Косвенный результат Петербургской фантастической ассамблеи 2016 года.
В прославленно журнале «Наука и жизнь» тихо, без шума и пыли, идет дискуссия о современной отечественной научной фантастике — аж с марта этого года. Вот и я поучаствовал. Правда, первый читатель Елена Бойцова говорит, что выступил в роли Капитана Очевидность – но тут уж каков вопрос, таков ответ.
И да, название бесстыдно потырено у Константина Леонтьева.
Три года назад написал предисловие к сборнику Кусчуя Непомы "Треугольник случайных неизбежностей". Сегодня впервые подержал книгу в руках. Ни из выходных данных, ни из копирайтной строки, ни из оглавления не следует, что я писал это предисловие — надо открыть книжку и перелистнуть несколько страниц. Да, у автора книги нет до сих пор.
Без комментариев.
Фантасты — они другие
«Фантастика» — слово бранное. Для писателя — позорное клеймо, для книги — маркер одноразового ширпотреба конвейерного производства, как «китайская штамповка» для бытовой техники. И началось это не сегодня и не вчера. «Фантастика — то, что жулики пишут для идиотов», — цитировали много лет назад братья Стругацкие типичного выразителя общественного мнения «эпохи развитого социализма». В начале XXI века российские фантасты блестяще подтвердили справедливость этой оценки, только место жуликов у печатного станка успешно заняли те же идиоты.
Разумеется, представление о фантастике как о литературе исключительно развлекательной, третьесортной — чудовищное упрощение, обывательский миф, пусть и имеющий под собой, увы, веские основания. Ну так и в Китае производят не только дешевые смартфоны, которые не ловят сеть, и пылесосы, рассыпающиеся в руках, но и продукцию брэндовых марок — в том числе премиум-класса. Однако против мнения не попрешь. Последняя организованная попытка прорваться за колючую проволоку, повалить сторожевые вышки и растоптать вертухаев, то есть доказать urbi et orbi что «фантастика — литература» (по тем же Стругацким), с треском провалилась на рубеже 1980-х и 1990-х годов. «Четвертая волна советской фантастики», долго оттачивавшая мастерство, таясь в складках и прорехах Системы, вышла на свет, блеснула золотой рыбкой, и тут же растворилась в безбрежном океане «массолита». Кому-то, как Виктору Пелевину, повезло прижиться на задворках мейнстрима, кто-то с головой ушел в коммерческую прозу, в круговерть новеллизаций и «проектов», кто-то перестал писать вовсе (как Эдуард Геворкян) — или публиковаться заметными тиражами (как Владимир Покровский).
Кусчуй Непома (под этим псевдонимом выступает петербургский переводчик-испанист Михаил Петров, русский, беспартийный, несудимый, 1966 года рождения) к шапочному разбору опоздал. Начни он писать и публиковаться не в нулевых, а на пятнадцать лет раньше, имел бы шанс запрыгнуть на подножку последнего вагона «четвертой волны». Его представление о месте фантастического в литературной иерархии вполне созвучно взглядам старшего поколения, прошедшего сквозь горнило малеевок-дубултеевок и прочих литературных семинаров позднесоветского образца.
«Фантастический элемент, жанр, прием дает автору прежде всего свободу в выражении, — констатирует писатель в интервью онлайн-журналу «Питерbook». — Дает даже порой саму возможность говорить посредством литературы. Ведь, к примеру, введение фантастического элемента может перевести публицистику в разряд художественной литературы. В этом отношении разве что у сказки побольше возможностей. <...> Хотя говоря так бодро о фантастическом, я порой с трудом соотношу себя с писателем-фантастом. Если честно, я себя им не ощущаю. Мне все время кажется, что фантасты, они — другие. А я до настоящего фантаста не дотягиваю. И просто пользуюсь фантастическим элементом в своем творчестве».
Несмотря на проблемы с жанровой идентификацией, петербургский семинар Бориса Стругацкого принял Кусчуя Непому с распростертыми объятиями. Его повесть «Растворение», она же «Смотрящие на дождь», была отмечена премией «Неразменный пятак» как лучшее произведение, обсуждавшееся семинаристами в 2008-2009 годах. Самому Борису Натановичу эта «странная проза» тоже пришлась по душе: рассказы и повести Непомы регулярно появлялись на страницах журнала «Полдень. XXI век» вплоть до закрытия издания в 2012-м. Что не удивительно: «ленинградская школа» всегда склонялась к широкой трактовке понятия фантастического, включая в список предтеч не только Герберта Уэллса и Алексея Толстого, но и Кафку с Достоевским, и Гоголя с Борхесом. Кстати, Михаилу Петрову довелось переводить его латиноамериканских коллег, а одно из произведений Картасара дало толчок для создания собственного рассказа — но это совсем другая история.
