфорд и русский юноша Петр Орлов, 16 лет, оба сироты, едут из Америки в СССР. Англичанин доктор Браун желает похитить Нелли, чтобы ее куда-то про¬дать, и доносит властям, что Петя боль¬шевик, похитил английскую девочку. Но матрос-большевик спасает детей. Их пря¬чут в Гонолулу, на Сандвичевых остро¬вах, и они, применяя несколько избитых и наивных приемов, избегают все преследо¬вания и счастливо прибывают в Японию, на нем история и обрывается. Однако, в книжке много милых описаний «страны вечного лета», к ней приложены даже рисунки и фотографии с натуры, и гео¬графический и этнографический материа¬лы искупают бледность фабулы. Подро¬стки прочтут эту грамотную книжку с удовольствием.

Особняком стоит роман «История яхты Паразит», автор «Эдлис Сергрэв, эсквайр» («Молодая Гвардия», стр. 235, ц. 1 р. 50 к.). Предисловие И. Рубановского выясняет сущность всей этой забавной истории. Роман этот — пародия на советский аван¬тюрный роман, Сергрэв, понятно, псевдо¬ним. Однако, самая затея эта чрезвычай¬но трудна. Дело в том, что многие наши авантюрные романы, как мы видели, сами являются пародиями, только бессозна¬тельными, дурным подражанием дурным образцам, и задача дать пародию на па¬родию очень неблагодарна. «Яхта Пара¬зит» кажется, в связи с этим, романом «всерьез», и кто знает, может быть, так оно и было в начале, а лишь потом редак¬ция придала книге пародийный характер. Все аттрибуты морского авантюрного ро¬мана в романе этом, во всяком случае, налицо, и он является больше всего па¬родией на давно забытого Стивенсона и подобных ему авторов-иностранцев. В книге много остроумия, прекрасно осмеян язык советских романистов-ремесленни- ков — «он попер», «вы хотите заимать», «раздолбанная дрилба»; смешные «мор¬ские» ругательства, в роде: «ах ты помесь жабы с перпендикуляром!» и пр.

Разбойничьи песенки Стивенсона пре-красно пародируют стишки, которых все же слишком много.

«О, донна Евфимия,

Вы лучезарны!

В тихую рощу,

Выйдем попарно.

Луны мерцание

Все серебристо, —

Страшна любовь,

Контрабандиста!».

Этим стихам могли бы позавидовать на Атлантиде...

Несколько непонятна фигура Левы Про- межуткеса, введение которого не нужно ни для романа всерьез, ни для пародии. Чувствуется в ней легкий налет антисеми-тизма; не даром по поводу его имеется намек на известный еврейский анек¬дот — «Лева выпал».

В предисловии И. Рубановский правиль¬но указывает, что в нашем приключенче¬ском романе «убожество выдумки соче¬тается с плохим знанием русского языка и бездарным использованием трафарета» и что «эта литература не имеет права на существование».

Необходимо вытеснить ее хорошей кни¬гой такого же рода. Ведь читают всю эту , халтуру лишь потому, что нет других книг. А то, что тот же ЗИФ, наводняю¬щий рынок прекрасно изданной, в ярких, красочных броских обложках, макулату¬рой, способен дать книгу, которая может и развлечь, и дать содержательный от¬дых, доказывает хотя бы историческое повествование В. Снегирева «Похождения Бернгарда Шварца» (ЗИФ, стр. 412, ц. 2 р. 75 к.). Эта превосходная книга яв-ляется интересным пересказом в общих чертах знаменитых записок Адама Олеа- рия (1599—Г671 г.) — «Описание путеше¬ствия голштинского посольства в Моско¬вию и Персию и обратно», читается она с повышенным интересом, дает попутно много ценных сведений о Московии XVII столетия, пробуждает у самого неподго¬товленного читателя стремление к ознако¬млению с историей. В книге много репро¬дукций старинных гравюр, она снабжена содержательными предисловиями автора и С. Полтавского, и появление ее следует всячески приветствовать.

Серия исторических романов и романов краеведческих, которую выпускает «Мо¬лодая Гвардия», революционные романы, которые выпускает ГИЗ и др., должны вытеснить с рынка убогую авантюрную халтуру. При недостатке бумаги как-то даже непонятна самая возможность появ¬ления в печати многих из приключенче¬ских романов, прекрасно изданных, четко напечатанных, своим добротным внешним видом привлекающих неискушенного чи¬тателя. Ал. Мих.

ЗАМАСКИРОВАННОЕ ИЗДЕВАТЕЛЬ-СТВО.

Александр Лугин. Джиадэ или траги¬ческие похождения индивидуалиста. Изд- во «Федерация», артель писателей «Круг». М. 1928 г. Стр. 256, ц. 1 р. 50 к., в пер. 1 р. 75 к.

Автора нельзя упрекнуть в отсутствии изобретательности и фантазии, а также и скромности. Свои произведения он «вы-пускает в свет», как на костюмирован¬ный вечер, и дает им самые изысканные и многообещающие рекомендации.

Вот — названия помещенных в этой книге произведений.

«Джиадэ—роман ни о чем»... «Трагиче¬ские похождения индивидуалиста»: 1. Неистовый сценарист или испытание луной (психологическое развлекатель¬ное). 2. Блаженная исповедь или испы¬тание верой (эмоциональное удобочита¬емое)... «Мимолетности»... «Сказание о птичке божьей (два варианта):

Первый вариант. Испытание ничем (как-то—-био-графическое). Второй вариант. Собствен¬но сказание о птичке божьей (конструк¬тивно-романтическое)»

Мы знаем, кто и что нуждаются в по¬мощи необычайных и многословных ре¬комендаций, аттестаций, реклам и пр. Знаем, например, из практики кино-теат¬ров, в которых под маркой «мирового сверхбоевика» очень часто показывают пошленькую и глупую картину. Знаем, что в кафе и ресторанах часто в меню пишут замысловатые, не-русские назва¬ния блюд, а подают под острыми соуса¬ми куски недоброкачественного мяса. Никудышные работники, люди с запят¬нанной репутацией и т. п., также при¬крываются пространными и многообе¬щающими рекомендациями. Поэтому— необыкновенные и многословные назва¬ния, помещенных в этой книге вещей сразу же заставляют насторожиться.

От первой страницы до последней кни¬га Лугина заполнена нелепейшей фанта¬стикой, мистическими бреднями, индиви-дуалистическими вывертами и ловко за-маскированным издевательством над ре-волюцией, над всем революционным и советским. И напрасно старается автор— выписками из дневников, цитатами, ссыл¬ками, фантастичностью .обстановки и пр.—провести какие-то грани межд$ со¬бой и своими «героями», отмежеваться от них—эти старания ему не помогают. Мысли, чувства, слова и поступки всех этих'Джиадэ, Генриха, Ины, Арского, Невменяемова и др.—мысли, чувства, и слова и поступки самого Лугина.

Неудачной попыткой снять с себя от-ветственность является и его предупре-ждение, что «Джиадэ—роман ни о чем». Это предупреждение—не что иное, как маскировка! Наоборот, книга Лугина ....

Мимо окна твоего прохожу,

Айву, черешню, шашлу проношу.

Раз тебя невзначай увидал,

Глазки и щёчки твои, и пропал.

Ай, хороша ты, как гурия рая!

Ротика твой свеж, как черешня моя.

И несчастный Мамет, от любви умирая,

Тебе даст всю карзину с шашлой.

А себе... Только-б губки твои, ой-ой-ой!

Мамет Оглу Ибрагимов — шуточный псевдоним А.Р. Беляева

Из книжки-поздравления жене Маргарите Константиновне, написанной и иллюстрированной А.Р. Беляевым.

На фоне — сцена из спектакля-феерии Жюля Верна и А. Деннери "Михаил Строгов".

https://fantlab.ru/user60073

АЛЕКСАНДР БЕЛЯЕВ: «МОЙ РОМАН ЗАНИМАЕТ …701-е МЕСТО»

«Мой роман «Прыжок в ничто», по словам профессора Н.А. Рынина, занимает по счету 701-е место в ряду произведений о межпланетных путешествиях», — писал Александр Романович Беляев о своем первом космическом романе.

Роман вышел в Ленинградском издательстве «Молодая гвардия» в 1933 году и затем трижды переиздавался.

Первый редактор романа «Прыжок в ничто» Г. И. Мишкевич вспоминает, что А. Р. Беляев пришел в издательство уже вполне сложившимся, зрелым литератором.

Первое впечатление от встречи с ним было тягостным: в редакцию пришел тяжело больной человек. Весь его облик свидетельствовал о болезненном состоянии, переносимом с большим трудом. Высокого роста, худой, с очень усталым лицом. Широкий лоб с сильными залысинами. Длинные, тонкие и весьма подвижные пальцы хирурга или музыканта... Но главное — глаза за толстыми стеклами пенсне: серые, печально-добрые, проницательные... Несколько застенчивый глуховатый голос, очень корректен в обращении. Александр Романович вынужден был постоянно носить корсет, давняя болезнь часто приковывала его к постели, и тогда он пристраивал к стенке кровати нечто вроде пюпитра и, несмотря на мучительные боли, продолжал работу.

Так работал они над своим новым романом «Прыжок в ничто». Очень интересна судьба этого романа, Когда в 1933 году вышло первое издание, Я. И. Перельман написал о нем отрицательный отзыв, ссылаясь на неточности астрономического и физического характера. Академики П. Л. Капицаи А.Н. Крылов также считали, что описанный А. Р. Беляевым космический корабль не мог двигаться с субсветовой скоростью при помощи атомного двигателя. Но здесь, какизвестно, прав оказался фантаст, и в этом его горячо поддержал «патриарх звездоплавания» К Э. Циолковский.

