Александр Етоев, конечно, ни разу не новатор, но безусловно — автор нестандартный, штучный. Хармс, Каверин, Коваль — Етоев где-то там, рядом с ними. Жаль, что о его книгах редко пишут. Но я стараюсь не пропускать ни одну. Чего и всем советую.
Слышишь «петербургская проза» — и сразу представляется вечная морось, безвыходность дворов-колодцев, серые тени, рыщущие меж садов и каналов в поисках подходящей шинели, из ниоткуда доносится звонкий цокот медных копыт по брусчатке... В словосочетании «ленинградская проза», напротив, чувствуется какой-то несгибаемый, футуристический, нечеловеческий оптимизм. Александр Етоев с его сказочными повестями замер точнёхонько между двумя этими полюсами. Такого Ленинграда-Петербурга, как в его книгах, мы не встретим, пожалуй, ни у кого из современников.
«Чудо, тайна, достоверность» — три кита, на которых, по определению братьев Стругацких, стоит фантастика. Ну, с достоверностью все более-менее понятно, да и с тайной тоже. Остаётся один вопрос: что считать чудом? Звездолёт с нуль-Т приводом? Лучи смерти, открытые безумным профессором N.? Мир, обогретый квадратным зелёным солнцем? Змея огнедышащего, о семи головах? Совсем не обязательно. Умело построенная фраза, вкусная метафора, трепещущая на языке и обжигающая нёбо, точный живой эпитет могут раскрасить во все цвета радуги самые банальные вещи, обратить в каскад приключений повседневную рутину. В этом плане с Александром Етоевым нам повезло. Ну кто ещё мог написать: «Подходы к шестой платформе занял «Северомуйск-Конотоп» — состав был цвета тоски»? Кто отметил бы «людоедскую поступь» дворового хулигана?.. Авторы, владеющие словом так естественно и непринуждённо, редко обращаются к фантастике: им фабульные костыли без надобности. Для них чудесен каждый куст, каждая пылинка, каждый воробушек малый. Зачем отправлять героев в джунгли Пандоры, забрасывать на просторы Средиземья, если достаточно солнечным днём прогуляться по Старой Коломне, поглазеть по сторонам, выпить кваса, вспомнить детство золотое? Тут тебе и сюжет, и завязка, и кульминация, и развязка... Но здесь история особая, уходящая корнями в ранее детство писателя. Так уж сложилось, что когда-то Александр Етоев, как и все советские школьники, зачитывался шпионскими романами и научной фантастикой «ближнего прицела». В далёком пионерском детстве, задолго до знакомства с сочинениями Даниила Хармса и Михаила Зощенко, Андрея Платонова и Евгения Шварца, куда заметнее повлиявшими на его стиль. Трепетная любовь Етоева ко всем этим «Синим тарантулам», «Щупальцам спрута» и «Пленникам подземного тайника» — с изрядной примесью ностальгии и самоиронии — до сих пор видна, что называется, невооружённым глазом. Страстным коллекционером таких книжек писатель остаётся, кстати, по сей день. И не только коллекционером, но в некотором роде и исследователем: его перу принадлежит, в частности, развесёлая брошюра «Душегубство и живодёрство в детской литературе».
