Вернувшись в СССР, Шумяцкий применил эту стратегию во вверенной ему области, обязав советских кинематографистов снимать зрелищное кино, способное так же вдохновенно, как Голливуд воспевает «американскую мечту», воспеть «мечту» советскую. Причём этот призыв коснулся всего кинематографа, как взрослого, так и детского. В итоге именно тогда был реабилитирован вестерн по‑советски, или истерн.

Проблемы у приключенческого кино начались в самом конце нэпа – в 1929 году. И это было не случайно. До этого в советском кино преобладали фильмы, которые в своей идейной основе копировали западные образцы с их культом силы и индивидуализма. В них главный герой в основном в одиночку выпутывался из сложных ситуаций, а коллектив играл лишь второстепенную роль (а то и вовсе никакой роли не играл). Однако с переходом страны на рельсы индустриализации и коллективизации индивидуалистическую идею надо было срочно менять на коллективистскую, тем более что она была более созвучна русским традициям с их соборностью и общинным укладом. В итоге уже в 1929 году в печати была развёрнута критика нэповского индивидуализма, в том числе в литературе и кинематографе.

Так, в пятом номере журнала «Молодая гвардия» была помещена статья критика Я. Рыкачёва под названием «Наши Майн Риды и Жюль Верны», где автор требовал безоговорочного отказа от традиций классического романа приключений, мотивируя это тем, что они пропагандируют «лихую индивидуальную предприимчивость», изображают «вульгарную романтику игры со смертью и с многочисленными препятствиями».

Автор категорически возражал против «индивидуальных героев», являвшихся якобы «выпячиванием личного начала», в то время как в советских людях должен воспитываться прежде всего коллективизм. На этой основе Рыкачёв на полном серьёзе требовал запретить издавать в Советском Союзе все приключенческие романы с героями‑индивидуалистами, а конкретно книги П. Бляхина, А. Беляева, В. Каверина и др. Вместо приключенческой литературы Рыкачёв предлагал в изобилии выпускать биографические и автобиографические книги, посвящённые жизни революционеров, при этом делая оговорку, что в них не должно быть места занимательным происшествиям.

Эта статья была воспринята как руководство к действию – начался мощный накат не только на приключенческую литературу, но и на кинематограф. В номерах 2–3 журнала «Пролетарское кино» за 1931 год кинокритик Ю. Менжинская публикует статью, где пишет о вредном влиянии на детей фильмов «Красные дьяволята», «Ванька и Мститель» (ещё один истерн конца 20‑х годов, снятый на Украине) и других приключенческих картин. Автор заявляла: «Ясно, что разработка материала, в основе которого лежит культ героя и апофеоз случая, противоречит основным принципам советской педагогики».

В результате этой кампании, которая приняла всесоюзные масштабы, в кинематографе начал сворачиваться выпуск приключенческих фильмов с индивидуалистическим уклоном и начали появляться ленты, пропагандирующие коллективистскую идею. Чтобы читателю стало понятно, о чём шла речь в подобных фильмах, вкратце расскажу сюжеты трёх подобных картин: «Сам себе Робинзон» (1930), «Настоящие охотники» (1930) и «Полесские Робинзоны» (1934).

В первой картине речь шла о том, как советский школьник Вася, начитавшись книг Фенимора Купера про индейцев, бросает семью, школу, друзей и отправляется на поиски приключений в лес. Но этот поход для подростка едва не завершается плачевно: он заблудился в чащобе. Однако фильм завершается благополучно: Васю находят его школьные товарищи, убеждают вернуться домой и заменить приключения научными экскурсиями.

В «Настоящих охотниках» двое подростков, начитавшись книг про туземцев, принимают советских смолокуров… за людоедов. Но их правильные друзья вновь помогают им найти верную дорогу в жизни, записав их в туристическую секцию.

В «Полесских Робинзонах» сюжет таков: двое школьников, опять же, начитавшись приключенческих книг, уходят в лес, но вскоре сильно жалеют об этом. На каждом шагу им начинают мерещиться опасности, которые едва не сводят героев с ума. Спасают ребят от помешательства их же товарищи, которые доходчиво объясняют «заблудшим», что всё, что им до этого мерещилось, имеет своё естественное, а отнюдь не мистическое происхождение. Мораль фильма: приключений на свете вообще не бывает.

Все перечисленные фильмы снимались в основном в расчёте на юного зрителя. Однако с середины 30‑х годов на экранах страны стали появляться и приключенческие ленты «широкого профиля» – то есть рассчитанные на массовую аудиторию. В них прославлялся коллективный героизм сильных и смелых героев. Первой ласточкой подобного кино стала лента Владимира Шнейдерова «Золотое озеро» (киностудия «Межрабпомфильм»), вышедшая на экраны страны в июне 1935 года. В центре её сюжета была борьба золоторазведочной экспедиции с бандой хищников‑старателей. Фильм был тепло встречен зрителем и поддержан официальной критикой (на страницах газеты «Кино» в августе–октябре того же года по этому поводу даже была устроена дискуссия).

Наконец, во второй половине 30‑х годов новое дыхание получает и такой жанр приключенческого кинематографа, как истерн (вестерн по‑советски). И помог ему обрести это дыхание… всё тот же Иосиф Сталин.

Как мы помним, вождь любил в часы досуга проводить время в кинозале своего кремлёвского кинотеатра. Причём предпочитал смотреть фильмы не один, а в кругу своих соратников. И особенным успехом пользовались у членов Политбюро голливудские боевики, в том числе и вестерны. Так, в начале 30‑х годов в кремлёвском кинотеатре демонстрировались фильмы: «Большая тропа» (1930) с Джоном Уэйном в главной роли, «Симаррон» (1931), «Потерянный патруль». Последний фильм не был чистым вестерном, скорее боевиком. В нём рассказывалось о том, как группа английских солдат погибла в бою с местными жителями во время завоевания Индии. Действие картины происходило в пустыне, что тут же натолкнуло Сталина на мысль о том, чтобы снять подобное кино и в СССР. «У нас много своей пустыни, – глубокомысленно изрёк вождь в разговоре с Шумяцким. – Разве у нас некому снимать такие приключенческие картины?» Шумяцкий воспринял этот вопрос как директиву к действию (благо только недавно вернулся из Голливуда и тоже был пленён успехом тамошних вестернов).

Волею судьбы вдохновителем «новой волны» советского истерна суждено было стать всё тому же Владимиру Шнейдерову. Фильм назывался «Джульбарс». В нём рассказывалась захватывающая история о борьбе пограничников и смышлёного пса Джульбарса с бандой басмачей, возглавляемой бывшим баем. Фильм вышел на широкий экран в 1936 году и был восторженно встречен зрителями, в особенности подростками. Ничего подобного до этого они не видели (американские вестерны в советских кинотеатрах в те годы не демонстрировались). Умело закрученный сюжет вызвал у них лавину чувств. В те годы многие родители даже бросились покупать своим чадам щенков. Причём практически всех четвероногих друзей человека модно было нарекать одним именем. Догадываетесь каким? Отметим также, что в этом головокружительном приключенческом фильме, длившемся один час двадцать минут… никого из героев не убивали.

Когда «Джульбарса» посмотрели американцы, побывавшие в Москве, они заявили, что это – типичный вестерн, но снятый по‑русски. Нелишним будет привести слова критика В. Дёмина, который попытался взглянуть на «Джульбарса» глазами американского зрителя. Выглядело это так: «Спокойный, опытный шериф (начальник пограничной заставы) и горячий, молодой его помощник (пограничник Ткаченко. – Ф.Р. ) объезжают участок фронтира. Старика‑охотника (Шо‑Мурада. – Ф.Р. ), попавшего в беду, они, вовремя подоспев, вызволяют из объятий злого медведя. Шериф движется дальше, помощник остаётся на ферме, чтобы помочь старику встать на ноги. У охотника – внучка (красавица Пэри. – Ф.Р. ). Много надо ли, чтобы вспыхнула любовь? К внучке пристаёт головорез‑контрабандист (главарь басмачей Абдулло. – Ф.Р. ). Пришлось заступиться, вызволить девушку, хоть и ценой тяжёлых ран. Теперь внучка с дедом ухаживают за спасителем. Между тем шайка злодея подготовила налёт на большой караван. Старый охотник – проводник каравана. Взятый в плен, он завёл обидчиков‑бандитов в ущелье, откуда нет выхода. Щёлкают курки, мелькают ножи. Готовится расправа над старым и внучкой. Но помощник шерифа подоспел вовремя – его пуля останавливает руку, занесённую с ножом. Злодеи связаны. Молодые люди обняли друг друга…».

Практически одновременно со Шнейдеровым – в апреле–мае 1935 года – начал снимать на «Мосфильме» свой истерн «Тринадцать» и Михаил Ромм. Для многих его коллег по ремеслу обращение режиссёра к приключенческому жанру вызывало удивление, поскольку до этого он работал совсем в иных жанрах. В частности, он экранизировал мопассановскую «Пышку» (1934). Само киношное руководство и не думало поручать Ромму постановку истерна, но тут в дело вмешался автор сценария фильма Иосиф Прут. Именно он назвал Шумяцкому это имя, а тот хотя и удивился, но спорить не стал. Видимо, понадеялся на мнение одного из известных сценаристов советского кино, приложившего руку к таким фильмам, как «Сто двадцать тысяч в год» (1929), «Огонь», «Человек из тюрьмы» (оба – 1931) и др.

Фильм «Тринадцать» снимался в пустыне Каракумы, в местечке Чонгалы, что в 15 километрах от Ашхабада. В фильме были в основном заняты молодые малоизвестные актёры. Например, роль злодея – главаря банды басмачей подполковника Скуратова – сыграл штатный «злодей» советского кинематографа Андрей Файт (он играл злодея и в «Джульбарсе» – пастуха Карима). Единственным исключением был Николай Крючков, к тому времени уже известный по ряду ролей в других картинах. На этот раз он должен был сыграть главную роль – командира пограничного отряда. Однако сделать это ему так и не довелось. Выдающийся актёр страдал пристрастием к «зелёному змию». Очутившись в пустыне, он тут же пустился в долгий загул, и застать его трезвым на съёмочной площадке было практически невозможно. Кроме этого, он систематически спаивал и других актёров, что совершенно выбивало съёмочный коллектив из рабочей колеи. В конце концов, Ромм не выдержал. В один из дней он построил всю съёмочную группу и официально заявил, что снимает Крючкова с роли и отсылает в Москву. После этого разброд в группе прекратился, так как все справедливо посчитали: уж если с самим Крючковым так поступили… Ромма не смутило даже то, что теперь красногвардейцев в фильме осталось двенадцать, хотя в названии картины фигурировало на одного человека больше. Но зритель этого подвоха так и не заметил.

В отличие от истерна Шнейдерова «Тринадцать» был плохо встречен критикой (его обвиняли в американизме), но имел колоссальный успех у зрителей, причём даже больший, чем сопутствовал «Джульбарсу». Как вспоминал известный кинодраматург Д. Храбровицкий: «Картину „Тринадцать“ я посмотрел если не тринадцать, то двенадцать раз, во всяком случае. Я знал её наизусть, и мы играли в „Тринадцать“. В этой игре всегда неизменно участвовали басмачи, и всегда самые горячие схватки происходили до начала игры: кому быть басмачами, а кому – красными. И всегда у нас фигурировали вода, ведро, и неизменно следовали большие неприятности дома: мы являлись мокрые, грязные, пыльные, но зато совершенно счастливые»."

Раззаков Федор.Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972

_____

«У нас много своей пустыни, – глубокомысленно изрёк вождь в разговоре с Шумяцким. – Разве у нас некому снимать такие приключенческие картины?»

"Слушаю и повинуюсь!" (с) Волшебная лампа Аладдина. 1966

И даже в 1970-м — то же "Белое солнце пустыни".

Волшебная лампа Аладдина красноармейца Сухова.

В сказке "1001 ночи" была медная волшебная лампа.

И был раб лампы — джинн.

Сухов спас из заточения в песке Саида, и тот стал его советчиком и телохранителем.

HOTTUB (англ.) — джакузи

Задача этой статьи – обсудить социальные и культурные функции советских научно-популярных и научно-технических журналах 1950-х — начала 80-х годов. Это исследование позволяет понять принципиальную трансформацию, которая произошла с самосознанием советских ИТР послесталинского периода. Возможно, ее отложенные результаты сказываются и в современной России.

Выскажу предварительную рабочую гипотезу – дальнейший текст, как я надеюсь, поможет ее обосновать и уточнить.

В 1950-е годы лавинообразный рост числа молодых инженеров и научных исследователей привел к появлению новой социальной группы и изменению массовых представлений о социальной ценности науки. На формы социального воображения этой новой группы повлияли научно-популярные и научно-технические журналы, созданные или реорганизованные в 1950—1960-е годы на новых основаниях. По-видимому, санкционируя их создание или реорганизацию, партийные администраторы первоначально ставили перед ними задачу «проектирования» жизненного мира молодых профессионалов и студентов научно-технических специальностей.

Важную роль в «настройке» воображения советских ИТР играли фантастические и футурологические тексты. В 1960-е годы они были призваны формировать мышление творчески настроенных технократов-энтузиастов, которые бы способствовали прорывному участию СССР в военно-техническом состязании с Западом.

Настроить воображение ИТР на нужный лад у властей получилось лишь частично – из-за непредвиденных последствий «оттепельной» социальной политики. По многим причинам представления о будущем, как и вообще представления о вообразимом, достижимом/недостижимом, прогнозируемом и т.п., в новых журналах из категории «функционально-необходимого» и «насущного» (в которой эти представления находились в 1920—1940-е годы) перешли в категорию «интересного», связанную не столько с работой, сколько с досугом. Определять, что входит в категорию «необходимого» и «насущного», в СССР могли только партийные и государственные структуры, но на определение «интересного» претендовали сразу многие акторы – что и сделало дальнейшую историю научно-популярных журналов многолетней подковерной борьбой, в которой ставкой оказалось ни больше ни меньше определение того, что будет считаться значимым для многомиллионной группы советских ИТР. Благодаря этой борьбе в журналы стали интенсивно проникать идеи западного нью-эйджа, явно или неявно табуированные на других институциональных участках.

Важнейшим элементом редакционной политики позднесоветских научно-популярных журналов стало систематическое соединение технических публикаций, нарративов нью-эйджа и научной фантастики. Издание фантастики играло для этих журналов особую роль на протяжении всей их истории, поэтому в статье это направление их деятельности обсуждается как отдельный сюжет.

Фредрик Джеймисон писал, что фантастическая литература – форма радикальной историзации настоящего [Jameson 1982]. Проведенный анализ публикаций журнальной фантастики и их ближайшего контекста позволяет прийти к выводу о том, что в позднесоветской ситуации представления многих групп научно-технической интеллигенции о будущем оказались очень слабо связанными с их представлениями о настоящем – не в последнюю очередь благодаря тому, как это будущее преподносилось в научно-популярных и научно-технических изданиях 1950-х — начала 80-х годов.

1. 1920—1930-е: научно-технические журналы в «ансамбле» служебной деятельности ИТР

Формирование научно-технической интеллигенции в СССР происходило в два этапа. Первой «критической точкой» в ее возникновении стали вторая половина 1920-х и начало 1930-х годов, и тогда речь шла о складывании большой группы ИТР – инженерно-технических работников, второй «критической точкой» – конец 1950-х и начало 1960-х годов, когда резко возросло общественное и политическое значение естественных наук, математики и кибернетики. Эти узловые точки имели принципиально разную структуру, но в обоих случаях импульс к формированию новой группы был дан правящим режимом.

«Первая волна» инженерно-технической интеллигенции была сформирована в 1920—1930-х годах в ходе мучительного «скрещивания» профессионалов предреволюционного поколения и новых кадров – молодых людей, получивших высшее образование после революции и в большей или меньшей степени сформировавшихся под влиянием советской идеологии[2]; этот процесс специально изучила германский историк Сюзанна Шаттенберг [Шаттенберг 2013]. Целью, которую преследовало руководство страны при этой работе, была организация заведомо лояльной социальной группы профессионалов, многочисленной и готовой решать важнейшие задачи по быстрой индустриализации и милитаризации экономики.

Важнейшими методами формирования новой группы профессионалов стали, с одной стороны, запугивание и адресный террор в отношении инженеров старшего поколения («Шахтинское дело», «дело Промпартии» и т.п.), с другой – массированная пропагандистская индоктринация и вовлечение в науку заведомо «идеологически верных» людей – «парттысячников»[3], «выдвиженцев»[4], выпускников Промакадемии. Драматическое столкновение двух типов ученых не раз описывалось в тогдашней литературе, наиболее впечатляюще – в пьесе Александра Афиногенова «Страх» (1931); первый ее вариант был запрещен, но и второй, одобренный лично Сталиным, воспринимался современниками как близкий к крамоле – из-за переживания скрытого противостояния в советском обществе, которое актеры и зрители вкладывали в эту постановку [Серман 2005].

Несмотря на внутреннюю конфликтность группы ИТР, она все же была конституирована как единое, пусть и внутренне неоднородное сообщество – в частности, благодаря прославлению профессии инженера в СССР с середины 1930-х годов: именно инженеры были объявлены ключевыми фигурами, необходимыми для «овладения техникой» (ср. лозунг Сталина 1934 года: «…Главное теперь – в людях, овладевших техникой» [Сталин 1934: 48]). На XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году «вождь» объявил, что в стране решена важнейшая политическая задача: сформирована новая, лояльная режиму интеллигенция [Сталин 1939: 25, 35—37][5].

Для того чтобы пропагандировать технические знания и способствовать росту этой группы, еще в 1920-х — начале 1930-х годов в СССР было организовано издание тематической периодики, которая лишь в небольшой степени продолжала традиции аналогичных дореволюционных журналов. В 1925 году был основан журнал «Знание – сила», в 1933-м –   «Техника – молодежи» (первоначально название писалось без тире), в 1934-м – «Наука и жизнь»; ранее журналы под названием «Наука и жизнь» выходили в 1890—1900 и в 1904—1906 годах, однако новый журнал лишь в очень малой степени напоминал своих предшественников.

И «Техника – молодежи», и «Знание – сила» отличались двумя особенностями. Они публиковали множество материалов сугубо практической направленности – профессиональной или связанной с домашним хозяйством. И одновременно с этим – литературные произведения, в первую очередь – фантастику (впрочем, в «Науке и жизни» тогда подобных материалов не было)[6]. В начале 1930-х ученые и партийные функционеры приветствовали эти публикации, так как считали фантастические произведения родом научно-популярной литературы. Известный советский физик Яков Дорфман (1898—1974), автор выдержавшей много изданий «Всемирной истории физики», писал в 1932 году:

На мой взгляд, литература обладает двумя возможностями для техпропаганды. С одной стороны, это историческая техническая хроника, с другой — научная фантастика. Одно — взгляд назад, движение к техническому «сегодня» от прошлого, второе — взгляд вперед, движение в будущее. Любой вопрос техники становится увлекательным, интересным, если он дан не в виде статических описаний и объяснений, а в своем диалектическом развитии [Дорфман 1932: 83, цит. по: Ваганов 2012: 100][7].

«Любой вопрос техники» должен был стать интересным для того, чтобы эффективной была техническая пропаганда, т.е. разъяснение новых достижений для рабочих и инженеров, а эти достижения, по умолчанию, имели необсуждаемую ценность для модернизации СССР[8]. Иначе говоря, «необходимое» и «интересное» в задачах фантастики, с точки зрения Дорфмана, были нерасторжимо слиты.

Такая интерпретация фантастики сохранялась на протяжении всего сталинского времени. В марте 1951 года писатель Владимир Шевченко, выступая на секции Союза писателей с докладом «Развитие научно-фантастической литературы», сказал:

Научно-фантастическая литература [в СССР] под направляющим воздействием идей Горького перестала быть ответвлением, падчерицей приключенческого, «развлекательного» жанра, а стала правдивой литературой о будущем, разделом «учительной» научно-художественной литературы (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 22. Ед. хр. 41. Л. 19. Цит. по: [Schwartz 2014: 579]).

Такое «учительное» определение мало похоже на самопонимание довоенной американской фантастики – выраженное, например, в манифесте ее лидера Хьюго Гернсбека. Открывая в 1926 году журнал «Amazing Stories» – первое в мире массовое издание, целиком посвященное фантастической литературе, Гернсбек, его главный редактор, писал, что для него в фантастике соединены просветительские и развлекательные задачи, однако решение просветительских задач должно быть ненавязчивым и способствовать «вдохновению» читателя:

By “scientifiction” I mean the Jules Verne, H.G. Wells and Edgar Allan Poe type of story — a charming romance intermingled with scientific fact and prophetic vision. <…> Not only do these amazing tales make tremendously interesting reading — they are always instructive. They supply knowledge that we might not otherwise obtain — and they supply it in a very palatable form. For the best of these modern writers of scientifiction have the knack of imparting knowledge, and even inspiration, without once making us aware that we are being taught [Gernsback 1926: 3].

В СССР научная фантастика тоже была признана важной отраслью литературы – но в куда более узкоприкладном значении, чем придавал ей Гернсбек. Главным редактором издательства юношеской и научно-популярной литературы организованного в 1931 году ОНТИ (Объединения научно-технических издательств) был назначен Николай Мещеряков (1865—1942) – старый большевик, один из создателей советской цензуры, первый редактор журнала «Наука и жизнь». Судя по назначению Мещерякова, его участок работы считался весьма ответственным. Глава ОНТИ немедленно запустил в «своем» издательстве серию «Научная фантастика», в которой были переизданы давно написанные произведения – «Земля Санникова» и «Плутония» В.А. Обручева и «На Луне», «Вне Земли» и «Грезы о Земле и небе» К.Э. Циолковского[9]. Редактор был недоволен такими результатами своей деятельности и публично каялся: «…вполне удовлетворительного советского научно-фантастического романа еще не существует. <…> Нашим авторам, к сожалению, не хватает таланта и уменья Жюля Верна» [Мещеряков 1936: 20, цит. по: Ваганов 2012: 104].

В отличие от Мещерякова, редакторы журналов печатали фантастическую литературу «из-под палки» – возможно, опасаясь, что в подобного рода произведениях с их вольными сюжетами могут найти нежелательные намеки. В конце 1937 года С. Михельсон критиковал журналы «Техника – молодежи» и «Знание – сила» за недостаточное внимание к фантастике и даже призывал их обратиться к изданию под редакцией Гернсбека, что для ситуации всеобщей шпиономании выглядело довольно нетривиально:

…Прекратилось печатание в журнале [«Знание – сила»] научно-фантастических рассказов и очерков о технике будущего. Почему?.. Стоило читателям выразить недовольство научно-фантастическими рассказами, помещенными в журнале, как в нем совершенно перестала появляться научная фантастика. Разве у нас в Союзе совершенно нет авторов, умеющих писать хорошие научно-фантастические рассказы или очерки о технике будущего? Разве из иностранных журналов, посвященных научной фантастике (например, «Amazing Stories»), нельзя подобрать подходящие новеллы для журнала? [Михельсон 1937: 102, цит. по: Ваганов 2012: 103]

Статья Михельсона не помогла, и в 1939 году ЦК ВЛКСМ в специальной резолюции прямо потребовал от «Знания – силы» печатать больше научной фантастики. Видимо, после этого окрика редакция срочно заказала, а затем и опубликовала в № 1—5 за 1940 год роман Бориса Анибала «Моряки Вселенной», не имевший никакого отношения к «технической пропаганде»: он был авантюрно-развлекательным и использовал штампы англоязычной «марсианской» фантастики, уже сложившиеся к тому времени[10]. Его персонажи, советские звездолетчики, прилетают на Марс, где находят и расшифровывают автобиографическую рукопись представителя древней цивилизации Атлантиды, похищенного марсианами за много веков до советской высадки на «красной планете».

В «Технике – молодежи» в 1930-х фантастика тоже печаталась нерегулярно. Среди того немногого, что публиковалось, заметное место занимали отрывки из произведений, описывавших грядущую мировую войну с позиций разных государств, противостоявших друг другу на международной арене: один роман, о завоевании Парижа, принадлежал перу некоего майора Гельдерса (под этим именем скрывался директор германской авиакомпании «Люфтганза» Роберт Кнаус), другой, о предстоявшей войне США с Японией, – Джона Кида, капитана резерва Военно-морского флота США [Токарев 2006: 113—117, Окулов 2008]. Эти публикации попадали в общий милитаристский контекст советских НПНТЖ 1930-х: ср., например, статью В. Алекина «Морской флот на пути к новой войне» («Наука и жизнь». 1935. № 11) и другие сочинения того же рода.

В 1939—1940-х годах «Техника–молодежи» напечатала роман Юрия Долгушина «Генератор чудес», шпионско-авантюрный по сюжету и тоже завершенный срочно, как и сочинение Анибала – возможно, после директивы по поводу «Знания – силы»: новые главы романа, начатого в 1936 году, Долгушин дописывал авралом перед сдачей очередного номера в печать [Караваев 2015]. Несмотря на популярность среди читателей, этот роман вообще не обсуждался в критике [Schwartz 2014]. Однако самая знаменитая милитаристско-футурологическая публикация этого времени состоялась не в НПНТЖ, а в общелитературном журнале – это опус Николая Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне», помещенный в журнале «Знамя» № 1 за 1939 год и сразу же после этого переизданный в «Роман-газете» (№ 6 за этот же год). После подписания пакта Молотова—Риббентропа это сочинение, живописавшее близкую войну с Германией, было немедленно изъято из продажи. Таким образом, в футурологическом описании предстоящей войны НПНТЖ были если не на вторых, то, во всяком случае, не на безоговорочно первых ролях.

В 1920—1930-е годы, правда, выходили научно-популярные журналы, которые печатали статьи, направленные прежде всего на расширение кругозора читателя, а не на сообщение «нужных» знаний или подготовку к предстоящей войне. Это были «Вокруг света», издававшийся в 1927—1941 годах, и «Всемирный следопыт», который выходил с 1925 по 1931 год. По-видимому, они оказали довольно заметное влияние на вкусы своих тогдашних читателей. Особенно интересен здесь «Всемирный следопыт», который публиковал прежде всего фантастическую и приключенческую литературу для юношества.

Тем не менее, несмотря на большие старания, сделать фантастику и приключенческую литературу средством «технической пропаганды» в 1930-е годы не удалось. При всех усилиях, группа «новых инженеров» в СССР оказалась не слишком большой. Тогдашние научно-популярные книги были обращены, в основном, к рабочим, а фантастические романы – прежде всего к подросткам. Большая часть фантастической литературы (за редкими, хотя и значимыми исключениями, такими, как поздний А. Беляев или Б. Анибал) была сосредоточена вокруг того, чтобы воображать грядущую войну или будущие победы техники.

Во время Второй мировой войны, когда СССР, Великобритания и США были союзниками, в советских журналах иногда печатались переводы из англоязычной фантастики, которые, разумеется, прекратились после начала «холодной войны»[11]. Но, по-видимому, после и этих немногочисленных публикаций, советским писателям и читателям уже стало понятно, что современная фантастическая литература может быть совершенно иной, чем они привыкли думать в 1930-е. В 1941 году, за три недели до начала войны, критик и литературовед Кирилл Андреев (1908—1968) опубликовал в «Литературной газете» статью с подробным – и не уничижительным, хотя и содержавшим дежурные выпады в адрес массовой культуры – обзором новых тенденций в американской фантастике [Андреев 1941]. В апреле 1945-го, выступая на совещании секции научно-художественной и научно-фантастической литературы Союза писателей СССР, Андреев сказал, по-видимому, апеллируя к читательскому опыту аудитории:

…может быть, наше представление о фантастике, которое у нас сложилось давно, не так уже и верно; может быть, то, что мы считали наиболее характерным для фантастики, – творчество Жюль Верна — это в какой-то степени пройденный этап; может быть, по-новому надо рассматривать все то, что говорилось о научной фантастике, и существует ли такой термин (РГАЛИ. Ф. 361. Оп. 22. Ед. хр. 3. Л. 8. Цит. по: [Schwartz 2014: 458]).

Разумеется, как и во всех остальных сферах жизни СССР, такая проблематизация встретила жесткий отпор со стороны идеологических инстанций. В 1949 году первый секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов на совещании в Союзе писателей требовал от советских фантастов не поддаваться «вражеским» влияниям:

Писарев… говорит о том, что есть два рода мечтаний: есть мечты, которые обгоняют естественный ход событий, и есть мечты, которые хромают совершенно в сторону. Первые мечты – хорошие, вторые – плохие, и до сих пор в ряде случаев научно-фантастическая литература, находясь под большим влиянием Запада, своей тематикой хромала совершенно в сторону. Я считаю, что сегодня мы можем сказать о том, что за этот год уже наметился известный перелом в этом отношении (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 22. Ед. хр. 26. Л. 4. Цит. по: [Schwartz 2014: 483])[12].

В послевоенное время никаких парадигматических сдвигов в будущем не предусматривалось. В брошюре «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) и других поздних текстах [Сталин 1952] диктатор описывал движение в будущее как очень медленное, постепенное, незаметное, де-факто дезавуировав идею революционности советского режима и предвосхитив концепцию «развитого социализма».

Популяризация науки и техники была признана важной задачей: в 1947 году в Москве было создано Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний (с 1963 года – общество «Знание»). Однако «полем битвы» для популяризаторов конца 1940-х стало не будущее, а прошлое: авторы многочисленных статей и брошюр доказывали, что все важнейшие изобретения были сделаны в России. Вероятно, целями этой «борьбы за приоритет» были не только ксенофобская изоляция СССР от внешнего мира, но и мобилизация инженеров и техников на решение новых задач. Тем не менее средства, которыми велась эта мобилизация, оказались не просто неэффективными, но разрушительными для советской фундаментальной и прикладной науки.

В 1940-е годы – и не только на время Великой Отечественной войны, но и в послевоенное время – естественные, технические и медицинские науки превратились в один из важнейших факторов укрепления советского режима: новые виды вооружений, средства борьбы с болезнями и ранениями, вызванными войной, новые методы слежки за населением и тайных операций НКВД—КГБ… Площадками для разработки технических инноваций часто были «шарашки» – секретные институты и КБ, где использовался труд заключенных инженеров и ученых. Сами эти структуры были созданы еще в начале 1930-х годов, после процесса «Промпартии». Советский атомный проект был реализован в секретной Лаборатории № 2 АН СССР, где работали не заключенные, а формально свободные исследователи[13], ракетный – в «шарашках» и в засекреченном НИИ-88[14]. Тем не менее такие прорывы могли быть реализованы только методами «анклавной модернизации» (термин П. Сафронова) – то есть не распространения научно-технического опыта, а организации локальных строго засекреченных кластеров, в которых «правила игры» радикально отличались от принятых в окружающем советском пространстве: хрестоматийный пример – работа генетика Н.В. Тимофеева-Ресовского в ядерной лаборатории «Объект 0211» в Челябинской области, где ученый занимался вопросами радиационной генетики в соответствии с представлениями о хромосомах как хранилище наследственной информации организма – как известно, эти представления официально считались ложными в СССР, где пропагандировалась псевдонаучная теория Т.Д. Лысенко. Однако ученые, не привлеченные в работе в таких кластерах, как НИИ-88, «Объект 0211» и им подобных, должны были вести лишь постепенную, не предполагавшую радикальных прорывов работу по усовершенствованию имеющихся устройств и механизмов и уточнению уже имеющихся данных. Как показывает Итан Поллок, в это время меняется содержание самого понятия науки в СССР: она определяется как коллективная и строго плановая работа [Pollock 2006].

