Гео Шкурупій. Двері в день: Роман. — Х.: Пролетарий, 1929. — 229 с.

Обкладинка Адольфа Страхова

Екслібрис Євгена Кротевича, автора фантастичної п"єси "Син сови" 1924

Експериментальний роман з паралельною дією у двох вимірах: 1920х рр. та первісному суспільстві.

20 квітня 1903 року народився король футуропрерій Гео Шкурупій, видатний теоретик і практик українського футуризму, учасник літературних організацій і угруповань «Комкосмос», Аспанфут, Асоціація Комункульту, ВАПЛІТЕ, журналу «Нова генерація», автор шести поетичних книжок, десятка прозових збірок і трьох романів.

У своєму першому романі «Двері в день» (1929) ШкурупІй у першій же сцені описав своїх друзів-футуристів.

Гео Шкурупій

ДВЕРІ В ДЕНЬ

Двері пивної були відчинені в нічну напружену метушню великої вулиці. У жовтому сяйві вітрин вишикувались батареї порожніх пляшок як переможні свідки людської невибагливості. Коло відчинених дверей під музику джаз-банду маршували проститутки з обов’язків своєї дивовижної професії, що примушує замислюватись над долею людства поважних політичних діячів і безвусих поетів.

Близько Гая за столиком сиділа велика балакуча компанія чоловіків, що до хрипоти сперечалися за якісь літературні справи. Гай прислухався до розмови і вирішив, що це товариство літераторів, які на цей час перенесли свої нескінченні й безугавні мистецькі суперечки сюди, в стіни цієї закуреної пивної.

— Ви знаєте площу із сквериком у Харкові, що проти театру Леся Курбаса? — говорить письменник з чорним кучерявим волоссям; коли б у нього була чорна шкіра — був би подібний до негра.

— Ота, що на ній стоїть готична кірха?

— Хто що помічає! Ти помічаєш готику, а я лівий театр... Так от, іду я цією площею, і будинки підносяться наді мною, як величезні хмарочоси, дерева скверу здаються ліліпутами, а сам я собі Гуллівером серед руху людей, візників і автомобілів. Дерева парку, маленькі й мізерні проти будинків, не зелені, а якісь сірі-сірі, ніби їх віками притрушувано порохом.

Іду я ніби до Держвидаву і несу нові матеріали, що мусять ще раз обурити наше міщанство своєю одвертістю та сміливістю. Дивлюсь, на тротуарі стоїть Пушкін, одягнений у чорний костюм, в іспанському плащі... Знаєш, такий, як його малюють.

Стоїть він і дивиться кудись у простір понад людей, візників і автомобілів, а коло нього крутяться наші критики й поети.

— Як ся маєте, Олександре Сергійовичу?..

— Що ви написали новенького?

— Олександре Сергійовичу, я закоханий у вашого «Євгенія Онєгіна»!

— Ваш новий твір обов’язково преміює наше жюрі...

— Дозвольте, Олександре Сергійовичу, до вашого костюма пушинка причепилася. Дозвольте, я її скину! Ах, який чудовий костюм!

Став я так збоку, хочеться і мені з ним про діло поговорити. А вони крутяться, мало ручки йому не цілують. Став я й дивлюсь на цих червоїдів. Раптом Пушкін подивився на мене.

— А ви, Михайле Васильовичу, чого до ручки не приложитесь? — спитав він мене й іронічно посміхнувся.

— Зверніться до Вересаєва, — відповів я йому, — він спец.

— Ану їх у... цих хробаків! — вилаявся Пушкін.

З цими словами кам’яні хмарочоси завалились з гуркотом на нас, і я прокинувся. Хтось сильно тарабанив у двері кімнати, ніби йому було ніколи.

Це був Сотник, який із друкарні приніс № 2 «Нової генерації».

Так мені приснився Пушкін.

Компанія за столиком загомоніла ще дужче, обговорюючи цей надзвичайно характерний сон.

Теодор Гай мимоволі вислухав це оповідання, як мимоволі піддався і всім іншим впливам галасливої пивної.

Футуристів мало перекладали не лише іноземними мовами, а й навіть мовами народів СРСР. Звичайно, виняток становив сам метр — Михайль Семенко.

Для «Антологии украинской поэзии в русских переводах» (Харків, 1924) весь такий класичний і академічний Олександр Білецький (під псевдонімом, який ні для кого не становив секрету) переклав вірш Гео Шкурупія «Семафори». Відтоді цей переклад мандрував по різних виданнях, як-от збірник «Поэзия народов СССР», що його упорядкував сумнозвісний Сигізмунд Валайтіс 1928 року.

Однак Шкурупієві пощастило все-таки більше за інших. Його знаменитий експериментальний роман «Двері в день» (1929) уже через рік після виходу було перекладено російською і видано в ГИЗ’і в серії «Творчество народов СССР».

Як Гео Шкурупій дбав про свої іншомовні переклади, хто перекладав його твори німецькою і чим це все обернулося, читайте у дев’ятому томі збірника «Спадщина», що незабаром вийде друком у видавництві Laurus.

Гео Шкурупий

СЕМАФОРЫ

На всю Украину:

Красная роза раскрыта...

Потомкам нашим не видеть красот руин.

А в лесу бандиты.

Пути из железа

Обняли всю землю, как спрут.

На людей нападает черная немочь,

Головою люди бьются о камни,

Спрашивают:

— Куда идти?..

А на спине спекулянта мучные пуды.

Во все концы гадюками

Расползаются рельсы,

И стоит железная улица —

Ни проехать, ни пройти.

Сброшены под откосами

Вагоны колесами,

Фанатически молятся старому богу...

А семафоры рук простерли

К небу

В отчаяньи...

Ждут гнева, победы ждут.

Не бьют барабаны,

Не трубят трубы.

А кровь разлилась рекой,

И плещется в ней бандит,

Как рыба,

И сплошь огонь и взрывы, и взрывы...

По свету с бешеным окриком

Рыщет ужас...

Даже неверы от страха

Нацепили на шеи кресты.

Мы одни — в предрассветной бодрости,

Мяту песен веселых срывая,

Идем по железным путям.

Нам, только нам открыты

Семафоры в грядущее!..

Пер. Р. Победимский.

Автор суперобкладинки — художник Іван Падалка

Гео Шкурупій дебютував як прозаїк 1925 року одразу двома книжками — «Пригоди машиніста Хорна» та «Переможець дракона». Твору з першою назвою не існує, бо насправді оповідання «Переможець дракона», яке дало назву другій збірці, — це і є історія машиніста Хорна.

Гео Шкурупій

ПЕРЕМОЖЕЦЬ ДРАКОНА

І.

Хорне! А, Хорне! — сказав молодий кочегар. Сьогодні на С. 843 знову прорвало димогарну трубу. Кочегар урятувався просто чудом. Він, на щастя, дивився, як переводять стрілку, й стояв коло вікна. Це вже другий чи третій випадок.

Кожний громадянин міг побачити на власні очі, що машиніст Хорн багато пережив за своє життя того, що робить людину трохи дивною та суворою.

Коли він дивився у вічі своїм товаришам, їм здавалось, що вони бачуть згаслу топку паротяга або люк тендеру, що його наповнено темною маслянистою водою.

У розмові, коли згадували про нього, казали, що це той, чиї руки нагадують кочергу, а весь він сам нагадує старий паротяг-компаунд із чотирма циліндрами.

Він або мовчав, як мертвяк із паротягового кладовища, або тихо зітхав, як тормоз вестінгауза, що поволі нагнічує повітря. Але кождий знав, що він уміє оповідати, й тоді голос його лився, як клекіт коліс пасажирського потягу.

Ось який був машиніст Хорн.

Він мовчки підвів голову, бо сидів за столом, поклавши голову на руки, й глянув на кочегара.

Його напівчорне, напівсиве розкуйовджене волосся нагадувало іскрозатримне приладдя, яке буває на димарі паротяга. Він поволі запустив пальці в своє волосся й тихо сказав, ніби до всіх і ніби в простір великої напівтемної машиністовської кімнати.

— У-у! Капітена! Ламайла машина! Два свистки! Задній хід!..

Надворі була ніч, чорна, як паротягова обшивка.

Кожний знав, що Хорн може розповісти про багато таких випадків, які мали більш нещасливий кінець.

Він ще трохи попихкав, наче нагнітаючи повітря, потім його голос став колисати кімнату, повну перевтомлених кочегарів і машиністів, яким здалося, ніби вони їхали в міжнародньому вагоні «Інтернаціональ» і, може, все те, що вони почули, їм просто приснилося.

ІІ.

Ніч. Вітер.

Все притрусилося вугільним порохом. Крізь темряву окреслюються темні масиви троєкутників і кубів будівель Депо. Скрізь, наче на шахматній дошці, окреслюються куби вагонів.

Ніч. Вітер.

У чорнім повітрі відбувається якась страшна сатанинська меса. Вугільний порох смерчами кружляє в повітрі, великі піщинки дощем шкребуться в вікна сторожа. Ліхтарі круглими блідими помаранчами блукають у темнім просторі, танцюють під музику невідомих музикантів.

Феєрична ніч.

Пекельна музика.

