облако тэгов
Фильмы:
ГРАДУС ЧЁРНОЙ ЛУНЫ (1992) https://www.kino-teatr.ru/kino/movie/post...
КОНТРАКТ СО СМЕРТЬЮ (1998) https://www.kino-teatr.ru/kino/movie/ros/...
РЕПОРТАЖ (1995) https://www.kino-teatr.ru/kino/movie/ros/...
***
— Вы не делали опытов оживления?
— Делал. Результаты не всякий раз были позитивными. Это зависит не столько от меня, сколько от препарированных субъектов и... просто от счастливого случая...
— А именно?
— Мозг, сердце и весь организм сохраняются в инфузионной среде безупречно и способны целиком возродиться к жизни после переливания крови в сосуды. Однако кровь...
— Кровь?
— Кровь не всегда удается сберечь. Она быстро портится. Я ее выбрасываю.
— Значит? — Сахно почувствовала, как ноги и руки ее холодеют от испуга.- Значит?
— Это еще ничего не значит. Остается точная формула крови. Требуется найти индивида точно с таким же составом крови — обратите внимание, я подчеркиваю — точно с таким же составом, ибо в данном случае, когда из организма выцежена абсолютна вся кровь, соответствия группы, как это делается при переливании крови, совсем не достаточно. Отбор только по группе вовсе не совершенен. Когда в организме есть хотя бы немного родной крови, переливание ее достаточно вести по методу соответствия группового состава. Незначительные-отклонения от полной тождественности быстро исчезают. Одногруппные дозы, может, и не полностью тождественной крови легко ассимилируются в организме и дают динамичный монолит. Совсем иное дело, когда в организме не остается ни капли родной крови. Оживление организма возможно тогда только при условии полного индивидуального, а не группового тождества крови. Только с таким условием клеткам возвращаются их двигательные и животворящие функции, организм возрождается... Однако... вы должны хорошо знать, как трудно найти подобную индивидуальную тождественность крови, ведь даже сама по себе кровь каждого организма не есть что-то постоянное — под влиянием тех или иных причин она может поминутно меняться... Впрочем...
— Впрочем?
— Впрочем...- Гальванеску усмехнулся еще бледнее,- обыскав пол земного шара или хотя бы треть его, можно найти и абсолютное подобие. В таком случае заимствуйте литр "на расплод", и если родная кровь оживит клетки, для дальнейшего вполне достаточно донорской крови соответствующей группы.
Сахно порывисто подбежала к Гальванеску.
— Ваши опыты были удачными, доктор?
— Среди моих опытов были и удавшиеся...
— Значит, вы согласны? Доктор, мы найдем нужную нам кровь! Мы обыщем весь земной шар!..
В тот же вечер пожилой телеграфист плохонького галацкого радиотелеграфа, впервые за много лет работы заинтригованный содержанием своих радиограмм, торопливо выстукивал короткое письмо, адресованное в шестьдесят пять самых крупных городов земного шара.
В шестьдесят пять разных городов мира летели радиоволны, однако повсюду они должны были найти одного адресата — институт переливания крови.
В коротком письме были две химические формулы и отчаянный призыв прийти на помощь: известить, есть ли при институте доноры с точно таким индивидуальным составом крови...
http://testlib.meta.ua/book/199923/read/
Доктор Гальванеску находит способ выцеживать кровь из человека и наполнять его сосуды искусственной, созданной им жидкостью, которая сохраняет жизнь клетки и одновременно служит проводником электротока. Этот чудовищный эксперимент превращает человека в автомат, управляемый радиосигналами. Смысл «открытия», рожденного исступленным мозгом маньяка, – заполучить для избранного меньшинства господ рабов, не способных на протест, сопротивление, борьбу. «Открытие» это – осуществление давней мечты его класса.
Отныне так называемые мышцы будут работать не столь хаотично, как прежде. Наоборот, гораздо совершенней и точнее, ибо на них больше не влияют ни глупые рефлексы, ни тревожные настроения, ни сознание, и теперь – никаких волнений, никаких революций. «Разве автомат способен на революцию?!» – смакуя подробности, цинично поясняет Гальванеску смысл своего изуверского эксперимента.
***
Для сравнения — А. Беляев. Голова профессора Доуэля. 1937 (но по утверждению Зеева Бар-Селлы роман написан в конце 1920-х, назван "Воскрешением из мёртвых" и не был напечатан).
Был ещё одноимённый рассказ, но в нём не было раствора Рингер-Локка https://fantlab.ru/blogarticle71721
1984 – фильм Завещание профессора Доуэля.
Когда мы с Керном делали опыты оживления собачьих голов, отсеченных от тела, мы обратили внимание на то, что собаки испытывают чрезвычайно острую боль после пробуждения. Голова собаки билась на блюде с такой силой, что иногда из кровеносных сосудов выпадали трубки, по которым подавалась питательная жидкость. Тогда я предложил анестезировать место среза. Чтобы оно не подсыхало и не подвергалось воздействию бактерий, шея собаки погружалась в особый раствор Ринген-Локк-Доуэль. Этот раствор содержит и питательные, и антисептические, и анестезирующие вещества. В такую жидкость и был погружен срез моей шеи. Без этой предохранительной меры я мог бы умереть вторично очень быстро после пробуждения, как умирали головы собак в наших первых опытах. Но, повторяю, в тот момент обо всем этом я не думал. Все было смутно, как будто кто-нибудь разбудил меня после сильного опьянения, когда действие алкоголя еще не прошло. Но в моем мозгу все же затеплилась радостная мысль, что если сознание, хоть и смутное, вернулось ко мне, то, значит, я не умер. Еще не открывая глаз, я раздумывал над странностью последнего припадка. Обыкновенно припадки астмы обрывались у меня внезапно. Иногда интенсивность одышки ослабевала постепенно. Но я еще никогда не терял сознания после припадка. Это было что-то новое. Новым было также ощущение сильной боли в области шеи. И еще одна странность: мне казалось, что я совсем не дышал, а вместе с тем и не испытывал удушья. Я попробовал вздохнуть, но не мог. Больше того, я потерял ощущение своей груди. Я не мог расширить грудную клетку, хотя усиленно, как мне казалось, напрягал свои грудные мышцы. "Что-то странное, -- думал я, -- или я сплю, или грежу..." С трудом мне удалось открыть глаза. Темнота. В ушах смутный шум. Я опять закрыл глаза... Вы знаете, что когда человек умирает, то органы его чувств угасают не одновременно. Сначала человек теряет чувство вкуса, потом гаснет его зрение, потом слух. По-видимому, в обратном порядке шло и их восстановление. Через некоторое время я снова поднял свои веки и увидел мутный свет. Как будто я опустился в воду на очень большую глубину. Потом зеленоватая мгла начала расходиться, и я смутно различил перед собою лицо Керна и в то же время услыхал уже довольно отчетливо его голос: "Пришли в себя? Очень рад вас видеть вновь живым". Усилием воли я заставил мое сознание проясниться скорее. Я посмотрел вниз и увидел прямо под подбородком стол, -- в то время этого столика еще не было, а был простой стол, вроде кухонного, наскоро приспособленный Керном для опыта. Хотел оглянуться назад, но не мог повернуть голову. Рядом с этим столом, повыше его, помещался второй стол -- прозекторский. На этом столе лежал чей-то обезглавленный труп. Я посмотрел на него, и труп показался мне странно знакомым, несмотря на то что он не имел головы и его грудная клетка была вскрыта. Тут же рядом в стеклянном ящике билось чье-то человеческое сердце... Я с недоумением посмотрел на Керна. Я еще никак не мог понять, почему моя голова возвышается над столом и почему я не вижу своего тела. Хотел протянуть руку, но не ощутил ее. "В чем дело?.." -- хотел я спросить у Керна и только беззвучно шевельнул губами. А он смотрел на меня и улыбался. "Не узнаете? -- спросил он меня, кивнув по направлению к прозекторскому столу. -- Это ваше тело. Теперь вы навсегда избавились от астмы". Он еще мог шутить!.. И я понял все. Сознаюсь, в первую минуту я хотел кричать, сорваться со столика, убить себя и Керна... Нет, совсем не так. Я знал умом, что должен был сердиться, кричать, возмущаться, и в то же время был поражен ледяным спокойствием, которое владело мною. Быть может, я и возмущался, но как-то глядя на себя и на мир со стороны. В моей психике произошли сдвиги. Я только нахмурился и... молчал. Мог ли я волноваться так, как волновался раньше, если теперь мое сердце билось в стеклянном сосуде, а новым сердцем был мотор?