Соответствующей стала и фантастика – публикующаяся в журналах и отдельными изданиями. Предел достижений советского инженера в этой литературе – перекладывание выполняемой работы на автоматические устройства, без обсуждения того, что будет делать человек в освободившееся время.

Более того, в советской литературе конца 1940-х – начала 1950-х различия между фантастикой и нефантастикой оказались минимизированы. Процветала «фантастика ближнего прицела» (уничижительный термин, придуманный уже в послесталинское время[15]), описывающая блестящие изобретения советских ученых или грядущую войну с США. Ко второй категории относится, например, роман Валентина Иванова «Энергия подвластна нам», описывающий такую битву на Луне и опубликованный в журнале «Знание – сила» [Иванов 1949—1950][16]. Одно из немногих исключений – выбивающийся из этих тенденций роман В.Д. Захарченко «Путешествие в Завтра», чей сюжет относился к далекому будущему. Впрочем, источники вдохновения Захарченко хорошо заметны: так, описание космической орбитальной станции в его романе напоминает описание аналогичной конструкции в романе Александра Беляева «Звезда КЭЦ» (1936).

Советский фантаст С. Иванов писал в 1950 году:

Партия и правительство каждодневно практическими делами рисуют перед нами перспективу будущего. […] Советская научно-фантастическая литература должна отображать завтрашний день нашей страны, жизнь нашего народа. Именно завтрашний, то есть промежуток времени, отделенный от наших дней одним-двумя десятками лет, а может быть, даже просто годами [Иванов 1950: 159].

Более того, Иванов возмущался тем, что «некоторые литераторы ориентируются сами и ориентируют других на изображение отделенного будущего», считая столь дальнее прогнозирование следствием вредного влияния западной фантастики [Там же: 159].

Но не только в очень ограниченной по масштабу вымысла фантастике «ближнего прицела», но и в сугубо «реалистической» – конечно, соцреалистической – литературе изображались грядущие технические свершения. Одного из отрицательных персонажей пьесы Сергея Михалкова «Потерянный дом» (1950), инженера Лаврова, упрекают в том, что он не понял глубокой мысли главного героя, инженера Шумилова, замыслившего строить принципиально новые гидротехнические сооружения. Лавров защищается:

Какую мысль? На три тысячи километров гнать воду? Поворачивать реки вспять?.. Я прекрасно понимаю твой энтузиазм, но не делай из меня чиновника, стоящего на пути новатора!.. Сейчас идея твоего Шумилова хороша для юношеской фантастической повести…[17]

Герой пьесы В. Кожевникова «Огненная река» (1949), тоже вполне «реалистической», академик Павлищев, изъясняется совершенно в духе «фантастики ближнего прицела»:

…освободим мы с тобой доменщиков от самого тяжелого, опасного труда. Представь себе пульт с кнопками, будет за ним сидеть один человек и управлять всеми печами цеха одновременно. Точнейшие приборы будут сигнализировать обо всех прежде недоступных человеку процессах плавки. Доменные печи превращаются в единый, гармоничный, управляемый агрегат…[18]

Ср. с практически таким же по стилистике и интенции монологом инженера Боброва в рассказе Виктора Сапарина «День Зои Виноградовой» (1950), обозначенном как «научно-фантастический». Разница – только в том, что у Сапарина эти технические новации описаны как уже реализованные:

На большой территории страны автоматически добывается дешевая гидроэнергия и по проводам и подземным кабелям рассылается потребителям. И человек, находящийся на командном посту, свободно распоряжается всем этим огромным количеством энергии [Сапарин 1950: 44][19].

В произведениях позднего сталинизма способность «мечтать» и «творить» изображалась как необходимая, политически одобряемая черта советских инженеров и рабочих. Постоянными персонажами литературы этого рода становятся изобретатели и рационализаторы. Пьеса Анатолия Сурова «Зеленая улица» (1947) заканчивается восторженным монологом одного из героев:

Непреложный закон наших людей — творчество!.. Вдохновенное творчество. Оно впитывается в поры обыденной жизни. Так наука сливается с практикой и, обновляясь, сама обновляет жизнь. Так стираются грани между трудом рабочего и трудом инженера. Это уже коммунизм! Да, да, коммунизм!.. Друзья мои!.. Смело вперед, только вперед!.. «Зеленая улица» – перед нами. Семафоры всех станций открыты! [Суров 1949: 111].

В целом, по-видимому, для читателей конца 1940-х – начала 1950-х существовал когнитивный диссонанс. С одной стороны, из изданий 1920-х и кратковременного «прорыва» 1944—1946 годов они помнили о существовании фантастики авантюрной, представлявшей возможные миры и другие планеты, – такой, которая позволяла думать не о ближайших задачах собственной работы, а о перспективах всего человечества[20]. С другой, им предлагалась литература, в которой «готовность мечтать» была вписана в нормативную мотивацию образцового советского работника[21].

Этот культ «дрессированного воображения» имеет мало общего с психологическими качествами реальных советских инженеров. Из современных исследований ясно, что огромную часть своей интеллектуальной энергии они тратили на преодоление бытовых трудностей – особенно это касалось инженеров-женщин [Шаттенберг 2011].

По-видимому, история публикаций фантастики в СССР в 1945—1953 годах отражает представления советских элит и в целом номенклатуры о том, как именно инженеры и техники должны участвовать в проектировании будущего, о котором в целом известно всем (коммунизм), но детали его достижения – только «вождям».

Вероятно, из-за массового ощущения фальши, производимого «фантастикой ближнего прицела» и другими типами «мечтательной» литературы соцреализма, к 1953 году среди самих советских ИТР созрела потребность в новом понимании общественной роли своей профессии.     

2. «Оттепель»: ИТР и фантастика находят друг друга

В 1945—1968 годах подготовка инженерно-технических специалистов росла экспоненциально. В 1945—1950 годах вузы и техникумы закончили около 525 700 студентов, что составляло 27,3% всех, кто в это время в СССР закончил какие-либо учебные заведения, а в 1966—1968 годах (уже за три года, а не за пять) – 1 628 000, что составляло 44% всех выпускников [22]. Все больше молодых инженеров шли по распределению не на заводы, а в институты и конструкторские бюро [Кугель 2005: 35], где складывалась новая социальная среда.

Одновременно на протяжении «оттепели» все больше рос публичный авторитет науки, в первую очередь – точных и инженерных наук. Афористически этот общественный сдвиг зафиксировал Борис Слуцкий в знаменитом стихотворении 1959 года «Физики и лирики» («Что-то физики в почете…»)[23].

В 1955 году в Ленинграде была защищена первая в СССР диссертация по социологии науки – ее автором стал И.А. Майзель[24]. В том же году была «реабилитирована» кибернетика, прежде официально осужденная [Соболев, Китов, Ляпунов 1955; Gerovich 2012] (впрочем, работы над созданием советских ЭВМ шли с конца 1940-х). В отчетном докладе Н.С. Хрущева ХХ съезду КПСС и в других выступлениях на съезде – в первую очередь президента АН СССР А.Н. Несмеянова – был провозглашен курс на развитие наукоемких технологий: атомной энергетики, применение компьютеров в экономике, синтез новых полимеров. Несмеянов особо подчеркнул, что все это невозможно вести без развития фундаментальной, теоретической науки – что было для советских условий необычным, так как в сталинское время идеологически правильными считались заклинания о тесной связи науки с производством (см., например, в цитированном выше отрывке из пьесы Сурова «Зеленая улица»)[25].

Для сравнения, Г.М. Маленков в отчетном докладе на XIX съезде в 1952 году из успехов советской науки упомянул только «открытие методов производства атомной энергии», под которым подразумевал и пуск первых советских реакторов, и создание советской атомной бомбы (1949). Испытания атомной и особенно водородной бомб (1953) стали одним из важнейших факторов, способствовавших повышению престижа науки в советском обществе[26]. Еще одним фактором стали успехи СССР в освоении космоса – запуск первого искусственного спутника Земли (1957) и орбитальный полет Юрия Гагарина (1961). Однако, в отличие от атомной бомбы, они заметно повлияли на советское воображение будущего[27].

В середине 1950-х, насколько можно судить по воспоминаниям, многие студенты уже полагали, что связь изучаемой специальности с военно-стратегическими проблемами (атомная физика, ракетная техника) гарантирует минимизацию идеологического контроля – даже для тех, кто не занимался секретными разработками. Защитная функция секретности эксплицирована в романе В. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956): его герой, гениальный изобретатель Лопаткин, не может внедрить в промышленность свой новаторский метод отливки труб, потому что ему препятствует (как сказали бы позже) научно-министерская мафия. Перелом в судьбе Лопаткина наступает тогда, когда шефство над его изобретением берет засекреченный институт, которым руководит человек в генеральской форме[28].

Наиболее важно здесь стремление молодежи дистанцироваться от официальной идеологии: оно не было общим, но уже становилось весьма заметным трендом[29]. В знаменитой дискуссии о «физиках и лириках» ее участники стремились понять не то, как ИТР может быть настоящим советским человеком или коммунистом, но то, как ИТР может быть «современным». Собственно, это была дискуссия о том, что значит быть современным профессионалом в области интеллектуального труда. Ее инициатор, инженер-кибернетик Игорь Полетаев, воспринимал «высокую» культуру как особую идеологию, избыточную для работы ИТР (см. подробнее: [Богданов 2011]).

В 1961 году в новую, третью по счету Программу КПСС была включена фраза о том, что «наука в СССР превращается в непосредственную производительную силу» [Программа 1962: 160][30], первоначально взятая из «Экономических рукописей 1857—1859 годов» К. Маркса[31]. Еще в 1950-х годах ортодоксы считали эту фразу сомнительной, так как она придавала слишком большое значение науке, а не пролетариату [Ащеулова 2010].

Важность этого, на первый взгляд сугубо ритуального действия – утверждения роли науки в новой программе КПСС – трудно переоценить. В последующие годы эта фраза цитировалась со ссылкой или без ссылки (и так все помнили, откуда взяты эти слова) десятки, а возможно, и сотни раз – и значительная часть этих цитирований была направлена на риторическую защиту научной и научно-технической интеллигенции и интеллектуального труда в целом. Включив эту фразу в программу, идеологи КПСС признавали, что советское руководство в условиях военно-технического соревнования в США и «гонки вооружений» делает ставку прежде всего на науку и высокие технологии и готово аксиологически приравнять ученых и инженеров к «классу-гегемону» – пролетариату.

Бурный рост научных и инженерных кадров в СССР стал возможен, конечно, не благодаря этой фразе, но благодаря новому политическому вектору, который эта фраза обозначала. ИТР и представители фундаментальной науки – прежде всего физики и математики – примерно с середины 1950-х до середины 1960-х изображались в журналистике и подцензурной культуре как авангард общества, как люди, прокладывающие дорогу в будущее. Романы и фильмы («Не хлебом единым», роман Д. Гранина «Иду на грозу», фильм М. Ромма «Девять дней одного года») представляли инженеров и ученых как романтических героев – прежде эта роль принадлежала рабочим или партийцам[32].

В 1954—1956 годах инженеры в советской литературе противостоят бюрократии, но затем, во второй половине 1950-х, акцент все больше переносится на антропологическую новизну молодых инженеров и ученых. Именно такие люди, как предполагалось, будут способствовать прогрессу, который приведет все общество к коммунизму.

Увеличение численности научно-технической интеллигенции и изменение ее статуса привело к важнейшим последствиям, не предусмотренным Хрущевым и другими сторонниками «научного бума» в политических элитах конца 1950-х.

Новой, быстро складывавшейся группе не была предписана определенная социальная идентичность, которая была задана их предшественникам – ИТР 1930-х. Никто, кажется, не предполагал организовать заново «формовку советского инженера» или «формовку советского ученого». Возможно, политическим элитам казалось, что эта задача уже решена[33]. Молодые ученые и инженеры понимали, какого рода задачи они призваны решать, но вот вопросу о том, какими им быть, пропаганда уделяла гораздо меньшее влияние, чем облику советского ИТР в 1930-е годы.

Развитие позднесоветской научно-технической интеллигенции в 1950—1960-е пошло по исторически парадоксальному пути. Эта группа, чьи задачи и институциональные нормы и образцы имели первоначально сугубо мобилизационный и преимущественно милитаристский характер, стала главным носителем и распространителем идей ослабления связей между интеллектуалами и государством и вестернизации позднесоветского социума. Впрочем, эти процессы нельзя назвать эмансипацией в строгом смысле слова, потому что большинство интеллигентов понимали ослабление связей не как автономизацию общества (в духе теорий модернизации от Вебера до Хабермаса), а как расширение пространства тех действий, которые дозволены властью.

Такое развитие стало возможным потому, что самосознание «новых ИТР» было с самого начала, т.е. со второй половины 1950-х годов основано на противоречии между восприятием науки как автономной общественной силы и идущими «сверху» призывами использовать науку в видах военно-технического соревнования.

Изменилась и периодика, издававшаяся для ИТР – первоначально, очевидно, по прямому указанию ЦК КПСС. Однако очень скоро это движение было подхвачено и преобразовано усилиями энтузиастов, вложивших в новую инициативу «сверху» собственное содержание.

В конце 1950-х — начале 1960-х годов учреждаются новые издания: в 1956-м – «Юный техник», в 1960-м, в ходе антирелигиозной кампании, провозглашенной Н.С. Хрущёвым, – «Наука и религия», в 1965-м – «Химия и жизнь», журнал, организованный по инициативе того же Хрущева, но начавший выходить уже после его отставки [Хрущев 2010]. По-видимому, последним «доплеском» «оттепельной» волны стало создание в 1970 году популярного физико-математического журнала «Квант».

Тиражи всей периодики лимитировались на уровне ЦК КПСС[34]. НПНТЖ могли публиковаться в заметно бóльших количествах, чем литературные журналы. Тираж «Нового мира» в 1958 году был 140 000 экз., в 1975-м – 172 000. «Техника – молодежи» в 1960 году выходила тиражом 600 000 экз., в 1970-м – 1 700 000. Более сложный и слегка фрондерский по духу[35] журнал «Знание – сила» в 1965 году имел тираж 400 000 экз., в 1967-м – 700 000 (максимальный за всю историю этого издания), в 1970-м – 500 000 [Эстрин 2005]. Еще более фрондерская и в то же время более узкая по тематике, чем другие научно-популярные журналы, «Химия и жизнь» выходила в 1977 году тиражом 300 000 экз. а в 1980-м – 325 000. По словам основателя журнала «Моделист—конструктор» Юрия Столярова, тираж этого издания в лучшие времена составлял 2 млн. экз.[36]

По-видимому, несмотря на постоянный дефицит бумаги в СССР, НПНТЖ было позволено бороться за читателя и увеличивать тиражи сообразно подписке. В «Науку и жизнь» в 1961 году назначается новый главный редактор Виктор Болховитинов, который приводит с собой новую команду и реорганизует журнал. Чиновники из ЦК поставили перед Болховитиновым задачу сделать журнал самоокупаемым. Новый главред тщательно продумал модель нового журнала (включая дизайн обложки), стал проводить анкетирование читателей[37] – и к 1975 году довел тираж с нескольких десятков тысяч до 3 млн. экз.! Правда, у Болховитинова первоначально – хотя и недолго – были особые возможности: его заместительницей в том же, 1961 году, когда он возглавил редакцию, была назначена Рада Хрущева, которая проработала в журнале несколько десятилетий и сменила Болховитинова после его выхода на пенсию. По-видимому, публикации фантастики тоже способствовали лучшей окупаемости НПНТЖ, на которую в случае литературных журналов не приходилось и рассчитывать.

Насколько можно судить, цензура не слишком пристрастно следила за публикацией фантастики в НПНТЖ. Судя по интервью Юрия Столярова, применительно к этим изданиям основное беспокойство вызывала возможность разглашения засекреченных сведений о военной технике:

…Большой начальник [на совещании с редакторами] помянул мой журнал, ну, стало быть, и меня, говорит: «Вот, печатают… пытаются печатать там, значит, чертежи [и] описания военных кораблей, а они запрещены…» А я ему говорю: «Да вы нам зарубили однажды публикацию чертежей линкора “Гангут”, который был построен до Первой мировой войны (с усмешкой). До Первой мировой, еще при царе»[38]. Он говорит: «Ну дык что? Вы же опубликовали бы и его обводы – подводную часть. А это нельзя». Я говорю: «И что, и обводы… тех времен секретны?»[39]

Описанные перемены – и количественный рост аудитории, и ее все более высокий символический статус, и идеологическая сложность этого статуса – придали НТНПЖ совершенно новое значение. Эти журналы оказывались адресованными наиболее «современной», модернизированной группе населения СССР и обсуждали в статьях не решенные еще проблемы, представляя знание как неготовое и непредсказуемое.

В конце 1950-х годов в СССР резко усиливается интерес к фантастике, и переводной, и отечественной. После публикации в 1957 году повести Георгия Мартынова «Каллисто» и ее продолжения «Каллистяне» (1960) в СССР впервые стали появляться клубы любителей фантастики: «…При детских библиотеках десятками формировались общества поклонников дилогии, которые писали продолжения книги и рассказы из мира [вымышленной планеты] Каллисто… создавали музеи Каллисто, составляли энциклопедию Каллисто и т.д., и т.п.» [Коротков 2006]. Этому буму никак не мешали (а возможно, даже способствовали) диковинные сочетания штампов научной фантастики и соцреализма, встречавшиеся в романе Мартынова: например, космический корабль инопланетян, приземлившийся в Курской области, земляне встречают с торжественными речами, оркестром и почетным караулом, как высокопоставленную иностранную делегацию[40].

Первая публикация «Каллисто» состоялась в только что организованном журнале «Юность» (1957. № 9). Но все же главным пространством публикации фантастической литературы становятся, в первую очередь, именно НПНТЖ. Главные редакторы «Знания – силы» и «Техники – молодежи» в период «оттепели» — соответственно Игорь Адабашев[41] и Василий Захарченко – сами писали фантастические романы; если говорить о более поздних временах, то фантастом был и Михаил Черненко, ставший заместителем главного редактора и фактическим руководителем журнала «Химия и жизнь» в 1965 году. В № 6 за 1954 год «Техника — молодежи» «с подачи» Захарченко впервые объявила о конкурсе на лучший фантастический рассказ. Жюри возглавил писатель Леонид Леонов, который вообще, как мы увидим из дальнейшего, сыграл заметную роль в развитии позднесоветской модели НПНТЖ[42]. В августе того же, 1954 года был напечатан лучший, по мнению редакции, из рассказов, уже присланных на конкурс. В 1955 году рассказы конкурсантов публиковались в каждом номере. Тогда же в «Технике — молодежи» начались публикации переводов из румынской фантастики. Эти публикации сопровождались поддержкой в прессе: так, в том же 1954 году в «Литературной газете» было помещено «письмо читателя», призывавшего ведущих писателей обратиться к фантастическим сюжетам, иными словами – больше говорить о воображаемом будущем[43].

В № 1—4 «Техники — молодежи» за 1956 год был помещен – в переводе с английского — роман Эдмонда Гамильтона «Сокровища Громовой Луны» («Treasure of Thunder Moon», 1942), ставший сенсацией в СССР. Гамильтон был широко известным американским фантастом, его произведения переиздаются и сегодня. В следующем же, 1957 году в том же журнале бóльшую часть года печаталась с продолжением «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова – самый известный советский фантастический роман десятилетия [Окулов 2008, Караваев 2015]. В первом номере за 1956 год журнала «Юный техник» (с этого выпуска, собственно, и начал выходить только что организованный журнал) был помещен рассказ того же Гамильтона «Невероятный мир». Журнал «Знание – сила» во второй половине 1950-х почти в каждом номере публиковал классиков американской фантастики ХХ века – большинство из них тогда были переведены на русский язык впервые. Так, в № 3 за 1958 год был помещен антивоенный рассказ Роберта Э. Хайнлайна «Долгая вахта» («The Long Watch», 1949)[44]. К тексту прилагалось длинное обращение редакции «Знания – силы» к сотрудникам ведущих американских журналов фантастики (поименованных прямо в обращении: «Magazine of Fantasy and SF»[45], «SF Quarterly» и «Possible Worlds of SF»): «Давайте познакомимся поближе!» Авторы обращения писали: «Мы еще недостаточно знаем об американской фантастике, вероятно, те же слова произнесете и вы о советской фантастике. ...Мы будем и впредь публиковать лучшие НФ (научно-фантастические) произведения американских авторов» (цит. по: [Окулов 2008]).

Объявить в «Технике – молодежи» конкурс на лучший фантастический рассказ и тут же начать печатать переводы из румынской, а потом и из американской фантастики можно было только в том случае, если к моменту смерти Сталина и последовавшей смены политического курса ситуация с публикацией фантастики воспринималась как кризисная, а сама эта публикация – как важный элемент журнальной политики.

Попытки преодолеть этот кризис начались еще при жизни диктатора. Сразу же после того, как в 1949 году Захарченко был назначен главредом журнала «Техника — молодежи», он написал для журнала фантастический роман «Путешествие в Завтра» — о Земле далекого будущего; роман печатался под псевдонимом Инженер В. Дмитриев (Техника – молодежи. 1950. № 1—4, 8). По-видимому, Захарченко взял дело в свои руки потому, что ему было важно, чтобы журнал говорил о далеком будущем – а эта тема, как видно из приведенных выше цитат из С. Иванова, была почти табуированной[46]. Характерно, что первый же номер журнала, где печатался роман (№ 1 за 1950 год), вышел в обложке с броским, эффектным изображением советской орбитальной космической станции, описанной в «Путешествии…». Захарченко хотел не только привлечь внимание к своему роману, но и акцентировать возможность представлять и изображать далекое будущее в научно-техническом журнале.

На этом редактор не остановился. В феврале 1953 года он опубликовал в журнале «Октябрь» обзорную статью, в которой упрекнул советских фантастов в том, что их произведения либо воспроизводят сюжетные ходы западной литературы, либо недостаточно пытаются заглянуть в будущее – а это, по мнению автора, было связано с недостатком знаний писателей о достижениях современной техники. Но самое интересное в этой статье – обличительный раздел об американской фантастике. В нем Захарченко вдохновенно ругает… тот самый роман Гамильтона «Сокровища Громовой Луны», который он напечатал, как только стало можно. Судя по точным деталям сюжетов, уже в те годы Захарченко следил за англоязычными публикациями[47]. Именно в начале 1950-х Захарченко, вероятно, и понял, что фантастика, говорящая о далеком будущем и о невообразимых пока достижениях техники, лучше развивает воображение, чем советские опусы «ближнего прицела».

В конце 1940-х — начале 1950-х в СССР публиковалось не слишком много научно-фантастических произведений, и все они не привлекали особого внимания читателя. В 1954—1957 годах на фантастику стали обращать внимание читатели, раньше подобной литературой не интересовавшиеся. По-видимому, на этот сдвиг фантастики в центр общественного внимания повлияло сразу несколько факторов.

Заметное изменение политической атмосферы породило новые надежды на будущее среди всех групп населения (ср., например, бурную радость колхозников по поводу выступлений Г.М. Маленкова 1953 года, в которых предлагалось несколько уменьшить налоговую нагрузку на деревню) и, что еще важнее, способствовало развитию представлений о вариативности будущего – и СССР, и всего человечества. Повесть Эренбурга «Оттепель» (1954) буквально пронизана «погодными» образами близкого, стоящего на пороге радикального изменения общественной жизни, которое отразится на каждом. В дальнейшем важнейшим элементом политической риторики Хрущева стала легитимация советского строя «через будущее», компенсирующая проблемы с «легитимацией через прошлое», возникшие после разоблачения преступлений Сталина [Копосов 2011: 101].

Пока в СССР шла борьба за «русские приоритеты», в западных странах в конце 1940-х – начале 1950-х были сделаны изобретения и открытия, изменившие само представления о характере эволюции техники: разработка электронно-вычислительных машин, новых химических технологий, телевидения, автоматической техники и т.д. («Компьютер вырвался на сцену около 1950 года», — писал Элвин Тоффлер в книге «Шок будущего» [Тоффлер 2002: 44].) Несмотря на «железный занавес», многие советские ИТР знали или слышали об этих работах и восприняли принесенное ими изменение футурологического воображения, очень контрастировавшее с застывшей, лишенной прогресса культурой последних лет сталинизма. О накопившейся «тоске по будущему» косвенно свидетельствует большое количество произведений, присланных на конкурсы «Техники — молодежи» в 1954—1955 годах.

Стоит обратить внимание и на другой фактор. Во время войны и сразу после нее на экранах СССР демонстрировались «трофейные» фильмы. Они пользовались огромной популярностью. Вместе с западной фантастикой они породили представление о непрагматической, отвлеченной от бытовых нужд массовой культуре. В 1954 году секретарь ЦК ВЛКСМ М. Андреев опубликовал статью, где упрекал советских киносценаристов за то, что в их опусах мало романтики и приключений, интересоваться которыми естественно для молодежи, о чем свидетельствует успех таких «трофейных» фильмов, как «Тарзан» и «Королевские пираты». Статью Андреева функционеры из Отдела науки и культуры ЦК КПСС объявили ошибочной [Румянцев, Тарасов 2001а: 285]. Однако само ее появление свидетельствует о том, что в советском руководстве были люди, готовые поощрять кино и литературу авантюрно-приключенческого характера.

Наконец, в 1954—1957 годах заметно смягчается политика переводов с иностранных языков (см., например: [Румянцев, Тарасов 2001b: 286—289]). Наиболее заметное проявление нового тренда – открытие журнала «Иностранная литература». Это смягчение позволило возобновить постоянную публикацию переводов фантастических произведений, написанных в «капиталистических» государствах. Многие из этих рассказов и романов довольно легко проходили идеологическую цензуру: в годы «ядерного страха», в конце 1940-х — начале 1950-х в Англии и США было написано множество антивоенных произведений, которые в СССР легко сходили за «прогрессивные».  

В 1954—1965 годах тенденция, намеченная Захарченко в начале 1950-х, превратилась в центральную для политики НПНТЖ. Изменилась не только сама фантастика, но и ее место в журналах: она стала не только приманкой или развлекательным дополнением к научно-популярным публикациям, но и своеобразным камертоном, по которому читатели могли настроить восприятие всего остального содержания журналов. Впрочем, дежурные идеологические тексты, конечно, такой «настройки» не требовали.

В целом НПНТЖ создавали образ мира, бросающего вызов человеческим познавательным способностям, – подобно тому, как прежде его создавали новаторские произведения европейских и американских фантастов середины ХХ века[48]. Окончательно поэтика НПНТЖ сложилась к середине 1960-х годов и потом не испытывала принципиальных изменений вплоть до конца 1980-х[49]. Однако ее формирование стало результатом процессов, начавшихся ранее, еще в 1950-е.

Эти изменения с энтузиазмом фиксировали сами молодые фантасты. В 1964 году в «Технике — молодежи» был помещен манифест нового литературного направления, замаскированный под обзорную критическую статью. Его написал Рафаил Нудельман – тогда писатель-фантаст и школьно-вузовский преподаватель из Мурома, впоследствии – видный деятель подпольного еврейского движения в СССР, а после эмиграции в Израиль – журналист и исследователь научной фантастики (и на протяжении всей жизни – переводчик художественной литературы с нескольких языков). Нудельман фактически провозгласил, что наиболее актуальное направление в советской фантастике – философско-притчевая литература, проблематизирующая познавательные способности человека, способности к этическим решениям и к участию в историческом процессе. Все эти вопросы в литературе сталинского времени ни проблематизации, ни обсуждению не подлежали[50].   

Бурное развитие фантастики последних лет приводит к тому, что она становится фактором, все более сильно влияющим на представления людей о будущем, о путях развития науки, техники, социальных институтов; она определяет какие-то существенные стороны мировоззрения читателей.

Но можно ли уже сегодня говорить о становлении какой-то «новой» фантастики, можно ли увидеть ее тенденции? Не только можно, но и должно. […] Очевидна прежде всего смена узкотехнической темы (гипотезы, проекты) и фантастического эксперимента… выдвижением теоретических гипотез. […]. Сквозь различие тем Ефремова, Громовой, Стругацких проступает идейная общность их книг. […] По существу, у них одна тема — практическая диалектика истории. Таким образом, […] социальная фантастика постепенно превратилась в литературу, обращенную к проблемам наиболее общим, общеисторическим. И, решая их в разном плане: естественнонаучном, политическом, морально-психологическом, она неизбежно возводит их в ранг проблем философских… [Нудельман 1964: 24—25].

Фактически в первой половине 1960-х годов наиболее значимые и инновативные произведения советской фантастики становится постутопическими[51]. Яркий пример – произведения Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом» (1963) и «Хищные вещи века» (1964). Оба они были опубликованы не в журналах, а в книгах[52]. Но НПНТЖ тоже следовали этому тренду – продемонстрировать, насколько последовательно, можно на примере среза всех номеров за 1965 год.

В «Технике — молодежи» № 5 публикуется рассказ Рея Брэдбери (в переводе все той же З. Бобырь) «Золотоглазые» («Dark They Were, and Golden-Eyed», 1949, впоследствии в СССР печатался под названием «Были они смуглые и золотоглазые»). Он повествует о том, как несколько тысяч землян, спасаясь от начавшейся на Земле атомной войны, бегут на Марс, покинутый его жителями. Там они постепенно превращаются в марсиан и начинают говорить на неведомом им прежде языке. Сама интенция этого рассказа противоположна пафосу покорения космоса, характерного для советской фантастики 1950-х – в версиях хоть «ближнего прицела», хоть «Туманности Андромеды».

Тогда же, в 1965-м, в журнале «Знание – сила», публикуются размышления Артура Кларка «Профили грядущего» — о том, что может и чего не может предсказать фантастическая литература, и дискуссия ведущих советских фантастов и Станислава Лема на аналогичную тему. Станислав Лем, в частности, утверждает в своей реплике, что воображение в науке и литературе имеет разную функцию, поэтому «научность» фантастики всегда остается спорной[53]. В том же журнале и в том же году публикуется рассказ Натана Эйдельмана «Пра-пра» — нетривиальный мысленный эксперимент, напоминающий Борхеса: на планете Кси Орла обнаружены архивы памяти Земли, благодаря которым можно видеть всю историю в реальном времени. Наблюдение исторических событий становится излюбленным увлечением землян. Однако большинство непрофессионалов жалуются, что история в ее «натуральном» виде выглядит очень скучно. Тогда

группа молодых ученых… объявляет: «История – всего лишь монтаж». Они склеивают наиболее важные кадры, вырезая неважные (двухлетняя война за 10—15 минут: начало похода, главная битва, конец). Смотреть такую историю интереснее. Однако побеждает лозунг «История – всего лишь ускоренная съемка»; начало похода, затем ускорение – кадры сливаются, серая бегущая лента создает настроение медленно, быстро или безумно быстро текущего времени (в зависимости от скорости). Внезапная остановка – битва, бивак, поход, – несколько минут медленно и подробно. Новый бег ленты. При этом цветовые эффекты, музыкальное сопровождение создают необходимое настроение.

