Рецензии на фантастические книги

«Татарская пустыня» — это роман о личности, возможности ее внутреннего, духовного развития. Если скажу, что это произведение о жизненной трагедии, касающейся каждого, то буду в равной степени и прав, и не прав. Ведь достаточно принять Реку, осознать себя в ней, прийти в согласие с природой, как исчезнет свойство трагичности, а вслед за ним и чувство фатальной разрушительности времени.

В романе автор изображает мотивы и ожидания от жизни, движимый которыми человек сам загоняет себя в ловушку. Буццати показывает как силу убедительности, так и абсолютную бессодержательность и иллюзорность подобных устремлений. Вновь эффект зеркала. Автор очень точен и мудр. И заглядывает он глубоко. Потому и является произведение таким пронзительным и мощным.

Неоднозначное у меня впечатление от авторских характеристик чувства любви и соответствующих отношений, которые, впрочем, вплетены в повествование лишь вскользь. Есть подозрение, что Буццати не имеет ввиду именно настоящее это чувство, а говорит о том, что часто за него выдают – оболочку без должного содержания. Хотя возможна и иная трактовка, которая не влияет на органичность произведения и целостность его восприятия. Впрочем, всё в «Татарской пустыне» служит главной идее. И нет в романе лишнего: ни образа, ни эпизода, ни строчки.

Язык «Татарской пустыни» прост. Но как же точен! А это уже многое говорит о таланте автора. Сюжетная канва весьма скупа, произведение лишено событийной динамики. Но ведь это роман-притча. И читается он с интересом – не тем, который возникает, когда читаешь / слушаешь какую-нибудь занимательную историю, но интересом, свойственным процессу духовного познания, куда при этом примешиваются ощущения узнавания, понимания, сопричастности, выступающие своего рода условиями наложения – наиболее «правильного» и полного – содержания романа на восприятие.

И выходит так, что главного героя, Джованни Дрого, чувствуешь, видишь мир его глазами, ощущаешь то и так, что ощущает он. И Крепость, где служит герой, становится не просто местом действия, но той самой Крепостью, в одном из помещений которой стоит твоя кровать, и когда ложишься спать, слышишь, как «хлюпает цистерна», и еще звуки голосов перекликающихся солдат; а когда выходишь на стену и смотришь на север, туда, где безжизненным полотном раскинулась татарская пустыня, чувствуешь, как ворочается где-то внутри тянущее ожидание, готовое – стоит только увидеть хотя бы только признаки искомого, желаемого – пробудиться радостным волнением в предвосхищении близости в твоей жизни больших событий – тех самых, что ждешь всю жизнь, но о которых не говоришь и не скажешь никому. Потому что они – сокровенное. И ты, привыкший ждать и верить, верить и ждать, знаешь, что о подобном мечтает почти каждый в Крепости. И это тебя с ними одновременно и роднит, и заставляет относиться с настороженностью – вдруг шанс обрести мечту выпадет не тебе.

Глазами Дрого я видел Крепость изнутри и со стороны, испытывая те разные чувства, которые по воле автора владели героем. На протяжении повествования я был одновременно и Джованни, и самим собой, пропуская через себя мысли и переживания героя. Несколько раз перечитывал отдельные абзацы, восхищаясь поразительной, невозможной точностью характеристик, образов, состояний. Финал же читался очень медленно (и это было совершенно не намеренно) – потому что прочувствовалось – будто бы само по себе – каждое слово. А последние строки – как же в них много всего!..

…Много всего в романе, очень объемном, глубоком, мощном, Настоящем.

И вот еще что – Буццати ни к чему не призывает и не старается учить. Он лишь подносит зеркало.

Несколько сотен лет Земля испытывает вторжение инопланетной расы, метод интервенции которой – внедрение себя в людей и последующая «тихая», но тотальная экспансия. В итоге человечество стоит у черты, а возглавить сопротивление может / должен лишь достойный, тот, кому ведомы причины и следствия происходящего, тот, кто способен, став на путь духовного развития, повести за собой остальных. Роно Моуди. Ключевое место в истории интервенции отводится русскому народу. От подачи его исключительности ввиду присущих ему уникальных духовных качеств мне, наверное, должно быть лестно. Можно догадаться, что подобного не испытал. Всё потому, что, соглашаясь в принципе с точкой зрения автора, не люблю крайностей. Эксплуатация же образов отдельных исторических личностей ничего, кроме раздражения, не вызвала – не потому, что плохо и не имеет права на существование (тут как раз всё укладывается в фантдопущение), а просто потому, что подобная интерпретация кажется мне слишком вольной.