Роман "Голова профессора Доуэля" 1937 г.
***
От редакции
Многим читателям "Всемирного следопыта", вероятно, известны успешные опыты современной медицины в области пересадки тканей. Сорванная случайным повреждением с лица человека кожа может быть заменена лоскутом живой кожи, вырезанной, напр., с ноги человека. Этот лоскут кожи быстро "приживается" на новом месте. Современные ученые пересаживают не только кожу. В последнее время производится, напр., пересадка человеку мужских половых желез (опыты Вокера и др.) от низших животных, высшего типа обезьян (лучшие результаты) и, наконец, пользуясь человеческой тканью (самые стойкие результаты).
Эти опыты натолкнули ученых на мысль: не могут ли ткани человеческого (и животных) тела жить отделёнными от тела, если их снабжать необходимым для жизни питанием. Можно ли оживить и продлить деятельность сердца, вырезанного из свежего трупа. Опыты над оживлением сердца имеют уже двадцатилетнюю давность и привели к благоприятным результатам. Целый ряд ученых работал над разрешением этой задачи: Гаскель и Эсвальд, Ашов и Тавара, в Америке -- Керель и др. Ашову и Тавара удалось с достоверностью установить, что исходный пункт сердечной деятельности, "primum movens", как говорят врачи, заложен там, где кровь вливается в сердце, следовательно, в месте впадения полых вен в правое предсердие, где находится узел.
Оживление сердца производится следующим образом: сердце нагревают до температуры тела, затем берут так называемую Рингерлеховскую жидкость, состоящую из раствора солей; калия, натрия кальция и магния, с прибавлением глюкозы. Жидкость эта насыщается кислородом и вводится в сердечную аорту у самого основания в противоположном обычному направлении, чтобы питались сердечные сосуды, -- и сердце вновь начинает "работать". Сердце, вырезанное из трупа, продолжает жить самостоятельной жизнью.
И не одно только сердце оживляют современные ученые. Умерший год тому назад русский ученый воен. медиц. академии, проф. Кравков, оживлял напр. отрезанное ухо кролика. Когда питание уха уменьшалось или прекращалось (в виде опыта), ухо как бы "увядало", сморщивалось, становилось безжизненным. Но довольно было его "сбрызнуть живой водой", -- дать питание, и ухо распрямлялось, оживало и, если можно так выразиться, чувствовало себя вполне хорошо.
Особенно интересен опыт профессора Кравкова с оживлением отрезанного человеческого пальца. Палец не только сохранял все жизненные свойства (обычную мягкость живого тела, рост ногтя и пр.), но и реагировал (т.-е. отвечал на известное воздействие), как палец на руке живого человека, на различного рода раздражения. Так, прикосновение к этому оживленному пальцу раскаленного железа или едких кислот вызывало красноту, опухоль, словом -- все явления ожога живого тела, которые медленно исчезали, "залечивались".
Итак, мы видим, что современная наука уже способна оживлять отдельные части человеческого тела и его органы. Даже такой сложный орган, как сердце, удалось оживлять на некоторое время.
Невольно напрашивается мысль: нельзя ли проделать самый интересный опыт оживления той части человеческого тела, где сосредоточивается его интеллектуальная деятельность, его сознание: голову. Успех этого опыта, если бы он удался, открыл бы перед нами удивительные перспективы. Вернуть к жизни голову умершего человека, вернуть после смерти сознание, -- ведь это было бы уже подлинное "воскрешение из мертвых", что в век религиозного суеверия считалось прерогативой (исключительным правом) "божества". "Воскрешение головы" было бы таким же сильным ударом по этому религиозному суеверию, какой в свое время нанес Дарвин библейским сказкам о творении мира своим учением об изменчивости видов. Нанесен был бы удар и вере в бессмертие "души", которая по этому верованию, после смерти должна немедленно отправится на "тот свет".
Но можно ли разрешить эту задачу?
Целый ряд препятствий стоит на пути к ее достижению в настоящее время. Сегодня об этом можно лишь фантазировать. Но разве мы не живем в тот век, когда вчерашние "несбыточные фантазии" завтра становятся обычным явлением повседневности.
И разве здравствующему ныне профессору Кулябко не удалось уже оживить голову, -- правда, пока всего лишь рыбы, но всё же оживить голову. Не так давно в печати промелькнуло известие о том, что во Франции уже делались опыты оживления и человеческой головы. Сообщение это нуждается в проверке, но идея, очевидно, уже "носится в воздухе".
Помещаемый ниже рассказ и посвящён этой теме: оживления человеческой головы. Пока это только "научная фантастика". Это -- смелый прыжок в "завтра". Но эта фантастика стоит на линии научных открытий сегодняшнего дня. Она является лишь как бы логическим завершением того пути, куда ведут уже проделанные опыты в этой области.
Вместе с тем, рассказ изображает разлагающее влияние капитализма даже на ту "головку" буржуазной интеллигенции, которую принято называть "солью земли": на мир учёных. Зависть, интриги, борьба, а иногда и преступления -- довольно обычные явления в среде ученых капиталистических стран. Иначе и быть не может там, где даже научные открытия, так называемая слава, могут, быть обращены в "валюту" и потому служат предметом нездоровой и даже преступной спекуляции.
http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1925_...
Злые гении Керн и Гальванеску (однако, Керн использует ещё идеи Доуэля, а Гальванеску — только свои).
Оба скрывают свои опыты, правда Керн только поначалу.
Керн оживляет головы и пришивает к ним тело с целыми органами, а Гальванеску создаёт биороботов путём замены крови на специальную жидкость.
Головы зависят от воли Керна и биороботы от воли Гальванеску, к тому же радиоуправляемые биороботы не устроят бунт или забастовку.
Восставшие против них девушки-прогрессоры Лоран и Сахно (правда, у Лоран в одиночку это не получается, в отличие от Сахно).
"Тогда я предложил анестезировать место среза. Чтобы оно не подсыхало и не подвергалось воздействию бактерий, шея собаки погружалась в особый раствор Ринген-Локк-Доуэль. Этот раствор содержит и питательные, и антисептические, и анестезирующие вещества."(Беляев. ГПД)
"Доктор Гальванеску мав змогу перевірити незвичайні властивості його нової, подібно-рінгерльоківської рідини й на людському організмі." (Смолич. Що було потім).
Раствор Рингера — Локка
Является разновидностью раствора Рингера. Применяется в медицине, в физиологии для изучения деятельности тканей вне организма, для перфузии изолированных органов. Представляет собой бесцветный прозрачный водный раствор следующего состава[4]:
Компонент г/л
NaCl 9
KCl 0.2
CaCl2 0.2
NaHCO3 0.2
Глюкоза 1
Раствор Рингера—Локка изотоничен плазме крови животных, регулирует водно-солевое и кислотно-щелочное равновесие в организме животных. После введения препарата быстро всасывается из места инъекции и распределяется в органах и тканях животного.
По степени воздействия на организм Раствор Рингера—Локка согласно ГОСТ 12.1.007-76 относится к веществам малоопасным (4 класс опасности). Препарат не оказывает раздражающего действия на ткани.
