Данная рубрика посвящена новостям фантастического книгоиздания на русском языке. Планы издательств, обложки к ещё не вышедшим книгам, издательские пресс-релизы, обзоры новинок прошедшей недели — всё это будет в единой рубрике. Также в последних числах каждого месяца будет появляться обзор «ожидания месяца» с краткими описаниями наиболее интересных на наш взгляд книг, запланированных на следующий месяц.
Для литературы, не относящейся к фантастической, есть следующие рубрики:
Вопросы подготовлены Кириллом Батыгиным при содействии коллег-переводчиков, участвовавших в переводе и редактуре сборника: Ксении Балюты, Виталия Андреева и Алексея Чигадаева.
• Могли бы назвать «пять вещей, которые важно знать о Ся Цзя»?
1. «Ся Цзя» (夏笳) — псевдоним: «Ся» — потому что я родилась летом, и мне больше всего нравится это время года; «Цзя» — потому что так называется один из древних видов свирели у китайцев.
2. Второй иероглиф моего псевдонима очень легко написать неправильно: «茄» вместо «笳». Поэтому бывает такое, что мое имя пишут как «夏茄» — буквально «летний баклажан». На НФ-площадках я фигурирую как раз под таким ником и поэтому рядом с автографами я еще рисую баклажанчик.
3. Я родилась и выросла в городе Сиань провинции Шэньси. После многих лет вдали от дома я снова обосновалась в Сиане.
4. В бакалавриате я занималась исследованиями атмосферных явлений, в магистратуре — киноведением, в аспирантуре — китайским языком и литературой. Моя докторская диссертация была посвящена современной китайской научной фантастике начиная с 1990 года. Я по сей день работаю и преподаю на факультете китайского языка Сианьского транспортного университета. НФ, можно сказать, изменила мой жизненный путь.
5. Какое-то время я определяла свой стиль как «жидкая НФ» (об этом мы подробно поговорим в ответе на один из следующих вопросов).
• Расскажите о своем пути в литературу. С чего все началось?
Я с детства любила слушать и рассказывать истории. Уже в восемь лет мы вместе с подругой Ян Цин написали сказку «Приключения по необыкновенным странам», которая вышла в «Яньхэ», самом известном литературном журнале провинции Шэньси. Я писала НФ со старших классов средней школы, даже один раз направляла рукопись в тогда имевший самые большие тиражи в Китае журнал «Мир научной фантастики» («Кэхуань шицзе», Science Fiction World), но она не была напечатана.
После университета я опубликовала на НФ-форуме рассказ «Бутыль со злым духом», который прочитал редактор «Мира НФ». Эту работу журнал опубликовал в 2004 году. За «Бутыль» мне посчастливилось получить премию «Млечный путь» («Иньхэ») в номинации «Лучший новый талант». Так я и приобрела известность как писательница-фантаст «Ся Цзя».
• Какие писатели вас вдохновляют, кто из них вам творчески близок?
В детстве на меня сильно повлияли работы китайского фантаста Чжэн Вэньгуана и американского писателя Рэя Брэдбери. К счастью, они оба написали произведения, связанные с Марсом (соответственно, «Потомки бога войны» и «Марсианские хроники»), и это, помимо прочего, заронило в мою душу желание побывать на Марсе.
Когда я начала писать фантастику и издаватьсяс, довольно большое воздействие на меня оказывали такие авторы, как Тэд Чан, Кен Лю и Урсула Ле Гуин. Их работы отличаются от того, что обычно понимают под «твердой НФ» и «НФ убеленных сединами старцев». Через произведения этих писателей я со всей очевидностью осознала альтернативные, в перспективе даже более удачные для меня форматы жанра. «Мягкую НФ» я также открыла для себя через работы таких писателей, как Станислав Лем, братья Стругацкие, Октавия Батлер и Маргарет Этвуд.
Разумеется, многое оказывает на меня влияние и помимо «научной фантастики». Наверно стоит выйти за пределы категорий «литература» и «писатель», добавить сюда «внелитературные» произведения, а также фильмы, телевидение, анимацию, игры, музыку и другие медиа. В целом, мне больше всего нравятся авторы, отличающиеся богатой фантазией и проницательностью, те писатели, которые позволяют мне по-другому взглянуть на мир.