Сдержанность, суховатый стиль, эмоциональная отстраненность — фирменный знак Непомы. Трудно отожествлять себя с его героями, сострадать им, ставить себя на их место — даже когда повествование ведется от первого лица и такая читательская реакция вроде бы предполагается по умолчанию. Персонажи его повестей и рассказов, как правило, не слишком глубоко укоренены в реальности, не скованы по рукам и ногам цепями социальных связей, — да и сами миры, в которых они живут, довольно условны. Четко можно разглядеть лишь то, что находится на расстоянии вытянутой руки, но на краю поля зрения уже клубится туман. Небывалым, абсурдным, фантастическим событиям, которые происходят в жизни этих людей, не слишком удивляешься — так же, как перипетиям «Улитки на склоне» или «Града обреченного». Это условное бытие в условных декорациях — тем острее желание героев пробраться за сцену и узнать наконец, кто дергает за ниточки. Понять не только как устроен мир — но и почему он устроен именно так.
Пожалуй, вера в рациональность, осмысленность мироустройства, каким бы непостижимым, гротесковым, абсурдным оно ни казалось — то топливо, на котором работает механизм сюжетопостроения Кусчуя Непомы. Если автор не дает прямого объяснения, не раскладывает по полочкам колесики и шестерни чуда, бережно переложенные промасленной ветошью, — это не от беспомощности, не от экзистенциального ужаса перед бессмысленной иррациональностью Вселенной. А от доверия к читателю, которому переданы все ключи для самостоятельной сборки гештальта.
Кусчуй Непома, конечно, не один такой красивый. Он играет на том же поле, что и Андрей Хуснутдинов, Роман Шмараков, Евгений Витковский и даже, не побоюсь параллели, Евгений Водолазкин, автор романа «Лавр», недавно отмеченного премией «Большая книга». На грани реальности и сновидения, «странной прозы» и магического реализма. Традиция интеллектуальной фантастики, адресованной не столько читателю-соавтору, сколько соучастнику мозгового штурма, в России никогда не прерывалась. Новые страницы вписываются в ее историю прямо сейчас, на наших с вами глазах. Иногда кажется — осталось только подобрать правильно определение, нужное слово, звучное, но не успевшее себя скомпрометировать, и дальше все пойдет как по маслу...
Может быть, Кусчую Непоме удастся сделать этот последний решительный шаг.
Коллеги говорят, новые романы Йена Макдональда из "лунного" цикла — что-то с чем-то, разрыв шаблона и вынос мозга. Ну что ж, подождем. По мне так и старые очень недурны.
Квантовый карнавал
Йен Макдональд. Бразилья: Роман. / Ian McDonald. Brasyl, 2007. Пер. с англ. Н.Власовой. — М.: АСТ, 2016. — 576 с. — (Звёзды научной фантастики). Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-087713-3.
Существует бессчетное множество книг, где речь идет о высоких технологиях, вошедших в повседневный быт, и квантовой теории, получившей практическое применение. Как правило, речь в таких сочинениях идет об англосаксонском или славянском мире будущего — в крайнем случае о Японии или Китае. И только Йен Макдональд настойчиво напоминает нам: на глобусе есть и другие страны, где жизнь, как ни странно, тоже не стоит на месте. Индия, Турция... Или Бразилия — как в этом романе.
Что такое «мультукультурализм в действии»? Совсем не обязательно — ужас-ужас, кошмар-кошмар, слом духовных скреп и отказ от традиций, поглощение и растворение одной культуры другой культурой. Как показывает история человечества, часто это причудливое и эклектичное смешение, взаимное обогащение, порождение новых смыслов. Типичный пример — культура современной Латинской Америки, в том числе Бразилии. Той самой Бразилья, о которой пишет в одноименном романе британский писатель ирландского происхождения Йен Макдональд.