Вітер іграє на струнах станціонного радіо. Паротяг переляканим зойком проріже похмуру ніч. З шипінням скреготом, тупотом по рельсах проскаче скажений кінь-потяг.

А вітер все грає на струнах станціонного радіо, танцюють у повітрі бліді помаранчі ліхтарів, смерчами крутиться вугільний порох.

Чортовиння.

Радіо виє тоненькими й грубими голосами, висвистує такт сатанинського вальсу, гудуть телеграфні стовпи.

Феєрична меса.

Це страшна китайська ніч.

Га-га-га...

У-у-у-у-у...

Вжі-і-і...

Згу-згу-згу...

А-а-а-а-а...

Го-го-го-го-го...

Страшний китайський дракон не спить, вдивляється в ніч блідими ліхтарями, крутить хвостом у повітрі, до смерті лякає косооких людей. Це дракон із вогняною пащею і звичайний сормовський паротяг.

Грає, грає вітер на струнах станціонного радіо.

Шкурупій, Гео. Пригоди машиніста Хорна. — Х.: Книгоспілка, 1925. — 88 с.

Повністю оповідання можна прочитати у сучасному виданні: Шкурупій, Гео. Вибрані твори / Упор. Ольга Пуніна, Олег Соловей. — К.: Смолоскип, 2013. — 872 с.

З подякою Ярині Цимбал!

Володимир Антонович Гадзінський (1888–1932) — український поет, критик, літературознавець, публіцист. У першій половині 1920-х років жив у Москві, де намагався організувати футуристську українську групу. Його клопотами з’явилося одиноке число планованого угруповання «Нео-Ліф» (1925).

На появу «Нової генерації» Гадзінський відгукнувся листом підтримки, у якому, зокрема, написав: «...я хоч не належу, не належав і не гадаю до вас належати — вітаю щиро вашу роботу» (1928, № 2).

Редакція зреагувала на нього так: «Похвальна твердість вдачі, але чи не є вже таке упередження чимсь заскорузлим і консервативним, що не віриш навіть такому вашому безперечному про нас твердженню...» Футуристів дивувало, що «лівий поет» Гадзінський повторює про них банальні трюїзми, властиві академічним літературознавцям.

Редакція «Нової генерації» не помилилася. З часом у журналі було опубліковано шість критичних і теоретичних статей Гадзінського, зокрема про проблеми стилю й форми, під власним прізвищем та під псевдонімом Оскар Редінг.

Поетична збірка «Не-абстракти» (1927) вийшла в Одесі, куди Гадзінський переїхав 1926 року. До неї ввійшли вірші, писані протягом 1925–1926 років у Москві, Харкові, Криму, Одесі. Збірка складається з чотирьох циклів: «Із хвилин зневіри, коли все набридло», «Фрагменти й міць буття», «Ручні гранати по шанцях Олімпу» та «Пісні й гімни доби». З кожного циклу тут узято по одному віршу.

...ТИ ВЖЕ НЕ ПЛАЧЕШ...

...Ти вже не плачеш, підскубана Музо?

Не стало вже сліз... Є життя — болото...

О, скільки ж падлюк сміється в кулак,

А їх не бачить Наркомюста око.

...Слова безнадійні, а життя — проспект...

Вірш не громотворчий, а буття — проблема.

І скільки ж ще раз на слова поета

Звалиться «порядку» сліпа анатема.

...Кохання волі й соціальні шуми, —

Черепашим кроком йде вперед робочий —

Гасло економії, і якраз навколо

Шкурницьке хамство осліплює очі.

...Строфи декадентські та стиль ні до чого —

Вершки пізнання та шукання шал.

Ах, коли зміниться хоч на бельетаж

Наш китайсько-дикий культури підвал?! —

23. V. 1926 р. Одеса.

...І ЗАРАЗ СМІЮСЯ...

...Хто ж в серце мені застромив

Курарою вкритий штилет?

Хто це передо мною і каже:

«Ні кроку вперед»?

...Хто ж загнав мене у заулок,

Далеко від стихії життя?

Хто це так дико сміється —

Я, — не я той колишній, не я.

...Грім дорогу мені перерізав,

Мотузи заплутали ноги, —

Гей, не вийте, не вийте, шакали,

З розмитої кров’ю дороги.

...Хоч шлях у житті так розмитий,

Хоч зв’язаний я у заулку,

Мій мозок дорогу ще знає

Й не піде прохати притулку.

...Не раз я боровся в житті,

Не вбили бомби, шрапнелі.

Сміявся, як гази кусали

Мою австрійську шинелю.

...І зараз сміюся з блокади,

З заулка, і з пут на ногах, —

Мій мозок ясний і чує

Міць у своїх кулаках.

1. ІІІ. 1926.

Харків.

...НАШИМ ПОЕТАМ...

...Що вже не набридло всім нашим поетам

Писать про Марію, душу, «мені сниться»...

Про це вже на стріхах горобці співають,

А їх ще тягне старовина ця.

...Про це вже співали всі барди землі,

У всіх країнах, на всіх тонах мови,

Вже боком лізе і оте ридання,

Усі ці спазми та болі любови.

...Скиглить перестаньте в час весни людства!

О, краще плюнуть на своє життя,

Ніж прастарим стилем, в формі допотопній

Показувать гордо: «Бачите, ось я».

...Наш вік єдиний! Такого не було

Ніде, ніколи. А ви — старі тони

Передаєте, неначе захриплі

Розбито-хворі, мертві грамофони.

...Нова наша ера! І ритми нові

Повинні бути. Що їх ще не було.

А ви про Марію, Іну та кохання,

Нємовби це тільки ваші нерви гнуло.

...О, киньте ті штуки, сучасні мінстрелі!

Не про кохання й болі вам співать...

Вам треба душу сучасної ери

У всій її моці в віршах передать.

14. VI. 1926

Вел. Фонтан.

...ПОРОГИ...

...Не реве Дніпро, не гудять пороги,

Над ними шаліє онови бурун,

І тиснуть на них могутні, як криги,

Сучасности громи, змагання та шум.

...О Дніпре! Віджив Ти невинности час!

Весна минула, йде зрілости вік, —

І по дорозі вбиває все кволе,

Усіх нездарів, слабих і калік.

...Дніпро гнівливо міняє свій біг,

Піщані лави пре вперед, назад,

Йому набридло сотнями століть

Плисти на одвічний, старомодний лад.

...Йому нестерпно протягом віків

Без глузду гризти порогів граніт,

Він не хоче більше через жарт природи

Піною над ними безплодно гривить.

...Дніпро хоче праці. Він питає гнівно:

«Довго ще буду в цей великий час

Плисти, як раньше, без того, щоб світлом

Електростану замінити гас?!»

...Дніпро гнівливий. Чує: тьма проектів,

Плани, наради, а нема моторів,

Усе так тягнеться у безконечність,

А він — роздертий скелями порогів.

...Гадає мовчки: «Як це може бути?

Несеться стихія визволених сил,

Перебудова, війни, кров героїв,

А я пливу так, як віками плив».

...Спінилися хвилі чорних бров завзяттям.

Бунт поміж ними, грізний ураган,

І чути голос від степів Херсона

Аж до Полісся: «Дай Електростан!»

...Не реве Дніпро, не гудять пороги,

Над ними шаліє онови бурун.

І тиснуть на них могутні, як криги,

Сучасности громи, змагання та шум.

19. VII. 1926.

Одеса

Володимир Гадзінський. Не-абстракти. — Одеса: Гарт, 1927. — 93 с.

Володимир Гадзінський "Містерія" _ фантастичний нарис-п"єса в 3х діях з прологом і малюнками Анатолія Петрицького. 1920 р. написана. "Кінець" вже був написаний на 1924 р. Айнштайн" — також. ( з автобіографії, вміщеної в Видавництво «Кліо» 2015 р. книги «Самі про себе: Автобіографії українських митців 1920-х років».

упорядник видання, доктор філол. наук, професор Раїса Мовчан.

http://historybooks.com.ua/prosmotr_podro...

А проте, і біографію, і творчість Гадзінського не назвеш тривіальними. Поет народився в Кракові, навчався у Віденському університеті, під час Першої світової війни потрапив у російський полон, брав участь у підпільному лівому русі в міжвоєнній Польщі, втік у Радянську Україну, жив і працював у Москві (зокрема займався українською літературою, був одним з учасників об’єднання українських літераторів Росії «СіМ» ─ «Село і Місто»), помер в Одесі тридцять другого року «за нез’ясованих обставин», існує думка, що це було самогубство. Чим не сюжет для пригодницького твору?

Поезія Гадзінського дивакувата і незвична: химерно-урочиста риторика, ескапади в наукову сферу, одночасно наївна і сповнена всіляких складних алюзій та інтелектуальних концепцій ─ таке під ковдрою з гарячим шоколадом не почитаєш. Тому ця автобіографія – дуже важлива публікація напівзабутого автора.

http://www.chytomo.com/issued/yak-105-pis...

