АБС – распространенное в среде любителей фантастики сокращение, означающее имена Аркадия и Бориса СТРУГАЦКИХ. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что фантаст в СССР был больше, чем фантаст. По крайней мере, для поклонников творчества братьев Стругацких. В затхлой советской атмосфере «кривых зеркал», фарисейства, лжи фантастика была эзоповым языком. Порой она позволяла затрагивать те вопросы – со ссылкой на другие планеты и цивилизации – которые нельзя было напрямую адресовать обществу «победившего социализма». Хотя бдительная цензура тоже, конечно, не спала. И многие вещи категорически не проходили даже в произведениях фантастов. Стругацким часто приходилось уродовать свои произведения. Но даже в таком усеченном виде их книги вносили очень весомый вклад в общественные умонастроения, развивали у людей привычку размышлять и противостоять стадному чувству.

«Великолепная двойка»

Поэт-юморист Александр Иванов написал:

А.Стругацкий, Б.Стругацкий

Делят свой успех по-братски.

Им завидуют, наверно,

Все – от Жюля и до Верна.

Мне всегда было интересно и непонятно, как люди пишут вдвоем. Многим это непонятно. Матусовскому, например: «Писать стихи вдвоем – затея неумная. Вдвоем удобно перетаскивать бревна, вдвоем можно ограбить магазин, но писать вдвоем стихи по меньшей мере бессмысленно». Примеров дуэтов в истории литературы немного. Но вот Ильфу и Петрову было понятно, братьям Вайнерам, братьям Гонкурам тоже. И Стругацким понятно было. Профессиональные различия (Аркадий – востоковед-японист, Борис – звездный астроном) помехой не стали.

Собственно, как отмечал в интервью Борис Натанович Стругацкий (БНС), «не существует двух авторов Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем, есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы, конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас были разные отличия – в последние годы, например, мы стали похожи друг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместе супруги».

А работали они так: «…Слово за словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит за машинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается, критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится на бумагу. В основном Аркадий Натанович сидел за пишущей машинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил…».

Работа их была сплошным спором: «Если одному из нас удавалось убедить другого в своей правоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя это случалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-то из соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда его обязанность – предложить другую. После второго варианта может быть предложен третий, и так далее…».

Но, как подчеркивал Аркадий Натанович Стругацкий (АНС), «методика эта возникла не сразу. Сначала мы встречались, обговаривали идею, сюжет, композицию… Потом разъезжались и писали каждый свою часть по отдельности. Или оба работали над одним и тем же куском, а потом «сращивали» их. Лишнее отпадало. Но впоследствии убедились, что это не самый рациональный метод».

Кстати, бытовала легенда, шутки ради запущенная журналистом «Комсомолки», что братья, живущие в Ленинграде (Борис) и Москве (Аркадий), встречались между городами – в кафе «У Бори и Аркаши» на известной станции Бологое, напивались чаю и садились писать.

Довольно распространенным является мнение об одном главном Стругацком и втором – в качестве бесплатного приложения. Одни глаголят о том, что «главным писателем» был Аркадий, другие – что Борис. Биограф Стругацких Ант Скаландис категорически заявляет, что эти версии ничего общего с реальностью не имеют: «Они были равны друг другу, насколько могут быть равны старший и младший братья. Они были нужны друг другу, как никто иной в целом мире. Они были достойны друг друга…». Объединяли их высокий интеллектуальный уровень, литературный талант, художественный вкус, трудолюбие, нравственное понимание того, что хорошо и что плохо. А трудновообразимая непохожесть рождала эффект идеального взаимодополнения. «Это было чисто гегелевское, – утверждает Скаландис, – единство и борьба противоположностей».

Интересна история написания первой совместной книги – «Страна багровых туч» (1959). Идея повести об экспедиции на планету Венера возникла у АНС в начале 1950-х. А позже толчком к старту работы стало пари «на бутылку шампузы», родившееся во время прогулки АНС с супругой и БНС по Невскому в Ленинграде. Борис вспоминал: «Мы, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: „Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?“».

Еще интересно: как заверяют биографы, АБС никогда не выступали вместе. Единственное исключение – Всемирный конвент фантастов в 1987 году в Брайтоне. И то их с трудом уговорили туда поехать. Бытовала даже шутка, что есть только один Стругацкий, но в Москве он называет себя Аркадием, а в Ленинграде – Борисом.

А это уже не шутки – Наталия, дочь Аркадия, однажды услышала шепот за спиной: «Вот идет дочь братьев Стругацких». А жена Бориса как-то услышала, что «вон идет жена братьев Стругацких».

Одно время «двойка» даже могла вырасти до квартета – возникла идея сотворчества Стругацких с братьями Вайнерами. Однако с фантастическим детективом «в четыре башки» не сложилось. У АБС остались лишь приятные воспоминания о нескольких встречах и фонтанах идей. А вот в одиночку некоторые произведения Аркадий и Борис написали.

Аркадий и Борис Стругацкие на балконе московской квартиры А. Стругацкого. 1980-е

Выбор

Стругацкие вывели формулу: «Настоящая фантастика – чудо – тайна – достоверность». В их книгах – романтика космических путешествий, придуманные цивилизации, аллюзии на тоталитарный СССР, зомбирующее влияние пропаганды, научно-технические достижения, учительство. Они поднимают темы сложных этических коллизий – соотношение ценности человеческой жизни и подвига, интересы личности и общества, взаимоотношения высокоразвитых и отсталых цивилизаций. Рисуют образы людей будущего – отлично образованных, нравственно ответственных, творческих. Сражаются с бездуховностью, мещанством, конформизмом. Языком юмора и сатиры высмеивают невежество и глупейшие регламенты советской бюрократии.

Их первые произведения классически для тогдашней советской литературы борются с империализмом. «Мы тогда были настоящими сталинцами», – резюмировал спустя годы БНС. Заметно повлияла на их мировоззрение «оттепель», они начали критично смотреть на сталинское прошлое, но продолжали верить в светлое коммунистическое завтра. Создают «мир Полудня» – «в котором было бы уютно и интересно жить» и им самим, и многочисленным читателям.

Постепенно мировоззренческий генезис уводил их от утопических моделей к все более трезвому пониманию реалий. Они не колебались вместе с линией партии, а росли как личности, преодолевая розовые иллюзии коммунистических догм. Пришло осознание, что «не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас».

Впоследствии братья не очень любили свои ранние вещи. Считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются только с повести «Попытка к бегству» (1962). И особо позитивно выделяли среди своих работ «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «Град обреченный».

Аркадий отмечал, что их книги «посвящены духовному ожирению и тупости, ведущим к жестокости», и констатировал: «Мы никогда не учим злу». А главной своей темой они называли выбор: «Есть долг перед обществом и долг перед самим собой, что впрямую связано с проблемами того же самого общества, – долг, скажем, перед своим талантом. Очень трудно сделать такой личный выбор».

И смех, и грех

«Так уж устроена была наша писательская жизнь, что счастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-то испорчено», – вспоминал Борис. Хотя встречались им и хорошие редакторы, но от цензоров и редакций настрадались Стругацкие изрядно. Своими «лакейскими правками» бюрократы от литературы уродовали тексты. А то и вовсе их запрещали. Например, «Жук в муравейнике» в формате книги вышел в СССР только после десятка изданий за рубежом. Не обошлось и без курьеза. Был там эпиграф, придуманный ребенком – сыном Бориса Стругацкого:

Стояли звери

Около двери,

В них стреляли,

Они умирали.

Редактор из «Лениздата» нашел в нем переиначивание… маршевой песни гитлерюгенда.

Повесть «Гадкие лебеди», завершенная в 1967-м, готовилась к печати в издательстве «Молодая гвардия», но через сито цензуры не прошла. Копии рукописи попали в «самиздат», затем были опубликованы в ФРГ в издательстве «Посев» в 1972 году. Без согласия авторов. А Стругацких в Союзе заставили сетовать на врагов. Текст их отмежевания от провокационной акции опубликовали в «Литературной газете».

«Сказку о Тройке» с сатирой на бюрократию советского образца рискнул опубликовать в 1968 году иркутский альманах «Ангара». После чего его редактор потерял должность.

При прохождении рукописи романа «Полдень, XXII век» через цензуру Главлита она была еще направлена в Главатом, чтобы выяснить, не содержится ли там секретная информация об атомной энергетике. И смех, и грех – секретов Главатом не обнаружил, зато высказался… о низком литературном уровне произведения. Оказалось, что «рецензентов» смутили «сложные научно-технические термины». Например, термин «абракадабра», «который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен». Для преодоления сопротивления «атомщиков» понадобилось почти три месяца нервотрепки.

При рассмотрении «Хищных вещей века» директор издательства требовал от авторов то, что цензура полагала недопустимым. Он был сторонником привнесения революции в другие страны на штыках и считал, что нужно сделать на этом акцент, а цензорша как раз обвиняла авторов в том, что они выступают за такой экспорт революции.

Когда книги выходили, писателям порой приходилось выслушивать от читателей, что «это здорово сделано, но…». Ведь читатель не знает, что стоит за выходом работы. Цензура – невидимка, а упреки достаются авторам. Но как бы ни утрамбовывали цензурные асфальтоукладчики произведения Стругацких, живые и свежие мысли все равно пробивались к читающему.

Только во второй половине 1980-х одни работы АБС стали впервые доходить до советского читателя в полном «стругацком» виде, а другие – вообще впервые доходить. В восстановленный для переопубликования «Обитаемый остров» пришлось внести… около 900 изменений, убирая следы цензуры.

«Жиды города Питера»

В ряде своих работ Стругацкие затрагивали еврейскую тему. Прежде всего нужно говорить об Изе Кацмане из «Града обреченного» и о пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах».