• Создается впечатление, что вам больше нравится работать с малой формой (рассказы, повести). В чем, на ваш взгляд, ее преимущества? Предпочитаете ли вы и как читатель малую форму?
Это, кажется, связано с моим характером. Во всем, чем я занимаюсь (чтение, писательство, фильмы, сериалы, игры и так далее), мне всегда хочется все сделать на одном дыхании, и если я останавливаюсь на полдороги, то высока вероятность, что мне будет лень браться за дело заново. Или же мое внимание переключится на другие вещи. Вот и большинство моих произведений появляется на свет очень быстро, на одном дыхании. Есть у меня немало задумок написать что-то длинное, но пока что ничего у меня не написалось…
С другой стороны, это может быть связано с моей склонностью к перфекционизму. Мне очень нравится ощущение, когда написала рассказ, перечитаешь его несколько раз, и ни одно слово, ни один знак уже нельзя поменять. С этой точки зрения, крайне сложно написать «идеальный» роман. Повести и рассказы сравнительно легче контролировать в написании.
• Каковы ваши предпочтения в философском поле? На какие идеи китайских мыслителей или западных философов вы опираетесь?
Я испытала глубокое воздействие марксистских теорий. И это довольно любопытно. Молодых людей в Китае воспитывают в духе марксизма, они заучивают наизусть фразы из сборников цитат, чтобы выдержать экзамены, поэтому с детства «марксизм» для нас становится синонимичен «скукоте». Однако, когда у меня проявился интерес к литературе и искусству, эстетические представления западных марксистов, в особенности работы исследователей НФ, в том числе Дарко Сувина и Фредерика Джеймисона, помогли мне понять всю силу и притягательность критической теории. Эти теории зачастую определяют философию, где мыслят одними утопиями и надеждами. Но мне они позволили расширить мое понимание НФ, а самое важное — дали мне пищу для размышлений о том, как выживать в нашу эпоху кризиса.
• Один из лейтмотивов ваших интервью — интересная характеристика собственного творчества: «жидкая [как каша] научная фантастика» (稀饭科幻) в противовес «твердой» и «мягкой» НФ. Что для вас значит такое обозначение? Откуда оно взялось? [Кирилл: От себя скажу, что мне ваша НФ кажется «твердо-мягкой» в лучшем смысле этого слова.]
«Жидкая НФ» — еще со времени, когда я училась в старших классах средней школы. И моя подруга Ян Цин (та самая, с которой мы писали «Приключения по необыкновенным странам») написала отзыв на одно из моих произведений. Вот цитата оттуда: «Если “Вавилонская башня” (Теда Чана) — «мягкая НФ», то, с точки зрения классической фантастики, у тебя НФ жидкая как каша». Написано было в шутку, и боюсь, что Ян Цин сама не подозревала, что открыла понятие, которое, возможно, войдет в анналы истории китайской научной фантастики. Через несколько лет после этого, когда я начала издаваться, то стала этими словами обозначать мой стиль. В общем, «жидкая НФ» изначально обозначает мое спокойное, бесшабашное отношение ко всяким сомнениям, вроде «это мягкая или твердая НФ» и «это НФ или нет». Это определение в свое время навлекло на себя немало критики и вызывало значительные споры.
После многих лет изучения научной фантастики я полагаю необходимым пересмотреть и переосмыслить эти обозначения. Сам дуализм «мягкой/твердой НФ» намекает на закрепившееся предубеждение, будто «твердые науки» (естественные науки, машиностроение и так далее) лучше «мягких» (социальных, гуманитарных и иных наук), причем это предубеждение тесно связано с противопоставлениями по линии «наука и техника против гуманизма», «мужчины против женщин», «Запад против Востока», «современность против архаики» и так далее. Суждение «“Вавилонская башня” — мягкая НФ» кажется отличным примером. Заключая эту повесть в категории «мягкой/твердой НФ» мы лишаем себя возможности осознать и обсудить то, что поистине прекрасно в этой работе.
