облако тэгов
Второй финалист "Новых горизонтов"-2016.
Наиболее полная информация о премии собрана на официальном сайте "Новых горизонтов".
Номинировал Андрей Щербак-Жуков:
Роман повествует о древних временах. Столь древних, что реальность в них круто замешана с мифологией. Это мир человека, еще не вполне отделившегося от природы.
И повествование хорошо передает свойственное этому человеку мифологическое мышление. Роману присущи завораживающий язык, яркие образы, физически осязаемый мир. Это терпкое повествование с интересной историей и увлекательным сюжетом, которые затягивают и не отпускают.
Каждую осень старая шаманка Камка приходит в селение и собирает девочек-подростков в тот момент взросления, когда они «уже не ребенок, но еще не человек». Им предстоит стать шаманками. И одна из них станет великой правительницей – Великой Кадын.
Нетрудно догадаться, что именно героиня романа – девочка по имени Ал-Аштара («красный цветок» на языке аборигенов) — станет этой правительницей. Но сначала она должна пройти трудный путь становления.
Молодая писательница мастерски построила мир матриархата. И хотя это очень женский роман, но мужчинам он едва ли не более интересен, чем женщинам. Перед нами не просто захватывающая фэнтези, это еще и роман взросления, роман воспитания – духа, характера.
Это роман о власти, но еще и роман о любви. И в первую очередь это роман о Пути и о Предназначении. Именно так – с большой буквы. Потому что того требует жанр фэнтези. Пусть и такой нетрадиционной, не укладывающейся в стандарты, разрывающий их.
Андрей Василевский:
Мощное в своем роде повествование на мифологическом материале — о деве-воине, деве-царе, которая достойнее и сильнее большинства мужчин. Дева-воин, женщина-воин — это современный тренд, даже масскультурный: «Убить Билла» или бертоновская Алиса, которая должна с мечом и в доспехах сразить Бармаглота. Да и в «Игре престолов»… Книга сюжетно увлекательная, но стилистически однообразная, даже утомительная. И, конечно, я, читая, помню, что читаю это после романов Александра Григоренко. Тем не менее внутри номинационного списка ставлю ее высоко.
Валерий Иванченко:
Роман рассказывает о некоем древнем кочевом народе, обосновавшемся в горной местности, где уже живут кое-какие автохтоны, стоят могилы древней зловещей Чуди (она там называется Чу), а по соседству бродят опасные степняки. Поскольку Кадын по-алтайски – Катунь, а герой, делающийся в финале новым царём, носит имя Алатай, можно решить, что речь идёт о предках современных алтайцев. В предисловии к журнальному варианту первой части, опубликованному в 2009 году, сказано, что роман написан под впечатлением от археологических исследований пазырыкской культуры, в частности захоронений в мерзлоте плато Укок (там была найдена небезызвестная «принцесса»). За последние двадцать лет алтайцы действительно сочинили себе легендарную историю, выводящую их род именно от пазырыкцев (что ни в культурном, ни в генетическом, ни в историко-археологическом плане оснований практически не имеет). Создаётся впечатление, что Ирина Богатырёва (подобно советским литераторам, что придумывали культуру отсталых народов ради лёгкого заработка) написала алтайским националистам их раннеисторический эпос (пользуйтесь на здоровье). Тем более, что идеология персонажей романа описана как набирающее на Алтае популярность тенгрианство (самодельная анимистическая парарелигия, смахивающая на писания Кастанеды и Елены Рерих). Но, судя по некоторым признакам, автор сознаёт, как в реальности обстоят и обстояли дела. Называть мир романа какой-то «реконструкцией» причин почти нет. Перед нами просто романтическая фантазия, навеянная впечатлениями от Горного Алтая и общения с местными энтузиастами.
Первые части романа написаны от первого лица и представляют собой автобиографию дочери кочевого царя. Ну как царя – просто старейшины в собрании старейшин разных родов. Текст стилизован под архаику: преимущественно при помощи сказовых оборотов и тяготения речи персонажей к манерам мастера Йоды. Горная принцесса вместе с несколькими другими достигшими нужной зрелости девушками проходит посвящение, а затем обучение у хранительницы местных традиций (она же знаток мира духов и мастер боевых искусств). Девицы живут в горах, занимаются физкультурой и учатся взаимодействовать с данными им в помощники личными духами. Наставница объявляет, что девушки должны стать воинами здешнего женского спецназа, а значит дать обет безбрачия Луноликой богине. Но это дело личного выбора, поэтому после окончания обучения их отпускают на три месяца в семьи, чтобы они решили – жить как все или навсегда отправиться в казарму женского батальона. Вообще, первые две трети романа ведущий конфликт его состоит в выборе между высоким долгом и привлекательными мужчинами. Но потом начинается война со степью, во многом вызванная неправильными решениями героини, всех её братьев на той войне убивают, а её саму назначают царём. И тут основным становится культурно-политический конфликт с мистической подоплёкой. По обычаем кочевников покойных принято сжигать, но некие инфернальные существа, подстрекаемые мёртвыми Чу, учат население бальзамировать своих умерших и помещать их вместе со скарбом в чудские курганы. В борьбе с древним злом царица должна принести себя в жертву и лечь в землю сама. Логики в этом немного, но автору как-то надо объяснить появление пазырыкских захоронений в придуманной ею страннейшей картине южно-сибирской древности.
