облако тэгов
Ирина Епифанова:
Я (и не я первая наверняка) в своё время пыталась вывести для себя формулу успешного произведения. Это когда автору есть что сказать и есть как. В «Катастеризме», мне показалось, автор нащупывает для себя это «что», с «как» пока есть проблемы.
Текст неровный. Начинается с бытовушных трюизмов: «Запах есть у каждой квартиры – кроме, конечно, твоей собственной, ведь собственный запах человек не ощущает.
И однажды наступает странный момент, когда впервые замечаешь, чем пахнет квартира твоих родителей». Потом вдруг обретает эмоциональный накал, когда автор описывает, с какой болезненной отчётливостью Даня замечает внезапно старение родителей. Вот эта линия Дани и его родителей — она единственная живая в книге.
Всё остальное напоминает скорее визионерски-футурологический трактат. Все персонажи (за исключением задействованных в уже упомянутых сценах между Даней и его родителями) служат исключительно рупорами для автора, для описания придуманного им мира. Отсюда огромные, напоминающие лекции монологи таксистов, сотрудников корпораций и т. п. с пересказом того, как всё тут устроено. Из-за этого эффекта беседы персонажей зачастую нежизнеподобны, а вот в описанные технологии недалёкого будущего вполне верится.
Концовка резкая и внезапная, после которой пытаешься прокрутить текстовый файл дальше, мол, что, и это всё, ради этого всё затевалось, этим всё и завершилось, как будто на полуслове?
В итоге текст похож скорее не на роман в жанре социальной фантастики/антиутопии, а на доклад о сумме технологий ближайшего будущего с элементами художественности.
При этом, повторюсь, есть отдельные яркие и пронзительные сцены. И я вполне понимаю, почему коллеги издали этот текст и почему выдвинули на премию — пока автор подаёт надежды и очень хочется увидеть, что из этого получится.
Ух, какой серьезный автор у этой книги. Ну, то есть – серьезная. Даже забабахала в конце «благодарности», как у «больших» (то есть – западных) писателей в последние годы принято. И эпиграф аж из самого Грега Игана! Только вот преизбыток серьезности не пошел на пользу самому тексту, который сейчас выглядит как набор слабо беллетризованных лекций о весьма сомнительных вопросах из современной биологии, психологии и науки о человеческом мышлении.
Конечно, принцип «обучать, развлекая», никто не отменял, но в данном случае «развлечения»-то не получается. Перекос в сторону обучения, то есть рассказ о научных гипотезах и теориях, которые еще надо доказать, сильно «смазывает» чисто литературную основу повести. От этого не кажется занятным даже весьма хитрое композиционное построение текста. Стремление продемонстрировать читателю, что перед нами «очень научная фантастика», привело к засушиванию текста и схематизму в психологии персонажей. А жаль. При большей легкости и хорошей несерьезности у Александры «Альфины» Голубевой могла бы получиться не просто добротная (как сейчас), а очень яркая вещь.
И, кстати, художник обложки действительно на высоте. Вот ему-то точно можно ставить «десять из десяти».
LEXA 2.0
«…Существует риск впасть в “сальгаризм”. Герои Сальгари бегут по лесу, спасаясь от погони, и налетают на корень баобаба. Тут повествователь откладывает в сторону сюжет и начинает ботаническую лекцию о баобабе. Теперь это воспринимается нами с какой-то нежностью, как недостаток милого человека. Но делать так всё-таки не следовало»[1].
Умберто Эко, комментарии к книге «Имя Розы»
Это прекрасная книга хорошего автора и, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, будь она рассказом, то стала бы идеальным победителем на дорогой премии «Будущее», и вообще она заслуживает всех премий, включая и эту.
И вообще достойна многого.