В этом романе писатель «сделал попытку, не вдаваясь в самостоятельное фантазирование, изложить современные научные взгляды на возможность межпланетных сообщений», используя работы К. Э. Циолковского.

Роман встретил теплый прием у читателей, но отрицательный — у критиков. Я, И. Перельман, в частности, заканчивая свой отзыв, писал:

«В итоге никак нельзя считать новый роман Беляева сколько-нибудь ценным обогащением советской научно-фантастической литературы».

А через месяц после появления этой рецензии Я.И, Перельман «написал письма в редакцию и А.Р.Беляеву, что был не прав в своей оценке романа. Яков Исидорович горячо ратовал за переиздание романа (полностью разошедшегося к тому времени), и сам написал письмо к К. Э. Циолковскому с просьбой написать предисловие к новому изданию», вспоминает Г. И. Мишкевич.

Так началась работа над новым изданием романа.

Г. И.Мишкевич вспоминает, что Александр Романович работалнад романом с большим напряжением, фактически написал его заново:

«Как-то Александр Романович принес в редакцию очередную главу, добавив приэтом:

— Я знаю, что в некоторых местах своего повествования я, возможно, слишком тендециозен, особенно в тех местах, где речь идет о фашизме. Но приближается с угрожающей быстротой такое время, когда тенденция и принципиальность станут одними из сильнейших средств нашей литературы... Берлин становится гнездом, из которого выползут палачи нашей планеты…»

В 1935 году вторым изданием вышел роман «Прыжок в ничто» с хорошим предисловием Константина Эдуардовича Циолковского.

Позади была работа над новым романом, посвященным Циолковскому, и писатель, вновь прикованный к постели, уже обдумывал новый роман «Вторая Луна» об искусственном спутнике Земли — постоянной стратосферной станции для научных наблюдений, популяризующий идеи великого ученого.

Но К. Э. Циолковскому уже не суждено было увидеть второе издание «Прыжка в ничто». Не узнал он и том, что в память о лучшем «научном фантасте» новый роман был назван «Звезда КЭЦ».

Н. БЕЗГИНА.

Автограф Н. Безгиной (Никитиной) В.П. Буре

Автограф Н. Безгиной (Никитиной) В.П. Буре

Это фото к заметке о читательской конференции "Всемирного следопыта" 1927 г.

В понедельник 9 мая, в помещений цирка

Мюзик-Холл состоялась конференция-концерт

московских подписчиков «Следопыта». Это

была первая конференция, первый камень в

постройке читательско-редакционного коллек-

тива первый — и блестяще удавшийся — опыт

живого общения с читательской массой.

...

Звонок. Короткое вступительное слово председательствующего, тов. Розенталя.

— Что такое «Всемирный Следопыт», как он подает нам свой материал, как показывает жизнь? Осенью прошлого года «Следопыт» провел среди читателей широкую анкету» давшую очень показательные результаты. Анкета выявила, что журнал сильно и глубоко чувствует своего читателя. «Следопыт», что называется, «попал в точку», ту точку, где скрещиваются интересы и взаимное понимание и читателей и редакции.

Журнал читают и пионер, и юноша-комсомолец, и взрослый рабочий, и служащий. Аудитория журнала обширна и качественно, и количественно. И завоевал он ее тем, что никогда не говорил скучно-агитационно со своим читателем, не был назойлив — и в литературно-увлекательной форме подводил читателей к правильному пониманию жизни трудящихся СССР и всего мира. Широчайшие научные проблемы находили в фантастических рассказах «Следопыта» яркое и живое освещение, и каждый номер его развертывал перед читателем серии страноведческих очерков, в популярной и интересной форме знакомивших его с географическими особенностями отдаленнейших уголков земного шара.

— Наша задача, — заканчивает тов. Розенталь, — выявить коллективную волю читательской массы. Объявляю конференцию открытой.

Движение и аплодисменты. Председатель звонит. «Экзамен» начался.

Короткая процедура выборов президиума. Один за другим занимают места: ответствен, ред. «Всемирного Следопыта» — т. Нарбут, старейший вокругсветовец — т. Попов, пионер Гугель (активный читатель), печатник Голованов, старый морской волк — автор «Заморских приключений Джонни Руш» — Бывалов#, метранпаж Спицын, художник Голицын и др.

— Слово для доклада о дне печати предоставляется т. Гопнер…

...

Тов. Попов показывает. пробный экземпляр

только что вышедшего № 5 «Следопыта»:

— Мы нагоняем.. Уже нагнали: в июне

журнал будет разослан к 10-му числу.

‘явление номера встречено аплодисмен-

тами.

"Такими же аплодисментами зал привествует

представляемых редакцией сотрудников жур-

нала: А. Беляева, Е. Бывалова#, В. Голицына,

Н, Лебедева, С. Полтавского,

А. Шпира и др.

Всемирный Следопыт №6/1927

# — Александр Беляев. Необычайные приключения профессора Небывалова

***

КАПИТАНЫ ФАНТАСТИКИ 3

Обложка книги была мягкой словно бархат. Труд-

но было поверить, что когда-то она была сделана из

твердого картона. Но, в том-то и дело — эта книга

была необычной. Оттого и зачитанной до дыр. Помню

и условия, при которых мне доверялась эта книга: —

Читать только ночью. Тогда по-настоящему будет

страшно ... |

Так я впервые познакомился с Александром Беля-

евым, первая встреча была с «Головой профессора До-

уэля». Позже были другие его книги, а дальше, уже

повзрослевшим, я, роясь в архивах библиотек, знако-

мился с первыми публикациями известных ныне и

совсем забытых повестей и рассказов, статьями и вы-

ступлениями онаучной фантастике, воспоминаниями

о жизни «советского Жюля Верна» и все более убеж-

дался в том, что он не мог не стать научным сказочни-

ком.

У великих выдумщиков существует какое-то нео-

сознанное чудо родства. Вхождение Беляева в. вол-

шебное государство Фантазия произошло по

«андерсеновской» тропинке.

Ну, что ж — значит «Бабушка Мойра», то есть

Судьба, — мог бы ответить Беляев названием своего

первого, опубликованного в столичном журнале

«Проталинка», произведения. Возможно именно Она

сделала так, что оба мальчика Ханс и Саша (разумс-

стся с разрывом во времени в восемьдесят лет) были

очарованы театром с раннего детства. Посещение тс-

атральных спектаклей, актерская игра, сначала влю-

бительских, а затем в профессиональных труплах,

изготовление костюмов и декораций, сочинение пьес

и, наконец, режиссерскис_пробы..., они повторяли

друг друга. А первое зарубежное путешествие? Почти

одногодками они посетили одни и тс же страны: Гер-

мания, Швейцария, Италия у Ханса Андерсена; Гер-

мания, Швейцария, Италия, Австрия, Юг Франции

— у Александра Беляева. Эти поездки были мощным

толчком в творчестве обоих.

Своим пснисм и умением декламировать Ханс Ан-

дерсен смог обеспечить себе получение образования и

средства к существованию. Приблизительно в этом же

возрасте семнадцатилетний Беляев играл по контрак-

ту в тсатре смоленского Народного собрания, а в сту-

денческие годы зарабатывал игрой на скрипке в цирке

Труцци. Такая параллель в жизни обоих, на мой

взгляд, не случайна. И пусть дальнейшие судьбы не

дают таких примеров — главное уже произошло, они

оба были рождены для фантазии.

Смоленская публика любила молодого автора

Алсксандра Беляева, с интересом следила за его твор-

чеством. «Г-н Беляев выдавался из среды играющих

по тонкому исполнению роли ‚..» — это отзыв из го-

родской газеты. После учебы в Демидовском юриди-

ческом лицее города Ярославля, возвратившись в

родной Смоленск и начав адвокатскую деятельность,

он не оставляет театра. Напротив, пробует свои силы

в качестве постановщика. В частной гимназии осуще-

ствляет постановку детской оперы-сказки Григорьева

«Спящая царевна», имевшую шумный успех.

«Фантазия его не знала границ!» — рассказывал

бывший гимназист С.Яковлев о постановке сказки

«Три года, три дня, три минуточки». «<... Он органично

«вращивал» в ткань сказки придуманные им остро-

словные реплики, диалоги, массовые сцены, хоровые

и хореографичсские номера. Были здесь сцены, наве-

янныс мотивами подводного царства из русской были-

ны о Садко. Были залитые трепетным лунным светом

русалочьи хороводы, сопровождаемые пением».

1915 год круто меняет судьбу Александра Белясва.

Бабушка Мойра приготовила жестокое испытание.

Тяжелая болезнь — туберкулез позвоночника. Диаг-

ноз врачей — Беляев обречен. Рушатся мечты, остав-

ляст жена ... Мать Александра Надежда Васильевна,

продав дом, уезжает с сыном в теплую Ялту ... В Смо-

ленске навсегда остается детство — время волнующих

открытий, чудесные приключения, наполненныетай-

нами, друзья...

«Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх. И

можете держать себя свободно. Я разрешаю вам ....

Так начинает Алексей Апухтин свое стихотворе-

4 КАПИТАНЫ ФАНТАСТИКИ

ние «Сумасшедший». На рубеже веков его очень лю-

били декламировать со сцены, любил читать его перед

публикой и Александр Беляев. Он выходил к зрителям

запеленутый в смирительную рубашку, с бледным,

искусно загримированным лицом, и тихо начинал:

...Вы знаете, на днях

Я королем был избран всенародно, —

Но это все равно. Смущают мысль мою

Все эти почести, приветствия поклоны...

Я день и ночь пишу законы

Для счастья подданных и очень устаю...

До недавнего времени я объяснял себе нсравноду-

шие Александра Романовича Беляева к этому стихо-

творению схожестью личных переживания, какой-то

близостью фактов биографий с лиричсским героем: «А

впрочем, ваши лица напоминают мне знакомые чер-

ты... Как будто я встречал... Вас где-то там, давно...