«Град обреченный» (1972) повествует о некоем городе, пребывающем вне времени и пространства. В нем предложили пожить людям из разных стран и эпох и поучаствовать в эксперименте, суть которого не ясна. В романе подняты темы фанатизма и свободомыслия, родства идеологий сталинизма и нацизма, эволюции мировоззрения части советских людей – от коммунистических догм до безыдейного безвоздушного пространства. Кацман – один из главных героев. Сначала он предстает перед читателем как «встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Но за этой внешней оболочкой скрывается глубоко интеллектуальный персонаж, пытающийся «докопаться» до необъяснимого – до тайны эксперимента.

Борис Стругацкий так отзывался об этой крайне удивительной для советской литературы фигуре: «Откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий… постоянно, как мальчишку, поучающий главного героя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярно побеждающий его во всех идеологических столкновениях…»

Опубликовать «Град обреченный» братья и не пытались. Было понятно, что перспектив нет. Читателям роман стал доступен только в конце 1980-х.

В пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» действие грустной комедии происходит во время перестройки в СССР, в одном из домов Петербурга. Ночью жителю дома, еврею Пинскому, приходит повестка от некоего председателя-коменданта, в которой «всем жидам города Питера и окрестностей» предписывается явиться утром на один из городских стадионов, имея при себе документы, а деньги, сберкнижки, драгоценности надлежит оставить дома. Тем, кто не подчинится, грозит наказание. Очевидная ассоциация с тем, что распространяли нацисты в Киеве в 1941-м перед Бабьим Яром.

Похожие указания явиться на разные площади и стадионы города приходят и русским соседям Пинского. Только там адресатами указаны не «жиды», а богачи, распутники, дармоеды, мздоимцы… Соседи собираются вместе и обсуждают, как реагировать. Профессор Кирсанов говорит, что «мы все этого ждали.

"Товарищ знай, пройдет она, так называемая гласность, и вот тогда госбезопасность припомнит ваши имена."

Не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке „смирно“!».

Работник политпросвещения товарищ Базарин признает, что «контроль утрачен над обществом… Страна захлебывается в собственных выделениях… Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима!.. Слишком далеко мы зашли…».

Пинский уверен, что послания сочиняет бездарный, серый как валенок, а потому убежденный юдофоб: «У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен».

Кирсанов убеждает, что времена теперь не прежние, рабов нет, настоящий террор невозможен и все это – очередная глупость начальства.

Все показанные в пьесе представители старших советских поколений хоть и храбрятся, но готовы подчиниться предписаниям и прийти утром в назначенные им места.

И только молодое поколение, представленное сыном Кирсанова Сергеем и его другом, смотрит на повестки совсем иначе. «Приносят тем, кто сделал выбор раньше, ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! – говорит Сергей. – Выбор свой люди делают до повестки, а не после… Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте… И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!» Только молодые люди оказались готовы к сопротивлению.

Так в 1990 году Стругацкие в аллегорической форме описали путч, произошедший через год. Комментируя произведение, БНС констатировал, что ему было совершенно ясно – попытки реванша неизбежны. Авторы сделали правильное предположение: «Наше поколение шестидесятников в большинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие от поколения молодого… Но мы не угадали, что все кончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошная история на 2-3 года, а кончилось все за три дня».

Пьеса приобрела большую популярность. Стругацким звонили из театров, просили разрешения поменять название – оставить только «Невеселые беседы при свечах», говорили об опасности антисемитизма. Но они решительно отказывали. Название представлялось им абсолютно точным. Оно перекидывало мостик между страшным прошлым в оккупированном Киеве и виртуальным будущим. «Все наши герои, – отмечал Борис, – независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа…»

Натановичи

Отец Стругацких – Натан, еврей, большевик, был комиссаром кавалерийской бригады в гражданскую войну, затем партработником, занимался вопросами культуры и искусства. Был исключен из партии «за антисоветские высказывания» и только по стечению обстоятельств избежал репрессий. Умер во время Второй мировой, выбираясь из блокадного Ленинграда.

Мать братьев Александра Литвинчева вышла замуж за Натана против воли своих родителей, недовольных его этническим происхождением. Работала учительницей русского языка и литературы. Семья получилась хорошая. Александра и Натан крепко любили друг друга и своих детей.

Но «расплачиваться» за отца-еврея АБС приходилось всю жизнь. Борис, например, рассказывал в интервью, что после школы собирался поступать на физфак. 1950 год, разгар антисемитской кампании. Он был серебряным медалистом. По тогдашним правилам медалист проходил собеседование, после которого без всяких аргументов объявлялось решение. И ему объявили – не принят: «Медалистов собралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли. Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моей она ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн… И хотя по паспорту я числился русским, тот факт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову не приходило скрывать… Однако и другое объяснение тоже вполне возможно – как-никак отец наш был исключен из партии в 1937 году, и в партии его так и не восстановили…».

Тогда Борис пошел на мехмат и на сей раз поступил. А после окончания университета уже точно столкнулся с антисемитизмом. Отличник учебы, по распределению он должен был идти в университетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Борис вспоминал: «Но мне заранее сообщили по секрету, что меня как еврея в эту аспирантуру не возьмут». Правда, взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории.

С различными антисемитскими выпадами братья сталкивались нередко. И выражалось это не только в дополнительных трениях с выходом книг. То и дело «словно мухи тут и там» ходили слухи – как специально запускаемые, так и с любопытством распространяемые – об их эмиграции из СССР, что в условиях советских реалий грозило преогромными неприятностями.

Громкая история произошла в 1976 году. «Комсомольской правде» предложили опубликовать письмо, якобы написанное АБС в адрес Шестого съезда писателей СССР. Дескать, «мы – писатели с мировым именем, но нас не печатают без объяснения причин, будем вынуждены покинуть страну». И две старательно, но плохо скопированные подписи.

Закипая от злости, Аркадий отправился к оргсекретарю Союза писателей Юрию Верченко.

– Вы знаете, кто это сделал?

– Да.

– А сказать можете?

– Нет. А зачем вам?

– Хочу ему морду набить.

Или вот, например, однажды Аркадию позвонила знакомая и спросила, можно ли в ближайшее время прийти к нему в гости.

– Не получится, – ответил он. – На следующей неделе уезжаю.

В тот же день Москва и Ленинград знали – Стругацкие эмигрируют. Хотя уезжал Аркадий Натанович всего лишь… в Душанбе, над сценарием работать. Слухи об отъезде братьям приходилось опровергать постоянно. Хотя они – люди советской закалки – никуда уезжать не собирались.

«Здравствуйте, пан Стругацкий!»

В СССР у Стругацких была армия из миллионов поклонников. Фанатично преданные читатели буквально охотились за книгами, покупали их на «черном рынке» за космические деньги, воровали из библиотек, записывали приглянувшиеся фразы, говорили цитатами, перепечатывали тексты. Один из исследователей творчества Стругацких российский журналист Борис Вишневский вспоминает: «Стругацкие – это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия».

Популярность Стругацких была столь высока, что о ней легенды слагались. А уж сколько реальных свидетельств! Аркадий зашел в Москве в книжный магазин, обслуживавший членов Союза писателей, чтобы купить свой только что вышедший двухтомник. Ажиотаж был настолько огромный, что больше одного экземпляра продавщица никому не продавала. АНС робко попросил два: «Видите ли, я автор». «Знаю я вас, авторов, – грубо отреагировала продавщица. – Сегодня уже пятый или шестой».

Прелюбопытнейший случай произошел в 1993 году. У БНС в Ленинграде из автомобиля украли барсетку с документами и деньгами. Он позвонил Борису Вишневскому, тогдашнему депутату райсовета, и попросил помочь восстановить документы. Однако позднее перезвонил и сообщил, что барсетку подбросили назад – все документы и деньги в целости и сохранности. Вероятно, воры попались читающие. Когда поняли, кого ограбили, стыдно стало.

Знают Стругацких и за рубежом. Их произведения изданы на 42 языках в 33 странах. Стругацкие были самыми публикуемыми на Западе советскими авторами. Писатель-фантаст Кир Булычев рассказывал о случае в Польше. Польский коллега повел его в Варшаве в специализированный магазин по продаже фантастической литературы. Булычев смотрел книги на полках, а его знакомый сказал хозяину магазина, что это фантаст из России. Хозяин подошел к Булычеву и поздоровался по-русски: «Здравствуйте, пан Стругацкий!».

Читают Стругацких в разных странах и сегодня.

АБС выступали против мрачных сторон окружающей действительности. Как могли, как умели, как считали для себя возможным. И делали это успешно. Есть такая фотография – Аркадий Натанович сидит за столом на сцене, а за спиной его, на занавесе, видны слова из известного лозунга «…ум, честь и совесть нашей эпохи». Аналогичное можно сказать и о Борисе Натановиче.

https://jew-observer.com/lica/planeta-abs/

мрачный маргинал ( Мухортов Николай Львович), 12 января 2014 г.

Произведение было смелой для советской фантастики попыткой взглянуть на современность с дистанции в пять веков (из 25-го столетия). Потому-то у романа оказалась непростая судьба. После первой сокращённой журнальной публикации рукопись в 1971г. была представлена в издательство «Радянський письменник» (Киев) и получила положительный отзыв писателя (члена СПУ) Олексы Мусиенко. Казалось бы, можно было ждать и первой книжной публикации. Но не тут-то было!