Также события разворачиваются в советское время, накануне распада СССР – практически исключительно для того, чтобы показать рождение и определенное развитие другого героя, Александра (не могу назвать его вторым «главным» для романа, но для истории в целом, надо полагать, он один из ключевых). И есть еще где-то в Космосе мир Аингма. Его населяют сверхразвитые существа, смысл жизни которых – постоянное духовное совершенствование. И обладают они, разумеется, удивительными способностями <фраза лишена сарказма>, духовное, ментальное развитие достигает впечатляющих высот. Мир этот весьма интересен, описание его канонов выглядит целостно, фантазия у автора на хорошем уровне (и сам замысел Аингма, проработка принципов и особенностей жизни его обитателей заслуживают похвалы), но, на мой взгляд, в некоторых моментах автор явно перебарщивает (специфика вынашивания детей). Это с одной стороны. С другой – допускает очень существенный промах, когда задействует в описании понятия, образы, сравнения из жизни землян, а повествование при этом идет НЕ от лица персонажа-человека, только который и мог бы достоверно оперировать указанными средствами. Подача мира Аингма «глазами всеведущего автора» заставляла меня видеть этого самого автора и принимать на веру его слова. А читатель ведь вовсе не хочет наблюдать всезнайку-создателя, ему нужно самому погрузиться в историю, которая должна смотреться достоверно. Словом, прокол в методе. Хотя сама по себе идея, как бы взятая по модулю, интересна.

Мир Аингма дает читателю нового героя. Таким образом, их в романе трое. Надо сказать, выписать их объемно у автора не получилось. Может, пока, но представить их читателю наиболее приближенно, однозначно, стоило бы. А так – словно гипсовые фигурки на шахматной доске. Нет, автор старается сделать персонажей объемными – через подачу мыслей, переживаний, узнаваемых поведенческих реакций, но то, КАК он это делает, совершенно не способствует решению задачи. Виной тому неправдоподобность, чрезмерная тонкость и восприимчивость как черты образов. Но автор, однако, может объемно и достоверно изображать персонажей, что видно на примере старика Матвея. Вот этот характер получился отлично. Жаль, образ эпизодический. При этом он самый цельный и живой.

Сюжетные линии вокруг второго и третьего героев подаются как воспринимаемые первым. И коль события развиваются своего рода в трех плоскостях / мирах / временах (или в четырех – смотря как считать), автор намекает на «сферичность» истории: одно, одновременно, и внутри другого, и при этом равновелико.

Есть еще Игра. Даже не глобальная, а Глобальнейшая, которую ведут Высшие сущности. Да, те самые. И, видимо, Игра и будет ключевой темой последующего повествования. Покоробило меня объяснение от автора (в конце романа), на котором акцентируется внимание (курсивом – чтоб до читателя дошло наверняка): суть замысла, характеристика которого имеет красивое название «сферический реализм», постигнуть удастся лишь по окончании всей истории (и лишь при определенном условии – тут, надо полагать, намек на способность / готовность постигнуть).

Идеи, кажущиеся интересными и перспективными, испытывают суровое давление языка и стиля повествования. Да простит меня автор, но ему не хватает мастерства и чувства меры. Местами всё складно да ладно, но только местами. При разнообразии и очевидной небедности языка повествование:

— часто представляет собой хронику,

— содержит избыточное количество метафор (и они бывают неуместны, поэтому складывается ощущение некоторой фальшивости истории),

— не лишено (гхм, гхм) речевых ошибок (поначалу хотел привести отдельные ляпы, но потом передумал – автор, мне кажется, и сам всё способен увидеть при более внимательном прочтении, а читателям вполне может хватить выложенных в инэте отрывков),

— имеет пунктуационные и орфографические ошибки (такое ощущение, что текст достойно не вычитывался).

Предложения, как правило, длинные, изобилуют причастными и деепричастными оборотами. А ведь это, знамо дело, большой «не айс». Ощущение красивости от подобной оборотистой и метафоровой перегруженности, разумеется, лишь кажущееся. Я хотел верить автору, но такими вот особенностями текста автор мне постоянно мешал.