Фантастическая повесть «Конец» – антиутопия, действие которой разворачивается в коммунистическом обществе, в Москве далекого будущего. После нескольких десятилетий, в течение которых все продолжалась и продолжалась Великая октябрьская социалистическая революция, на планете победил коммунизм, не стало бедных и голодных, а к концу 2392 года свершился самый грандиозный проект человечества – центральный обогрев земного шара. Но самое невероятное, что в итоге гибнут континенты и погибает человечество. И происходит это в 2683 году.

http://www.archivsf.narod.ru/1888/vladimi...

З подякою Ярині Цимбал!

Дмитро Бузько (1891–1937) — український письменник, учасник «Нової генерації».

Людина з карколомною і загадковою біографією. Одеський семінарист, есер, каторжанин, український націоналіст, емігрант, чекіст, кінодіяч, сценарист, прозаїк. Багато хто заперечує його приналежність до футуризму, однак прізвище Бузька не раз фігурує на сторінках «Нової генерації», і не лише серед авторів. Скажімо, разом з іншими футуристами Бузько підписав знамениту відмову від алкоголю, яка передувала серії памфлетів «Футуристи в атаку на “зеленого змія”».

Кіно-повість «Про що розповіла ротаційка» (1929) набагато випередила жанр кіноповісті, першовідкривачем якого вважають Олександра Довженка. У ній Бузько скористався всіма улюбленими тоді прийомами футуристів — поєднання кіно і літератури, монтаж фактів, сплав документалістики з художніми жанрами.

Дмитро Бузько

ПРО ЩО РОЗПОВІЛА РОТАЦІЙКА

ВІД АВТОРА

Моя повість не є суворо історичний переказ подій, але це ж і не вигадка. Це, так мовити, вільний монтаж фактичного матеріялу, що я йото черпав з історичних джерел, користуючися почасти й своїми власними спогадами. Найбільше я взяв із мемуарів тов. В. Соколова (збірка «Техніка більшовицького підпілля»).

Кіно-повістю назвав я цей твір тому, що його зробленло в цілком кіноматографічному пляні: рух і дія на першому місці. Після режисерської розробки, головне — деякого перемонтажу сцен, — цю повість можна вільно ставити для екрану.

МАВПА Й ГІЛКА ЩАСТЯ

М’яко, із шовковим шелестом лягали аркуші, вириваючися з-під друкарської машини.

— Вперед, вперед, вперед... — миготіло в електричному світлі. І здавалося, що серед гуркоту машини й справді чути чийсь заклик: вперед! вперед! вперед!..

Тисяча, друга, п’ята, десята... Багато їх тисяч — цих тонких шовкових аркушів, — щоб легкі були: транспорт бо ж нелеґальний, скільки-то труднощів!..

Багато їх тисяч у різні способи, різними стежками й шпарочками пролізуть-продеруться крізь залізні кордони могутньої царської Росії й робитимуть свою справу — кликатимуть тих, хто в нерівній борні вже знеможений, — вперед! вперед!..

Мавпа... Але ж ви не знаєте ще, хто такий «Мавпа». Бачите — лапки поставлено? Отже, це прізвисько.

«Мавпа»? Можна різно підійти до цієї істоти... Шпигун! Царський «охоронник»! І ваше серце палає гнівом. Але ж подивіться на цю жалюгідну постать. Невже ви ще можете гніватися?

Якщо так, то я мушу хоч трішечки про нього розповісти, щоб пом’якшало ваше серце й не палало марно гнівом там, де досить плюнути й одвернутися.

Тільки ж не одвертайтеся й справді, — дивіться на Мавпу, бо те, що він зараз робить, має величезну вагу і для нашої історії. Дивіться, як Мавпа походив, походив коло будинку (того, що в ньому всередині такий покійний, мелодійний, коли хочете, гуркіт машин і шовковий шелест тоненьких аркушів бадьорого кличу, — вперед, вперед...).

Походив Мавпа, — притомився, видно: тяжка ж бо професія! Ноги ж які треба мати, щоб усе то бігати та нишпорити. А ніс який, щоб отак, ну просто з повітря вчути, де воно нелегальщиною дхне...

Ніс у Мавпи й справді надзвичайний. Починаючи з його форми. Рідкісна, що й казати. На переніссю, коли так можна назвати вдавлене, майже пласке місце межи двох свердликів-оченят, він цілком виправдує прізвисько свого господаря й, власне, нічого видатного в нього нема. Проте кінець його такий, що й прізвиська до нього не добереш. Сказати б качачий, коли б він не висовувався так наперед і не мав усе ж гострого кін¬чика, саме такого, як треба, щоб нишпорити скрізь і чути все...

Зараз цей ніс мирно хилиться, — все нижче й нижче. Ось сіпнувся догори, свердлики-оченятка часто закліпали... Тривога? Ні. Тиха й порожня вулиця. Ні одного перехожого. Ще б пак: уже північ, а працьовиті й культурні швайцарці пізніше одинадцятої години ночі ніколи не гуляють: сплять вони мирно, щоб набратися свіжих сил, щоб зірватися з ліжка ранесенько й знову кинутися у вир жорстокої борні за шматок хліба.

Дмитро Бузько. Про що розповіла ротаційка: Кіно-повість. — [К.]: ДВУ, 1929. — 112 с.

Автор обкладинки — В. Б.

З великою подякою Ярині Цимбал!

Подназвание: Пешие аргонавты. Перевод с украинского П. Опанасенко. *Творчество народов СССР*.

Город издания книги: Москва-Ленинград

Издательство: ГИЗ

Год издания книги: 1930

Количество страниц: 176 с., портрет

Переплет: издательский бумажный

[Сатира. Химерная проза]

Тираж 5.000 экз.

Оригинальное издание вышло в 1928 г. в Харькове.

Из предисловия: *Фальшивая Мельпомена* — это картина деятельности небольшой группы *национально-сознательных* интеллигентов и полуинтеллигентов, застрявших в петлюровском подполье (атаман Юрко Тютюнник) и застигнутых врасплох в небольшом местечке на Украине, внезапно захваченном Красной армией. Эта группа в целях конспиративной антисоветской деятельности в подполье организуется в кочующую театральную труппу и примазывается к политотделу одной из красноармейских частей*.

Сюжет основан на реальных событиях — одном из последних рейдов атамана Юрия Тютюнника.

Юрий Корнеевич Смолич (1900-1976) — украинский писатель, во время Гражданской войны служил в войсках Петлюры, затем в штабе у Владимира Синклера.

Единственное прижизненное русское издание.

От книги Юрия Смолича из цикла "Розповіді про неспокій" молодежь конца 1960-х была под впечатлением. Потому что это были расказы об эпохе, которую позже назвали Расстрелянным возрождением. В советском официальном, особенно школьном, изложении ее описывали тошнотворно убого. А Смолич, от первого лица, о 1920–1930-ых писал так, что это воспринималось почти как диссидентская литература.

Вот в 1926 году в Харькове проходит публичный диспут по поводу романа Смолича "Фальшива Мельпомена". Роман о том, как рейдовая группа петлюровцев под видом странствующих актеров отправилась из-за границы на Советскую Украину. В основе лежали реальные события — один из последних рейдов атамана Юрка Тютюнника. Одни хвалили роман, другие ругали за идеализацию петлюровщины. Во время диспута попросил слова какой-то незнакомец. Вышел на трибуну и сказал:

— Если бы мои казаки были действительно такие, как в этом романе, я бы приказал их расстрелять!

— А кто вы такой?!

— Я атаман Юрко Тютюнник!

Оказалось, что он амнистирован и живет в Харькове.

У Смолича этот сюжет имеет благополучный советский хеппи-энд. Конечно, ни слова о том, что вскоре Тютюнника чекисты расстреляли. Но все равно что-то похожее в открытой печати тогда найти было невозможно. Книги-воспоминания Смолича считались откровением.

http://gazeta.ua/ru/articles/history-news...

Фальшивая Мельпомена — сатирический роман с элементами химерной прозы. Почти автобиографический, ведь автор в юности был и футболистом, и санитаром, и фельдшером, и юнкором, и актёром самодеятельного театра, и редактором...Уже после — солдатом, тетральным критиком, редактором газет и журналов, писателем и актёром профессионального театра.

Четвёртая причина — по жанру авантюрный роман с элементами фантастики в стиле конструктивизма.

Сорок восемь часов — политический памфлет , подобный "Троим по одному маршруту" В. Владко (иностранцы, прибывшие в Союз, наблюдают, как строится соц. государство, как работает Харьковский подшипниковый завод и др. гиганты индустрии.)

По ту сторону сердца — криминальный роман.

Язык молчания — криминальная новелла.

Полтора человека — сатирический детектив с контрреволюцией и живописанием окружающего быта.

Хома — укр. нац. быт, банда Архангела воюет с бригадой Шпаковского, отбившейся от Красной Армии. Живописный сельский быт местных коммун. "Куркули, жиды, и др. местная прослойка". Об этой повести высоко отзывалась известный укр. литературовед Ярына Цымбал.

"Хребет как горная цепь", "Я ничего не вижу", "Сердце красавицы"- "медицинские" рассказы.

Театр неизвестного актёра (автобиографический роман, одноимённый фильм к/с им. Довженко 1976 г.)

Трилогия об одесском детстве: Наши тайны. Детство. Восемнадцатилетние.

О события гражданской войны в Одессе и окрестностях — Рассвет над морем.