Срок годности препарата — 2 года со дня изготовления. Запрещается использовать лекарственное средство после окончания срока его годности.
Показания к применению: шок, отравления, ожоги, холера, токсическая диспепсия, неукротимая рвота, острые кровопотери (вместе с гемотрансфузией).
***
В 1926 году в Москве был создан первый в мире научно-практический Институт переливания крови, директором которого был назначен Александр Александрович Богданов, он же — писатель фантаст (1873—1928). После смерти Богданова руководителем института стал Александр Александрович Богомолец (1881—1946), а с 1930 г. — Андрей Аркадьевич Багдасаров (1897—1961). Внедрение разработанных Институтом научных и организационных методик позволило в годы Великой Отечественной войны осуществить более 7 миллионов гемотрансфузий, перелив около 1,7 млн литров консервированной крови[4]. В 1944 году за эту деятельность Институт был награждён орденом Ленина и стал именоваться Центральный Ордена Ленина Институт переливания крови — ЦОЛИПК (позднее от этой аббревиатуры произошло название разработанных в Институте солевых препаратов моноклональных антител — цоликлонов). После смерти А. А. Багдасарова два последующие десятилетия Институтом руководили А. Е. Киселёв (с 1961 г. по 1972 г.) и O. K. Гаврилов (с 1972 г. по 1981 г.). В 1976 году за вклад в развитие здравоохранения, медицинскую науку и подготовку кадров Институт был награждён орденом Трудового Красного Знамени и получил название Центральный научно-исследовательский институт гематологии и переливания крови (ЦНИИГПК). С 1982 г. по 1987 г. Институтом руководил А. Г. Федотенков. В 1987 году Институт возглавил академик АМН СССР Андрей Иванович Воробьёв. В 1988 году Институт инициировал заготовку компонентов крови с переходом на компонентную терапию вместо цельной крови. В этом же году Институт был преобразован во Всесоюзный гематологический научный центр Минздрава СССР, а в 1991 году Центр перешёл в систему Академии медицинских наук СССР (с 1992 года РАМН).
***
Академик Амосов, он же-писатель-фантаст, вспоминал, что любил перечитывать "Голову профессора Доуэля".
***
Почти полвека творческой деятельности за плечами Юрия Смолича, одного из зачинателей украинской советской литературы. Десятки романов, повестей, рассказов, очерков, сотни памфлетов, фельетонов, множество публицистических работ – таковы плоды его неутомимого, подвижнического труда. И сегодня без этого имени нельзя себе представить не только украинскую, но и всю многонациональную советскую литературу.
Лучшее из созданного писателем: научно-фантастическая трилогия «Прекрасные катастрофы», автобиографическая трилогия – «Детство», «Наши тайны», «Восемнадцатилетние»; историко-революционные романы «Рассвет над морем», «Мир хижинам, война дворцам» и «Ревет и стонет Днепр широкий» – прочно вошло в нашу литературу. Творчество Юрия Смолича – живая летопись эпохи.
Среди его творений – психологические этюды и детективные новеллы, романтические рассказы и бытовые зарисовки, научно-популярные повести и сатирические романы, политические памфлеты и фельетоны. Он заявил себя выдающимся мастером больших эпических полотен и увлекательных мемуаров, стал первооткрывателем ряда таких новых в украинской советской литературе жанров, как научно-фантастический, приключенческий, автобиографический, зарекомендовал себя чутким и доброжелательным наставником молодежи.
Юрий Смолич – художник чрезвычайно широкого тематического диапазона. Ему подвластны и историческое прошлое, и современность, и воображаемое будущее. Предреволюционная действительность и пробуждение классового самосознания трудящихся. Октябрь и гражданская война. Мирный созидательный труд и борьба с фашистскими захватчиками. Творческие искания советских ученых и разоблачение антигуманизма буржуазной науки. Все новые и новые сферы жизни охватывает писатель своим художническим видением.
За долгие годы труда Юрий Смолич прошел все этапы развития украинской советской литературы. Его творчество, как чувствительный сейсмограф, отразило важнейшие веяния эпохи; он разделил со своими современниками-литераторами их чаяния и стремления, их удачи и ошибки, их падения и взлеты. Он навсегда, безоговорочно отдал свое отточенное перо художника-коммуниста на службу советскому народу, и вот уже почти полвека его слово гневно клеймит всех и всяческих врагов человечества, воспитывает в людях чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма, зовет к новым свершениям.
Самоотверженное служение народу принесло Юрию Смоличу признание читателя. Ему присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Задача настоящего очерка – на отдалении десятилетий – с позиций современности рассмотреть научно-фантастические произведения Юрия Смолича, определить, в чем их созвучность нашей эпохе, в чем непреходящая ценность лучших из них для нынешнего читателя.
Переизданная несколько раз за последние годы, переведенная на другие языки, научно-фантастическая трилогия «Прекрасные катастрофы» («Хозяйство доктора Гальванеску», «Что было потом», «Еще одна прекрасная катастрофа») как бы родилась заново и, придя к новым читательским поколениям, вновь обрела благодарную аудиторию, вновь, как прежде, пользуется неизменным успехом.
ВИДЕТЬ ДАЛЬШЕ ФАКТА
Почти вся советская фантастика начала 20-х годов содержит научный элемент, но он большей частью кое-как белыми нитками пришит к приключенческой канве и служит лишь для сюжетной разрядки. В этом отношении не составляет исключения и «Последний Эйджевуд» Юрия Смолича – первое его произведение в этом жанре и первое детище социальной фантастики в украинской литературе.
Но постепенно картина меняется. Гигантский размах планов первой пятилетки, растущее внимание к научным проблемам, формирование советской научно-технической интеллигенции – все это было наглядной демонстрацией грандиозных преобразующих возможностей социалистического строя, все побуждало писателей к новым и новым поискам.
В конце 20-х – начале 30-х годов отчетливо вырисовывается процесс крепнущего сближения литературы с наукой. Для западной фантастики в этом отношении характерны две основные тенденции, полнее всего представленные Жюлем Верном и Гербертом Уэллсом. Творчество первого отличает преобладание научно-технических элементов, второго – социально-утопических.
Советская фантастика на первых же порах проявила стремление к преодолению этой диспропорции, добиваясь органического сплава научно-технической проблематики с углубленным вниманием к ее социальным аспектам. Наших писателей интересует не то или иное открытие само по себе, а его соотнесенность с тем, кому, каким целям оно служит.
Показательными для данной эволюции жанра, наравне с произведениями А. Толстого («Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), В. Обручева («Плутония», «Земля Санникова»), А. Беляева («Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля»), являются и романы Юрия Смолича, составляющие трилогию «Прекрасные катастрофы» и вместе с книгами И. Сенченко, П. Лисового, В. Владко, Д. Бузько положившие начало научной фантастике в украинской литературе.
Научная фантастика – полноправная составная часть литературы социалистического реализма, и каждое произведение данного жанра, равно как и произведения других жанров, естественно, оценивается с точки зрения его идейности, проблематики, образной системы. Но, помимо общелитературных компонентов, фантастику отличает ряд специфических, определяющих особенностей, присущих только ей: тема, обращенная обычно в будущее, где объектом изображения является «третья действительность», смелый полет фантазии; динамически напряженное развитие действия; достоверная и одновременно неожиданная, увлекательная научно-техническая сюжетообразующая проблема – и все это при соблюдении непременного главного и решающего условия – уменья заглянуть, по выражению Горького, «далеко вперед факта».
Советские писатели-фантасты, исходя из положения, что «нет фантазии, в основе которой не лежала бы реальность» (М. Горький), стремятся перешагнуть грани уже достигнутого, обогнать современный социальный прогресс, живо представить неизвестное, логически вытекающее из известного, – словом, пытливым взглядом забежать вперед, нарисовать картину будущего – картину коммунистической нови. И представленное ими не будет утопией, ибо наше завтра планомерно и сознательно готовится уже сегодня.