Я хотела бы предложить несколько иные категории: «твердая НФ», которая расположена ближе к центру спектра НФ, и «жидкая НФ», которая находится ближе к периферии этого же спектра. «Твердая НФ» здесь подразумевает то, что большинство людей обычно имеют в виду, когда речь заходит о «традиционной/классической НФ», и, естественно, к таким произведениям относится «Задача трех тел» Лю Цысиня. А «жидкая НФ» — те работы, которые черпают вдохновение из различных периферийных идей и содержат революционный потенциал, способны переворачивать устои и однобокие умозаключения. И я бы сказала, что произведения писателей, которых я больше всего люблю и за которыми больше всего слежу, этими качествами и отличаются.
• Вы также специалист в области фантастического кино и даже снимали собственное НФ-кино: Parapax. Могли бы рассказать немного об этой части вашей работы?
Специалистом я назвать себя точно не могу. Кино — одно из моих хобби. В те годы, когда я занималась киноведением, мы вместе с коллегами-единомышленниками сняли несколько фильмов, в основном мое кинотворчество пришлось на 2006–2009 годы. Для «Parapax» я писала сценарий и сыграла в нем главную роль.
Сюжет примерно такой. В параллельной вселенной № 1 Ся Цзя занимается физикой и живет одна. Она встречается с таинственным человеком в черном и начинает подозревать, что мир вокруг нее — симуляция. В параллельной вселенной № 2 Ся Цзя — писательница, уже состоит в браке, не уверена по поводу того, как разыграется судьба героя книги, которую она пишет. Однако и эта Ся Цзя начинает сталкиваться с человеком в черном. В параллельной вселенной № 3 Ся Цзя — сценаристка этого фильма. Они с режиссером обсуждают, как будут снимать кино. Разумеется, это довольно «авторское» кино. С одной стороны, я хотела попытаться создать не требующий больших затрат и спецэффектов НФ-фильм, с другой — меня интересовали метанарративы о том, как создаются истории.
Естественно, кино у меня получилось очень посредственное. Однако я по сей день думаю, какая необыкновенная храбрость требуется, чтобы без специальных знаний, без особой подготовки выполнить то, чего никогда не делала.
Кстати, сейчас я в дополнение к сочинению НФ и ведению курсов писательского мастерства организовала курс «Продюсирование кинофильмов и телевидения». Учащиеся разбиваются на группы и под моим руководством снимают короткометражки в пределах десяти минут. На занятиях я в обязательном порядке рассказываю о моем собственном кинопериоде и говорю ребятам, что всем, вне зависимости от изучаемой специализации, по силам попробовать в вузе снять фильм.
• При всей специфике вашего подхода к писательству вы — человек, причастный к научной сфере: перед тем, как углубиться в литературу и кинематограф, в университете вы занимались исследованиями атмосферы Земли. И этот опыт, по всей видимости, лег в основу одного из рассказов нашего сборника: «Остров тепла». Насколько такой бэкграунд помогает вам в НФ?
Многие говорят мне: «Ты же раньше занималась естественными науками, вот и неудивительно, что ты пишешь НФ». Мне кажется, это все-таки свидетельствует о предубеждении к гуманитарным наукам. В системе образования Китая учащиеся в старших классах средней школы перераспределяются по классам с естественно-научным и гуманитарным уклоном. На гаокао — нашей версии российского ЕГЭ — все тоже сдают разные предметы. Таким образом глубоко укоренилось мнение, будто «те, кому не даются естественные науки, становятся гуманитариями». Поэтому при ответе на подобные вопросы я бы предложила всем нам переосмыслить, почему мы думаем, что именно люди естественно-научного уклона могут писать НФ.
Что же касается меня, я действительно питала интерес к науке с детских лет, особенно ко всему, связанному с природой и окружающей средой. Я вообще хотела заниматься физикой, но не получилось, потому что я не набрала баллов. Меня в целом привлекали и исследования атмосферы, но я мало что знала про это направление, воображала себе, что буду на воздушных шарах летать по местности и производить наблюдения. Многие из деталей в «Острове тепла» почерпнуты из последних месяцев моего обучения на бакалавриате по атмосферным явлениям (хотя главный герой — вымышленный). Можно сказать, что я этим рассказом попрощалась с тем этапом моей жизни.