Название связано с превращением античных героев в созвездия (метафорой бессмертия там служат плеяды-голубки, количество которых не убывает), но главный вопрос, в чём сюжет? А вот в чём: в романе есть две сюжетные линии. Одна состоит из приключений молодого человека, родителей которого продавец полосатых палоче… (зачёркнуто) коробейник развёл на восемьдесят тысяч с каким-то медицинским фуфлометром. Вторая линия связана с нищебродом Тульиным (я такой старый, что эта неэстетичная фамилия ассоциируется у меня с Тульевым, а это, если кто из старичков не помнит, персонаж бесконечных советских фильмов про шпионов, начинавшихся с «Ошибки резидента»). Тульин нанялся в контору по обработке BigData. Молодой человек подслушивает по радио беседы о бессмертии (некий белок встраивается в теломеры), а Тульину фигачат данные напрямую в мозг. Молодой человек Даня скармливает экспериментальной Конторе Бессмертия своих собственных родителей (эксперимент не удался, их сжирает рак), а небогатый человек Тульин понимает, что его контора похожа на сову, потому что не то, чем она кажется.
Моё мнение автору должно быть интересно примерно так же, как человеку, играющему в компьютерную игру, интересно мнение мертвеца, который валяется в развалинах. Важно, есть ли у него аптечка и оружие, — а нет — это просто груда пикселей.
Поэтому я сосредоточусь на себе. Для меня это очень интересный опыт не-литературы, вернее, литературы, вернувшейся в состояние до экспериментов со стилем. В ту далёкую пору художественное произведение строилось на чистой наррации. На своём постоялом дворе какой-нибудь Гостинник слушал Морехода, невесть каким образом свалившегося ему на голову. И этот Мореход, довольно заунывно, кстати, начинал ему рассказывать про далёкие города и страны. Потом литература стала думать, как манипулировать читателем на уровне фразы, как стукнуть его по голове метафорой, каким образом управлять его эмоциями. А тогда, в том далёком негигиеничном прошлом, сама картина утопии и нормированного благосостояния вызывала эти самые эмоции. Так, на совсем уже примитивном уровне, завораживает несчастного задрота перечисление вооружения, калибры и дальность, масса и габариты.
Каждый герой выбегает на сцену и тут же начинает вещать, как органчик на ножках, ничуть не стесняясь тем, как нелепо он выглядит, тем, что у него нет мотивации, тем, что речи его длинны. Они все объясняют мироздание, пересказывают неизвестные и известные психологические опыты, рассказывают как, что и почему устроено вокруг нас.
В простоте души там никто и рта не раскроет.
Это то, что называется инфодамп. В реальной жизни от такого бормочущего человека нужно держаться подальше, он, поди, шизофреник.
Но здесь герои произносят интересные, не побоюсь этих слов — дискуссионные вещи, а то, что они сами сделаны из картона, да Бог с вами, сейчас в романах героев лепят из куда более неприятных материалов.
Это такой Лёха Андреев 2.0. Ну, в том, конечно, смысле, что это то поколение, что идёт за ним, но пользуется схожими приёмами и создаёт аналогичные проблемы для читающего.
Виктор Олегович Пелевин был довольно хитрым человеком и, чтобы не быть похожим на всё это, придумал обвешивать довольно простой сюжет развёрнутыми метафорами на тему смысла жизни.