здравствуй милый брат! Вы не поверитс, как хорошо

мне с вами...»

В семье Белясвых было трое детей: Василий, Алек-

сандр и Нина. Василий, уже окончивший гимназию,

утонул, а Нина умерла от саркомы печени ещс в ран-

нем детстве. В 1930 году, в возрасте шести лет умерла

первая дочь Александра Беляева Людмила... Сам он

был надолго уложен в постель — костный туберкулез

позвонков, сопровождасмый параличом нижних ко-

нечностей.

«Ты видишь, молодцом Я стал совсем, и доктор

уверяет, что это легкий рецидив...»

С 1916 по 1922 год он провел в кровати, скованный

корсетом. Затем, на протяжении всей жизни, регуляр-

ные обострения спонделита.

«...Что скоро все пройдет, что нужно лишь тер-

пенье... О, да, я терпелив, я очень терпелив...»

Такой судьбе нс позавидуешь. Просто поражаешь-

ся — откуда в человеке такой запас сил? Может быть,

объяснение стоит поискать на той же «андерсенов-

ской» тропинке. Г. К. Честертон в трактате «Ортодок-

сия» роль спасителя человеческой психики отдает

Воображению: «...многие полагают, что воображение,

особенно мистическое, опасно для духовного равнове-

сия... Воображение не порождает безумие — сго по-

рождает рационалистический ум... Обычный человек

всегда был в здравом уме, потому что он всегда стоял

одной ногой на земле, а другой в сказке...»

1925 год. Александру Романовичу Беляеву уже со-

рок один год. В печати появляется его первый фанта-

стический рассказ «Голова профессора Доуэля».

Много позже он переделает его в тот, знаменитый

ныне, один из читаемых его романов. Всего же ему

остается шестнадцать лет, чтобы написать целую биб-

лиотечку советской фантастики. Он эту задачу вы-

полнил.

_ До сих пор живст во мне чувство того магнетиче-

ского детского страха от книги с потрепанной, будто

бархатной, обложкой, так похожей на старенький за-

навес. Выцветший старенький занавес вдруг начинает

дышать — это за ним зарождается чудо. Из оркестро-

вой ямы слышны звуки инструментов... Затем тиши-

на... Медленно гаснет свет. Влево уходит

занавес-обложка, открывая дорогу волшебному до-

брому свету, и для кого-то вновь начинается удиви-

тельная фантастическая история, рожденная

воображением Алсксандра Беляева.

Виктор БУРЯ

*

Страницы книжки-подарка, оформленные Александром Бе-

ляевым, и его фотография публикуются впервые. Редакция бла-

годарит дочь писателя Светлану Александровну Беляеву за

материалы, любезно предоставленные из семейного архива.

Первое впечатление от встречи с ним было тягостным: в редакцию пришел тяжело больной человек. Весь его облик свидетельствовал о болезненном состоянии, переносимом с большим трудом. Высокого роста, худой, с очень усталым лицом. Широкий лоб с сильными залысинами. Длинные, тонкие и весьма подвижные пальцы хирурга или музыканта... Но главное — глаза за толстыми стеклами пенсне: серые, печально-добрые, проницательные... Несколько застенчивый глуховатый голос, очень корректен в обращении. Александр Романович вынужден был постоянно носить корсет, давняя болезнь часто приковывала его к постели, и тогда он пристраивал к стенке кровати нечто вроде пюпитра и, несмотря на мучительные боли, продолжал работу.

Так работал они над своим новым романом «Прыжок в ничто». Очень интересна судьба этого романа, Когда в 1933 году вышло первое издание, Я. И. Перельман написал о нем отрицательный отзыв, ссылаясь на неточности астрономического и физического характера. Академики П. Л. Капицаи А.Н. Крылов также считали, что описанный А. Р. Беляевым космический корабль не мог двигаться с субсветовой скоростью при помощи атомного двигателя. Но здесь, какизвестно, прав оказался фантаст, и в этом его горячо поддержал «патриарх звездоплавания» К Э. Циолковский.

В этом романе писатель «сделал попытку, не вдаваясь в самостоятельное фантазирование, изложить современные научные взгляды на возможность межпланетных сообщений», используя работы К. Э. Циолковского.

Роман встретил теплый прием у читателей, но отрицательный — у критиков. Я, И. Перельман, в частности, заканчивая свой отзыв, писал:

«В итоге никак нельзя считать новый роман Беляева сколько-нибудь ценным обогащением советской научно-фантастической литературы».

А через месяц после появления этой рецензии Я.И, Перельман «написал письма в редакцию и А.Р.Беляеву, что был не прав в своей оценке романа. Яков Исидорович горячо ратовал за переиздание романа (полностью разошедшегося к тому времени), и сам написал письмо к К. Э. Циолковскому с просьбой написать предисловие к новому изданию», вспоминает Г. И. Мишкевич.

Так началась работа над новым изданием романа.

Г. И.Мишкевич вспоминает, что Александр Романович работалнад романом с большим напряжением, фактически написал его заново:

«Как-то Александр Романович принес в редакцию очередную главу, добавив приэтом:

— Я знаю, что в некоторых местах своего повествования я, возможно, слишком тендециозен, особенно в тех местах, где речь идет о фашизме. Но приближается с угрожающей быстротой такое время, когда тенденция и принципиальность станут одними из сильнейших средств нашей литературы... Берлин становится гнездом, из которого выползут палачи нашей планеты…»

В 1935 году вторым изданием вышел роман «Прыжок в ничто» с хорошим предисловием Константина Эдуардовича Циолковского.

Позади была работа над новым романом, посвященным Циолковскому, и писатель, вновь прикованный к постели, уже обдумывал новый роман «Вторая Луна» об искусственном спутнике Земли — постоянной стратосферной станции для научных наблюдений, популяризующий идеи великого ученого.

Но К. Э. Циолковскому уже не суждено было увидеть второе издание «Прыжка в ничто». Не узнал он и том, что в память о лучшем «научном фантасте» новый роман был назван «Звезда КЭЦ».

Н. БЕЗГИНА.

https://fantlab.ru/work563210

Г. Черненко

СЕМЬ ПИСЕМ «ГРАЖДАНИНУ ВСЕЛЕННОЙ»

КАЛУГА – ДЕТСКОЕ СЕЛО

Научные книжки Циолковского выглядят скромно. Но какое богатство мыслей, идей! Беляев это сразу увидел. Он понял: любая работа Циолковского – увлекательная тема для фантастического романа.

Позже он напишет ученому: «Я не могу Вам передать, как много отрадных минут переживал за Вашими небольшими по объему, но чрезвычайно содержательными книгами. Какие грандиозные картины, например, в книге «Будущее Земли и человечества». Еще и еще раз спасибо...» Но и как человек, и как ученый Циолковский также интересовал писателя. Давно интересовал.

Переписка между ними началась зимой 1934 года. Незадолго до этого в журнале «Вокруг света» появилась повесть Беляева «Воздушный корабль». В ней рассказывалось об экспедиции советских ученых на цельнометаллическом дирижабле Циолковского.

Константин Эдуардович прислал в редакцию письмо. Он писал, что повесть остроумна и достаточно научна.

«Прошу товарища Беляева прислать мне наложенным платежом другой его фантастический рассказ, посвященный межпланетным скитаниям, который я нигде не мог достать». Он имел в виду роман «Прыжок в ничто» – о полете в космос огромной пассажирской ракеты.

Разумеется, Александр Романович охотно выполнил просьбу Циолковского. В конце декабря 1934 года он ответил ученому: «Посылаю роман на Ваш суд. В настоящее время роман переиздается, и я очень просил бы Вас сообщить Ваши замечания и поправки». А в конце письма спрашивал: «Если роман найдете не слишком плохим, разрешите ли посвятить его Вам? Ведь Ваше имя проходит через весь роман».

Вскоре в Детское Село, нынешний город Пушкин, где тогда жил Александр Романович, приходит письмо из Калуги. Конечно Беляев ждал его. Конечно волновался: как ученый оценит роман? Худыми пальцами вскрыл он конверт. Быстро пробежал первые строки, и стало радостно: Циолковский роман хвалил. Очень хорошо, что выйдет второе издание. Оно вызовет еще больший интерес к «великой задаче двадцатого века».

Александр Романович Беляев в 1940 году.

«Что же касается до посвящения его мне, – писал Циолковский, – то считаю это Вашей любезностью и честью для себя».

Дружеская переписка продолжалась. «Глубокоуважаемый Константин Эдуардович, – отвечал Беляев. – Ваше письмо очень обрадовало меня. Ваш теплый отзыв о моем романе придает мне новые силы в нелегкой борьбе за создание научно-фантастических произведений. Я всячески стараюсь популяризировать Ваши идеи в романах и рассказах. Когда перееду в город (где у меня хранится мой архив), постараюсь подобрать все, что писал о Ваших изобретениях... Очень интересуюсь идеей стратосферного дирижабля.

Ваши замечания, разумеется, используем для второго издания «Прыжка в ничто».

Искренне уважающий и давно любящий Вас А. Беляев».

Как хорошо, что Циолковский сохранил конверты писем Беляева! На них пометки. Ученый кратко отмечает, какие свои книги послал в Детское Село: «Цели звездоплавания», «Будущее Земли и человечества», «Растение будущего», научно-фантастическую книжку «Тяжесть исчезла», философскую – «Монизм Вселенной».

«Дорогой Константин Эдуардович! – пишет Беляев 1 февраля 1935 года. – Приношу Вам искреннюю благодарность за присланные Вами книги. Надеюсь использовать их в моих произведениях».