В двух повестях («Бегство в Египет» и «Порох непромокаемый») и одном рассказе («Парашют вертикального взлёта»), включённых в этот сборник, Александр Етоев рисует совершенно особый мир. Это вселенная ленинградских дворов-колодцев, коммуналок со вздорными соседями, бомбоубежищ, связанных сетью подземных ходов с самыми отдалёнными уголками города, таинственных пыльных чердаков, где в непогоду сушат бельё всем домом... Вселенная мальчишек из первого послевоенного поколения и гениев-самоучек, которые прямо в коммуналках изобретают то компактный прибор для одушевления неживого, то подземный корабль, ходящий по тайным отводам Фонтанки, то парашют вертикального взлета, то машину времени из будильников, а то и искусственную пиявку, требующую живой человеческой крови. В общем подзаголовке все эти произведения именуются «сказками города Питера», но вернее было бы назвать их ленинградскими сказками. Действие повестей Етоева развивается по нехитрым законам, заданным «шпионской» прозой тридцатых-пятидесятых годов минувшего века. Это своего рода посвящение тем книгам, что читают герои сборника, произведениям, которым когда-то отдал должное и сам писатель. Не без живодёрства и душегубства, конечно, но с неизбежным торжеством пионерских добродетелей и идеалов дружбы в финале. В сочетании с мастерски воссозданными деталями реального советского быта начала 1960-х и поэтической, слегка отстранённой интонацией рассказчика это даёт дивный эффект. Не хватает, пожалуй, только развернутого комментария для читателя, который — бывают и не такие чудеса! — вдруг да набредет на эту книгу случайно. Далеко не каждый может похвастаться читательским опытом Етоева, особенно молодежь, которой едва-едва стукнул сороковник. А значит, часть игры слов пройдет мимо, оставив лишь чувство тягостного недоумения.
«Сказки» Александра Етоева далеки от традиционной петербургской прозы, условно говоря, «гоголевщины» и «достоевщины». Автора можно назвать даже антиподом классиков, — хотя место действия их произведений почти совпадает. В «Порохе непромокаемом» слишком много воздуха, солнца, неба. Однако ощущение чуда передано безупречно, — и никаких семиглавых драконов не понадобилось.
Нынешнее «Книгоедство» — третья книга Александра Етоева, в названии которой звучит этот двуединый авторский неологизм. Первое «Книгоедство» вышло в 2007 году в Новосибирске. Второе, «Экстремальное книгоедство» — в 2009-м в Москве. И, наконец, «Территория книгоедства» — в Санкт-Петербурге, на излете 2016-го. Так что побудило включиться в эту игру издателей из разных уголков нашей страны?
Александр Етоев не входит в число патентованных мастеров бестселлеров: его постоянные читатели — люди нешумные, меланхоличные, не склонные к преувеличенным восторгам. Тем не менее в Петербурге Етоева ценят за роман «Человек из паутины», полтора десятка повестей и тридцать с лишним рассказов, приглашают в престижные антологии, награждают литературными премиями, от «Странника» до «Беляевки». В общем, не последний из наших литераторов, пусть всероссийская слава и обошла его стороной. Особенно неравнодушен писатель к «нереалистической» прозе, уходящей корнями в наивную советскую фантастику 1930-1950-х — и к литературе для детей: в нулевых «Амфора» выпустила три его сказочные повести о супердевочке Уле Ляпиной, «Планета лысого брюнета», «Полосатая зебра в клеточку» и «Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной». Но «Книгоедство» принадлежит к совсем другому жанру. Если уж раскладывать по полочкам, то место этой книги среди «записок и выписок»: почти как у Михаила Гаспарова, это «сплав дневниковых заметок, воспоминаний и литературно-критических эссе». За одним принципиальным исключением: дневники Етоева — сугубо книгочейские, записки на полях, мысли, которые пришли в голову за чтением книги, а иногда и двух-трех одновременно.
Надо сказать, круг чтения писателя отличается изрядным разнообразием и пестротой. Сегодня на столе у Етоева лежат «Запрещенные книги русских писателей и литературоведов» Арлена Блюма, завтра — «Лесные братья» Аркадия Гайдара или «Другие берега» Владимира Набокова, а послезавтра и вовсе «Загадки русского народа» под редакцией Дмитрия Садовникова. То же и со структурой книги: короткие заметки чередуются тут с развернутыми эссе, анекдоты — с манифестами, а теоретические выкладки получают неожиданное практическое воплощение. Статьи выстроены в словарном порядке, от «А» («Авантюристы») до «Я» («Японские поэты»), но это скорее элемент игры: заметка «Военно-космические силы», например, целиком посвящена воспоминаниям автора о забавных эпизодах, приключившихся с ним во время учебы в Военмехе, а «Животноводство» — обмену эпиграммами с поэтом Георгием Григорьевым.