Но вот автор «Катастеризма» — человек умный, и в эти игры играться не стал. В тех случаях, когда он вспоминает о метафорах, так лучше бы этого не делал, ибо из этого получаются обороты типа «Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью». Нет, нет, дорогой автор, так не надо. Вот автор пишет: «В случае аварии аутентичная непальская фенечка, которую плела из радужных ниток Вика, впечаталась бы ей аккурат в череп. Автопилот, конечно, снижал вероятность аварии до смешной, но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» — мне кажется, что это (как и многое другое) явный дефект редактуры. За рулём сидит живой водитель, а машину ведёт автопилот (ок), водитель вяжет, пассажир смотрит и думает, что произойдёт в случае аварии (ок), и понимает, что вероятность аварии исчезающе мала (ок). Но что значит «но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» Загадка. То есть посыл автора в том, что при наличии автопилотов в машины сажают фальшивых водителей, потому что так (якобы) пассажирам будет приятнее. Я понимаю, какая футурология за этим стоит, какой парадокс автор хочет нам предъявить, но, вот беда, она неочевидна. Это вроде услуги в такси с автопилотом: «давайте мы к вам будем сажать водителя, который вам врубит «Радио Шансон» и будет нудеть над ухом длинными разговорами». Нет, ну может быть, однако ж, массовый успех этой услуги, мягко говоря, не очевиден. И получается что-то типа телефона с мигающей лампочкой вместо звонка для глухих. (смайл)
Но тут я одёрнул себя, потому что рецензент оказывается в положении человека из давнего фантастического романа моего детства «…Теперь представьте, что на каком-то древнем заводе замена механического привода станков на электрический произошла не за годы, а сразу — за одну ночь, — продолжал Кривошеин. — Что подумает хозяин завода, придя утром в цех? Естественно, что кто-то спёр паровик, трансмиссионный вал, ремни и шкивы. Чтобы понять, что случилась не кража, а технический переворот, ему надо знать физику, электротехнику, электродинамику…» Перед нами другая литература, в которой отсутствуют требования прошлой. Это всё равно, как искусствовед стал бы уличать комикс в нарушении пропорций человеческого тела. Или критик — бурчать, что Масяня (1980 г.р.) плохо нарисована — ну что это за дурацкие ручки с ножками. Нет, это работает по-другому и судится по другим законам.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его героями, объясняющими друг другу, куда собирается повернуть человечество, следуя абсурдным желаниям. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером таких объясняющих диалогов, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Можно без сюжета, можно без мотивации, без всего — череда сентенций «об умном» всё равно завораживает, и следующие поколения будут потреблять какую-то новую литературу, в каких-то новых горизонтах. Но ещё лучше бы рассказать о неподдельном знании того, в чём старые глупые фантасты понимают мало (но постоянно порываются про это писать) — внутренности игрового мира. Ave, Alfina, morituri te salutant.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с ит. Е. А. Костюкович (1988). — СПб: 2005. С. 123.
Екатерина Писарева:
Хорошая научная фантастика с социальным уклоном. Автор профессионально умеет держать внимание читателя и давить на нужные рычаги для переключения эмоций – это большой плюс после всех тех текстов-номинантов, что я уже успела прочитать.
История о мире будущего, нейронного программирования и борьбы со старением превращается в рассказ о людях, о детях и родителях, о течении времени и страхе перед смертью. Это фантастическая повесть (киберпанк-роман?) оказывается очень настоящей, человечной и неожиданно душевной.
Этот роман получил высокую оценку на Фантлабе, и потому я приступила к чтению с завышенными ожиданиями. К сожалению, это сыграло не в пользу текста.
Ну а теперь по порядку. Начнем с названия. Лео Каганов в своем скетче «Как назвать свою книгу» когда-то советовал, помимо всего прочего «…назвать книгу каким-нибудь одним, но очень умным словом» (https://lleo.me/arhive/other/nazvania.shtml). Лично я против ничего не имею, сама отметилась. Но вот собственно с текстом несколько сложнее.
Толстому хватило одной вводной фразы, чтобы начать историю Анны Карениной. Тут длинное вяловатое рассуждение о запахах в своей и чужой квартире – оно потом сработает, что хорошо, но читатель этого еще не знает, и пропускает многословный зачин, как обычно пропускают описания погоды. А ведь там вколочен хороший гвоздик всей картины.
Все мы знаем истории, как близких (обычно стариков) облапошивали хитрые жулики. Начать с такой истории – безотказный, дерущий душу прием, что-то вроде знаменитого мема «прасабачку» (такое и правда бывает, хотя обычно старика удается остановить, когда он бежит домой за заначкой). Старенькая мама верит всяким разводкам и покупает в долг дорогущие неработающие биодобавки. Тоже бывает. Ну а теперь вот что: герою чуть больше тридцати, папа сошелся с мамой, когда она была папиной студенткой, то есть сейчас (или в ближайшем будущем) старушке-матери около 60-и (папа старше лет на десять-пятнадцать, ну ладно). Правда, странно, что папа-геолог вышел в магазин с накопительной картой (не с каким-нибудь пенсионерским «Миром») и тут же снял с нее 80 тыс.на неведомую панацею. Разве что в России уже чудовищная инфляция. Но если это маленькие деньги, с чего бы так горячиться герою?