Телевизионные фирмы наносят контрудар: «История – это правда плюс вымысел плюс ускоренная съемка». В подлинные исторические кадры… вкрапливаются кино-театро-цирко-трюки, эффекты и пейзажи. История делается еще интереснее. Телевидение возрождается[54].

Удивительно не только то, что произведение Эйдельмана явственно предвосхищает нынешние дискуссии о public history и о репрезентации истории в медиа. В произведении Эйдельмана, как и в рассказе Брэдбери, описана возможная в далеком будущем трансформация сознания человека. Эти произведения, как и многие другие, публиковавшиеся в первой половине 1960-х в «Технике – молодежи», «Знании – силе» или «Науке и жизни», не рапортуют о предстоящих победах (вспомним призыв С. Иванова 1950 года: «…завтрашний день нашей страны, жизнь нашего народа. Именно завтрашний…»), а показывают возможные миры, не имеющие практического смысла, но способствующие самопознанию читателя.

Аналогичные черты есть и у других публикаций тех же журналов. В них появляются популярные статьи по психологии (прежде отсутствовавшие) – например, заметка знаменитого впоследствии популяризатора психологических знаний В. Леви о шизофрении или перевод сенсационной статьи британского нейрофизиолога Гарри Ашера о воздействии ЛСД на человеческую психику [Леви 1965; Ашер 1965]. В «Технике – молодежи» публикуется запись беседы со знаменитым математиком А.Н. Колмогоровым о возможности создания искусственного интеллекта (1961. № 10, 11), вызвавшая бурную дискуссию. А в 1965 году в том же журнале появляется рубрика «Антология таинственных случаев». В ней описывались (и теперь описываются: рубрика продолжается до сих пор) странные исторические события или научные феномены (например, общение животных), не получившие удовлетворительного научного объяснения.

Таким образом, НПНТЖ середины 1960-х годов, если сравнивать их с теми же журналами начала 1950-х, не просто печатают фантастику больше, чем прежде. Они рассчитаны на принципиально иной тип воображения – и на другую социальную роль воображения. Фантастические произведения в них адресованы уже не подросткам, а скорее молодым инженерам и ученым. В целом журналы, хотя и публикуют сочинения об успехах промышленности, все чаще помещают тексты, апеллирующие скорее к любопытству читателя/читательницы или его/ее интересу к необъяснимому или принципиально новому, к загадкам человеческой психики – чем к трудовому энтузиазму. Коротко говоря, «интересное» в этих журналах все меньше связано с идеей «насущного» или «функционально необходимого».

Обращаясь же к изобретателям и рационализаторам, авторы 1960-х годов уговаривают их совершенствовать не столько имеющуюся технику, сколько свое мышление, чтобы лучше понимать, что можно сделать с техникой. Один из постоянных авторов фантастических разделов «Техники – молодежи» и «Знания – силы» Генрих Альтов (Альтшуллер) начиная с 1956 года публикует целую серию брошюр и статей, объясняющих «технологию» изобретательского и научного мышления, или, как он сам ее называет, ТРИЗ – теорию решения изобретательских задач (см., например: [Альтшуллер 1961]). Это смещение смысловых акцентов с прославления изобретательства на самопознание и вариативность мышления шло в том же направлении, что и изменение публикационной политики НПНТЖ в целом.

Главный редактор «Знания – силы» (в 1965—1989 годах) Нина Филиппова в интервью 1995 года описала, как изменился журнал в 1970-е, – но перечисленные ею особенности были заметны уже в середине 1960-х, когда она возглавила издание:

…Мы осознали себя как журнал широкого профиля, главная цель которого — показывать интеллектуальный мир науки во всей его сложности, широте, с нерешенными и решаемыми проблемами, словом, не только то, что наука делает и сделала (об этом мы писали тоже), но и как наука думает. Нам хотелось, чтобы люди разных наук узнавали из нашего журнала, что делается у соседей, а просто интересующийся наукой читатель мог представить себе ее широкое полотно. Мы хотели (не знаю, насколько нам это удалось) быть как бы мостом между наукой и обществом [Филиппова 1995: 65].

Мироощущение, стоявшее за этим журнальным «месседжем», точнее всего было бы выразить названием научно-популярной книги Даниила Данина: «Неизбежность странного мира» (1962). В предисловии автор говорил об «удивительной стране элементарных частиц материи» и «странном мире неожиданных идей и представлений физики нашего века» [Данин 1962: 3].

Между НПНТЖ существовали заметные различия – и по содержанию, и по адресации, и по социальным функциям. Первоначально «Техника – молодежи» и «Знание – сила» были обращены к молодежи[55], но в 1970-е журнал «Знание – сила» был направлен уже на более разнородную аудиторию, о чем свидетельствуют статьи о воспитании детей, которые стали появляться почти в каждом номере. «Наука и жизнь» после реорганизации в 1961 году сразу стала представлять себя как издание для семейного чтения: в ней печатались детские рассказы (например, В. Бианки[56]), и, с другой стороны, переводы иностранных пособий по воспитанию детей [Брейнхолст 1965]. Тем не менее у них был ряд общих или, как минимум, сходных черт, позволяющих рассматривать их как элементы единого смыслового пространства.

3. НПНТЖ как социальные институты

Довоенные журналы должны были создавать язык для коммуникации, прежде всего связанной с работой. Послесталинские создавали язык для коммуникации, связанной с досугом, приватным воображением и любительскими техническими практиками.

НПНТЖ выполнили эту новаторскую роль благодаря важной институциональной особенности: эти журналы были во многом авторскими проектами. В работах об обществе и медиа периода «оттепели» часто указывается на важнейшее значение журнала «Новый мир», приобретенное им благодаря политике главных редакторов – К. Симонова и А. Твардовского [Kozlov 2013][57]. Авторскими проектами в разной степени можно считать журнал «Октябрь», который возглавлял (в 1961—1973 годах) одиозный Вс. Кочетов, или газету «Известия», когда ее главным редактором был Алексей Аджубей (в 1959—1964 годах). Кажется, НПНТЖ с этой точки зрения прежде не изучались. Рассмотрение личных историй их главных редакторов показывает, что эти журналы были проектами, в некотором смысле не менее радикальными, чем «Новый мир» Твардовского.

Некоторые журналы были буквально созданы их главными редакторами – в первую очередь «Наука и жизнь», чья концепция была заново придумана в 1961 году Виктором Болховитиновым, и «Моделист—конструктор», созданный «с нуля» Юрием Столяровым в 1962—1966 годах.

Стиль управления и степень авторитарности редакторов НПНТЖ заметно различались. Например, Нина Филиппова в интервью 1995 года напомнила о различии «режиссерского» и «актерского» театра и настаивала на том, что «Знание – сила» во второй половине 1960-х был именно «актерским театром», где все зависело от талантливых журналистов. Но из этого же интервью хорошо видно, насколько много в определении позиции и месседжа журнала зависело от самой Филипповой.

Большинство этих редакторов создавали вокруг себя разного рода медийные институции и многочисленные субкультуры изготовителей моделей и самодельных технических устройств. Василий Захарченко, главный редактор журнала «Техника – молодежи», вместе с Владимиром Соловьевым создал популярную телепередачу «Это вы можете», где самодеятельные изобретатели рассказывали о своих работах (от нового метода выращивания помидоров до усовершенствованных инвалидных колясок на гусеницах, которые умели подниматься и спускаться по лестнице), организовывал соревнования-пробеги самодельных автомобилей и первые в СССР соревнования дельтапланеристов в Коктебеле [Захарченко 1996]. Химик-аналитик из Обнинска Вера Усачева во время интервью антропологу Галине Орловой показала ей официальное письмо от журнала «Техника — молодежи» в Торговую палату СССР, подготовленное по просьбе ее мужа Льва Усачева[58]. В письме редакция просила разрешения сфотографировать все типы иностранных лыж, поставлявшихся в СССР, чтобы установить, как на них установлены крепления. Усачев, как и его жена, в свободное от работы время был активным туристом-горнолыжником и хотел помочь таким же спортсменам-любителям, как он, усовершенствовать свои лыжи.

Создатель и главный редактор журнала «Моделист-конструктор» Юрий Столяров начиная с 1959 года по поручению ЦК ВЛКСМ курировал сетевое движение молодых изобретателей и самодеятельных конструкторов. В 1966 году подал записку в ЦК ВЛКСМ о необходимости объединения всех кружков и клубов молодых изобретателей СССР в единую структуру, по образцу действовавшего в ГДР движение «Messe der Meister von Morgen». Его инициатива была поддержана, и он стал одним из организаторов движения НТТМ – научно-технического творчества молодежи. Первая выставка НТТМ прошла на ВДНХ в 1967 году. Кроме того, Столяров организовал всесоюзные слеты любителей, строивших самодельные летательные аппараты, и пробеги самодельных снегоходов[59] и активно участвовал в передачах «Это вы можете».

Как уже сказано, все эти журналы, кроме «Моделиста-конструктора», печатали фантастику, которая стала важным элементом их привлекательности и «фирменного стиля». Именно из-за фантастики Василий Захарченко был снят в 1984 году с должности главного редактора «Техники – молодежи», которую занимал с 1949 года. Захарченко заказал для журнала перевод только что вышедшего романа Артура Кларка «2010: Одиссея Два» («2010: Odyssey Two», 1982), в оригинале посвященного Андрею Сахарову и космонавту Алексею Леонову. Посвящение Сахарову в переводе было снято, роман сильно сокращен – но ни переводчик, ни Захарченко не обратили внимания на то, что большинство русских персонажей романа носят фамилии советских диссидентов: Сахаров, Орлов (в честь Юрия Орлова), Якунин (в честь о. Глеба Якунина), Марченко (в честь Анатолия Марченко) и т.д. Когда это «совпадение» заметили в «инстанциях», после двух номеров публикация была остановлена, а Захарченко – уволен[60].

4. Непроявленная идеология

У всех главредов НПНТЖ 1950—1970-х годов был очень широкий круг интересов, но у Захарченко и Болховитинова, о которых сохранилось больше мемуарных свидетельств, чем обо всех остальных, эти интересы явно не сводились только к популяризации науки и техники. Захарченко интересовался паранормальными явлениями и всем тем кругом идей, который сегодня называется нью-эйджем, – нетрадиционными объяснениями исторических и биологических явлений, методами восточной медицины и т.п.[61] В «Технике – молодежи» печатались статьи по парапсихологии, например об учительнице из Нижнего Тагила Розе Кулешовой, которая, как она настаивала, могла различать цвета без помощи зрения – только ощупав окрашенный предмет или даже плотный мешочек, в котором лежали, например, кусочки разноцветной бумаги[62]. В «Знании – силе» тоже печатались статьи о Кулешовой, равно как о телепатии и ЛСД.

Обсуждение феноменов, не вписывающихся в позитивистскую научную картину мира, стало очень популярным среди интеллигенции 1960-х, но во второй половине десятилетия воспринималось уже как полузапретное. Владимир Бараев, ставший в 1966 году заместителем главного редактора журнала «Байкал», составил знаменитый № 1—2 за 1968 год, где были напечатаны глава из книги Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», отрывок из романа А. и Б. Стругацких «Улитка на склоне», но кроме того – статьи Ф. Зигеля о летающих тарелках и А. Зайцева «Боги приходят из космоса», о посещении Земли инопланетянами в древние времена – так называемая гипотеза палеоконтакта. Зайцев, по специальности филолог-славист, был одним из наиболее известных в СССР пропагандистов этой «гипотезы»[63]. Номер был запрещен, а Бараев уволен с работы. Сделанный им выбор non-fiction не менее характерен, чем обращение к Стругацким и Белинкову: Бараев явно обращался к темам, которые тогда считались наиболее «горячими» в кругу потенциальных читателей журнала (подробнее см. в его мемуарной статье: [Бараев 2012]).

Теория палеоконтакта впервые стала предметом обсуждения в НПНТЖ еще в 1945 году. Один из известнейших советских фантастов сталинского времени Александр Казанцев тогда счел, что взрыв ядерной бомбы в Хиросиме по описанию очень поход на свидетельства очевидцев падения Тунгусского метеорита в 1908 году, а следовательно, можно предположить, что метеорит был «на самом деле» потерпевшим катастрофу космическим кораблем инопланетян. Казанцев немедленно изложил эту идею сначала в повести «Взрыв», которая была опубликована в журнале «Вокруг света» (1946. № 1), а потом еще и в рассказе «Гость из космоса» (Техника — молодежи. 1951. № 3). Единомышленники Казанцева даже организовали на эту тему лекцию-инсценировку в Московском планетарии, что вызвало ехидные комментарии в газете «Московский комсомолец». В 1951 году в журнале «Природа» вышла статья шести ученых с критикой «теории» Казанцева [Фесенков, Михайлов, Кринов и др. 1951], после чего публикации на тему «тунгусских пришельцев» были запрещены – как впоследствии выяснилось, ненадолго. В конце 1950-х об этом снова стали писать журналисты и энтузиасты «инопланетной» гипотезы, а Казанцев вернулся к своей излюбленной идее в романе «Пылающий остров», опубликованном в 1962 году [Rubtsov 2009; Schwartz 2014]. В конце 1960-х и 1970-х он начал развивать уже другие версии палеоконтакта – в союзе с западным сторонником этой теории, известным швейцарско-западногерманским сочинителем паранаучных книг Эрихом фон Дэникеном.

Однако в конце 1940-х экзотические гипотезы Казанцева оставались, скорее, локальной диковинкой. В конце 1960-х они стали частью намного более широкого контекста – конгломерата идей об инопланетянах, НЛО, экстрасенсах, таинственных явлениях природы, который исполнял в СССР функции нью-эйджа. В нашумевшем фильме Дэникена «Воспоминания о будущем» (снят для телевидения ФРГ в 1970 году) соседствовали интервью Казанцева и Зайцева. Идеи нью-эйдж в это время были уже довольно влиятельными в советской фантастике.

Бывший инструктор отдела культуры ЦК КПСС, впоследствии – первый заместитель главного редактора журнала «Наш современник» Геннадий Гусев вспоминал о Захарченко:

…для него было главным всесоюзно-космическое ощущение. Именно это ощущение было основой для его близких дружеских отношений с Иваном Антоновичем Ефремовым. <…> Они вместе считали, что если откуда-то грозит серьезная опасность, то не от людей, живущих на этой планете, а от другой цивилизации.

У Захарченко был очень большой интерес к «глубинной истории». Первыми слушателями всех праарийских и арийских изысканий Ильи Сергеевича Глазунова были Василий Дмитриевич и его жена Зинаида Александровна Ткачек (Захарченко). Его, как и всякого фантаста, очень тянуло к этому, ведь можно опрокинуть фантастику и в очень далекое прошлое. Поговорить о великой стране Ариана, какие там были дворцы и прочее: Ефремов этих взглядов придерживался, по-моему, еще до знакомства с Захарченко. Он развивал теорию, что славяне были самой мощной и плодоносящей ветвью арийской расы. Захарченко мне говорил, что этруски – это русские. Возможно, это было связано с Ефремовым[64].

Подобно тому, как Захарченко дружил с Ефремовым, Болховитинов на протяжении нескольких десятилетий поддерживал контакты с Леонидом Леоновым – писателем, начинавшим в 1920-е с «орнаментальной» прозы, а завершившим свой путь огромным оккультно-апокалиптическим романом «Пирамида» (1994), который писал «в стол» с начала 1940-х годов. Леонов был членом редколлегии «Науки и жизни» с момента реорганизации журнала (сохранилась фотография 1961 года, на которой запечатлено выступление Леонова на редколлегии) – впрочем, как и журнала «Юный техник» («ЮТ»); однако Болховитинов, по-видимому, больше прислушивался к мнению Леонова, чем редакторы «ЮТ». В 1974 году Болховитинов впервые напечатал в «Науке и жизни» фрагмент из «Пирамиды» [Леонов 1974][65]. Через четыре года он опубликовал апологетическую статью к 80-летию писателя:

Человека, любящего землю, привязанного к ней всем существом, Леонова в то же время глубоко волнуют и проблемы вселенского масштаба – астрофизики, космологии, космогонии. <…> Писатель уже давно задумывается о возможных физических теориях и для запредельных – световых – скоростей. Теоретическая физика в последние годы не раз обращалась к этой проблеме, но Леонову хотелось бы, чтобы гипотетическая картина сверхсветовых движений была понятна не только физикам с их строгой формульной наукой, но и людям другой культуры – гуманитарной с ее поэтическим языком [Болховитинов 1979: 47].

«Пирамида» – роман в идеологическом смысле совершенно не советский, в духе гностицизма представляющий Землю как поле битвы добрых и злых сил, для которых отдельная человеческая жизнь мало что значит. Так, один из героев романа, Вадим, говорит:

Протуберанцем выплеснутое в пространство человечество представляется мне сгустком плазмы… с предназначением по миновании всех промежуточных фаз остывания от звезды до розы вернуться назад в солнце, донести на огненную родину всю добычу миллиарднолетних странствий, сжатую в иероглиф формулировку всего мирозданья в целом. Словом, жизнь есть жестокая гонка, немыслимая без опережающих и отстающих, фатально и безжалобно сгорающих в дюзах единой ракеты, что, кстати, и возмещается им пока невыполненной неизбывной мечтой о стране беззакатного земного предметного счастья... [Леонов 1994: 2: 214].

Вадим – сын священника и один из главных героев-идеологов в романе. Явившийся на Землю ангел Дымков показывает положительной героине, девушке Дуне, картины предстоящей гибели человечества, а православному священнику отцу Матвею кажется, что создание мира было ошибкой Бога. Эта «полифония идей» имеет отчетливый, программно-антигуманистический смысл[66].

В контексте «Пирамиды» и поздние фантастические сочинения Леонова, предназначенные для печати (такие, как антиутопический киносценарий «Бегство мистера Мак-Кинли», 1960[67]), и его готовность возглавить жюри фантастических рассказов в 1954 году, и его сотрудничество с «Наукой и жизнью» приобретают новый смысл. По-видимому, Леонов остро интересовался формами послевоенного воображения будущего в СССР, изучал их – и стремился на них влиять.

В 1976—1979 годах заместителем Захарченко по «Технике — молодежи» был писатель-фантаст Владимир Щербаков (1938—2004), близко общавшийся с тем же Леоновым. Щербаков публиковал не только романы, но и многочисленные псевдонаучные книги о тождестве древних славян, этрусков, первоначального населения Палестины и дошумерских автохтонов Двуречья [Шнирельман 2015: 1: 217—223].

И Леонов, и Захарченко были близки к неформальному движению русских националистов, которое Николай Митрохин назвал «русской партией». Захарченко входил в окружение секретаря ЦК ВЛКСМ (в 1959—1968 годах) Сергея Павлова, который во многом способствовал консолидации консервативно-националистических русских группировок в политических элитах [Митрохин 2003: 240—241, 295, 346][68]. Этот факт выглядит тем более удивительным потому, что вкусы Захарченко в 1960-е годы были скорее «западническими», он был открыт всему новому – а Павлов на посту комсомольского секретаря печально прославился нападками на всех, кого он считал «западниками» в тогдашней литературе, от Е. Евтушенко до А. Солженицына[69]. Его подход к культуре был по своему характеру мобилизационно-популистским. Например, выступая в декабре 1965 года на пленуме ЦК ВЛСМ, Павлов выразил недоверие профессиональным критикам и предложил впредь обсуждать рукописи молодых поэтов и прозаиков на открытых комсомольских собраниях [Криворученко 2005: 167].

Леонов с 1950-х годов входил в круг русских националистов в Союзе писателей СССР, в конце 1960-х с ним поддерживала контакты группа комсомольских функционеров, сложившаяся вокруг того же Павлова (см.: [Митрохин 2003: 250—251, 259, 311—312]).

Как могло сочетаться это все в одном и том же редакторе – Захарченко или Болховитинове: дружба с этнонационалистами, организация движений инженеров-самоучек, интерес к оккультным и псевдоисторическим построениям – и любовь к научной фантастике? За этим странным смешением, по-видимому, стояла социально-политическая программа, которая никогда, насколько мне известно, не была эксплицитно выражена, так как не была разработана одним человеком, но стала результатом взаимодействия нескольких идеологических программ, подобно химической эмульсии. Тем не менее она оказалась стойкой и последовательно развивалась на протяжении 1960—1970-х годов.

По сути, это была неартикулированная концепция послесталинской модернизации советского общества, адресованная советским ИТР, хотя, по-видимому, разные группы по-разному «считывали» и интерпретировали отдельные ее элементы. Эта концепция была альтернативной по отношению к более отчетливо сформулированной программе шестидесятников-антисталинистов (в диапазоне от Евтушенко до Солженицына), стремившихся если не «проработать» в психоаналитическом смысле травмы, оставленные войной и государственным террором, то хотя бы напомнить об их существовании – или, в более радикальной версии Солженицына, публично сказать о жертвах этого террора и о тех, кого они считали его виновниками. Иначе говоря, шестидесятники-антисталинисты (вне зависимости от отношения к Ленину) предполагали необходимость историзации самосознания советского человека и твердо знали, что эта историзация будет очень болезненной – но без нее невозможна психологическая реинтеграция общества и отдельного человека:

   И опыт – наш почтенный лекарь,

   Подчас причудливо крутой, –

   Нам подносил по воле века

   Его (века. – И.К.) целительный настой.

   Зато и впредь как были – будем, –

   Какая вдруг ни грянь гроза –

   Людьми

                из тех людей,

                                 что людям,

   Не пряча глаз,

   Глядят в глаза.

                                        (А. Твардовский. «По праву памяти», 1966—1969)[70]

Шестидесятники-антисталинисты в этой своей программе не только требовали исторической справедливости, но и противостояли радикальному аисторизму позднесталинской культуры. Евгений Добренко пишет, что в пьесах позднесталинской драматургии «“в коммунизм идущий дед” необходим для историзации современности; наука, [представленная экспертами-академиками] напротив, связана с футуронаправленностью настоящего»[71]. Эта квазиисторическая перспектива, подобная нарисованной на стене анфиладе комнат, была нужна, чтобы «обозначить дискурсивное движение в том историческом вакууме, в который погрузился после войны Советский Союз» [Там же].

Такие журналы, как «Техника – молодежи» и «Наука и жизнь», реагировали на перспективу выпадения общества из истории столь же остро, как и антисталинисты, – но иначе. Они строили нарратив историзации без упоминания травмы. Дело было не только в цензуре, но и в концепции этих изданий. У Захарченко и Болховитинова получалась картина истории, разновариантной и удивительной – «странной», пользуясь выражением Данина, – как в прошлом (часто очень отдаленном), так и в будущем, о котором говорили фантасты.

Следует подчеркнуть, что здесь имеется в виду именно равнодействующая, создававшаяся публикациями этих журналов в совокупности. В самих журналах могли печататься статьи и произведения литературной фантастики с антисталинскими и иными политическими намеками – как, например, нашумевший роман Ивана Ефремова «Час быка» (Техника — молодежи. Публикация с продолжением: 1968. № 10 — 1969. № 7), изображавший тоталитарное общество на планете Торманс. В 1970 году после публикации отдельным изданием роман был изъят из библиотек и фактически запрещен до конца 1980-х. Однако характерно, что Ефремов был одним из авторов советского нью-эйджа, а, например, братья Стругацкие, гораздо более отчетливо, чем Ефремов, артикулировавшие в своих произведениях антисталинистскую позицию и практически не связанные с эстетикой нью-эйджа, печатали свои повести и романы либо отдельными изданиями[72], либо в общелитературных («толстых») журналах – например, один из наиболее политически резких их романов «Обитаемый остров» был опубликован с продолжением в журнале «Нева» (1969. № 3—5).

Геннадий Гусев в беседе с Николаем Митрохиным удивлялся тому, как легко вписывался Захарченко в круг Сергея Павлова, хотя не был русским националистом, не воспринимал русский народ как дискриминированный и т.п.[73] Возможно, Павлов и Захарченко понимали, что их общий оппонент – «лирики», не интересующиеся технократическими прорывами. Однако с деятелями «русской партии», по-видимому, редакторы находили общий язык еще и благодаря общему для них интересу к таинственным, необъяснимым событиям и к мифологическим версиям истории. Этот интерес очень резко выражен в романе «Пирамида», представляющем мифологизированную альтернативную версию истории ХХ века.

Строение мироздания в «Технике – молодежи» и отчасти в «Науке и жизни» выглядело труднопостижимым, но проблемы частного человека – вполне решаемыми с помощью изложенных в журнале технологий. Прославляя умельцев, строящих самодельные автомобили и совершенствующих домашнюю технику, НПНТЖ подразумевали, что советский хаос и бытовые трудности – это изначальная данность, которую можно преодолеть не с помощью реорганизации экономики или общественной жизни, а исключительно методом DIY (do it yourself).

Философы и теоретики культуры в ХХ веке интерпретировали технику по-разному. Мартин Хайдеггер описывал ее как принцип овладения окружающим человека бытием [Хайдеггер 1993; 1999]. Маршалл Маклюэн – как систему «медиа», внешних расширений, связывающих человека с окружающим миром и другими людьми [Маклюэн 2003]. В НПНТЖ 1960—1980-х годов самодельная техника представала как едва ли не единственное доступное для читателя средство изменить свою жизнь в советских условиях (см. об этом, например: [Орлова 2004; Смоляк 2011]). Ценой аскезы (сложно сконструировать, нужно долго думать, потом «доставать» детали и т.п.) такая техника должна была принести участникам движений «советского DIY» дух риска, приключений и победы.

НПНТЖ представляли в первую очередь не профессиональные, а досуговые практики и ценности. Количество усилий и душевных сил, которые «самодельщики» тратили на свои изобретения, говорило о том, что подобные занятия для них как минимум не менее важны, чем основная работа.

Первоначально, во второй половине 1950-х, партийные и комсомольские лидеры поощряли развитие НПНТЖ с совершенно другими целями. Эти журналы должны были стать периодикой для новых ИТР – более открытых, более устремленных в будущее и с более разнообразными интересами. Редакторов в эти журналы, насколько можно судить, назначали не для поддержания идеологического баланса в публичном поле[74]. И Захарченко, и Болховитинов, и Нина Филиппова были, каждый в свое время, поставлены на свои должности как лояльные, но инициативные журналисты. Их деятельность обрела идеологические смыслы лишь с течением времени. Концепция «техника, парапсихология и фантастика как замена рефлексивной историзации», как уже сказано, оформилась относительно поздно, ближе к концу 1960-х, в результате совместных усилий редакторов, писателей-фантастов и функционеров ЦК ВЛКСМ.

Выразителями этой концепции стали «Техника — молодежи» и отчасти «Наука и жизнь». В других НПНТЖ – «Знании – силе» и «Химии и жизни» она вступала в сложные гибриды с наследием оппозиционного, либерального шестидесятничества. Трудно сказать, насколько интервью Нины Филипповой 1995 года выражает ее реальное самоощущение 1970-х, но важно и то, что она запомнила смысл тогдашних изменений «Знания – силы» именно как совмещение нескольких программ и месседжей:

Мы были и остались верны идеалам оттепели, ее интеллектуальной и нравственной сути. Гуманитарные науки стали не менее — может быть, более — важными для журнала. Естественные науки остались проблемными, остались центром каждого номера. Но появился еще один центр — история, археология, философия, социология. Надо сказать, что и интересы читателей смещались в эту сторону. Во время так называемого застоя шла серьезная интеллектуальная работа, подготовившая перестройку. Заново осмыслялись мир, история, место в ней человека [Филиппова 1995].

Филиппова понимает здесь наследование «оттепели» только в идеологическом смысле. Однако социальная деятельность Захарченко и Столярова, создавших массовые движения «самодельщиков», ведшие к автономизации их участников, тоже развивали традиции «оттепели», хотя и в совершенно ином смысле. С другой стороны, эти движения совпадали по своей интенции с мобилизационным популизмом Павлова.

Линию «Химии и жизни» фактически определял заместитель главного редактора Михаил Черненко, племянник академика Юлия Харитона, одной из центральных фигур в работе над советской атомной и водородной бомбами и, как уже сказано, писатель-фантаст. Журнал вполне вписывался в общие тренды НПНТЖ – как и интересы Черненко. Так, еще в 1960 году Черненко вместе со своим постоянным соавтором В. Ричем напечатал в «Литературной газете» статью об идеях советского математика Матеса Агреста, который, зная иврит (в юности он закончил ешиву любавичских хасидов), доказывал, что Библия полна свидетельств о палеоконтактах: например, испепеление Содома и Гоморры Агрест интерпретировал как описание ядерного взрыва [Черненко, Рич 1960]. В самой «Химии и жизни» подобных публикаций почти не было, однако журнал тем не менее приобрел репутацию фрондерского издания. Иллюстрации к журналу чаще всего выполнялись в эстетской или авангардной стилистике[75]. «Наверху» журнал считался сомнительным не только из-за своего содержания, но и из-за кадровой политики, которую проводили Михаил Черненко и главный редактор журнала, знаменитый физхимик Игорь Петрянов-Соколов. Один из респондентов Николая Митрохина рассказывал ему в 2013 году, что зав. сектором издательств Отдела пропаганды ЦК Ираклий Чхиквишвили предлагал что-нибудь сделать с этим журналом, где печатаются «одни евреи»[76].

В отличие от Черненко, Захарченко общался с откровенным антисемитом Ильей Глазуновым и соглашался принимать на работу в журнал опальных представителей русского националистического движения – например, Валерия Скурлатова [Митрохин 2003: 295]. Однако месседж, который транслировали через свою публикационную политику Болховитинов и особенно Захарченко, оказывал влияние на восприятие и других журналов этого же ряда.

Насколько можно судить из сегодняшнего дня, целиком концепция «техника, парапсихология и фантастика как замена рефлексивной историзации» большинством аудитории НПНТЖ не считывалась. Однако эти журналы смогли сделать привлекательным и привычным для советских ИТР образ «расслоившегося» мира, где дальнее окружение человека регулируется иррациональными нормами, ближнее окружение при необходимости можно переделать с помощью остроумно скомбинированных технологий, а о социальных и политических проблемах, находящихся посередине между «дальним» (космосом, природой) и «ближним» (домом), речь почти не идет.

Смысловое целое, которое складывалось в НПНТЖ, не нуждалось в рефлексии социально-политической проблематики как в обязательном элементе. Эта лакуна в НПНТЖ оказывается заметной только с внешней точки зрения.

При переносе идей нью-эйджа в советский контекст произошла заметная переакцентуация. В США начала 1960-х нью-эйдж был движением нонконформистским, если не вовсе революционным. О степени его социального радикализма можно судить по фантастическому (sic!) роману, ставшему одним из манифестов нью-эйджа – «Чужак в чужой земле» («Stranger In A Strange Land», 1961) Роберта Хайнлайна. Его персонаж становится новым Мессией, бросающим вызов послевоенному американскому обществу и провоцирующим массовый молодежный бунт. В сознании американских и европейских хиппи нью-эйдж легко ассоциировался с пацифизмом и анархизмом. В интерпретации советских НПНТЖ идеи нью-эйджа приобретали скорее консервативно-эскапистский смысл. И Иван Ефремов, и Леонид Леонов, которые оказали столь заметное влияние на НПНТЖ, по-видимому, в 1950—1960-е годы синтезировали отдельные сюжеты нью-эйджа с мессиански окрашенными идеями русского религиозного модернизма первой половины ХХ века; вероятно, Ефремов научился этому синтезу еще в 1940-е – 1950-е годы, читая сочинения Николая и Елены Рерих о «Живой этике» и «Агни-йоге».