В итоге я отметил идеи, но ввиду характера средств их выражения, отметил «по модулю». Не знаю, может то, о чем напишу сейчас, обусловлено особенностями личности автора (тонкость натуры, например), но порой меня порядком раздражала недостоверность мыслей, реакций и поведения персонажей: слишком возвышенно / трогательно-наивно / совершенно несообразно ситуации. Да, еще по тексту разлит пафос. Отчасти он соответствует глобальности задумки, но лишь отчасти. От совокупности характеристик языка читать было не интересно, хотел поскорее закончить.

Завершить хочу на добром. Аннотация призывает руководствоваться светлыми чувствами, пускаясь в путешествие по мирам «Аингма». И действительно, роман проникнут не только идеей духовного развития, но добром и любовью. И потому жаль, что исполнение подкачало. А ведь есть в книге достойные, содержательно и качественно правильные, по-настоящему ценные посылы.

Искренне желаю автору удачи! У него хорошие идеи.

P.S. Акцентированно аховая реклама романа сильно ему вредит.

Шрифты текста различны – как применительно ко всей книге, так и постранично (последнее используется умеренно часто). Некоторые слова, фразы выделяются жирно или подчеркиванием. Данные выразительные средства не спонтанны, каждый конкретный случай их применения имеет свой смысл, создающий атмосферу, подчеркивающий мысль, выделяющий образ. Прямая речь, мысли персонажей не обособляются от основного текста соответствующими знаками (только размерами шрифта, (и то, вроде бы, не всегда) да авторскими указаниями). В романе нет вопросительных знаков, хотя автор дает понять, что задан вопрос (простым словом-указанием «спросил (-а)»). Всё перечисленное создает непривычное, странное, но интересное и доносящее атмосферу романа впечатление.

Автор экспериментировал не только с формой, но и с содержанием. Прежде всего, создан необычный, очень удачный, может, даже гениальный образ Февраля. Как у Маркеса – голубая собака, у которой самое удивительное – ее глаза, так у Джонса – Февраль. Хотя поставить данные образы рядышком не могу. Что бы ни говорили, Джонс – не Маркес с его тонкостью, остротой чувствования, глубиной и пронзительностью. Но образ Февраля, конечно, сильный и интересный. Искренне аплодирую Джонсу, восхищаясь его фантазией.

Фантазия автора не бессмысленна. И в этом – ценность «Остаемся зимовать». Несмотря на небольшой объем романа, он насыщен идеями, мыслями и образами. «Остаемся зимовать» — это роман совершенно разных красок: от ярких и светлых до тусклых, мрачных и темных. Поначалу складывается ощущение, что полутонов нет, что история очень контрастна, однако полутона – на смене красок, на совокупности отдельных страниц и словно бы между ними. Роман ассоциативен, и в этом может показаться непростым. Ассоциации появляются и появляются, толкаются, наслаиваются друг на друга, — от этого можно устать. Но лучше – дать им полет, выпустить их, пусть летают и кружат, а потом – вполне рассядутся по местам, успокоенные, довольные. Роман надо читать единым махом, не оставляя «на завтра» или «на потом». Тогда он раскроется полнее. Я, правда, далеко не уверен, что постиг его полно и правильно, но и от воспринятого чувствую приятно-тяжелое удовлетворение.

«Остаемся зимовать» — это сказка, притча. Значит, прицел не столько на персонажах, сколько на истории в целом, ее настрое, значении и посыле (а в нем – много граней и красок). Герои проявляются, прежде всего, в действиях, во вторую очередь – в диалогах, в третью – в мыслях и ощущениях, испытываемых ими. Т.е. как такового внутреннего мира действующих лиц читатель не видит (да это в «Остаемся зимовать» и не нужно; книга берет другим). Он чувствует персонажей через окружение, обстановку, происходящие события. В центре – не столько герои, сколько всё действо целиком, проникнутое разными смыслами, метафорами, аллегориями, образами для размышлений и для прочувствования. Вот этим-то книга и берет. А еще – наполненностью всего указанного.

Автором создан мир, кажущийся непонятным, лишенный логики устройства, несколько абсурдный (сравнение с Кэрроллом одновременно и уместно, и нет), словом, нереальный, но в то же время так похожий на наш, где упорядоченность порой слишком иллюзорна. Мир притчи воспринимается ассоциативно-ощущенчески и потому кажется пусть и странным, но живым.

