Обход — Бродяжничество — Прогулка (Walkabout), Великобритания, США, 1971
«Обход (Бродяжничество)» английского режиссёра Николаса Джека Роуга выстроен на тотальном непонимании. Во-первых, в фильме огромное количество сцен, оставленных на побочную активность заинтересованного зрителя, а также на его эрудицию. Чего стоит одно только появление стада диких верблюдов в Австралии, или странное мясо, похожее на тунца! А почему фермы поселенцев находятся в столь плачевном состоянии? Что за полуразрушенные заводские корпуса и заброшенные рабочие бараки в пустыне? Во-вторых, пропасть культурного и мировоззренческого различия между персонажами-европейцами и аборигенами так и осталась непреодолимой. Даже основная троица идёт рядом, но пути и мысли у них разные, и разговаривать друг с другом они так и не научились. В-третьих, «потрясённому сознанию» зрителя порой недоступно даже то, что вроде бы должно быть ясно героям произведения. К примеру, чем закончилось «приключение» городских детей? Танец юного австралийца был свадебным или – в контексте дикой охоты белого человека и странной раскраски самого танцора – прощальным?
Николас Роуг известен как экспериментатор и авангардист: «Человек, который упал на Землю», «Ведьмы», «А теперь не смотри», «Полный массаж тела». Его фильмы интригуют, обманывают ожидания, удивляют и шокируют, – но в конце концов он ушёл в своих причудах настолько далеко от массового зрителя, что его вообще перестали понимать. Не стал исключением и данный фильм. Если рассмотреть событийный костяк произведения отдельно, то всё просто и великолепно. Отец вывозит детей на пикник, просматривает какие-то официальные документы, неожиданно устраивает безумную стрельбу и кончает жизнь самоубийством. Девушка на грани совершеннолетия и мальчик детсадовского возраста остаются одни где-то посреди Австралии. Жара, первобытная пустошь, воды и еды почти нет, в какой стороне дом и сама цивилизация – неизвестно. Брат и сестра погибли бы, не встреться им австралийский паренёк. Выглядит заманчиво, но подано это несколько своеобразно.
Для начала визуальный ряд будто бы является самоцелью. Пейзажи, флора, фауна документальны до уровня познавательных телепередач BBC или National Geographic – и, с учётом экзотических эндемиков Австралии – действительно самоценны. Бытовые и повседневные занятия эпизодических персонажей кажутся лишними. Девушка и юноша привлекательны, ребёнок забавен. Охота, трупы, кости натуралистичны. Это я распределил сцены по группам – в самом фильме их чередование кажется хаотичным. Мало того, из 100 минут хронометража треть никак не относится к сюжету, а ещё треть может влиять на него лишь косвенно. Оставшаяся часть показывает внешние движения и перемещение героев в пространстве, давая лишь многозначные намёки на их чувства и мотивации.
Следующий момент. «Обход» вовсю пользуется приёмами и клише американского эксплуатационного кинематографа. В чём это выражается? Во-первых, фильм поймал всплеск интереса американского зрителя к кинопродукту Австралии, связанный с «австралийской новой волной» 70-х и 80-х годов (прямо говоря, там разрешили снимать 18+). Некоторые утверждают, что сам Роуг и начал этот период своим фильмом, вышедшим в 1971-м году. Во-вторых, девушку и юношу раздели и показали со всех сторон. От банального заглядывания под «случайно» задравшуюся юбчонку до украшенного перьями члена крупным планом. «Посередине» также было много чего примечательного, и, к сожалению, далеко не все натурщики и натурщицы оказались столь же молодыми и сексуально привлекательными. В-третьих, «возвращение к природе» обыграно в духе хиппи. В-четвёртых, видны заигрывания с модой на «зелёных». В-пятых, показан ужас перед лопнувшими акционерными обществами. В-шестых, наглядно изображены последствия катастрофы, вызванной внезапно кончившимися природными ресурсами.