Нью-эйдж в США был формой резкой критики позитивизма в естественных и гуманитарных науках. В советских НПНТЖ эта критика парадоксальным образом превратилась в своего рода психологический амортизатор. Напоминания о «таинственных случаях», оккультных явлениях, «кожном зрении» позволяли смягчить порождаемые новейшими научными открытиями представления о «странном мире». Однако рядом с «таинственными случаями» печатались составленные в позитивистском духе сообщения о новых технических достижениях, которые показывали, что окружающий мир в принципе может быть постигнут и освоен. Складывавшаяся таким образом картина мира оказалась не только интересной, но еще и комфортной.

Дополнительным импульсом для формирования новой идеологии, основанной на этой картине мира, стали нападки партийных органов на социально-критические тенденции в советской фантастике. После того, как Р. Нудельман в 1964 году провозгласил появление в советской фантастике нового направления – очень скоро, 5 марта 1966 года, Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС отправил начальству записку «О недостатках в издании научно-фантастической литературы»[77], подписанную заместителем заведующего этим отделом Александром Яковлевым, тогда – участником антилиберального и антизападнического лобби в ЦК [Митрохин 2008], впоследствии – одним из главных идеологов «перестройки». Некоторые историки фантастики и журналисты предполагают, что эта записка была в большей или меньшей степени инспирирована фантастами, получившими известность в сталинские времена – такими, как Александр Казанцев или Владимир Немцов[78]. В записке сообщалось:

Особого внимания, по нашему мнению, заслуживают произведения так называемой «социальной» или «философской» фантастики, в которых моделируется будущее общество, его политические, моральные, человеческие аспекты. <…> В ряде произведений этого жанра проповедуются антиматериалистические взгляды на человека, природу, общество…

Специальной критике в записке были подвергнуты творчество Лема и братьев Стругацких, а также попытка сформировать в советской фантастике целостное социально-критическое направление. НПНТЖ были задеты в записке только «по касательной». Авторы обвинили новое направление в советской фантастике в групповщине: «…Парнов и Емцов хвалят Стругацких, Стругацкие – Парнова и Емцова. Нудельман хвалит Громову, Громова – Нудельмана». Фраза «Нудельман хвалит Громову», вероятно, отсылала к манифесту Нудельмана, опубликованному в «Технике—молодежи» и содержавшему восторженные оценки творчества писательницы Ариадны Громовой (1916—1981)[79]. Однако прямо о журналах в этой служебной кляузе речь не шла, а главным выразителем «нездоровых» тенденций было признано издательство «Молодая гвардия», издававшее фантастику отдельными книгами. Контекст, который выстраивался в НПНТЖ, по-видимому, в большей степени устраивал партийное начальство, чем тогдашняя линия «Молодой гвардии».

Записка отдела пропаганды и агитации вызвала длительную подковерную борьбу, которая в 1969—1972 годах перешла в открытую дискуссию в печати и привела к всплеску внимания к советской фантастике на Западе (см. анализ этой дискуссии и ссылки на публикации в: [Шнирельман 2015: 1: 211—215]); в отличие от традиционных советских ситуаций, обвиняемые «социальные фантасты» получили возможность защищаться и в своих статьях выдвигали контраргументы. Тем не менее новое направление было фактически разгромлено. «Издатели более не рисковали (и не хотели) иметь с нами дело», – вспоминал об этом времени Борис Стругацкий [Стругацкий 2003: 223][80]. В первой половине 1970-х издательство «Молодая гвардия» стало опорным пунктом фантастов, ориентировавшихся на идеи русского национализма; влияние «русской фантастики» в целом стало расширяться. Однако эти фантасты еще больше, чем «социальные», опирались на иррационалистические идеи нью-эйджа[81]. Поэтому история советской фантастики 1960-х – 1970-х годов с литературной точки зрения выглядит как череда нападок, разрывов, запретов – а история журналов и публикаций оказывается намного более плавной. НПНТЖ, претендовавшие на моделирование жизненного мира позднесоветской технической интеллигенции, на протяжении этого периода лишь все сильнее развивали советскую версию нью-эйджа. Избиение «социальных фантастов» с их вниманием к политической и моральной проблематике только завершило оформление этой идеологической линии.

Андрей Амальрик в своей знаменитой статье «Идеологии в советском обществе» (1975) выделил целый ряд идеологий, подспудно существовавших в СССР и артикулированных или в самиздате, или с помощью эвфемистического использования переосмысленных марксистско-ленинских клише [Амальрик 1978]. По-видимому, идеологический спектр 1960—1970-х годов был еще более богат, чем это описывает Амальрик, – отчасти потому, что в советском публичном поле целый ряд неполитических по своему происхождению феноменов приобретал политический смысл (об этом не раз писали исследователи советского общества – в частности, уже упомянутый Ицхак Брудный). НПНТЖ, изображавшие «расслоившийся мир», формировали квазиидеологическое движение, которое уже в период поздней «оттепели» не совпадало по своим интенциям ни с неосталинистами из «Молодой гвардии», ни с оппозиционными либеральными националистами, ни с либералами – ни с одной из групп, описанных в своих классификациях Амальриком или Брудным. Мировоззрение, которое выражали НПНТЖ, не проявлялось в идеологическом поле 1960—1980-х, но, подобно облаку, покрывало некоторые важнейшие ценностные сферы того времени: технократию, историко-этническое самосознание и, возможно, даже морально-этическую рефлексию.

Одним из важнейших направлений советской культурной политики в 1960—1970-е годы стало строительство – с помощью книгоиздания, медиа и иных институтов – «полупроницаемых мембран», которые должны были интериоризоваться, войти в состав мышления советских работников умственного труда, чтобы фильтровать любые импульсы с Запада и вообще из тех сфер социального бытия, которые не контролировались или не предусматривались советской идеологией[82]. Техника, представленная как автономный ценностный мир и социальная практика, играла в НПНТЖ, среди прочего, роль полупроницаемой мембраны, при необходимости пропускавшей или не пропускавшей влияния, идущие с Запада и «снимавшей» необходимость осмысления коллективных травм ХХ века. Можно было заимствовать «технические достижения» или мысленные эксперименты, осуществленные в произведениях фантастов, и представлять их как интересное приращение жизненного мира советского ИТР – и не обращать внимания на «западные», или, точнее, внесоветские общественные или моральные категории.

5. Отложенные последствия

Развитие событий в постсоветской России позволяет предположить, что НПНТЖ – или, по крайней мере, стоящая за ними социально-политическая программа модернизации – оказала большее воздействие на воображение ИТР, чем «Новый мир» или «Иностранная литература» 1970-х годов. Сочетание «технологизма» с математической подкладкой, конспирологического культа таинственного, интереса к альтернативной истории в духе фантастической литературы – все это удивительно легко сочетается с имперско-националистической риторикой и/или алгоритмами по решению проблем в несколько шагов.

Вероятно, это синкретическое мировоззрение повлияло на столь разные социальные феномены, как «новая хронология» Анатолия Фоменко и Глеба Носовского и публицистику Юрия Мухина, в советские времена – автора более 30 изобретений, награжденного почетным значком «Изобретатель СССР». В 1990—2010-е годы Мухин опубликовал множество конспирологических книг по истории, доказывающих, что американцы никогда не высаживались на Луне, Б. Ельцин умер в 1996 году и до официально объявленной смерти в 2007 году его на публике замещали двойники, «мичуринская биология» Трофима Лысенко верна, а данные сторонников классической генетики сфальсифицированы и т.п. Одновременно с 1993 года Мухин пропагандирует собственную концепцию управления под названием «делократия» (по его мнению, противостоящую «бюрократии») и предлагает путем референдума принять новые законы, которые позволяли бы с помощью всеобщего голосования сажать в тюрьму выборных должностных лиц, о которых дурно отзываются избиратели. Мухин создал движение под названием «Армия воли народа», дважды был обвинен в экстремистской деятельности; в настоящее время он находится под домашним арестом. Российские правозащитники считают последний приговор Мухину неправосудным.

Фоменко и Носовский, в отличие от Мухина, никогда не занимались партийным строительством, не публиковали антисемитских опусов и соблюдают общие формальные принципы научной дискуссии. Однако, при всем их явном различии, эти авторы – радикалы, доведшие до предельного выражения мировоззрение, наполовину сознательно, наполовину безотчетно сформированное НПНТЖ в 1960—1970-е годы. Характерная «бриколажность» их взглядов и резонанс, который вызвали их публикации, свидетельствуют о том, что такое мировоззрение существовало и доныне имеет значительную популярность, часто – в среде бывших ИТР или культурно ориентированных на них групп.

Отложенным результатом развития этого мировоззрения стали менее заметные, но гораздо более опасные социальные феномены, чем локальные увлечения теориями Фоменко или Мухина, при всей политической одиозности последнего. Возможно, широкое усвоение идеологии «расслоившегося мира» стало одной из причин инфантилизма российского гражданского общества. Интеллигенты времен «перестройки» использовали антикоммунизм и антисталинизм прежде всего для делегитимизации советского режима, а не для выработки критических политических программ. В постсоветское время значительная часть интеллектуального сообщества уклонялась от рефлексии травм, связанных со сталинизмом, репрессиями, Гражданской войной 1917—1922 годов, расколом русской культуры ХХ века – как от слишком травматичной процедуры [Копосов 2011: 122—128][83]. В некоторых случаях можно вести речь о вине конкретных политтехнологов и политиков, на протяжении всех 1990-х годов утверждавших, что рефлексия травм есть форма национального мазохизма и культивирования чувства коллективной вины. Но на уровне больших социальных групп речь стоит вести не только о вине, но и об отсутствии интеллектуальных инструментов для воображения такого общества, в котором память о травматическом прошлом стала бы психологически продуктивной. Эта ментальная лакуна в значительной степени была обусловлена той картиной «расслоившегося мира», которую сформировали главные, самые многотиражные медиа, издававшиеся в позднесоветские десятилетия специально для научно-технической интеллигенции и молодежи, готовой присоединиться к этой социальной группе. В продуцировании такой картины мира никто конкретно не был виноват, однако сегодня ее было бы полезно отрефлексировать, чтобы лучше видеть «слепые пятна» российского общественного сознания.

Библиография / References

[Азов 2013] – Азов А.Г. Поверженные буквалисты: Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013.

(Azov A.G. Poverzhennye bukvalisty: Iz istorii hudozhestvennogo perevoda v SSSR v 1920–1960-e gody. Mоscow, 2013.)

[Аксютин 2010] – Аксютин Ю.В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953—1964 гг. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2010.

(Aksiutin Iu.V. Khrushchevskaja «ottepel'» i obshchestvennye nastroenija v SSSR v 1953—1964 gg. 2nd ed. M.: ROSSPEN, 2010).

[Альтшуллер 1961] – Альтшуллер Г.С. Если вы хотите изобрести… // Знание – сила. 1961. № 8. С. 33—35.

(Altshuller G.S. Esli vy khotite izobresti… // Znanie – sila. 1961. № 8. S. 33—35.)

[Амальрик 1978] – Амальрик А. Идеологии в советском обществе (1975) // Амальрик А. СССР и Запад в одной лодке. London, 1978.

(Amalrik Andrei. Ideologii v sovetskom obshchestve (1975) // Amal'rik A. SSSR i Zapad v odnoj lodke. London, 1978.)

[Андреев 1941] – Андреев К. Современная американская фантастика // Литературная газета. 1941. 1 июня. С. 2.

(Andreev K. Sovremennaia amerikanskaia fantastika // Literaturnaia gazeta. 1941. June, 1. P. 2)

[Ашер 1965] – Ашер Г. ЛСД взрывает психику / Пер. с англ. // Знание – сила. 1965. № 1. С. 22.

(Asher H. They split my personality (Saturday Review. 1963. June 1, 39—43). Znanie — sila. 1965. № 1. – In Russ.)

[Ащеулова 2010] – Ащеулова Н.Н. Социология науки в Ленинграде — Санкт-Петербурге: от истоков до современности // Социология науки и технологий. 2010. Т. 1. № 1. С. 15—31.

(Ashcheulova N.N. Sotsiologiia nauki v Leningrade — Sankt-Peterburge: ot istokov do sovremennosti // Sotsiologiia nauki i tekhnologii. 2010. T. 1. № 1. P. 15—31.)

[Бараев 2012] – Бараев В. Последние залпы по шестидесятникам // Новая Бурятия. 2012. 5 марта (http://www.newbur.ru/articles/6963).

(Baraev V. Poslednie zalpy po shestidesjatnikam // Novaja Burjatija. 2012. 5 March (http://www.newbur.ru/articles/6963).)

[Благовещенский 1954] – Благовещенский А. Мечты и книги // Литературная газета. 1954. 10 июня. С. 2. (К подписи Благовещенского дано пояснение: «Учитель, Зириклы, Шаранский район Башкирской АССР»).

(Blagoveshсhenskii A. Mechty i knigi // Literaturnaia gazeta. 1954. June, 10. P. 2.)

[Богданов 2011] – Богданов К. Физики vs. лирики: к истории одной «придурковатой» дискуссии // НЛО. 2011. № 111.

(Bogdanov K. Fiziki vs. liriki: k istorii odnoj «pridurkovatoj» diskussii // NLO. 2011. № 111.)

[Болховитинов 1978] – Болховитинов В. Талантлив на всю жизнь // Наука и жизнь. 1979. № 5. С. 44—48.

(Bolkhovitinov V. Talantliv na vsiu zhizn' // Nauka i zhizn'. 1979. № 5. P. 44—48.)

[Брейнхолст 1965] – Брейнхолст В. Искусство быть отцом / Пер. с нем. // Наука и жизнь. 1965. № 1, 2.

(Breinholst W. Hallo, ich bin Vater geworden: Ein heiterer Ratgeber in 14 Lektionen // Nauka i zhizn. 1965. № 1, 2. – In Russ.)

[Бритиков 1970] – Бритиков А. Русский советский фантастический роман. Л.: Наука, 1970.

(Britikov A. Russkii sovetskii fantasticheskii roman. Leningrad, 1970.)

[Ваганов 2012] – Ваганов А. Жанр, который мы потеряли: Очерк истории отечественной научно-популярной литературы. М.: АНО «Журнал “Экология и жизнь”», 2012.

(Vaganov A. Zhanr, kotory my poteriali: Ocherk istorii otechestvennoj nauchno-populjarnoj literatury. Moscow, 2012.)

[Геллер 1985] – Геллер Л. Вселенная за пределом догмы. Советская научная фантастика. London: OPI, 1985.

(Geller L. Vselennaja za predelom dogmy. Sovetskaja nauchnaja fantastika. London: OPI, 1985.)

[Данин 1962] – Данин Д. Неизбежность странного мира. М.: Молодая гвардия, 1962.

(Danin D. Neizbezhnost' strannogo mira. Moscow, 1962.)

[Дмитревский, Брандис 1960] – Дмитревский В., Брандис Е. Современность и научная фантастика // Коммунист. 1960. № 1. C. 67—74.

(Dmitrevskii V., Brandis E. Sovremennost' i nauchnaja fantastika // Kommunist. 1960. № 1. P. 67—74.)

[Дорфман 1932] – Дорфман Я. Техпропаганда в литературе и кино // Техническая пропаганда. 1932. № 5–6.

(Dorfman Ja. Tekhpropaganda v literature i kino // Tekhnicheskaja propaganda. 1932. № 5–6.)

[Завьялов 2008] – Завьялов С. «Поэзия – всегда не то, всегда другое»: переводы модернистской поэзии в СССР в 1950—1980-е годы // Новое литературное обозрение. 2008. № 92.

(Zavialov S. «Pojeziia – vsegda ne to, vsegda drugoe»: perevody modernistskoi poezii v SSSR v 1950—1980-e gody // NLO. 2008. № 92.)

[Захарченко 1953] – Захарченко Вас. К разговору о научной фантастике // Октябрь. 1953. № 2. С. 166—170.

(Zakharchenko Vas. K razgovoru o nauchnoi fantastike // Oktjabr'. 1953. № 2. P. 166—170.)

[Захарченко 1996] – Захарченко В.Д. Олег Антонов. М.: Молодая гвардия, 1996.

(Zakharchenko V.D. Oleg Antonov. Moscow, 1996.)

[Зубов 2016] – Зубов А.А. Становление популярного жанра как дискурсивный процесс: научная фантастика в России конца XIX – начала XX вв. Дис… канд. филол. наук. М.: МГУ, 2015.

(Zubov A.A. Stanovlenie populjarnogo zhanra kak diskursivnyj process: nauchnaja fantastika v Rossii konca XIX – nachala XX vv. Dis… kand. filol. nauk. Moscow, 2015.)

[Иванов 1949—1950] – Иванов В. Энергия подвластна нам // Знание—сила. 1949. № 8—12; 1950. №№ 1—4.

(Ivanov V. Energiia podvlastna nam // Znanie—sila. 1949. № 8—12; 1950. № 1—4.)

[Иванов 1950] – Иванов С. Фантастика и действительность // Октябрь. 1950. № 1. С. 155—164.

(Ivanov S. Fantastika i deistvitel'nost' // Oktiabr'. 1950. № 1. P. 155—164.)

[Караваев 2015] – Караваев А. Четыре истории. Как издавали фантастику в СССР. Визуальные очерки. М.: Фантастика, 2015.

(Karavaev A. Chetyre istorii. Kak izdavali fantastiku v SSSR. Vizual'nye ocherki. Moscow, 2015.)

[Козлов 2009] – Козлов С.Л. Сообщество выскочек: «Субъективный фактор» реформы высшего образования во Франции эпохи Второй империи // НЛО. 2009. № 100. С. 583—606.

(Kozlov Serguei. Soobshchestvo vyskochek: «Sub'ektivny faktor» reformy vysshego obrazovaniia vo Frantsii epokhi Vtoroi imperii // NLO. 2009. № 100. P. 583—606.)

[Колпаков 1965] -- Колпаков А. Холод в реторте // Знание—сила. 1965. № 11. С. 12—14.

(Kolpakov A. Kholod v retorte // Znanie—sila. 1965. № 11. P. 12—14.)

[Копосов 2011] – Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М.: Новое литературное обозрение, 2011.

(Koposov N. Pamiat' strogogo rezhima: Istoriia i politika v Rossii. Moscow, 2011.)

[Криворученко 2005] – Криворученко В.К. О Сергее Павлове // Знание. Понимание. Умение. 2005. № 4. С. 165—172.

(Krivoruchenko V.K. O Sergee Pavlove // Znanie. Ponimanie. Umenie. 2005. № 4. P. 165—172.)

[Коротков 2006] – Коротков Ю. Звездоплаватель // Если. 2006. № 11. C. 284—288.

(Korotkov Iu. Zvezdoplavatel' // Esli. 2006. № 11. P. 284—288.)

[Кугель 2005] – Кугель С.А. Записки социолога. СПб.: Нестор-История, 2005.

(Kugel' S.A. Zapiski sotsiologa. Saint Petersburg, 2005.)

[Кугель, Никандров 1971] – Кугель   Социологические проблемы инженерной деятельности. М.: Мысль, 1971.

(Kugel' S.A., Nikandrov O.M. Molodye inzhenery. Sotsiologicheskie problemy inzhenernoi deiatel'nosti. Moscow, 1971.)

[Кукулин 2012] – Кукулин И. Роль стихотворного перевода в творчестве русских поэтов 1990-х – 2000-х годов // La poesia russa da Puškin a Brodskij. E ora? / Русская поэзия от Пушкина до Бродского. Что дальше? Atti del Convegno Internazionale di Studi Roma, 29—30 settembre 2011. Sapienza Università di Roma. Roma: Edizioni Nuova, 2012. P. 157—197.

(Kukulin I. Rol' stikhotvornogo perevoda v tvorchestve russkikh poetov 1990-kh – 2000-kh godov // La poesia russa da Puškin a Brodskij. E ora? / Russkaja poeziia ot Pushkina do Brodskogo. Chto dal'she? Atti del Convegno Internazionale di Studi Roma, 29—30 settembre 2011. Sapienza Università di Roma. Roma: Edizioni Nuova, 2012. P. 157—197.)

[Леви 1965] – Леви В. Шизофрения. Понять, чтобы победить. Знание – сила. 1965. № 1. С. 18—21.

(Levi V. Shizofreniia. Ponjat', chtoby pobedit'. Znanie – sila. 1965. № 1. P. 18—21.)

[Леонов 1974] – Леонов Л. Мироздание по Дымкову // Наука и жизнь. 1974. № 11. С. 38—43.

(Leonov L. Mirozdanie po Dymkovu // Nauka i zhizn'. 1974. № 11. P. 38—43.)

[Леонов 1994] – Леонов Л. Пирамида. Роман-наваждение в трех частях: В 3 вып. М.: Наш современник, 1994.

(Leonov L. Piramida. Roman-navazhdenie v trekh chastiakh: In 3 vols. Moscow, 1994.)

[Львовский 2014] – Львовский С. Прерванное кино // Сеанс. 2014. № 59/60. С. 115—132.

(L'vovskij S. Prervannoe kino // Seans. 2014. № 59/60. P. 115—132.)

[Маклюэн 2003] -- Маклюэн Г.М. Понимание медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ. В. Николаева. М.; Жуковский: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2003.

(McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of Man. Moscow, 2003. – In Russ.)

[Маневич 2006] – Маневич И. За экраном. М.: Новое издательство, 2006.

(Manevich I. Za ekranom. Moscow, 2006.)

[Маркс, Энгельс 1968] – Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд.: В 50 т. Т. 46. Ч. II. М.: Политиздат, 1968.

(Marx K. Ökonomische Manuskripte 1857—1858. Part 2. Moscow, 1968. – In Russ.)

[Матюшкин В.] – Матюшкин В. Повседневная жизнь Арзамаса-16. М.: Молодая гвардия, 2008.

(Matiushkin V. Povsednevnaja zhizn' Arzamasa-16. Moscow, 2008.)

[Мещеряков 1936] – Мещеряков Н. Литература для всех // Техническая книга. 1936. № 3.

(Meshcheriakov N. Literatura dlia vsekh // Tehnicheskaia kniga. 1936. № 3.)

[Митрохин, Костров 2009] – «Издательства давали половину бюджета партии»: Беседа Николая Митрохина с Вадимом Владимировичем Костровым // Неприкосновенный запас. 2009. № 6 (68). С. 69—82.

(«Izdatel'stva davali polovinu bjudzheta partii»: Beseda Nikolaia Mitrokhina s Vadimom Vladimirovichem Kostrovym // Neprikosnovennyj zapas. 2009. № 6 (68). P. 69—82.)

[Митрохин 2003] – Митрохин Н. Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953—1985 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

(Mitrohin N. Russkaia partiia: Dvizhenie russkikh nataionalistov v SSSR. 1953—1985 gody. Moscow, 2003.)

[Митрохин 2008] – На идеологическом посту. Воспоминания сотрудников ЦК КПСС [Комментированная расшифровка бесед Н. Митрохина с тремя бывшими сотрудниками аппарата ЦК КПСС] // Неприкосновенный запас. 2008. № 4. С. 152—168.

(Na ideologicheskom postu. Vospominaniia sotrudnikov TsK KPSS (G. Gusev, R. Kosolapov, A. Veber) // Neprikosnovenny zapas. 2008. № 4. P. 152—168.)

[Михельсон 1937] – Михельсон С. Бледный и скучный журнал // Техническая книга. 1937. № 12.

(Mikhel'son S. Bledny i skuchny zhurnal // Tekhnicheskaia kniga. 1937. № 12.)

[Нудельман 1964] – Нудельман Р. Возвращение со звезд. Мысли о научной фантастике // Техника—молодежи. 1964. № 5. С. 24—25.

(Nudel'man Rafail. Vozvrashhenie so zvezd. Mysli o nauchnoi fantastike // Tekhnika—molodezhi. 1964. № 5. P. 24—25.)

[Окулов 2008] – Окулов В.И. О журнальной фантастике первой половины ХХ века. Липецк: Крот, 2008 (http://www.s3000.narod.ru/krot20081015vo0...).

(Okulov V.I. O zhurnal'noj fantastike pervoj poloviny HH veka. Lipeck, 2008 (http://www.s3000.narod.ru/krot20081015vo0...).)

[Орлова 2004] – Орлова Г. Апология странной вещи: «маленькие хитрости» советского человека // Неприкосновенный запас. 2004. № 2 (34). С. 84—90.

(Orlova G. Apologiia strannoi veshchi: «malen'kie khitrosti» sovetskogo cheloveka // Neprikosnovenny zapas. 2004. № 2 (34). P. 84—90.)

[Орлова 2016] – Орлова Г. Собирая проект // Шаги / Steps. 2016. Т. 2. № 1. С. 154—166.

(Orlova G. Sobiraja proekt // Shagi / Steps. 2016. Vol. 2. № 1. P. 154—166.)

[Первушин 2006] – Первушин А. Завоевание Марса. Марсианские хроники эпохи Великого противостояния. М.: Эксмо, 2006.

(Pervushin A. Zavoevanie Marsa. Marsianskie hroniki jepohi Velikogo protivostojanija. Moscow, 2006.)

[Программа 1962] – Программа Коммунистической партии Советского союза. М., 1962.

(Programma Kommunisticheskoi partii Sovetskogo soiuza. Moscow, 1962.)

[Ревич 1998] – Ревич В. Перекресток утопий: Судьбы фантастики на фоне судеб страны. М.: Институт востоковедения РАН, 1998.

(Revich V. Perekrestok utopij: Sud'by fantastiki na fone sudeb strany. Moscow, 1998.)

[Румянцев, Тарасов 2001а] – [Румянцев А., Тарасов П.]. Записка Отдела науки и культуры ЦК КПСС… 17 июля 1954 г. // Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953—1957. Документы / Сост.: Е.С. Афанасьева, В.Ю. Афиани, З.К. Водопьянова, Т.А. Джалилов, Т.И. Джалилова, М.Ю. Прозуменщиков. М.: РОССПЭН, 2001.

([Rumiantsev A., Tarasov P.]. Zapiska Otdela nauki i kul'tury TsK KPSS… 17 July 1954 // Apparat TsK KPSS i kul'tura. 1953—1957. Dokumenty / Ed. by E.S. Afanas'eva, V.Iu. Afiani, Z.K. Vodop'janova, T.A. Dzhalilov, T.I. Dzhalilova, M.Iu. Prozumenshhikov. Moscow, 2001.)

[Румянцев, Тарасов 2001b] – [Румянцев А., Тарасов П.] Записка отдела науки и культуры ЦК КПСС о мероприятиях по изданию переводной литературы на русском языке. 26 июля 1954 г. // Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953—1957. Документы / Сост.: Е.С. Афанасьева, В.Ю. Афиани, З.К. Водопьянова, Т.А. Джалилов, Т.И. Джалилова, М.Ю. Прозуменщиков. М.: РОССПЭН, 2001.

([Rumjantsev A., Tarasov P.] Zapiska otdela nauki i kul'tury TsK KPSS o meropriiatiiah po izdaniiu perevodnoj literatury na russkom jazyke. 26 July 1954 // Apparat TsK KPSS i kul'tura. 1953—1957. Dokumenty / Ed. by E.S. Afanas'eva, V.Iu. Afiani, Z.K. Vodop'janova, T.A. Dzhalilov, T.I. Dzhalilova, M.Iu. Prozumenshhikov. Moscow, 2001.)

[Сапарин 1950] – Сапарин В. Новая планета: Научно-фантастические рассказы и очерки. М., 1950.

(Saparin V. Novaia planeta: Nauchno-fantasticheskie rasskazy i ocherki. Moscow, 1950.)

[Серман 2005] – Серман И. Афиногенов и его «Страх» // Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Р.Д. Тименчика / Под ред. Ю. Левинга, А. Осповата, Ю. Цивьяна. М.: Водолей Publishers, 2005. С. 394—396.

(Serman I. Afinogenov i ego Strakh // Shipovnik. Istoriko-filologicheskii sbornik k 60-letiiu R.D. Timenchika / Ed. by Y. Leving, A. Ospovat, Yu. Tsivian. Moscow, 2005. P. 394—396.)

[Синявский 1960] – Синявский А. Без скидок (О современном научно-фантастическом романе) // Вопросы литературы. 1960. № 1. С. 45—59.

(Siniavskii A. Bez skidok (O sovremennom nauchno-fantasticheskom romane) // Voprosy literatury. 1960. № 1. P. 45—59.)

[Смоляк 2011] – Смоляк О. Cделай сам. Несколько замечаний о комфорте и изобретательности советского человека в 1960-е годы // Ab Imperio. 2011. № 4. С. 236—259.

(Smoljak O. Sdelai sam. Neskol'ko zamechanii o komforte i izobretatel'nosti sovetskogo cheloveka v 1960-e gody // Ab Imperio. 2011. № 4. P. 236—259.)

[Соболев, Китов, Ляпунов 1955] – Соболев С.Л., Китов А.И., Ляпунов А.А. Основные черты кибернетики // Вопросы философии. 1955. № 4. С. 136—148.

(Sobolev S.L., Kitov A.I., Liapunov A.A. Osnovnye cherty kibernetiki // Voprosy filosofii. 1955. № 4. P. 136—148.)

[Сталин 1934] – Сталин И.В. Выступление на приеме металлургов 26 декабря 1934 года // Сталин И.В. Соч. Т. 14. М.: Писатель, 1997.

(Stalin I.V. Vystuplenie na prieme metallurgov. 26 December 1934 // Stalin I.V. Works: In 14 Vols. Moscow, 1997.)

[Сталин 1939] – Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б) // XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1939.

(Otchetnyj doklad t. Stalina na XVIII s'ezde partii o rabote TsK VKP (b) // XVIII s'ezd Vsesojuznoi kommunisticheskoj partii (b). Stenograficheskii otchet. Moscow, 1939.)

[Сталин 1952] – Сталин И.В. Беседа по вопросам политической экономии. 15 февраля 1952 года // Сталин И.В. Cоч.: В 18 т. Т. 18. Тверь: Информационно-издательский центр «Союз», 2006. С. 566–574 (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1267. Л. 4–17).

(Stalin I.V. Beseda po voprosam politicheskoi ekonomii. 15 February 1952 // Stalin I.V. Works: In 18 vols. Vol. 18. Tver, 2006. P. 566–574 (RGASPI. F. 558. Op. 11. D. 1267. L. 4–17).)

[Стенографический отчет 1956] – ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. 14—25 февраля 1956 г. Стенографический отчет: В 2 т. Т. 1. М.: Гос. изд-во политич. лит-ры, 1956.

(XX s’ezd Kommunisticheskoj partii Sovetskogo Soiuza. 14—25 February 1956. Stenograficheskii otchet: In 2 vols. Vol. 1. Moscow, 1956.)

[Стругацкий 2003] – Стругацкий Б. Комментарии к пройденному. СПб.: Амфора, 2003.

(Strugatskii Boris. Kommentarii k proidennomu. Saint Petersburg, 2003.)