Изрядное идеологическое «похолодание», наметившееся в Украине как раз в это время вызвало повышенное внимание контролирующих партийных инстанций КПСС к представленным в издательства рукописям молодых авторов. Остро-негативную рецензию на роман сочинил профессиональный критик Лазарь Санов. Тон опубликованной в журнале «Радянське літературознавство» рецензии оказался для публикации убийственным. Сработал заложенный в издательскую машину УССР механизм «стоп-литературы». Роман так и не был опубликован отдельной книгой в 1970-е. — Зато уничижительная на него рецензия вошла в сборник трудов критика (1976). Понадобилось ещё более десятилетия, чтобы полный текст романа был издан сначала в журнале «Дніпро» (1989), а затем — в книжной серии «Компас» киевской «Молоді» (1990).

https://fantlab.ru/work318509

Как-то незаметно тихо ушел от нас Олег Кузьменко. Тысячи студентов 80-90-х гг. помнят его лекции по истории русской литературы, которые он читал в университете на филологическом, романо-германском и журфаке. Довольно небольшой круг почитателей его недюжинного лекторского и исследовательского талантов знал, что он еще и прекрасный романист, новеллист, переводчик. Что поделать: если в 1971 г. написанная им в соавторстве с

А. Григоренко первая украинская антиутопия «Запізнілий цвіт валінурії» вышла тиражом 50 тысяч экземпляров, то последняя, уже посмертная книга «Сентиментальное путешествие» — всего-навсего 5 экземпляров…

Вне всякого сомнения, вопиющая невостребованность таланта, писавшего на украинском и русском, переводившего с немецкого, французского и польского, сказалась на его здоровье, судьбе и смерти. Но не это, по моему глубокому убеждению, главное.

Главное вот что. Когда неизлечимо болела жена, в это самое время младшая дочь (надо же было случиться такому стечению обстоятельств!) познакомилась с молодым пакистанцем. Через какое-то время после смерти матери она вышла за него замуж и выехала в Пакистан. Олег съездил туда на разведку и заболел этой страной. Вернувшись в Украину, он еще один учебный год отработал на филфаке, но всеми помыслами был там. Окончательно решив переехать к дочери и уже двум внукам, он стал собираться в далекий путь. А в это время старшая дочь, с двумя другими внуками, эмигрировала в Германию. Олег знал немецкий язык, любил немецкую философию, литературу, культуру…

— Но мне туда не надо… — цитировал он В.Высоцкого.

Его тянуло в Пакистан. Однако дней за десять до отъезда — инфаркт! Теперь Пакистан, как мне казалось, стал той соломинкой, которая должна была помочь выкарабкаться из болота этой чертовой напасти наших мужчин.

Не судьба… Едва встретив свое 60-летие, О. Кузьменко познал то, что нам пока неведомо…

И все-таки, почему Пакистан, а не та же Германия? Ответ у меня совершенно иррациональный. В 1994 году покойный опубликовал эссе «Русская идея», в котором ошарашил своих коллег и студентов признанием, что в его жилах течет цыганская кровь… А цыгане изошли-то откуда? Из того самого края, куда, бросив дом, учебу, Украину, устремилась любимая дочь. И его туда потянуло, как магнитом. Это называется голосом крови, зовом предков.

Уйдя в мир иной, Олег Кузьменко оставил нам множество мастерски написанных произведений. Предлагаемая вашему вниманию новелла текстом и подтекстом может покорить самых изысканных ценителей словесности.

Спи спокойно, Олег: тебя читают.

https://zn.ua/politcs_archive/golos_krovi...

Опис книги

Самі автори визначають сюжет роману як «меморабілію», тобто переказ із пам'яті подій самими героями книги, в якому можуть бути різночитання подій або різний опис події її свідками.[3] У самій назві роману автори також заклали загадковість, схожу на навмисну помилку — адже в його назві присутня назва роду водяних рослин валінурія, якого не існує в природі, натомість описані ознаки має рід водяних рослин валіснерія, названий за іменем італійського лікаря та біолога Антоніо Валліснері.[4] Дія роману відбувається як у кінці ХХ століття, так і у ХХV столітті, причому частина героїв діють у ХХ столітті (включно з двома авторами роману, які діють тут під видозміненими іменами Антон Гаркун і Олесь Козир), а частина у ХХV столітті, хоча між цими героями відчувається нерозривний зв'язок, який розкривається у кінці роману.

Сюжет роману

Роман розпочинається із того, що молодий футуролог 90-х років ХХ століття Станіслав Однорічко разом із своїм науковим керівником Павлом Максимовичем Шатровим та секретаркою відділу, студенткою-заочницею Ніною (яку часто називають Офелією) починають ретельно вивчати новий науково-фантастичний роман «Запізнілий цвіт валінурії». Вони підозрюють, що автори роману Антон Гаркун і Олесь Козир є безпосередніми свідками та учасниками подій роману. Станіслав із Ніною спочатку знайомляться із Антоном Гаркуном, який раніше працював у відділі анабіозу, а зараз є пенсіонером та шахістом-аматором. Той радить молодим людям поговорити також із своїм співавтором Олесем Козирем, який працює учителем фізкультури в школі одного із південних курортних міст.

Одночасно в романі описуються події у далекому майбутньому, в ХХV столітті. Археолог Дельф Ряст знаходить під колишнім районом великого міста, залитим водою із повені, що виникла після прориву греблі водосховища після землетрусу, установку для анабіозу, в якій знаходяться троє людей. Археологи встановили, що в анабіозній установці знаходяться люди, які на момент введення їх у стан анабіозу були невиліковно хворі різними формами раку. Після наради за участю ведучих учених було вирішено оживити наймолодшого із трьох людей, оскільки в представників суспільства майбутнього виникли небезпідставні побоювання, що людина з минулого не в змозі буде повністю осягнути рівень технології майбутнього, а також моральні принципи суспільства майбутнього. Цією наймолодшою людиною став молодший науковий співробітник Євген Терен, у якого діагностовано рак печінки. Євгена Терена розморожують, та проводять йому успішну операцію. Після операції він деякий час знаходиться у стані медикаментозного сну, під час якого науковці та лікарі майбутнього записують його думки та сновидіння з метою якнайкращого вивчення особливостей його характеру та потреб, а також взаємовідносин людей у минулому та особливостей супільства ХХ століття. Під час вивчення особистості Євгена науковці ХХV століття виявляють, що в минулому в нього залишилась жінка, яка очікувала від нього дитину, проте з якою він так і офіційно не одружився. Окрім цього, він також мав коханку, з допомогою якої він очікував сприяння в своїй науковій кар'єрі. Також за допомогою вивчення його психіки встановлено, що він вважав свою майбутню кандидатську дисертацію абсолютно непотрібною для розвитку науки, а лише сходинкою для наукової кар'єри, а наукову кар'єру вибрав для того, щоб мати більш прибутковіше місце роботи та користуватися більшою повагою у суспільстві. Свого наукового керівника він абсолютно не поважав, вважаючи його бсолютно нікчемним науковцем, хоча й на людях усіляко вислужується перед ним. Після виходу зі стану медикаментозного сну Євген Терен поступово одужує, і для кращого вивчення його особистості до нього приставлять двох молодих лікарів-психіатрів Ілону і Вілену. Терен поступово одужує, та дізнається багато нового про сучасний тепер йому світ, а також про події, які відбулись під час його анабіозу. Він дізнається, що в минулому в нього народився син, що значна частина міста, в якому він жив, зруйнована повінню після прориву греблі електростанції унаслідок землетрусу, а також усвідомлює, що він також причетний до цієї трагедії, адже він сам брав участь у спорудженні цієї греблі, окрім того вона будувалась зі значною економією будівельних матеріалів, тому не мала належної міцності та не зуміла витримати серйзний землетрус. Євген Терен дізнається також, що в майбутньому коже вибирає собі фах за уподобанням, а не за положенням професії у суспільстві, що важка фізична праця і робота по дому повністю механізовані, велика увага надається налагодженню взаємовідносин між людьми в суспільстві, їх фізичному та моральному здоров'ю, а для сигналізації порушень психічного здоров'я людини у населених пунктах встановлені психорадари. які вловлюють найменші порушення психічного стану в людей, та сигналізують про необхідність їх корекції. Проте Євген Терен не може знайти місце в такому суспільстві, оскільки він відчуває, що в нього немає ні необхідних знань для вибору якоїсь професії, ні відповідних моральних принципів. у приступі потьмарення свідомості він пошкоджує один із психорадарів, при цьому гине стороння людина, а пізніше пошкоджує дві інших анабіозні камери, щоб ще двох людей з минулого не зуміли оживити, після чого закінчує життя самогубством.

У ХХ столітті Станіслав Однорічко з Ніною тим часом зустрічаються ще раз із Антоном Гаркуном, а пізніше їдуть на зустріч із Олесем Козирем. Вони дізнаються, що люди з майбутнього спеціально відвідували обох авторів роману, та переносили їх у майбутнє, оскільки вони на той час працювали в дослідницькому центрі анабіозу, щоб вони побачили наслідки своїх досліджень. після цього вони обидва покинули своє місце роботи, та вирішили написати роман про пережиті події та свої враження від перебування у майбутньому, причому ім'я головного героя роману вони навмисно змінили, щоб не викликати нарікань з боку жінки, яка народила дитину від Євгена, причому вони також вирішилили допомагати цій жінці та дитині. У кінці роману виявляється, що Станіслав Однорічко є сином героя роману, причому названим за іменем батька, якого також насправді звали Станіславом Однорічком. Закінчується роман одночасно картиною приготування до весілля Станіслава Однорічка-молодшого з Ніною, та картиною землетрусу, описаного людьми майбутнього, в якому гине науковий керівник молодих людей Павло Максимович Шатров.

Пролог

У ті часи, про які йтиметься далі, на вулиці Жюля Верна, котра лежала на околиці міста і одним кінцем виходила до приміського лісопарку, в невеликому триповерховому будинку, спорудженому із скла і бетону, який здалеку нагадував акваріум, що загубився серед буйнолистої зелені, розташовувалася спеціалізована бібліотека. Мало хто знав про її існування. Власне, стояла вона не на самій вулиці, а поодалік од неї — за невеличким закільцьованим майданом, по якому розвертався міський транспорт, а від нього неширока, вимощена бетонними плитами доріжка, що пірнала в зелений тунель, утворений схиленими над нею віттями плакучих беріз, вела до цього чудернацької архітектури будиночка.