Велико искушение сравнить «Книгоедство» с окрошкой, но, во-первых, это слишком банально, а во-вторых книга Етоева устроена изобретательнее и сложнее, в ней перемешано гораздо больше вкусных и питательных ингридиентов, чем в традиционном блюде славянской кухни. Байки из писательской и издательской жизни, перечни опечаток и документальные анекдоты, частью вычитанные в мемуарах, частью — услышанные от непосредственных участников. Глубоко личные воспоминания, всплывшие по ассоциации: например, история о воздушном шаре, на котором в 1970-х друзья писателя планировали бежать из СССР. Биографические очерки — о жизни и творчестве Михаила Зощенко, не нуждающегося в представлении, или Александра Козачинского, прославившегося одной-единственной повестью «Зеленый фургон». Обширные комментированные выписки из изданий вроде «Отечественного коневодства» В.Кожевникова и Д.Гуревича или газеты «Правда» за 13 апреля 1937 года. Признания в любви — к «Киму» Кпилинга и «Суеру-Выеру» Коваля, Бабелю и Акутагаве, Сергею Носову и Павлу Крусанову. Неожиданные параллели между «Айболитом» Корнея Чуковского, «Лебедией будущего» Велимира Хлебникова и Житиями святых. И так далее, и тому подобное. Етоев не претендует на лавры первооткрывателя, но делает важное дело: показывает, как работает голова человека читающего — причем читающего много, вдумчиво и бессистемно. Понятно, чем очаровывают эти записки «книжных людей», таких же чудаков и чудиков, как автор, где бы те ни жили — в Питере, Москве, Новосибирске или Папуа-Новой Гвинее.
И напоследок еще одно наблюдение. Когда Александр Етоев хочет сделать комплимент человеку или тексту, он чаще всего использует два волшебных слова: «легкий» и «веселый». Для автора «Книоедства» это самая лестная характеристика: «В небе грустно без воздушных шаров. Они нужны человечеству как воздух и как любовь», — говорит он в одной из своих программных статей. Именно так написана и его собственная книга — без натужности и тяжеловесности, легко, весело, свободно. Редкий шанс «подняться к небу и посмотреть с высоты на Землю. Увидеть те вещи, которые мы не видим стоя здесь, на земле».
Литературоведы атакуют! К коллективу из двух кандидатов филологических наук (мастерам Дмитрию Вересову и Алану Кубатиеву) на литсеминаре Петербургской фантастической ассамблеи присоединился доктор тех же самых наук Андрей Степанов.
Обещанный в этом году цикл теоретических лекций на семинаре Петербургской фантастической ассамблеи прочтет Андрей Дмитриевич Степанов, петербургский писатель и переводчик, литературовед, доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета. Андрей Степанов – один из ведущих исследователей творчества Антона Павловича Чехова, специалист по истории русской литературы, объехавший с лекциями весь мир, от Южной Кореи до США и Германии. В 2011 году он стал обладателем премии имени Н.В. Гоголя Союза писателей Санкт-Петербурга за авантюрно-приключенческий роман «Эликсир князя Собакина», написанный в соавторстве с Ольгой Лукас, а в 2011 и 2014 годах входил в большое жюри одной из главных литературных премий России «Национальный бестселлер». Какие бывают типы композиции, чем фабула отличается от сюжета, как избежать смешных и обидных стилистических ошибок, что такое тропы и как с ними работать прозаику – все, что вы хотели знать о теории литературы, но боялись спросить!
Подробнее об Андрее Дмитриевиче Степанове — здесь.
Напоминаем, что рукописи на семинар принимаются до 20 марта 2017 года по электронному адресу seminar@fantassemblee.ru.
Поспешите, дедлайн приближается!
Распространение информации всячески приветствуется!