История, которая разворачивается на этих страницах, сплетается из трех сюжетных линий, широко разнесенных во времени. 1732 год. Два незаурядных представителя эпохи Просвещения, ирландский монах-иезуит с блестящими лингвистическими способностями (отменный фехтовальщик, убийца, ищущий искупления) и выдающийся французский математик (атеист, один из предтеч современной информатики) проникают вглубь девственных джунглей Амазонки, где растет и крепнет жутковатая рабовладельческая империя, созданная священником, отступившим от догматов веры. 2032 год, три столетия спустя. Бразилия, опутанная паутиной глобального контроля, насквозь просвеченная космическими спутниками, контролируемая Ангелами Постоянного Надзора — что, однако, не мешает криминальным войнам и росту уличного насилия. Карманникии и мелкие авантюристы, хакеры, квантовые физики и торговцы контрафактном, Копенгагенская теория и кровавые убийства посреди оживленной трассы — на фоне всего этого юноша из многодетной семьи преследует свою странную, нездешнюю, невозможную любовь... И, наконец, 2006 год, условно говоря — наши дни: именно в это время Йен Макдональд писал свою книгу. Молодая женщина, продюсер сомнительных, но популярных в Бразилии телешоу, мастер капоэйры, пытается выследить двойника, стремительно и умело разрушающего ее карьеру, ее жизнь. Разумеется, к финалу (и даже несколько раньше) все линии сходятся: «Бразилья» — настоящий роман в почти классическом смысле, с разветвленной структурой, обязательной эпической составляющей, погружением в прошлое героев, философским подтекстом. По большому счету, автора волнует один из Вечных вопросов, вопрос о свободе воли — он неизбежно возникает всякий раз, когда речь заходит о рождении вселенной и о ее устройстве. Но гипнотизирует в книге другое: смешенье языков и культур, времен и жизненных укладов, пестрый, шумный, яркий, эклектичный, порою кровавый карнавал, не прекращающийся ни на секунду. Изощренная иезуитская теология и квантовая физика, языческие ритуалы и живые компьютеры, вытатуированные на теле, свалки промышленных отходов и дышащие смертью джунгли, малограмотные подростки двадцать первого века и гении восемнадцатого, альтернативная история и бесконечная галерея параллельных миров — все это сосуществует на пространстве романа одновременно, взаимно подпитываяст энергией... и слегка подпитывая читателя. Йена Макдональда всегда привлекали экзотические сочетания, пограничные состояния, кросскультурные связи — недаром два его романа, наболее известные в России, посвящены Индии («Река богов») и Турции («Дом дервиша») будущего.
По части экзотики в «Бразильи» автор превзошел себя. Первые главы романа буквально пестрят сносками: что значит то или иное слово, как произносится, почему выбран именно такой вариант транскрипции... Подозреваю, на этом месте автор потеряет часть читателей (самых нетерпеливых), но без словесной тут эквилибристики не обойтись. И дело не только в фабуле: многоголосый хор неизбежно порождает новые созвучия, столкновение цивилизаций — новые языки и новые формы мышления. Ну а к чему приведет пересечение параллельных миров, незримо соприкасающихся в квантовой мультивселенной, нам остается только гадать.
Хотя позже автор успешно использовал некоторые сюжетные ходы из этого романа в «подростковом» цикле «Эвернесс», «Бразилья» — далеко не самая простая книга Йена Макдональда. Но одна из лучших: тот, кто справиться с этим текстом, получит недурной экспириенс. Что же до легкости чтения, то недаром русская поговорка, вошедшая в словарь Даля, гласит: простота — хуже воровства.
картинка для привлечения внимания
Йен Макдональд (слева) на Петербургской фантастической ассамблее-2013
На первый взгляд новый роман Марии Галиной традиционен. В основу положена бытовая история: приехавший в город человек ходит, расспрашивает свидетелей давних дел. Лишь к концу мы узнаём об истинных, потаённых причинах его расследования. Но попутно, совершенно ненавязчиво, Галина рассказывает о многом другом: о противостоянии умного, творческого человека и власти, о мифологических корнях и ростках нового в мире, о невозможности абстрагироваться от прошлого и будущего. Всё связано со всем. За какую бы ниточку не потянул главный герой, он неизбежно вытягивает на свет божий роковые тайны, клубок непритязательных событий оказывается средоточием могущества и прорыва в другие измерения.