Мемуары о современных писателю актёрах, полит. деятелях и др. писателях ( в т.ч. — дозволенные на то время сведения о репрессированных друзьях и знакомых ( обращение в 1960х к ровесникам: Мыкола Бажан, Павло Тычина, Максым Рыльськый! Пышить спогады, поки щось пам"ятаете...), об академике Билецком...

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B...

Приведу историю, рассказанную дядей. Примерно в середине 1960х, в самолёте ТУ-104 (если мне не изменяет склероз), он летел в Москву по служебным делам. А места в салоне были расположены по принципу "купе" — один ряд кресел напротив другого, поэтому напротив себя дядя узрел двух, интеллигентного вида и уравновешенного возраста людей. Один из них был поэт, академик и депутат Мыкола Бажан, а другой — вроде бы, тоже поэт-классик: Рыльский или Тычина. Ничего не подозревающий Бажан мирно спал, прикрывши лицо газетой, когда его спутник, поманив пальцем дядю, прочёл ему стихи, показывая на своего товарища., с предысторией — мол, Николай принял "на дорожку" немножко, и его вдруг потянуло полить цветы в балконных ящиках. Однако реакция уже стала замедленной, координация — нарушена алкоголем, он неловко повернувшись и поскользнувшись на пролитой из лейки воде, не удержался и упал на бетонный пол. По этому поводу его спутник сочинил экспромт:

Літав Микола на балконі —

побив морду та долоні.

А сьогодні вже на ТУ

літа Микола в висоту.

© С. Пыльненький, 1972

Радуга (Киев). — 1972. — 2. — С. 158-170.

Пер. в эл. вид В. Колядин, 2014

Почти полвека творческой деятельности за плечами Юрия Смолича, одного из зачинателей украинской советской литературы. Десятки романов, повестей, рассказов, очерков, сотни памфлетов, фельетонов, множество публицистических работ – таковы плоды его неутомимого, подвижнического труда. И сегодня без этого имени нельзя себе представить не только украинскую, но и всю многонациональную советскую литературу.

Лучшее из созданного писателем: научно-фантастическая трилогия «Прекрасные катастрофы», автобиографическая трилогия – «Детство», «Наши тайны», «Восемнадцатилетние»; историко-революционные романы «Рассвет над морем», «Мир хижинам, война дворцам» и «Ревет и стонет Днепр широкий» – прочно вошло в нашу литературу. Творчество Юрия Смолича – живая летопись эпохи.

Среди его творений – психологические этюды и детективные новеллы, романтические рассказы и бытовые зарисовки, научно-популярные повести и сатирические романы, политические памфлеты и фельетоны. Он заявил себя выдающимся мастером больших эпических полотен и увлекательных мемуаров, стал первооткрывателем ряда таких новых в украинской советской литературе жанров, как научно-фантастический, приключенческий, автобиографический, зарекомендовал себя чутким и доброжелательным наставником молодежи.

Юрий Смолич – художник чрезвычайно широкого тематического диапазона. Ему подвластны и историческое прошлое, и современность, и воображаемое будущее. Предреволюционная действительность и пробуждение классового самосознания трудящихся. Октябрь и гражданская война. Мирный созидательный труд и борьба с фашистскими захватчиками. Творческие искания советских ученых и разоблачение антигуманизма буржуазной науки. Все новые и новые сферы жизни охватывает писатель своим художническим видением.

За долгие годы труда Юрий Смолич прошел все этапы развития украинской советской литературы. Его творчество, как чувствительный сейсмограф, отразило важнейшие веяния эпохи; он разделил со своими современниками-литераторами их чаяния и стремления, их удачи и ошибки, их падения и взлеты. Он навсегда, безоговорочно отдал свое отточенное перо художника-коммуниста на службу советскому народу, и вот уже почти полвека его слово гневно клеймит всех и всяческих врагов человечества, воспитывает в людях чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма, зовет к новым свершениям.

Самоотверженное служение народу принесло Юрию Смоличу признание читателя. Ему присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Задача настоящего очерка – на отдалении десятилетий – с позиций современности рассмотреть научно-фантастические произведения Юрия Смолича, определить, в чем их созвучность нашей эпохе, в чем непреходящая ценность лучших из них для нынешнего читателя.

Переизданная несколько раз за последние годы, переведенная на другие языки, научно-фантастическая трилогия «Прекрасные катастрофы» («Хозяйство доктора Гальванеску», «Что было потом», «Еще одна прекрасная катастрофа») как бы родилась заново и, придя к новым читательским поколениям, вновь обрела благодарную аудиторию, вновь, как прежде, пользуется неизменным успехом.

ВИДЕТЬ ДАЛЬШЕ ФАКТА

Почти вся советская фантастика начала 20-х годов содержит научный элемент, но он большей частью кое-как белыми нитками пришит к приключенческой канве и служит лишь для сюжетной разрядки. В этом отношении не составляет исключения и «Последний Эйджевуд» Юрия Смолича – первое его произведение в этом жанре и первое детище социальной фантастики в украинской литературе.

Но постепенно картина меняется. Гигантский размах планов первой пятилетки, растущее внимание к научным проблемам, формирование советской научно-технической интеллигенции – все это было наглядной демонстрацией грандиозных преобразующих возможностей социалистического строя, все побуждало писателей к новым и новым поискам.

В конце 20-х – начале 30-х годов отчетливо вырисовывается процесс крепнущего сближения литературы с наукой. Для западной фантастики в этом отношении характерны две основные тенденции, полнее всего представленные Жюлем Верном и Гербертом Уэллсом. Творчество первого отличает преобладание научно-технических элементов, второго – социально-утопических.

Советская фантастика на первых же порах проявила стремление к преодолению этой диспропорции, добиваясь органического сплава научно-технической проблематики с углубленным вниманием к ее социальным аспектам. Наших писателей интересует не то или иное открытие само по себе, а его соотнесенность с тем, кому, каким целям оно служит.

Показательными для данной эволюции жанра, наравне с произведениями А. Толстого («Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), В. Обручева («Плутония», «Земля Санникова»), А. Беляева («Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля»), являются и романы Юрия Смолича, составляющие трилогию «Прекрасные катастрофы» и вместе с книгами И. Сенченко, П. Лисового, В. Владко, Д. Бузько положившие начало научной фантастике в украинской литературе.

Научная фантастика – полноправная составная часть литературы социалистического реализма, и каждое произведение данного жанра, равно как и произведения других жанров, естественно, оценивается с точки зрения его идейности, проблематики, образной системы. Но, помимо общелитературных компонентов, фантастику отличает ряд специфических, определяющих особенностей, присущих только ей: тема, обращенная обычно в будущее, где объектом изображения является «третья действительность», смелый полет фантазии; динамически напряженное развитие действия; достоверная и одновременно неожиданная, увлекательная научно-техническая сюжетообразующая проблема – и все это при соблюдении непременного главного и решающего условия – уменья заглянуть, по выражению Горького, «далеко вперед факта».

Советские писатели-фантасты, исходя из положения, что «нет фантазии, в основе которой не лежала бы реальность» (М. Горький), стремятся перешагнуть грани уже достигнутого, обогнать современный социальный прогресс, живо представить неизвестное, логически вытекающее из известного, – словом, пытливым взглядом забежать вперед, нарисовать картину будущего – картину коммунистической нови. И представленное ими не будет утопией, ибо наше завтра планомерно и сознательно готовится уже сегодня.

Безошибочным ориентиром для фантастов служат высказывания В. И. Ленина о соотношении мечты и действительности. Вспомним приведенные им известные слова Д. И. Писарева из работы «Промахи незрелой мысли»;

«Разлад разладу рознь. Моя мечта может обгонять естественный ход событий; или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти. В первом случае мечта не приносит никакого вреда; она может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека... В подобных мечтах нет ничего такого, что извращало или парализовало бы рабочую силу. Даже совсем напротив. Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим, в цельной и законченной красоте, то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, – тогда я решительно не могу себе представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни... Стало быть, разлад между мечтою и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядывается в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтою и жизнью, тогда все обстоит благополучно».

Давайте же, руководствуясь этими высокими критериями, перечитаем романы Юрия Смолича.

В ОЖИДАНИИ ВСЕМИРНЫХ КАТАКЛИЗМОВ

Когда в недрах старого общества возникают объективные предпосылки для краха отживающих социальных систем, ожидание желаемого обновления становится настолько непреодолимым, что человеческая мысль в своем неудержимом полете обгоняет реальную поступь истории. Так было и после победы Октября. В воображении масс рисовались картины грозных катаклизмов, в водовороте которых сгинет ненавистный капитализм. Многим казалось, что мировая революция – вот она – уже на пороге, и если не сегодня, то непременно грянет завтра.

Ощущение близкой гибели мирового капитализма было таким всепоглощающим, что эти настроения окрасили всю эпоху 20-х годов романтической мечтой о недалеком всеобщем коммунизме.

В русской литературе эти идеи нашли яркое воплощение в «Мистерии-Буфф» и «150000000» В. Маяковского, «Тресте Д. Е. «И. Эренбурга, «Острове Эрендорфе» В. Катаева, «Крушении республики Итль» Б. Лавренева, «Месс-Менде» М. Шагинян.