Завтра, 28 февраля, в Петербурге, в Музее Анны Ахматовой (в Фонтанном доме), в рамках проекта "Маршруты современной литературы: варианты навигации" пройдет дискуссия о литературной критике. Планирую участвовать. Начало — в 18.30. Модерируют Светлана Друговейко-Должанская и Мария Черняк.
цитата
Анонс: Какую роль в современном литературном пространстве играет критика? Можно ли к словам Бориса Пастернака о том, что «большая литература существует только в сотрудничестве с большим читателем», добавить еще и то, что большая литература существует и в активном сотрудничестве с «большой критикой»? Какова роль критики в построении будущей истории литературы? Может ли критик формировать литературное пространство?
Давно не вспоминал о классике. В честь 23 февраля — рецензия на переиздание моего любимого романа Орсона Скотта Карда, написанная для онлайн-журнала "Питерbook" в 2014 году.
Искупление Эндрю Виггина
Орсон Скотт Кард. Говорящий от Имени Мертвых: Роман. / Orson Scott Card. Speaker for the Dead, 1986. Пер. с англ. Е.Михайлик. — СПб.: Азбука. М.: Азбука-Аттикус, 2014. — 416 с. — (Пятая волна). 5000 экз. — ISBN 978-5-389-06582-6.
Роман Орсона Скотта Карда «Говорящий от Имени Мертвых» переиздан в России после одиннадцатилетнего перерыва — и удивительно своевременно. Да что там: это одна из тех книг, что не теряют актуальности очень долго. Гимн пониманию и ода искуплению, история необратимых потерь и неожиданных обретений. Подходят к концу трехтысячелетние скитания Эндрю Виггина, Эндера-Убийцы, в подростковом возрасте истребившего разумную расу жукеров. За это время он успел стать основателем гуманистического учения Говорящих от Имени Мертвых, без малого новой мировой религии. Но для окончательного превращения в Мессию судьба должна была занести его на захолустную планету Лузитания, где человеческая колония соседствует с народом свинксов — второй разумной инопланетной расой, открытой человечеством за все время его существования...
Как и «Игра Эндера», первый роман цикла, «Говорящий от Имени Мертвых» пронизан христианской символикой. Самопожертвование и возрождение к новой жизни, искупление и жертвоприношение — было бы странно, если бы Орсон Скотт Кард, мормонский проповедник с солидным стажем, от всего этого отказался. Более того, церковь с самого начала играет важнейшую роль в истории Эндрю Виннигана, третьего ребенка в семье. Если перенаселенный мир «Игры Эндера» подчеркнуто атеистичен, а верующие вынуждены скрыть свою принадлежность к какой-либо конфессии, то в «Говорящем...» вера — основа единства человечества. Лютеране, кальвинисты, католики, мусульмане, синтоисты продолжают теологические споры на каждом из Ста Миров, заселенных людьми. Эндер — и Кард — подчеркнуто нейтральны, что не мешает автору провести аналогию между церковью во всем ее консерватизме и человеческим скелетом: кости кажутся чем-то жестким, окаменевшим, неспособным к развитию — но именно они удерживают нашу плоть, придают ей форму.
На страницах этой книги блестящий стратег Эндер преподносит читателям несколько чрезвычайно полезных — с практической точки зрения — уроков поведения в конфликтных, взрывоопасных ситуациях. Судить непредвзято. С каждым говорить на понятном ему языке. Не спешить с выводами — и не принимать решения, соблазняющие своей простотой. Пытаться понять мотивы чужих поступков, взглянуть на происходящее глазами оппонента. Прощать человеческие слабости. Всегда иметь наготове встречное предложение. Ничего сверхъестественного, более того — ничего нового: по большому счету, это азы ремесла переговорщика. Но почему же эти азы даются большинству из нас с таким трудом?..
