Антиоффтоп: Лев Данилкин традиционно много пишет о фантастике в широком смысле слова — в этом сборнике, например, есть большой материал о творчестве Павела Пепперштейна. А в заглавной статье Данилкин и вовсе называет "Выбраковку" Дивова одним из главных романов конца девяностых-начала нулевых.
Человек, который читал всё
Лев Данилкин. Клудж. Книги. Люди. Путешествия. — М.: Рипол Классик, 2016. — 384 с. — (Лидеры мнений). Тир. не указан. — ISBN 978-5-386-09242-9.
Новая книжная серия, в которой уже вышли сборники критики и публицистики Сергея Чупринина, Валерии Пустовой и Евгения Лесина, называется «Лидеры мнений». В отношении Льва Данилкина это определение особенно справедливо. Мало кто из журналистов, пишущих о литературе, может похвастаться таким влиянием на умы, как постоянный обозреватель журнала «Афиша». Однако в новой книге Данилкина образ автора, как принято выражаться, раскрывается с неожиданной стороны.
Недавно моего коллегу из Эстонии спросили: а почему, собственно, Лев Данилкин — «литературный критик номер один»? Кто и по какому праву расставил их, критиков, по ранжиру? Отвечу: хотя бы потому, что Данилкин — одни из немногих наших литературных обозревателей, которые могут похвастаться собственными книгами. Не одной, не двумя, и даже не тремя — включая сборники избранных статей, интервью, рецензий. В нынешнем «поколении сорокалетних» он, кажется, вообще такой единственный.
Но амплуа «человека, который читал всё», похоже, прискучило автору. Новая книга Данилкина со странным названием «Клудж» имеет большее отношение к жанру травелога, путевых заметок, чем к литературной критике. Иран и Восточная Африка, Урал и Крым, Китай и Япония, шведская глубинка и Галапагосские острова — маршруты лягушки-путешественницы причудливы, непредсказуемы и далеки от привычного туристического мэйнстрима. Ну а то, что они сплошь и рядом пересекаются с маршрутами литературных персонажей и исторических персон, от героев шведских детективов (очерк «Смерть ей к лицу») до Чарльза Дарвина («Рожденные эволюцией»), а порой приводят рассказчика в гости к писателям, чьи имена на слуху, от Джулиана Барнса («Черный букер») до Павла Пепперштейна («Знаковая фигура»)... С этим ничего не поделаешь. Статьи Данилкина — классическая гонзо-журналистика, «повествование от первого лица, в котором репортёр выступает в качестве непосредственного участника описываемых событий и использует свой личный опыт и эмоции для того, чтобы подчеркнуть основной смысл этих событий». Какой опыт — такие и травелоги. Если двадцать лет писать для московских «Ведомостей» и «Афиши» о книгах, налаживать контакты с литераторами и дружить с издателями, везде будешь видеть привычные знаки, на любом танцполе различать знакомые лица.
Литературоцентризм — яд, который не так-то просто вывести из организма. Страницы книги сочатся сравнениями, метафорами, образами: растения в Эфиопии «заговорщичецки шепчутся», улицы Перми «разбомблены ковровыми снегопадами», обычные женщины при встрече с Гагариным «превращаются в менад и с мясом вырывают у него все пуговицы с кителя»... На таком фоне статьи Данилкина собственно о литературе заметно проигрывают в литературности, что уже отметили рецензенты. Но это, по-моему, не случайность — вполне укладывается в общую логику повествования.
Клудж, сообщает в сноске автор, «на программистском жаргоне — программа, которая не должна работать, но почему-то работает». В этом весь Данилкин, эксперт по феноменам, которые выбиваются из любых иерархий, чужды всякой заданности, непредсказуемы в своей эволюции. Эфиопия, где вместо хрестоматийной смены экономических формаций, взамен привычной европейской последовательности и преемственности на протяжении тысячелетий один культурный тренд сменялся другим, чтобы через некоторое время бесследно сойти на нет. Писатель Алексей Иванов, автор «Сердца Пармы» и «Золота бунта», уральский самородок вне школ и традиций. Сергей Самсонов, выпускник Литинститута без музыкального слуха, в двадцать семь лет придумавший пятидесятилетнего композитора Матвея Камлаева. Владимир Ульянов (Ленин), «чокнутый читатель, 46 лет просидевший в библиотеках» и выискивавший секрет, как изменить мир... В рамках этого мировоззрения нет особой разницы между бывшим уголовником Адольфычем и Мишелем Фейбером, живущим в здании железнодорожного вокзала. Этика и эстетика побоку: значение имеет лишь тот, чья творческая и жизненная стратегия, исходя из всего предыдущего опыта, не могла принести плоды — но почему-то сработала.