Безошибочным ориентиром для фантастов служат высказывания В. И. Ленина о соотношении мечты и действительности. Вспомним приведенные им известные слова Д. И. Писарева из работы «Промахи незрелой мысли»;
«Разлад разладу рознь. Моя мечта может обгонять естественный ход событий; или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти. В первом случае мечта не приносит никакого вреда; она может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека... В подобных мечтах нет ничего такого, что извращало или парализовало бы рабочую силу. Даже совсем напротив. Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим, в цельной и законченной красоте, то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, – тогда я решительно не могу себе представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни... Стало быть, разлад между мечтою и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядывается в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтою и жизнью, тогда все обстоит благополучно».
Давайте же, руководствуясь этими высокими критериями, перечитаем романы Юрия Смолича.
В ОЖИДАНИИ ВСЕМИРНЫХ КАТАКЛИЗМОВ
Когда в недрах старого общества возникают объективные предпосылки для краха отживающих социальных систем, ожидание желаемого обновления становится настолько непреодолимым, что человеческая мысль в своем неудержимом полете обгоняет реальную поступь истории. Так было и после победы Октября. В воображении масс рисовались картины грозных катаклизмов, в водовороте которых сгинет ненавистный капитализм. Многим казалось, что мировая революция – вот она – уже на пороге, и если не сегодня, то непременно грянет завтра.
Ощущение близкой гибели мирового капитализма было таким всепоглощающим, что эти настроения окрасили всю эпоху 20-х годов романтической мечтой о недалеком всеобщем коммунизме.
В русской литературе эти идеи нашли яркое воплощение в «Мистерии-Буфф» и «150000000» В. Маяковского, «Тресте Д. Е. «И. Эренбурга, «Острове Эрендорфе» В. Катаева, «Крушении республики Итль» Б. Лавренева, «Месс-Менде» М. Шагинян.
На Украине первой ласточкой этого жанра явился, как уже отмечалось, «Последний Эйджевуд» Юрия Смолича.
В своем представлении о будущем автор не стремится перенести читателя в очень отдаленную эпоху, избирая интервал всего в несколько десятилетий. События его романа, таким образом, приходятся, примерно, на наши дни, и потому нам легко определить, насколько убедительными оказались прогнозы писателя.
Юрий Смолич исходит из правильной предпосылки, что центр мировой реакции переместится из Европы в Америку. Он убедительно предсказывает распространение идей коммунизма во всем мире.
Центральная сюжетная линия «Последнего Эйджевуда» – нападение США на СССР и похищение донецким комсомольцем разведчиком Владимиром формулы новых отравляющих газов, с помощью которых американские империалисты надеются победить Советский Союз.
Автор создает метко нацеленную сатиру на пресловутый американский образ жизни. В этом отношении особенно достигает своей цели картина деятельности всяких благотворительных обществ и клубов, громко именующих себя «слугами народа», во всю мочь вопящих о своей «независимости», «объективности», а на самом деле угодливо пресмыкающихся перед толстосумами, во всем выполняя волю обладателей золотого мешка.
Используя испытанный арсенал приключенческой литературы (неразгаданные тайны, переодевание, подслушивание, неодолимые препятствия, бегство, чудесное спасение), умело заостряя эти приемы, писатель предельно драматизирует действие, завладевает вниманием читателя.
Уже в «Последнем Эйджевуде» проявилась черта, ставшая позднее одной из отличительных особенностей Юрия Смолича-фантаста: уменье строить сложную, занимательную интригу, ставить своих героев в непредвиденные, запутанные обстоятельства, требующие от них крайнего напряжения, что способствует самораскрытию характеров.
Изображая отрицательных героев, Ю. Смолич предпочитает средства иронии, пародии, сатирического намека.
С едким, уничтожающим сарказмом, в пародийном плане рисует автор одного из своих персонажей – Джойса, ренегата и предателя, в образе которого отразились характерные двурушнические черты представителей верхушки американских профсоюзов.
Однако «Последний Эйджевуд», как и произведения того же плана в русской литературе, отмечен нечеткостью в трактовке некоторых существенных тенденций общественной жизни. Здесь дар предвидения и зоркость глаза изменяют автору.
Эти просчеты, как признает сам предельно взыскательный к себе Ю. Смолич, объясняются отсутствием надлежащей «идейной закалки и марксистской вооруженности». А достоверность, истинность прогнозов, какой бы сферы общественной жизни или науки они ни касались, возможны лишь на основе диалектического материализма.
В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что марксистская теория отличается своим историческим подходом «не в смысле одного только объяснения прошлого, но и в смысле безбоязненного предвидения будущего и смелой практической деятельности, направленной к его осуществлению» 1.
Мы говорим сейчас об этом отнюдь не для того, чтобы укорить автора – пионера жанра – за грехи молодости с позиций современности, когда все намного ясней, а для того, чтобы предостеречь наших молодых фантастов, ибо и теперь еще появляются произведения, в которых мечта устремляется в сторону, «туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти». Укажем хотя бы на А. Бердника, ряд книг которого («Путешествие в антимиры», «Дети безграничности», «Подвиг Вайвасваты», «Встреча над бездной», «Чаша Амриты» и др.), опубликованных за последнее время, подвергся справедливой критике за отход от марксистско-ленинского мировосприятия и сползание на идеалистические позиции в истолковании общественных и научных явлений, вплоть до использования библейских сентенций.
ЧЕТВЕРТАЯ ПРИЧИНА
В сознание трудящихся постепенно входило понимание того, что победа социализма придет в результате длительной, настойчивой будничной работы, упорной борьбы за развитие культуры, прогресс науки и техники.
Откликом на эти насущные задачи явился следующий роман Юрия Смолича «Четвертая причина». Позднее он зачеркнет эту книгу. Но невзирая на недостаточную художественную завершенность, сбрасывать эту книгу со счетов не следует, ибо мы находим в ней плодотворные искания, способствовавшие формированию жанра научной фантастики в украинской литературе.
Юрия Смолича, одного из организаторов творческой «Техно-художественной группы «А», захватывает идея сближения литературы с наукой. Растут и крепнут его связи с людьми науки, тесней и органичней становится его погружение в гущу жизни. Его все чаще можно встретить в цехах харьковских заводов – на турбогенераторном, ХПЗ, ХТЗ. Нередкий гость он и в лабораториях институтов. Словом, жизнь вовлекает писателя в свой поток – живой, кипучий, стремительный, и это, разумеется, благотворно сказывается на его творческих позициях.
«Четвертая причина» выгодно отличается от «Последнего Эйджевуда» тем, что ее сюжет основан на четкой научной проблеме – использовании звуковых волн для получения нового вида энергии. В результате исследований неожиданно возникает побочное явление – беззвучие – четвертая причина.
Разгадка этой непонятной четвертой причины решается также в форме детектива: беззвучие вначале воспринимается как диверсия, расследование которой ведется сложными методами. Но в целом научная проблема остается основой сюжета, и все перипетии романа продолжают вращаться вокруг этой оси, почти не отклоняясь.
Характер сюжета позволил автору для объяснения загадочного явления столкнуть в единоборстве представителей самых разнообразных отраслей науки.
В «Четвертой причине» появляется новый собирательный герой – молодежь. Горячая, дерзновенная, жизнеутверждающая, страстно увлеченная наукой. А тогда увлеченность наукой была опознавательным знаком эпохи. Жажда знаний, всеобщее к ним тяготение стали знамением времени. Вне знаний, вне культуры невозможно строительство новой жизни, и это хорошо понимают герои Ю. Смолича – молодые рабочие, инженеры, комсомольцы-рабфаковцы. На их стороне все его симпатии. И с явным скепсисом относится он к представителям старой касты ученых.