Писатель хотел, чтобы новое издание романа «Прыжок в ничто» вышло с предисловием и портретом Константина Эдуардовича. В письме он просит ученого прислать и то, и другое. Циолковский не отказал. В середине февраля Беляев пишет в Калугу: «Благодарю за присылку портретов и предисловия».

Готовя новое издание романа, Беляев самым тщательным образом учел советы и замечания Циолковского. Но прежде чем печатать книгу, было решено показать рукопись Циолковскому и для этого привезти ее в Калугу. Сам Беляев поехать не мог. Из-за тяжелой болезни он даже квартиру покидал крайне редко.

ВСТРЕЧА С ЦИОЛКОВСКИМ

Однажды я встретился с ленинградским литератором Григорием Осиповичем Мишкевичем. В тридцатые годы он работал в том издательстве, где должен был выйти роман Беляева. Разговорились, и выяснилось, что к Циолковскому ездил именно он. Я попросил его рассказать о встрече. Мишкевич охотно согласился.

«Я повез Циолковскому не только рукопись, но и рисунки к роману, выполненные художником Травиным. Было при мне также и подробное письмо Александра Романовича.

Ученый в то время жил в новом доме, подаренном ему Калужским горсоветом. Подниматься сюда приходилось по крутой горе. В Калуге я пробыл, кажется, дней восемь, а с Циолковским виделся три или четыре раза.

Он внимательно прочел довольно объемистую рукопись и на полях ее карандашом сделал замечания. Так же внимательно просмотрел и рисунки. А потом, уже на словах, посоветовал мне, как редактору книги, обратить особое внимание на описание тренажерских установок, предназначенных для того, чтобы приучить экипаж космического корабля к действию перегрузок и невесомости.

Тут Циолковский, впрочем, добавил:

– Правда, из письма Александра Романовича я узнал, что он советовался с профессором Рыниным. Этого для меня вполне достаточно. Так что будем считать мой совет просто придиркой.

Когда в последний раз я уходил от Циолковского, он проводил меня на улицу и, протянув на прощанье руку, сказал:

– Знайте, молодой человек, самый замечательный наш писатель-фантаст – это Беляев. Передайте ему мой привет».

«ГРАЖДАНИН ВСЕЛЕННОЙ»

Весной 1935 года болезнь у Беляева сильно обострилась. Циолковский тоже был болен. Переписка прервалась. Между тем подготовка второго издания романа шла своим чередом.

Как и мечтал Беляев, книга выходила с предисловием ученого и посвящением ему.

Циолковский тоже нетерпеливо ждал появления романа. Не зная о болезни писателя и о том, что он находится в Евпатории, Константин Эдуардович написал в Ленинград, просил Беляева выслать роман в новом издании. Письмо переслали в Крым, в санаторий «Таласса». Оттуда и пришел ответ.

«Дорогой Константин Эдуардович! – писал Беляев. – С огорчением узнал из письма моей жены о Вашей болезни. Надеюсь, что Вы скоро поправитесь... Я пишу жене и редактору «Молодой гвардии», чтобы Вам скорее выслали экземпляр «Прыжка в ничто»... Я обдумываю новый роман «Вторая Луна» об искусственном спутнике Земли, постоянной станции для научных наблюдений. Надеюсь, что Вы не откажете мне в Ваших дружеских и ценных указаниях и советах.

Простите, что пишу карандашом, – я лежу уже четыре месяца...

Искренне любящий и уважающий Вас А. Беляев».

Это было последнее письмо писателя-фантаста к Циолковскому. В сентябре ученого не стало. Потрясенный Беляев откликается статьей «Памяти великого ученого-изобретателя».

«Я перебираю его книги и брошюры, изданные им за собственный счет в провинциальной калужской типографии, его письма и раздумываю над этим человеком, который прожил такую тяжелую и в то же время интересную жизнь...

Какова самая характерная черта этого исключительно оригинального ума? Что двигало его мыслями и чувствами?

Самое характерное в нем, как мне кажется, это «космичность» его сознания. Едва ли кто-либо из людей, живших на Земле, не исключая астрономов, чувствовал себя до такой степени «гражданином Вселенной», как Циолковский».

Второе издание романа «Прыжок в ничто» вышло в 1936 г., уже после смерти ученого.

http://www.fandom.ru/about_fan/chernenko_...

Прыжок в ничто

Впервые издан в 1933 году в издательстве «Молодая гвардия». Предисловие к роману написал известный советский ученый, автор работ по межпланетным сообщениям, профессор Н.А. Рынин (1877–1942). В том же году в журнале «Юный пролетарий» (№ 8) опубликован фрагмент из романа под названием «Стормер-сити».

Роман вызвал большой интерес основателя космонавтики К.Э. Циолковского (1857–1935). Между писателем и ученым завязалась переписка. А.Р. Беляев серьезно переработал роман: по замечаниям К.Э. Циолковского были исправлены научные неточности, одновременно с этим автор убрал лишние популяризаторские длинноты и расширил приключенческую часть. Второе, переработанное, издание романа вышло в том же издательстве в 1935 году с предисловием К.Э. Циолковского и послесловием Н.А. Рынина. Новое издание Беляев снабдил посвящением великому калужскому мечтателю, на что сам Константин Эдуардович откликнулся следующим образом: «Что же касается до посвящения… мне, то я считаю это Вашей любезностью и честью для себя». Известно, что в конце 1930-х Александр Романович работал над книгой о жизни и работе К.Э. Циолковского, но, к сожалению, рукопись незаконченной книги погибла вместе с архивом Беляева в годы войны. Прототипом главного героя книги — изобретателя Лео Цандера стал другой известный советский ученый и изобретатель в области ракетной техники Фридрих Артурович Цандер (1887–1933).

В 1936 году вышло третье молодогвардейское издание, а в 1938 году роман был переиздан с послесловиями Н.А. Рынина и Я.И. Перельмана* в хабаровском «Дальгизиздате». Причем оценки двух видных ученых и популяризаторов науки порой резко расходятся. Рынин, подлинный романтик межпланетных путешествий и горячий поклонник фантастики, составитель уникального каталога космической фантастики, пишет: «Из всех известных мне рассказов, оригинальных и переводных, на тему о межпланетных сообщениях роман А.Р. Беляева мне кажется наиболее содержательным и научным. Конечно, возможно лучшее, но, однако, пока его нет». Автор же второго послесловия, к слову тоже не чуждый сочинительству фантастических историй, резок и категоричен: «Никак нельзя признать новый роман Беляева сколько-нибудь ценным обогащением советской научно-фантастической литературы. Родина Циолковского вправе ожидать появления более высококачественных произведений научной фантастики, трактующих проблему межпланетных сообщений».

До 1959 года роман больше не переиздавался. В дальнейшем роман выдержал еще несколько переизданий.

Многие критики не без оснований склонны полагать, что литературным толчком для написания книги могла послужить пьеса «Мистерия-Буфф» (1918) В.В. Маяковского, где так же капиталисты, спасаясь от мировой революции, строят гигантский «ковчег» (правда, не космический, как у Беляева), на котором пытаются спастись семь пар представителей высшего общества и семь пар «нечистых», т. е. простолюдинов, необходимых для обслуживания «ковчега». Для истории же научно-фантастической литературы «Прыжок в ничто» интересен тем, что это одно из первых в мировой НФ обращений к ставшей популярной в послевоенной фантастике теме «космических ковчегов». Беляев очень удачно соединил в рамках одного романа социальный памфлет, космические приключения и научно-познавательный материал. Кроме того, роман, как и многие произведения Беляева, буквально напичкан не только научными прозрениями, но и социальными предвидениями — вплоть до почти точных дат: война между США и Японией в Тихом океане, ракетная бомбардировка городов Европы… Всего же в романе 78 научных идей и прогнозов, из которых 45 уже осуществились.

* Послесловия Перельмана не было!

https://fantlab.ru/edition41253

Это был роман «Прыжок в ничто» (1933). В предисловии ко второму его изданию знаменитый ученый писал, что роман Беляева представляется ему «наиболее содержательным и научным» из всех известных тогда произве-дений о космических путешествиях. А обращаясь к Беляеву, добавлял (цитируем сохранившийся в архиве набросок письма): «Что касается до посвящения его мне, то я считаю это Вашей любезностью и честью для себя».

Поддержка окрылила Беляева. «Ваш теплый отзыв о моем романе, — отвечал он, — придает мне силы в нелегкой борьбе за создание научно- фантастических произведений». Циолковский консультировал второе из¬дание «Прыжка в ничто», входил в детали. «Я уже исправил текст со¬гласно Вашим замечаниям, — сообщал Беляев в другом письме. — Во втором издании редакция только несколько облегчает «научную нагруз¬ку» — снимает «Дневник Ганса» и кое-какие длинноты в тексте, которые, по мнению читателей, несколько тяжелы для беллетристического произ¬ведения». «Расширил и третью часть романа — на Венере, — введя не¬сколько занимательных приключений, с целью сделать роман более инте¬ресным для широкого читателя». «При исправлении по Вашим замечаниям я сделал только одно маленькое отступление: Вы пишете: «Скорость туманностей около 10 000 километров в сек.», — это я внес в текст, но даль¬ше пишу, что есть туманности и с большими скоростями...»

Отступление, впрочем, было не только в этом. Беляев не принял со¬вет Циолковского снять упоминание о теории относительности и выте¬кающем из нее парадоксе времени (когда время в ракете, несущейся со скоростью, близкой к скорости света, замедляется по отношению к земному).