Фильм распадается на сцены и блоки прямо во время просмотра, и скрепляет его воедино лишь вариативность толкования. Достигается эта многозначность обращением к символизму. Вот не тронутая солнцем и мужчиной нежнотелая девственница сопоставлена с раздвоенным треснувшим деревом, мёртвым и выбеленным до состояния кости. Вот гордый и довольный австралиец с ярким надувным шариком, который тут же лопается, пугая его до смерти. Девочка не отлипает от радиоприёмника с песенками и обучающими передачами, но лишь невинно хлопает глазками на куртуазные – в рамках туземной культуры – ухаживания реального спутника и вообще предпочитает общаться с ним через младшего брата. Трое на заброшенном земельном участке с тремя могилами планируют счастливое будущее. Перечислять можно долго, поскольку символы авторские и контекстуальные, частично индивидуально-ассоциативные для каждого зрителя.
Каждый компонент сюжета – от экспозиции до эпилога – схематичен, символичен и вариативен. Отец сошёл с ума или прогорел на бирже? Обанкротилась корпорация по добыче полезных ископаемых, в которой он служил, рулил или работал? Почему он оставил в городе жену и пристально разглядывает прелести дочери? Определяет степень зрелости, подумывает начать жизнь заново, или жалость к прекрасному проснулась? Стрелял в детей, чтобы прогнать – или промазал и догонять поленился? Бог Отец умер? Возвращение к природе или варианты насилия над нею? Помешательство или жестокая инициация? Уничтожение собственного будущего или попытка ассимиляции, симбиоза, понимания? Количество вариантов толкования каждого эпизода явно превышает пределы терпения любого зрителя – и всё-таки фильм хочется досмотреть до конца. Почему? Это тоже загадка.
В 1970-ых – 1980-ых годах прошлого века внимание всех киноманов мира было приковано к Австралии. Там снимали настолько много всякого интересного, что по аналогии с тем, что происходило в предыдущие десятилетия в Европе, кинокритики даже придумали термин «австралийская новая волна». Нельзя сказать, что у этого направления было какое-то идейное единство, отнюдь. К «австралийской новой волне» относится много чего: тут вам и переполненный местной экзотикой «Обход» Николаса Роуга (1971), и постапокалиптический «Безумный Макс» Джорджа Миллера (1979), и комедийный «Крокодил Данди» Питера Фэймана (1986). Список можно, конечно, продолжать. Общепризнанным считается, что об «австралийской новой волне» как о культурном феномене заговорили после выхода на экраны первых фильмов Питера Уира. Это потом он переехал в США, где стал снимать кассовое кино и получать всевозможные награды. Некоторые из его поздних работ известны, кажется, всем. Сложно найти тех, кто не слышал про «Общество мертвых поэтов» (1989) и про «Шоу Трумана» (1998)? А вот до того, как «продаться» Голливуду, Питер Уир снимал сложные, мрачные и гипнотические триллеры. Именно они и открыли миру австралийской кино. Хотя было бы честно сказать, что все началось с тягучего и душного «Опасного пробуждения» Теда Котчеффа (1971), которое произвело такой скандал на Каннском кинофестивале, что про него предпочли забыть на следующие лет так сорок. А вот работы Питера Уира сразу оказались конвенциональными: смесь эзотерики и австралийской этнографии мгновенно вскружила зрителям голову. Сейчас эти его фильмы кажутся любителям триллеров слишком уж медленными, чуть ли не сонными, но никто не может оспорить то, что они обладают затягивающим эффектом.
«Последнюю волну» (1977) Питер Уир снимал после легендарного «Пикника у Висячей скалы» (1975), ремейк которой совсем недавно зачем-то сделали в виде мини-сериала. Уир работал в данном случае в уже привычном зрителю стиле, а так как к тому времени стал известным у себя на родине, то получил на съемки вполне себе неплохой бюджет, что видно хотя бы по первый впечатляющей сцене с дождем при ясном небе. Там с неба льется натуральный потоп, падают куски льда с человеческую голову, в общем, происходит натуральный апокалипсис. Фильм как раз про него, про конец света. Вот только не понятно, происходит ли он по-настоящему или только в голове одного отдельно взятого человека.