Роман богат познавательно, насыщен научной информацией, что играло большую роль для того времени. Но порой автору изменяет чувство меры, и тогда технические фрагменты превращаются в некий ребус.
Наиболее уязвимо произведение из-за недостаточного внимания к индивидуализации героев, раскрытию их внутреннего мира. Герои часто даже не названы по имени, указаны лишь их профессии или должности: научный сотрудник, инженер-акустолог и т. д. Тем самым им уготована чисто служебная роль рупоров для изложения той или иной гипотезы.
Ирония, юмор, озорной шарж украшают страницы романа. Но все же успеха автору он не принес. Частные удачи не решали поставленной проблемы в целом. Успех придет позднее.
РУКОЙ МАСТЕРА
Упорный труд и непрерывные искания приносят свои плоды – рождается трилогия «Прекрасные катастрофы», заслуженно выдвинувшая Юрия Смолича в ряд мастеров советской научной фантастики.
В своей трилогии Юрий Смолич поставил задачу – показать два типа науки. Одна избирает своей целью борьбу за счастье миллионов, и эту науку автор стремится возвеличить, а другую – содействующую насилию, гнету и уничтожению людей, клеймит позором.
Фашистской науке истребления Юрий Смолич противопоставляет советскую науку исцеления. Этому и посвящена трилогия.
В каждом из составляющих ее романов раскрывается не просто какая-либо научная проблема, а подвергается рассмотрению и обобщению самое назначение науки, ее возможности и цели, в зависимости от того, кто вершит судьбами народа, а значит, и науки, на что направлены ее силы и достижения.
Наука может стать страшной порабощающей силой, если она находится в руках изуверов. Об этом повествует роман «Хозяйство доктора Гальванеску».
Но самые выдающиеся достижения науки бессильны, если революцию научную не сопровождает революция социальная. Об этом говорят страницы романа «Еще одна прекрасная катастрофа», в котором рассеиваются без остатка беспочвенные утопические иллюзии аполитичных ученых, наивно верящих, будто существует некая «чистая» наука.
Книга воочию свидетельствует, насколько бессильна наука в собственническом мире, если она посягает на его краеугольные основы.
И, наконец, о том, насколько всесильна наука в обществе социалистическом, где вся атмосфера исполнена огромного уважения к труду ученых, где обеспечены все условия для воплощения тех научных открытий, которые направлены на благо людям, ярко и убедительно доказывает наиболее зрелая и полнокровная часть трилогии – роман «Что было потом».
Вот три аспекта, в которых Юрий Смолич рассматривает проблему развития науки, вот ключевая основа тех идей, которые он развивает в этих своих книгах.
Как видим, построение трилогии своеобразно. Автор шел здесь по пути доказательства от противного, по пути резко контрастного столкновения различных, противостоящих друг другу идей и представляемых ими социальных групп. Заметим попутно, что прием контрастов – излюбленный у Юрия Смолича. Он избегает мягких, размытых полутонов, предпочитая краски сильные, сочные, мазки пластичные, осязаемые, ибо это позволяет ему вылепить картину рельефную и выпуклую.
Сегодня мы воспринимаем трилогию как единое, достаточно монолитное целое. Но отнюдь не сразу выкристаллизовалось это внутреннее единство, не сразу был найден тот идейно-художественный стержень, который логически и философски объединил и организовал все три произведения, разнородные по стилевым и сюжетным признакам, по методам типизации героев, развитию первоначального замысла и характера основных персонажей.
Эволюция образов – и это вполне закономерно – обозначала и эволюцию самого писателя, его идейный и творческий рост.
Создание «Прекрасных катастроф», особенно романа «Что было потом», явилось важным этапом в творчестве Юрия Смолича, знаменовало новую в нем грань, ибо для него это был период формирования новых идейно-эстетических взглядов, укрепления связей с жизнью, новых точек соприкосновения с ней, период перевооружения.
История создания трилогии – интересная страница в творческой биографии писателя, которая тесно и очень органично переплелась с личными обстоятельствами его жизни.
Мы установили, что в поле зрения автора – насущные проблемы науки, художественное воплощение которых требовало значительной эрудиции, весьма серьезных познаний и – более того – специальной подготовки. Владел ли этим писатель, отдавал ли себе в этом отчет? Нет, осознание этого приходит не сразу, не вдруг. Расскажем об этом подробнее.
Однажды писателю пришлось лечь в больницу на неотложную операцию. Выяснилось, что и шеф-хирург и врач-анестезиолог читали «Хозяйство доктора Гальванеску». Их увлекла неуемная фантазия автора, что же касается научной гипотезы, то о ней врачи тактично умолчали, пообещав потолковать об этом после операции. Однако это умолчание писатель восприняв как весьма и весьма красноречивое. Не надо долго думать, чтобы понять, какой вывод сделал Юрий Смолич, непрестанно ищущий, начисто лишенный творческой самоуспокоенности. (Характерны в этом отношении названия его последующих книг – «Рассказ о непокое», «Рассказ о непокое продолжается»).
Роман «Еще одна прекрасная катастрофа» был уже готов к печати, но автор задержал его. Он решил продолжить свое перевооружение и с головой погрузился в изучение научной проблематики. Благо, на помощь пришло приглашение известного хирурга посещать его клинику.
Писатель с радостью согласился. И с тех пор в его квартире частенько раздавались телефонные звонки и слышался знакомый бас:
– Завтра в восемь у меня интереснейшая операция, полюбопытствуйте...
Либо:
– Не хотите ли взглянуть – завтра делаю такую же операцию, как вам.
Либо еще:
– Привезли больного. Будем спасать. Вам предоставляется возможность проследить все инстанции кровообращения...
И опыт накапливался. Писатель читал специальную литературу, посещал клиники, ездил на экстренные вызовы с каретой скорой помощи – делал все, чтобы пополнить запас своих знаний, изучить насущные проблемы медицины, а заодно глубже познать жизнь.
Он перевооружался.
Но медицина интересовала его не сама по себе, а как точка приложения своих сил, как возможность принести нечто новое людям, послужить общественно важным задачам, расшевелить научную мысль, возбудить фантазию, обострить творческую интуицию.
Сила идей безгранична.
В итоге Ю. Смолич приходит к выводу: он не до конца и не во всем понял свою задачу, когда создавал «Хозяйство доктора Гальванеску». Снова и снова придирчиво анализируя роман, писатель утверждается в мысли, что раскрыл лишь одну сторону проблемы: заклеймил извращенную человеконенавистническую антинауку умерщвления людей. Но что противопоставил ей? Где та сила, которая может и должна противостоять этим новоявленным ницшеанцам? Где та конструктивная положительная программа – программа немедленных действий, которая должна победно отразить наступление воинствующих «сверхчеловеков»? Ведь мракобесов мало просто заклеймить, их надо развенчать, разгромить начисто.
Так возникает мысль написать книгу, чтобы раскрыть и утвердить в ней гуманные принципы и достижения науки социалистической. Это будет самым действенным отрицанием науки буржуазной.
Удивительно точно отразилась в этом активность натуры Юрия Смолича, его уменье слышать зов жизни, его неотразимая потребность откликаться на сиюминутные, злободневные задачи современности.
Так мы получили возможность заглянуть в творческую лабораторию писателя, перед нами приоткрылась ее завеса. Юрий Смолич безжалостно перечеркивает, отвергает уже сложившиеся представления, уже выношенные образы, если с ними больше не согласно его художническое видение, если оно вступает с ними в противоречие.
Поиски, поиски... Неустанный труд... Писатель ненасытен в своей жажде узнавания, обновления, творческого претворения вновь добытого, познанного, переосмысленного.