Я и по настоящее время поддерживаю в себе живой интерес ко всему научному и технологическому, но это связано даже не столько с тем, что я на этом специализируюсь, сколько с тем, что мои личные устремления вынуждают меня много читать и познавать жизнь (например, я наблюдаю за растениями и птицами). Я бы даже сказала, что давление и неудачи, которые я познала за обучение на бакалавриате, в известной степени лишили меня уверенности, что я могу заниматься наукой, и только потом, отказавшись от карьеры в естественных науках, я немного оправилась через чтение и творчество, сделав из науки скорее хобби. Я изучаю те темы, о которых не имею представления, ищу нужные мне материалы (к счастью, в нашем медиапространстве с этим очень легко). Да и в этом процессе меня беспокоит не то, сколько я могу познавательного удержать памяти, а, например, «почему этот вопрос представляется важным?», «как этот исследователь пришел к такой точке зрения?» и «как эта работа отзывается во мне?» На этом же всем основывается моя НФ.
• Сборник «Далекое лето» — ваш «книжный дебют» в русскоязычном поле: это ваш первый авторский сборник на русском языке (ранее издательство Fanzon публиковало ваши рассказы в антологиях). Книга будет опубликована в специальной серии «Лю Цысинь представляет», сразу после выхода романа другого дебютанта этого года на русском языке: Хань Суна. Что для вас значит это событие?
Для меня это большая радость. Когда я только начинала писать НФ, даже представить не могла бы, что мои произведения потом будут переводиться на другие языки. Многие молодые люди в Китае испытали на себе опосредованное влияние советской и русской литературы, в том числе таких авторов «чистой литературы», как Пушкин и Толстой, а также русскоязычных НФ-писателей. Для меня русская культура — чарующий далекий мир и одновременно духовное пристанище, в котором я когда-то будто побывала. Надеюсь, что в свете выхода «Далекого лета» у меня еще будет возможность посетить Россию и пообщаться с читателями.
• Важная деталь: мы с коллегами перевели с китайского сборник, который на самом деле не существует в такой форме на китайском. За основу русского издания был взят подготовленный при участии известного писателя, переводчика и популяризатора китайской НФ Кена Лю сборник A Summer Beyond Your Reach. Отсюда же название русского издания: «Далекое лето». Мы получили в работу именно китайские варианты всех текстов, но имели возможность вдохновляться немного и английским вариантом: например, мы посчитали целесообразным сохранить вводное слово Лю о вашем творчестве. Могли бы немного рассказать об этом издании? Как возникла его идея? Что значит для вашего творческого пути сотрудничество с Лю?
«A Summer Beyond Your Reach» — мой первый сборник на английском, проект китайской платформы Storycom и американского издателя Нила Кларка. Средства на издание мы собрали с помощью краудфандинга на Kickstarter. И мы очень радовались тому, что будущие читатели нас поддержали с таким энтузиазмом.
Мы знакомы с Кеном Лю с 2011 года, переводили работы друг друга, и для меня опыт работы с Кеном очень ценен. Мне кажется, что, как Тед Чан, Урсула Ле Гуин и другие авторы, Кен стоит в авангарде научно-фантастической мысли и активно побуждает окружающих к знакомству с НФ.
Название A Summer Beyond Your Reach пришло ко мне неожиданно. Ведь «лето» — частый мотив моих рассказов: «Сон в вечное лето», «Как Тунтун провела это лето», «Остров тепла», в «Недосягаемом для тебя времени» упоминается моя любимая песня «Ослепительный летний цветок». В этом сборнике представлены истории, которые подойдут для чтения в летнюю ночь.
• Кирилл: Я в очень необычной точке: работал с тремя вашими повестями как раз в параллели с переводом второго тома «Больничной трилогии» Хань Суна. Из-за этого занимательного контраста возник интересный образ: произведения Хань Суна как «Ад» современной китайской НФ, Лю Цысиня как «Чистилище», ваши как «Рай». Это, разумеется, в первую очередь субъективное ранжирование произведений по тональности их звучания и содержанию. В ваших работах находишь более оптимистичный, умиротворенный взгляд в будущее [Ксения: Не соглашусь, скорее ностальгия по прошлому]. Кажутся ли вам такие оценки валидными?