Перед входом у тунель на розлогому старезному дубові висіла табличка: “Футурологічна бібліотека”. Нижче інша — з назвою вулиці, до якої була прописана бібліотека, та номером. Такі самі таблички були прикріплені й на фасаді будинку.

Бібліотека не була розрахована на широке коло читачів, тому-то тут було завжди тихо і затишно. У ній зберігалися й вивчалися книги, статті, реферати, різні бібліографічні довідники, які стосувалися науково-популярної літератури та фантастики. При бібліотеці діяв спеціальний сектор прогнозування та оцінки розвитку різних галузей знань. Особлива увага приділялася електронній і лазерній технологіям, фізиці плазми, біології, біофізиці, генетиці, ядерному синтезу... В обробці інформації широко використовувалися спеціальні математичні та лінгвістичні методи, а також комп’ютерна техніка, фотофони, відеомагнітофони, дисплейні установки. Не цуралися співробітники сектора й культурологічних проблем. Очолював сектор уже літній, з великим досвідом роботи вчений Павло Максимович Шатров. Його правою рукою, надійним помічником і однодумцем У багатьох починаннях був молодий учений-прогнозист Станіслав Станіславович Однорічко — людина широкої ерудиції, вихована на кращих зразках зарубіжної та вітчизняної науково-фантастичної літератури, тому-то його голова завжди була переповнена найфантастичнішими гіпотезами, прогнозами, теоріями, проектами... Шатров з великою шаною ставився до свого молодшого колеги, завжди підтримував його найневірогідніші починання, працювати їм було легко, цікаво, захоплююче. Станіслав був людиною своєрідною. Працею захоплювався до самозабуття, здавалося, крім неї, для нього не існує нічого, до того ж не міг виконувати її абияк, механічно, без зацікавлення. Він або не брався за справу зовсім, а вже коли брався, то заглиблювався в неї, осмислював усе до найдрібніших деталей.

У найсерйознішій справі для нього був присутній елемент своєрідної гри. Стосовно до цього ним навіть була розроблена своя філософська система, яка, врешті-решт, зводилася до відомого вислову Геракліта “Вічність — дитя, що грається”. Ці слова, написані на ватмані великими літерами готичним шрифтом і вправлені в масивну багетову рамку, висіли на стіні в робочому кабінеті Однорічка, заставленому книжковими шафами, заваленими старовинними книгами, рукописами, журналами, довідниками, різними гросбухами — в усьому цьому паперовому хаосі легко міг зорієнтуватися тільки він, прогнозист Станіслав Однорічко. “Вічність — дитя, що грається”... Обов’язки секретаря сектора виконувала ще зовсім молода дівчина, студентка вечірнього відділення футурологічного факультету університету Ніна Андріївна Заліська, яку за блондинисте волосся, бездоганну білизну шкіри та гнучку тендітну поставу охрестили Офелією. Це ім’я, либонь, імпонувало дівчині, — принаймні коли її кликали так, вона сприймала це як належне. Відразу зазначимо, що на відміну від героїні уславленої шекспірівської трагедії нічого трагічного і фатального в Офелії не було, крім тієї неуникної трагедії, яку кожна людина мусила зазнати після відпущеного їй життя — смерті. Та про це Офелії думати було ще рано, і дівчина завжди була веселою, життєрадісною, безтурботною, що так імпонувало її найближчим наставникам — Станіславу та Павлу Максимовичу. Її присутність була для них тим постійно діючим каталізатором, який у будь-якій ситуації додавав снаги. Природа наділила Офелію неабияким даром уяви і якоюсь особливою поетичною одухотвореністю — тихою і непомітною, мов у польової ромашки. Вона вся світилася ізсередини урівноваженим внутрішнім світлом, наче китайський паперовий ліхтарик. Здавалося, усе її єство було зіткане з багатьох різнопланових мелодій, що підпорядковувалися одній провідній темі. Це щось подібне до музичного контрапункту — одночасного звучання різних мелодій. Слух розрізняє окремо рух кожної з них, співвідносить їх у своєму сприйнятті, сплітаючи в єдине ціле. Чути кожну тему, але вона невіддільна від цілого, організована і підпорядкована чимось загальним, що домінує над усім. Основною ж темою серед постійних варіаційних сплетінь Ніниної вдачі, характеру, темпераменту, думок, почуттів, устремлінь — усієї конституції, усієї музики її душі поставав глибоко прихований у підсвідомості лейтмотив, пісня її життя: “Excelsior… amans amare! Excelsior!” — вище, все вище вперед, в ім’я Любові, — через любов до Любові! В одухотвореній високим смислом буття підсвідомості дівчини все підпорядковувалося цій провідній темі. Все для цього: життя, пізнання, творчість... Все, як шлях до одного, в чому конкретно розкривається повнота Людини: до Людини, до зірок майбутнього, до зірок любові й свободи.

Заморожений цвіт валінурії

З чиєїсь нечестивої руки останнім часом стало модою закидати українському письменству злостиві докори, мовляв, у час демократії суспільства і широкої гласності йому нічого запропонувати широкому читацькому загалові, бо в шухлядах робочих столів наших поетів, прозаїків, драматургів не виявилося того, що було б варте сьогодення. Проте українська література ніколи не відзначалася політичною нещирістю, а українські письменники творили не для потаємних шухляд, а за велінням совісті, за що не раз отримували публічного прочухана, а то й анафеми.

История советских журналов очень важна и скверно изучена. Громкие скандалы с погромами журналов «Звезда» и «Ленинград», конечно, общеизвестны. Поклонники отдельных жанров и авторов не успели забыть скандалы помельче, связанные с провинциальными либо специализированными журналами: досрочное прекращение публикации триллера «День Шакала» Фредерика Форсайта в алма-атинском «Просторе» (в тексте якобы усмотрели пошаговую инструкцию для подготовки покушения на первых лиц государства и лично товарища Брежнева) и фантастической эпопеи Артура Кларка «2010: Космическая одиссея-2» в «Технике — молодежи» (выяснилось, что все советские космонавты в тексте носят имена советских же диссидентов), а также изъятие из библиотек номеров улан-удэнского «Байкала» и иркутской «Ангары» (за публикацию «идейно порочных, аполитичных повестей» братьев Стругацких «Улитка на склоне» и «Сказка о Тройке»).

Но до сих пор ни в массовом сознании, ни в общедоступных исследованиях, кажется, не было цельной картины существования советских журналов как удивительного феномена, рожденного сшибкой трех разновеликих устремлений. Власти был нужен инструмент, способный продлить, расширить и углубить функцию газеты (которая не только коллективный пропагандист, агитатор и организатор, но и — главное — трансформатор реальности в единственно правильную картину). Читателю были нужны интересные развлечения и пища для ума, калорийная и разнообразная. А редакции было нужно удовлетворить две эти потребности — в меру собственных сил, возможностей и представлений о прекрасном.

Инструментарий, охватывавший практически все возрастные, социальные и профессиональные страты, был богат и обширен — от «Веселых картинок» до «Здоровья» и от «Работницы» с выкройками до «Кругозора» с грампластинками. Но и в богатейшем арсенале журнал «Вокруг света» оказался одним из ударнейших инструментов. Он сочетал два самых манких контентных направления, географическое и фантастико-приключенческое, он всегда был очень тиражным (под 3 млн экземпляров в лучшие годы) — и он, так получилось, накопил богатейшую историю, на которую можно было опираться и от которой можно было отталкиваться.

Книга Алексея Караваева препарирует и анализирует каждое из этих достоинств и массу других.

Караваев живет в Липецке, работает в книжном магазине и считается одним из столпов так называемого старого фэндома, с советских времен объединявшего продвинутых любителей фантастики. В 1990-е он вместе с приятелем Сергеем Соболевым издавал любительский журнал «Семечки», затем время от времени писал обзоры для сборников и фантастической периодики. На смену «Семечкам» пришло микроиздательство «Крот», которое с середины нулевых годов выпускало символическими тиражами, в основном от 20 до 50 экземпляров, работы по фантастиковедению (от сборника «Фантастика глазами биолога» маститой Марии Галиной до монографий с названиями вроде «Дискурсивно-нарративная организация романа А. Н. и Б. Н. Стругацких «Хромая судьба») и некоммерческую фантастику, отечественную и переводную, а последние годы печатает теми же тиражами, эксклюзивно и дорого, книжки непереведенных классиков. Кое-что потом переиздают мейджоры: в этом году, например, в «Эксмо» вышел полный перевод романа Альфреда Бестера «Моя цель — звезды» («Тигр! Тигр!»), впервые изданный именно «Кротом».

Фото: labirint.ru

Самым громким релизом «Крота» стало завершение проекта «Неизвестные Стругацкие»: издание десятитомника черновиков, дневников и писем знаменитых фантастов, заброшенное гигантом АСТ из-за коммерческой бесперспективности, было подхвачено Соболевым и волгоградским издательством «ПринТерра-Дизайн». Четыре последних тома вышли в Волгограде микротиражом (100 экземпляров против 3 тыс. АСТовских), при этом качество полиграфии выросло в разы, как, понятно, и цена каждого томика.

Та же «ПринТерра» издала и «Фантастическое путешествие „Вокруг Света”» — вторую часть затеянного Караваевым цикла визуальных очерков «Как издавали фантастику в СССР». И это была уже игра в другой лиге — в общем-то, никогда в России не существовавшей.

Караваев сперва просто копался в древних книжках и журналах, сканировал и выкладывал в форумах наиболее впечатляющие обложки. Потом начал выстраивать из них развернутые повествования, размаху и визуальной роскоши которых оказались тесны даже тематические сайты.

