Майский номер третьего подписного года «Фантастыки» делает та же команда, которая делала предыдущий номер. Адрес тот же, и наконец появились два телефонных номера. Объем журнала, бумага, типография – все те же. Tираж – 140 тысяч экземпляров. В «Галерее» в этом номере журнала представлена компьютерная графика (с небольшой уведомительной статьей МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО). Образцы графики размещены на первой странице передней обложки, а также на страницах 7, 10, 15, 48, 50. На первой и второй страницах задней обложки размещены фрагменты нового комикса о Фанки Ковале, публикация которого начнется в следующем номере. Художественное оформление журнала МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО и АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО.
8. В рубрике рецензий Лешек Бугайский/Leszek Bugajski знакомит читателей журнала с новым романом Януша Зайделя «Парадизия» (Janusz A. Zajdel “Paradyzja ”. “Iskry ”, Warszawa, 1984) (рецензия носит меткое название «Райский кошмар»); Мацей Паровский/Maciej Parowski с видимым удовольствием пишет о сборнике киноновелл польского режиссера Петра Шулкина «О би, о ба и другие киноновеллы» (Piotr Szułkin “O bi, o ba i inne prawdziwe nowele filmowe”, ALFA, Warzawa, 1984); а Лех Енчмык/Lech Jęczmyk рассказывает о не переведенном еще на польский язык романе американского писателя Деймона Найта «Человек на дереве» (Damon Knight “The Man in the Tree”, New-York, 1984).
9. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Ежи Есëновского/Jesionowski (род. 1919) – прозаика, драматурга. Здесь же, в рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется отрывок из его романа «С другой стороны неба» («Z drugiej strony nieba», “Czytelnik”, Warszawa, 1969),
10. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии описано начало 1961 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 408 позиций.
11. В рубрике «Критики о фантастике/Krytycy o fantastyce» публикуется сокращенная версия текста доклада известного польского филолога Ришарда Хандке/Ryszard Handke «Wokól tożsamości science fiction/Вокруг тождественности <определений> научной фантастики», прочитанного на семинаре в Сташуве 5 октября 1984 года. Содержание доклада соответствует названию.
12. В рубрике «Наука и НФ/Nauka i SF» в статье Мацея Иловецкого/Maciej Ilowecki «Dwie dusze/Две души» обсуждаются проблемы, связанные с исследованием физического строения и функциональной деятельности человеческого мозга (и в частности его разделения на два полушария). Цветная иллюстрация МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski.
13. Нам уже приходилось встречаться на страницах журнала с капитаном Анджеем Урбаньчиком/Andrzej Urbańczyk (см. № 9/1984; Lądowanie XIX). Там он пообещал написать развернутую статью о своей яхте – и обещание, как выясняется, выполнил. Статья называется «Science fiction za życia/Научная фантастика в действительности», и в ней капитан шаг за шагом спокойно и методично описывает техническое оснащение своей яхты, системы спутниковой навигации… ну, в общем, много чего описывает. Когда читаешь, начинаешь невольно думать – боже ж ты мой, если все это было 30 лет назад, то что же стоит и работает там сейчас? Может быть, эти чертовы яхты (с их чертовыми капитанами) уже втихомолку плавают на Марс и обратно, а мы тут, как в том анекдоте, все еще стакан ищем? Мы позже встретимся еще с А. Урбаньчиком, тогда и поговорим о нем подробнее…
14. Статья «Kosmiczne przyczyny/Космические причины», подготовленная Адамом Зубеком/Adam Zubek, посвящена описанию влияния космических факторов, и в первую очередь солнечной активности, на земную жизнь.
15. В размещенной в рубрике «Поэзия и фантастика» статье «Bronisława Ostrowska/Бронислава Островская»Анджей Невядовский рассказывает об этой совершенно забытой, к сожалению, поэтессе (1881 – 1928), по его словам – «наряду с Марылей Вольской и Казимирой Завистовской, самой интересной поэтессе нашего fin de siècle». На внутренней стороне задней обложки публикуются несколько стихотворений Б. Островской. Графика ЯНА ВАЛЬКЕВИЧА/Jan Walkiewicz и ЛЕШЕКА ФРЕЙ-ВИТКОВСКОГО/Leszek Frey-Witkowski.