Спасибо вам за комментарии. По части оптимизма и пессимизма мне кажется, что здесь более фундаментальный вопрос: «к чему нам НФ?» Урсула Ле Гуин так обозначала эту тему: в нашу эпоху, когда день ото дня становится тягостнее жить, мы должны описывать несправедливости и беды реального мира или же создавать фантастические сюжеты, которые даруют утешение и успокоение? Читатели рассчитывали, что Ле Гуин сделает выбор в пользу чего-то одного, но сама писательница пришла лишь к следующему ответу: нет. И всю жизнь Ле Гуин писала истории про «надежду». Причем надежда эта не здесь и не сейчас, не в прошлом и не в каком-то определенном месте, а там, куда направляются «те, кто уходит из Омеласа». Или, как выражались во времена «Красного мая» 1968 года во Франции: «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» Я уже отмечала выше, что испытала на себе глубокое воздействие марксистских представлений о «надежде» и «утопии». Таково и мое творчество. И мне не столько хочется писать о «Рае» или «ностальгии», сколько о «надежде».
• Над чем вы работаете сейчас? И какое ваше произведение вам хотелось бы увидеть в дальнейшем на русском языке?
Стыдно признаваться, но я все никак не могу написать «Китайскую энциклопедию», которая стоит у меня в планах. Должна получиться серия коротких историй, произошедших в Китае ближайшего будущего. «Как Тунтун провела это лето» и «Дела минувшие на праздник Весны» — немного «спин-оффы» этого произведения. В общей сложности предполагается двенадцать сюжетов, но я пока что дописала только восемь. Надеюсь, что эту серию, когда она будет готова, тоже переведут на русский.
• Что бы вы хотели пожелать русскоязычным читателям вашей прозы?
Мои познания о России практически полностью восходят к литературе, кино и новостям, и этого, конечно же, мало. Надеюсь прочитать отзывы и рекомендации моих русскоязычных читателей, чтобы приобщиться к вашему особому мировоззрению. И желаю вам никогда не отказываться от поисков надежды.
В феврале в серии «Звёзды научной фантастики» выходит роман Яцека Дукая «Идеальное несовершенство» в вашем переводе. Насколько нам известно, Яцек Дукай знает русский язык и очень трепетно относится к переводам, сам их проверяет и авторизует. Как обстояла ваша работа над переводом «Несовершенства»?
К тому моменту, как я начал переводить роман, у меня уже был опыт общения с автором: мы довольно много переписывались, пока я переводил «Иные песни». Яцек Дукай и правда очень требовательный автор. Требовательный, прежде всего, к себе — но оттого и к другим, и к переводчикам — в частности. Насколько мне известно, он не менее плотно общается и с переводчиками его романов на английский (в частности, с теми, кто работает над переводом его opus magnum, романа «Лед»). К тому же он действительно хорошо знает русский (достаточно хорошо, чтобы, например, поддерживать двуязычную беседу с русскоязычными — и украиноязычными, кстати, — читателями, как это было на прошлогоднем львовском «Форуме издателей»). Он — представитель того поколения, которое учило русский в школе, к тому же, он активно возобновлял эти свои знания, пока работал надо «Льдом» (сбор материала предполагал обильное чтение русскоязычных первоисточников).
И именно из-за Яцека Дукая я получил эдакий переводческий «стокгольмский синдром». Существует ведь два полюса реальных переводческих стратегий: первая — «дополняй-и-объясняй», где переводчик тянет автора к читателю, выступая одновременно почти соавтором («boromir smiled», в общем); вторая — суровый буквализм, где калькируются авторские языковые решения; первая стратегия притягательна и всегда позволяет переводчику говорить «это не бага, а фича», вторая — всегда отчего-то довольно мучительна, ресурсоемка и часто находится в шаге от решений, имеющих лишь частичное отношение к художественному переводу (и еще тут всегда возникает проблема контроля за редактированием, необходимости предварительно объяснять, отчего в этом конкретном месте абзац выглядит именно так, как он выглядит).