Печатная версия проекта стартовала три года назад — роскошным томищем «4 истории» (глянец, суперобложка, тканевый переплет, вес под полтора кило, тираж 1 тыс. экземпляров), 268 страниц которого вместили четыре богато иллюстрированных очерка: о легендарных сериях «Библиотека приключений и научной фантастики» и «Зарубежная фантастика» издательства «Мир», об истории публикации фантастики в журнале «Техника — молодежи» (включающей, понятно, скандал с именами диссидентов), и об эволюции советского научно-фантастического очерка.

Автор и издатель сразу заявили несколько принципов: упор на визуальную сторону (на картинки приходится, как правило, от половины до трех четвертей каждого разворота, часть разворотов занята иллюстрациями полностью); хронологический подход (каждый очерк рассказывает об истории серии или явления от первого выпуска к последнему); тотальность (автор разыскал, внимательно прочитал и изучил в деталях каждую книгу серии, рассказ журнала и очерк цикла — и каждый из этих кунштюков представлен как минимум сканом обложки или рисованной заставки, а зачастую и еще парой выразительных картинок); подчеркнуто служебный характер текста, вроде бы лишь поясняющего смысл и последовательность приведенных картинок, при этом жестко вписывающего маленькую историю отдельного рассказа или романа в большую историю — книгоиздания, литературы, идеологии, страны и мира.

Трудно вспомнить другой издательский проект такого размаха и такого уровня проработки. Трудно поверить, что довольно колоссальный труд выполнен, по сути, одним человеком в свободное от основной работы время, без грантов, краудфандинга и просто организационной поддержки. Еще труднее было поверить в то, что издание не окажется разовым релизом. Поверить пришлось и в это, и в то, что дорогие высококачественные проекты можно реализовывать в наше время, в провинции, на ограниченной ресурсной базе и вдолгую. Караваев и «ПринТерра» выступили маркетмейкерами, создав с нуля исследовательскую и рыночную нишу, которая в условиях торжества гик-культуры выглядит вполне перспективной.

Второй том, выдержанный в том же оформлении (388 страниц и вес под два кило), держится тех же принципов — только историчность в нем стала совсем вопиющей и местами пугающе актуальной. Книга рассказывает об истории журнала «Вокруг света» с 1860-го по 1991 год, а также о запущенном в 1961 году приложении «Искатель». Рассказывает так же красочно, кратко и емко: от двух до пяти картинок на разворот, абзац-другой на описание заметной повести или рассказа, каждая главка посвящена отдельной микроэпохе («Дыхание близкой войны», «Без фантастики» «Научно-художественный!»), знаковой публикации («Голова профессора Доуэля», «Пасынки Вселенной») или легендарному редактору («Сапарин», «Александр Полещук»). Караваев отыскал и прочитал каждый из тысяч номеров «Вокруг света» и «Искателя», отследил истоки и последствия многих публикаций и куда жестче, чем в первой книге, вписал журнальные события в контекст истории и политики.

В конце девятнадцатого века «Вокруг света» воспитывал грезящую африканскими и американскими приключениями армию чеховских Монтигомо Ястребиный коготь, в 1920-е и 1930-е — сперва а-эн-толстовских Гусевых, готовых разжигать революционный пожар в Африке, Америке и на безвоздушном Марсе, потом — бойцов и краскомов грядущей войны, а после войны реальной и страшной — волшебников мирного строительства и операторов атомного трактора, которого пока нет, но вроде бы вот-вот что-то такое придумается. С конца 1950-х журнал снова стал аналоговым девайсом, позволяющим переживать приключения в самых причудливых местах планеты, Вселенной и придуманных миров без помощи Юрия Сенкевича, игровых приставок и интернета.

«Фантастическое путешествие „Вокруг света”» дает богатый материал как для поучительных сопоставлений, так и для изысканий различной степени серьезности: материала там на десяток диссертаций и сотни гиковских лонгридов. Любопытно ведь, как идея рассказа Николая Баскакова «В погоню за световым лучом» (напечатан в журнале в 1935 году) отслеживать и записывать голоса умерших тысячу лет назад знаменитостей, отраженные другими планетами и звездами, дошла не только до Сергея Снегова, воплотившись в рассказе «Умершие живут» (1971 год), но и до Томаса Шерреда (повесть «Попытка», «E for Effort», 1947), а потом и Гарри Гаррисона («Фантастическая сага», «The Technicolor® Time Machine», 1967).

1/3

«Фантастическое путешествие „Вокруг света”», Алексей Караваев

Фото: ffan.ru

2/3

«Фантастическое путешествие „Вокруг света”», Алексей Караваев

Фото: ffan.ru

3/3

«Фантастическое путешествие „Вокруг света”», Алексей Караваев

Фото: ffan.ru

Или как рассказ Михаила Немченко «Летящие к братьям» (1960) про нашествие космических индейцев не только отозвался в повести «Миссионеры» Любови и Евгения Лукиных (1989), но и умудрился выйти в один год с «Крестовым походом в небеса» («The High Crusade») Пола Андерсона. Или как получилось, что основой для повести Леонида Платова «Предела нет!» (1970) о военном разведчике, ставшем жертвой испытаний психотропного оружия в нацистском концлагере, стал рассказ того же автора «Аромат резеды», опубликованный в 1939 году — задолго до войны и испытаний психотропного оружия на военнопленных.

Еще любопытней вписанность текстов и их носителей в эпоху. Книга толково объясняет, как политические и идеологические установки сказывались на количестве, качестве и стране происхождения фантастики, ее тематике, профессиональных и социальных особенностях героев и просто на допустимом накале интриги.

Караваев подробно описывает и богато цитирует отдельные номера журналов, окуная читателя в тогдашнюю актуальность, стилистику, графические традиции и оптическую среду.

Отдельная жемчужина очерков — краткий пересказ опубликованных фантастических повестей и рассказов второго ряда. Он позволяет вспомнить, сколь подчеркнуто серой и унылой была разрешенная фантастика начала 1950-х и конца 1970-х годов, подивиться тому, как быстро вспыхнуло и как ловко было утоптано многоцветие 1960-х, — а заодно обнаружить, что даже в недлинной советской истории этот оборот спирали был не первым.

«Вокруг света» закрывался трижды — в 1868, 1917 и 1941-м годах, соответственно, на 17, 10 и четыре года. Первая советская реинкарнация оказалась наиболее яркой и поучительной. Советский «Вокруг света» был как бы воссоздан одновременно в Москве и Ленинграде. Остро конкурировавшие друг с другом журналы мгновенно выросли количественно и качественно. Тираж ленинградского издания за 1927 год поднялся с 40 тыс. до 100 тыс., московского — с 40 тыс. до 200 тыс., оба журнала за несколько месяцев наладили поток крепких приключенческих и фантастических рассказов, сменивших лубочные очерки из колониальной жизни и дореволюционного прошлого, оба же привлекли к сотрудничеству Александра Беляева, задавшего беллетристике высокую планку. Известные по сей день тексты Караваев не пересказывает, но для Беляева сделано одно из немногих исключений. «Стояла томительно-душная январская ночь. Иссиня-темное небо было покрыто звездами. Они вздрагивали, как светящиеся капли росы, готовые сорваться с высоты небесного купола и упасть на свое отражение в черном зеркале океана» — это первые строки романа «Человек-амфибия», напечатанного в московском «Вокруг света» в 1928 году. Мы знаем несколько иное начало несколько иного романа — версии, насквозь переписанной Беляевым под требования новой эпохи и опубликованной десять лет спустя «Детиздатом»: «Наступила душная январская ночь аргентинского лета. Черное небо покрылось звездами. „Медуза” спокойно стояла на якоре».

Не столь известные авторы и сюжеты прошли еще более свирепую усушку и утруску. Они не дошли до нас и наших родителей ни в каком виде — хотя иногда кажется, что дошли до кого-то другого. Легко представить, например, что Джордж Лукас, придумывая «Звездные войны», вдохновлялся не только «Туманностью Андромеды» (блистательный герой которой Дар Ветер неизбежно стал черным-пречерным Дартом Вейдером) и старинной алтайской сказкой про хана Соло, но и фантастической микроэпопеей «Стальной замок» («Вокруг света», 1928 год, автор П.Н.Г. — настоящее имя неизвестно), в которой коммунистические авиаотряды при поддержке пролетарских повстанцев штурмуют заглавный замок, управляющий «Стеной смерти».

Это, кстати, было бы справедливо, учитывая, как интенсивно в те же годы в тех же советских журналах публиковались повести Конана Дойла и Уэллса — причем с изумительной проворностью. Первая часть «Маракотовой бездны», представленная английским подписчикам The Strand Magazine в конце сентября 1928 года, была доставлена подписчикам ленинградского «Вокруг света» — естественно, в русском переводе и с оригинальным английскими картинками — уже 15 октября.

Такой вольницы, впрочем, хватило всего на четыре года. В конце 1930 года конкурирующие журналы были формально объединены, а на самом деле закрыты, вместо них начал выходить объединенный журнал, объявивший главными темами рассказы о великой стройке, баррикадах на западноевропейских улицах и, конечно, о Зодчем социалистического общества. Авантюрная и фантастическая составляющая номеров скукожилась, потом обнулилась, потом вернулась в версии, не имеющей даже отдаленного отношения к литературе. И это касалось не только публикаций в «Вокруг света». Лишь двадцать лет спустя усилиями нескольких человек фантастика выдралась из экологической ниши листовки, зовущей молодежь в ФЗУ и втузы.