На Украине первой ласточкой этого жанра явился, как уже отмечалось, «Последний Эйджевуд» Юрия Смолича.

В своем представлении о будущем автор не стремится перенести читателя в очень отдаленную эпоху, избирая интервал всего в несколько десятилетий. События его романа, таким образом, приходятся, примерно, на наши дни, и потому нам легко определить, насколько убедительными оказались прогнозы писателя.

Юрий Смолич исходит из правильной предпосылки, что центр мировой реакции переместится из Европы в Америку. Он убедительно предсказывает распространение идей коммунизма во всем мире.

Центральная сюжетная линия «Последнего Эйджевуда» – нападение США на СССР и похищение донецким комсомольцем разведчиком Владимиром формулы новых отравляющих газов, с помощью которых американские империалисты надеются победить Советский Союз.

Автор создает метко нацеленную сатиру на пресловутый американский образ жизни. В этом отношении особенно достигает своей цели картина деятельности всяких благотворительных обществ и клубов, громко именующих себя «слугами народа», во всю мочь вопящих о своей «независимости», «объективности», а на самом деле угодливо пресмыкающихся перед толстосумами, во всем выполняя волю обладателей золотого мешка.

Используя испытанный арсенал приключенческой литературы (неразгаданные тайны, переодевание, подслушивание, неодолимые препятствия, бегство, чудесное спасение), умело заостряя эти приемы, писатель предельно драматизирует действие, завладевает вниманием читателя.

Уже в «Последнем Эйджевуде» проявилась черта, ставшая позднее одной из отличительных особенностей Юрия Смолича-фантаста: уменье строить сложную, занимательную интригу, ставить своих героев в непредвиденные, запутанные обстоятельства, требующие от них крайнего напряжения, что способствует самораскрытию характеров.

Изображая отрицательных героев, Ю. Смолич предпочитает средства иронии, пародии, сатирического намека.

С едким, уничтожающим сарказмом, в пародийном плане рисует автор одного из своих персонажей – Джойса, ренегата и предателя, в образе которого отразились характерные двурушнические черты представителей верхушки американских профсоюзов.

Однако «Последний Эйджевуд», как и произведения того же плана в русской литературе, отмечен нечеткостью в трактовке некоторых существенных тенденций общественной жизни. Здесь дар предвидения и зоркость глаза изменяют автору.

Эти просчеты, как признает сам предельно взыскательный к себе Ю. Смолич, объясняются отсутствием надлежащей «идейной закалки и марксистской вооруженности». А достоверность, истинность прогнозов, какой бы сферы общественной жизни или науки они ни касались, возможны лишь на основе диалектического материализма.

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что марксистская теория отличается своим историческим подходом «не в смысле одного только объяснения прошлого, но и в смысле безбоязненного предвидения будущего и смелой практической деятельности, направленной к его осуществлению» 1.

Мы говорим сейчас об этом отнюдь не для того, чтобы укорить автора – пионера жанра – за грехи молодости с позиций современности, когда все намного ясней, а для того, чтобы предостеречь наших молодых фантастов, ибо и теперь еще появляются произведения, в которых мечта устремляется в сторону, «туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти». Укажем хотя бы на А. Бердника, ряд книг которого («Путешествие в антимиры», «Дети безграничности», «Подвиг Вайвасваты», «Встреча над бездной», «Чаша Амриты» и др.), опубликованных за последнее время, подвергся справедливой критике за отход от марксистско-ленинского мировосприятия и сползание на идеалистические позиции в истолковании общественных и научных явлений, вплоть до использования библейских сентенций.

ЧЕТВЕРТАЯ ПРИЧИНА

В сознание трудящихся постепенно входило понимание того, что победа социализма придет в результате длительной, настойчивой будничной работы, упорной борьбы за развитие культуры, прогресс науки и техники.

Откликом на эти насущные задачи явился следующий роман Юрия Смолича «Четвертая причина». Позднее он зачеркнет эту книгу. Но невзирая на недостаточную художественную завершенность, сбрасывать эту книгу со счетов не следует, ибо мы находим в ней плодотворные искания, способствовавшие формированию жанра научной фантастики в украинской литературе.

Юрия Смолича, одного из организаторов творческой «Техно-художественной группы «А», захватывает идея сближения литературы с наукой. Растут и крепнут его связи с людьми науки, тесней и органичней становится его погружение в гущу жизни. Его все чаще можно встретить в цехах харьковских заводов – на турбогенераторном, ХПЗ, ХТЗ. Нередкий гость он и в лабораториях институтов. Словом, жизнь вовлекает писателя в свой поток – живой, кипучий, стремительный, и это, разумеется, благотворно сказывается на его творческих позициях.

«Четвертая причина» выгодно отличается от «Последнего Эйджевуда» тем, что ее сюжет основан на четкой научной проблеме – использовании звуковых волн для получения нового вида энергии. В результате исследований неожиданно возникает побочное явление – беззвучие – четвертая причина.

Разгадка этой непонятной четвертой причины решается также в форме детектива: беззвучие вначале воспринимается как диверсия, расследование которой ведется сложными методами. Но в целом научная проблема остается основой сюжета, и все перипетии романа продолжают вращаться вокруг этой оси, почти не отклоняясь.

Характер сюжета позволил автору для объяснения загадочного явления столкнуть в единоборстве представителей самых разнообразных отраслей науки.

В «Четвертой причине» появляется новый собирательный герой – молодежь. Горячая, дерзновенная, жизнеутверждающая, страстно увлеченная наукой. А тогда увлеченность наукой была опознавательным знаком эпохи. Жажда знаний, всеобщее к ним тяготение стали знамением времени. Вне знаний, вне культуры невозможно строительство новой жизни, и это хорошо понимают герои Ю. Смолича – молодые рабочие, инженеры, комсомольцы-рабфаковцы. На их стороне все его симпатии. И с явным скепсисом относится он к представителям старой касты ученых.

Роман богат познавательно, насыщен научной информацией, что играло большую роль для того времени. Но порой автору изменяет чувство меры, и тогда технические фрагменты превращаются в некий ребус.

Наиболее уязвимо произведение из-за недостаточного внимания к индивидуализации героев, раскрытию их внутреннего мира. Герои часто даже не названы по имени, указаны лишь их профессии или должности: научный сотрудник, инженер-акустолог и т. д. Тем самым им уготована чисто служебная роль рупоров для изложения той или иной гипотезы.

Ирония, юмор, озорной шарж украшают страницы романа. Но все же успеха автору он не принес. Частные удачи не решали поставленной проблемы в целом. Успех придет позднее.

РУКОЙ МАСТЕРА

Упорный труд и непрерывные искания приносят свои плоды – рождается трилогия «Прекрасные катастрофы», заслуженно выдвинувшая Юрия Смолича в ряд мастеров советской научной фантастики.

В своей трилогии Юрий Смолич поставил задачу – показать два типа науки. Одна избирает своей целью борьбу за счастье миллионов, и эту науку автор стремится возвеличить, а другую – содействующую насилию, гнету и уничтожению людей, клеймит позором.

Фашистской науке истребления Юрий Смолич противопоставляет советскую науку исцеления. Этому и посвящена трилогия.

В каждом из составляющих ее романов раскрывается не просто какая-либо научная проблема, а подвергается рассмотрению и обобщению самое назначение науки, ее возможности и цели, в зависимости от того, кто вершит судьбами народа, а значит, и науки, на что направлены ее силы и достижения.

Наука может стать страшной порабощающей силой, если она находится в руках изуверов. Об этом повествует роман «Хозяйство доктора Гальванеску».

Но самые выдающиеся достижения науки бессильны, если революцию научную не сопровождает революция социальная. Об этом говорят страницы романа «Еще одна прекрасная катастрофа», в котором рассеиваются без остатка беспочвенные утопические иллюзии аполитичных ученых, наивно верящих, будто существует некая «чистая» наука.

Книга воочию свидетельствует, насколько бессильна наука в собственническом мире, если она посягает на его краеугольные основы.

И, наконец, о том, насколько всесильна наука в обществе социалистическом, где вся атмосфера исполнена огромного уважения к труду ученых, где обеспечены все условия для воплощения тех научных открытий, которые направлены на благо людям, ярко и убедительно доказывает наиболее зрелая и полнокровная часть трилогии – роман «Что было потом».

Вот три аспекта, в которых Юрий Смолич рассматривает проблему развития науки, вот ключевая основа тех идей, которые он развивает в этих своих книгах.

Как видим, построение трилогии своеобразно. Автор шел здесь по пути доказательства от противного, по пути резко контрастного столкновения различных, противостоящих друг другу идей и представляемых ими социальных групп. Заметим попутно, что прием контрастов – излюбленный у Юрия Смолича. Он избегает мягких, размытых полутонов, предпочитая краски сильные, сочные, мазки пластичные, осязаемые, ибо это позволяет ему вылепить картину рельефную и выпуклую.

Сегодня мы воспринимаем трилогию как единое, достаточно монолитное целое. Но отнюдь не сразу выкристаллизовалось это внутреннее единство, не сразу был найден тот идейно-художественный стержень, который логически и философски объединил и организовал все три произведения, разнородные по стилевым и сюжетным признакам, по методам типизации героев, развитию первоначального замысла и характера основных персонажей.