И вот я отослал перевод «Иных песен» автору — и оказалось, что он (вот кто бы мог подумать!) куда больше ценит то, что сделал он сам, чем переводческие «изменения-и-дополнения»; пометок вроде: «тут в польском тексте другое слово» или «этих слов в романе нет» — оказалось в возвращенном куске текста в количестве. Плюс именно в переписке с автором пришлось вырабатывать и тот специфический язык «польского текста о грекоцентричном мире, работающем на основе метафизики Аристотеля», который, полагаю, не мог не вызывать некоторый ступор у неподготовленного читателя.
Но отчего приятно работать с Дукаем — он не только ставит переводчику вопросы и говорит о своих сомнениях; он активно помогает понять, что именно автор хотел сказать, используя такие-то и сякие-то приемы или вставляя вот это вот заковыристое слово, которое — нет, совершенно не нужно заменять более простым и понятным аналогом. Такая работа очень дисциплинирует переводчика, закрепляет в голове определенные ориентиры и дает представление о твоей, как переводчика, свободе при обращении с авторским текстом.
Когда позже я работал над переводом «Сезона гроз» Сапковского, именно это мешало сильнее всего: с одной стороны, был авторский язык (усложненный специфической лексикой, где Сапковский с удовольствием показывает свою языковую эрудицию или где он начинает играть со стилями); с другой стороны — корпус текстов «геральтианы», очень целостно переведенной Е. Вайсбротом (но язык которой стал «вайсбротовским» не в меньшей степени, чем он был «сапковским»). Первый вариант показался мне куда честнее, а вот читатели раз за разом спрашивали недоуменно: «а зачем же такие странные слова в привычном нам Сапковском?».
А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров»Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это сериясборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологиирассказАнны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томомциклаРоберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
Вадим Панов в последнее время частый гость новостных сводок. Весной у Вадима вышел роман "Последний адмирал Заграты", в конце августа на прилавках магазинах появилась книга "Красные камни белого", а уже на 3 октября запланирован выход романа "Праймашина". Пользуясь случаем, мы еще раз связались с Вадимом (прошлое интервью читайте здесь) и задали другую пачку вопросов по обоим свежим проектам.
Вадим, совсем недавно дочитал "Красные камни белого", и теперь меня, как и большинство прочитавших, я думаю, мучает один и тот же вопрос. Когда ждать третью книгу?
Не уверен, что скоро. Планов много, времени мало, а работать быстрее, чем могу, я не могу.*Пожимает плечами* Интересных идей много, и та, которая поглотила с головой, начинает превращаться в книгу. Сейчас я, если можно так выразиться, "живу" в Тайном Городе. Но возвращение в Герметикон состоится обязательно, тем более, что идея для следующего романа уже есть.
И первая, и вторая книги заканчиваются примерно одинаково — сценами, оставляющими читателя в неведении о судьбе некоторых персонажей. За что же вы так с читателями?
А может, не с читателями, а с персонажем?*Улыбается*
Если же серьезно, то Помпилио человек храбрый и, в случае необходимости, не боится рисковать. Вот и попадает он в сложные ситуации, с непредсказуемым финалом.
"Последний адмирал Заграты" очень часто называют стимпанком, а вот "Красные камни белого" сравнивают с лучшими образцами классической приключенческой фантастики 50-60 хх годов. А на ваш взгляд, какие жанры и произведения оказали свое влияние как на Герметикон в частности, так и на все ваше творчество?
Если говорить обо мне, то я давний поклонник англо-американской фантастики "золотого века": Азимов, Шекли, Саймак, Рассел – список можно продолжать. Это прекрасные авторы, которые описывают людей такими, какие они есть. Фантастические допущения для них лишь антураж, который позволяет поставить людей в сложные, невероятные ситуации, и посмотреть, как они вывернутся. И я стараюсь следовать этим же курсом.
Что же касается Герметикона, то определенная приключенческая направленность обусловлена самим миром: эпоха стимпанка – эпоха великих открытий и свершений, эпоха, когда люди бросали вызов природе и судьбе, и шли в неизведанные края, эпоха, когда на картах появлялись имена первопроходцев.