А теперь покажем то, что относится к области астрономии и астронавтики. В 1974 году вышла написанная Трепкой биография Циолковского – «Wizjoner Kosmosu/Пророк Космоса» (“Sląsk”). За нею последовали монография «Życie we Wszechświecie/Жизнь во Вселенной» (“Sląsk”, 1976) и еще одна монография (а скорее сборник эссе) «Biokosmos/Биокосмос» (“KAW”, в 2 кн., 1985).
В одном из интервью («Astronautyka», № 2, 1990) Анджей Трепка сказал: «В астронавтике я вижу великолепное, попросту безграничное продолжение моего восхищения природой и моей любви к ней, потому что она сулит нам открытие новых миров, и в особенности открытие внеземной жизни. Это относится главным образом к межзвездным путешествиям, в возможности которых я ни на секунду не сомневаюсь. Не имея возможности лично участвовать в таких вот открытиях, я с сердечным участием внимательно вглядываюсь в ту единственную биосферу, которую мы знаем, изо всех моих сил защищая то, что в ней можно еще спасти…»
Надеюсь, эта цитата поможет понять тот огромный интерес и то, безусловно сочувственное, отношение, с которым были написаны Трепкой книги по биологии и, в частности, зоологии. Ниже я только перечислю эти замечательные произведения.
Это -- «Zwierzęta wychodza z mórz/Животные исходят из морей» (“Sląsk”, 1977), [/u]«Benedykt Dybowski/Бенедикт Дыбовский»[/u] (“Sląsk”, 1979) – биография известного польского ученого-зоолога и натуралиста, «Fenomeny przyrody/Феномены природы» (“Sląsk”, 1980), «Król tasmańskich stepów/Король тасманийских степей» (“Sląsk”, 1982), «Cierpienia przyrody/Муки природы» (“Wyd. Lubelskie", 1986), «Opowieści o zwierzętach/Рассказы о животных» (“Nasza Księgarnia”, 1987), «Gawędy o zwierzętach/Беседы о животных» (“KAW”, 1988), «Przed i po dinozaurach/До динозавров и после них» (“KAW”, 1988), «Zwierzęta, zwierzęta…/Животные, животные…» (“Nasza Księgarnia”, 1989), «Co kaszalot je na obiad?/Что кашалот ест на обед?» (“Alfa”, 1991) «W krainie zwierząt/В стране животных» (“KAW”, 1991), «Dziwne, groźne, tajemnicze/Удивительные, опасные, таинственные» (“Prasa Beskidska”, 1996).
А также «O zwierzętach inaczej/О животных иначе» (“Kurpisz”, 2000), «Osobliwości świata zwierząt/Диковины мира животных» (“Kurpisz”, 2001), «Tajemnice zwierząt/Тайны животных» (“Kurpisz”, 2001), «Usprawiedliwieni zabójcy/Оправданные убийцы» (“Kurpisz”, 2001), «Pod polskim niebem/Под польским небом» (“Kurpisz”, 2002), «Prawdy i nieprawdy o zwierzętach/Правды и неправды о животных» (“Kurpisz”, 2003), «Zwierzęta polskich ziem/Животные польских земель» (“Kurpisz”, 2003).
Те, кто читал вышеприведенное интервью 1985 года, вероятно, помнят о еще одном увлечении Трепки – вопросами культуры польской речи, проблемами словоупотребления в польском языке. Явственным результатом этого увлечения явилась книга «Jednym slowem?: Slowniczek pisowni lącznej i rozdzielnej/В одно слово?: Словарик слитного и раздельного правописания» (“Beskidska Oficyna Wydawnicza”, 1997)
Вероятно, те, кто читал интервью 1985 года, помнят также и о том, что там Трепка говорил о патриотизме. И о местном -- особенно. На самом деле прошлое, воспоминания о нем, вероятно, горели, варились и переваривались внутри него многие годы, поэтому, когда это стало возможно, он уговорил старшего сына Александра, крупного частного предпринимателя, жившего в Быдгощи, предпринять необходимые шаги, чтобы взять родовое имение в аренду у государства. После долгих хлопот это предприятие увенчалось успехом в 1991 (1997?) году. С тех пор Трепка жил на два дома: в Висле и в Рыхлоцицах – в изрядно потрепанной и, разумеется, разграбленной за годы немецкой оккупации, последующего «большевистского», как это там теперь называют, правления и парцелляции помещичьей земли. Тем не менее, Трепка не терял надежды восстановить утраченное и гостеприимно встречал всех, кто навещал его в те дни.
Там же, в родовом имении, им были написаны замечательно иллюстрированные при издании «Wspominki z Rychłocic/Воспоминания о Рыхлоцицах» (Sląsk, 2002).