Популяризируя, писатель, как видим, не исключал спорного и выдви¬гал свои, ни у кого не заимствованные, фантастические идеи. Извест¬ный популяризатор науки Перельман, например, осуждал Беляева за то, что в «Прыжке в ничто» ракету намереваются разогнать до субсвето¬вой скорости при помощи чересчур «проблематической для технического пользования» внутриатомной энергии. Но Беляев смотрел в будущее: без столь мощной энергетической установки, как ядерный двигатель, невоз¬можны дальние космические полеты. Современная наука настойчиво ищет в этом направлении, а что касается современной научной фанта¬стики, то она давно уже оснастила ядерными установками свой звездный флот. Беляев оптимистичнее Циолковского оценил и сроки выхода чело¬века в космос. Как он и предсказывал, первые орбитальные полеты были осуществлены младшими современниками Циолковского. Сам же ученый, до того как он нашел возможность обойтись без водородо-кислород¬ного горючего, отодвигал это событие на несколько столетий.

В эпизодах на Венере мы найдем в романе Беляева не только приклю-чения, но и довольно логичный — по тем временам — взгляд на формы внеземной жизни. «Кроты», горячим телом проплавляющие ходы в снего¬вой толще, шестирукие обезьянолюди в многоэтажных венерианских ле¬сах и прочие диковинки — все это не буйная неуправляемая фантазия, а образы, навеянные научными представлениями того времени. Беляев знал, что природно-температурные контрасты на Венере более резки, чем на Земле, и, если в таких условиях вообще возможна жизнь, она дол¬жна была выработать какие-то более активные приспособительные при¬знаки. Не обязательно, конечно, шесть рук, но это ведь, так сказать, био¬логическая метафора.

https://fantlab.ru/work83474

Он писал Циолковскому, что в романе "Прыжок в ничто" "сделал попытку, не вдаваясь в самостоятельное фантазирование, изложить современные взгляды на возможность межпланетных сообщений, основываясь, главным образом, на Ваших работах".[146] Не вдаваясь в самостоятельное фантазирование... Но ведь даже не чуждый фантастики В.Катаев "в шутку" отдавал "чтение лекций о межпланетных сообщениях развязным молодым людям, промышлявшим до сих пор мелкими аферами",[147] а известный кораблестроитель А.Н.Крылов объявил проекты Циолковского научно несостоятельными.

По этому поводу Циолковский писал: "...академик Крылов, заимствуя у О.Эбергарда его статью, доказывает устами этого профессора, что космические скорости невозможны, потому что количество взрывчатого вещества будет превышать самый реактивный прибор во множество раз". Стало быть, ракетоплавание — химера? "Совершенно верно, — продолжал Циолковский, — если взять для расчета порох. Но получатся обратные выводы, если порох заменить, например, жидким водородом и кислородом. Порох понадобился ученому, чтобы опровергнуть всеми признанную истину".[148]

Циолковский на десятилетия опередил свое время — и не столько технические возможности, сколько узкие представления о целесообразности, о необходимости того или иного изобретения для человечества. И вот это второе, человеческое лицо "всеми признанной истины" писатель-фантаст Беляев разглядел лучше иных специалистов. Например, цельнометаллический дирижабль Циолковского — надежный, экономичный, долговечный — до сих пор бороздит воздушный океан лишь в романе Беляева.

Роман "Воздушный корабль" начал печататься в журнале "Вокруг света" в конце 1934г. Вскоре редакция получила письмо из Калуги: "Рассказ... остроумно написан и достаточно научен для фантазии. Позволю себе изъявить удовольствие тов. Беляеву и почтенной редакции журнала. Прошу тов. Беляева прислать мне наложенным платежом его другой фантастический рассказ, посвященный межпланетным скитаниям, который я нигде не мог достать. Надеюсь и в нем найти хорошее...".[149]

Это был роман "Прыжок в ничто".

"Глубокоуважаемый Константин Эдуардович! — отвечал Беляев — ...Я очень признателен Вам за Ваш отзыв и внимание... У меня была даже мысль — посвятить этот роман Вам, но я опасался, что он "не будет стоить этого". И я не ошибся: хотя у читателей роман встретил теплый прием, Як<ов> Ис<идорович> Перельман дал о нем довольно отрицательный отзыв в №10 газеты "Литературный Ленинград" (от 28 февр.)... Но теперь поскольку Вы сами об этом просите, охотно исполняю Вашу просьбу и посылаю роман на Ваш суд. В настоящее время роман переиздается вторым изданием, и я очень просил бы Вас сообщить Ваши замечания и поправки... И я, и издательство были бы Вам очень благодарны, если бы Вы написали и предисловие ко второму изданию романа (если, конечно, Вы сочтете, что роман заслуживает Вашего предисловия).

Искренне уважающий Вас А.Беляев"[150] (письмо от 27 декабря 1934г.).

Рецензия Я.Перельмана, известного популяризатора науки, много способствовавшего распространению идеи освоения космоса, была необъективной и противоречивой. Перельман то требовал неукоснительно следовать практически осуществимому, то упрекал за популяризацию давно известного, то отвергал как раз новое и оригинальное.

Перельман, по-видимому, был недоволен тем, что в "Прыжке" не нашла отражения только что открытая Циолковским возможность достигнуть космических скоростей на обычном промышленном топливе. До того Циолковский (как видно из его возражений академику Крылову) возлагал надежду на очень опасную и дорогую пару: жидкий водород и кислород. Циолковский опубликовал свое открытие в специальной периодике в мае 1935 г. Перельман мог знать о нем раньше из переписки с ученым.[151] Но, естественно, что в романе, вышедшем из печати в 1933 г., новая идея Циолковского никак не могла быть учтена.

Главное, однако, не в этом, а в том, что Перельман подошел к фантастическому произведению с точки зрения своей, чисто популяризаторской задачи, в которую научная фантастика, конечно же, не укладывается. И здесь он не был последователен. Он противопоставлял "Прыжку в ничто" как образец научной популяризации роман О.В.Гайля "Лунный перелет". Немецкий автор основывался на работах своего соотечественника Г.Оберта. Перельман не знал, оказывается, что обертова схема космической ракеты вовсе не была последним словом науки. Вот отрывки из письма Циолковского Перельману от 17 июня 1924г.:

"Глубокоуважаемый Яков Исидорович, пишу Вам главным образом затем, чтобы высказаться немного относительно работ Оберта и Годдарда (американский пионер ракетной техники, — А.Б.)... Во-первых, многие важные вопросы о ракете даже не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов... (т.е. скорей Оберт должен был иллюстрировать Гайля, а не наоборот, — А.Б.). У Оберта много сходства с моим "Вне Земли"".[152] И далее Циолковский перечисляет многочисленные заимствования.

Стало быть, Гайль брал даже не из вторых, а из третьих рук и во всяком случае не мог быть для Беляева образцом. Беляев же основательно был знаком с трудами Циолковского, еще в 1930г. он посвятил ученому очерк "Гражданин эфирного острова".

Предисловие Циолковского ко второму изданию "Прыжка в ничто" (Л.: изд. "Молодая гвардия", 1935) по всем пунктам противоположно рецензии Перельмана. Приведем карандашный, неразборчивой крупной скорописью набросок, сохранившийся на обороте беляевского письма:

"А.Р. Ваш [зачеркнуто: роман] рассказ перечел и могу дать следующую) оценку. Ваш рассказ содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне работ на [тему?] междупланетных путешествий. Поэтому я очень рад появлению 2-го издания. Он более будет способствовать распространению интереса?) к великой задаче 20 века, чем другие <нрзб> популярные рассказы, не исключая даже иностранных. Подробно и доступно [достаточно?] он охарактеризован профессором Н.А.>Рыниным. Что же касается до посвящения его мне, то я считаю это Ваш<ей> любезностью и честью для себя".[153]

Поддержка окрылила Беляева. "Ваш теплый отзыв о моем романе, — отвечал он Циолковскому, — придает мне силы в нелегкой борьбе за создание научно-фантастических произведений".[154] Циолковский консультировал второе издание, входил в детали. "Я уже исправил текст согласно Вашим замечаниям, — сообщал Беляев в другом письме. — Во втором издании редакция только несколько облегчает "научную нагрузку" — снимает "Дневник Ганса" и кое-какие длинноты в тексте, которые, по мнению читателей, несколько тяжелы для беллетристического произведения.

"Расширил я третью часть романа — на Венере — введя несколько занимательных приключений с целью сделать роман более интересным для широкого читателя.

"При исправлении по Вашим замечаниям я сделал только одно маленькое отступление: Вы пишите: "Скорость туманностей около 10.000 кило<метров> в сек.", — это я внес в текст, но дальше пишу, что есть туманности и с большими скоростями...".[155]

Отступление, впрочем, было не только в этом. Беляев отклонил совет Циолковского снять упоминание о теории относительности и использовал вытекающий из нее парадокс времени (когда время в ракете, понесущейся со скоростью, близкой к скорости света, замедляется от отношению к земному).

Популяризируя, Беляев не исключал спорного и выдвигал свои, не заимствованные у Циолковского фантастические идеи. Перельман осуждал Беляева за то, что в "Прыжке в ничто" ракету разгоняют до субсветовой скорости при помощи чересчур "проблематической для технического использования" внутриатомной энергии.[156] Но Беляев смотрел в будущее: без столь мощной энергетической установки невозможны дальние космические полеты. Современная наука настойчиво ищет в этом направлении. Беляев оптимистичнее Циолковского оценил сроки выхода человека в космос. Как он предсказал, первые космические полеты осуществлены были младшими современниками Циолковского. Сам же ученый, до того как нашел возможность обойтись без водородо-кислородного горючего, отодвигал это событие на несколько столетий.[157]

В эпизодах на Венере — не только приключения, но и довольно строгая концепция внеземной жизни. "Кроты", своим горячим телом проплавляющие ходы в снеговой толще, шестирукие обезьянолюди в многоэтажных венерианских лесах и прочие диковинки — все это не буйная фантазия, а образы, навеянные логикой научных представлений того времени. Венера — более горячая планета, чем Земля, природнотемпературные контрасты на ней более резки и, если в таких условиях вообще возможна жизнь, она необходимо должна выработать более активные приспособительные признаки. Не обязательно, конечно, шесть рук, но это ведь, так сказать, биологически реализованная метафора, к таким приемам всегда прибегают фантасты.