Читать про все эти высосанные из пальцы перипетии скучно, в первую очередь, из-за неинтересного языка, ходульных характеров и непродуманных мотиваций. Для фэнтези здесь не хватает фантазии, для дамского романа – страстей, для боевика – кровищи. В итоге имеем бледное литературное упражнение с хромым сюжетом и плоской драматургией. Алтайским экскурсоводам, феминисткам и восторженным юношам роман может быть и понравится, другую аудиторию как-то трудно представить.
Но есть в «Кадын» одна без нажима поданная тема, которая, возможно, оправдывает всю затею. В какой-то момент выясняется, что древние Чу, представляющиеся персонажам несомненным злом, на самом деле стали духами местности, умеющими переформатировать любой поселившийся рядом народ под некий единый стандарт. Чудь, древнейшие рудокопы Алтая, металлурги бронзового века – это афанасьевская культура. Есть версии, что пазырыкцы как-то наследовали афанасьевцам, возможно, не генетически, но культурно. По версии, мелькнувшей в романе, носителем алтайской самобытности является сама местность. И если пазырыкцы были наследниками афанасьевцев, то тюрки, ставшие современными алтайцами, тоже могли принять эстафету от исчезнувших пазырыкцев. Мистически, разумеется. Это богатая тема. Ещё на пару томов может хватить.
Константин Мильчин:
Отрадный факт: все больше авторов пытается использовать региональный, в данном случае сибирский колорит. Чем активнее пойдет этот процесс — тем лучше для литературы. Печальный факт: даже у Александра Григоренко не всегда получается качественно работать с фольклорными историями. А у Ирины Богатыревой совсем не получается. Будем надеяться, что это только пока.
Валерия Пустовая:
Роман Ирины Богатырёвой «Кадын» – реконструкция мифа и быта древних племен Алтая. Ценная не сама по себе (от мифа и быта этих племен остались тщательно изученные автором фрагменты войлока и скандал вокруг найденной в полном облачении мумии «принцессы Укока», так что перед нами в чистом виде художественная гипотеза) – а перезагрузкой мышления: роман воссоздает мифологическое мироощущение, давно вытесненное, запертое в подсознание цивилизации. В этом – вывернутая, отзеркаленная актуальность романа.
Подключение к фольклорному и мифологическому миру в современной прозе работает как проявитель жизни. Это возможность для читателя оценить и осмыслить себя в мире твердых правил, глубоких связей, весомых слов, значимых решений. Мифологический мир проявляет юзера как человека, наполняет поток информации жизненными энергиями, раздвигает экран до мироздания. Это мир наших аватаров, щупающих ногами отзывчивую землю, это плотный мир, в котором еще не выедено пустот: с неба глядит «Бело-синий», и дым от костра полнится духами.
«Кадын» рассказывает историю царицы, возглавившей кочевой «люд Золотой реки» в пору, когда основы его жизни тоже принялись кочевать, пришли в движение. Роман начинается как песнь о золотом веке – но скоро выбивает древнюю почву из-под ног. Мы присутствуем при крушении мифа, и вместе с героиней начинаем понимать, что именно потеряли.
В романе «Кадын» мне нравится сплавление личной истории и всеобщей, девичьего взросления и народного выбора. Сплавление, оборачивающееся трагическим расхождением. Быть собой для Кадын – значит быть той, кто нужна люду, но что если народное благополучие требует слишком многого? В этом романе отчетливо понимаешь значение модной психологической схемы: про то, что за исполнение желания приходится платить, а за каждый выбор, даже если он вынужденный, – отвечать лично.
В романе интересна многослойность погружения в миф, свободное перетекание из сказки в более глубокую архаику. Скажем, когда чудесный мир недавно принявшей посвящение принцессы уже признан нами за реальность, мы вместе с ней отправляемся из этой реальности в сказку, в волшебный чертог дев-воинов. Один из наиболее значимых для меня эпизодов романа – сказка о том, как принцесса носила воду в колодец дев, закончившаяся ярким разоблачением и сказочного канона, и детских ожиданий героини.
Галина Юзефович:
Сравнивать разные тексты, написанные разными людьми в разное время, конечно, несправедливо, но не сравнить «Кадын» Ирины Богатыревой с «Мэбэтом» Александра Григоренко практически невозможно. И в этом сравнении «Кадын» катастрофически проигрывает. У обоих, вроде бы, сибирский колорит и утомительный, монотонно-сказовый нарратив, у обоих история про героя-одиночку… Но то, что у Григоренко в какой-то момент взмывает в стратосферу и оборачивается величественной общечеловеческой драмой, пронзительной и объемной, у Богатыревой остается маленькой, частной и, честно говоря, довольно плоской историей о нелегкой женской доле. Не то, чтобы прямо безнадежно, но все же не вполне понятно, зачем. Эпоса, на который явно делался замах, не получается, а эпические параферналии и побрякушки изрядно раздражают.