Дальше все, наверное, помнят: фантастику прореживали — подписка падала, возвращали — вырастала, подтягивали переводных мастеров — тиражи пробивали потолок, но тут выяснялось, что эти мастера — не чего надо мастера, и все начиналось сначала. Паллиативом становилась замена более-менее качественных текстов эрзацами. Книга Караваева позволяет вспомнить три такие волны. С конца 1920-х в фантастике воцарилась эпоха мнимых свершений: сюжетная развязка большинства повестей и рассказов строилась на том, как черные планы фашистов и империалистов напарываются на нашу советскую Кузькину мать в образе сенокосилок с вертикальным взлетом, лучей гуманной смерти и гречихи повышенной урожайности. С конца 1940-х правила фантастика ближнего прицела, более миролюбивая и исходившая из того, что кузькина мать еще только на подходе, но вот дождемся ее (достроим тоннель к полюсу или стратосфере, запустим подземный комбайн на энергии молний или научимся раскрашивать деревья изнутри) — и заживем.

В 1970-е эрзац-фантастика перешла в глухую оборону от чуждых кузькиных матерей: картонные герои в лучшем случае решали экологические и этические проблемы, навороченные алчными капиталистами или доморощенными волюнтаристами (в худшем случае герой обнаруживал, что является потомком атлантов, этрусков, инопланетян или всех сразу — на этом фантазия авторов иссякала, а рассказ завершался невыносимо поэтическим образом). Это были удивительные образцы литературы про героические приключения без приключений и героев. Одних читателей эрзацы отпугивали — от журнала, фантастики, жанровой прозы и чтения вообще, — другим сбивали нюх, и, что хуже, еще неизвестно.

Идеологический пресс ослабевал, а потом снова усиливался, журналу урезали полосность и отменяли подписку, редакция брала рекорды находчивости, дефицит хороших текстов сталкивался с дефицитом бумаги, творя чудеса мегапопулярности на почве бедности и провалов на пике формы. А потом что-то кончилось, что-то изменилось, а что-то просто выпало из сферы интереса.

«Вокруг света» выходит до сих пор, чувствует себя неплохо, фантастику давно не печатает. Ее печатает «Искатель», который с 1996 года является независимым изданием, оставаясь незамеченным большинством давних поклонников.

Книга Караваева завершается 1991 годом. Автор отметил, что в жизни журнала и альманаха было множество бурь и свершений, но пусть о них напишет кто-нибудь другой. Сам Алексей Караваев пишет третий том проекта, посвященный журналам «Всемирный следопыт» и «Уральский следопыт». Вроде бы все номера уже нашел и прочитал. Теперь дождемся.

Из двух писателей Адамовых на слуху более, как ни странно, сын — автор «Дела пестрых» и «Инспектора Лосева», — хотя при этом ни одной из его книг не удалось достичь славы отцовской «Тайны двух океанов». Так иногда бывает: книгу читали вроде бы все, фамилию автора твердо вспомнить не может никто (самый яркий пример — «Без семьи» Мало, про которую все думают, что это Гюго или Золя). Я вообще лет до двадцати полагал, что «Тайну» и «Пестрых» написал один человек.

Внелитературная биография Григория Адамова малоинтересна и обозначается пунктиром во всех справочниках не зря. Третьестепенный советский журналист, еврей, участник революции 1905 года, автор типовых очерков на тему социалистического строительства. При всей скудности советского газетно-журнального рынка его не печатали ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в «Литературке» — корреспондентский билет у Адамова был от ведомственной газеты «За индустриализацию», а очерки он публиковал у Кольцова в «Наших достижениях». Ближе к концу жизни (Адамов не дожил и до шестидесяти, умер через месяц после Дня Победы) он решает заняться сочинением остросюжетных романов для юношества и неожиданно немало в этом преуспевает.

На рынке, куда вышел Адамов, было нетесно. Советская фантастика конца тридцатых годов зиждилась на трех столпах. Москвич Гребнев и киевлянин Владко удачно оттеняли действительно исполинскую фигуру ленинградца Беляева. Автор великой модернистской фантастики двадцатых (от «Острова погибших кораблей» до совсем уже гениального «Человека, потерявшего лицо» — в первой, разумеется, редакции), Беляев на склоне жизни, конечно, стал штамповать тексты попроще, но авторитет его был по-прежнему непререкаем. Все трое занимались так называемой фантастикой ближнего прицела (подразумевалось, что до описываемых чудес доживут как минимум юные читатели), все трое претендовали на титул «советского Жюля Верна». Хотя взаправду Беляев был, безусловно, нашим Гербертом Уэллсом.

Григорий Адамов

Фото: fb.ru

С Жюлем Верном как ориентиром дела обстояли непросто. В то время его начали активно (и хорошо) переводить, он снова, как и до революции, стал популярен — так что титул неофициального наследника значил многое. Широко известен рассказ Чуковского о работе Горького в издательстве «Всемирная литература» в начале двадцатых годов.

«Помню, один молодой литератор предложил издательству проект: обновить и переработать все главнейшие сочинения Жюля Верна. Он утверждал, что Жюль Верн уже устарел, что прославляемая им прогрессивная техника кажется нынешнему читателю чрезвычайно отсталой, и брался „осовременить” Жюля Верна.

Мы долго обсуждали предложение молодого писателя, его проект сначала понравился Горькому: Горький любил всякую литературную смелость, но потом, как бы возражая себе самому, Алексей Максимович сказал:

— Боюсь, что, если тронешь в Жюле Верне хоть ниточку, расползется вся ткань. У него, например, говорится: „Это было 20 мая 1864 года”. А если вы напишете: „Это было 20 мая 1920 года”, вам придется переиначивать каждое слово. Чуть вы перестроите машины, вам придется перекраивать костюмы, а заодно и географию, и историю, и нравы, и быт. Не лучше ли, в таком случае, написать новую книгу? Нет, я прихожу к убеждению, что переделывать Жюля Верна нельзя, я вообще против того, чтобы мы перерабатывали классиков».

Беляев, Владко и Гребнев очень старались следовать горьковским заветам, но по-настоящему стать советским Верном получилось только у Адамова — чуть ниже объясним почему.

***

Адамов написал всего три романа, причем третий окончить не успел. Первый же называется «Победители недр», он вышел в 1937 году и был разнесен критикой — в основном за вопиющее техническое неправдоподобие. Между тем это очень непросто придуманный и написанный текст — пусть история про вгрызающийся в толщу земной коры снаряд с исследователями, целью которых является строительство подземной электростанции, и впрямь выглядит переполненной допущениями. Главное в «Победителях» вовсе не это: Адамов с места в карьер обозначил принципиально отличный от коллег по гильдии путь. Он пишет фантастику не ближнего, а ближайшего, нулевого даже, прицела. Действие его романа происходит здесь и сейчас, в тридцать седьмом году (хоть это явно и не указано), тут нет никаких дредноутов красного Космофлота, Североамериканской Советской Республики и успешных опытов по воскрешению мертвых. Правда, в этом адамовском тридцать седьмом изобретен аппарат, способный передвигаться в базальте (ну и неизбежные «сверхлегкие сплавы, только недавно открытые советскими учеными»), ну да это частности. Автор описывает своих современников — и чем легче ему это делать, тем правдоподобнее эти герои выходят. И пубертатный пионер, почти всерьез влюбленный в молодую героиню-геолога, и она, почти отвечающая на его чувства, выглядят в фантастическом романе для юношества совершенно естественно, словно и не в СССР происходит дело.

1/2

Плакаты к фильму «Тайна двух океанов», 1956 год. Режиссер Константин Пипинашвили

2/2

Плакаты к фильму «Тайна двух океанов», 1956 год. Режиссер Константин Пипинашвили

Этот лежащий на поверхности, не оригинальный, но мало кому тогда приходивший в голову трюк — поместить фантастические реалии в обстоятельства современного автору Советского Союза (десятилетием раньше его проделал Толстой в «Гиперболоиде инженера Гарина») — в случае с «Победителями недр» не просто сработал, а фактически обеспечил книге долгую жизнь. Когда в середине пятидесятых Гребнев и Владко были вынуждены почти переписать заново свои главные хиты — «Арктанию» и «Аргонавты Вселенной» (публиковать их в первозданном виде более было невозможно ни по политическим, ни по научно-техническим соображениям), — «Победители недр» спокойно переиздавались: подземоход по-прежнему был вещью фантастической, а в описанном Адамовом мире не было ничего архаичного.

***

Вслед за «Путешествием к центру Земли» приходит черед «Двадцати тысяч лье под водой»: всего через год после «Победителей недр» выходит «Тайна двух океанов». У этой книги была счастливейшая судьба, ее удачно (хотя и не близко к тексту) экранизировали и продолжали (и продолжают) издавать. В общем, это единственный текст Адамова, который известен более-менее всем хотя бы по названию. Нетрудно заметить, что прием, примененный в «Победителях недр», работает и здесь: снова мы не в ближайшем даже будущем, а в совершеннейшем настоящем, а феноменальная подлодка «Пионер» — ну так вам раньше просто о ней ничего не рассказывали. Для уплотнения сходства вновь введен идеальный подросток, правда на этот раз без пубертата.

Собственно, на этом поиск доказательств претензий Адамова на звание единственного красного Жюля Верна можно благополучно завершить. Классик не писал о будущем, он посылал корабль к Луне в 1865 году и строил «Наутилус» в 1866-м. Мир, окружающий нас, гораздо менее тривиален, чем мы привыкли думать, — эта нехитрая мысль доминирует и у Верна, и у Адамова.

***

Юбилейный текст на этом можно было бы и закруглить, но как всегда автор управляет интерпретатором. У Адамова был и третий роман, «Изгнание владыки», он вышел уже после смерти писателя, в 1946 году. И вот тут начинается, пожалуй, самое интересное.

Во-первых, это сугубо вторичная книга с точки зрения сюжета. Адамов начал ее писать сразу после «Тайны двух океанов», на волне всеобщего интереса к папанинцам и теме освоения Крайнего Севера. Он, разумеется, не был одинок: Гребнев быстро написал «Арктанию», Беляев — «Под небом Арктики». Адамов не успел, началась война.

Во-вторых — и это гораздо важнее, — она вторична по отношению к жанру. В отличие от двух первых романов, «Изгнание владыки» — это именно фантастика ближнего прицела, дело происходит в «недалеком будущем», в эпоху Почти-Повсеместно-Победившего-Коммунизма.