Вероятно, Данилкин чувствует внутреннее сродство с такими персонажами. Уже к сорока годам он достиг всего, о чем может мечтать литературный критик в России — хотя общая ситуация в изящной словесности к этому, мягко говоря, не располагала. Создатель репутаций, востребованный эксперт, влиятельная фигура в «текущем литературном процессе», автор многочисленных книг... Одно время его рецензии еженедельно читали сотни тысяч человек — в том числе люди, в жизни не слыхавшие о 99% авторов из рекомендательного списка «Афиши». И вот тут, мне кажется, и должно начаться самое интересное: потолок достигнут, вершины покорены, новая книга в некотором смысле подвела финальную черту. А впереди между тем еще половина жизни — удастся ли Льву Данилкину собрать свой клудж еще раз?
Королева Глориана, полновластная правительница Альбиона, где царит новый Золотой Век, — терпеливая и любящая мать для своих подданных, императрица, перед которой почтительно склоняется весь мир. Но за все приходится платить: груз ответственности, лежащий на ее плечах, не дает вздохнуть полной грудью, не позволяет ни на секунду забыть о государстве и почувствовать себя обычной женщиной...
Бьюсь об заклад, первое чувство, которое испытают поклонники фэнтезийных саг Майкла Муркока, открыв «Глориану», — недоумение. Многосоставные сложноподчиненные и сложносочиненные предложения, длиннющие перечни и списки, архаизмы и анахронизмы, маскарадная пестрота, барочная вычурность, бесконечные лабиринты слов... Да право, Муркок ли это? Тот самый, что создал Эльрика из Мельнибонэ и Корума Джайлин Ирси? Автор многотомных эпосов в жанре «меча и магии»? Муркок, Муркок, не сомневайтесь. Но на сей раз — для публики, выросшей из коротких штанишек героической фэнтези и открытой для экспериментов, в том числе радикальных.
По сути «Глориана» — авантюрный квазиисторический роман с элементом фэнтези, почти «Три мушкетера» или «Графиня де Монсоро». По форме — литературный опыт, причудливый конструкт, основанный на дошекспировской прозе елизаветинской эпохи. Понятно, почему выбран именно этот стиль: главным прототипом Глорианы, Повелительницы Альбиона, Совершенной Государыни, Благороднейшей Королевы Истории (заглавные буквы — непреложная часть игры), стала Елизавета I, последняя из династии Тюдоров, покровительница искусств и ремесел, в чье правление Англия обрела статус ведущей европейской державы. The Virgin Queen, королева-девственница — хотя Глориана отнюдь не невинна, скорее наоборот: у нее девять детей, и плотских утех она не чурается. У правительницы половины мира другие проблемы, ей недоступны иные радости — собственно, на этом отчасти и построена интрига романа. Королева Глориана — зримый символ, главная движущая сила, светлая душа Альбиона, вокруг нее, как планеты вокруг Солнца, вращаются поэты и ученые, мореплаватели и метафизики, купцы и чужеземные посланники. В то же время сам Альбион Муркока не идентичен Англии XVI века — это более яркая, почти опереточная ее версия, возникшая в одном из бессчетного множества сопряженных миров. Но даже у идеальной правительницы, которая обеспечила процветание державы, прекратила войны и отменила смертную казнь, найдутся могущественные недруги, способные организовать заговор с драматическим финалом в шекспировском духе: «Унесите трупы!». На этих весах фигуру Королевы уравновешивает Капитан Квайр, убийца, растлитель, авантюрист, бессеребренник, любимец черни, «творец событий», обаятельный дьявол, считающий утонченную интригу высшим искусством, а себя — гениальным, но непризнанным художником. Классический трикстер, которого хлебом не корми, дай только выкинуть какой-нибудь финт. Провокатор, возмутитель спокойствия, «необходимое зло», еще один краеугольный камень, на котором зиждется могущество Альбиона. Муркок остался верен себе: так же, как Глориана олицетворяет стабильность и порядок, ее оппонент воплощает извечный хаос, изменчивость, непредсказуемость. Конфликт неизбежен, но и развязка предрешена — достаточно вспомнить предыдущие книги автора.