[Суров 1949] – Суров А. Зеленая улица. М.; Л.: Искусство, 1949.

(Surov A. Zelenaja ulitsa. Moscow, Leningrad, 1949.)

[Токарев 2006] – Токарев В. Советская военная утопия кануна Второй Мировой // Европа (Варшава). 2006. Т. 5. № 1 (18). С. 97—161.

(Tokarev V. Sovetskaia voennaia utopiia kanuna Vtoroi Mirovoi // Evropa (Warsaw). 2006. Vol. 5. № 1 (18). P. 97—161.)

[Тоффлер 2002] – Тоффлер Э. Шок будущего (1970) / Пер. с англ. Е. Рудневой, Л. Бурмистровой, К. Бурмистрова и др. под общ. ред. П.С. Гуревича. М.: АСТ, 2002.

(Toffler A. Future Shock. New York, 1970. – In Russ.)

[Фесенков, Михайлов, Кринов и др. 1951] – Фесенков Василий, Михайлов Александр, Кринов Евгений, Станюкович Кирилл, Федынский Всеволод. О Тунгусском метеорите: [О рассказе А. Казанцева «Гость из космоса»] // Наука и жизнь. 1951. № 9. С. 17—20.

(Fesenkov Vasilii, Mikhailov Aleksandr, Krinov Evgenii, Staniukovich Kirill, Fedynskii Vsevolod. O Tungusskom meteorite: [O rasskaze A. Kazantseva «Gost' iz kosmosa»] // Nauka i zhizn'. 1951. № 9. P. 17—20.)

[Филиппова 1995] – «Я не строила журнал. Он сам строился». С Ниной Сергеевной Филипповой, главным редактором журнала «Знание – сила» (1965—1989 годы), беседует просто редактор И. Прусс // Знание – сила. 1995. № 12. С. 62—66.

(«Ia ne stroila zhurnal. On sam stroilsia». S Ninoi Sergeevnoi Filippovoi, glavnym redaktorom zhurnala «Znanie – sila» (1965—1989 gody), beseduet prosto redaktor I. Pruss // Znanie – sila. 1995. № 12. P. 62—66.)

[Фокин 2011] – Фокин А.А. Представление о коммунизме у населения СССР на рубеже 1950–1960-х гг. в связи с принятием III Программы КПСС // Социальная история: ежегодник. 2010. СПб., 2011. С. 302—326.

(Fokin Alexandr. Predstavlenie o kommunizme u naseleniia SSSR na rubezhe 1950–1960-kh gg. v svjazi s priniatiem III Programmy KPSS // Sotsialnaja istoriia: ezhegodnik. 2010. Saint Petersburg, 2011. P. 302—326.)

[Хайдеггер 1993] – Хайдеггер М. Вопрос о технике (1953) // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Республика, 1993. С. 221–238.

(Heidegger M. Die Frage nach der Technik. Moscow, 1993. – In Russ.)

[Хайдеггер 1999] – Хайдеггер М. Парменид (1942—1943) / Пер. с нем. А.П. Шурбелева. СПб.: Владимир Даль, 1999.

(Heidegger M. Parmenides. Saint Petersburg, 1999. – In Russ.)

[Хрущев 2010] – Хрущев С.Н. Реформатор: Трилогия об отце. М.: Время, 2010.

(Khrushchev Serguei N. Reformator: Trilogiia ob ottse. Moscow, 2010.)

[Черненко, Рич 1960] – Черненко М., Рич В. Следы ведут в космос // Литературная газета. 1960. 9 февраля. С. 2.

(Chernenko M., Rich V. Sledy vedut v kosmos // Literaturnaia gazeta. 1960. February, 9. P. 2.)

[Чудакова 2005] – Чудакова М. В защиту двойных стандартов // НЛО. 2005. № 74. С. 203—261.

(Сhudakova M. V zashсhitu dvoinykh standartov // NLO. 2005. № 74. P. 203—261.)

[Шаттенберг 2011] – Шаттенберг С. Инженеры Сталина: жизнь между техникой и террором в 1930-е годы / Пер. с нем. В.И. Брун-Цехового, Л.Ю. Пантиной. М.: РОССПЭН, 2011.

(Shattenberg S. Stalins Ingenieure. Lebenswelten zwischen Technik und Terror in den 1930er Jahren. Moscow, 2011. – In Russ.)

[Шнирельман 2015] – Шнирельман В. Арийский миф в современном мире: В 2 т. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

(Shnirel'man V. Ariiskii mif v sovremennom mire: In 2 vols. Moscow, 2015.)

[Эстрин 2005] – Эстрин А.М. «Привет душителям свободы!»: Из знаниесильских анналов. М.: Поматур, 2005.

(Estrin A.M. «Privet dushiteliam svobody!»: Iz znaniesil'skikh annalov. Moscow, 2005.)

[Andrews 2003] – Andrews J.T. Science for the Masses: The Bolshevik State, Public Science, and the Popular Imagination in Soviet Russia, 1917—1934. Texas A & M University Press, 2003.

[Andrews, Siddiqi] – Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / Ed. by J.T. Andrews, A.A. Siddiqi. University of Pittsburgh Press, 2011.

[Balzer 1990] – Balzer H. Engineers: the Rise and Decline of a Soviet Myth // Science and the Soviet Social Order / Ed. by L. Graham. MA; London: Harvard University Press, 1990. P. 141—167.

[Breslauer 1982] – Breslauer G.W. Khrushchev and Brezhnev as Leaders. London: Allen & Unwin, 1982.

[Brudny 1998] – Brudny Y. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953—1991. Harvard University Press, 1998.

[Gernsback 1926] – Gernsback H. A New Sort of Magazine // Amazing Stories. 1926. Vol. 1. № 1 (April).

[Geller 2012] – Away from the Globe. Occultism, Esotericism and Literature in Russiaduring the 1960s–1980s // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 186—210.

[Gerovich 2012] – Gerovich S. From Newspeak to Cyberspeak: A History of Soviet Cybernetics. Cambridge, MA: MIT Press, 2002.

[Gerovich 2015] – Gerovich S. Soviet Space Mythologies: Public Images, Private Memories, and the Making of a Cultural Identity. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2015.

[Halfin 2000] – Halfin I. From Darkness to Light. Class, Consciousness and Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburgh: Pittsburgh University Press, 2000.

[Jameson 1982] – Jameson F. Progress versus Utopia; Or, Can We Imagine the Future? // Science Fiction Studies. 1982 (July). Vol. 9. № 2. Utopia and Anti-Utopia. P. 147—158.

[Josephson 1990] – Josephson P.R. Rockets, Reactors and Soviet Culture // Science and the Soviet Social Order / Ed. by L. Graham. Cambridge, MA; London: Harvard University Press, 1990. P. 168—191.

[Kozlov 2013] – Kozlov D. The Readers of Novyi Mir: Coming in Terms with the Stalinist Past. Cambridge, Mass.; London: Harvard University Press, 2013.

[Menzel 2012] – Menzel B. Occult and Esoteric Movements in Russia from the 1960s to the 1980s // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 151—185.

[Pollock 2006] – Pollock E. Stalin and the Soviet Science Wars. Princeton: Princeton University Press, 2006.

[Rittersporn 1991] – Rittersporn G.T. Stalinist Simplifications and Soviet Complications: Social Tensions and Political Conflict in the USSR, 1933—1953. Chur, Switzerland: Harwood Academic Publishers, 1991.

[Rubtsov 2009] – Rubtsov V. The Tunguska Mystery. N.Y.: Springer, 2009.

[Schwartz 2003] – Schwartz M. Die Erfindung des Kosmos. Zur sowjetischen Science Fiction und populärwissenschaftlichen Publizistik vom Sputnikflug bis zum Ende der Tauwetterzeit (Berliner Slawistische Arbeiten). Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2003.

[Schwartz 2011] – Schwartz M. A Dream Come True. Close Encounters with Outer Space in Soviet Popular Scientific Journals of the 1950s and 1960s // Soviet Space Culture. Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / Ed. by C. Scheide, J. Richers, M. Rüthers, E. Maurer. New York, 2011. P. 232—250.

[Schwartz 2012] – Schwartz M. Guests from Outer Space. Occult Aspects of Soviet Science Fiction // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 211—237.

[Schwartz 2014] – Schwartz M. Expeditionen in andere Welten. Sowjetische Abenteuerliteratur und Science-Fiction von der Oktoberrevolution bis zum Ende der Stalinzeit. Wien; Köln; Weimar: Böhlau Verlag, 2014.

[Wolfe 2005] – Wolfe T.C. Governing Soviet Journalism: The Press and the Socialist Person after Stalin. Bloomington: Indiana University Press, 2005.

________________________________________

[1] Статья выполнена в рамках Обнинского проекта – серии научно-исследовательских проектов, реализованных в Школе актуальных гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы в 2012—2015 годах; подробнее о проекте см.: [Орлова 2016]. Благодарю Зинаиду Васильеву, Евгения Добренко, Николая Митрохина, Марка Липовецкого, Петра Сафронова, Маттиаса Шварца и Виктора Шнирельмана за ценные обсуждения, а Эллу Россман – за помощь при сверке цитат.

[2] О механизмах этой индоктринации см., например: [Halfin 2000].

[3] «Парттысячники» – члены ВКП (б) с многолетним стажем (нередко – даже с подпольным), направленные в 1928 году специальным постановлением ЦК на учебу в технические вузы. Так, парттысячники составляли большинство в первых выпусках Московского энергетического института, организованного в 1930 году.

[4] Толковый словарь Ушакова (1935—1940) дает следующее объяснение слову «выдвиженец»: «Рабочий, назначенный, выдвинутый на ответственную должность (в органах государственного и хозяйственного управления); студент, выдвинутый учебными организациями для подготовки к научной деятельности». Однако в научной среде 1930-х слово «выдвиженец» понималось однозначно: партийный студент (или студентка), возможно, выходец из рабочей среды, «выдвинутый» партийными органами на позицию вузовского преподавателя или научного сотрудника в исследовательском институте [Серман 2005].

[5] См. об этом также: [Rittersporn 1991; Шаттенберг 2011: 409—413].

[6] Подробнее об истории журналов этого рода см.: [Ваганов 2012: 40—44 и слл.; Andrews 2003: 121–153]. О фантастике советского времени см. обобщающие исследования: [Бритиков 1970; Геллер 1985; Ревич 1998; Schwartz 2014; Зубов 2015]. В последней из указанных работ есть и весьма полезные сведения о месте фантастики в научно-популярных журналах предреволюционной России. Благодарю А.А. Зубова за возможность ознакомиться с его диссертацией в рукописи.

[7] Сохранены шрифтовые выделения источника.

[8] Подробнее о журнале «Техническая пропаганда» см. в мемуарах известного кинорежиссера, который в молодости несколько лет проработал в этом издании: [Маневич 2006].

[9] «Плутония» была написана в 1915 году, «Земля Санникова» – в 1924-м, «На Луне» – в 1893-м, «Грезы о Земле и небе» – в 1894-м, «Вне Земли» – в 1916-м.

[10] «Автор умудрился собрать в тексте почти все фирменные клише «марсианского» романа» [Первушин 2006: 223].

[11] См. общую сводку этих публикаций: [Окулов 2008]. В «Технике–молодежи» № 2–3 за 1944 год был напечатан роман одного из крупнейших американских фантастов Роберта Хайнлайна (в журнале – Хейнлейна) «Дом четырех измерений» (1941) в переводе З. Бобырь (впоследствии издавался под названиями «И построил он дом» и «Дом, который построил Тил»). В следующем № 4 был помещен отрывок из романа Фредерика Пола (тогда молодого, впоследствии – знаменитого американского фантаста) «Конец Каррагона» в переводе той же З. Бобырь – «о борьбе свободолюбивых марсиан со своим диктатором (очень похожим на нацистского)», подписанный, как и американская публикация, псевдонимом Фредерик-Арнольд Каммер [Окулов 2008]. Последним «доплеском» этой волны стала публикация в журнале «Знание-сила» (1946. № 7) сокращенного варианта повести «Во тьме веков» М.У. Уэллмана (в журнале – ошибочная подпись «М.У. Уэллен»), опять-таки в переводе З. Бобырь.

[12] Михайлов пересказывает здесь статью Д. Писарева «Промахи незрелой мысли» (1864).

[13] Впоследствии преобразована в Институт атомной энергии, в настоящее время – Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт». Кроме этой лаборатории, на создание советской атомной бомбы работали еще несколько учреждений, в том числе засекреченные «Объект “А”» и «Объект “Г”» – лаборатории в Сухуми, в которых сотрудничали немецкие ядерные физики, принудительно вывезенные из Германии советскими спецслужбами. Вопрос о том, мог ли советский ядерный проект быть реализован без инженерных разработок, украденных советскими шпионами в США, до сих пор остается дискуссионным в исторической науке и не является предметом обсуждения в данной статье.

[14] Ныне – ФГУП «Центральный научно-исследовательский институт машиностроения» (ЦНИИмаш).

[15] См., например: [Дмитриевский, Брандис 1960: 73].

[16] Немецкий перевод этого романа, вышедший в ГДР в 1955 году, назывался «Duell im Weltraum» – «Дуэль в космосе».

[17] Михалков С. Потерянный дом. Пьеса в 3-х действиях, 6 картинах (1950) // РГАЛИ. Ф. 656. Оп. 5. Ед. хр. 5490.

[18] Сопоставление текстов Михалкова и Кожевникова предложено в новой работе Евгения Добренко о культуре позднего сталинизма. Благодарю Е. Добренко за возможность ознакомиться с его работой в рукописи.

[19] Первоначально рассказ был напечатан в журнале «Знание – сила».

[20] Примеры таких произведений приведены уже и в предвоенной статье К. Андреева.

[21] О демагогическом по сути «анализе» нравственной мотивации героев как о важнейшей черте позднесталинской литературы пишет Е. Добренко в уже указанной, не опубликованной пока работе о драматургии позднего сталинизма.

[22] Кугель и Никандров опирались на официальную статистику из сборников «Народное хозяйство СССР». Авторы оговаривают: «[б]олее половины опрошенных [в Ленинграде молодых специалистов] признались, что поступили в институт лишь из-за стремления получить высшее образование». Интерес к конкретной специальности демонстрировали преимущественно студенты институтов, «связанных с наиболее прогрессивными отраслями науки и техники» [Кугель, Никандров: 92, 94].

[23] Первая публикация: Литературная газета. 1959. 13 сентября.

[24] О дальнейшем развитии социологии науки в Ленинграде (в том числе – под руководством И.А. Майзеля) см. подробнее: [Ащеулова 2010].

[25] [Стенографический отчет 1956]. О необходимости брать все лучшее из «капиталистической» науки в отчетном докладе Хрущева – С. 15, о наукоемких технологиях – С. 47, 51, 85—86. В речи Несмеянова см. о теоретической науке: С. 378—380.

[26] Напомню знаменитые эстрадные куплеты В. Мурадели на стихи С. Михалкова «Про советский атом» (1951): «Все на славу удалось, / Там, где нужно, взорвалось! / Мы довольны результатом: / Недурен советский атом! <…> // Не ленились / Потрудились / Для народа своего!».

[27] О влиянии космических исследований на советскую культуру и общество см.: [Andrews, Siddiqi 2011; Schwartz 2011; Львовский 2014; Gerovich 2015] и многие другие работы.

[28] Пользуясь терминологией С.Л. Козлова, можно сказать, что секретность в романе Дудинцева, как и в тогдашней действительности, выступала главным условием «вертикального сговора» – создания временных лоббистских группировок, позволяющих обойти общие для СССР бюрократические правила [Козлов 2009: 586—589].

[29] О расхождениях в восприятии идеологии среди ученых «среднего» поколения см.: [Матюшкин 2008: 250—253]. Согласно Матюшкину, Юрий Харитон и Яков Зельдович, входившие в число главных разработчиков советской атомной бомбы, никогда не принимали участия в публичных политических разговорах, а Николай Дмитриев, в конце 1940-х – соавтор Андрея Сахарова, напротив, основал в Арзамасе-16 политический семинар, призванный проверить и подтвердить правильность советской идеологии.

[30] В работе над программой участвовали идеологические функционеры, считавшиеся на тот момент в ЦК «прогрессивными» – Федор Бурлацкий и Мэлор Стуруа. Подробно об общественном значении третьей Программы КПСС см.: [Аксютин 2010: 409—419; Фокин 2011].

[31] «Рукописи» были опубликованы в СССР на языке оригинала в 1939—1941 годах, а по-русски – только в 1968-м. В переводе «Рукописей» соответствующая фраза передана так: «Развитие основного капитала является показателем того, до какой степени всеобщее общественное знание [Wissen, Knowledge] превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда — показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним…» [Маркс, Энгельс 1968: 215].

[32] О культе науки в СССР см., например: [Balzer 1990; Josephson 1990].

[33] О том, как эта «формовка» происходила в 1930-е годы, см.: [Шаттенберг 2011].

[34] Подробнее о выделении лимитов на бумагу для журналов см.: [Митрохин, Костров 2009]. О тиражах «Нового мира» см.: [Kozlov 2013]. О манипуляции тиражами литературных журналов в политических целях: [Brudny 1998: 18].

[35] 5 июня 1968 года председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по профессионально-техническому образованию Александр Булгаков написал в ЦК КПСС донос, обвинявший главного редактора «Знания—силы» Нину Филиппову в политической неблагонадежности. Булгаков предлагал снять Филиппову с работы за публикацию в журнале сомнительных, с его точки зрения, статей и рисунков. Филиппова, впрочем, оставалась на своей должности до 1989 года. Сама она позже связывала донос Булгакова с тем, что сотрудник журнала Леонид Финкельштейн в 1966 году отказался вернуться в СССР из Великобритании, став «невозвращенцем»; впоследствии он получил широкую известность как «тамиздатский» радиожурналист и переводчик под именем Леонид Владимиров. После бегства Финкельштейна, по мнению Филипповой, контролирующие органы воспринимали любую двусмысленность в журнале как политический намек.

[36] Здесь и далее при обсуждении истории журнала «Моделист—конструктор» я основываюсь на серии автобиографических интервью Ю. Столярова, которые он дал в 2012—2013 годах Зинаиде Васильевой. Благодарю З. Васильеву за разрешение прочитать эти интервью и процитировать их.

[37] См. анкету для читателей, опубликованную в «Науке и жизни» № 6 за 1963 год с пояснением: «Если в вашей семье несколько читателей нашего журнала, пусть и они заполнят эту анкету». В № 12 за тот же год была помещена статья о том, что узнала редакция из проведенного опроса и как она собирается менять журнал.

[38] Если быть более точным, линкор был спущен на воду в 1911 году. Использовался как боевой корабль до 1954 года, в 1954—1956 годах – как учебное судно.

[39] Юрий Столяров. Неопубликованное интервью З. Васильевой. 26 апреля 2013 года.

[40] См. иронический отзыв о романе Мартынова, написанный автором, вероятно, самых нетривиальных в СССР фантастических произведений 1950—1960-х годов: [Синявский 1960]. Маттиас Шварц при обсуждении этой статьи предположил, что культ «Каллисто» был искусственно создан советскими педагогами, чтобы отвлечь детей от слишком будящей мысль фантастики Ивана Ефремова и ранних братьев Стругацких.

[41] В 1965 году Адабашева на посту главного редактора «Знания – силы» сменила Нина Филиппова.

[42] Объявление без подписи было опубликовано и в «Литературной газете» (1954. 8 мая. С. 3).

[43] «На научно-фантастическую литературу установился почему-то взгляд как на несерьезную, только развлекательную. Книг этих издается мало. Наши крупные писатели, видимо, считают этот жанр второсортным. Критики же вообще проходят мимо, не удостаивая научную фантастику своим вниманием» [Благовещенский 1954].

[44] Впоследствии, в 1964 году, этот рассказ трижды был перепечатан в местных молодежных газетах: «Молодежь Азербайджана» (Баку), «Ленинец» (Уфа) и «Комсомолец Таджикистана» (Душанбе).

[45] SF – стандартная уже тогда аббревиатура для слов «science fiction».

[46] Иван Ефремов через несколько дней после смерти Сталина передал в «Литературную газету» свою статью «О широкой популяризации науки», до этого отклоненную той же газетой в декабре 1952-го. «Со второго захода» статья была немедленно принята и напечатана в номере от 24 марта 1953 года [Schwartz 2014: 607]. «Если для широкой пропаганды науки полезна и важна научная фантастика, то сама фантастика невозможна без серьезной популяризации науки», — писал Ефремов в этой статье.

[47] «Кто является героями этих «военно-космических» романов? Это гангстеры, захватывающие космический корабль для пиратских набегов на новые планеты. Это американские “супермены”, творящие чудеса. Это бандиты межпланетных такси, шпионы с Марса» [Захарченко 1953: 167].

[48] В журналах того времени между научно-популярными и фантастическими текстами не было четкой границы. Например, статья А. Колпакова «Холод в реторте» [Колпаков 1965], повествующая о химических реакциях при низких и сверхнизких температурах, начинается как юмористический рассказ о путешествии рассказчика на Юпитер «перед окончанием профтехучилища».

[49] Конечно, подспудные изменения шли на протяжении всего этого периода. Так, сплошной просмотр подшивок журнала «Знание — сила» в 1965—1975 годах показывает постепенное уменьшение публикаций фантастики (но не до нуля – ее просто становится меньше, чем в 1960-е) и последовательный рост публикаций по истории, особенно древнейшей: в 1-м номере за 1975 год – опрос историков о том, доказывает ли что бы то ни было эксперимент Хейердала, проплывшего по Тихому океану на плоту «Кон-Тики», в № 6 (С. 15—19) – статья А. Долгопольского «Языки и проблема прародины», о ностратической гипотезе происхождения языков, в том же номере (!) – статья В. Ларичева «20 000 лет назад в Сибири…», о заселении Нового Света из Евразии через Берингов пролив (С. 23—25).

[50] Основополагающим партийным документом, легитимизирующим новое направление в фантастике, Нудельман объявил Третью программу КПСС. Из вышеизложенного можно понять, что ему позволила это сделать именно фраза о значении науки для советского общества.

[51] Об этом говорил Маттиас Шварц в докладе «Прощание с утопией. Об отношении видений космоса, оптимизма прогресса и анализа общества в советской научной фантастике и популярной культуре в период оттепели и застоя», прочитанном на конференции «Научная фантастика в Советском Союзе и на Западе: проекция утопического будущего?» (антикафе «Зеленая дверь», Москва, 11 октября 2014 года). Благодарю М. Шварца за предоставление текста этого неопубликованного доклада.

[52] «Трудно быть богом» — в составе сборника «Далекая радуга» (М., 1964), «Хищные вещи века» — отдельным изданием (М., 1965).

[53] См. все эти материалы: Знание–сила. 1965. № 6. С. 38—45. Характерно, что уже упомянутый Р. Нудельман был одним из первых переводчиков Лема.

[54] Знание–сила. 1965. № 10. С. 28—31. В том же году, когда вышел этот рассказ, Эйдельман под фактическим руководством Ю. Оксмана защитил кандидатскую диссертацию.

[55] В 1965 году журнал «Знание – сила» имел подзаголовок «Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный рабочей молодежи журнал» (sic!); через несколько лет слово «рабочей» из подзаголовка пропало, а сам заголовок стал грамматически правильным: «Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный журнал для молодежи». Доказательством того, что политические элиты воспринимали «Знание — силу» как издание, популярное в молодежной среде, являются статьи к 20-летию победы в Великой Отечественной войне, помещенные в № 5 за 1965 год: их подписали маршал С.М. Буденный (который обращается к читателям «Мои юные друзья!») и министр обороны СССР маршал Р.Я. Малиновский. Если Буденный с номенклатурной точки зрения к тому времени был уже почетным отставником, то Малиновский – лицом весьма высокопоставленным, который не стал бы подписывать статью для малозначительного журнала.

[56] Наука и жизнь. 1965. № 6. С. 96. Рассказ сопровождается редакционной врезкой: «…Помимо познавательной нагрузки, рассказ несет еще и воспитательную, и эмоциональную. Прочтите его детям».

[57] Из других работ по истории советских медиа времен «оттепели» см., например: [Wolfe 2005].

[58] Благодарю Г.А. Орлову за возможность использовать неопубликованное интервью, взятое в рамках Обнинского проекта.

[59] Юрий Столяров. Неопубликованное интервью З. Васильевой. 14 декабря 2012 год.

[60] Перевод романа был напечатан в том же журнале заново в 1989—1990 годах.

[61] О распространении идей нью-эйджа в СССР и их влиянии на советскую фантастику см.: [Menzel 2012; Geller 2012; Schwarz 2012].

[62] 1963. № 4; 1978. № 8. В 1964 году статья о Розе Кулешовой появилась и в «Знании – силе». В настоящее время вопрос о «кожном зрении» Кулешовой остается дискуссионным: некоторые исследователи считают, что она не имела паранормальных способностей, а использовала трюки из арсенала фокусников-иллюзионистов.

[63] В 2016 году А.А. Панченко представил на конференции в Европейском университете в Санкт-Петербурге «Период застоя? Эпоха Брежнева 35 лет спустя» доклад «Культура New Age в позднем СССР», сосредоточенный прежде всего на распространении в СССР идей палеоконтакта. В своем докладе он подробно обсуждал биографию и взгляды А. Зайцева. Впрочем, Зайцев был далеко не первым. В сталинское время теория палеоконтакта была представлена в романе Ивана Ефремова «Звездные корабли» (1947). О распространении идей палеоконтакта в период оттепели см. подробнее: [Schwartz 2003].

[64] Использовано интервью Г. Гусева Н. Митрохину. Благодарю Н. Митрохина за предоставление полного текста интервью. Об оккультно-исторических интересах И. Ефремова и И. Глазунова см. подробнее: [Шнирельман 2015: 1: 172—173, 274—276, 405].

[65] Позже этот фрагмент был перепечатан в антологии «Фантастика 75—76» (М., 1976).

[66] Характерно, что Вадим в своем монологе использует слово «иероглиф», ключевое для авторской концепции романа.

[67] Фильм по этому сценарию был снят в 1975 году Михаилом Швейцером.

[68] Одновременно Захарченко постоянно контактировал с Ильей Глазуновым, который начиная с 1960-х годов пропагандировал идеи русского этнонационализма и одновременно – разного рода оккультные теории в духе нью-эйджа.

[69] Евтушенко после нападок Павлова не остался в долгу и ответил ему в стихотворении «Памяти Есенина».

[70] «Бывают странные сближенья». В строках «И опыт – наш почтенный лекарь, / Подчас причудливо крутой…» Твардовский цитирует набросок стихотворения А.С. Пушкина «О, сколько нам открытий чудных…» (1829) («И опыт, сын ошибок трудных…»), вскоре после завершения поэмы ставший эпиграфом к телепередаче «Очевидное – невероятное», главного в СССР источника знаний о нью-эйдже.

[71] Из неопубликованной работы о драматургии позднего сталинизма. Благодарю Е. Добренко за возможность ознакомиться с его работой в рукописи.

[72] Точно так же, сразу отдельными книгами, в 1964 году в издательстве «Молодая гвардия» вышли нашумевшие тогда повести, написанные в соавторстве Михаилом Емцевым и Еремеем Парновым – «Уравнение с бледного Нептуна» и «Душа мира».

[73] Использовано неопубликованное интервью Г. Гусева Н. Митрохину. Благодарю Н. Митрохина за разрешение его прочитать и процитировать.

[74] Ицхак Брудный писал о том, что Хрущев стремился отслеживать идеологические дебаты в обществе и мобилизовать на поддержку режима общественные группы с противоположными убеждениями – например, поддерживая одновременно «Новый мир» под редакцией А. Твардовского и «Октябрь» под редакцией Вс. Кочетова [Brudny 2003: 32—33]. Высказывая эту мысль, Брудный ссылается на Джорджа Бреслауэра: [Breslauer 1982].

[75] В 2010 году в Москве был издан альбом избранных рисунков из «Химии и жизни», выполненных Г. Басыровым, Ю. Ващенко, Ю. Купером, Д. Лионом и другими. Впрочем, заслуга М. Черненко – скорее в том, что он публиковал таких художников постоянно и продуманно, чем в самой идее авангардных иллюстраций: в «Знании — силе» печатался в качестве иллюстратора выдающийся художник-нонконформист Юло Соостер, но иллюстрации к «Знанию – силе» целостным эстетическим феноменом не стали.

[76] Неопубликованное интервью Н. Митрохина с одним из инструкторов сектора агитации и пропаганды ЦК. Благодарю Н. Митрохина за предоставление этого материала.

[77] Впервые опубликована: Знание — сила. 1993. № 7. С. 90–95. Впоследствии многократно перепечатывалась.

[78] К этому предположению подталкивает тот факт, что записка отдела агитации и пропаганды прямо защищает консервативных фантастов старшего поколения от несправедливых, на их взгляд, «нападок» со стороны братьев Стругацких и их единомышленников. О том, как воспринимали свои отношения с Казанцевым сами братья Стругацкие, см.: [Стругацкий 2003: 108—110].

[79] Громова тоже предпочитала публиковать свои романы или отдельными книгами, или в региональных, но «чисто» литературных журналах, таких, как «Урал» (роман «Поединок с собой». 1962. № 9—11) и «Ангара» (два рассказа: 1968. № 4). Написанный в соавторстве с Нудельманом фантастический детектив «Кто есть кто?» публиковался с продолжением в 1969 году в ленинградском молодежном журнале «Смена» (№ 8—18).

[80] И добавляет: «Новые повести удавалось, правда, время от времени печатать в журналах: ленинградская «Аврора» и московский журнал «Знание – сила» выручали как могли, но это было – все, и жить на это было невозможно» [Там же].

[81] Анализируя постсоветский сборник, вышедший под редакцией Захарченко, Шнирельман выделил «…“три источника и три составные части” мифологемы, весьма полюбившейся группе современных русских националистов, — фантазии о НЛО и космических пришельцах, произвольные и нередко ошибочные интерпретации данных о древнейшей истории и россказни о “снежном человеке”» [Шнирельман 2015: 1: 165].

[82] Описание другой такой «мембраны» – позднесоветской системы переводов иностранной литературы – см.: [Завьялов 2008; Кукулин 2012]. О происхождении этой системы в предшествующие десятилетия см.: [Азов 2013].

[83] См. также: [Чудакова 2005].

Введение

Хотя тема моей статьи долгое время оставалась без внимания в области культурологии, научная фантастика (НФ), или, как ее называют по- русски, научная фантастика (научная фантастика), имеет фундаментальное значение для становления оккультной мысли в советской и постсоветской России: Именно этот жанр был одной из немногих областей в сталинский период и после него, в которых можно было сформулировать оккультные мысли и практики, отличающиеся от официальной партийной идеологии. 2 Этому удивительному явлению способствовали два обстоятель-ства.

1 Борис Ляпунов на дискуссии о SF в Союзе писателей в апреле 1951 года, см. Российский архив литературы и искусства (Москва, аббревиатура РГАЛИ), ф. 631, оп. 22, ед. хр. 41, л. 41; Статья по большей части основана на результатах исследования моей диссертации, см. Matthias Schwartz, Ex- peditionen in andere Welten. Sowjetische Abenteuerliteratur und Wissenschaftliche Fantastik (Berlin, 2010); Я благодарю Диану Ауриш за шлифовку моего английского.