Вон там, наверху, в начале поста, на фотографии, снятой в этих самых Рыхлоцицах, Анджей Трепка стоит рядом с чудом сохранившимся бюстом Наполеона (императору однажды случилось переночевать в усадьбе). А ниже этих моих слов – одна из последних его фотографий, снятая там же, в Рыхлоцицах.
Да покоится пан Анджей с миром. Хороший он был человек.
Анджей Трепка/Andrzej Nekanda-Trepka, herbu Topór V (родился 16 марта 1923 года в Варшаве – умер 29 марта 2009 года в Рыхлоцицах) – писатель-фантаст, один из пионеров («колумбов») послевоенной польской научной фантастики, журналист, популяризатор науки, сооснователь Польского астронавтического общества (1955), член Польского общества любителей астрономии.
Анджей родился в дворянской помещичьей семье, богатой, родовитой и заслуженной – один из его предков в 1331 году в ходе битвы с крестоносцами оберегал и защищал сына польского короля Владислава I Локетка. (Ну вот что меня заставляет уточнять, что "локетек" по-польски это "коротышка", а король действительно по некоторым сведениям был ростом 140 см -- я и сам не знаю. W.). Родовым поместьем семьи были Рыхлоцицы (в Лодьзском воеводстве) – одно из богатейших в Польше сельскохозяйственных имений с прекрасной усадьбой, великолепным парком и хорошо развитым хозяйством, в котором выращивали самые разнообразные овощи и фрукты, даже ананасы.
В 1939 году имение было захвачено немецкими оккупантами, Анджей вынужден был уехать из Рыхлоциц, сражался с немцами в подпольном движении сопротивления, в составе 106-й пехотной дивизии Земли Меховской, Пинчовской и Олькуской под командованием генерала Нечуй-Островского (Армия Крайова).
После войны Трепка изучал астрономию в Университете имени Николая Коперника (UMK) в г. Торуне. Уже одного года прилежной учебы ему хватило для того, чтобы критически оценить свои математические способности и решить заняться чем-то другим. Поскольку Анджей еще в годы оккупации окончил Сельскохозяйственную школу второй ступени, которой заведовал профессор Ян Росталиньский, ему удалось занять должность управляющего имением Каменец, а затем – должность управляющего имением Ксëнженицы в Нижней Силезии.
Затем он работал в должности инспектора Воеводского правления крестьянской взаимопомощи в городе Быдгощ, где вновь решил кардинально переменить профессию и в 1949 году дебютировал несколькими статьями в местной прессе, а затем стал постоянным сотрудником сразу трех быдгощских периодических изданий: «Ilustrowany Kurier Polski», «Gazeta Pomorska» и «Ziemia Pomorska».
Поскольку в первом из названных изданий еще с 1945 года работал Кшиштоф Борунь, Трепка попросту не мог не завязать с ним знакомства, которое быстро переросло в дружбу.
Оба молодых журналиста интересовались одной и той же тематикой, оба буквально бредили новейшими достижениями науки и техники, в том числе бурно развивавшейся астрономии, способными, по их мнению, дать толчок развитию астронавтики. Выход в свет романа Станислава Лема «Астронавты» (1951) придал им смелости, и в 1954 году друзья дебютировали в научной фантастике романом «Zagubiona przyszlość/Загубленное (потерянное, утраченное) будущее». Интересно отметить, что оба приятеля отказывались называть себя инициаторами сего рискованного предприятия: Борунь всегда и всем говорил, что эту вздорную идею навязал ему Трепка, а Трепка заявлял, что «во всем виноват» Борунь. Так или иначе, друзья на этом не остановились, написав еще два тома того, что теперь называется «космической трилогией»: «Proxima /Проксима» (1955) и «Kosmiczni bracia/Космические братья» (1959).
Более подробно история издания и переиздания «космической трилогии» (напомню, что она к настоящему времени насчитывает четыре издания) изложена в моем очерке о Кшиштофе Боруне. Здесь же я отмечу лишь то, что ко времени написания третьего тома жизненные пути его соавторов изрядно разошлись: Борунь переехал в Варшаву; Трепка тоже, и не один раз, сменил место жительства, осев наконец в небольшом городке Висла (он же Висла-на-Висле, или Висла-на-Малинке, или Висла-Малинка) в Нижней Силезии.