Следующий вопрос немного вытекает из предыдущего. В Герметиконе вы творчески экспериментируете с жанрами, в "Адмирале" встречаются элементы космической оперы и стимпанка, в "Камнях" — классической приключенческой фантастики, а чего же ждать от следующих книг цикла?
Трудно сказать. Герметикон не столько стимпанк, сколько эпоха стимпанка: мироустройство, взаимоотношения, идеи, противоречия – все пришло из тех времен (в нашем исчислении конец XIX – начало XX вв.). Соответственно, мир, эпоха и подсказывают сюжеты. Слом старого, приключения на затерянных землях – это классика, и полностью отражает дух того времени.
А нет ли желания написать что-нибудь чисто в духе англо-американской фантастики "золотого века"?
Пока не планирую, но "никогда не говори никогда".
В "Последнем адмирале" прослеживаются параллели с революциями 1917 года и последовавшей за ними Гражданской войной, при этом авторская позиция выражена достаточно четко — все революционеры изображены довольно отталкивающими и мерзкими типами. Является ли такой ход следствием вашего отношения к этому этапу недавней истории нашей страны?
Такое отношение стало следствием изучения недавней истории нашей страны.
По сравнению с первым томом в "Красных камнях" гораздо меньше иллюстративного материала и совсем нет цветных иллюстраций Сергея Атрошенко. С чем это связано?
Цветные иллюстрации в "Камнях" есть – две однополосные и один разворот на две полосы. Есть черно-белые вставки. А их количество объясняется найденным компромиссом: мы (издательство ЭКСМО и я) хотим, чтобы романы Герметикона были хорошо оформлены, но не можем себе позволить, чтобы на оформление уходило 7-8 месяцев, как это было с "Адмиралом". Так что то количество иллюстраций, которое есть в "Камнях" и станет базовым для других книг Герметикона.
"Красные камни белого" появились в продаже совсем недавно, а уже на следующий месяц анонсирован ваш следующий роман — первая книга нового межавторского цикла "Prime World" "Праймашина". Не могу не поинтересоваться, как родилась идея этого романа и каким ветром вас занесло в этот цикл?
Я давно хотел попробовать себя в "чистом", если можно так выразиться, фэнтези, однако не было подходящего замысла, идеи. Магия, чОрные властелины, в очередной раз перелицованные эльфы и гномы – все это много раз проработано другими авторами, и выходить на поле, изрядно перетоптанное продолжателями Толкиена не было никакого желания. А вот замысел мира Прайма мне приглянулся, там есть весьма интересный ход, позволяющий затронуть серьезные этические и психологические проблемы, есть оригинальное мироустройство, и только поэтому я согласился на это предложение.
Каковы ваши дальнейшие творческие планы? Стоит ли ожидать продолжения одного из полюбившихся читателям циклов или же чего-то совершенно нового?
В настоящий момент я работаю над романом о Тайном Городе, появилась интересная идея, история, которую мне захотелось рассказать, и я надеюсь, что через некоторое время книга увидит свет. Не в следующем месяце, конечно, но ждать, я надеюсь, осталось недолго. Что будет дальше загадывать трудно…
Спасибо за интервью! Дальнейших творческих успехов!
В прошлом месяце в серии "Новая фантастика" вышла книга Сергея Жарковского"Я, Хобо: Времена смерти". Пользуясь случаем, мы связались с автором и задали ему несколько разнообразных и, мы надеемся, интересных вопросов. Сергей очень оперативно подготовил ответы, за что ему огромное спасибо. Вопросы задавал VuDu.
Сергей, первое издание "Я, Хобо" вышло в провинциальном издательстве, стало широко известным в очень узких кругах. Постепенно мир полнился слухами и о Жарковском и его книге стало известно значительно большему количеству читателей. Сейчас выходит переиздание, в серии, которую открыли авторами, известными как в Европе, так и США... И тут появляется Жарковский. О нём что-то слышали, его кто-то умный хвалил, но по сути, потенциальный читатель имеет самые смутные представления, что же ждать ему от "Я, Хобо" Жарковского. Могли бы Вы поделиться своим видением романа и очертить некие ориентиры (что ждать, на что похоже или наоборот, чего ждать не стоит)?