2 Термин "оккультизм" я использую в том смысле, в котором его определили редакторы, см. введение к этому тому; общий обзор советской научной фантастики см. Дарко Сувин, "Значимые темы в критике советской научной фантастики до 1965 года, с избранной библиографией", Экстраполяция 11:2 (1970), 44-52; он же, "Утопическая традиция русской научной фантастики", The Modern Lan- guage Review 66:1 (1971), 139-159; Борис

Ляпунов, В мире фантастики. Обзор научно-фантастической и фантастической литературы (Москва, 1975); Джон Глэд, Экстраполяции из антиутопии. Критическое исследование советской научной фантастики (Принстон, 1982); Леонид Геллер, Вселен- ная за пределы собаки. Размышления о советской фантастике, (Лондон, 1985); Patrick L McGuire, Red Stars. Политические аспекты советской научной фантастики (Анн Арбор, 1985); Рафаил Нудельман, "Советская научная фантастика и идеология советского общества", Исследования научной фантастики.

2 Маттиас Шварц

позиции. С одной стороны, после Первого съезда советских писателей в 1934 году СФ был отнесен к сфере детской и научно-популярной литературы, что означало меньшее идеологическое давление, чем в сфере "серьезной" литературы для взрослых. С другой стороны, акцент на "фантастических" возможностях научного прогресса предопределил жанр к пересечению спекулятивных границ, открытых для паранаучных и оккультных мыслей и моделей мира.

Одним из самых заметных, если не самым главным, "медиумом" оккультных систем верований в сталинский период было вымышленное взаимодействие с внеземными формами жизни и энергиями, которые обсуждались под ярлыком "Гости из космоса" с начала 1950-х годов. В так называемый период оттепели при правлении Никиты Хрущева тема близкого знакомства с космосом, связанная с первыми спутниками и полетом Гагарина в космос, стала центральной темой советской СФ. Но на SF влияли и другие факторы, например, популярное знакомство с местными культурами из недавно деколонизированного третьего мира. Таким образом, СФ представлял собой чрезвычайно популярный жанр, который до конца существования Советского Союза как строго материалистического и атеистического государства предлагал оккультные системы верований и мысли в фантастической отчужденной форме. 3Эти истории функционировали в некотором смысле, как выразился цитированный выше популярный критик и популяризатор науки Борис Ляпунов в 1951 году во время внутренней дискуссии о научной политике: Даже если оккультные мысли были запрещены в целом, авторы SF всегда находили "правильный способ, чтобы читатель мог почувствовать, как решается задача".

Коммунистические пинкертоны: Антиоккультная направленность научно-приключенческой литературы 1920-х годов

Ранний советский мейнстрим SF, полный саспенса, экшена и развлечений, был далек от оккультных систем верований. 4Напротив, всевозможные религиозные или паранаучные модели высмеивались и вульгаризировались. Эта тенденция имела длительный

16 (1989), 38-66; Richard Stites, "World Outlook and Inner Fears in Soviet Science Fiction," Science and the Soviet Social Order, ed. Лорен Р. Грэм (Кембридж, Массачусетс, Лондон, 1990), 299-324; Всеволод Ревич, Перекресток утопий. Судебная фантастика на фоне судеб стран (Москва, 1998).

3 О проблематичных последствиях такого "аллегорического" прочтения см. Элана

Гомель, "Поэтика цензуры. Аллегория как форма и идеология в романах Аркадия и Бориса Стругацких", Исследования научной фантастики 22 (1995), 87-105.

4 "Элитарное", литературное принятие научных инноваций и тем в литературе конца века, однако, часто имело дело с духовными, магическими и религиозными последствиями и прочтениями технического прогресса, см. Аниндита Банерджи, Генезис и эволюция научной фантастики в России конца века, 1880-1921 (Дисс., Лос-Анджелес, 2000).

популярной коммерческой приключенческой литературы. Эти истории существенно формировали представления российских грамотных городских масс об опасностях и вызовах современного мира.5 При этом они стремились не столько запугать и ошеломить читателя, сколько, как показал Джеффри Брукс, приобщить его к вызовам нового времени.6 Эта литература достигла своего зенита в годы после победоносной революции 1905 года и вошла в историю культуры под термином "пинкертоновская" литература благодаря широко известной полемике выдающегося литературного критика Корнея Чуковского, который выступал против нее как против дрянной, низкопробной литературы. 7

После цезуры войны, революции и гражданской войны приключенческая литература пережила второй расцвет в 1920-е годы во времена новой экономической политики, когда журналы, брошюры, книжные серии и издательства, специализирующиеся на этом жанре, сделали его самым популярным материалом для чтения в ранний советский период. 8Впервые озвученная в 1922 году задача Николая Бухарина по созданию "коммунистического Пинкертона" стала новаторской для нового идеологического направления. 9Всемирный экспорт революций, а также глобальных мировых войн или

5 Согласно сегодняшнему пониманию, сюда входили как исторические рыцарские истории, романтические готические романы, криминальные романы, колониальные приключения в джунглях и на море, так и "необыкновенные путешествия", связанные с технологиями и наукой. См. Jeffrey Brooks, When Russia Learned to Read. Liter- acy and Popular Literature, 1861-1917, (Princeton, NJ, 1988); Stephen Lovell, "Literature and Entertainment in Russia. Краткая история", "Чтение для развлечения в современной России. Постсоветская популярная литература в исторической перспективе, под ред. Stephen Lovell and Birgit Menzel (Munich, 2005), 11-28; о современных коммерческих приключенческих романах в целом см. Richard Phil- lips, Mapping Men and Empire. A Geography of Adventure (London, New York, 1997).

6 Брукс, Когда Россия научилась читать, 246-268.

7 Корней Чуковский, "Нат Пинкертон и современная литература" (І1910), Собрание сочинений в 15 томах. Литературная критика 1908-1915, том 7 (Москва, 2003), 25-62.

8 Николай Рыбников, ред., Массовый читатель и книга (Москва, 1925); Евгений Добренко, Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепии советской литературы (Санкт-Петербург, 1997); Мария Черняк, Феномен массовой литературы XX века (Санкт-Петербург, 2005), 76-128.

9 См. Николай Бухарин, "Коммунистическое гостеприимство молодежи в службах НĖПа (5-й Всерос. с'езд Р.К.С.М. Доклад т. Бухарина. Utrennee zasedanie 13-go oktiabria)," Pravda 232 (14.10.1922), 2; Все исследователи до сих пор датировали речь Бухарина годом позже, следуя представлению Мари- етты Шагинян, что она впервые прочитала о претензии Бухарина на "красного Пинкертона" осенью 1923 года, см. Мариетта Шагинян, "Kak ia pisala 'Mess-Mend' (1926)," Sobranie sochinenii 1905-1933, vol. 3 (Москва, 1935), 375-382; Роберт Рассел, "Красный пинкертонизм. Аспект советской литературы 1920-х годов", Slavonic and East European Review 3:60 (1982), 406-418; Carol Avins, Border Crossings. Запад

материалом для рассказов. Огромное количество материалов также было посвящено интеллектуальной моде творческого и научного авангарда в Москве и Петрограде. 10Они взялись за дело осуществления политической революции в искусстве и науке, которая сбросила балласт анахроничной буржуазной концепции науки и культуры в пользу революции знаний. 11Их "революционные мечты" 12отвергали все устоявшиеся нормы и принципы, но в то же время предвосхищали различные "оккультные" и околонаучные концепции интеллигенции, связанные с такими именами, как Алексей Гастев и Александр Богданов, Владимир Бехтерев и Бернард Кажинский, Николай Федоров и Константин Циолковский. 13

Коммунистические пинкертоны" брали их идеи в качестве материала, чтобы парировать и обличать возможные последствия в драматических сюжетах. Таким образом, фантастическая приключенческая литература 1920-х годов служила не столько популяризатором этих оккультных идей, сколько игривой и часто сатирической адаптацией и таблоидизацией этих интеллектуальных гипертрофий. Наиболее известной из этих авторов является Мариэтта Шагинян, которая (под псевдонимом Джим Доллар) в первой части своей трилогии "Месс-Менд, или Необыкновенные приключения янки в Петрограде" пародирует, среди прочего, биологические и психологические концепции, связанные с дегенерацией и массовым внушением, а также гастевистскую концепцию труда. 14Но Шагинян, как автор, пришедший из

10 Schwartz, Expeditionen in andere Welten, 172-221.

11 Джон Э. Боулт, Ольга Матич, редакторы, Лаборатория грез. Русский авангард и культурный эксперимент (Стэнфорд, 1990); Дэниел Бир, "Чертежи перемен. The Human Sciences and the Coercive Transformation of Deviants in Russia, 1890-1930," Osiris 22 (2007), 26-47; Yvonne Howell, "Eugenics, Rejuvenation, and Bulgakov's Journey into the Heart of Dogness," Slavic Review 65 (2006), 544-562.

12 См. Ричард Стайтс, Революционные мечты. Утопическое видение и экспериментальная жизнь в русской революции (Нью-Йорк, Оксфорд, 1989).

13 См. главу Михаэля Хагемайстера в этом томе; idem "'Unser Körper muss unser Werk sein.' Beherrschung der Natur und Überwindung des Todes in russischen Projekten des frü- hen 20. Jahrhunderts," In: Boris Groys and Michael Hagemeister, eds., Die Neue Menschheit. Biopolitische Utopien in Russland zu Beginn des 20. Jahrhunderts (Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 2005), 19-67; Matthias Schwartz, Wladimir Velminski, Torben Philipp, eds., Laien, Lektüren, Laboratorien. Künste und Wissenschaften in Russland 1860-1960 (Frankfurt a.M., 2008).

14 Мариэтта Шагинян [Джим Доллар], "Месс-Менд. Роман-трилогия. Части И. Янки в Петрограде", Собрание сочинений 1905-1933, т. 3 (Москва 1935), 105-374. О романе см. Ан-Тони Ванчу, "Технология как эзотерическая космология в ранней советской литературе", Ин: Bernice G. Rosenthal, ed., The Occult in Russian and Soviet Culture (Ithaca, London: Cornell University Press, 1997), 203-222, здесь 212-221; Muireann Maguire, Soviet Gothic-Fantastic. Исследование готических и сверхъестественных тем в ранней советской литературе (Diss., Cambridge, 2008), 61-65. Однако замысел этого романа

доминировали такие авторы, как Михаил Гирели, Виктор Гончаров или Владимир Орловский, в основном забытые сегодня. Властолюбивые злодеи их историй, действие которых происходит в современной России или в капиталистических зарубежных странах, способны с помощью техник индийской йоги читать мысли других людей и телепатически манипулировать ими, высасывать "психическую энергию" людей с помощью специальных "психомашин" или использовать солнечную энергию, аккумулированную в гигантских пирамидоподобных структурах, называемых "машинами ужаса", для развязывания массовых эпидемий среди паникующих масс. 15

Роман Михаила Гирелиса (псевд. Михаила Осиповича Пергамента) "Преступление профессора Звездочетова" (Prestuplenie professora Zvezdochetova, 1926), например, происходит в типичном для жанра месте

— частной провинциальной медицинской лаборатории, где пародия на "космистические" представления о психике доведена до буквально абсурдного предела.16 С помощью индийских практик йоги, а также оптических и химико-физических аппаратов профессор "астрологии" (в переводе на русский "звездочет" означает "астролог") пытается исследовать "космическую энергию" человеческого начала. Для этого он сначала психически проникает в душу своей ассистентки, а затем жены, что доставляет ему сильное эротически закодированное наслаждение, но не приводит к тайному знанию или просветлению. Напротив, обе женщины умирают в результате его экспериментов, и по этой причине в конце истории профессор оказывается перед прокурором, обвиненный в двойном убийстве. 17

Это "таблоидное" отношение популярной приключенческой литературы к оккультным и научным практикам и моделям объяснения мира не менялось практически до 1928 года, когда эта литература стала объектом массированной критики в результате "Великого переворота". Она подверглась резкой критике как несерьезная развлекательная литература и контрреволюционная контрабанда. В полемике

в той мере, в какой они работали с полностью переработанной версией 1956 года, где Шагинян не только изменила имена и некоторые сюжетные линии в более "социалистическом реалистическом" стиле, но и общую концепцию романа, которая теперь в основном направлена против манипулятивной капиталистической и империалистической системы. О последнем аспекте см. Авинс, Пересечение границ, 55- 60.

15 См. Виктор Гончаров, Псих-машина. Фантастический роман (Москва 1924); Владимир Орловский,   Машина   удача.   Научно-фантастическая   повесть   (1925)   (Ленинград, І 1927 ). Интерпретацию этих романов см. в Schwartz, Expeditionen in andere Welten, 191- 204.

16 Михаил Гирели, Преподавание профессора Звездочетова (Москва, 1926).

Гирели см. Игорь Чалимбаджа, "Гирели Михаил Осипович", Ėnciklopediia fantastiki. Кто есть кто, ред. Владимир Гаков (Минск, 1995), 167.

лишь изредка используемый термин "научно-фантастический". Защитники хотели с помощью этого термина хотя бы частично спасти жанр, представив его как литературу индустриального развития и научного прогресса. Но все эти попытки спасти жанр провалились, и основные журналы и издательства были закрыты к 1932 году. На Первом съезде советских писателей этот термин играл лишь незначительную роль. 18

Некробиотические лучи и чудо-генераторы: Оккультные истоки сталинской научной фантастики

Накануне Первого съезда советских писателей в 1934 году, когда обсуждалась новая концепция советской литературы, центральное место занимало переформулирование приключенческой и научно- популярной литературы. При этом изначально все формы приключенческой литературы и НФ уже были отвергнуты. Однако такой подход не нашел поддержки среди авторов, издательств и читателей, так что уже в середине 1930-х годов "научная фантастика" была разрешена в рамках детской и юношеской литературы.19 Таким образом, жанр оказался в странном промежуточном положении. С одной стороны, с точки зрения социалистического реализма он должен был популяризировать будущие социальные и особенно научные достижения в духе социалистических строек, а с другой стороны, ожидалось, что он будет предвосхищать будущие события с точки зрения определения мифа и фольклора, данного Максимом Горьким. В своей новаторской речи на съезде писателей Горький подтвердил, что в своих старинных мифах и фольклоре простые люди использовали фантастические предметы, такие как летающие ковры или сапоги- скороходы, для формулирования технических желаний, которые должны были улучшить их жалкое существование. 20

Именно     эти      кажущиеся      фантастическими      "приключения

изобретений", как писал в своей книге, которая только в 1930-е годы выходила трижды, ин- флюенциальный критик и популяризатор науки Александр Ивич, следует взять за образец, чтобы предвидеть качественные скачки в развитии науки, которые кажутся невозможными по современным представлениям. 21По его словам, это

18 Подробную реконструкцию этих дебатов см. в Schwartz, Expeditionen in andere Welten, 235- 251.

19 Там же, 323-331.

20 Максим Горький, "Доклад А. М. Горького о советской литературе", Первый Всесоюзный с'езд советских писателей 1934 года. Стенографический отчет (Москва, 1934), 5-18.

научной фантастики

казалось бы, неизменные законы природы, которые, по утверждению буржуазной науки, были даны Богом, должны быть поставлены под сомнение. Именно такой скептицизм по отношению к устоявшимся знаниям стал пропуском для оккультных объяснений, утверждавших существование тайных сил, которые люди могут вырвать у природы. 22

В 1930-е годы подобные "научно-фантастические" беллетристические "приключения изобретений" в России особенно сосредоточились в области физики.23 Так, в 1939 и 1940 годах Юрий Долгушин, ставший впоследствии решительным сторонником лысенкоизма, опубликовал свой первый "научно-фантастический роман" "Генератор чудес" (Генератор чуда) частями в научно-популярном журнале "Техника — молодежи".24 В романе биология и физика оказываются в центре внимания как модели для объяснения человеческого мозга и жизни. Их представляют двое ученых — молодой радиоинженер Николай Тунгусов, который проводит физические эксперименты с электромагнитными волнами в своей частной лаборатории, и знаменитый физиолог и хирург профессор Ридан, который исследует электромагнитные манипуляции с мозгом на своей частной вилле в Москве.

Во время случайной встречи два ученых обнаруживают, что их направления поиска дополняют друг друга. Таким образом, они начинают строить так называемый Генератор чудес. Во время этой работы они описываются как типичные "сумасшедшие ученые" 18 thи 19 thвеков, которые удаляются от общественной жизни и полностью посвящают себя своим частным навязчивым идеям. 25Так, Тунгусов, который живет один дома без родителей, жены и детей, только с теткой, является

нисколько не интересуется трудом на заводе, в то время как дома по ночам совершает "священные деяния" своих исследований. 26

Профессор Ридан, который живет один на большой вилле со своей дочерью, — такой же странный одиночка. Оба ученых, охраняемые НКВД, подвергаемые угрозам немецких шпионов и любопытных соперников, полностью отдаются своему "священнодействию":

Профессор исчезает в темном коридоре. Рабочий кабинет Тунгусова встречает его большим кругом света, сконцентрированным на "Генераторе чудес" по шкале Виклинга, который стоит посреди комнаты [...] Ридан надежно запирает за собой дверь. [...] Уже светало, когда оба вышли из комнаты, совершенно лишенные сил от переизбытка впечатлений и усталости. 27

Читатель не знает, какие эксперименты они проводят каждую ночь за закрытыми дверями. В результате создается "Генератор чудес", который с помощью специальных приемно-передающих устройств может не только принимать и манипулировать телепатическими сигналами человеческого мозга на больших расстояниях, но и с помощью "лучей жизни" исцелять болезни и возвращать к жизни мертвых.28 Таким образом, роман Долгушина действительно представляет собой криптограмму реальных исследований, связанных с электромагнитными волнами мозга и биофизическими экспериментами по оживлению замороженных существ. После смерти Бехтерева в 1927 году исследования феномена электромагнитных мозговых волн продолжались в различных учреждениях Советского Союза. 29

22 Там же. Таким образом, революционные успехи в области естественных наук, такие как провозглашенный Лысенко творческий дарвинизм в области биологии в послевоенный период, часто моделировались как вымышленные интеллектуальные игры в рамках "Научной фантастики" уже в 1930-е годы. О советском послевоенном периоде см. Игорь Я. Полянский, "Das Unbehagen der Natur. Sowjetische Populärwissenschaft als semiotische Lektüre," Laien, Lektüren, Laboratorien, 71-113.

23 Петр Капица, "О научной фантастике", Детская литература 4 (1940), 18-23.

24 Препринты появились еще в 1938 году, в 1941 году Долгушин дополнительно написал радиоверсию романа. См. Юрий Долгушин, "Генератор чуди. Научно-фантастический роман", Техника

— молодежь 1 (1939), 34-40; 2, 40-47; 3, 53-59; 5, 45-51; 6, 49-54; 7-8, 58-65; 9, 33-38; 10-

11, 59-67; 1 (1940), 36-42; 2-3, 61-66; 4, 46-52; 5, 50-57; 7, 50-56; 10, 50-58; 11, 43-50; 12, 2

обложка , 51-58; idem: Генератор чуда (Радиокомпозиция в двух часах для детей старшего школьного возраста) (Москва, 1941). О биографии Долгушиных см. Генадий Праш- кевич, "Красный свет". История русской фантастики от В. Ф. Одоевского до Бориса Штерна (Новоси- бирск, 2007), 353-361.

25 По этой теме см. Барбара Бенедикт, "Безумный ученый. Создание литературного стерео- типа", Imagining the Sciences. Выражение новых знаний в "длинном" восемнадцатом веке,

под ред. Robert C. Leitz, Kevin L. Cope (New York, 2004), 59-107.

него лишь раздражение. Настоящее дело начиналучонсьойдлфяаннтеагсотиткоилько дома, вечером, когда он чувствовал себя совершенно свободным. Здесь начиналось его священнодействие". Долгушин, "Генератор чуди", Техника — молодежи 6 (1939), 49.

27 Там же, 5 (1940), 57.

28 Долгушин: Генератор чуди, Техника — молодежи 5 (1940), 55-57; 11 (1940), 49.

29 Что касается описания научно-исследовательских учреждений, то в романе в основном упоминается Ленинградский институт мозга имени Бехтерева, где Леонид Васильев (1891-1966) продолжал работу над "мысленным внушением" (телепатией) с 1932 по 1937 год. Без какого-либо официального научного обмена Сергей Турлыгин одновременно исследовал электромагнитные лучи мозга в лаборатории биофизики Академии наук СССР под руководством Петра Лазарева (1878-1942). См. Леонид Васильев, Внушение на расстойство. Заметки по физиологии (Москва, 1962); Михаил Агурский, "Оккультный источник социалистического реализма. Горький и теория переноса мыслей", Ин: Rosenthal, ed., The Occult, 247-272, здесь 258. Эта тема также регулярно появлялась в основных научных журналах, включая публикации самого Дол- гушина. См. Юрий Долгушин, "Лучи профессора Гурвича", Знание — сила 10-11 (1939), 21-24.

научной фантастики

В отличие от "коммунистических пинкертонов" 1920-х годов, фиктивное принятие идей телепатии и реанимации мертвых уже не рассматривается просто как средство развлечения и увлечения читателей, но придает им ауру мифически-сакрального знания, раскрывающего более глубокое понимание человека. Так, "дневные грезы" профессора Ридана захватывают не возможности "лучей жизни" (мехти), 30а специфические "некробиотические лучи". Они посылаются мозгом умирающего и передают телепатические внушения мозгу родственников, находящихся за тысячи километров: "Открытие некро- биотических лучей приближает нас к пониманию одного из самых "секретных" фактов [...]. Я имею в виду случай смерти, которая может "ощущаться" на расстоянии тысяч километров и вызывает галлюцинации у людей, находящихся рядом с умирающим". 31Если "сигналы смерти" (signaly smerti), посылаемые близкими людьми, человек воспринимает осознанно, так как они обусловлены павловским рефлексом, то сигналы, посылаемые неизвестными людьми, могут влиять на человека в виде панических атак, нервных срывов или просто неприятных ощущений, причем человек не осознает этого. 32

Таким образом, "самые секретные" факты о будущих научных

разработках также представляли собой своего рода скрытые, цензурированные и запрещенные во многих отношениях знания о советском настоящем во время "Большого террора" конца 30-х годов. Некро-биотические лучи" умерших друзей и родственников, вызывающие приступы паники, нервные срывы и чувство дискомфорта, явно указывают на время, в которое создавался роман. Аналогичным образом, тема государственного наблюдения и манипулирования людьми через СМИ не затрагивается напрямую, но эксперименты профессора Ридана, направленные на полный контроль всех мыслей, явно указывают на это направление. Таким образом, "оккультное" знание научно- фантастических историй сталинского периода приобретает весьма амбивалентное значение. На аллегорическом уровне эти знания указывают на запретные стороны сталинского общества и, в своих видениях будущего, одновременно предлагают воображаемый выход из угрозы смерти и состояния страха настоящего через исцеление психических ран, обещанное воскрешением преждевременно умерших родственников и друзей. Хотя этот политический подтекст можно найти в произведениях других авторов того времени, таких как Александр Беляев или Григорий Гребнев, два автора, Иван Ефре- мов и Александр Казанцев, в 1940-х годах разработали явно оккультную поэтику. 33

30 Ibid. 5 (1940), 50.

31 Там же, 57.

32 Там же.

33 Александр Беляев написал несколько романов в этом смысле, например, роман 1933 года

"Прыжок в

От     Тунгусского     события     до     атонмаунчонйой фабнтоамстбиыки:     Встречи     с инопланетянами в послевоенный период

Если в довоенный период научная фантастика нашла нишу для оккультных моделей мышления в области детской литературы, то в результате ослабления цензуры во время войны она стала чаще обсуждаться и в общесоюзной прессе, такой как "Комсомольская правда" или "Литературная газета". Одной из реакций на это стало то, что некоторые отделения Союза писателей стали получать рукописи в так называемом "самотоке" (samotek), которые затем пересылались в главный офис Союза писателей в Москве. Одна из таких рукописей была отправлена из Кыргызского отделения Союза писателей в 1946 году с просьбой о рецензировании, так как на месте не было специалиста, знакомого с научно-фантастической литературой.34 Текст был рассмотрен только после неоднократных просьб из Кыргызстана и осенью того же года передан члену ассоциации Александру Казанцеву. Однако он воспротивился принятию фантастического романа "Проблемы мира" к публикации. 35

Роман "Проблемы мира" повествует о доисторической цивилизации 35 000 лет назад, члены которой живут под землей, защищаясь от диких животных, и которая служит моделью для современного общества. Однако, согласно рецензии Казанцева, роман и описываемый в нем общественный строй, в котором социалистические идеи сочетаются с христианством, разделением полов, эвтаназией больных детей, почитанием предков и коллективным советом старейшин, представляют собой идеологически опасную смесь, кроме того, произведение отличается низким литературным качеством и изобилует клише. 36

Автор романа Трофим Лукьянович Антонов, "старый инженер" из Фрунзе, не принял этот отказ, вполне понятный в контексте советской литературной политики, и написал длинное письмо "па- трону оборонных писателей", маршалу Клименту Ворошилову, с просьбой о его

Пустота", посвященный советскому ракетчику и ученику Циолковского Фридриху Цандеру (1887-1933), "Лаборатория У" (Laboratoria Dubl'vė, 1938) о психоневрологических экспериментах по расширению сознания или "Ариэль" (Ariėl', 1941). В 1937 году Гребнев впервые опубликовал фантастический роман "Арктания. Летающая станция" (Arktaniia. Letaiushchaia stantsiia) о коммунистическом будущем, где воскрешение мертвых и неживых фашистов играет решающую роль. Schwartz, Expeditionen in andere Welten, 346-352, 392-395.

34 См. переписку и критику Казанцева на роман Т.Л. Анотонова "Проблемы свободы 1946- 1947", РГАЛИ, ф. 631, оп. 22, ед. хр. 11, лл. 1-11.

35 Там же, л. 2, 10-11.

36 Там же, лл. 10-11.

научной фантастики

помощь.37 По мнению Антонова, реабилитация Христа как "великого гуманиста" в романе была очень актуальной, поскольку послание Христа было фальсифицировано государственной церковью лишь позднее. Антонов утверждал, что Христос боролся против римской олигархии и первым выступил за "царство счастья на земле", к которому сегодня "железной рукой ведет человечество великий гуманист И.В. Сталин". 38Он утверждал, что "необразованные критики писательского союза" также не поняли политического послания:

[...] в то время, когда христианская тема, в том виде, в каком она представлена в "Проблемах мира", является для нас, коммунистов, очень важной, я бы даже сказал, выгодной, потому что она наносит удар по лицемерию нашего злейшего врага, христианской касты священников, и обеспечивает нам выгодное положение по сравнению с ним, благодаря тому, что мы разрушаем фундамент лагеря нашего врага. 39

Совет Министров СССР, председателем которого был Ворошилов, счел себя обязанным вмешаться в дела Союза писателей от имени автора, потребовав, чтобы Союз переосмыслил отказ от рукописи и связался с автором, чтобы спасти роман путем переработки. 40

Союз писателей отклонил эту просьбу, но эти события показывают, насколько ненадежным был статус научной фантастики, поскольку эта рукопись отнюдь не была аномалией. Фантастика, похоже, ассоциировалась у многих читателей с арканными, тайными знаниями, которые могли дать человеку объяснения о его собственном обществе, объяснения, выходящие за рамки официальных объявлений и имеющие явно религиозный подтекст.

То, что это восприятие не было просто неправильным приемом советской провинции, нигде не видно так ясно, как на примере рецензента Союза писателей Александра Казанцева (1906-2002). После учебы в Томском политехническом институте Казанцев работал в разных местах механиком и изобретателем, прежде чем начать писать SF в середине 1930-х годов. 41Одновременно он продолжал активно работать как научный организатор, так в

37 Там же, л. 3.

38 Там же, л. 5.

39 Там же, л.

6. 40 Там же, л. 8-9.

41 Однако единственной информацией о его реальной работе в военно-промышленном секторе являются автобиографические фрагменты, которые он сам обозначил как

вымысел, которые должны быть

В 1939 году он работал главным инженером промышленного сектора Советского Па- вительства на Всемирной выставке в Нью-Йорке.42 Во время войны он также занимал руководящие должности в оборонном и промышленном секторе и дослужился до звания полковника, а после войны официально полностью посвятил себя литературной деятельности. В Союзе писателей он стал рецензентом, ответственным за SF в секции научно-художественной литературы (научно- художественная литература). 43Он играл центральную роль в литературной политике на различных должностях в Союзе и за его пределами в 1970-е годы, где, будучи сторонником "сталинского" определения жанра, особенно благодаря своим хорошим связям вплоть до Политбюро КПСС, он превратился в одного из самых заметных оппонентов известных советских авторов SF, братьев Аркадия и Бориса Стругацких. 44

Его первой работой был сценарий "Аренида", написанный совместно с изобретателем и директором Ленинградского Дома ученых Израэлем Шапиро, который получил первую премию за лучший сценарий в жанре фантастики на всесоюзном конкурсе, организованном Домами ученых Ленинграда и Москвы и киностудией "Межрабпомфильм" в феврале 1936 года. Действие "45Арениды" происходит в 1940 году и повествует о гигантском метеорите "Аренида".

принимается с долей соли. Александр Казанцев и Никита Казанцев, Фантаст. Мне- монический роман в двух книгах, т. 1 (Москва, 2001), 264-269.

42 Бритиков, Русский советский научно-фантастический роман, 156.

43 Термин "научно-фантастическая" был сформирован Горьким в начале 1930-х годов и стал спорной категорией по аналогии с термином "научно-фантастическая" проза до начала 1950-х годов. Для биографии Казанцева, как и для довоенного периода, можно полагаться на его собственные заявления, согласно которым он, очевидно, в силу своих инженерных знаний и политической надежности, во время войны привлекался к работе в специальных комиссиях, которые должны были работать за линией фронта по обеспечению секретных оборонных и промышленных проектов немцев для Советского Союза и через которые он, например, занимался немецкой ракетой V-2. После войны в качестве председателя он руководил Комиссией по демонтажу промышленных объектов в оккупированной Австрии, а после расформирования Комиссии вернулся к своим литературным увлечениям, Казанцев: Фантаст (т. 1), 427-451.

44 Так, он сыграл важную роль в запрете некоторых произведений Аркадия и Бориса Стругац- ких. Эрик Саймон, "Стругацкие в политическом контексте", Исследования научной фантастики 31 (2004), 378-406, здесь 394-397.

45 Вторую премию получили Казанцев и Шапиро. Первая премия не была присуждена, так как, по мнению жюри, ни один автор не смог удачно совместить научную идею с ее кинореализацией Юрий Федоров, "Фантастика в науке и кино", Кино 8 (11.02.1936), 2. На фоне Александр Колпаков, "Второе дыхание (Фантастическая судьба фантастических книг)", В мире книг 7 (1985), 54-56.