Беляева интересовали не только космические проекты Циолковского. Сожалея об утерянных при перевозке книгах, он писал: "Среди этих книг были между прочим о "переделке Земли", заселении экваториальных стран и проч. С этими Вашими идеями широкая публика менее знакома, мне хотелось бы популяризировать и эти идеи".[158]

Редактор второго издания романа Беляева "Прыжок в ничто" Г.Мишкевич сопротивлялся рекомендации Циолковского снять упоминания о теории относительности. Теория Эйнштейна, говорил он автору, "не опровергнута и других взамен ее равноценных нет".[218] Но ведь Циолковский отрицал теорию относительности апеллируя, казалось бы, к незыблемым основам материалистического мировоззрения. В наброске письма М.Горькому он писал: "Моя философия монистична, между тем как наука открыто придерживается дуализма и даже полизма. Так, признается ею существование двух начал: материи и энергии. Материя распадается на энергию, но из энергии не может получиться материя".[219] (По-видимому, имелось в виду эйнштейновское соотношение между массой и энергией при скоростях порядка скорости света: Е = МС2).

С подобных механистических позиций отвергались и идеи самого Циолковского о завоевании космоса. Сходное положение складывалось в биологии и ядерной физике. В упоминавшейся беседе с сотрудниками "Детской литературы" академик Капица обосновывал невозможность использовать внутриатомные силы законом сохранения энергии: на расщепление ядра энергии уйдет столько же, сколько получим (не учитывалось, что необходимую для реакции энергию извлекут из вещества сами осколки делящихся ядер).

Ученый комментарий (а в 30-е годы старанием осторожных издательств он сделался чуть ли не жанровым признаком научно-фантастического романа) дезориентировал литературную критику. В.Шкловский иронизировал по поводу того, что Беляев согласился выпустить "Человека-амфибию" с уничтожающим послесловием профессора А.Немилова: "Странная амфибия: чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения".[220] А.Рагозин высмеивал писателя за то, что он, призывая бросать в мир новые идеи, сам пишет роман, не содержащий "ни грана науки, ни тени здравого смысла".[221]

Беда в том, что науку отождествляли со здравым смыслом. Следуя научному консерватизму (а ему, как видим, не чужды даже передовые ученые), литературная критика пыталась измерить любую фантастическую догадку укоренившимся бытовым представлением о научности. Если никто еще не приживлял голову одного человека к телу другого, то никакой науки в этом нет и быть не может. Если пороховые ракеты не могут развить скоростей, даже близких к первой космической, то космический полет — вообще бред. Таким способом хоронили чуть ли не всю фантастику. Оставалось фантазировать о том, что не выходило за пределы "здравого смысла".

Популяризаторская установка искусственно абсолютизировалась еще и тем, что в 30-е годы возобладало отношение к научной фантастике как к облегченной юношеской литературе. Проблемы советской научной фантастики обсуждались главным образом в журнале "Детская литератуpa". Этот журнал немало сделал для того, чтобы в них разобраться. Редакция помещала наряду с несправедливыми наскоками серьезные рецензии и статьи, в которых писатели-фантасты делились опытом, организовал дискуссию в связи с романом Г.Адамова "Победители недр" (выступили, в частности, авторы фантастических романов академик В.Обручев, А. Беляев и др.)[222], провела интересную встречу с академиком Капицей.

Но факт остается фактом: журнал адресовал научную фантастику главным образом подросткам и юношеству и способствовал ее сближению (если не по форме, то по содержанию) с популяризаторскими книгами. Беляев с тревогой отмечал, что писатели перестали обращаться к науке как первоисточнику творческой фантазии. Поэтому "предпочитали писать о настоящем, фантастика сводилась к увеличению масштабов (размеров, скоростей и пр.)".[223] Сиюминутное понимание индустриализации вело к тому, что "узкий техницизм заслонял все другие области науки. Да и в области технической тематический круг ограничивался перепевами тем, содержащихся в таких популярных брошюрах, как "Технические мечтания" и "Энергетика будущего" Г.Гюнтера, "Техника и человек в 2000 году" Антона Любке и др.".[224]

https://fantlab.ru/edition20465

ПРЫЖОК В НИЧТО

Свое возвращение из Мурманска Беляев ознаменовал романом о полете в космос — «Прыжок в ничто».

Космический корабль Беляев построил уже за шесть лет до того — для романа «Борьба в эфире» (рассказывает генеральный конструктор Крукс):

«Вы знаете, что я сконструировал огромный летающий корабль — целый город, который может вместить всех нас. <…> Его движущая сила основана на принципе ракет, и потому на нем мы можем подняться выше атмосферы и летать в безвоздушном пространстве. Мы могли бы продержаться на нем неопределенно долгое время далеко от Земли. Но… тут есть большое „но“. Несмотря на все успехи химии, мы не можем обеспечить питанием всех нас более чем на два-три года. Если бы нам удалось возобновить запасы, ну, хотя бы клетчатки, мы бы добыли из нее всё, что нужно для питания. Но для этого мы должны держаться ближе к Земле, чтобы наши небольшие суда могли от времени до времени спускаться на Землю в безлюдных местах и пополнять запасы химических продуктов и воды.

Но эти малые суда скоро были бы уничтожены один за другим…»

И тогда буржуйские главари решают, не дожидаясь голодной смерти, хлопнуть дверью громко и немедленно — уничтожить пролетарскую Землю атомной бомбардировкой.

Космическому кораблю удается взлететь, но два оказавшихся на борту героя тут же его взрывают… Земля спасена!

Поэтому в новом своем романе Беляев ставит вопросы снабжения на первое место:

«— Но куда же вы нас высадите, черт возьми? Простите, миледи, за невольное восклицание, — сказал Стормер.

Все ждали с напряженным вниманием, что скажет Цандер.

— Никуда. Я полагаю, что нам выгоднее и безопаснее всего именно нигде не высаживаться.

— П…рыжок в ничто? — спросил Маршаль с горькой иронией, которую не поняли.

— И поэтому-то я и старался создать такой межпланетный корабль, на котором мог бы существовать круговорот веществ. Ракета будет иметь оранжерею в пятьсот метров длины, которая должна дать нам необходимые для питания растительные продукты и кислород для дыхания»[312].

Кстати, Светлана Беляева припомнила (наверняка по рассказам родителей — самой ей в ту пору и четырех лет не было) такой эпизод:

«Написав роман „Прыжок в ничто“, отец долго не мог придумать названия. Обычно он делал это после окончания работы. Но на этот раз он отнес рукопись без названия. Редактор предложил тому, кто придумает лучшее название, выдать премию. В конце концов придумал все ж таки сам автор, но премии не получил»[313].

Так что, по справедливости, премию надо было бы вручить барону Маршалю — это его испуганная реплика стала названием романа[314].

В рецензии на роман Абрам Палей обратил внимание еще на одного персонажа — инженера Лео Цандера:

«Кстати, непонятно, зачем последнему дана фамилия крупного советского специалиста по реактивному движению»[315].

Непонятливому рецензенту Беляев ответил по-писательски: через три года наградил фамилией Палей персонажа «Звезды КЭЦ» — пусть поломает голову и над этой загадкой…

Но вопрос был задан… Действительно, неужели трудно было подыскать конструктору межпланетного корабля «Ноев ковчег» иную фамилию?

Причина, надо полагать, таится в неутешительных размышлениях Беляева о судьбах русских изобретателей — не понятые на родине, они (Зворыкин) или их идеи (Розинг) находят признание на Западе. И только там их идеи воплощаются.

Но здесь нам возражает сам Лео Цандер:

«— Не забывайте, — говорил Цандер, — что родина звездолетов — Советы. Там родилась и была научно разработана теория реактивных двигателей. Вокруг Циолковского выросла целая плеяда советских специалистов — его учеников. Что, если Советы двинут на „Ноев ковчег“, который вздумал бы принять участие в боевых наступательных операциях, целую флотилию звездолетов? Пассажирам „ковчега“ не поздоровится!»

Вот вам: крупнейший специалист отдает должное успехам советской космонавтики! Но сразу после гимна Советам сказано следующее:

«Ни Пуччи, рассказавший об этом Гансу, ни сам Ганс не знали о том, что Цандер, давая такое заключение, был не совсем объективен. В нем говорил его традиционный пацифизм».

То есть ничего не изменилось! На дворе советская власть, а русский инженер Цандер — энтузиаст ракетоплавания! — все так же в одиночку или с кучкой нищих энтузиастов бьется над постройкой ракеты, в которой самый снисходительный глаз разглядит лишь действующую (чаще всего — плохо действующую) модель… А с Запада доносятся такие слухи, что впору локти кусать!.. А в 1933-м — год выхода романа — Цандер умер от чахотки, так и не увидев ни одной взлетевшей ракеты.

Еще об одной любопытной подробности поведал нам ассистент зарубежного Цандера, Винклер:

«Цандер — талантливый теоретик, великолепный конструктор и на редкость скромный человек. „Я только ученик своего великого учителя Циолковского. Он зажег пламя, я лишь поддерживаю его, пока мечта человечества не осуществится“, — так говорит он о себе».

Нынешнее ухо и впрямь не распознает здесь ничего, кроме свидетельства беспримерной Цандеровой скромности[316]. Но советскому читателю 1930-х годов открывалось и другое:

«Что касается меня, то я только ученик Ленина и цель моей жизни — быть достойным его учеником.