Британский писатель Питер Акройд, финалист Буккера и стилизатор не из последних, в интервью, которое вошло в это издание, называет «Глориану» «важным романом». По-своему важна эта книга и для тех, кто неравнодушен к истории фантастики. «Глориана», посвященная Мервину Пику, автору «Горменгаста», вышла в свет в 1978 году, когда на бесплодных равнинах жанровой прозы безраздельно властвовали два общепризнанных авторитета: Роберт Говард, отец-основатель «героической фэнтези», и Джон Толкин, задавший моду на фэнтези эпическую. То есть, конечно, не они сами, а их бессчетные последователи и подражатели — что не меняет сути. «Глориана» не вписывается ни в одну из этих традиций. Майкл Муркок убедительно показывает, что двумя схемами стилистическое и нарративное разнообразие жанра не исчерпывается. О дворцовых интригах и кабацких драках, изысканных шевалье и грязных наемниках, метафизике и путешествиях между мирами можно писать и по-другому — более откровенно, жестко, и в то же время тонко, ажурно, вычурно. Увы, тогда, в 1978-м, этот одинокий крик в темноте никто толком так и не услышал: до момента, когда его подхватил Майкл Суэнвик в «Дочери Железного дракона», а затем и «новые странные», оставалось почти полтора десятилетия...
«Глориана» — своеобразный тест для читателей, не столько на уровень интеллекта, сколько на нонконформизм, открытость новому. Несомненно, ценители Джеффа Вандермеера и Чайны Мьевиля пройдут испытание с легкостью — не говоря уж о поклонниках Мервина Пика с его титаническим «Горменгастом».
Для привлечения внимания: с переводчиком (он справа) на Петербургской фантастической ассамблее.
Честно говоря, взял эту книгу "в нагрузку" к другим азбучным новинкам: имя автора мне ничего не говорило, название тоже, а аннотация скорее отпугивала. Знаком только переводчик: Грызунова за полную фигню как правило не берется. Ну что, не прогадал: роман доставляет — в самом лучшем смысле слова. Буду следить за автором — тем более что в "Азбуке" пару недель назад вышла и дебютная книга Пессл, "Некоторые вопросы теории катастроф".
Всего лишь кино
Мариша Пессл. Ночное кино: Роман. / Marisha Pessl. Night Film, 2013. Пер. с англ. Анастасии Грызуновой. — М.: Иностранка. Азбука-Аттикус, 2016. — 640 с. — (Большой роман). Тир. 10000. — ISBN 978-5-389-07964-9.
В 2000 году американский писатель Марк Данилевский выпустил в свет сложный и странный роман «Дом листьев», психологический хоррор, отчасти стилизованный под научную монографию о несуществующем фильме. Четырнадцать лет спустя Мариша Пессел повторила этот фокус в книге «Ночное кино»: ее триллер написан в форме журналистского расследования и снабжен обильными псевдодокументальными врезками, а сюжет строится вокруг фигуры вымышленного культового кинорежиссера. Благодаря причудам российского книгоиздания оба романа появились у нас в 2016 году, вот только «Дом листьев» издан тиражом полторы, а «Ночное кино» — десять тысяч экземпляров...