Трепка продолжал заниматься журналистикой: его научно-популярные статьи публиковали «Argumenty», «Fakty i Myśli», «Problemy», «Zdarzenia», «Przyjazń», «Skrzydlata Polska», «Perspektywy» и другие периодические издания. Забегая вперед, скажу, что в 80-х годах он наладил постоянное сотрудничество и с другой прессой, в том числе с журналами «Astronautyka», «Panorama», газетами «Trybuna Robotnicza» (Katowice), «Kroniki» (Bielsko-Biala). И еще одна деталь: Трепка хорошо знал немецкий и французский языки, бегло говорил на обоих, он прекрасно разбирался в экономической и политической ситуации страны и мира, не уставал знакомиться с достижениями науки и техники. К концу жизни Трепки счет его статьям и прочим научно-популярным текстам, посвященным в основном астрономии, астронавтике и зоологии и опубликованным в прессе и некоторых книжных (антологического типа) изданиях, перевалил за несколько тысяч.
Сложнее складывалось у него положение с книгами. Между выходом «Космических братьев» (1959) и первой из следующих книг НФ – романа (повести) «Atol Trydakny/Атолл Тридакны» (“Sląsk”, 1974) – прошло пятнадцать лет. Зато потом книги стали издаваться чуть ли не каждый год (а иногда и по нескольку книг в год).
Поначалу давайте разберемся с фантастикой. В 1957 году Трепка напечатал три НФ рассказа в журнале «Mlody Technik». После распада соавторского дуэта с Борунем Трепка написал (уже соло) роман, который книгой так никогда и не был издан: «Cienie Syryidów/Тени Сириидов» (газета «Głos Szczeciński», по принципу «продолжение следует», 1960 – 1961). А что касается книжных изданий, за «Атоллом Тридакны» -- романом с незамысловатым приключенческим сюжетом, последовал роман «Dwunastu apostołów/Двенадцать апостолов» (“Sląsk”, 1978) – изобретена машина времени: на счастье или на горе человечеству, кто это знает?
Затем вышли из печати роман «Totem leśnych ludzi/Тотем лесных людей» (“KAW”, 1980) – о злоключениях пришельца среди пигмеев в ЮАР; сборники рассказов «Kosmiczny meldunek/Космическое донесение (рапорт)» (“KAW”, 1980), «Końcówka/Концовка (окончание, финиш)» (“KAW”, 1984),«Drzewo życia/Древо жизни» (“Beskidska Oficyna Wydawnicza BTSK”, 1985).
За ними последовали романы «Rezerwat/Резервация» (“KAW”, 1985) -- наша планета это всего лишь резервация для расы других разумных существ; «Niedzielni goście/Воскресные гости» (“Beskidska Oficyna Wydawnicza”, 1997) – некие сверхсущества кормятся нашими мыслями, «Kominfaun» (“Sląsk”, 2005); сборник «Opowiadania fantastyczne/Фантастические рассказы» (AD REM, 2008).
Отметим здесь, что Трепка, будучи одним из пионеров послевоенной фантастики, оставался верен ее тематике чуть ли не до конца жизни. В своих произведениях он использовал устоявшиеся, традиционные темы НФ (путешествия во времени, контакты с инопланетянами, чудесные изобретения), придерживаясь при этом принципов рационализма, гуманизма, веры в возможность лучшего будущего и популяризуя избранные аспекты науки и техники, размышляя над решением эстетических и философских проблем.
7. В рубрике «Встреча с писателем» публикуется интервью, которое Анджей Кшепковский/Andrzej Krzepkowski взял у польского писателя НФ, соавтора К. Боруня в написании знаменитой «космической трилогии», Анджея Трепки/Andrzej Trepka.
ОТШЕЛЬНИК С <берега> МАЛИНКИ/Samotnik z Malinki
Анджей Кшепковский: Восемь лет назад ты наделил меня некоторой привилегией. И я сейчас ею воспользуюсь, поскольку это позволит нам избежать официальности в разговоре. Скажи, эта вот непринужденность – это вот так ты относишься к миру и так его понимаешь?
Анджей Трепка: Насчет отношения – да. А что касается понимания – это не совсем так. Многих будничных дел, многих общественных явлений я не понимаю.
Анджей Кшепковский: Каких именно?
Анджей Трепка: Ну вот, например, я люблю ходить по учреждениям и помогать знакомым в их хлопотах. Это приносит мне удовлетворение. Однако есть люди, которые способны ходить по тем же учреждениям, чтобы вредить другим людям, и вот этого я уже совершенно не понимаю – ведь это даром потраченное время. Я знаю, что отношусь к жизни иначе, чем большинство из людей. Но понятие «иначе» – разве оно равносильно понятию «ошибочно»?