приближается к Земле и угрожает ее уничтожить.46 Пока на Западе царит паника и все готовятся к концу света, что приводит к хаосу, вспышкам насилия и росту преступности, в Советском Союзе царит напряженная рабочая атмосфера, поскольку советские ученые разработали аккумулятор энергии, способный высвобождать гигантские объемы энергии. Благодаря этому изобретению советские ученые строят титаническую установку, для чего все заводы и фирмы страны вынуждены остановить свою работу на 19 дней, чтобы позволить установке зарядиться. За три дня до предсказанного столкновения метеорита этот гигантский запас энергии выстреливается в небесное тело из специальных пушек и разрывает его на "сотни частиц, горящих желтым светом", так что конца света удается избежать: "Невероятно великолепный фейерверк разнесся по небу, как будто кто-то ударил волшебным молотом по Солнцу. Молнии, огненные всполохи и фонтаны озаряют небеса". 47

Поскольку этот сценарий служил не только для чистой научной пропаганды, но и допускал явно религиозно-апокалиптическое прочтение, он подвергся резкой общественной и внутренней критике. В статье в "Правде", написанной в начале 1938 года, первый секретарь комсомола Александр Косарев (1903-1939) выступил против нескольких "сектантов", пророчествовавших на основе сценария о скором "конце света" от "камня с неба" (Небесный камень).48 Когда в 1940/41 году Ка- занцев как единственный автор переработал сценарий в научно- фантастический роман "Пылающий остров", он был вынужден внести существенные изменения в сюжет. Теперь уже не небесное тело, падающее на землю, вызывает панику и хаос на Западе, а магическое оружие, созданное самими капиталистами, способное вызвать "азотный пожар" в атмосфере.49 Но даже если оккультный подтекст в этом романе, опубликованном в 1941 году, был в значительной степени устранен, Казанцев продолжал увлекаться этой темой, и когда цензурные правила были ослаблены в результате Второй мировой войны, Казанцев был вынужден отказаться от этой темы.

Мировая война, он вновь взялся за свою идею о внеземном небесном теле, которое влияет на судьбу человека. На этот раз не земное оружие, излучающее лучи, успешно уничтожает внеземного захватчика, а "космические лучи", которые помогают людям обрести новое понимание самих себя.

Не прошло и полугода после того, как в августе 1945 года на Хиросиму была сброшена первая атомная бомба, как научно- популярный журнал "Вокруг света" опубликовал "гипотетический рассказ" Казан- сева "Взрыв" в качестве обложки январского номера за 1946 год. В 50рассказе речь идет о так называемом Тунгусском метеорите, который упал в Тун-гусском районе центральной Сибири в 1908 году. Метеорит стал известен в 1920-х годах благодаря публикации в журнале "Всемирный следопыт" о советском исследователе метеоритов Леониде Кулике (1883-1942), который тщетно искал место падения метеорита в тайге. 51

Казанцев взял этот до сих пор не найденный метеорит в качестве отправной точки для своего гипотетического рассказа, который дополнительно мистифицировал это событие как экзотическую загадку и оккультное пробуждение. Таким образом, рассказ начинается с детских воспоминаний редактора журнала о путешествии на лодке по одноименной реке через сибирскую тайгу в 1908 году, которое навсегда осталось в его памяти как парарелигиозное переживание. 52После этого открытия 3 апреля 1945 года рассказчика навещают этнограф и физик, которые хотят совершить экспедицию именно в этот регион, чтобы доказать свои различные исследовательские гипотезы: Этнограф хочет доказать, что ин- дигенные жители Сибири произошли от "африканских негров", а физик утверждает, что метеорит взорвался незадолго до падения в результате атомной цепной реакции. Только после сброса атомных бомб на Хиросиму и Нагасаки рассказчик вновь слышит что-то о совершенно "диких" исследователях. Оказывается, 53эвенки, живущие в районе предполагаемого падения метеорита, все умерли от странной болезни. Одинокий

46 После публикации отрывка в газете Совета народного хозяйства "За индустриализацию" этот сценарий был впервые опубликован в полном виде в 1937 году в "Ленинградской правде". А. Казанцев и Израэль Шапиро, "Аренида (Отрывки из сценария и либретто Филя)", За индустриализацию 243 (18.10.1936), 4.

47 Там же, 4.

48 Колпаков: "Второе дыхание", 55.

49 Название Аренида относится уже не к метеориту, а к острову в Северном Ледовитом море, который полностью уничтожается во время испытания нового оружия империалистическими военными силами. В то время как капиталисты преследуют против большевиков только военные цели, Советскому Союзу благодаря коллективным усилиям удается в последний момент избежать начала войны. А. Казанцев, Пы- лающий

остров. Научно-фантастический роман, (Москва, Ленинград, 1941).

Литературная газета сочла, что их первое публичное чтение заслуживает отдельного отчета. [Anon.]: "Новый рассказ А. Казанцева (В Союзе советских писателей СССР)", Литературная газета 50 (08.12.1945), 4.

51 Леонид Кулик, За тунгусским дивом. Место действия (Красноярск 1927); [Анон], "Следопыт на помосте Л. А. Кулику", Всемирный следопыт 10-12 (1928), 782, 868-871, 947. Кулик умер в 1942 году в немецком лагере для военнопленных, также ср. на эту тему Е. Кринов, "Тунгусское диво", Знание — сила 8 (1951), 12-14; Ф. Цигель, "Неразгаданная ТАЙНА", там же, с. 6 (1959), 40. 6 (1959), 40.

52 Казанцев, "Взрыв", 39-41.

53 Там же, 43.

выжившая женщина-шаман, полностью темнокожая, одетая только в набедренную повязку.54 Когда физик спрашивает ее о советских планах космических путешествий, она внезапно ломается, но, умирая, хочет передать последнее послание исследователям, но уносит свой секрет в могилу. Исследователи лишь слышат ее последние удары сердца, при этом они замечают, что ее сердце расположено не в левой, а в правой части тела. 55Так этнограф отказывается от своей гипотезы о том, что коренные жители Сибири пришли из Африки, а физик заканчивает историю выводом: "Не исключено, что взрыв произошел не в урановом метеорите, а в межпланетном корабле, работающем на атомной энергии".

56

Казанцев соединяет эту тему SF с оккультной концепцией в образе шаманки, которая обладает чудесными целительными способностями и поет "доисторические песни". Шаманка со странной анатомией не только имеет тайную связь с атомными лучами и внеземным существованием, но и встреча с ней является моментом духовного пробуждения для двух исследователей. 57Один из исследователей описывает их первую встречу, которая произошла в то же время, когда американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, следующим образом:

Утренняя звезда сияет, окруженная небольшим ореолом, над черной нисходящей линией леса. Шаман и ее спутники стоят посреди болота с поднятыми вверх руками. Затем я услышал глубокий, протяжный звук. Как бы в ответ раздалось далекое эхо леса, повторившее ноту на несколько октав выше. Затем эхо, становясь все громче, продолжило странную, неясную мелодию. Я понял, что там поет она — шаман. Так начался неповторяющийся дуэт голоса и лесного эха, в котором они часто звучали вместе, смешиваясь в непонятной, но волшебной гармонии. Песня закончилась. Я не хотел и не мог двигаться. 58

терминологии Мирчи Элиаде — "священное время". В то же время в пейзаже четко обозначена Венера в виде утренней звезды, которая в христианской символике олицетворяет как наполненное светом явление Христа в ночи мира, так и падшего ангела Люцифера. Именно эту амбивалентную интерпретацию передает рассказ Казанцева о взрыве атомной бомбы в Хиросиме в виде взорвавшегося космического корабля

— событие, которое, с одной стороны, предвещает эпифаническое явление спасения человечества, а с другой — может быть прочитано как низвержение Сатаны в ад, падение с неба подобно молнии. 59

Следует отметить, что Казанцев был не первым в сталинское время, кто представил себе связь между атомными лучами и космическими энергиями, которые представляют собой святое время просветленной мудрости. Эта идея восходит к Ивану Ефре-мову, который рассматривал тему трансцендентных космических эффектов атомной энергии в своих "Рассказах о необычном", написанных во время войны. Ефремов, сын торговца лесом, работал рабочим в доке, моряком и служил в Красной Армии, прежде чем начать успешную карьеру палеонтолога в 1930-х годах.60 В 1952 году, будучи известным профессором, он даже получил Сталинскую премию за свои палеонтологические работы. Свои первые рассказы он написал во время войны, будучи эвакуированным в Среднюю Азию из-за продолжительной болезни. Эти рассказы вскоре были опубликованы в армейских журналах "Красноармеец" и "Матрос красного флота", в "Технике — молодежи", а также в главном литературном журнале "Новый мир", а к 1946 году уже шесть раз выходили в виде книг.

Во всех этих рассказах центральную роль играют встречи с неизвестными доселе "фантастическими" тайнами природы, которые позволяют человеку испытать духовное очищение и внутреннее просветление. Эта концепция природы наиболее ярко представлена в рассказе "Обсерватория Нур-и-Дешт" (Observatoriia Nur-i-Desht, 1944), в котором внутренний рассказчик повествует о том, как он был послан в качестве раненого сол- диера на излечение в Среднюю Азию и случайно попадает на археологические раскопки в

Странная, неясная мелодия" буквально околдовывает слушателя, который не

больше не может и не хочет двигаться, и помещает его в другой, космический или в

54 Так, различные свидетели описывают ее как "непонятного", "чужого" человека по телосложению и характеру. Там же, 40, 44.

55 Там же, 45-46.

56 Там же, 46. Согласно некоторым апокрифическим писаниям и народным преданиям, которые были распространены и в Восточной Европе, вампиры как реинкарнации антихриста должны иметь сердце с правой стороны (Dextrocardia). Спасибо Полу Хиллери за эту ссылку.

57 Там же, 42-43.

58 Там же, 44.

косвенно указывает на абсолютно секретный проект по созданию атомной бомбы в Сибири.

60 Биографические подробности см. в: Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, "Чрез горы времени. Очерк творчества И. Ефремова (Москва, 1963); [Евгений Брандис], "Жизнь ученого и писате- ля. Интервь с И. А. Ефремовым (Материалы к творческой биографии И. А. Ефремова)" [1960], Во-просы литературы 2 (1978), 187-208; Петр Чудинов, Иван Антонович Ефремов. 1907-1972 (Москва, 1987); idem, "K portretu sovremennika," Ivan Antonovich Efremov. Perepiska s uchenymi. Неизданные труды, ред. Н.В. Бойко (Москва, 1994), 5-28; Прашкевич, Красные мозги, 408-426; самый глубокий и проницательный анализ прозы Ефремова см. в Heller, Vselennaia za predelom dogmy, 317-358.

посреди пустыни, где старый профессор и его молодой ассистент-узбек ведут раскопки древней обсерватории под названием "Свет пустыни" (что по-уйгурски означает "Нур-и-Дешт"). Странные состояния истощения, счастливые вечера с помощником у костра или у близлежащей реки, а также старинная ваза, которая светится по ночам, приводят рассказчика к выводу, что обсерватория должна быть построена из радиоактивного материала, лучи которого оказывают на людей лечебное и эйфорическое воздействие, а также необычайно четкое видение звездного неба: "И вдруг оказалось, что причиной всего этого был радий — и только... То есть, если бы радия не было, [...] чудесного очарования тех дней в древней обсерватории не произошло бы...".61 Таким образом, радиоактивный "Свет пустыни" не только исцеляет военные раны рассказчика, но и оживляет пустыню его души, так что в конце концов он может "открыться" Тане, молодой ассистентке: "Таня, любовь моя, я сказал — здесь моя душа ожила, и она открылась тебе. Таня встала и побежала ко мне. В ясных глазах девушки отражался пепельно- серый свет звезд. Над нами лебедь, вытянув длинную шею в вечном полете, пронзал легкие облака Млечного Пути".62 Здесь радиоактивные лучи изображены не как оружие разрушения, несущее смерть, а наоборот, как сила, очищающая душу. В то же время психические состояния человека изображаются как отражение "пепельно-серых звездных лучей", которые уже содержат в себе все варианты действий. 63

Проза Ефремова тех лет позволяет утверждать, что, используя персонажей-исследователей, изображавших признанных и ценимых советским обществом профессоров, они развивали видение мыслей о Вселенной и моделей объяснения мира, весьма далеких от официальной научной политики и идеологических конфликтов советского присутствия. 65Не обращая внимания на эти конфликты, тема внеземных визитов на Землю могла продолжать рассматриваться в научно- популярной прессе. В 1950 году научно-популярный журнал "Знание — сила" напечатал очерк "Из глубины Вселенной" Ляпунова, который цитировался во введении к этой статье по основной теме, где подтверждался тезис о Тунгусском метеорите как о космическом корабле. 66Через полгода в журнале "Техника — молодежи" был опубликован еще один научно-фантастический рассказ Алексея Казанцева "Гость из космоса", также посвященный этому тезису. 67Публикацию сопровождали подробные разъяснения о возможных формах жизни в космосе, каналах Марса и возможных полетах человека в космос. 68

Таким образом, с помощью "Тунгусского чуда" в течение пяти лет тема

межпланетных путешествий и внеземного, похожего на человека разума была обнародована в трех основных научно-популярных журналах. Реакция на эти публикации была значительной и привела к появлению серии дальнейших текстов на тему межпланетных полетов, ракетных технологий и разумной жизни на других планетах. 69Один советский критик позже написал, что эти тексты привлекли к себе внимание.

Через несколько лет Ефремов сформулировал это космическое влияние радиоактивности,

космические лучи на людей еще более отчетливо в его второй научно- фантастической но-велле "Звездолеты" ("Звездные корабли", 1947). 64Что касается Казанцева и

61 Иван Ефремов, "Обсерватория Нур-и-Дешт. Из цикла рассказов о необыкновенном",

Новый мир

11-12 (1944), 120-130, 130.

62 Там же.

63 Тот факт, что созвездие лебедя, как известно, в древней мифологии представляет Зевса, который в таком виде соблазняет молодых женщин, еще больше подчеркивает эту "космическую" семантику не совсем обычного любовного приключения в экзотическом месте. Эта "космическая" семантика очень четко формулируется рассказчиком в более поздней версии рассказа: "Кто знает, может быть, влияние радиоактивных веществ на нас станет еще более понятным благодаря дальнейшим успехам исследований. И кто может поручиться, что на нас не воздействует множество других видов лучей — будь то космические лучи или нет". Вот здесь, — я встал и поднял руку к звездному небу, — возможно, находится источник совсем других энергий, которые посылают из черных глубин космоса частицы далеких звездных миров." Иван Ефремов, "Обсерватория Нур- и-Дешт", Бухта Радужных Строй. Научно-фантастические рассказы (Москва, 1959), 55-

83, 82-83.

64 Повесть выходила частями во второй половине 1947 года в журнале "Знание — сила", а в 1948 году была опубликована Детгизом в виде книги. Эта цитата взята из журнальной версии,

7 (1947), 25-30; 8, 4 приложение, 29-36; 9, 30-35; 10, 28-32, 4 обложка.

65 Об официальном понятии науки см. Итан Поллок, Сталин и советские научные войны

(Принс-тон, Оксфорд, 2007).

66 Борис Ляпунов, Из глубины веков, Знание — сила 10 (1950), 4-7.

67 A. Казанцев, Гост из Космоса. Научно-фантастический взгляд, Техника — молодежь 3 (1951), 28-34.

68 Помимо достижений астронома и президента Академии наук Армении Виктора Амбарцумяна (1908-1996), основавшего в 1946 году астрофизическую обсерваторию в Биуракане и получившего известность в 1947 году благодаря открытию так называемых "звездных ас-социаций,"Но прежде всего астроном, один из основателей Казакской академии наук (1946) и популяризатор самостоятельно созданной научной дисциплины "астроботаника" Гавриил Тихов (1875-1960), который, как считалось, продвинул советскую астрономию "невероятно далеко". См. А. Ка- занцев и др., "Тунгусский метеорит. Есть ли жизнь на других планетах? Планета Марс. Каналы Марса. Планета Венера. Что такое астроботаника? Как можно решить задачу Тунгусского метеорита?", Техника — молодежи 3 (1951), 28-34. Гавриил Тихов, Новейшие исследования по вопросам о раритетах на планете Марс (Москва, 1948).

69 E. Кринов, "Тунгусское диво", Znanie — sila 8 (1951), 12-14. Одним из читателей этих статей был молодой польский писатель Станислав Лем, который написал свой первый большой научно-фантастический роман "Астронавты" (Astronauci, 1951), основанный на тезисе о Тунгусском метеорите как интер-...

"внимание миллионов читателей".70 Сообщения об инопланетянах не только с интересом воспринимались широким кругом читателей, но и серьезно обсуждались даже среди профессиональных ученых. 71

Коллективное исследование" "гостей из космоса" стало настолько популярным среди заинтересованной аудитории, состоящей из обывателей, состоявшихся ученых и членов академии, что Метеоритная комиссия АН СССР сочла себя вынужденной обратиться в Секретариат Ассоциации писателей СССР с просьбой немедленно пресечь популяризацию этой темы, поскольку ассоциация распространяла "фантастические идеи" "под видом научно доказанных предположений". Эта пропаганда "лжи" привела к тому, что "в широких кругах населения распространилось мнение, что предположение Ляпунова является доказанным научным выводом". Встревоженные таким развитием событий, Исполнительный комитет Академии наук и научный отдел Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза осенью 1951 года вмешались и запретили любые публикации на эту тему.

72

Если рассматривать эти вымышленные и журналистские тексты о внеземных гостях из космоса и поврежденных космических кораблях в более широком культурно-историческом контексте, то они представляют собой странное явление, похожее на сообщения, которые начали появляться в США в 1947 году о неопознанных летающих объектах, так называемых НЛО, которые якобы прилетели из космоса. Хотя травмирующий опыт войны, страх перед миром, в котором полностью доминируют технологии, и циркулирующие теории антикоммунистического заговора в эпоху маккартизма являются возможными причинами роста этих нарративов в поп-культуре США, аналогичные аргументы можно найти и для Советского Союза в других условиях. 73Тем не менее, отклонение

сцендентальная сила, которая, будучи "космической энергией", мысленно соединяет человека со Вселенной. 74

С точки зрения культурной политики появление "гостей из космоса" в послевоенный период тем более удивительно, что это время так называемой ждановщины было идеологически крайне репрессивным. Тот факт, что эта тема все же могла быть опубликована до 1951 года, указывает на то, насколько хрупкой была официальная идеологическая позиция не только среди писателей, но особенно среди технической и научной интеллигенции. Когда в период "оттепели" Тунгусский метеорит стал неизменным элементом мировой литературы об НЛО и так называемых феноменах SETI в качестве "неразгаданной тайны", 75история его создания в первые послевоенные годы вскоре была полностью забыта. 76

От Спутника до Сталкера: "философские фантазии" периода оттепели

Запуск первого спутника "Спутник" и советские успехи в пилотируемых космических полетах привели к тому, что идея межпланетного корабля попала на страницы массовой прессы. Поиски внеземного разума занимали чрезвычайно много места в научно-популярных СМИ того времени. Помимо предположений о подлинной истории Тунгусского события, в связи с "гостями из космоса" всплывали и другие темы. Например, поиск внеземного влияния на историю человечества предоставил прекрасную возможность для привлечения широкого спектра религиозных и фольклорных текстов. Вопросы о том, как общаться с такими существами и будут ли они выглядеть

мотив тиона, который был столь доминирующим в США, не играл никакой роли в период позднего

Сталинский период, но в работах Ефремова и Казанцева акцентируется

мотив воображаемого побега и параллелизация атомной энергии как демонического транс-...

планетарного корабля, который стал первым немецко-польским научно-фантастическим фильмом, вышедшим на экраны в 1960 году под названием "Тихая звезда" (в США он шел в значительно перемонтированной версии под названием "Первый космический корабль на Венере").

70 Так, например, в течение многих лет в Московском планетарии читались лекции о "загадке" Тунгусского метеорита. Э.Брандис, "Пути развития и проблемы", О фантастике и приключениях (Ленинград, 1960), 48.

71 [Anon.], "Iz glubiny Vselennoi (Nauka i fantastika)," Znanie — sila 8 (1951), 11. 72 Krinov, "Tungusskoe divo," 12-14; РГАЛИ, ф. 631, оп. 3, ед. хр. 210, лл. 339- 349.

73 Брайан Эпплъярд, Пришельцы. Почему они здесь (Лондон 2007), 13-47; Роджер Лакхерст, "Научно-фантастическое изображение травмы. Замечания по поводу рассказов о похищении инопланетянами", Science Fic- tion Studies 25 (1998), 29-52.

"космический" подтекст "тунгусского чуда" и космических путешествий сыграл решающую роль не только в произведениях Ефремова и Казанцева, но и других авторов.

75 F. Цигель, "Неразгаданная ТАЙНА", Знание — сила 6 (1959), 40-41.

76 Matthias Schwartz, Die Erfindung des Kosmos. Zur sowjetischen Science Fiction und populär- wissenschaftlichen Publizistik vom Sputnikflug bis zum Ende der Tauwetterzeit (Frankfurt a.M., 2003). , 98-101. Только Владимир Сорокин, написавший в 2002-2005 годах трилогию о Тунгусском феномене, которая, однако, повествует не о внеземных космических кораблях, а о космическом льде, дарующем просветление избранной группе людей, принимает эту связь космической энергии и духовного просветления, впервые задуманную Казанцевым и Ефремовым, в качестве основной идеи своего цикла. Владимир Сорокин, Трилогия, (Москва, 2005). Оккультистские интерпретации и теории заговора вокруг "тунгусского феномена" популярны в России и по сей день. Например, Николай Васильев, Тунгусский метеорит. Космический феномен 1980 г. (Москва, 2004); Анатолий Максимов, Никола Тесла и загадка Тунгусского метеорита, (Москва, 2009). Аббревиатура SETI расшифровывается как "Поиск внеземного разума".

похожие на людей или совершенно другие, горячо обсуждались.77 Поразительным в этих дебатах было прежде всего широкое разнообразие ученых всех специальностей, которые высказывались в поддержку возможности внеземного контакта. В 1965 году Армянское отделение Академии наук пошло настолько далеко, что организовало международную конференцию по этому вопросу. 78

В то время как наука приводила аргументы в пользу возможности противостояния с внеземными формами жизни, возможные сценарии "Первого Контакта" разыгрывались в СФ периода оттепели. Романы и рассказы, в которых затрагивалась эта тема, были самыми популярными произведениями SF того периода. Меньшее количество авторов разрабатывали модели объяснения мира, которые расходились с советской идеологией и варьировались от откровенно религиозных до явно политически мотивированных, диссидентских видений. 79Ефремов и Казанцев были двумя наиболее видными представителями оккультного кодирования космических путешествий, Казанцев выступал за торический пересмотр истории Земли и богов как космической истории разумной жизни, в то время как Ефремов склонялся к "космическому целостному" пересмотру советского образа человечества. Вместо общей истории, как Казанцев, он пишет тексты об индивидуальных прозрениях. Казанцев не только оставался самым ярким представителем тезиса о космическом корабле Тунгусского метеорита, который теперь фигурировал почти во всех его романах, 80но и, подобно Эриху фон Дэникену в Западной Европе, в своих текстах пропагандировал возможность того, что человеческие представления о богах на самом деле были рассказами о визитах инопланетян на землю. 81Из "космо-навтов древности", утверждал 82он, можно понять, что человечество произошло

от инопланетян.

от "солнечной расы разумных существ", разбросанных по всей Вселенной.83 Одним из примеров этого является самый известный советский фильм периода "оттепели", посвященный космическому путешествию, "Планета бурь", снятый Павлом Клушанцевым в 1961 году по одноименному роману Ка- занцева. В фильме показан космический полет на Венеру в недалеком будущем, во время которого советский ученый обсуждает со своим американским коллегой возможности внеземного визита, начиная с мистической Атлантиды, а молодой антрополог продолжает свою аргументацию, заключая: "Миграция жизни так же естественна, как семена, развеваемые ветром на Земле. А в Солнечной системе развиваются ветви единого племени живых существ. Солнечное племя..." 84

Иван Ефремов, с другой стороны, стал тем, кто помог прорыву советской фантастики в 1957 году своим романом "Туманность Андромеды" ("Туманность Андромеды"), который описывал коммунистическую межпланетную утопию в 34th веке.85 Ссылаясь на высшую мудрость Востока и других более древних неевропейских культур, Ефремов в конечном итоге следовал моде, которая распространялась в Европе в результате движений 1960-х годов и оказала влияние на городскую интеллигенцию в Советском Союзе. 86Хотя так называемая "философская фантастика", 87представленная такими авторами, как Аркадий (1925-1991) и Борис Стругацкие (р. 1933), Михаил Емцов (1930-2003) или Еремей Парнов (1935-2009), с начала брежневского периода воспринималась политической стороной с подозрением и неоднократно ограничивалась запретами и цензурными мерами, она, тем не менее, продолжала публиковаться. Так, например, Емцов и Парнов сначала написали вместе серию рассказов в жанре фантастики, в которых

77 Цигель, "Неразгаданная ТАИНА", 40-41; И.Ю. Ралль, "Разумные обитатели Вселенной", Наука и жизнь, 11 (1960), 32-34; А. Гуляев и др. (1960), "Жизнь вокруг Солнца", Техника — молодежи, 1 (1960), 36.

78 См. Академия наук Армянской ССР (ред.), Внеземные цивилизации. Труды совещанья. Биуракан, 20-23 мая 1964 г. (Ереван, 1965).

79 Маттиас Шварц, "Мечта сбылась. Близкие встречи с космосом в советских научно- популярных журналах 1950-х и 60-х годов", In: Eva Maurer, Julia Richers, Monica Ruethers, Carmen Scheide, eds., Soviet Space Culture — Cosmic Enthusiasm in Socialist Socie- ties (Houndmills, Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2011).

80 В 1956 году он также переписал роман "Пылающий остров" в этом отношении, так что посадка космического корабля на Тунгусский метеорит стала отправной точкой сюжета. Этот вариант романа был опубликован в пяти изданиях до 1966 года, после чего Казанцев снова переписал роман.

81 Эрих фон Дяникен, Колесницы богов? Нераскрытые тайны прошлого (1968) (Нью-Йорк, 1999).

82 Термин "космонавты древности" был впервые популяризирован Казанцевым в 1961 году, когда он выступил в защиту до тех пор неизвестного молодого автора, прежде чем он стал широко распространенным словом.

же, 528-542.

83 A. Казанцев, "Планета бур. Научно-фантастическая повесть", "Гости из Космоса. Повести и рассказы (Москва, 1963), 469-608, здесь 596.

84 Планета бур", реж. Pavel Klushantsev, Leningradskaj kinostudiia nauchno-populiarnykh fil'mov 1961; Evgenii Kharitonov, "Kosmicheskaia odissea Pavla Klushantseva," Na ėkrane — chudo. Отечественная кинофантастика и киносказка (1909-2002). Материалы к популярной энциклопедии, Харитонов и Андрей Щербак-Жуков (Москва, 2003).

85 I. Ефремов, "Туманность Андромеды. Научно-фантастический роман", Техника — молодежи — жи, 1 (1957) 26-31; 2, 25-29; 3, 22-27; 4, 22-27; 5, 22-27; 6, 27-32; 7, 28-33; 9, 30- 35; 11, 4, 25-29.

86 См. интервью автора с Михаилом Емцевым (Москва, 22.05.2003) и Еремеем Парновым (Москва, 18.09.2003). Об оккультном и эзотерическом мистицизме в советской фантастике того времени см. Биргит Менцель, "Русская научная фантастика и фэнтези," Чтение для развлечения во временной России, 117-150, здесь 132.

87 Термин "филосовская фантастика" был впервые использован в дебатах с 1962 года, Schwartz, Die Er- findung des Kosmos, 128-130.

герои отправляются на поиски тайных знаний о духовных прозрениях коренных американцев Латинской Америки, таких как "Последнее путешествие полковника Фоссета" (Poslednoe puteshestvie polkovnika Fosseta, 1964) или "Слеза большого водопада" (Sleza bolshogo vodopada, 1969).88 После их разрыва в 1970 году Емцов обратился к диссидентской среде и частным христианско-буддийским поискам Бога, 89а Парнов стал успешным иностранным корреспондентом во Вьетнаме и Индии для "Правды" и "Литературной газеты" и превратился в эксперта по всевозможным тайным знаниям, мистике, масонству и альтернативным религиям, о которых он публиковал журналистские статьи, а также художественную литературу.90 Однако, несмотря на акцент на борьбе с шарлатанами и суевериями, принесший ему влиятельные посты в Союзе писателей и премию МВД, сами его произведения в определенной степени находятся под влиянием буддийской философии о цикличности мировых процессов и трансцендентном определении судьбы. 91

Также небесные "гости из космоса" оставались центральной средой для религиозных спасительных фантазий, среди которых фильм Андрея Тарковского "Сталкер" (1979), снятый по роману Аркадия и Бориса Стругацких "Пикник на обочине".

obochine, 1972), вероятно, является примером, наиболее известным на Западе.92 Как и в произведениях Ефремова и Казанцева, предполагаемые тайные реликвии из космоса четко ассоциируются с радиоактивными лучами, которые в произведении Тарковского обладают магической властью над столичными интеллектуалами и обещают исполнение их тайных желаний.

Фильм Тарковского можно рассматривать как симптоматичный поворот в обращении к теме "гостей из космоса", поскольку он знаменует собой выход этой темы из ниши SF и обращение к оккультным темам, особенно со стороны научно-технической интеллигенции, в более широкий мейнстрим "серьезной" высокой культуры. После этого религиозные и оккультные темы все в меньшей степени напрямую ассоциировались с космическим путешествием человека в универсум и скорее снова приняли более старую модель религиозного повествования, в которой духовный опыт, боги и ангелы всегда располагались на небесах. 93Человеческое высокомерие, доминирующее в работах Ефремова и Казанцева и вообще в оккультных подходах, которые утверждают, что благодаря "свету разума" люди сами возвысятся до обладания "божественной" мудростью, снова следует классическим религиозным, в основном христианским православным повествованиям.

88 Но и вещества, приходящие из космоса или производимые в химических лабораториях и способные вызывать галлюцинации, неоднократно давали героям Емцева и Парнова возможность проникнуть в иные состояния бытия. Маттиас Шварц, "Diktatur als Drogentrip. Rauschfantasien in sowjetischer Science Fiction," Rausch und Diktatur. Inszenierung, Mobilisierung und Kontrolle in totalitä- ren Systemen, eds. Árpád von Klimó, Malte Rolf (Frankfurt, New York, 2006), 255-280.

89 До 1990 года он опубликовал еще только один роман в SF, Bog posle shesti. Притворщики" (Бог после шести. Лицемеры, 1976), в котором на примере одной секты сформулировал свою истинную веру в Бога против ложных ритуалов и манипуляций. В его наследии есть ряд текстов, в которых он сформулировал свои взгляды на духовность и религию. М. Емцев, Душа мира. Избранное (Москва, 2004).

90 Его самая известная трилогия детективной фантастики об инспекторе Люсине посвящена запрету рыцарей-тамплиеров в 14 thвеке и тому, как преследуемые монахи оставались тайно активными до наших дней (Larets Marii Medichi, The wreath of Mary Medici, 1972); он заново оценил индуистские и алхимические знания средневековья (Tretii glaz Shivy, The third eye of Shiva, 1975) и занялся древними экспериментами в поисках таинственного "эликсира бессмертия" Мальтийский жезл (Mal'tisiskii zhezl, 1987).