Задача, которой я посвящаю свою жизнь, состоит в возвышении… рабочего класса. <…> Если бы каждый шаг в моей работе по возвышению рабочего класса и укреплению социалистического государства этого класса не был направлен на то, чтобы укреплять и улучшать положение рабочего класса, то я считал бы свою жизнь бесцельной».

Это знаменитейшая фраза, сказанная товарищем Сталиным немецкому писателю Эмилю Людвигу. Написав в 1906 году о Наполеоне, Людвиг четверть века спустя решил замахнуться и на биографию живого колосса, с каковой целью приехал в СССР и 13 декабря 1931 года был принят героем будущей книги. В ходе беседы Сталин и осчастливил биографа исторической фразой. После чего с ней были ознакомлены и прочие обитатели земного шара[317].

Вопрос: как ее понимать в устах Лео Цандера? Видимо, в контексте прочих его высказываний о Циолковском:

«— Я уезжаю. Надолго покидаю родину, быть может навсегда.

— „Могикане“? — коротко спросил Винклер.

— Да, они… Вы полагаете, что мне угрожает заточение, Винклер? Хуже. Гораздо хуже. Они приходили не с мечом, а с дарами.

— „Бойтесь данайцев, дары приносящих“, — кивнул головой Винклер. — И что же это за дары?

— Они готовы милостиво забыть о моей нечистой крови, — с горечью сказал Цандер. — Вернуть мне кафедру, хорошо оплачивать мой труд.

— Из средств… военного ведомства?

— Вы угадали, Винклер. Они предлагали мне — вы понимаете, что значит, когда они предлагают? — работать в военном ведомстве… Стратосферные бомбардировочные ракеты, управляемые по радио. Вы слыхали о них? Во многих районах страны уже возведены сооружения для стрельбы такими ракетами. Из этих пунктов в несколько минут можно уничтожить Париж, Брюссель, Прагу, Варшаву градом взрывчатых и газовых ракет. Но им этого мало. Им нужны „снаряды без пушек“, летящие за тысячи километров. Не только Лондон, Рим, Неаполь, Мадрид, Москва, Ленинград, но даже и Нью-Йорк, Вашингтон — мишени для их новых орудий истребления. Столицы, промышленные города, порты, аэродромы соседних государств уничтожаются в несколько минут вместе со всеми людьми. Душить детей, рвать на части тела отцов и матерей — во имя чего? — вот что они предлагают мне, Винклер. Об этом ли думал мой учитель Циолковский, об этом ли мечтал я, посвятив свою жизнь реактивным двигателям, ракетам, звездоплаванию?..»

«Могикане» — это, несомненно, фашисты, а точнее, раз уж зашла речь о «нечистой крови», — нацисты (хотя русский Цандер был остзейским немцем). Но главное — это убежденность Лео Цандера в том, что Циолковский и война несовместимы. А поскольку Цандер не уточняет, о какой войне идет речь — империалистической или революционной, складывается впечатление, что и учитель его в классовую борьбу не сильно верил.

А тогда получается, что, называя себя «только учеником великого Циолковского», Цандер (и, надо понимать, Беляев) ставит на место величайшего гения XX столетия не Ленина, а калужского затворника (заинтересованные в подробностях могут сразу обратиться к главе «КЭЦ»).

Но продолжим чтение романа.

Итак, группа богатейших капиталистов и их прихлебателей, напуганных призраком неотвратимой революции, готовится к бегству. Но на земном шаре ни одного безопасного угла уже не осталось, и тогда обезумевшие буржуи решают отправиться на другую планету. Космическому кораблю, который унесет их в немыслимую даль, присваивают имя «Ноев ковчег».

Уподобить бегство от революции спасению от Всемирного потопа первым догадался Маяковский, в 1918 году написавший пьесу «Мистерия-буфф». И вполне возможно, что Беляев этой идеей воспользовался. Но в 1925 году вышла и другая книга, далекая от художественности, но несомненно способная заинтересовать Беляева — мемуары о Белом Крыме, написанные человеком, хорошо знавшим механизмы врангелевского государства. В этой книге рассказано и об эвакуации 1920 года, в частности, есть там такие слова:

«Наш Ноев ковчег, набитый только одними нечистыми (такими нас сделало бегство), начинает двигаться»[318].

Вспомним как будто совсем по другому поводу сказанные слова Цандера о «нечистой крови», и тайна нового Ноева ковчега раскрыта — этот корабль плывет в эмиграцию. И надежды на возвращение больше нет.

А что происходит с писателем, потерявшим надежду, но не утратившим желание жить? Он становится другим.

Первая часть романа — сатирическая, в том смысле, который придавали этому слову в СССР: безжалостное бичевание заграничных буржуазных нравов[319].

Вторая — более всего походит на самопародию: аристократы поселяются в пещере и дичают (ср. с беляевской повестью «Белый дикарь») — и откровенное глумление над фантастикой: шестирукие венерианские туземцы, которые носом пущают усыпляющих газов…

Ничего равного написанному до 1932 года из-под пера Беляева более не вышло. Он и романы писать перестал — переделывал старые, а те, что задумал, никак не мог завершить (об «Ариэле» у нас еще будет случай поговорить)… Беляев совершил свой прыжок в ничто, в безвоздушную разрешенную литературу, и стал советским писателем.

КЭЦ

«Экземпляр романа о межпланетных путешествиях „Прыжок в ничто“ высылаю заказной бандеролью. — В этом романе я сделал попытку, не вдаваясь в самостоятельное фантазирование, изложить современные научные взгляды на возможность межпланетных сообщений, основываясь главным образом на Ваших работах. У меня была даже мысль — посвятить этот роман Вам, но я опасался того, что он „не будет стоить этого“. И я не ошибся: хотя у читателей роман встретил теплый прием, Як. Ис. Перельман дал о нем довольно отрицательный отзыв в № 10 газеты „Литературный Ленингад (так!)“ (от 28 февр.). Вот конец этой рецензии:

„В итоге никак нельзя признать новый роман Беляева сколько-нибудь ценным обогащением советской научно-фантастической литературы. Родина Циолковского вправе ожидать появления более высококачественных произведений научной фантастики, трактующих проблему межпланетных сообщений“.

Лично я считаю, что статья Перельмана написана далеко не во всем объективно. Но как бы то ни было, после такого отзыва я не решился даже послать вам экземпляра этого. Но теперь, поскольку Вы сами об этом просите, охотно исполняю Вашу просьбу и посылаю роман на Ваш суд. — В настоящее время роман переиздается вторым изданием, и я очень просил бы Вас сообщить Ваши замечания и поправки [, чтобы их можно было внести в текст, т. е. исправить]. И я, и издатель были бы Вам очень благодарны, если бы Вы написали и предисловие ко второму изданию романа (если, конечно. Вы найдете, что роман заслуживает Вашего предисловия)»[325].

Итак, ситуация предельно ясная: Циолковский письменно поблагодарил редакцию журнала за публикацию повести, пропагандирующей идею цельнометаллического дирижабля, а Беляев воспользовался поводом, чтобы найти у Циолковского защиту от яростного Перельмана и обеспечить выпуск второго издания романа.

И совершенно очевидно, что до этого письма никакой переписки между двумя энтузиастами ракетных полетов не было…

А Беляеву было не до общих слов: его заботили совершенно конкретный повод и совершенно конкретная проблема — Перельман.

Яков Исидорович остался в памяти многих… «Занимательная математика» и «Занимательная механика» стояли на полке каждого советского школьника, желавшего стать новым Эйнштейном или Колмогоровым.

Причина же успеха этой занимательной науки заключалась в том, что Перельману не приходилось опускаться до уровня своих читателей. Он и его читатели находились на одном уровне — школьного курса. С той лишь разницей, что Перельман эту школьную науку усвоил очень хорошо и, значит, мог подтянуть отстающего ученика. А по образованию этот всероссийский репетитор был лесоводом и лесотехником. Впрочем, по специальности он никогда не работал…

Понятно, что Перельман искренне симпатизировал другим самоучкам. Оттого-то — еще до революции! — стал страстным пропагандистом идей Циолковского. И пропагандистом весьма ревнивым.

В упомянутой рецензии на роман «Прыжок в ничто» Перельман негодовал:

«Поставив себе целью художественное оформление работ Циолковского, А. Беляев проникся его идеями слишком поверхностно и проглядел главную заслугу „патриарха звездоплавания“. Циолковский установил математически, что ракета может получить скорость, значительно превышающую быстроту частиц отбрасываемого ею газового потока»[332]

В результате:

«Автор „Прыжка“ не уяснил себе основы всего ракетного летания. Держа читателей в ложном убеждении, будто ракета неспособна приобрести скорость большую, нежели скорость выбрасываемых ею продуктов сгорания, Беляев вынужден обратиться к такому проблематичному для технического использования источнику, как внутриатомная энергия»[333].

Удивительно — о Циолковском и космических полетах написаны тысячи книг, но ни в одной из них об этой «главной заслуге „патриарха звездоплавания“» мы и слова не отыщем. Мало того, во всех изданиях (с 1923 года) собственной книжки «Межпланетные путешествия» об этом молчит и сам Перельман! Потому что перед нами не математика, не физика и не механика любой степени занимательности, а пирамида: вложил тысячу (1 киловатт) — получил миллион (1 мегаватт).

Тут впору побледнеть и «вечному двигателю»! Тому вечно двигаться мешает сила трения, то есть первый закон Ньютона. А вот ракете летать быстрее собственного двигателя не дает третий закон — действие равно противодействию.

И что самое любопытное: в перельмановских «Межпланетных путешествиях» глава о принципах ракетного движения так и называется: «Третий закон Ньютона»!

Как такое следует понимать? А так: из третьего закона вытекает, что, кроме силы и ее действия, существует количество движения или импульс — произведение величины тела на скорость движения. В современной физике понятие импульса трактуется намного сложнее — в связи с симметрией однородного пространства.