Анджей Кшепковский: Ты идеалист?
Анджей Трепка: На этот вопрос я не смогу однозначно ответить. Ну да, я материалист, если говорить о моем мировоззрении. Но если вести речь о социальных явлениях, то я выбираю программу альтруизма, подобно Дыбовскому. Я верю, что люди бесконечно хороши. Хотя… не во всех отношениях.
Анджей Кшепковский: Насколько я понимаю, ты хотел бы дружить со всеми людьми?
Анджей Трепка: Да.
Анджей Кшепковский: А люди? Все ли они отвечают тебе взаимностью в твоих чувствах?
Анджей Трепка: Люди. Ведь в них нет зла от природы. И если они иногда видят во мне врага… ну что ж, это их дело. Я смогу помочь и тому, кто мне когда-то вредил. Однако когда месть ставится во главу угла…
Анджей Кшепковский: Что ни говори – сильный мотив.
Анджей Трепка: Но не для меня. Я не умею и не люблю напоминать кому бы то ни было о том, что некогда случилось.
Анджей Кшепковский: Вот эти вот твои взгляды – они оставляют след в том, что ты пишешь?
Анджей Трепка: И очень даже заметный. Иногда это приводит к некоторым недоразумениям. Помнится, мы как-то возвращались всей делегацией из Пловдива, в разговоре зашла речь о «Двенадцати апостолах/Dwunastu apostolow» и один из коллег сказал, что общество, состоящее из сплошь хороших по определению людей – это нечто мерзопакостное. И, похоже, убежден был в этом. Но ведь мы же знаем, что вполне возможна бесконфликтная жизнь как отдельных людей, так и их совокупностей.
Анджей Кшепковский: Отголоски Утопии?
Анджей Трепка: Да.
Анджей Кшепковский: И кто же такую Утопию способен построить?
Анджей Трепка: Люди. Сами люди. Сверху это не свалится. А все это множество межлюдских столкновений и стычек складывается из событий, которых при минимальном проявлении доброй воли можно избежать. Может быть это особенность моего характера, может – чудачество, но я никогда не испытываю желания с кем-нибудь поссориться. Вот, например, меня часто удивляет твоя острая реакция на то и другое. Возможно потому, что я свой инстинкт агрессии преобразую и разряжаю накопленный потенциал в том, что пишу.
Анджей Кшепковский: Что ж, может быть ты и прав. И с каких пор ты вот так вот сам себя разряжаешь?
Анджей Трепка: Издавна. Лет этак уже тридцать шесть. Поначалу я писал сам для себя, затем, в 1951 году, родился как журналист. Это было как раз тогда, когда в газете «Sztandar Młodych» печатали роман «Астронавты» Станислава Лема.
Анджей Кшепковский: А сейчас? Сколько сейчас книг «на твоей совести»?
Анджей Трепка: Изданных – 13. (Вообще-то 14. Тут у него ошибочка вышла. W.). В том числе 3 с Кшысем Борунем.
Анджей Кшепковский: А сколько не изданных? То есть подготовленных к изданию и, быть может, уже принятых какими-то издательствами?
Анджей Трепка: Да, несколько книг находятся в печати. Дай подумать… «Биокосмос/Biokosmos», «Резервация/Rezerwat», «Беседы о животных/Gawędy o zwierzętach» -- в KAW, «Болезни (муки, мучения) природы/Cierpienia przyrody» -- в «Wydawnictwo Lubelskie», «Рассказы о животных/Opowieści o zwierzętach» в «Nasza Księgarnia». Это последнее, что я написал. Да.
Анджей Кшепковский: А сейчас ты что-нибудь пишешь?
Анджей Трепка: Да, пишу. Political fiction.
Анджей Кшепковский: Вот тебе и раз. Мне всегда казалось, что ты предпочитаешь придерживаться «чистой» тематики. Почитаю это с большим интересом. А какое ты выбрал название?
Анджей Трепка: Еще не выбрал.
Анджей Кшепковский: О сюжете ты как-то рассказывал, но это случилось в частном разговоре. Пока что сюжет раскрывать не будем?
Анджей Трепка: Не будем. Общие слова, которые могли бы тут прозвучать, никому не нужны.
Анджей Кшепковский: Вернемся к твоим достижениям. Всего ты написал 19 книг. (А вот тут подсчет на тот момент совершенно правильный. W.). А переиздания? Я знаю, что кое-что вроде готовится.