Очень увлекательно погружаться в тайны этой лаборатории, распознавать пути, по которым двигалась мысль художника, исследователя, экспериментатора – разведчика нового в искусстве.
Так рождается и роман «Что было потом».
Являясь прямой антитезой «Хозяйству доктора Гальванеску», роман этот по закону внутренней логической связи, вплотную – мы бы даже сказали нерасторжимо – примыкает к первой книге трилогии, представляя собой непосредственное ее продолжение. Общность идейно-философской концепции устанавливается здесь, как уже упомянуто, по способу доказательства от противного. Именно поэтому автор завершает трилогию уже вышедшей в свет книгой «Еще одна прекрасная катастрофа», сознательно нарушая хронологическую последовательность написания, а роман «Что было потом» ставит рядом с «Хозяйством доктора Гальванеску», подчеркивая близость двух этих произведений и значение, которое он ему придает.
Такова творческая история «Прекрасных катастроф» и, в частности, книги «Что было потом», без которой в общем развитии темы ощутимо не доставало бы главного идейно-художественного звена.
ПИСАТЕЛЬ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ
Поиски Юрия Смолича в области фантастики отмечены пристальным вниманием к научной проблематике.
В этом отношении «Хозяйство доктора Гальванеску» стоит несколько особняком. Идея книги – разоблачение и грозное предостережение, в этом ее общественный, политический смысл и главное назначение, ибо здесь трактуется гипотеза, представляющая собой антинауку. Книга ставит своей целью напомнить человечеству о той опасности, которая таится в бредовых идеях служителей реакции. Один из них – доктор Гальванеску. Он находит способ выцеживать кровь из человека и наполнять его сосуды искусственной, созданной им жидкостью, которая сохраняет жизнь клетки и одновременно служит проводником электротока. Этот чудовищный эксперимент превращает человека в автомат, управляемый радиосигналами. Смысл «открытия», рожденного исступленным мозгом маньяка, – заполучить для избранного меньшинства рабов, не способных на протест, сопротивление, борьбу. «Открытие» это – осуществление давней мечты его класса.
Отныне так называемые мышцы будут работать не столь хаотично, как прежде. Наоборот, гораздо совершенней и точнее, ибо на них больше не влияют ни глупые рефлексы, ни тревожные настроения, ни сознание, и теперь – никаких волнений, никаких революций. «Разве автомат способен на революцию?!» – смакуя подробности, цинично поясняет Гальванеску смысл своего изуверского эксперимента.
В годы, когда Ю. Смолич работал над своей трилогией, в Европе уже начала распространяться эпидемия коричневой чумы и, сопутствуя ей, то и дело возникали различные псевдонаучные теории – мальтузианцев, евгенистов, технократов.
Юрий Смолич – писатель с тонким восприятием социального – видит в этом большую опасность и приходит к печальным размышлениям над судьбами научных открытий, попадающих в руки мракобесов.
Мысли эти нашли свое выражение в «Хозяйстве доктора Гальванеску». Воинствующий мальтузианец – явление глубоко типичное. В этом образе писатель еще раз доказал свою проницательность, уменье «видеть дальше факта».
Опасения нашего фантаста оказались пророческими. До какого вырождения, морального распада могут дойти трубадуры расизма, воочию показали преступные «опыты» гитлеровских палачей от науки. Больницы они превратили в застенки, аптеки – в склады ядов, лабораториями для них служили Освенцим и Майданек.
Вновь его опасения подтвердились во времена Хиросимы. Не теряют своей злободневности предостережения писателя и сегодня.
Как же реализуются идейно-эстетические принципы Юрия Смолича в «Хозяйстве доктора Гальванеску»? На этом этапе преобладают приключенческие мотивы. Сюжет почти не выходит за их рамки, элементы научной фантастики лишь вкраплены в него, особенно в первой части романа.
Проверим это на деле.
Мрачная тайна окутывает имение доктора Гальванеску, богатого румынского помещика и ученого. Крестьяне боятся близко подойти к нему. Когда юноша-подпасок нечаянно забредает сюда, его подвергают порке: для собственной пользы и острастки, чтоб в другой раз неповадно было.
Советская аспирантка, агроном Юлия Сахно, узнав, что румынский ученый славится образцовым ведением хозяйства, добивается направления к нему, не подозревая на что себя обрекает.
Поначалу все приводит Юлию в восторг: доктор – выдающийся ученый, хозяйство которого ведется по последнему слову науки и техники. Но почему так странно бессловесны слуги? Они не похожи на живых людей. Юлия вспоминает слова рыбака Ионеску, в них звучал нескрываемый ужас перед именем доктора.
Юлия стремится проникнуть в тайну экспериментов Гальванеску. Опасности подстерегают ее на каждом шагу. Далее повествование развивается по канонам авантюрного жанра: сногсшибательные трюки, преследование, бегство и, наконец, спасение Юлии. Непреодолимые и все-таки преодоленные препятствия. Так замыкается первый круг повествования.
Юлии грозит горькая участь прочих пленников доктора. Но в последнюю минуту (согласно лучшим образцам приключенческих романов) отважной коммунистке удается обезопасить преступника, она спасается бегством, увозя с собой препарированные тела самого Гальванеску и его жертв – Ионеску и Чипариу.
От эпизода к эпизоду нарастает напряжение, действие безотрывно захватывает читателя. Нити тайны раз за разом ускользают от него, загадка почти до самого финала остается неразгаданной, и мы следим за перипетиями сюжета с неослабевающим интересом.
Словом, роман строится в основном по схеме приключенческого жанра, в ущерб познавательности. Соотношение этих двух начал явно не в пользу второго, пусть бы и хотелось обратного.
Пройдет время, и Юрий Смолич произведет решительную переоценку ценностей. Но пока на вооружении романиста – испытанные аксессуары. Его никак не упрекнешь в пренебрежении к увлекательности сюжета, добротности композиции. Да и незачем пренебрегать этим свойством в любом жанре. Аморфность композиции, бедный, спотыкающийся на каждом шагу сюжет трудно отнести к литературным достоинствам, и дело не искупит даже самая ответственная тема. Читатель вправе ждать увлекательного повествования, лишь бы сюжетные ухищрения не превращались в самодовлеющую цель.
В ЧЕМ ЦЕЛЬ ЖИЗНИ
Возвратившись на родину, Юлия Сахно привозит изувеченных Ионеску и Чипариу в институт экспериментальной хирургии. («Что было потом»). Их нужно возвратить к жизни. Трудная задача? Здесь не боятся трудных задач. Неизвестно, что с ними сделал Гальванеску, что это за чертова жидкость, которую он влил им вместо крови. Не известно, как воздействовать на нее. Столько неизвестного... Но для чего же служит наука, если не для разгадки неизвестного?! Не привыкли отступать такие, как Трембовский, как Харловский, как и все остальные – его друзья и помощники, которых он сплотил вокруг себя. В одиночку тут ничего не решают. Тут привыкли жить и трудиться тесной, дружной семьей: ничто так не объединяет, как дело, которому ты служишь, дело, которое ты выбираешь...
Пытливо и неуспокоенно ищет славная когорта Трембовского возможностей оживить румынских бедняков, попавших в лапы своего помещика. Он насильственно умерщвлял людей, а осмеливается называть себя ученым! Ныне этот «несущий смерть» тут же, на умных, беспокойных, золотых руках старого профессора: советские врачи не отказывают в помощи даже врагам.
«Несущий смерть» препарирован по его же собственному способу: Юлия Сахно об этом позаботилась. Как бы иначе спаслась она сама, как бы оградила, спасла от него людей? И теперь он лежит безгласный, как те, кого он искалечил, лишил жизни. Но Трембовский его оживляет: оживлять людей – его дело, его забота.
Как бьется это сердце, большое сердце старого профессора, в заботе, в тревоге о людях. Как оно открыто для них!..