Далее герой, сам, что очень важно, рекламщик, пытающийся вычислить мерзавца, который так развел папу на целых 80 тыс., (дальше почему-то 60) написавший заявление в полицию, просматривающий записи с камер наблюдения, то есть тратящий свое и чужое время на то, чтобы разоблачить псевдонаучные фейки, не задумываясь сдаст маму-папу на опыты, пусть ради их же блага.
Вторая линия посвящена попыткам создания «живой нейросети» из «маленьких людей». Напрягает то, что все ее герои очень разговорчивы; начальник проекта и ее ассистент то и дело читают этим своим нанятым работникам научно-популярные лекции в стиле профессора Пеночкина и пионера Васи. Понятно, что автору нужно держать читателя в курсе, но это очень старый прием, к тому же проекты, о которых рассказывают друг другу и читателю взаимозаменяемые лекторы, у всех на слуху. Теломераза, китайская комната, General awareness test, ошибка выжившего и апофения – ну да, ну да… Популяризация актуальных идей посредством внутреннего монолога героев, лекций-вставок или диалогов – прием, как я уже писала, не новый, и находится в противоречии с этими самыми идеями; новая реальность требует и нового художественного подхода. В общем и целом вся эта популяризация второго порядка, поскольку материал, вычитанный из научно-популярных же источников, видимо, в том наивном соображении, что темный читатель ничего такого не читал, производит впечатление наполнителя – если выжать сюжет досуха, окажется, что мы имеем дело с крепкой повестью листа на два.
Понятно, что две линии должны сойтись в одной точке, они и сходятся в неожиданном, что очень хорошо, сюжетном твисте. Понятно, что контора, вроде занимающаяся прогнозом преступлений, на самом деле занимается совсем другим. Понятно, что Даня окажется таким же лопушком, как и его папа. Приятно, что все крючечки в первой линии находят соответствующую петельку во второй – и наоборот. Но в общем, это к сожалению, тот случай, когда обилие «разговоров» тексту скорее вредит (бывает, что нет, но не в этом случае) – с этими идеями все знакомы, а вот люди автору пока не то чтобы удаются. Ну и концовка несколько скороговоркой, словно автору не хватило дыхания, энергии – как и всему тексту – на одной «сабачке» далеко не уедешь.
Что хорошо – всякие мелочи, детали и приметы «нового времени»; герой-неудачник, сидя в такси, одновременно участвует в платном интернет-опросе, чтобы окупить поездку, бахилы не надеваются, а напыляются (ну, это, кажется, уже все отметили), ну и так далее. Ну, наконец, образ страны третьего мира, на гражданах которой первый мир обкатывает свои технологии (условно) катастеризма, и которая сама готова отдавать этих своих граждан «на опыты» сомнительным людям, скорее точен, чем фантастичен.
Вообще в этом году в списке немало сай-фая, опирающегося на социо-гуманитаристику. Это, по-моему, хорошо. Но это не лучший его образец, скажем так.
Евгений Лесин:
В принципе, написано автором все правильно: «Наверное, будущее так и наступает: на голову». И чуть далее: «Будущее одно на всех. Дуб – дерево, а будущее – обычное». Только это «чуть» растягивается на целый роман, полный лирических отступлений, рассуждений, размышлений. А ведь надо бы, как говорится, либо статья-эссе, либо жанровая повесть. Но нет – все гонятся за объемом, всем подавай премию «Большая книга» и экранизацию.
А что тут экранизировать? Обычная советская сатира и постсоветская антиутопия. Если убрать «фантастический элемент» и рассуждения вообще будет не так плохо. Почти Прилепин. Ну, лучше, конечно, литература будет, а не Прилепин.