Несомненным достоинством романа является то, что всё происходящее можно трактовать как маловероятные, но всё-таки реальные события. Вся фантасмагорийность может быть списана на особенности восприятия мира рассказчиком. А может быть и не списана. Можно думать и рассуждать о сложности окружающего мира, принимающего такие формы и контуры, которые пока ещё неподвержены рационалистическому толкованию, ещё ждут своего толкователя и описателя.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
«Автохтоны» — одна из лучших книг 2015 года, в текущем году вошла в финал «Большой книги» и «Национального бестселлера». Было бы справедливо поставить ее на одно из первых мест в списке, но я этого не сделаю, и не потому что роман опубликован в редактируемом мной журнале, а потому что «Автохтонам» это ничего не прибавит, а премии «Новые горизонты» повредит.
Валерий Иванченко:
Обманный детектив, псевдофантастика, роман о вранье, фантазиях и желании перемен.
В условный (потому что выдуманный и неназванный) город Львов приезжает человек без имени. Поселившись в хостеле, он заводит привычки и, представляясь журналистом-искусствоведом-грантополучателем, ведёт какое-то мутное расследование. Расспрашивает старожилов, краеведов, театралов, коллекционеров о некоем событии 20-х годов: о единожды состоявшейся скандальной постановке, породившей множество конспирологических и эзотерических версий. Автохтоны с удовольствием мистифицируют приезжего. Индустрия мистификаций в городе вообще налажена хорошо (это полезно для туристского бизнеса). Истории о мифических существах и тайных обществах известны каждому встречному, причём легко стать не только их слушателем, но и участником. Приезжий временами почти готов поверить в местные чудеса, тем более что сталкивается с их реальными подтверждениями, но тут уже читателю стоит держать ухо востро, потому что и рассказчик ненадёжен, и персонаж склонен к самообману.
Роман приятно читать: автор отлично знает своё дело, развлекает умело, к тому же в наличии ударная концовка. Она выглядит немного ходульной и не совсем очевидной, но очевидного здесь вообще ничего нет. Роман за тем и затеян, чтобы показать неочевидность всего наблюдаемого. Его можно трактовать так и этак, хоть выворачивать наизнанку — чтобы читатель не утруждался, автор сам это делает.
Грустное в том, что тактика автора ничем не отличается от тактики его персонажей: он интересничает, врёт и выкручивается. А стратегия исходит из желания удовлетворить всех, угодить всем – и нашим, и вашим, и ихним. Дело неподсудное, но, по моему разумению, на фантастическую премию надо фантастику выдвигать: пусть даже без звездолётов и безумных учёных, хотя бы с потусторонними сущностями – только настоящими, без дураков. А тут – не фантастика, а чёрт знает что. Фантасты всегда любили примазаться к мэйнстриму и даже классике (записывали к себе Данте и Гоголя). Галина в этом занятии дальше всех продвинулась. Однако положение у неё опасное, как у Ван Дамма в известном ролике – между двух грузовиков, на растяжке.
Константин Мильчин:
В этой книге все хорошо — и то как написано, и сюжет, и диалоги не надуманные, и проблематика человеческая, и герои как родные, и то, что она очень автохтонная. Галина пишет свою собственную прозу, где фантастичное и реалистичное смешаны в правильной пропорции. Ради поощрения таких книг и созданы литературные премии.
Валерия Пустовая:
Что делает роман «Автохтоны» Марии Галиной лидером среди представленных на конкурс произведений – так это отчетливая ориентация на исполнение литературной задачи. Здесь слова не средство передачи сигнала, а само тело мысли: убьешь тело – в небытии растворится мысль. Ловлю себя на ощущении, что хочу читать, как Галина просто описывает снег – пожалуй, снег здесь интересней интриги. Роман и кажется таким «стеклянным шаром», в котором снежит, чуть встряхнешь, – к образу шара не раз отсылает нас сама Галина, чтобы нам было понятно. Метафоры романа вообще понятны, при всей их призрачности – рецензенты отлично считали и мотив мерцания реальности, и несовпадение реальностей верхней и глубинной, туристической и автохтонной, вида и сути вещей. Роман о том, есть ли правда, благодаря цепкому воображению автора превращается в роман о том, есть ли кошка, для которой, как думает герой, оставлено блюдечко с молоком.
Снег важнее сюжета, да. Сюжет даже мешает. Как в поэме: бывает черный человек, а тут – мерцающий город. Роман хочется вертеть в руках, и это верчение не имеет конца, оно выпадает из времени.
Еще не прочитав роман, а познакомившись только с первыми анонсами и отзывами, я ожидала, что в этом мерцающем безвременье проявится все же чувство момента, что в снежном шаре Галиной пойман и запечатан сегодняшний свет.