– В чем цель жизни? – спрашивает Юрий Смолич устами своего героя. – В том, чтобы творить добро, а добро всесильно, все перед ним отступает.
Гальванеску оживляют. Он восстает из мертвых. Но человек ли он?.. Трембовский обращается к нему с просьбой помочь вернуть к жизни Ионеску и Чипариу, которых тот обрек на смерть. Но такая кипит в нем ненависть, что он и слышать ничего не хочет. Так мудро, так усовещивающе звучат слова старого профессора. Как можно отказать ему! Да полно, ученый ли Гальванеску? Ничем его не проймешь. Ничего человеческого в нем не осталось. Так что же – отступать?! Нет, такого не бывало. Робости у наших ученых нет. Невыполнимых задач они не признают: без смелости нет науки. Трембовский и весь институтский штаб собрались на совет. Нашли, как вырвать румын-бедняков из когтей смерти. А Гальванеску надеялся – не управятся без него. Не знают такие, как он, что за люди живут в этой стране. Тебе и твоим приспешникам их не одолеть, нет, не одолеть!..
Гальванеску побежден в этом поединке добра и зла. Он видит, что ему и иже с ним – выхода нет, и кончает с собой. Поистине жалок его конец.
Таков финал романа. Юрий Смолич одержал большую победу в жанре научной фантастики, и одновременно победу над самим собой: пришло то время, когда он отказывается от схемы романа приключений. Для него становится тесным прокрустово ложе устарелых норм. Он понимает, что на этом отгороженном от жизни пятачке, где со всех сторон громоздятся преграды изживших себя канонов, бой всему старому не дашь. На этом плацдарме он не сможет воплотить образы, теснящиеся в его воображении, требующие неограниченных просторов, ищущие выхода в широкий свет.
Роман «Что было потом» Юрий Смолич назовет впоследствии «реалистической фантастикой», и это очень точно, ибо в нем писатель как бы дошел до определенного рубежа, исчерпав для себя интерес к этому жанру.
Его потянуло от «вымысла» к «реальности». Новыми образами заполняются страницы его летописи. Впереди вырисовывались образы «Детства», «Наших тайн», «Восемнадцатилетних».
Пора исканий продолжалась...
В романе «Что было потом» научная проблема занимает ведущие позиции, элемент авантюрный отступает на задний план, он, по сути, вытеснен со страниц романа. Привычную схему заменили в значительной мере реалистические образы, и сюжет от этого не проиграл нисколько, ибо на первом месте здесь не приключения поступков, а приключения мысли. Романтика приключений уступает место романтике научных подвигов. Именно к этому призывал М. Горький: «Наша книга... должна давать не только конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенно преодоление трудностей и поиски правильного метода.
Науку и технику надо изображать не как склад готовых открытий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный живой человек преодолевает сопротивление материала и традиции».
Композиция романа «Что было потом» четкая, слаженная. Изложение научных гипотез изобретательно перемежается с остросюжетными разделами. В книге много волнующих, эмоциональных страниц. Упомянем хотя бы сцену обхода больных. Море страданий вокруг, но как умеют унять, утишить боль, вселить надежду Трембовский и его соратники. Это не значит, что в книге нет недочетов. Встречаются длинноты, сухое описательство. Но не они решают.
Эпиграфом к роману могли бы послужить прекрасные слова о вечно бьющемся, пульсирующем сердце как символе неусыпных забот о людях, которым верно служит наука.
«...Сердце словно стояло на страже там, у входа. Оно словно встречало каждого... как знамя, как боевой лозунг, вещая... стремления, смысл борьбы этого передового отряда советской хирургии, борьбы со смертью, за продление жизни, за создание живого из мертвого, жизни из смерти».
В ту пору, когда Юрий Смолич выступил со своей трилогией, едва ли не законом жанра считалась двухмерность изображения героев: только действие и только диалог, такова, мол, специфика жанра. Внутренний мир человека, его мысли и чувства оставались большей частью за рамками повествования.
Но уже тогда в лучшие произведения научной фантастики (А. Толстой, А. Беляев и др.) начало проникать целостное, многогранное изображение персонажей в полном соответствии с требованиями всей литературы. В этом же направлении от одной к другой книгам трилогии движется и Юрий Смолич. На смену статичным, условным социальным маскам, эскизному изображению персонажей («Хозяйство доктора Гальванеску») в процессе идейно-художественного роста приходят такие образы, как выразительный, запоминающийся Трембовский, как индийский ученый Нен-Сагор («Еще одна прекрасная катастрофа»), фигура объемная, пластичная.
«СОЛНЕЧНЫЕ ЛЮДИ»
Образ ученого-филантропа и альтруиста широко распространен в западной фантастике, в особенности у Жюля Верна. По-разному складываются судьбы таких героев. Одни из них терпят поражение в схватке с окружающим миром – как капитан Немо («Таинственный остров») или доктор Саразен («Пятьсот миллионов бегумы»). Другие попадают в когти грабителей и деспотов, использующих их научные открытия для наживы и укрепления своей власти, – как Тома Рок («Флаг родины») и Зефирен Ксирдаль («В погоне за метеором»). Третьи отрекаются от своих идей, изверившись в людях и в обществе, по их мысли еще не созревшем для того, чтобы овладеть тайнами природы и без вреда для себя ими воспользоваться: Кау-Джер («Потерпевшие крушение на «Джонатане»), Робур («Робур-Завоеватель») и другие.
Какая горечь звучит в прощальных словах Робура:
«...Отныне я полагаю, что ничего не следует делать раньше времени. Это относится и к прогрессу... Словом, всему – свой срок!.. Народы еще не созрели для единения. Поэтому я покидаю вас».
Еще пессимистичнее вывод Рафлза Хоу в романе А. Конан-Дойла («Открытие Рафлза Хоу»), герой которого осуществил давнюю мечту алхимиков – превратил простой металл в золото и попытался использовать его для помощи обездоленным.
«Тайна моя умрет со мной. Я сам не знал почти ни единой счастливой минуты с тех пор, как сделал свое открытие. Но я стерпел бы все, если бы чувствовал, что творю добро... Но, увы, все мои старания приводили к тому, что труженики становились бездельниками, довольные своей судьбой – жадными тунеядцами... Если таковы плоды моих деяний в малом, то легко можно предположить, каковы будут результаты моих грандиозных планов. Все мечты моей жизни свелись к нолю».
Крайнее разочарование, крушение всех надежд, загубленную веру в силы науки читаем мы в этих словах.
Юрий Смолич, сохраняя преемственность в изображении ученых-гуманистов, находит для подобных образов другие краски и другие пути разрешения социальных конфликтов.
Его Нен-Сагор («Еще одна прекрасная катастрофа») – человек удивительный. Редко встретишь такую чистую душу, такую кристальную честность и столь бескорыстное, преданное служение науке. Это – гуманист чистейшей воды. Но судьба его трагична – его замечательные открытия зачеркиваются. Более того, его подвергают за них остракизму. Оказывается, эксперименты ученого направлены не в ту сторону, они опасны, в них видна «рука Москвы»! Он осмелился думать о благе народа?! Но от него ждут совсем другого.
«Разве можно отвергнуть открытие, сулящее счастье и процветание людям?» – спрашивает Нен-Сагор. Он ничего не смыслит в политике, это верно. Борьба народа за лучшую долю проходила мимо него. Его удел – наука, чистая наука. Разве этого мало? Выходит, мало. Жизнь преподносит ученому жестокие уроки, и постепенно он прозревает.
В своем солнечном городе Гелиополе он сделал все, чтобы жизнь стала прекрасной. Он создал там новую жизнь и новых людей. Да-да, новых, совсем новых, «солнечных людей». Он поставил грандиозный эксперимент и достиг необыкновенного успеха. Системой продуманных предупредительных мер он преградил в свой солнечный город доступ недугам. Люди Гелиополя словно купаются в благодетельных лучах солнца, оно омывает их постоянно; ученый разложил для этого особым образом солнечный спектр.