Анджей Трепка: Мы с Кшысем заключили с издательством «Iskry» договор на переиздание «Загубленного будущего/Zagubiona przyszlośc» и «Проксимы/Proxima».
Анджей Кшепковский: Без "Космических братьев/Kosmiczni bracia"? Насколько я знаю, читатели всегда предпочитают покупать всю трилогию
Анджей Трепка: В план поставлена вся трилогия.
Анджей Кжепковский: И которое это уже будет издание?
Анджей Трепка: Третье.
Анджей Кшепковский: Вообще-то собственно научной фантастики среди твоих книг не так уж и много?
Анджей Трепка: Да, три с Борунем, изданных в «Iskry», две в издательстве «Śląsk» и три – в KAW.
Анджей Кшепковский: Из этого можно сделать вывод, что твой мир фантастикой не ограничивается?
Анджей Трепка: Я никогда не отделял четко и выразительно фантастику от другой литературы. Проблемы любви, войны и голода, геройство и подлость и там и там трактуются подобным образом, ну разве что в одной книге лучше, в другой хуже. Ибо так уж странно на Земле сложилось, что все писатели – люди и все они оперируют человеческой этикой. И, кроме того, фактография исторических и научно-фантастических романов по своей правдивости мало в чем различается. Лишь тематические рамки разные.
Анджей Кшепковский: Не думаю, что с тобой согласились бы историки. Как-никак, удар по самолюбию, покушение на престиж. Но я думаю, что ты знаешь, о чем говоришь. Ведь ты писал кое-что и в этом жанре.
Анджей Трепка: Ну, если биографические исследования можно назвать историческими романами, то да – у меня действительно были две такие книги. О Дыбовском и Циолковском.
Анджей Кшепковский: А когда пишешь про животных, ты тоже углубляешься в историю?
Анджей Трепка: Та история, дорогой мой, имеет несколько другие измерения. Геологического скорее характера.
Анджей Кшепковский: Значит, можно говорить, что она более научна, поскольку опирается на скалы, а не на буквы.
Анджей Трепка: Согласен. Палеонтология обладает собственными положительными качествами. Допустим, тот факт, что некогда где-то жили саблезубые тигры, мало кто сможет применить для доказательства превосходства Пасхи над праздником Рождества Христова. Мертвых тигров трудно использовать в политике.
Анджей Кшепковский: А вообще кем ты себя чувствуешь отчетливее: литератором или популяризатором?
Анджей Трепка: Литератором. Поскольку не согласен с раскладыванием по полочкам. Жесткая классификация – это вздор. Да ты возьми в руки любую из книг Дитфурта/Ditfurth. Это популяризация или литература? А «Так называемое зло» Конрада Лоренца/Konrad Lorenz, а книги Вендта/Wendt и Дрëшера/Dröscher?
Анджей Кшепковский: Это точно. То, что ты мне дал почитать – как раз Дрëшера, я читал как самый увлекательный роман.
Анджей Трепка: Я не собираюсь утверждать, что пишу так, как пишут они. Я берусь за другие темы и стараюсь акцентировать несколько другие проблемы. Это влечет за собой и другие способы реализации задуманного. Но я всегда считал и сейчас считаю, что не только сюжетом определяется граница литературности. Для меня очень важно философское содержание произведения.
Анджей Кшепковский: Ну, с этой точки зрения окружающая среда тебе в этом весьма способствует. С давних пор горы функционируют в человеческом сознании как своеобразный символ философского вдохновения, настроения, рефлексии. Можно ли сказать, что с философией, содержащейся в твоих книгах, тесно связано высказываемое тобой утверждение, согласно которому в мире кроме Вислы-на-Висле ничего нет?
Анджей Трепка: Вот эта вот речка, что течет у меня перед домом – это Малинка. А в остальном все правильно. Стоит мне уехать из Вислы на пару дней, как я тут же начинаю тосковать по своим горам.
Анджей Кшепковский: Своим? А родился ты…
Анджей Трепка: В Рыхлоцицах-на-Варте. Что, вообще-то, не имеет особого значения. (В метрике у него действительно указаны Рыхлоцицы, но на самом деле все же Варшава. W.).
Анджей Кшепковский: Я слышал о двух китайцах, которые всю жизнь копили деньги лишь для того, чтобы родственники смогли похоронить их бренные тела на кладбищах их родных деревень.