Сюжет «Последней волны» предельно прост. В Сиднее в среде аборигенов происходит убийство. Молодой парень погибает при очень странных обстоятельствах. Дэвид Бёртон работает адвокатом, ему предстоит защищать в суде обвиняемых в этом убийстве. Соприкоснувшись с местной архаичной культурой, он понимает, что все далеко не так просто. Ему снятся странные сны, мнится, что он гораздо тесней связан с происходящем, чем кажется на первый взгляд. Аборигены же не спешат раскрывать свои тайны и водят белого человека за нос. Или же готовят его к чему-то большему. Манера повествования построена на недосказанностях и ощущении иллюзорности происходящего. Зритель до самого финала так и не получит тех ответов, которые хотел бы получить. Парадоксальным выглядит то, что, в общем-то, достаточно безыскусная судебная драма в итоге оказывается каким-то мистическим трипом.
Питер Уир неоднократно говорил, что в ранних своих фильмах – до «Водопроводчика» (1978) – исследовал сновидения и грезы. И это прекрасно видно в манере киноповествования в случае «Последней волны». Это предельно сновидческое кино, когда непонятно где заканчивается реальность и начинается сон. Прибавьте к этому то, что фильм просто перенасыщен всевозможными символами, и поймете, что это не могло не вызвать появления множества интерпретаций происходящего на экране. Если искать ближайшие аналоги в русском кинематографе, то на ум приходит прежде всего «Сталкер» Андрея Тарковского (1979). Правда, у Уира подтексты не такие многозначительные и философских монологов нет.
Да, безусловно, многозначность трактовок фильма заложена создателями сознательно и последовательно. Зритель может дойти до того, что задумается даже о надписях на стенах. Есть некоторая параллель между наскальной живописью австралийцев (на ней сделан особый акцент на открывающих «Последнюю волну» титрах) и всякими там художествами на любых поверхностях в среде цивилизованной, городской. Возможно, на основе этой параллели и можно построить какую-нибудь очередную трактовку, но тут уж личное дело конкретного зрителя. Точно так же абсолютно не ясно – финальные эпизоды происходят на самом деле или просто приснились главному герою. Хотя в контексте фильма это не так уж и важно, так как зрителю уже успели внятно проговорить, что для австралийских аборигенов реальность и сновидения равнозначны. При этом сновидения даже важней, так как определяют ход жизни в дневной действительности. Во многом на этом строится одна из теорий, что в «Последней волне» нет разделения яви и сна, а, вообще, почти все происходит именно что во сне. Вторжение ирреального в повседневное начинается с того самого жуткого ливня в начале фильма. Чуть позже главный герой приходит домой, и в это обустроенное пространство, в убежище от внешнего мира (читай: в его сознание) так же в виде воды проникает ирреальное. На втором этаже переполняется ванна, сливное отверстие забили детские игрушки, и вот уже с потолка обильно капает. Дети главного героя радостно кричат: «Дождик!». Но радоваться тут нечему: внешняя угроза проникла в святая святых, от нее теперь не спрячешься. И, собственно, с этого момента и начинается трип. Вода медленно стекает по ступенькам лестницы, а главный герой медленно спускается в глубины своего подсознания (ничего хорошего он там, конечно, не найдет). В пользу этой теории говорит то, что само убийство происходит уже после начала водяных катаклизмов.