Нен-Сагор вырастил уже несколько поколений «солнечных людей» – прекрасных и внутренне и внешне. Они исполнены гармонии. В них Нен-Сагор воплотил извечную мечту человечества.
Но то, чего он добился в Гелиополе, нужно распространить повсюду. Нужно повсюду преобразить жизнь людей. Мало-помалу Нен-Сагору становится ясно, что одной профилактикой тут не обойдешься: нужна профилактика социальная. Для того, чтобы его открытие стало достоянием всего народа, а не одного лишь заповедного Гелиополя, нужно бороться за лучшую участь вместе со всем народом. И он обращает свои взоры к Советскому Союзу.
Есть на свете страна, где думают о том, чтобы вся она стала солнечной, чтоб» каждый ее уголок стал Гелиополем. Но без гнева народного этого не добиться, вот вывод ученого. И когда в родной Индии разгорается национально-освободительное движение, Нен-Сагор не колеблясь примыкает к восставшим.
Так автор углубляет образ Нен-Сагора, ученого-гуманиста, в недавнем прошлом убежденного сторонника «чистой» науки. Новое сознание освобождает его от старых иллюзий.
В романе «Еще одна прекрасная катастрофа» научная проблема – не предлог, не повод для нанизывания увлекательных приключений и нагнетания занимательности. Здесь научная проблема сама становится темой и содержанием повествования. Динамика, движение сюжета поставлены в непосредственную зависимость от отношения персонажей к центральной теме романа – открытию Нен-Сагора: на нем скрещиваются противоборствующие силы, вокруг него разгорается напряженная борьба.
Эта напряженная атмосфера возникает с первых же страниц книги, когда главный герой ее, Нен-Сагор, на заседании Королевского медицинского общества оповещает о своем открытии. Впервые в речи аполитичного дотоле ученого прозвучали «опасные» ноты. Его выступление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Всю респектабельность с высоких особ словно ветром сдуло.
По мере того как все полнее раскрывается социальный смысл открытия индийского ученого, все больший накал получает сюжет, достигая высшей точки, когда Нен-Сагор открыто провозглашает немыслимость профилактики медицинской без профилактики социальной. Тогда наступает трагическая развязка: Нен-Сагора изгоняют. С ним мирились, покуда он ограничивался революцией в медицине, но когда в его научных гипотезах появляется призрак революции социальной, этого его уважаемые коллеги стерпеть не в силах. Ему запрещают научную деятельность, он терпит полный крах.
Нен-Сагор, подобно его предшественникам – героям Жюля Верна, Конан-Дойла и других, терпит поражение. Но катастрофу, постигшую его, Юрий Смолич называет прекрасной, ибо она развеяла прекраснодушные иллюзии Нен-Сагора и показала единственно правильный путь к достижению своих стремлений.
Автор рисует образ Нен-Сагора в динамике и развитии. Не легко и не просто дается ученому новое сознание. Он приходит к нему через большие испытания, и писатель поведал нам об этом убедительно.
Вспомним – Гальванеску уничтожает людей, Трембовский их оживляет, Нен-Сагор растит «солнечных людей» будущего.
Этой триадой Юрий Смолич тематически объединяет звенья своей трилогии.
«ТОТ, ЧТО С БИЧОМ»
В литературе не новым является вопрос о том, как может сочетаться служение науке с нравственным очерствением, равнодушием и прямой жестокостью.
Очень выразителен в этом отношении доктор Моро Герберта Уэллса («Остров доктора Моро»). Затравленный ханжами, он, смелый физиолог-экспериментатор, бежит на затерянный среди океана остров, чтобы там отдаться своим исследованиям. Он работает над проблемой ускорения эволюции, применяя для этого самые безжалостные методы вивисекции. Голая идея восторжествовала в нем над всем, вытравив из души человечность, подчинив себе все остальные чувства.
Стремясь вырвать у природы тайны формообразования, он ставит опыты по «очеловечению» животных, а сам при этом перестает быть человеком. «Тот, что с бичом» называют его исковерканные им люди-звери.
По мысли Уэллса, безжалостность доктора Моро символизирует идею прогресса. Жестокость здесь неизбежна, ибо путь цивилизации (от зверя к человеку) – это путь тяжких мучений: необходимость заменяет гуманность.
Еще дальше по этому пути идет другой герой Уэллса – Гриффин («Человек-невидимка»). Талантливость его открытия зарождает в нем чувство превосходства над людьми. Чем выше поднимается Гриффин по крутой стезе познания, тем меньше становится его потребность служить людям, тем сильнее искушение возвыситься «над толпой». В нем проявляются уже и черты ницшеанства. Одержимость идеей толкает его на путь преступлений. Он не останавливается ни перед чем, стремясь выжать из своего открытия как можно больше выгоды.
Образ Гальванеску – дальнейшее логическое развитие подобных же тенденций, но выраженных в несравнимо более резкой и ненавистнической форме, тенденций, особенно опасных с появлением фашизма.
Гальванеску тоже даровитый ученый, но на что направлены его талант, его опыт, какие цели он себе ставит? Если доктор Моро экспериментировал над животными, пытаясь превратить их в людей, то усилия Гальванеску прямо противоположны: он стремится превратить людей в живые автоматы.
Взбесившийся мальтузианец, он люто ненавидит в человеке все истинно человеческое, все то, что его возвеличивает, по справедливости делая венцом творения.
Новоявленным патрициям, которых представляет Гальванеску, нужны покорные рабы, не способные пойти против воли хозяев. Но найти таких все труднее и труднее. Надеяться на людей больше не приходится, и у Гальванеску рождается дьявольский план заменить их автоматами. Он очень спешит привести свои замыслы в исполнение, «пока все эти пролетарии... не объединили свои силы». А вдруг они опередят Гальванеску и ему подобных? Выбросят их на свалку истории? Мысль эта, словно кошмар, все чаще обуревает сию «элиту», и не без оснований – примеров тому много, и они все грознее.
Начиная на нетронутой целине – до этого на карте научной фантастики в украинской литературе мы видим белое пятно, Юрий Смолич, критически осмысливая лучшие традиции классиков (Жюля Верна, Герберта Уэллса), идя непроторенной тропой исканий, новаций, экспериментов, приложил немало усилий для утверждения этого жанра в украинской советской литературе.
Влияние Юрия Смолича отчетливо ощущается в творчестве почти всей молодой генерации фантастов.
Вдумчивый, доброжелательный советчик, он, в тревоге за дальнейшую судьбу любимого им жанра, призывает талантливых и работящих не останавливаться на достигнутом, добиваться все большего и большего. Сам же Ю. Смолич к фантастике больше не обращался. Проблемы современности, реальной жизни завладевают писателем. Он живет другими творческими интересами, но его «Прекрасные катастрофы», пройдя через десятилетия, продолжают верно служить людям.
Романы эти потому и выдержали испытание временем, что неудержимая фантазия автора не выродилась в беспредметное фантазирование, что он не оторвался от жизненной основы, ее породившей. Творения его и сегодня сохраняют свою познавательность, увлекают читателя неподдельным энтузиазмом, верой в силу науки.
Рожденная в неустанных исканиях, фантастика Юрия Смолича в свою очередь будит творческую мысль. И не сосчитать всех стремящихся к знаниям, кого книги Юрия Смолича направили по этому захватывающе прекрасному пути.
1. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 75.
http://www.fandom.ru/about_fan/pylnenkiy_...
***
Термины "анабиоз, бальзамирование, трансфузия и т.д." в романе Ю. Смолича "Ещё одна прекрасная катастрофа".