Этот аспект третьего закона физик-затейник, видимо, не вполне понял.

Но связываться с Перельманом никто не хотел, а с такой рецензией издательство на второе издание романа не соглашалось… Так что пришлось Беляеву обращаться к патриарху звездоплавания лично.

Циолковский ответил 5 января 1935-го — через девять дней, то есть, если вычесть срок, затраченный беляевским письмом на путешествие из Ленинграда в Калугу, практически мгновенно:

«Глубокоуважаемый Александр Романович!

Ваш рассказ „Прыжок в ничто“ прочитал и по поводу его могу высказать следующее.

Роман содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне оригинальных и переводных произведений на тему „межпланетных путешествий“, поэтому я буду очень рад появлению 2-го издания. Он еще более распространит интерес к великой задаче 20-го века.

Одни изобретают и вычисляют, другие более доступно излагают эти труды, а третьи посвящают им роман. Все необходимы, все драгоценны!

К. Циолковский»[334].

Если не обращать внимания на странное титулование романа «рассказом», большего и желать нельзя — самая авторитетная (в данном вопросе) инстанция дала добро на второе издание.

Но в Архиве Российской академии наук (Ф. 555. Оп. 4. Д. 91а. Л. 10 об.) хранится еще один набросок[335] (на обороте страницы из черновой рукописи 1935 года «Рельсовый автопоезд»[336]).

«[Отз<ыв>] Обстоят<ельный> добросовестный и вполне благоприятный отзыв о [книг<е>] романе А. Р. Беляева, „Прыжок в Ничто“, сделан глубокоув<ажаемым> проф<ессором> Н. А. Рыниным. Этот отзыв был помещен, как послесловие, к перв<ому> изданию книги А. Р. Беляева. Пускай интересующиеся и обратятся к нему для оценки романа.

Я же могу только подтвердить этот отзыв и прибавить, что из всех существующих разсказов (так!) на тему межпланетных путешествий роман А. Р. Б<еляева> наиболее содержателен и научен. Конечно, возможно лучшее, но однако пока его нет. Я, [на<пример>] Я. И. Пер<ельман> и другие желали бы и могли бы написат<ь> лучше, но у меня нет времени, — все оно поглощено серьезными научными и техническими трудами. [д[Другие {же} не пишут по [каким-нибудь] той или другой причин [ам]е.

Прошу не выбрасывать [отз<ыв>] о Рынине»[337].

Эдуард Кудрявцев, впервые опубликовавший этот набросок, полагает, что перед нами еще один черновик ответа Циолковского на какое-то письмо Беляева[338]. Но о Беляеве здесь говорится в третьем лице… Ясно только одно — перед нами черновик. Зато беловик этого отрывка давно известен и даже опубликован (совпадения с черновиком отмечены курсивом с подчеркиванием):

«Обстоятельный, добросовестный и благоприятный отзыв о романе А. Р. Беляева „Прыжок в ничто“ сделан уважаемым проф. Н. А. Рыниным. Этот отзыв в качестве послесловия помещен в настоящем, втором, издании.

Я же могу только подтвердить этот отзыв и прибавить, что из всех известных мне рассказов, оригинальных и переводных, на тему о межпланетных сообщениях роман А. Р. Беляева мне кажется наиболее содержательным и научным. Конечно. возможно лучшее, но однако пока его нет.

Поэтому я сердечно и искренне приветствую появление второго издания, которое, несомненно, будет способствовать распространению в массах интереса к заатмосферным полетам.

Вероятно, их ожидает великое будущее.

Калуга.

Март, 1935 г. К. Циолковский».

Это предисловие Циолковского ко второму изданию романа «Прыжок в ничто».

Но архивный отрывок завершается фразой: «Прошу не выбрасывать о Рынине».

К кому мог обращаться Циолковский с подобной просьбой? Только к издательству «Молодая гвардия», а конкретно — к редактору романа Г. И. Мишкевичу. Следовательно, перед нами письмо в издательство, содержащее предисловие к роману «Прыжок в ничто», а также просьбу сохранить в тексте слова о профессоре Н. А. Рынине.

Но куда любопытнее фразы, которые Циолковский в печатный вариант предисловия не включил:

«Я, [на<пример>] Я. И. Пер<ельман> и другие желали бы и могли бы написат<ь>] лучше, но у меня нет времени, — все оно поглощено серьезными научными и техническими трудами. [д[Другие [же] не пишут по [каким-нибудь] той или другой причин[ам]е».

Примечательно здесь не только стремление поставить Перельмана рядом с собой, но и простодушная уверенность в том, что специалисту в области ракетного движения написать роман о космических полетах мешает только загруженность основной работой или иные внешние причины. А то бы он выдал такие образцы литературы, что куда там писателям!..

Уговорить Циолковского написать предисловие к роману Беляева было, видимо, непросто. Циолковский явно не собирался идти на поводу у тех, кто хотел стравить его с Перельманом.

Поэтому издательство отправило Циолковскому рукопись беляевского романа с иллюстрациями, а для сопровождения рукописи — редактора Григория Мишкевича. В Калуге Мишкевич провел неделю и нанес Циолковскому три или четыре визита. По его словам, Циолковский:

«…внимательно прочел довольно объемистую рукопись и на полях карандашом сделал замечания. Так же внимательно просмотрел и рисунки… потом, уже на словах, посоветовал мне, как редактору книги, обратить особое внимание на описание тренажерских установок, предназначенных для того, чтобы приучить экипаж космического корабля к действию перегрузок и невесомости. Тут Циолковский, впрочем, добавил:

— Правда, из письма Александра Романовича я узнал, что он советовался с профессором Рыниным. Этого для меня вполне достаточно. Так что будем считать мой совет придиркой».

А на прощание сказал Мишкевичу:

«— Знайте, молодой человек, самый замечательный наш писатель-фантаст — это Беляев. Передайте ему мой привет»[339].

В известных нам письмах Беляева упоминаний о том, что при написании «Прыжка в ничто» он «советовался с профессором Рыниным», не имеется. Потому и сообщить об этом Мишкевичу Циолковский никак не мог. А вот о чем речь шла наверняка, так это о Перельмане… Иначе не объяснить достигнутый компромисс: Циолковский устраняет Перельмана из своего предисловия, а издательство снабжает титульный лист второго издания следующим подзаголовком:

«Предисловие заслуж. деятеля науки К. Э. Циолковского.

Послесловие проф. Н. А. Рынина.

Научная редакция Я. И. Перельмана».

Внесением фамилии Перельмана в список причастных к изданию «научная редакция», видимо, и ограничилась — во втором издании мы не найдем и намека на «главную заслугу» Циолковского, да и двигатель ракеты как был, так и остался атомным.

Но этому, несомненно, предшествовала жестокая подковерная борьба. И 14 февраля 1935 года Беляев обратился к Циолковскому с жалобой на издательский произвол:

«Редактор почему-то хотел снять из предисловия Ваше упоминание о послесловии проф. Н. А. Рынина. Я указал, что в отдельной приписке Вы просили о Рынине непременно оставить и что поэтому без Вашего согласия я не могу допустить такого сокращения. — Мне, признаться, самому непонятно, почему во втором издании целиком снимается п[осле]редисловие Рынина. Объяснение редактора — „оно просто не нужно“ — не совсем удовлетворяет меня. Ведь читатель 2-го издания будет новый.

Редакция дала рукопись 2-го издания на научную редакцию Я. И. Перельману. Это я тоже считал совершенно излишним после того, как роман просмотрен Вами и исправлен мною по Вашим указаниям. Кстати, об этих указаниях. Я хотел снять все об Эйнштейне, но редактор решил оставить — его теория-де не опровергнута и других взамен ее равноценных нет.

Так всякий роман — и его судьба — являются равнодействующей нескольких сил…»[340]

Восстановить контуры драмы несложно: Перельман хочет выжить Рынина из книги и заменить его послесловие своим. Мало того, требует, чтобы и следа рынинского в книге не осталось, чтобы и из предисловия Циолковского всякое упоминание о Рынине изъяли! И издательство эти требования уже приняло!.. А Беляев упорствует, ссылается на «отдельную приписку» Циолковского (ту самую, к предисловию — «Прошу не выбрасывать о Рынине»!)…

И Рынина удалось отстоять! Конечно, не без урона — предисловие его заставили написать заново[341]. Наверное, чтобы оправдать наличие «научного редактора»… Но это все равно победа, да к тому же — малой кровью.

https://fantlab.ru/edition102854

Беляев А. Прыжок в ничто. Издание второе, переработанное. Предисловие К.Э. Циолковского. Послесловие проф. Н.А. Рынина. Научная редакция Я.И. Перельмана. Рисунки и обложка Н.А. Травина — Л.: Молодая Гвардия: Ленинградское отделение 1935г. 304с. Издательская обложка, обычный формат.

Прижизненное издание А. Беляева, Н. Рынина и Я. Перельмана. С рисунками в тексте. с послесловием профессора Н. А. Рынина (1877—1942), известного советского ученого, автора работ по реактивной технике, межпланетным сообщениям и освоению стратосферы, председателя Секции межпланетных сообщений при Ленинградском институте инженеров путей сообщения. Второе издание сопровождалось предисловием К. Э. Циолковского.

https://fantlab.ru/edition165395

Перельман Я. Межпланетные путешествия (10е изд.). Л.-М. ОНТИ, 1935. с.263: Беляев А.Р. Прыжок в ничто. 2е изд. Предисловие К.Э. Циолковского. Послесловие Н.А. Рынина. Аннотация Я.И. Перельмана: многостороннюю проблему межпланетного перелёта на ракетном корабле романист разрабатывает в духе идей Циолковского.

https://fantlab.ru/edition116931