Но если отступить от трактовок и интерпретаций, останется ли в этом фильме некое ядро, которое все-таки делает его цельным повествованием? Да – оно есть. «Последняя волна» – прежде всего фильм про столкновение архаичного и цивилизованного. Судя по тому, что говорил сам Питер Уир (а он тут еще и сценарист, не забываем про это), для него основопологающим был посыл о том, что в древние времена люди обладали знаниями, которые более уже не доступны, в некотором смысле дикари, унаследовавшие опыт предков, мудрей просвещенных европейцев. На это можно возразить, что все дело в языке. Раньше для описания и объяснения мира использовался один язык, теперь – иной. Этот иной язык показал себя более функциональным, ничего большего. И тем более, ничего личного. Вот только эзотерики всех мастей с этим, конечно, не согласятся. Во многом это происходит из-за того, что цивилизованный человек в некотором смысле зачарован идеей о мудрости наших предков и той бездне знаний, которая может ему открыться. Прикосновение к архаике видится ему возможностью стать чем-то большим, чем незначительным винтиком в общественном механизме. Главный герой «Последней волны» измотан работой, в семье у него только видимая гармония, к тому же его с самого детства мучают кошмары. И вот ему дается шанс узнать что-то новое не только о мире, но и о себе. И он с остервенением хватается за него, желая сменить один язык на другой, найти таким образом выход к чему-то большему. Большему, чем он сам. Большему, чем общество, в котором он давно скучает. Большему, чем сам мир. Правилен ли этот путь? Питер Уир четко дает понять, что истину можно найти. И она преобразит искателя. Другое дело, что мир архаичный жесток и требователен. Там ничего просто так не получишь. И самое важное – он закрыт от посторонних. Можно сколько угодно заигрывать с магией и прочими радостями эзотерической жизни, но это не означает, что ты сможешь полноценно всем этим овладеть. Для этого надо полностью принадлежать к определенной культурной традиции. И в данном случае кровь все-таки не водица, а пропуск на ту сторону. Тут даже своих порой не пускают, не то что посторонних. Трагедия главного героя «Последней волны»в том, что ему уж очень хочется, прямо свербит в определенных местах, вот только получить желаемое можно только обходным путем. А следовательно полноценным полученное не будет. Никакого подлинного диалога культур по Питеру Уиру быть не может. Это все иллюзия, выдуманная себе на утешение западной цивилизацией. Недаром в одной из сцен второстепенный персонаж объясняет главному герою, что возможно только уничтожение одной культуры другой культурой. Именно так европейцы и поступили с австралийскими аборигенами, хотя теперь потомки тех самых европейцев и называют себя австралийцами. И в таком случае история нашего запутавшегося адвоката просто не может закончиться благополучно, крах неизбежен. И ситуация не изменится, даже если посмотреть на происходящее с немного другой точки зрения. А если все действительно происходит только лишь в голове героя? А там он и вправду столкнулся с миром потусторонним? В таком случае все даже хуже, так как стена между этим и тем еще крепче, а проломить ее практически невозможно. Тут вам все-таки не стандартная голливудская мистика, в которой рациональное всегда побеждает (почти всегда, нужно быть все-таки честными), тут у нас подлинные чудеса, а эти чудеса всегда малозаметны и страшны.
Противостояние автохтонного и пришлого режиссер выстроил не только на уровне фабулы, но и в определенном смысле обозначил на съемочной площадке через чисто кастинговое решение. На роль Дэвида Бёртона он взял стопроцентного американца Ричарда Чемберлена, а на роль то ли шамана, то ли вождя аборигенов Сиднея – Нандживарру Амагулу, самого настоящего племенного лидера с Грут-Айленда. Ричард Чемберлен весь фильм кажется растерянным и беспомощным, а вот Нандживарр Амагула может даже ничего не делать, чтобы выглядеть зловеще. Он всем своим видом словно бы говорит: не суйтесь туда, куда вас не просят. И говорит это не только главному герою, но и нам – зрителям.
Все рассказанное выше могло бы вызвать у читателя впечатление, что вот опять написали много букаф про мудреный арт-хаус, который, конечно же, провалился в прокате, а только потом обрел культовый статус. Тем не менее, «Последнюю волну» ждал кассовый успех. Зрителей зачаровала фантазия Питера Уира. То есть это, конечно, не летний американский хит, но лучше, чем у многих позже ставших культовыми фильмов. Да, были времена, когда подобное кино привлекало зрителей в кинотеатр, такое теперь гораздо реже происходит, конечно. Но, может, еще случится какая-нибудь феноменальная «новая волна»…
облако тэгов