Автор не скрывает, что «Говорящий...» по сути проповедь — только не конфессиональная, а гуманистическая. И тут хороши все средства, способные донести послание до сердца паствы, заставить услышать и задуматься. Орсону Скотту Карду, мягко говоря, не чужд мелодраматизм. В «Говорящем...» он не стесняется «давить на чувства» и часто балансирует на грани мексиканской «мыльной оперы» — или, скорее, португальской, учитывая контекст: именно этнические португальцы-католики составляют большинство колонистов Луизитании. Но это работает — смешон был бы тот проповедник, что пытается обращаться к слушателям на языке Набокова или Джойса.
«Говорящий от Имени Мертвых», как любая НАСТОЯЩАЯ книга — вещь многослойная и многозначная. И многозадачная, добавлю в рифму. Писать об этом романе можно километрами. Например, о том, как ненавязчиво подводит нас автор к мысли о неразрывной связи между микрокосмом и макрокосмом. Противоречия и непонимание в небольшой общине, в одной семье, раздрай в отдельно взятой голове может стоить жизни целой цивилизации. И наоборот: один человек, деятельно ищущий искупления, способен остановить лавину, которая готова погрести под собой всю планету.
И все же главное, мне кажется, Орсон Скотт Кард сумел выразить в одном коротком диалоге. Буквально в двух фразах:
«— Когда по-настоящему хорошо знаешь кого-то, уже не можешь ненавидеть его.
— А может быть, наоборот — нельзя узнать другого прежде, чем перестанешь его ненавидеть?»
По кинотеатрам не хожу, это категорически не мой вид досуга, но киноведов читаю часто и с удовольствием. Увлекательно пишут. Например, Александр Павлов — слежу за его творчеством с неослабевающим вниманием, ага.
Использовать эпитет «культовый» в рецензиях на новые книги и фильмы давно считается дурным тоном: станет произведение предметом культа или нет, покажет только время, не критикам раздавать эти медальки. Зато в академическом киноведении термин cult film имеет вполне четкое и конкретное наполнение. По определению, которое предлагает нам русская «Википедия», это картина, «ставшая объектом почитания у сплочённой (иногда узкой) группы поклонников, образуя подобие религиозного культа». Иными словами, то, что годами смотрят и пересматривают гики и фрики, в первую очередь представители субкультур: байеры, геи, растаманы, панки, поклонники хоррора и т.д. Плох тот любитель кинофантастики, в коллекции которого нет «Бегущего по лезвию» и «Бразилии» или собиратель винтажного порно, не слыхавший про «Вампирш-лесбиянок».
«Расскажите вашим детям» Александра Павлова — первая книга о культовом кино, изданная в России. Не то чтобы этим явлением у нас совсем никто не интересовался: в приложении приведена солидная библиография, в том числе список исследований, вышедших на русском языке. Другое дело, что отечественные киноведы обычно не акцентируют внимание на феномене cult film. По мнению Александра Павлова, культовое кино — явление преимущественно западное, наш зритель смотрит такие картины в основном дома, за закрытыми дверями, не превращая поход в кинотеатр в миниатюрный перфоманс, причудливый ритуал. Соответственно, справочники по культовому кино до сих пор издавались в основном в США и Европе: наши синефилы предпочитают черпать информацию из других источников, а представители академической науки больше увлечены иными сторонами «текущего кинопроцесса».
Больше всего в списке Павлова, разумеется, американских картин — хотя есть и французские, немецкие, итальянские, даже гонконгские. Из фильмов отечественных режиссеров на страницы книги попали только «Игла» Рашида Нугманова и «Зеленый слоник» Светланы Басковой: ленты некрореалиста Евгения Юфита, иконы «параллельного кино» или, скажем, Алексея Балабанова в перечень не вошли. На самом деле невозможно заранее предугадать, какой именно фильм станет предметом культа: обычно современники, включая влиятельных кинокритиков, встречают такие картины в штыки, а кинопрокатчики плачут горючими слезами, подсчитывая убытки. Многие из этих картин с треском провалились в прокате («Плетеный человек», «Бегущий по лезвию») или были запрещены цензурой («Сало, или Сто двадцать дней Содома», «Ад каннибалов»). Но не обязательно: среди культовых фильмов со счастливой прокатной судьбой числятся, например, «Терминатор» и «Эммануэль».