Анджей Трепка: Ну, это совершенно другая ментальность. А что касается меня… Я знаю, что кроме патриотизма в его первом значении, то есть того, что должно быть чертой характера каждого честного человека, существует также нечто, что называют местным патриотизмом. При этом говорят об узах крови, сентиментализме… А я вижу в этом всего лишь след территориализма. Это еще одна черта, которую, как и многие другие хорошие обычаи, мы унаследовали от зверей. И раз уж зашла речь об обычаях, так я считаю, что обвинение людей в озверении – это скорее комплимент им.
Анджей Кшепковский: Стало быть, жизни без гор ты себе не представляешь. А жизни без писательства?
Анджей Трепка: Разумеется – тоже.
Анджей Кшепковский: Ты мне как-то показывал твой рассказ, который назывался «Молчание гор/Milczenie gór». Это была попытка соединить эти две твои великие любви? Доказательство того, что мира без гор и писательства не существует?
Анджей Трепка: Для меня не существует.
Анджей Кшепковский: В таком случае, каким мир должен, по-твоему, быть? Что ты любишь больше всего иметь перед глазами?
Анджей Трепка: Гм… Я назвал бы это, дорогой мой, весьма сублимированным влечением. Пейзаж – это почти что женщина. И без… выпуклостей в некоторых определенных местах он для меня неприемлем.
Анджей Кшепковский: Красиво сказано. Ты мог бы время от времени и в книгах позволять себе такую фривольность. И, вот кстати, нам пора вернуться к трудам нашим тяжким. Если так прикинуть по времени, выходит, что ты пишешь книгу примерно два года.
Анджей Трепка: С 1958 по 1972 год я новых книг не писал, поэтому интервал меньший. Трудно, впрочем, писать непрерывно.
Анджей Кшепковский: Это ты так шутишь. Когда бы я к тебе в Вислу не приехал, застаю тебя за пишущей машинкой. Переделываешь, переписываешь, наговариваешь на магнитофонную ленту, редактируешь, переписываешь, переделываешь… Не будем говорить о трудоемкости такого метода, но ты мне скажи – неужели выбор нужного слова это аж настолько кропотливое занятие?
Анджей Трепка: Ну, не знаю. Попросту для меня каждое слово важно. Стиль, ясное дело, важен тоже, но у меня есть еще и небольшой такой пунктик. Я стараюсь заменять иностранные слова, вторгшиеся и в обыденный наш, и в литературный язык, исконно польскими словами.
Анджей Кшепковский: Трудное занятие. И легко пересолить в этом.
Анджей Трепка: Я стараюсь не пересаливать. Знаю, что это вредно.
Анджей Кшепковский: Слова словами, но ведь не только из слов книга складывается. Это видно было уже в трилогии, а в «Двенадцати апостолах» и вовсе в глаза бросается, что ты считаешь беллетристику чем-то вроде способа изложения этики.
Анджей Трепка: Да. Я показываю там, в «Двенадцати апостолах», может быть – чуточку назойливо, каким, я считаю, мир должен быть.
Анджей Кжшпковский: Этика, значит. А что у тебя на втором месте?
Анджей Трепка: Интеллект. И лишь затем суждения и убеждения. То есть, там я ценю то же самое, что ценю в обыденной жизни. Вот сколько раз мы с тобой, споря о чем-то, не приходили к согласию?
Анджей Кшепковский: Ну-у… Кое в чем я с тобой, наверно, вообще никогда не соглашусь.
Анджей Трепка: Но сесть со мной рядом и поговорить об этом не откажешься. Вот в этом и заключается польза от взаимной толерантности.
Анджей Кшепковский: Язык, философия… А как насчет информации? Я знаю, что ты увлекаешься биологией. А чем еще ты увлекаешься?
Анджей Трепка: Астрономией, с которой я начинал. И, разумеется, астронавтикой. Я увлекся ею еще тогда, когда люди в большинстве своем вообще не верили в то, что космические полеты возможны. В начале 50-х годов популяризация астронавтики была крайне неблагодарным занятием. В редакциях на меня смотрели иногда как на безответственного маньяка.
Анджей Кшепковский: Я знаю пару человек, которые и сейчас посмеиваются над твоим тогдашним энтузиазмом. Вроде бы ты в одной из своих статей написал, что люди через пару лет полетят на Марс. Не вспомнишь, когда и где ты это написал?