И тем не менее «Изгнание владыки» — лучший роман Григория Адамова и одна из лучших фантастических книг в истории русской литературы.

Фабула, повторим, вторична и скучна. Дерзкий молодой ученый задумывает рассверлить дно Ледовитого океана в нескольких местах, дабы повысить его температуру и обеспечить в Арктике круглогодичную навигацию. Снедаемый ревностью друг-соперник идет на поклон к империалистам и устраивает саботажи и диверсии самого отчаянного толка. Дуэт чекистов-оперативников расстраивает планы второго и обеспечивает полный успех предприятию первого. Любознательный и самостоятельный пионер тоже имеется.

Но, честное слово, совсем не в фабуле дело. Адамов увлечен не сюжетом и даже не научно-популярной составляющей, которой в предыдущих книгах был даже некоторый переизбыток. Он с упоением погружается в бытописательство общества, в котором ему и его читателям уж точно никогда не жить. Он феноменально пунктуален в мелочах: как функционируют в коммунистическом СССР транспорт (сверхзвуковые поезда, самолеты, с которых пассажир может спрыгнуть с парашютом в нужной ему точке, рейсовые ледоколы, прокат автомобилей), связь (разумеется, персональные коммуникаторы Адамов предугадал — да и кто их не предугадал), коммунальное хозяйство. Что будущие советские граждане едят, во что одеваются, как ведут себя с иностранцами, какие поощрения и взыскания могут быть к ним применены — от густоты описываемого мира скоро начинает щипать в глазах. Явно фантастическое вводится очень дозированно — читатель «Изгнания владыки» слишком умен, чтобы поверить в немедленное завоевание Венеры, ему достаточно всего нескольких штрихов к окружающему миру, чтобы поверить, что так и будет выглядеть бесклассовое общество. Строго говоря, «Изгнание владыки» — один из двух лучших, наряду с «Полднем, XXII век», русских романов о коммунизме.

Здесь есть забавное — чекисты носят служебные значки по-бретшнейдеровски, за обшлагом рукава или за лацканом; есть вполне необъяснимое — Адамов умер, напомним, летом сорок пятого, роман вышел через год, в промежутке между этими событиями наркоматы в СССР переименовали в министерства, и именно министерства фигурируют в адамовском тексте. Несвободный от бездны недостатков эпохи и жанра, роман этот тем не менее безусловный мастрид. Как, впрочем, и весь Григорий Адамов.

https://gorky.media/context/krasnyj-zhyul...

А любопытные находки подчас поджидают нас даже там, где, казалось бы, давным-давно не осталось ни единого «белого пятнышка» — все исхожено, иссмотрено, исчитано, неоднократно переиздано. Но все ли?..

В творческом наследии «крупнейшего научного фантаста» (по выражению французского исследователя фантастики Жака Бержье) Александра Романовича Беляева (1884—1942) вроде и не скрывается никаких особых тайн. Его произведения давно и прочно заняли своё место в нашей литературе, а лучшие из них составили золотой фонд отечественной и мировой фантастики. Их помнят, читают и любят вот уже многие поколения; с завидной регулярностью переиздаются сборники лучших повестей писателя, а уж по числу выпущенных собраний сочинений Беляеву мог бы позавидовать любой из российских фантастов прошлого, да и настоящего: целых восемь за 1963—2010 годы! Наконец, о жизни и творчестве Александра Романовича написано бесконечное множество статей и две (всего две!) книги — тоненькая книжка Б.В. Ляпунова «Александр Беляев» (1967) и биография в серии «ЖЗЛ» (2013) от израильского литературоведа Зеева Бар-Селлы (В.П. Назарова).

Однако для нас творческое наследие популярнейшего фантаста до недавнего времени ограничивалось довольно скромным списком из неполных четырёх десятков произведений. Но достаточно просмотреть хотя бы относительно полную библиографию, чтобы обнаружить очевидное: далеко не всё созданное и опубликованное им дошло до современного читателя. Его творчество куда шире и многограннее: это и реалистическая проза, и детективные, и историко-приключенческие рассказы, очеркистика и литературная критика, наконец…

Почему же вышла такая «неловкость» с писателем, который никогда не был под запретом, чьи рукописи не запирались в спецхранах?

Дело в том, что многие повести и рассказы А. Беляева разбросаны по периодическим изданиям, включая газеты городские и районные. Кроме того, разыскания весьма затрудняет большое количество псевдонимов, которыми пользовался писатель: Арбель, Б.А., А. Ромс, Ром, Немо, А. Романович — это лишь некоторые из них. А сколько ещё нераскрытых? Думаю, историкам литературы и библиографам предстоит сделать ещё немало интересных открытий.

Только в 1980-е годы было обнаружено, что литературный дебют А.Р. Беляева состоялся все-таки не в 1924 году, как утверждает «официальная» версия (рассказ «В киргизских степях»), а одиннадцатью годами ранее — в 1913-м (речь идёт именно о литературном творчестве, как журналист Беляев активно публиковался с 1905 года). В то время молодой юрист и журналист Александр Беляев сотрудничал с московским детским журналом «Проталинка», и в седьмом за 1913 год выпуске журнального приложения «Занавес поднят» было опубликовано его первое литературное произведение — сказочная пьеса «Бабушка Мойра». Лишь спустя 97 лет оно вернулось к читателю, напечатанное в единственном на сегодняшний день Полном собрании сочинений Александра Беляева, которое составили и прокомментировали автор этих строк и Д.Н. Байкалов (М.: Эксмо, 2009—2010).

Творчество Александра Беляева, особенно 1930-х годов, очень неравнозначно, неровно. Это время в истории непростое для советской литературы вообще, а для фантастической — тем более: РАППовские швондеры и шариковы попросту её изничтожили, с корнем выдрали из круга чтения советского человека, подменив тяжеловесным антилитературным монстром под названием «фантастика ближнего прицела», что имел мало отношения к области художественной литературы и ещё меньше — к собственно фантастике. Беляева оттуда тоже стремились устранить — или, на худой конец, подогнать под общий знаменатель, заставить писать «правильно». Последнее почти удалось… До 1933 года у него не выходило ни одной новой книги, а то, что изредка публиковалось в журналах, лишь весьма отдаленно напоминало Беляева 1920-х. Из рассказов и повестей почти пропал увлекательный сюжет и напрочь исчезли люди. За примерами далеко ходить не нужно: достаточно пролистать вымученные повести 1930-х «Подводные земледельцы» и «Воздушный корабль». Отметины времени отчётливо проступают и в долго остававшихся неизвестными современному читателю рассказах «ВЦБИД» (1930), «Шторм» (1931), «Воздушный змей» (1931), повести «Земля горит» (1931), посвящённых «актуальным» темам того времени: управлению погодой, использованию энергии ветра для нужд сельского хозяйства и т.п.

Ещё меньше отношения к фантастике имеют рассказы «Солнечные лошади» (1931) — о добывании воды в пустыне и солнечных двигателях на основе идеи К.Э. Циолковского, «Чёртово болото» (1931) — о создании торфоразработок, фрагмент из «нового романа об электрофикации» «Пики» (1933) — о создании Единой Высоковольтной Сети страны. Хотя в последнем довольно удачно выписана жизнь провинциального городка. Следы этого «коллективизаторского», «близкоприцельного» периода заметны и в более позднем романе «Под небом Арктики» (1938—1939), также оставшемся лишь в журнальном варианте. Действие его происходит в будущем (естественно, это — будущее победившего коммунизма), когда человечество научилось управлять климатом и в Арктике создали подземный город-утопию — вечнозеленый курорт. Приключениям, впрочем, в этом искусственном раю тоже нашлось место. В противном случае роман грозил превратиться в научно-познавательный очерк.

Но даже эти произведения, столь нетипичные для лёгкого беляевского стиля, заметно выделялись на фоне безжизненно-блеклой научно-технической псевдофантастики 1930-х. В своих технических фантазиях писатель оставался убеждённым романтиком, и, уж конечно, в них больше искренности и полёта фантазии, чем в сочинениях апологетов «ближнего прицела» 1940—1950-х годов В. Немцова или В. Охотникова. Ну не смог Беляев вписаться в компанию шутов соцреализма! Попытался — и не смог.

Во второй половине 1930-х научной фантастике на короткое время всё-таки позволили «быть». Под неусыпным контролем и при условии соответствия «генеральной линии».

В 1937—1938 годах в газете «Ленинские искры» публикуется с продолжением небольшой роман А. Беляева «Небесный гость» — одно из лучших научно-фантастических произведений в советской литературе 1930-х. Его герои, группа учёных, совершают одно из первых в отечественной фантастике путешествий на планету другой звезды. Роман во многом новаторский и провидческий. Так, впервые в истории мировой фантастики в нём озвучена идея использования сближения двух звезд для перелёта между ними (эту идею позже разрабатывали, например, И.А. Ефремов и Г. Альтов и др.). Воплощение в реальной жизни и в проектах учёных получили и другие беляевские идеи: применение атомной энергии и приливных сил для межпланетного перелёта, аэродинамическое торможение при спуске в атмосфере другой планеты при помощи парашюта (успешно было осуществлено станциями «Венера» и «Марс»)…

Но не одними научными находками хорош роман. Немаловажно и то, что написан он живо, увлекательно, с юмором… И на долгие годы прочно забыт. Лишь спустя 50 лет произведение было переиздано в пермском сборнике А. Беляева «Звезда КЭЦ» (1987).

Немногим больше повезло раннему роману «Борьба в эфире», впервые опубликованному в одноимённом авторском сборнике 1928 года. Позднее его выпустили в сборниках «Последний человек из Атлантиды» (1986) и «Борьба в эфире» (Пермь, 1991), а также в одном из томов Полного собрания сочинений 2009—2010 годов.