Границы «группы риска» можно очертить разве что приблизительно. В принципе, культовой может стать любая картина, которая выходит за рамки мейнстрима, бросает вызов хорошему вкусу, нарушает повествовательные традиции, устоявшиеся конвенции, моральные и эстетические нормы. Импрессионизм, экспрессионизм, натурализм и куча других «измов», хоррор, триллер и научная фантастика, эксплуатационное, вульгарное, «невероятно плохое» и «невероятно странное кино»... Пожалуй, единственное, что объединяет все эти работы, от «Кабинета доктора Калигари» до «Пятидесяти оттенков серого» — трансгрессия, «переход непроходимой границы», «преодоление пределов возможного».
Александр Павлов предлагает и более конкретные маркеры — как очевидные, так и не бросающиеся в глаза. Само собой, режиссеры культовых картин часто проявляют обостренный интерес к насилию, телесному уродству, сексуальным перверсиям — а так же к киноцитатам и ироническому обыгрыванию штампов. С высокой вероятностью перед вами культовый фильм, если в кадре появляются карлики, трансвеститы, обрез охотничьей двустволки, бензопила (в качестве оружия) или герою отрезают ухо. И ни в коем случае не забывайте о кроликах — например, о провозвестнике грядущего апокалипсиса Фрэнке из «Донни Дарко»!..
Помимо прочего, сборник «Расскажите вашим детям» — неиссякаемый источник любопытных фактов и нетривиальных интерпретаций. Знали ли вы, например, что психоделический «Крот» Алехандро Ходоровски произвел такое мощное впечатление на Джона Леннона, что лидер «Битлз» спонсировал съемки следующего фильма режиссера? Что «12 обезьян» Терри Гиллиама — ремейк экспериментального французского фильма 1962 года «Взлетная полоса», составленного из сменяющих друг друга фотографий? Что существует минимум пять версий «Бегущего по лезвию», в каждой из которых концепция фильма меняется? Или что Поль Шредер, сценарист «Таксиста» Мартина Скорсезе, вдохновлялся историей «молодого человека, который, посмотрев «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика несколько раз, совершил покушение на одного из политиков-кандидатов в Великобритании» — а сам «Таксист» входил в число любимых фильмов Джозефа Хинкли-младшего, который стрелял в Рональда Рейгана? Обращали ли вы внимание, что в классическом хорроре «Техасская резня бензопилой» вопреки кровожадному названию не пролилось ни капли крови? Или на трехсекундную перебивку в «Касабланке»: вот Ильза (Ингрид Бергман) и Рик на повышенных тонах выясняют отношения — а вот уже герой Хамфри Боггарта закуривает сигарету? Оказывается, киноведы до сих пор не пришли к единому мнению, что произошло между героями за эти три с половиной секунды экранного времени...
Работа Александра Павлова воспринимается не столько как оригинальное научное исследование, сколько как недурная «объяснительная журналистика» — на мой взгляд, это делает книгу обязательным чтением не только для синефилов и профессиональных киноведов, но и для всех тех, кто интересуется философией и движущими механизмами современной культуры. Но и без ложки дегтя тут не обошлось. Для издания, не без оснований претендующего на статус события, у сборника «Расскажите вашим детям» уж больно небрежная редактура. Где-то запятые стоят не на своих местах, где-то потерялся кусок авторского текста... Но настоящая беда здесь с повторами: «исследователь исследует» — для монографии из серии с амбициозным названием «Исследования культуры» это, извините, явный перебор.
облако тэгов
К коллективу из двух кандидатов филологических наук (мастерам Дмитрию Вересову и 
В честь 23 февраля — рецензия на переиздание моего любимого романа Орсона Скотта Карда, написанная для онлайн-журнала "Питерbook" в 2014 году.