Анджей Трепка: Насколько я помню, там не говорилось, что через пару лет. Я написал для журнала «Wieś/Деревня», который редактировался, разумеется, в Варшаве, а не в деревне, рецензию на лемовских «Астронавтов». Было это как раз где-то в начале 50-х годов. Может, через год после выхода «Астронавтов» из печати, может – через два. Я там обратил внимание читателей на то, что Лем датировал первое межпланетное путешествие 2006 годом, и написал, что, по моему мнению, такое путешествие состоится еще в нашем веке. И век ведь еще не кончился.
Анджей Кшепковский: Энтузиазм, пылкость… Ценные качества. Но ты ведь вроде бы не из тех, кто любой ценой навязывают людям свои мнения?
Анджей Трепка: Я ничего, никому и ни за какую цену не навязываю.
Анджей Кшепковский: Говорят, что каждая книга является своего рода отпечатком психики автора. Ты от рождения человек спокойный. Не поэтому ли в твоих книгах мало сенсационных приемов, неожиданных сюжетных поворотов, невероятных помыслов, сцен насилия? А ведь ты же знаешь, что многие читатели именно этого и ищут.
Анджей Трепка: Я толерантен к людским влечениям и желанием. Но, с другой стороны, я настолько эгоистичен, что не хочу ни читать, ни писать того, что не доставляет мне удовольствия. Насилия в мире вообще не должно быть. А если говорить о сюжете, то я люблю плавное его развитие. Сенсационности в общем, обыденном его понимании я не признаю, поэтому коварное убийство или вульгарная драка для меня никакая не сенсация. А вот открытие нового вида животных – это сенсация. Пусть даже речь идет о самом что ни на есть ничтожнейшем насекомом. Ехидн и утконосов исследовали на протяжении 87 лет. И те и другие – млекопитающие, и спор касался их способности откладывать яйца. И спор, в отношении обоих видов животных, был разрешен усилиями двух, работавших независимо друг от друга ученых. Австралийский зоолог W. H. Caldwell исследовал утконосов, немец Wilhelm Haacke – ехидн. И надо же было такому случиться, что они оба послали телеграммы, подводившие черту под многолетним спором, в один и тот же день – 2 сентября 1884 года. Какова вероятность такого вот совпадения? Это ведь гораздо сенсационнее убийства, не так ли? Я затем и осел здесь, над Малинкой, чтобы сбежать от дешевых сенсаций.
Анджей Кшепковский: Ага, осел. И сидишь тут удобно и спокойно. Но как насчет живого, более близкого контакта с тем, что сейчас в литературе НФ происходит?
Анджей Трепка: Да, такого контакта мне очень не хватает. Научная фантастика моментально исчезает с полок книжных магазинов по всей стране. Что уж тут говорить про Вислу, в которой всего один, и к тому же маленький книжный магазинчик. Но мне многое дают непосредственные встречи с читателями.
Анджей Кшепковский: Это точно. Помнится, было лишь одно крупное собрание фэнов НФ, на которое ты не приехал. И ты приезжаешь всегда в одном и том же бессмертном костюме. Намного ли меньший у него стаж литературно-приятельских встреч, чем у тебя?
Анджей Трепка: Ненамного. Впрочем, у меня есть уже и новый костюм – ты же видел.
Анджей Кшепковский: Однако я слышал, что, когда ты приехал как-то куда-то в этом новом костюме и там над тобой начали подшучивать, ты, не моргнув глазом, открыл свой портфель и показал выглянувший из него старый. Это можно рассматривать, как доказательство того, что ты старых друзей не бросаешь?
Анджей Трепка: Можно. Нет у меня такой привычки.
Анджей Кшепковский: И, как я понимаю, бросить писать ты тоже не собираешься?
Анджей Трепка: Это уж наверняка.
Анджей Кшепковский: И когда ты с нами встретишься снова? С твоей книгой на полке книжного магазина и со мной у его прилавка?
Анджей Трепка: А вот этого я тебе не скажу, дорогой мой.
Анджей Кшепковский: Это тайна?
Анджей Трепка: Нет, какая уж тут тайна. У меня пять книг лежат в разных издательствах. Какая из них выйдет первой – могу только ждать и нaдеяться.
Анджей Кшепковский: Ну что ж, подождем вместе. И могу лишь пожелать: «До скорого свидания!»
Как это ни странно, наш ФАНТЛАБ знает о Трепке лишь то, что он был соавтором Кшиштофа Боруня по «космической трилогии» -- то есть то, что я и обозначил в самом начале этого поста. В базе – лишь четыре карточки: одна – на трилогию, три – на отдельные ее романы. Что ж, давайте познакомимся с ним ближе… в следующей части обзора.
облако тэгов