91 Начиная с книги "На перекрестке вечности" (Na prerekrestke beskonechnosti, 1967) Парнов начал писать просветительские документальные книги с элементами беллетристики на оккультные и религиозные темы. Самым спорным и популярным из них стал его бестселлер "Трон Люци-фера". Критический взгляд на магию и оккультизм" (Tron Liutsifera, 1985), за которым последовала серия книг на схожие темы, такие как "Правители и маги" (Властители и маги, 2 т., 1996), "Тайные знаки богов" (Tainye

pis'mena bogov, 2007) или "Сатанинские сделки. Тайны Второй мировой войны (Sataninskie sdelki. Tainy Vtoroi mirovoi voiny, 2009).

92 Хотя Аркадий и Борис Стругацкие обращались к религиозным темам и апокалиптическим сценариям, начиная с романов "Трудно быть богом" и "Понедельник начинается в субботу", они всегда оставались в рамках материалистического, гуманистического объяснения мира, тогда как Тарковский в своих фильмах обращался к религиозным системам верований. См. Ивонн Хауэлл, Апокалиптический ре- ализм. The Science Fiction of Arkady and Boris Strugatsky, (New York, 1994); Daniel Kluger, "Fables of Desire," Science Fiction Studies 31 (2004), 415-417.

93 См. Nadya Peterson, Subversive Imaginations. Фантастическая проза и конец советской литературы, 1970-1990-е годы (Боулдер, Колорадо, 1997).

Заключение

Если попытаться обобщить оккультные аспекты советской научной фантастики с момента ее появления на пике так называемого Большого террора в разгар сталинской научной интеллигенции, то можно выделить некоторые общие элементы. Прежде всего, все тексты о неком тайном или, следовательно, неизвестном знании предлагают техническое и научное объяснение, которое служит средством контакта для внеземных опытов. Эти встречи происходят, в основном, в советском настоящем или в ближайшем будущем и, таким образом, доступны и понятны читателям наоснове их повседневного опыта. В то же время, эти космические кон- такты никогда не описываются в литературе как коллективные встречи, а скорее как опыт отдельных людей или небольших групп, которые остаются вне публичной сферы и не институционализируются. Вместо этого они низводятся до уровня единичных, личных переживаний. Эти вымышленные контакты с "тайными" внеземными существами не только предлагали новое понимание природы человечества, но и бросали вызов материалистическим объяснительным моделям человеческой истории и общества. В этом смысле "гости из космоса" не представлены как классический инструмент оправдания, исповеди или проекции, но часто позволяют сформулировать тайные или запретные желания, которые можно интерпретировать как вымышленную реализацию оккультных практик или систем верований. 94

В контексте периода холодной войны персонифицированные "гости из космоса" были в то же время направлены против популярных мифов Запада: Инопланетяне воспринимались как друзья, а не как враждебные захватчики, не как колонизаторы, намеревающиеся остаться на Земле, а скорее как временные визитеры, которые, возможно, оказали положительное влияние на историю человечества и всегда подавали надежду на будущее. 95Естественно, аналогичные явления можно наблюдать и по другую сторону "железного занавеса". Волна истерии по поводу НЛО, охватившая Америку в послевоенный период, является одним из ярких примеров. Более того, увлечение космической тематикой в движении хиппи или увлечение космосом афроамериканцев с 1950-х годов представляют собой аналогичные популярные моды. 96Однако, в то время как паранаука и "астрофутуризм" были

94 Можно предположить, что эта беллетризация оккультных знаний была, по крайней мере в некоторой степени, результатом целенаправленной культурной политики. Она предлагала альтернативные модели создания смысла, которые удовлетворяли определенные религиозные потребности, следуя при этом линии партии, установленной советским режимом в отношении технических и научных вопросов. В то же время это явление работало явно против русской православной системы верований.

95 Об этом различии см. Менцель, "Русская научная фантастика и фэнтези", 135-136.

delphia PA, 2003); Marina Benjamim, Rocket Dreams. Как космическая эра сформировала наше видение

Вытесненные на обочину общественного дискурса на Западе, в Советском Союзе это разделение отсутствовало: наука была легитимирующим принципом общества. Таким образом, оккультные и фантастические тезисы могли быть поддержаны видными представителями центральных институтов общества.

Подводя итог, можно отметить следующее о космической тематике, как она присутствовала в советском СФ с середины 1930-х годов: Проект просвещения, призванный дать людям общее знание и универсальную истину, чтобы избавиться от ложных богов и организовать общество по строго светским критериям, был в корне подорван с установлением диктатуры Ста- лина. Этот вызов позволил возникнуть оккультным представлениям о естественных науках, которые были нацелены на качественный, диалектический скачок знаний. Тексты SF предлагали вымышленные условия, которые в конечном итоге должны были изменить наше прежнее мировоззрение. Еще в довоенную эпоху SF проводили "запретные" связи между секретными научными и техническими инновациями, космическими явлениями и возможными контактами с внеземными существами. В послевоенный период "гости из космоса" стали центральной темой научно-популярной и "научно- фантастической" литературы, которую, как я утверждал в этой статье, можно охарактеризовать как специфически советский оккультный дискурс.

Рассматривая долгосрочные культурно-исторические последствия советского СФ для постсоветского оккультного возрождения, необходимо принять во внимание следующие два аспекта. С одной стороны, поскольку в период гласности печатные СМИ и телевидение стали освещать темы, которые долгое время подвергались жесткой цензуре, общественность, прежде всего, была очарована историями о парапсихологии и Нью-Эйдж. Этот медийный успех оккультных и новорелигиозных движений в постсоветской России можно лишь частично объяснить как простую адаптацию западной развлекательной культуры и тенденций времени.97 В большей степени эти движения могут быть связаны с глубоко укоренившимся оккультным интересом, а именно с десятилетиями занятий этой темой в советских научно- фантастических текстах и научно-популярных журналах. 98

С другой стороны, преемственность религиозных и оккультных дискурсов, безусловно, оказала важное влияние и на постсоветскую фантастическую литературу, которая и сегодня, наряду с криминальной фантастикой, является самым популярным жанром "легкой" фантастики. 99

of a World Beyond (New York, 2003); Mark Bould, "The Ship Landed Long Ago. Afrofuturism and Black SF," Science Fiction Studies 34 (2007), 177-186.

литературу", The Harriman Review 16 (2007), 1-14.

98 Который снова взял свои истоки в Серебряном веке России конца века, см. Rosenthal, "Intro- duction," In: The Occult in Russian and Soviet Culture. 1-32.

99 Менцель, "Российская научно-фантастическая и фэнтезийная литература", 118.

Оккультные аспекты советской научной фантастики 27

На вопрос, почему этот тип литературы пользуется таким успехом, можно ответить, что, возможно, функция фантастических устройств в наши дни значительно изменилась. Если советскую "научную фантастику" можно отчасти интерпретировать как движение, стремящееся продвигать запрещенные религиозные или оккультные идеи и направленное против официальной идеологии атеистического общества, то в постсоветской фантастике эти альтернативные миры уже не претендуют на авторитет науки, а развиваются в другом направлении: Постсоветская фантастика претендует на многогранный авторитет духовных и фольклорно-интерпретационных моделей, чтобы литературными средствами справиться с идиосинкразией путинской и медведевской России в глобализированном мире. Фантастическое описание и оккультное объяснение советского прошлого и российского настоящего, доминирующее во многих текстах так называемых "альтернативных историй" или "криптоисторий", продолжает объяснительные модели, разработанные в советском СФ. В то же время 100эти истории представляют собой привлекательную альтернативу новым политическим идеологиям, а также русскому православию, предлагая целую коллекцию внеземных и мифических существ и явлений на все случаи жизни. Таким образом, они предлагают воображаемые миры, которые поощряют все виды эзотерического мышления, теорий заговора или паранаучных знаний, но в своей игривой гибридной сборке этих дискурсов, подобно "коммунистическим пинкертонам" 1920-х годов, одновременно вульгаризируют и развенчивают их. Таким образом, постсоветское фэнтези часто представляет собой контрдискурс по отношению к фактическому оккультному возрождению в России, а не усиливает его.

100 Виталий Каплан, "Взгляд за стену. Топография современной российской научной фантастики", Российский обзор социальных наук 2 (2003), 82-104; Елена Ковтун и др., ред. Материалы Международной научной конференции 21-23 марта 2006 года (Москва,

2007); Matthias Schwartz, "Postimperiale Erinnerungsbilder. Zum Umgang mit der Geschichte in der russischen Populärkultur," In: Geschichtspolitik und Erinnerungskultur im neuen Russland, eds. Lars Karl, Igor J. Polianski (Göttingen, 2009), 215- 234.

***

А. Беляев Человек-амфибия: научно-фантастический роман. — Москва, Ленинград: "Земля и фабрика", 1928. — 204 с., 5000 экз.

Первое издание романа.

В. В. Потемкин. Предисловие (статья)

Александр Беляев. Человек-амфибия (роман)

Формат 14х20,5 см. Твердая обложка. Без иллюстраций.

Усилиями идеологов новой власти

пролетарская культура из теоретической конструкции превращалась в феномен

реальности, грозный и грозящий. В прессе настойчиво проводили мысль о не-

обходимости введения диктатуры пролетариата в культуру. В 1921 году, когда

харьковский сектор Главполитобразования открыл выставку, состоящую из ра-

бот дореволюционного времени, и предложил перенести ее в рабочие кварталы

города, Василий Эллан-Блакитный и его сподвижники расценили это намере-

ние как происки реакции, свидетельство отсутствия контроля за "буржуазными

специалистами и мелкобуржуазной стихией", способной "захватить процесс

строительства искусства" [2]. Общее собрание работников художественной ку-

льтуры тут же приняло жесткую резолюцию. В ее тексте декларировалась не-

обходимость установления твердой диктатуры в сферах искусства, очерчивался

путь советской политики в сфере духовной жизни. Суть политики сводилась к

"приобщению широких масс пролетариата к процессу творчества, использованию

полезных для пролетариата специалистов искусства прошлого через суровый кон-

троль государственных и пролетарских политико-просветительских органов" [2].

Противостояние художников отжившей буржуазной формации и мастеров фор-

мирующейся пролетарской культуры (насаждающееся большей частью искусствен-

но) создавало в повседневности особую фронтовую среду. Конфликт, столкновение,

война, а значит наличие фронтов (изофронт, кинофронт и, конечно, литературный

фронт) активно озвучивались прессой, приучая общественность к состоянию веч-

ного боя с вечным противником. Кровавый цвет войны повсеместно и агрес-

сивно звучал в названиях разных производственные структур и коллективов:

"Красный архив", "Красное студенчество", "Красная рубаха", "Красная оса",

"Красный спорт" и т. д. Быть "красным" значило иметь своеобразный знак ка-

чества, демонстрировать преданность новой власти.

Идея антагонизма, ставшая инструментом организации социума, могла

проступать и в построении экспозиции выставок. На "Первой выставке проле-

тарского искусства" в Харькове (1918) произведения профессиональных ху-

дожников экспонировались в отделе "Буржуазное искусство", в то время как

самодеятельных художников-пролетариев представили в разделе "Искусство

будущего". Классовый критерий оценки не способствовал успеху произведений

самоучек, однако содействовал последовательной и настойчивой работе по

привлечению пролетариев к художественному творчеству. "Все основные зада-

чи советской художественной политики развязываются только путем развития

самодеятельного творчества масс, – писал политрук от искусства Иван Врона. –

Освободить и вызвать к жизни эту самодеятельность, помочь ей, содействовать

развитию, значит правильно решить очередную задачу. Это альфа и омега на-

________________________________________

Page 3

Питання культурології, історії та теорії культури _________Савицкая Л. Л.

102

шей художественной политики" [3]. Необходимость воспитания творца с мен-

тальностью пролетария осознается и всячески муссируется в прессе как условие

укрепления идеологии большевизма.

Создание пролетарской культуры мыслилось частью производственного

процесса, отсюда – создание в Харькове театральной студии-мастерской "У

станка", "Цеха поэтов" и "Художественного цеха" (1918–1919) – своеобразной

творческой коммуны, объединившей литераторов, музыкантов, актеров и ху-

дожников. Деятели изобразительного искусства составляли производственную

иерархию мастеров и подмастерий. "У нас завод, производство, – говорил поэт

киевского литературного очага "Подвал" Мизинов, – надеюсь, что через год-два

литературная промышленность не только в Киеве, но и на всем юге будет процве-

тать" [7]. В культурном обиходе появляются новые словосочетания: работник ис-

кусства, инженер искусства; к ним предъявляют требование "вдохновиться

энтузиазмом индустриальных темпов"" [14]. В графическом оформлении журна-

лов исчезают привычные сельские пейзажи. Концовки Охрима Судоморы (ху-

дожника, оставшегося верным тематике сельской идиллии) в журнале "Новая

громада" воспринимаются анахронизмом на фоне обложек с изображением за-

водских труб, энергично изрыгающих дым.

Лозунг времени "Ближе к массам!" вынуждал деятелей авангарда пе-

ресматривать творческие позиции или активно доказывать актуальность своего

искусства для новой культуры. Контуры будущего искусства пытались

выстроить, перебирая возможные варианты среди художественных направле-

ний прошлых лет. Пассивные методы реализма, как "непригодные для вопло-

щения пафоса героического, отбрасывались" [17], "подходящую форму для

пролетарского искусства" находили в импрессионизме" [11]. "Импрессионизм

не отделяется и не отстает от жизни, – рассуждал поэт и несостоявшийся

художник Иван Кулик, – не занимается, как реализм, многолетним созданием

своих произведений, так как на это теперь нет времени. В импрессионизме нет

лишней рассудочности и сентиментальной нудной пропаганды, так как не имеет он

времени на пропаганду... Он занят ударной, боевой, революционно-художественной

агитацией" [11]. Наряду с импрессионизмом, позитивно оценивали экспрессионизм;

исключая "идеологическую и живописную растрепанность" течения, приветство-

вали страстность его "речи" как качество, необходимое пролетарскому искусству.

С футуризмом у критики отношения складывались сложные. Для эконо-

мической фазы революционного процесса творческие методы футуризма, по

мнению идеологов пролеткульта, были уже не пригодны. О заслугах футуризма в

разрушении старого мира вспоминают редко (в лучшем случае футуризм характе-

ризуют как искусство переходного времени), чаще упоминают дореволюционные

корни течения, не внушающие доверия большевистской власти. "Футуризм, как

порождение капитализма, был верен своему классу и периоду его господства", –

писал все тот же И. Кулик, ставя в вину футуризму индивидуализм и боязнь по-

пасть под влияние коллектива [12]. Теоретики превращали футуризм в "дина-

мизм", новый романтизм аэропланов и машин. Термин "динамизм" отдалял

старый "драчливый" футуризм от нового, "очистившегося в огне революции" [10].

________________________________________

Page 4

Мистецтвознавчі записки____________________________________Випуск 29

103

Динамизм был искусством самодостаточным и слиться с пролетарским искусст-

вом не мог, поскольку имел "буржуазную богемскую природу" [9]. И все же

именно футуризм имел наиболее выразительный имидж новаторского течения.

Одна из особенностей творческой жизни футуризма в Харькове – его ус-

коренная трансформация, переход к решению задач, связанных с участием в

новой экономической политике, формированием на ее основе производственного

искусства. В 1923 году в Харькове, по примеру москвичей, создают "Левый фронт

искусства"; в его задачу входило "внедрение в изобразительное искусство произ-

водственного принципа и обслуживание политпросветительских организаций,

театров, клубов, заводов" [19]. Большинство харьковских лефовцев – художники,

входившие ранее в футуристическую группу "Союз семи": Г. Цапок, Н. Мищенко,

Б. Косарев, В. Ермилов, а также А. Хвостов, В. Бондаренко, Н. Соболь и другие.

Появляющиеся на выставках работы В. Ермилова, выполненные инструментами

мастерового, харьковская пресса отмечает как важное свидетельство перехода ху-

дожника от мольберта к станку. Время наибольшего общественного признания

мастера приходится именно на период социально-культурного движения за

"материализацию искусства". Развернувшиеся в стране индустриализация, про-

летаризация и урбанизация были его главными катализаторами.

Успех художника настойчиво связывали с "сознательным участием в

процессе пролетарской революции, сознательным подходом к творчеству" [11].

Сознательность, а рядом с ней надежность, точность, продуктивность приобре-

тают статус преимущественных качеств пролетариата, его связь с техникой

абсолютизируется. Пролетариат и машина, как взаимодополняющие и усили-

вающие друг друга силы, в сфере искусства претендуют на первенство в

воплощении. Героизм, социальная активность, авторитетность активно

привязываются в искусстве к образу машины ("…Піду! Піду на паротяг! Вив-

чусь. Збудую собі так. Зроблю самокат. Плазуни. Вітрокрил. Самоліт. Маши-

ну… машину… машину…" – строки из поэмы Сандро Касьянюка "Машинячi

душі") [13]. Идею эпохи модерна – жизнетворчество силами искусства – насту-

пающий техницизм преобразует: искусство может изменить жизнь только в

союзе с машиной. Техника, машина – новое оружие пролетариата – откровенно

сакрализуется, как это происходит в поэзии М. Хвилевого:

"І молився я:

Отче наш – електричної системи

віку!

На твоїх крицевих віях

Запеклася майбуття сльоза.

Твоя напруженість воліє

На патлах буйних днів

Провести лабіринти смаку.

Да святиться –

Твоє ім’я.

Да буде твоя непохитна воля

Там –

________________________________________

Page 5

Питання культурології, історії та теорії культури _________Савицкая Л. Л.

104

На землі,

Як тут – в заводі" [18]

1921

Заводские трубы, опоясывающие земной шар, машины, станки, органи-

зующие окружающее пространство и превращающие его в огромный цех – рас-

пространенная картина мира в произведениях искусства и отечественной

поэзии того времени. Его хронотоп настойчиво и, как казалось тогда, необра-

тимо был обращен в будущее. Знаком, символом (синей птицей) будущего выс-

тупал образ города. Урбанизм виртуальный, получив шанс на воплощение в

реальности, приобрел новые черты с созданием Михаилом Семенко в 1923 году

Ассоциации коммункультовцев. Программный пункт деятельности новой орга-

низации – установка культуры, творчества на рельсы наукотехники [8].

В поэзии и графике индустриальный пейзаж обретает статус новой, индуст-

риальной идиллии. В 1925 году Иван Иванов, художник, близкий к группе "Семи",

пишет акварель "Индустрия". Пространство графического листа до предела за-

полнено приметами промышленного века: в небе – дирижабль и самолеты, в

море – пароходы, на земле – паровозы, эстакады и лес заводских труб. Такие

индустриальные пейзажи мастерски создавали В. Ермилов, Н. Мищенко и дру-

гие члены "Семи".

"Дымите трубы торжественно. Ваш смрадный труд не потерян. Дымите" –

это строки из поэмы Алексея Гастева "Манифестация", опубликованной в харьков-

ском "Сборнике Нового искусства" в 1919 году [4]. В тот год Гастев возглавил Все-

украинский Совет Искусства, его поэзию публиковали местные издания "Колосья",

"Пути творчества". Художественно-производственное мировоззрение А. Гастева

(определение Б. Арватова, теоретика Лефа) [6] близко футуризму. Поэт энергично

воспевал индустриализацию, используя новую образность; в его поэтическом языке

появились словосочетания: мозгомашины, киноглаза, электронервы, артерионасосы

и трудо-атаки [6]. Поэтический пафос "Овидия горняков, шахтеров, слесарей", как

назвал Гастева Николай Асеев [1], можно сравнить лишь с энергетикой урбанизма

Михайла Семенко, написавшего только в 1918 году пять стихотворений с названи-

ем "Місто". Но если поэзию Семенко после десятилетий забытья оценили по досто-

инству, то деятельность Гастева в Харькове, как и работа русскоязычных изданий,

популяризировавших футуризм и пролеткульт, остается вне поля внимания в

Украине. А ведь судьба у Гастева и Семенко – одна: оба были репрессированы

и расстреляны (Семенко в 1937, Гастев в 1939 г.).

Характерно, что в обстоятельной книге Олега Ильницкого "Украинский

футуризм" (пер. с англ. Раи Тхорук; Львов: Летопись, 2003) нет даже упомина-

ний о харьковских журналах "Пути творчества" (1919–1921), "Творчество"

(1919), "Колосья" (1918), "Сборнике Нового искусства" (1919), чьи публикации

прямо манифестировали харьковскую футуристическую группу "Семи" и футу-

ризм в целом, как революцию в литературе. О. Ильницким был взят языковый

принцип отбора материала. Но без введения в футуристическое пространство

культуры Украины местных русскоязычных текстов анализ процесса авангард-

ного "оснащения" искусства Харькова останется не полным.

________________________________________

Page 6

Мистецтвознавчі записки____________________________________Випуск 29

105

Две выразительные личности: Валентин Сергеевич Рожицин (1888–1942) –

выпускник Харьковского университета, публицист, художественный критик, и

Алексей Капитонович Гастев (1882–1939) – поэт, будущий создатель НОТ,

прибывший в Харьков в 1919 году, – приложили немало сил к популяризации

футуризма и пролеткульта в Украине.

Рожицин свою деятельность начал с издания журналов "Сириус" (1916) и

публикаций социал-демократических брошюр в издательстве " Друг народа".

По своим политическим взглядам был близок меньшевикам, часто выступал в

Общественной библиотеке Харькова (ныне библиотека имени В. Короленко),

где собирались недовольные советской властью. Рожицина прозвали "златоус-

том" харьковских меньшевиков. Его политические взгляды нашли отражение в

идейной установке журнала "Колосья", оставившего в Харькове заметный след.

Журнал издавался Рожициным в 1918 году совместно с Феликсом Коном

(1864–1941), работавшим (в 1917–1918 гг.) на посту комиссара Харьковской гу-

бернии по польским делам. В "Колосьях" впервые были опубликованы "Воспо-

минания" Ф. Кона о революционной деятельности в Польше и России. Большая

же часть материала посвящена современной литературе и искусству (Э. Вер-

харн, Р. М. Рильке, А. Белый), футуристической поэзии и футуризму как куль-

турному явлению. "Колосья" репродуцировали произведения художников

"Союза семи" (работы В. В. Бобрицкого /1898–1986/, Б. Ф. Цибиса /1895–1957/)

и привлекали членов "Семи" к оформлению журнала. Издание последовательно

и настойчиво выражало социал-демократические идеи. Признавая ведущей си-

лой пролетариат, идеология журнала оставалась в пределах завоеваний либера-

лизма 1910-х годов. Отстаивание права на свободу самовыражения, борьба

против абсолютизации какой-либо идеи – заметная черта выступлений и пере-

водных статей "Колосьев". Заявляя о своей беспартийности, издание проявляло

постоянный интерес к понятиям "интернациональное" и "национальное" в

искусстве, к вопросам о пролетарской культуре и ее будущем. В журнале печа-

тались харьковские поэты Г. А. Шенгели (1894–1956), П. С. Шлейман (1893–

1968), А. Б. Гатов (1899–1972). Но основной автор статей – В. С. Рожицин, пи-

тавший особый интерес к футуризму. Критик выделял три его этапа: западно-

европейский, выразивший, по его мнению, эстетическое миросозерцание

буржуазного империализма; русский, рожденный анархо-большевистским те-

чением и советский, ставший официальным искусством "красного империализ-

ма". Последнему Рожицин пророчил великое будущее. В 1919 году критик

выступил в "Сборнике нового искусства" (1919) со статьей "Искусство и па-

дающий мир", в которой заявил о возникновении интернациональной культуры,

международного пролетарского футуризма [15]. В этом же году Рожицин поки-

нул Харьков – его назначили председателем комитета по литературе и он (как и

Кон) уезжает в Киев, но не надолго. 2 августа 1921 года Рожицин участвует в

Харькове в популярном тогда литературном "шоу" – "суде" над имажинистами – в

качестве обвинителя

1

.

Будучи специалистом в области средневековой культуры, Рожицин в то же

время интересовался современной литературой. Его имя постоянно встречается в

________________________________________

Page 7

Питання культурології, історії та теорії культури _________Савицкая Л. Л.

106

публикациях поэтических сборников, для которых критик писал содержательные

предисловия. Немного позднее Рожицин, будучи, как мы бы сегодня его назвали,

религиоведом, – работает в архиве Центрального антирелигиозного музея (Моск-

ва). Результат работы – публикация нескольких книг. Наиболее известная вышла

уже после смерти Рожицина в 1955 г. – "Джордано Бруно и инквизиция"

2

.

Алексей Капитонович Гастев, создатель и руководитель Центрального

Института Труда, футуристом не был, но явно симпатизировал течению, назвав

его эстетической дерзостью. Пролетарско-футуристический пафос Гастева на-

шел свое визуальное воплощение в обложке его книги "Поэзия рабочего удара",

изданной вторым изданием в Харькове в 1918 г., – земной шар, опоясанный

металлической конструкцией. Книга оформлена членом группы "Семи"

Н. Л. Калмыковым (1896–1957).

Заметим, что классический итальянский футуризм к этому времени завер-

шил активную, новаторскую фазу развития. В Харькове рожденный социальным и

индустриальным воодушевлением эпохи футуризм только входил в пору расцве-

та. Энергия "машинных душ", воспетая Маринетти в 1909 году, свежо и дерзостно

зазвучала в строках отечественных изданий. Никогда потом образ городской ци-

вилизации не получал такого романтического пафоса в отечественной культуре.

Правда, следует отметить, что 1917 год изменил футуризм. Как писал современ-

ник и участник этого процесса Владимир Силлов, "Октябрь деформировал футу-

ризм, выведя его, прежде всего, за рамки только литературного течения и за

пределы искусства вообще. Обобщенные гуманитарные построения футуризма

сменились четкой социально-оконкретизированной целеустремленностью (комфуты,

"искусство коммун", Леф и др.) [16]. Тексты Гастева – наглядное свидетельство

такой трансформации: "Когда гудят гудки на рабочих окраинах, это вовсе не

призыв к неволе. Это песня будущего. Мы когда-то работали в убогих мастерских

и начинали работать по утрам в разное время. А теперь утром, в восемь часов,

кричат гудки для целого миллиона. Теперь минута в минуту мы начинаем вместе.

Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение. Первые наши удары гре-

мят вместе. О чем же поют гудки! – Это утренний гимн единства" [3]. Таковы

строки из книги А. Гастева "Поэзия рабочего удара"; ее издавали множество раз, в

последний – в 1971 году. Работы Гастева "Индустриальный мир" (Харьков, 1919),

"Восстание культур", "Снаряжение современной культуры" (также вышедшие в

Харькове, 1923), выразили главную установку пролеткульта – уход от самоцен-

ности станкового искусства к его реальному участию в жизни. Отсюда сложе-

ние нового социально-активного языка поэзии и художественного творчества.

Харьков, как крупный индустриальный и интеллектуальный центр, активно

участвовал в его формировании.

Стоит заметить, что трансформация всех сфер жизни в стране сегодня в

очередной раз обостряет проблему взаимоотношений искусства и реальности,

поиск его возможных форм. Вот почему опыт художественной культуры 1920-х

годов остается актуальным. А потому историк обязан отдать должное всем уча-

стникам "духоподъемного" эксперимента, сделавшего Харьков центром аван-

гардного искусства Украины.

________________________________________

Page 8

Мистецтвознавчі записки____________________________________Випуск 29

107

Примечания

1

"Суды" над имажинистами прошли в 1920 году в Москве (4 ноября в Большом зале

Консерватории, 16 ноября в Политехническом музее).

2

Здесь впервые переведены на русский язык и прокомментированы протоколы вене-

цианской инквизиции. Издание ценится в науке по сей день.

Литература

1. Асеев Н. Гастев. / Н. Асеев [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.

rupoem. ru /aseev /all aspx

2. Блакитний Є. Пролеткультура і художня вистава у Харькові / Є. Блакитний // Шля-

хи мистецтва. – 1921.– № 1. – С. 62.

3 Врона І. Завдання радянської художньої політики / I. Врона // Шляхи мистецтва .–

1921.– № 2.– С. 90.

4. Гастев А. Гудки / А. Гастев // Поэзия рабочего удара. – Рига, 1921 [Электронный

ресурс]. – Режим доступа:http:// www.gastew.ru| 2015|02| poesia-rabochego udara-123. html

5. Гастев А. Манифестация / А. Гастев // Сборник Нового искусства. – Харьков,–1919. – С. 13.

6. Гастев А. Пачка ордеров. / А. Гастев. – Рига, 1921 [Электронный ресурс]. – Режим

доступа: http://www/az.Lib/ru|9|gastew_a_k|text_0005/shtml

7. Геко. Затишье (Письмо из Киева) / Геко // На посту. – 1923. – № 2–3. – С. 241.

8. Гонг коммункульта. – 1924. – Май.– № 1. – С. 3.

9. Довженко Ол. До проблеми образотворчого мистецтва / Ол. Довженко // ВАПЛИТе.

Зошит перший. – Харків, 1926. – С. 25.

10. Коряк В. Футуризм. Український і польський / В.Коряк // Жовтень : Збірник. –

1921. – С. 112.

11. Кулик І. Реалізм, футуризм, імпресіонізм / І. Кулик // Шляхи мистецтва. – 1921. –

№ 1. – С. 36-38.

12. Кулик І. На шляхах до пролетарського мистецтва / І. Кулик // Шляхи мистецтва. –

1922. – № 2. – С.33.

13. Касьянюк Сандро. Машинячі душі / С. Касьянюк // Шляхи мистецтва. – 1922. –

№ 2. – С. 31.

14. Чайка. 13-й Жовтень (Чайка) // Мистецька трибуна. – 1930. – № 7. – С. 2.

15. Рожицин В. Искусство и падающий мир / В. Рожицин / Сборник Нового искусства. –

Харьков, 1919. – С. 20– 21.

16.Силлов В. Шапочный разбор леса / В. Силлов // Новый леф. – 1928. – № 11. – С. 37.

17. Федоров-Давыдов А. Вопрос о новом реализме в связи с западно-европейскими течения-

ми в искусстве / А. Федоров-Давыдов // Искусство трудящимся. – 1925. – № 17. – С. 3–4.

18. Хвилевий М. В електричний вік / М. Хвилевий // Жовтень: Збірник. – Харків, 1921. – С. 3.

19. Хроніка образотворчого мистецтва // Червоний шлях. – 1923. – № 2. – С. 18.

References

1. Aceev, N. (1922). Gastev. Retrieved from http:// www. rupoem. ru /aseev /all aspx [in Russian].

2. Blakitny, E. (1921). Proletculture and artist performance in Kharkiv. Shlyahami

mistetstva, 1, 62 [in Ukrainian].

3. Vrona, I. (1921). Tasks of Soviet artist policy. Shlyahami mistetstva, 2,90 [ in Ukrainian].

4. Gastev, А. (1921). Calls / Poetry working udara. Riga. Retrieved from http:

www.gastew.ru | 2015 | 02 | poesia-rabochego udara-123.html [in Russian].

5. Gastev, A. (1919). Demonstration, Zbornik New arts, 13 [in Ukrainian].

6. Gastev, A. (1921). Tutu orders. Riga. Retrieved from http: www/az. Lib/ru|9

|gastew_a_k|text_0005/shtml [in Russian]

Питання культурології, історії та теорії культури. 2016