Эволюция образов – и это вполне закономерно – обозначала и эволюцию самого писателя, его идейный и творческий рост.

Создание «Прекрасных катастроф», особенно романа «Что было потом», явилось важным этапом в творчестве Юрия Смолича, знаменовало новую в нем грань, ибо для него это был период формирования новых идейно-эстетических взглядов, укрепления связей с жизнью, новых точек соприкосновения с ней, период перевооружения.

История создания трилогии – интересная страница в творческой биографии писателя, которая тесно и очень органично переплелась с личными обстоятельствами его жизни.

Мы установили, что в поле зрения автора – насущные проблемы науки, художественное воплощение которых требовало значительной эрудиции, весьма серьезных познаний и – более того – специальной подготовки. Владел ли этим писатель, отдавал ли себе в этом отчет? Нет, осознание этого приходит не сразу, не вдруг. Расскажем об этом подробнее.

Однажды писателю пришлось лечь в больницу на неотложную операцию. Выяснилось, что и шеф-хирург и врач-анестезиолог читали «Хозяйство доктора Гальванеску». Их увлекла неуемная фантазия автора, что же касается научной гипотезы, то о ней врачи тактично умолчали, пообещав потолковать об этом после операции. Однако это умолчание писатель восприняв как весьма и весьма красноречивое. Не надо долго думать, чтобы понять, какой вывод сделал Юрий Смолич, непрестанно ищущий, начисто лишенный творческой самоуспокоенности. (Характерны в этом отношении названия его последующих книг – «Рассказ о непокое», «Рассказ о непокое продолжается»).

Роман «Еще одна прекрасная катастрофа» был уже готов к печати, но автор задержал его. Он решил продолжить свое перевооружение и с головой погрузился в изучение научной проблематики. Благо, на помощь пришло приглашение известного хирурга посещать его клинику.

Писатель с радостью согласился. И с тех пор в его квартире частенько раздавались телефонные звонки и слышался знакомый бас:

– Завтра в восемь у меня интереснейшая операция, полюбопытствуйте...

Либо:

– Не хотите ли взглянуть – завтра делаю такую же операцию, как вам.

Либо еще:

– Привезли больного. Будем спасать. Вам предоставляется возможность проследить все инстанции кровообращения...

И опыт накапливался. Писатель читал специальную литературу, посещал клиники, ездил на экстренные вызовы с каретой скорой помощи – делал все, чтобы пополнить запас своих знаний, изучить насущные проблемы медицины, а заодно глубже познать жизнь.

Он перевооружался.

Но медицина интересовала его не сама по себе, а как точка приложения своих сил, как возможность принести нечто новое людям, послужить общественно важным задачам, расшевелить научную мысль, возбудить фантазию, обострить творческую интуицию.

Сила идей безгранична.

В итоге Ю. Смолич приходит к выводу: он не до конца и не во всем понял свою задачу, когда создавал «Хозяйство доктора Гальванеску». Снова и снова придирчиво анализируя роман, писатель утверждается в мысли, что раскрыл лишь одну сторону проблемы: заклеймил извращенную человеконенавистническую антинауку умерщвления людей. Но что противопоставил ей? Где та сила, которая может и должна противостоять этим новоявленным ницшеанцам? Где та конструктивная положительная программа – программа немедленных действий, которая должна победно отразить наступление воинствующих «сверхчеловеков»? Ведь мракобесов мало просто заклеймить, их надо развенчать, разгромить начисто.

Так возникает мысль написать книгу, чтобы раскрыть и утвердить в ней гуманные принципы и достижения науки социалистической. Это будет самым действенным отрицанием науки буржуазной.

Удивительно точно отразилась в этом активность натуры Юрия Смолича, его уменье слышать зов жизни, его неотразимая потребность откликаться на сиюминутные, злободневные задачи современности.

Так мы получили возможность заглянуть в творческую лабораторию писателя, перед нами приоткрылась ее завеса. Юрий Смолич безжалостно перечеркивает, отвергает уже сложившиеся представления, уже выношенные образы, если с ними больше не согласно его художническое видение, если оно вступает с ними в противоречие.

Поиски, поиски... Неустанный труд... Писатель ненасытен в своей жажде узнавания, обновления, творческого претворения вновь добытого, познанного, переосмысленного.

Очень увлекательно погружаться в тайны этой лаборатории, распознавать пути, по которым двигалась мысль художника, исследователя, экспериментатора – разведчика нового в искусстве.

Так рождается и роман «Что было потом».

Являясь прямой антитезой «Хозяйству доктора Гальванеску», роман этот по закону внутренней логической связи, вплотную – мы бы даже сказали нерасторжимо – примыкает к первой книге трилогии, представляя собой непосредственное ее продолжение. Общность идейно-философской концепции устанавливается здесь, как уже упомянуто, по способу доказательства от противного. Именно поэтому автор завершает трилогию уже вышедшей в свет книгой «Еще одна прекрасная катастрофа», сознательно нарушая хронологическую последовательность написания, а роман «Что было потом» ставит рядом с «Хозяйством доктора Гальванеску», подчеркивая близость двух этих произведений и значение, которое он ему придает.

Такова творческая история «Прекрасных катастроф» и, в частности, книги «Что было потом», без которой в общем развитии темы ощутимо не доставало бы главного идейно-художественного звена.

ПИСАТЕЛЬ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

Поиски Юрия Смолича в области фантастики отмечены пристальным вниманием к научной проблематике.

В этом отношении «Хозяйство доктора Гальванеску» стоит несколько особняком. Идея книги – разоблачение и грозное предостережение, в этом ее общественный, политический смысл и главное назначение, ибо здесь трактуется гипотеза, представляющая собой антинауку. Книга ставит своей целью напомнить человечеству о той опасности, которая таится в бредовых идеях служителей реакции. Один из них – доктор Гальванеску. Он находит способ выцеживать кровь из человека и наполнять его сосуды искусственной, созданной им жидкостью, которая сохраняет жизнь клетки и одновременно служит проводником электротока. Этот чудовищный эксперимент превращает человека в автомат, управляемый радиосигналами. Смысл «открытия», рожденного исступленным мозгом маньяка, – заполучить для избранного меньшинства рабов, не способных на протест, сопротивление, борьбу. «Открытие» это – осуществление давней мечты его класса.

Отныне так называемые мышцы будут работать не столь хаотично, как прежде. Наоборот, гораздо совершенней и точнее, ибо на них больше не влияют ни глупые рефлексы, ни тревожные настроения, ни сознание, и теперь – никаких волнений, никаких революций. «Разве автомат способен на революцию?!» – смакуя подробности, цинично поясняет Гальванеску смысл своего изуверского эксперимента.

В годы, когда Ю. Смолич работал над своей трилогией, в Европе уже начала распространяться эпидемия коричневой чумы и, сопутствуя ей, то и дело возникали различные псевдонаучные теории – мальтузианцев, евгенистов, технократов.

Юрий Смолич – писатель с тонким восприятием социального – видит в этом большую опасность и приходит к печальным размышлениям над судьбами научных открытий, попадающих в руки мракобесов.

Мысли эти нашли свое выражение в «Хозяйстве доктора Гальванеску». Воинствующий мальтузианец – явление глубоко типичное. В этом образе писатель еще раз доказал свою проницательность, уменье «видеть дальше факта».

Опасения нашего фантаста оказались пророческими. До какого вырождения, морального распада могут дойти трубадуры расизма, воочию показали преступные «опыты» гитлеровских палачей от науки. Больницы они превратили в застенки, аптеки – в склады ядов, лабораториями для них служили Освенцим и Майданек.

Вновь его опасения подтвердились во времена Хиросимы. Не теряют своей злободневности предостережения писателя и сегодня.

Как же реализуются идейно-эстетические принципы Юрия Смолича в «Хозяйстве доктора Гальванеску»? На этом этапе преобладают приключенческие мотивы. Сюжет почти не выходит за их рамки, элементы научной фантастики лишь вкраплены в него, особенно в первой части романа.

Проверим это на деле.

Мрачная тайна окутывает имение доктора Гальванеску, богатого румынского помещика и ученого. Крестьяне боятся близко подойти к нему. Когда юноша-подпасок нечаянно забредает сюда, его подвергают порке: для собственной пользы и острастки, чтоб в другой раз неповадно было.

Советская аспирантка, агроном Юлия Сахно, узнав, что румынский ученый славится образцовым ведением хозяйства, добивается направления к нему, не подозревая на что себя обрекает.

Поначалу все приводит Юлию в восторг: доктор – выдающийся ученый, хозяйство которого ведется по последнему слову науки и техники. Но почему так странно бессловесны слуги? Они не похожи на живых людей. Юлия вспоминает слова рыбака Ионеску, в них звучал нескрываемый ужас перед именем доктора.

Юлия стремится проникнуть в тайну экспериментов Гальванеску. Опасности подстерегают ее на каждом шагу. Далее повествование развивается по канонам авантюрного жанра: сногсшибательные трюки, преследование, бегство и, наконец, спасение Юлии. Непреодолимые и все-таки преодоленные препятствия. Так замыкается первый круг повествования.