В середине нулевых Скотт Макгрэт был звездой журналистских расследований: писал об уличных бандах и кокаиновых баронах, не боялся ни копов, ни мафии, ни подсевших на измену торчков, во всем шел до конца — и неизменно оказывался победителем. Но последнее дело завело его в тупик, глухой и пыльный, подкосило, сломало карьеру. Объект расследования оказался журналисту не по зубам. Культовый создатель кинохоррора, режиссер-затворник Станислас Кордова превратил свою жизнь в черную легенду, в страшную сказку для взрослых: с конца 1970-х он не давал интервью прессе, с конца 1980-х — не сотрудничал с киностудиями, а снимал свои фильмы сам, в собственном поместье, на деньги семьи. О жизни Кордовы почти ничего не известно, связаться с режиссером невозможно, не существует ни одной его достоверной фотографии. Фильмы Кордовы прокатывают тайно, подпольно: в парижских катакомбах, в заброшенных домах, предназначенных под снос, в глухих закоулках, куда попадет только настоящий фанат-кордовит. Эти картины необратимо меняют зрителей: ходят слухи, что актеры на экране не просто исполняют роли, а страдают и умирают по-настоящему, потому их игра и пробирает до костей. Макгрэт попытался выяснить, так ли это, начал собирать информацию — но его подставили, дискредитировали, публично высмеяли и пригрозили судом. Он лишился работы, жена ушла к другому, забрав с собой маленькую дочку... И вот теперь, пять лет спустя, жизнь подкидывает крепко пьющему репортеру новый шанс. Девятнадцатилетняя дочь Кордовы, виртуозная пианистка Александра, найдена мертвой на заброшенной стройке. Предварительная версия полиции — самоубийство. Но Макгрэт уже закусил удила: докопаться до истины, вывести Станисласа Кордову на чистую воду для него теперь дело принципа...
Если читать эти романы один за другим, с небольшим перерывом, «Ночное кино» выглядит очевидным «ответом Марку Данилевски» — с иным сюжетом, другим темпом и ритмом, но со множеством внутренних параллелей и аллюзий. На первый взгляд роман «Дом листьев» совсем другой: неспешный, бесформенный, распадающийся на фрагменты. Основное действие происходит в уединенном загородном доме, где живет одна-единственная семья, в скромном коттедже, вместившем целую вселенную. Но при этом оба автора искусно работают с материей кинохоррора — и оба имитируют в своих книгах подлинный документ. «Дом листьев» с его избыточностью, лабиринтом сносок и шрифтовыми изысками надо разгадывать — медленно, со вкусом, как романы-кроссворды Милорада Павича. «Ночное кино» написано по всем правилам триллера и несмотря на солидный объем безболезненно глотается за одну ночь. Скотт Макгрэт и пара молодых людей, прибившихся к нему по ходу расследования, проникают то в закрытый BDSM-клуб, где кокаин раздают как чипсы, то в психиатрическую лечебницу для привилегированных клиентов, то в пафосный отель, то в магазин магических артефактов, то в уединенное поместье «Гребень», ставшее обителью адептов изуверского культа. Действие разворачивается стремительно, повороты сюжета непредсказуемы, а дополнительные материалы, раскиданные по тексту (скриншоты сайтов, распечатки чеков, выписки из уголовных дел, фотографии, микрофиши) выглядят именно дополнительными материалами. Пожалуй, единственное исключение — страница, целиком залитая черной краской, графический элемент, подчеркивающий помрачение рассудка главного героя.
Однако роман Мариши Пессл тоже непрост. «Ночное кино» в виртуозном переводе Анастасии Грызуновой переполнено отсылками к классическим фильмам о страшном, уродливом, запретном, от картин Хичкока до работ Полански, от Линча до Кроненберга, от «Пилы» до «Куба» — дополнительный бонус для синефилов, знатоков и ценителей «темных жанров». К безусловным достоинствам романа стоит добавить и то, что ужас с иронией идут тут рука об руку: вторжение на исконную территорию кинохоррора язвительного скептика Скотта Макгрэта, не верящего ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай, создает любопытный стереоскопический эффект.
Дебютная книга Марка Данилевского, выпущенная на рубеже веков, стала культовой среди студентов колледжей, молодых американских интеллектуалов, и создала автору репутацию «нового Пинчона». «Ночное кино» Мариши Пессл куда демократичнее: это роман для поклонников «литературы ужасов» и неонуара с потрепанным жизнью, циничным, но обаятельным персонажем в главной роли — и для любителей сенсационных разоблачений, для тех, кто смакует пикантные подробности из жизни голливудских знаменитостей. Впрочем, автору хватает иронии, чтобы отрефлексировать и обыграть нездоровый интерес публики к «скандалам в благородных семействах». Возможно, финал смутит и приведет в недоумение любителей традиционных триллеров — но если присмотреться, именно к такой развязке Пессл готовит читателя на протяжении всего романа. Помните, читая эту книгу важно не забывать любимую фразу Альфреда Хичкока: «Это всего лишь кино». С одной существенной поправкой: это кино — ночное.
облако тэгов