В аннотации сказано, что роман относится к артхаусной литературе и изначально не рассчитан на читателя массового. Решая для себя вопрос, покупать ли «Остаемся зимовать», или нет, определите сначала, по душе ли вам книги странные и необычные. Также спросите себя, чего ждете от романа? Если примерно того, что ощутил я (и что постарался передать в рецензии), тогда «Остаемся зимовать» вам, скорее всего, понравится.

Для формирования представления о содержании добавляю свою аннотацию:

Самое удручающее, что может случиться с миром, это Февраль. Когда он наступает, о весне, лете, осени остается только вспоминать. С тоскою и грустью. А грусть Февраля всеобъемлюща и губительна. В эту темную пору запрещено пускать воздушные шары, да и сами они вне закона, нельзя даже говорить о полетах. Февраль жесток, он крадет детей, похищенных – целые списки. Февраль, кажется, душит саму жизнь. Какой выход? Идти на Февраля войной! А как с ним воевать и к чему всё это приведет – об этом можно узнать, прочитав волшебную притчу «Остаемся зимовать».

Романова в «Мертвых из Верхнего Лога» проявила себя как тонко чувствующий человек и тонко и адекватно передающий состояния и настроения автор. Романова великолепно показала психологию героев, разложила внутренний мир многих персонажей на составляющие, сопровождая процесс меткими, точными, живыми и жизненными сравнениями и метафорами. В данном компоненте Романова – большой молодец!

О сюжете. Несмотря на то, что слово «мертвые» в фантлитературе воспринимается как штамп (что, впрочем, по делу), Романовой удалось главное – интересно обыграть этот образ. Добился такого эффекта автор во многом потому, что копнул глубже (чуточку или не очень), чем многие коллеги по цеху. Романова взяла нутряную подоплеку страха перед мертвыми как страха перед смертью, гнездящегося в каждом человеке. Романова эрудирована, начитана, увлекается эзотерикой и Алистером Кроули (так сказано в краткой «сводке» на обложке издания), что и позволило ей нетривиально и объемно донести и раскрыть многие мысли и образы.

Мертвые в романе далеко не доминирующая тема. Неожиданно для меня одними из главных оказались темы личностного и общественного развития, раскрываемые во многом через срез экзистенциально-эзотерический. Вопрос смысла жизни (от индивидуально-субъективного до социального и даже вселенского значений) интересно преломляется в сюжете, над которым, кажется, Романова работала скрупулезно. Композиция романа непростая (несколько сюжетных линий + экскурсы в разное прошлое), тщательно выстроенная. И, конечно, сильна в книге тема разнообразных межличностных отношений.

Автору удались герои. Они выписаны объемно, разносторонне и убедительно. Психология, ситуационные реакции обусловлены внутренним миром персонажей и адекватны жизненным аналогиям, благодаря чему создается ощутимый эффект достоверности. Герои разные, непростые, с достоинствами и недостатками, живые.

Из «минусов». Кое-где сюжетные ходы показались не вполне достоверными (вот доработать если, дообосновать, докрутить – тогда «претензию» снял бы). Иногда повторяется один и тот же (или родственный) оборот к определенному образу, хотя Романова с ее-то слогом прекрасно могла бы, сохранив образ, разнообразить его характеристику; это, очевидно, более техническая недоработка. Автор создал текучий, яркий и легко воспринимаемый стиль, однако местами (редко) в него проникли показавшиеся лично мне инородными слова-заимствования из английского языка; да, они стали уже частью нашей речи, жизни, да, они, эти слова, по смыслу повествования уместны и играют на сюжет, но можно было обойтись и без них (это «вкусовое» замечание, но тем не менее).

Возвращаясь к наименованию романа. Оно такое, какое есть, думаю, только ради привлечения читателя к книге – чтобы купили (на волне популярности задействованного образа). Роман много глубже, чем его название, которое – просто ширма, и пусть она не отпугнет, не оттолкнет, ведь книга весьма поучительна и обращена вовнутрь. Философская тональность, психологизм, экзистенциальная эзотерика – всё это в романе не просто есть, он ими пронизан. «Мертвые из Верхнего Лога» — ни в коем случае не история о зомби. «Мертвые из Верхнего Лога» — роман, претендующий на определенную степень серьезного и вдумчивого отношения к его содержанию.

Оценка – крепчайшая «девятка». За неожиданность, слог, тонкость выражения и некоторые идеи, думаю, и на «десятку» оценить не зазорно будет.