Юлии грозит горькая участь прочих пленников доктора. Но в последнюю минуту (согласно лучшим образцам приключенческих романов) отважной коммунистке удается обезопасить преступника, она спасается бегством, увозя с собой препарированные тела самого Гальванеску и его жертв – Ионеску и Чипариу.

От эпизода к эпизоду нарастает напряжение, действие безотрывно захватывает читателя. Нити тайны раз за разом ускользают от него, загадка почти до самого финала остается неразгаданной, и мы следим за перипетиями сюжета с неослабевающим интересом.

Словом, роман строится в основном по схеме приключенческого жанра, в ущерб познавательности. Соотношение этих двух начал явно не в пользу второго, пусть бы и хотелось обратного.

Пройдет время, и Юрий Смолич произведет решительную переоценку ценностей. Но пока на вооружении романиста – испытанные аксессуары. Его никак не упрекнешь в пренебрежении к увлекательности сюжета, добротности композиции. Да и незачем пренебрегать этим свойством в любом жанре. Аморфность композиции, бедный, спотыкающийся на каждом шагу сюжет трудно отнести к литературным достоинствам, и дело не искупит даже самая ответственная тема. Читатель вправе ждать увлекательного повествования, лишь бы сюжетные ухищрения не превращались в самодовлеющую цель.

В ЧЕМ ЦЕЛЬ ЖИЗНИ

Возвратившись на родину, Юлия Сахно привозит изувеченных Ионеску и Чипариу в институт экспериментальной хирургии. («Что было потом»). Их нужно возвратить к жизни. Трудная задача? Здесь не боятся трудных задач. Неизвестно, что с ними сделал Гальванеску, что это за чертова жидкость, которую он влил им вместо крови. Не известно, как воздействовать на нее. Столько неизвестного... Но для чего же служит наука, если не для разгадки неизвестного?! Не привыкли отступать такие, как Трембовский, как Харловский, как и все остальные – его друзья и помощники, которых он сплотил вокруг себя. В одиночку тут ничего не решают. Тут привыкли жить и трудиться тесной, дружной семьей: ничто так не объединяет, как дело, которому ты служишь, дело, которое ты выбираешь...

Пытливо и неуспокоенно ищет славная когорта Трембовского возможностей оживить румынских бедняков, попавших в лапы своего помещика. Он насильственно умерщвлял людей, а осмеливается называть себя ученым! Ныне этот «несущий смерть» тут же, на умных, беспокойных, золотых руках старого профессора: советские врачи не отказывают в помощи даже врагам.

«Несущий смерть» препарирован по его же собственному способу: Юлия Сахно об этом позаботилась. Как бы иначе спаслась она сама, как бы оградила, спасла от него людей? И теперь он лежит безгласный, как те, кого он искалечил, лишил жизни. Но Трембовский его оживляет: оживлять людей – его дело, его забота.

Как бьется это сердце, большое сердце старого профессора, в заботе, в тревоге о людях. Как оно открыто для них!..

– В чем цель жизни? – спрашивает Юрий Смолич устами своего героя. – В том, чтобы творить добро, а добро всесильно, все перед ним отступает.

Гальванеску оживляют. Он восстает из мертвых. Но человек ли он?.. Трембовский обращается к нему с просьбой помочь вернуть к жизни Ионеску и Чипариу, которых тот обрек на смерть. Но такая кипит в нем ненависть, что он и слышать ничего не хочет. Так мудро, так усовещивающе звучат слова старого профессора. Как можно отказать ему! Да полно, ученый ли Гальванеску? Ничем его не проймешь. Ничего человеческого в нем не осталось. Так что же – отступать?! Нет, такого не бывало. Робости у наших ученых нет. Невыполнимых задач они не признают: без смелости нет науки. Трембовский и весь институтский штаб собрались на совет. Нашли, как вырвать румын-бедняков из когтей смерти. А Гальванеску надеялся – не управятся без него. Не знают такие, как он, что за люди живут в этой стране. Тебе и твоим приспешникам их не одолеть, нет, не одолеть!..

Гальванеску побежден в этом поединке добра и зла. Он видит, что ему и иже с ним – выхода нет, и кончает с собой. Поистине жалок его конец.

Таков финал романа. Юрий Смолич одержал большую победу в жанре научной фантастики, и одновременно победу над самим собой: пришло то время, когда он отказывается от схемы романа приключений. Для него становится тесным прокрустово ложе устарелых норм. Он понимает, что на этом отгороженном от жизни пятачке, где со всех сторон громоздятся преграды изживших себя канонов, бой всему старому не дашь. На этом плацдарме он не сможет воплотить образы, теснящиеся в его воображении, требующие неограниченных просторов, ищущие выхода в широкий свет.

Роман «Что было потом» Юрий Смолич назовет впоследствии «реалистической фантастикой», и это очень точно, ибо в нем писатель как бы дошел до определенного рубежа, исчерпав для себя интерес к этому жанру.

Его потянуло от «вымысла» к «реальности». Новыми образами заполняются страницы его летописи. Впереди вырисовывались образы «Детства», «Наших тайн», «Восемнадцатилетних».

Пора исканий продолжалась...

В романе «Что было потом» научная проблема занимает ведущие позиции, элемент авантюрный отступает на задний план, он, по сути, вытеснен со страниц романа. Привычную схему заменили в значительной мере реалистические образы, и сюжет от этого не проиграл нисколько, ибо на первом месте здесь не приключения поступков, а приключения мысли. Романтика приключений уступает место романтике научных подвигов. Именно к этому призывал М. Горький: «Наша книга... должна давать не только конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенно преодоление трудностей и поиски правильного метода.

Науку и технику надо изображать не как склад готовых открытий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный живой человек преодолевает сопротивление материала и традиции».

Композиция романа «Что было потом» четкая, слаженная. Изложение научных гипотез изобретательно перемежается с остросюжетными разделами. В книге много волнующих, эмоциональных страниц. Упомянем хотя бы сцену обхода больных. Море страданий вокруг, но как умеют унять, утишить боль, вселить надежду Трембовский и его соратники. Это не значит, что в книге нет недочетов. Встречаются длинноты, сухое описательство. Но не они решают.

Эпиграфом к роману могли бы послужить прекрасные слова о вечно бьющемся, пульсирующем сердце как символе неусыпных забот о людях, которым верно служит наука.

«...Сердце словно стояло на страже там, у входа. Оно словно встречало каждого... как знамя, как боевой лозунг, вещая... стремления, смысл борьбы этого передового отряда советской хирургии, борьбы со смертью, за продление жизни, за создание живого из мертвого, жизни из смерти».

В ту пору, когда Юрий Смолич выступил со своей трилогией, едва ли не законом жанра считалась двухмерность изображения героев: только действие и только диалог, такова, мол, специфика жанра. Внутренний мир человека, его мысли и чувства оставались большей частью за рамками повествования.

Но уже тогда в лучшие произведения научной фантастики (А. Толстой, А. Беляев и др.) начало проникать целостное, многогранное изображение персонажей в полном соответствии с требованиями всей литературы. В этом же направлении от одной к другой книгам трилогии движется и Юрий Смолич. На смену статичным, условным социальным маскам, эскизному изображению персонажей («Хозяйство доктора Гальванеску») в процессе идейно-художественного роста приходят такие образы, как выразительный, запоминающийся Трембовский, как индийский ученый Нен-Сагор («Еще одна прекрасная катастрофа»), фигура объемная, пластичная.

«СОЛНЕЧНЫЕ ЛЮДИ»

Образ ученого-филантропа и альтруиста широко распространен в западной фантастике, в особенности у Жюля Верна. По-разному складываются судьбы таких героев. Одни из них терпят поражение в схватке с окружающим миром – как капитан Немо («Таинственный остров») или доктор Саразен («Пятьсот миллионов бегумы»). Другие попадают в когти грабителей и деспотов, использующих их научные открытия для наживы и укрепления своей власти, – как Тома Рок («Флаг родины») и Зефирен Ксирдаль («В погоне за метеором»). Третьи отрекаются от своих идей, изверившись в людях и в обществе, по их мысли еще не созревшем для того, чтобы овладеть тайнами природы и без вреда для себя ими воспользоваться: Кау-Джер («Потерпевшие крушение на «Джонатане»), Робур («Робур-Завоеватель») и другие.

Какая горечь звучит в прощальных словах Робура:

«...Отныне я полагаю, что ничего не следует делать раньше времени. Это относится и к прогрессу... Словом, всему – свой срок!.. Народы еще не созрели для единения. Поэтому я покидаю вас».

Еще пессимистичнее вывод Рафлза Хоу в романе А. Конан-Дойла («Открытие Рафлза Хоу»), герой которого осуществил давнюю мечту алхимиков – превратил простой металл в золото и попытался использовать его для помощи обездоленным.

«Тайна моя умрет со мной. Я сам не знал почти ни единой счастливой минуты с тех пор, как сделал свое открытие. Но я стерпел бы все, если бы чувствовал, что творю добро... Но, увы, все мои старания приводили к тому, что труженики становились бездельниками, довольные своей судьбой – жадными тунеядцами... Если таковы плоды моих деяний в малом, то легко можно предположить, каковы будут результаты моих грандиозных планов. Все мечты моей жизни свелись к нолю».