Энциклопедии фантастики часто характеризуют этот текст как каталог научно-фантастических идей. Однако и ему дорога к читателю была на долгое время закрыта. Правда, по иным причинам. Беляев создал не просто утопию, а откровенную пародию на социалистические утопии. Даже её персонажи нарочито схематичны. Мир будущего в «Борьбе в эфире» — это не только мир технических чудес, это мир, где существуют два враждебных друг другу социально-политических лагеря: Советская Европа и последний оплот загнивающего капитализма — Америка. В сущности, Беляев написал роман-буфф, не одобренный, впрочем, действующей идеологией.

На страницах журналов и газет затерялись многие действительно интересные, оригинальные рассказы писателя, не включенные в авторские книги. Назовём некоторые из них: «Нетленный мир» (1930) в любимом Беляевым поджанре «фантастики парадоксов» (что было бы, если бы вдруг исчезли микробы?); фантастико-приключенческий рассказ «В трубе» (1929) — о человеке, ставшем жертвой аэродинамического эксперимента; яркий приключенческий памфлет «Пропавший остров» (1935), что перекликается с небезызвестным романом немецкого писателя Бернхгарда Келлермана «Туннель», — о борьбе сильных мира сего вокруг создания ледяной базы для трансконтинентальных воздушных сообщений. Стоит отметить и другой памфлет — полуфантастический рассказ «Рекордный полет» (1933). Что ещё? Научно-приключенческая фантастика — «Мертвая зона» (1929). Рассказы в юмористическом ключе «Охота на Большую Медведицу» (1927) и «Рогатый мамонт» (1938). Если первый из них восходит к традициям народного фольклора, жанра байки, то во втором писатель в иронической форме рассуждает о сотворении научной мифологии. Его действие разворачивается в 1988 году. Газетчики взахлёб говорят о новой палеонтологической сенсации: в Арктике обнаружен череп рогатого мамонта! На деле же удивительная находка оказывается всего-навсего черепом самой обыкновенной коровы.

Полузабыт оказался и последний прижизненно изданный рассказ А. Беляева «Анатомический жених» (1940). Это трагикомическая история о скромном клерке, который стал жертвой очередного научного эксперимента по воздействию на человека радиоактивных элементов. Благодаря опыту герой рассказа приобрёл поразительную работоспособность, не ощущал потребности в сне. Но результат оказался плачевным: клерк-«супермен» стал прозрачным и однажды, взглянув в зеркало, узрел… собственные внутренности.

Почти неизвестен нам и Беляев-реалист.

Начиная с 1906 года он активно сотрудничал с газетой «Смоленский вестник», а в 1914—1915 годах даже возглавлял её. Наряду с многочисленными театральными рецензиями в газете довольно регулярно появлялись путевые очерки (Александр Романович в молодости много путешествовал за границей); некоторые из них можно смело рассматривать и как документальную прозу — настолько силён там элемент беллетристики. Ярким образцом документальной путевой прозы является очерк «Восхождение на Везувий», впервые опубликованный в «Смоленском вестнике» в 1913 году. Лишь в 2000 годах текст этого раннего произведения был обнаружен собирательницей творчества А.Р. Беляева Анной Андриенко.

В 1925 году Александр Беляев, в то время сотрудник Наркомпочтеля, написал рассказ «Три портрета» о почте — дореволюционной и первых лет советской власти. Той же теме он посвятил и две нехудожественные книги — это популяризаторская «Современная почта за границей» (1926) и справочник «Спутник письмоносца» (1927).

Наркомпочтельский опыт писателя отразился и в его рассказе «В киргизских степях» (1924). Это психологически тонкая, почти детективная история о загадочном самоубийстве в Н-ском почтово-телеграфном отделении.

Имеется среди произведений Александра Беляева и «чистый» детектив, написанный с редким изяществом, психологической достоверностью, — рассказ «Страх» (1926) о почтовом работнике, который, испугавшись бандитов, случайно убивает милиционера.

Беляев стал и одним из пионеров жанра фантастического детектива. В 1926 году журнал «Всемирный следопыт» опубликовал его рассказ «Идеофон». Перед следователем стоит непростая задача: заставить преступника сознаться в покушении на премьер-министра. Но всё безуспешно. И тогда сыщик решает применить аппарат, считывающий человеческие мысли. «Беляев создаёт чрезвычайно интересную психологическую коллизию, — пишет в своём исследовании первый биограф писателя Б.В. Ляпунов. — Подозреваемый и верит и не верит в то, что его сокровенные мысли будут услышаны… И человек уже не может сдерживаться, он готов на всё что угодно, лишь бы прекратить эту пытку. Он подписывает себе смертный приговор» (Ляпунов Б. Александр Беляев. М., 1967. С. 34)… Изобретение оказалось блефом (а значит, и сам рассказ — лишь псевдофантастическим), а казнённый человек не был убийцей.

«Но разве суд может существовать без судебных ошибок?.. Главное было сделано: виновник найден, и Минети (следователя. — Е.Х.) ждало повышение. А каким путём это было достигнуто, не всё ли равно?»

Затерянными в периодике оказались и историко-приключенческие и «колонизаторские» рассказы Александра Беляева «Среди одичавших коней» (1927), «Верхом на Ветре» (1929), «Рами» (1930), «Весёлый Таи» (1931).

Самыми благодарными читателями Беляева всегда являлись подростки. И сам автор немало писал специально для детей. В 1930-е годы он активно сотрудничал с детскими журналами «Ёж» и «Чиж». Здесь были опубликованы его новеллы-загадки «Необычайные происшествия» (1933), в занимательной форме рассказывающие, к примеру, о последствиях потери силы тяжести; «Рассказы о дедушке Дурове» (1933), фантазия «Встреча Нового года» (1933), «Игры у животных» (1933)…

Александр Романович вообще очень дружил с детьми. В 1939 году он выступил с проектом создания в Пушкине под Ленинградом «Парка чудес» — этакого «прототипа» Диснейленда. Проект горячо поддержали многие деятели культуры и науки, но его воплощению помешала война.

Отношение писателя к детям ярко демонстрируют и воспоминания его дочери, Светланы Беляевой: «Перед войной, году в сороковом, к отцу приходили ученики из пушкинской саншколы. Они решили поставить спектакль по роману „Голова профессора Доуэля“ и хотели посоветоваться с отцом. Отец заинтересовался и попросил ребят показать ему несколько отрывков из спектакля. Игру их принял горячо, тут же подавая советы. Показывал, как надо сыграть тот или иной кусок» (Беляева С. Воспоминания об отце // Уральский следопыт. 1984. № 3).

Позволю себе привести ещё одну цитату: «Сделал как-то отец для младших ребят интересное лото. Рисовал сам. В собранном виде это был круг, на котором были нарисованы различные звери. Половина зверя на одной карточке, половина на другой. Но самое интересное было в том, что, если вы подставляли чужую половину, она легко совпадала с любой другой половинкой, отчего получались невиданные звери. Это было даже интереснее, чем собирать по правилам … Отец предложил своё лото для издания, но его почему-то не приняли, а через некоторое время появилось подобное лото в продаже, но было оно значительно хуже, так как половинки совпадали только по принадлежности» (Там же).

Во время войны в дом, где жил и умер писатель, попал снаряд. В руинах погиб и архив А.Р. Беляева, где за последние годы его жизни скопилось множество как законченных, так и незавершённых произведений. Известно, что перед самой войной Беляев работал над фантастико-приключенческим романом для детей «Пещера дракона» и поставил точку в пьесе «Алхимик». Была почти дописана книга о жизни К.Э. Циолковского. В 1935 году по ленинградскому радио прозвучала инсценировка рассказа «Дождевая тучка», текст которого так и не был найден. В 1936—1937 годах, по свидетельству директора ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия» Г.И. Мишкевича, Александр Романович работал над вещью под условным названием «Тайга» — «о покорении с помощью автоматов-роботов таёжной глухомани и поисках таящихся там богатств. Роман не был закончен: видимо, сказалась болезнь». Из воспоминаний писательницы Л. Подосиновской узнаём, что весной 1941 года Беляев закончил рассказ «Роза улыбается» — грустную историю о девушке-«несмеяне», — а в письме от 15 июля 1941 года к Вс. Азарову он сообщал о только что завершённом фантастическом памфлете «Чёрная смерть» про попытку фашистских учёных развязать бактериологическую войну…

В этих заметках мы рассказали лишь о малой части неизвестных, забытых произведений Беляева. А ведь Александр Романович выступал не только как писатель, но и как яркий литературный критик, публицист, автор биографических очерков о деятелях науки прошлого и настоящего, переводчик произведений Жюля Верна…

Обидно, что наши издательств, зачастую неоправданно, «реанимируют» творчество западных поденщиков, позабытых даже на их собственной родине, но обходят стороной отечественную литературу. Воистину не исчезла актуальность пророческого замечания Николая Карамзина: «Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою; французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно по крайней мере внимание русских».

Александр Беляев при всей противоречивости его творчества — часть литературной истории России, и произведения его — свидетельство времени.

В течение почти 20 лет, с начала 1990-х, автор этих строк безуспешно «проталкивал» издательствам идею подготовки Полного собрания сочинений советского фантаста. Осуществить её удалось лишь в 2009 году, совместными усилиями с моим коллегой по журналу «Если» (где я в то время работал), критиком Дмитрием Байкаловым: в шести объёмнейших томах серии «Отцы-основатели» издательства «Эксмо» мы собрали и откомментировали все обнаруженные художественные тексты выдающегося советского прозаика и частично его публицистику. Многие из произведений были напечатаны впервые с момента их изначальной публикации.

Радостно стирать «белые» пятна с литературной карты.

https://gazetargub.ru/?p=14582

Е. Харитонов прочёл статью на радио https://podcast.rgub.ru/?p=432