Оказалось, однако, что безвременье – единственная метафора романа, которая не работает. Не считывается сейчас, не протягивает ко мне нити смыслов. Я остаюсь по свою сторону стекла – и безвременье шара оборачивается безделицей: роман Галиной – сувенир, который может вечно простоять на полке и не устареть, потому что никак не связан с жизнью, текущей, шаркающей и торгующейся вокруг сувенирных полок.
Особенно этот эффект застеколья, непопадания в роман усиливается для меня оперетточной интригой, задействующей театрализованные образы двадцатого века. Следователь стреляет, прима жертвует собой – они там, по ту сторону занавеса и стекла, подобно суккубу, лезущему на героя при полной луне.
Мы заперты в романе, как в душном театрике, мы пойманы в стеклянный шар. И унылое чувство это не с кем разделить – потому что и главный герой, до поры кажущийся пришлецом из «нашего» мира в «застекольный», играет в те же старые оперные бирюльки, будто встряхивает подернутый пылью шар, чтобы не завалялся бумажный снег.
И все же на фоне других представленных работ роман Галиной – наиболее настоящее высказывание. Именно он напоминает о важнейшем значении фантастической литературы как дерзкого и головокружительного моделирования реальности, как области грез и снов, художественно осмысленного подсознания. Пожалуй, только эти полюса нам сейчас и нужны: предельная дневная трезвость документа – и глубокий нырок разума, свидетельство – и проекция на стене пещеры.
Галина Юзефович:
Проза Галиной – известный механизм системы «коготок увяз – всей птичке пропасть». Чудесный, плотный, волшебный в самом простом и чистом смысле этого слова мир ее романов – это такая западня, выбраться из которой читателю решительно невозможно, при этом о чем конкретно идет речь – не так уж важно. И хотя в конце некоторое разочарование неизбежно (неоднозначность развязки – такая же фирменная черта галинских текстов, как и их затягивающая магия), его охотно прощаешь — тем более, что возникает повод немедленно перечитать. На мой вкус, «Автохтоны» — один из лучших романов прошлого года и вообще редкий случай совершеннейшего must read, столь редкого в современной отечественной фантастике.
"Лично мне остается только надеяться, что этому самому стороннему читателю будет интересна вдумчивая статья Сергея Шикарева «Высокие волны, тихие заводи» — как раз о «фантастических волнах», подробно останавливающаяся на «цветной волне» (из каковой статьи, собственно, видно, что никакой другой «новой волны», появление которой задекларировано на обложке, не существует). Или остро-публицистическое сообщение Василия Владимирского «Российская фантастика и алхимия обновления»: об эволюции фантастики на постсоветском пространстве. О противостоянии «массовой», проектной, «формульной» фантастической литературы и «неформата». Сообщение, которое, однако, — в силу, возможно, требований журнального объема — ограничивается перечнем имен. Хотя неплохо бы дать хотя бы пару развернутых типичных примеров (если к «неформату» можно применить слово «типичный») того и другого, поскольку обилие имен, значимых для читателя из фэндома, мало что говорит читателю стороннему. И если Василий Владимирский пишет в своем сообщении о засилье проектов как о разрушающей жанр опасности, то Дмитрий Володихин в своей статье «Лед и пламень», посвященной именно проектным сборникам, на полном серьезе разбирает достоинства сборников «Русская Арктика 2050» и «Бомбы и Бумеранги» и анализирует успехи и провалы Веры Камши Ника Перумова и Вадима Панова — тем самым ставя «массовых» авторов на одну доску с теми, от кого пытались их отделить Владимирский и Шикарев, — с Кариной Шаинян и Юлией Остапенко, тоже в этих сборниках отметившихся. И кто, спрашивается прав? Я на стороне Владимирского и вообще считаю издательские проекты злом (хотя в одном отметилась с огромным удовольствием, да), тем более что есть некоторые звоночки, свидетельствующие о том, что время проектных сборников — проектной литературы вообще — подходит к концу, но стороннему читателю откуда знать все эти тонкости?
Собственно, у всех этих статей, которые хороши, что называется, сами по себе, есть один-единственный, но сущностный недостаток.
Они рассматривают фантастику как изолированную площадку в отрыве от остальной литературы — тем самым отводя ей место все в том же гетто, на пребывание в котором фантасты не прекращают жаловаться. А в контексте литературы вообще размышления, скажем, о достоинствах и даже о недостатках текстов отдельных культмассовых авторов и отдельных литературных проектов, скажем так, не слишком-то припасовываются."
облако тэгов