Крайнее разочарование, крушение всех надежд, загубленную веру в силы науки читаем мы в этих словах.

Юрий Смолич, сохраняя преемственность в изображении ученых-гуманистов, находит для подобных образов другие краски и другие пути разрешения социальных конфликтов.

Его Нен-Сагор («Еще одна прекрасная катастрофа») – человек удивительный. Редко встретишь такую чистую душу, такую кристальную честность и столь бескорыстное, преданное служение науке. Это – гуманист чистейшей воды. Но судьба его трагична – его замечательные открытия зачеркиваются. Более того, его подвергают за них остракизму. Оказывается, эксперименты ученого направлены не в ту сторону, они опасны, в них видна «рука Москвы»! Он осмелился думать о благе народа?! Но от него ждут совсем другого.

«Разве можно отвергнуть открытие, сулящее счастье и процветание людям?» – спрашивает Нен-Сагор. Он ничего не смыслит в политике, это верно. Борьба народа за лучшую долю проходила мимо него. Его удел – наука, чистая наука. Разве этого мало? Выходит, мало. Жизнь преподносит ученому жестокие уроки, и постепенно он прозревает.

В своем солнечном городе Гелиополе он сделал все, чтобы жизнь стала прекрасной. Он создал там новую жизнь и новых людей. Да-да, новых, совсем новых, «солнечных людей». Он поставил грандиозный эксперимент и достиг необыкновенного успеха. Системой продуманных предупредительных мер он преградил в свой солнечный город доступ недугам. Люди Гелиополя словно купаются в благодетельных лучах солнца, оно омывает их постоянно; ученый разложил для этого особым образом солнечный спектр.

Нен-Сагор вырастил уже несколько поколений «солнечных людей» – прекрасных и внутренне и внешне. Они исполнены гармонии. В них Нен-Сагор воплотил извечную мечту человечества.

Но то, чего он добился в Гелиополе, нужно распространить повсюду. Нужно повсюду преобразить жизнь людей. Мало-помалу Нен-Сагору становится ясно, что одной профилактикой тут не обойдешься: нужна профилактика социальная. Для того, чтобы его открытие стало достоянием всего народа, а не одного лишь заповедного Гелиополя, нужно бороться за лучшую участь вместе со всем народом. И он обращает свои взоры к Советскому Союзу.

Есть на свете страна, где думают о том, чтобы вся она стала солнечной, чтоб» каждый ее уголок стал Гелиополем. Но без гнева народного этого не добиться, вот вывод ученого. И когда в родной Индии разгорается национально-освободительное движение, Нен-Сагор не колеблясь примыкает к восставшим.

Так автор углубляет образ Нен-Сагора, ученого-гуманиста, в недавнем прошлом убежденного сторонника «чистой» науки. Новое сознание освобождает его от старых иллюзий.

В романе «Еще одна прекрасная катастрофа» научная проблема – не предлог, не повод для нанизывания увлекательных приключений и нагнетания занимательности. Здесь научная проблема сама становится темой и содержанием повествования. Динамика, движение сюжета поставлены в непосредственную зависимость от отношения персонажей к центральной теме романа – открытию Нен-Сагора: на нем скрещиваются противоборствующие силы, вокруг него разгорается напряженная борьба.

Эта напряженная атмосфера возникает с первых же страниц книги, когда главный герой ее, Нен-Сагор, на заседании Королевского медицинского общества оповещает о своем открытии. Впервые в речи аполитичного дотоле ученого прозвучали «опасные» ноты. Его выступление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Всю респектабельность с высоких особ словно ветром сдуло.

По мере того как все полнее раскрывается социальный смысл открытия индийского ученого, все больший накал получает сюжет, достигая высшей точки, когда Нен-Сагор открыто провозглашает немыслимость профилактики медицинской без профилактики социальной. Тогда наступает трагическая развязка: Нен-Сагора изгоняют. С ним мирились, покуда он ограничивался революцией в медицине, но когда в его научных гипотезах появляется призрак революции социальной, этого его уважаемые коллеги стерпеть не в силах. Ему запрещают научную деятельность, он терпит полный крах.

Нен-Сагор, подобно его предшественникам – героям Жюля Верна, Конан-Дойла и других, терпит поражение. Но катастрофу, постигшую его, Юрий Смолич называет прекрасной, ибо она развеяла прекраснодушные иллюзии Нен-Сагора и показала единственно правильный путь к достижению своих стремлений.

Автор рисует образ Нен-Сагора в динамике и развитии. Не легко и не просто дается ученому новое сознание. Он приходит к нему через большие испытания, и писатель поведал нам об этом убедительно.

Вспомним – Гальванеску уничтожает людей, Трембовский их оживляет, Нен-Сагор растит «солнечных людей» будущего.

Этой триадой Юрий Смолич тематически объединяет звенья своей трилогии.

«ТОТ, ЧТО С БИЧОМ»

В литературе не новым является вопрос о том, как может сочетаться служение науке с нравственным очерствением, равнодушием и прямой жестокостью.

Очень выразителен в этом отношении доктор Моро Герберта Уэллса («Остров доктора Моро»). Затравленный ханжами, он, смелый физиолог-экспериментатор, бежит на затерянный среди океана остров, чтобы там отдаться своим исследованиям. Он работает над проблемой ускорения эволюции, применяя для этого самые безжалостные методы вивисекции. Голая идея восторжествовала в нем над всем, вытравив из души человечность, подчинив себе все остальные чувства.

Стремясь вырвать у природы тайны формообразования, он ставит опыты по «очеловечению» животных, а сам при этом перестает быть человеком. «Тот, что с бичом» называют его исковерканные им люди-звери.

По мысли Уэллса, безжалостность доктора Моро символизирует идею прогресса. Жестокость здесь неизбежна, ибо путь цивилизации (от зверя к человеку) – это путь тяжких мучений: необходимость заменяет гуманность.

Еще дальше по этому пути идет другой герой Уэллса – Гриффин («Человек-невидимка»). Талантливость его открытия зарождает в нем чувство превосходства над людьми. Чем выше поднимается Гриффин по крутой стезе познания, тем меньше становится его потребность служить людям, тем сильнее искушение возвыситься «над толпой». В нем проявляются уже и черты ницшеанства. Одержимость идеей толкает его на путь преступлений. Он не останавливается ни перед чем, стремясь выжать из своего открытия как можно больше выгоды.

Образ Гальванеску – дальнейшее логическое развитие подобных же тенденций, но выраженных в несравнимо более резкой и ненавистнической форме, тенденций, особенно опасных с появлением фашизма.

Гальванеску тоже даровитый ученый, но на что направлены его талант, его опыт, какие цели он себе ставит? Если доктор Моро экспериментировал над животными, пытаясь превратить их в людей, то усилия Гальванеску прямо противоположны: он стремится превратить людей в живые автоматы.

Взбесившийся мальтузианец, он люто ненавидит в человеке все истинно человеческое, все то, что его возвеличивает, по справедливости делая венцом творения.

Новоявленным патрициям, которых представляет Гальванеску, нужны покорные рабы, не способные пойти против воли хозяев. Но найти таких все труднее и труднее. Надеяться на людей больше не приходится, и у Гальванеску рождается дьявольский план заменить их автоматами. Он очень спешит привести свои замыслы в исполнение, «пока все эти пролетарии... не объединили свои силы». А вдруг они опередят Гальванеску и ему подобных? Выбросят их на свалку истории? Мысль эта, словно кошмар, все чаще обуревает сию «элиту», и не без оснований – примеров тому много, и они все грознее.

Начиная на нетронутой целине – до этого на карте научной фантастики в украинской литературе мы видим белое пятно, Юрий Смолич, критически осмысливая лучшие традиции классиков (Жюля Верна, Герберта Уэллса), идя непроторенной тропой исканий, новаций, экспериментов, приложил немало усилий для утверждения этого жанра в украинской советской литературе.

Влияние Юрия Смолича отчетливо ощущается в творчестве почти всей молодой генерации фантастов.

Вдумчивый, доброжелательный советчик, он, в тревоге за дальнейшую судьбу любимого им жанра, призывает талантливых и работящих не останавливаться на достигнутом, добиваться все большего и большего. Сам же Ю. Смолич к фантастике больше не обращался. Проблемы современности, реальной жизни завладевают писателем. Он живет другими творческими интересами, но его «Прекрасные катастрофы», пройдя через десятилетия, продолжают верно служить людям.

Романы эти потому и выдержали испытание временем, что неудержимая фантазия автора не выродилась в беспредметное фантазирование, что он не оторвался от жизненной основы, ее породившей. Творения его и сегодня сохраняют свою познавательность, увлекают читателя неподдельным энтузиазмом, верой в силу науки.

Рожденная в неустанных исканиях, фантастика Юрия Смолича в свою очередь будит творческую мысль. И не сосчитать всех стремящихся к знаниям, кого книги Юрия Смолича направили по этому захватывающе прекрасному пути.

1. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 75.

http://www.fandom.ru/about_fan/pylnenkiy_...