Разумеется, нет, не мог бы, и тут дело не в спойлерах и не в разведении таинственности. Дело в чрезвычайно значимых для работы ритуалах, кои будут нарушены, если я начну комментировать её. Ждать же стоит того, что роман будет закончен и опубликован, а ждать не стоит подлянки, того, что всё происходящее в нём – сон, мистика или что-то там подобное.
Многие поклонники фантастики были несказанно удивлены, когда узнали, что именно Ваша книга выходит следующей в серии "Новая фантастика", следом за долгожданными романами Суэнвика, Бэнкса и Мьевиля.
Во как, «удивлены», да ещё «несказанно». Почему, собственно? Нарушение государственной границы?
В первую очередь, да, серия считалась зарубежной...А как отнеслись к этому факту Вы сами?
Я отнёсся спокойно, с удовольствием, снизил скорость и повысил внимание. Я не знаю, писатель ли я или нет, нынче скорее нет, чем да, и неизвестно, но вот фантаст я – фирменный, за мою работу пацанам не стыдно, уровень IQ серии она не понижает.
Расскажите пожалуйста историю появления Вашей книги в серии "Новая фантастика".
История проста. Я записал «Времена смерти», предложил пяти или шести Большим Толстым Издательствам, естественно, безрезультатно. Кивнув, начал готовить текст (ненавижу слово «текст») к публикации в сети. («Я, хобо», кстати, был задуман как мультимедийный объект, что я и попытался имитировать в текстовом режиме, исполнить первоначальную задумку не хватило пороху и усидчивости). Тут бог послал мне Андрея Тужилкина, состоялась публикация в Волгограде. Далее книжка с романом попала к Александру Гузману энд Александру Жикаренцеву. И всё завертелось.
Бэнкс, Суэнвик, Мьевиль. Все эти авторы — достаточно популярные парни, любимые на ФантЛабе. А как к их творчеству относитесь Вы?
Бэнкс – обязательное чтение, Суэнвик литератор серьёзный, но его работы мне не близки по нескольким причинам, а с Мьевилем я пока знаком только по «Вокзалу», очень ОК, хотя мне он показался чересчур, навязчиво, с перебором актуальным в смысле выбранной атрибутики. Хотя как раз с ним мы копаем приблизительно в одну сторону.
Какие авторы, на Ваш взгляд, больше всего повлияли на ваше творчество...
«Моё творчество», «я люблю искусство в себе, а не себя в искусстве», «я пришёл всерьёз и надолго», «славься, славься вовеки веков»... Тьфу! На «моё творчество» повлияли ВСЕ авторы, чьи сочинения я когда-либо читал, плохие – в особенности. Но это лишь часть влияний, не самая массивная. Основное же влияние оказали личный опыт — и музыка.
Всё влияет, нет такой вещи на свете, которая не влияла бы. Вот я сейчас отвечаю на вопросы, и это влияет – впрямую.
...какие относятся к Вашим любимым...
Толстые, Томас Вулф, АБС, Лем, По, Лермонтов, Гоголь, Булгаков, Диккенс. Хайнлайн, особенно поздний. Очень люблю Фейхтвангера и Грина. Ежегодно перечитываю единственную известную мне книжку Марджори Киннан Ролингс «Сверстники», оправдывающую, на мой взгляд, существование женщин вообще... Очень много всего, я начитанный парень, и читаю хорошо. Лимонов. Игорь Мальцев. Постоянно слежу за работой Саши Бушкова. Лукин, гениальный писатель Андрей Лях, Лёха Андреев, Кирилл Еськов, волшебные книжки Зоричей «Римская звезда» и «Карл, герцог», етс, етс, етс. Шамиль Идиатуллин и Алексей Лукьянов. Проще спросить конкретно.
...а какие, быть может, пишут в Вашем стиле?
Так нельзя сказать: «он пишет в моём стиле», «я пишу в его стиле». Можно «идти в одном направлении», например. (Разумеется, если мы говорим о технически и морально состоятельных литераторах. Графоманы, действительно, все пишут в одном стиле.) Кое с кем мы, по-моему, действительно «идём в одну сторону», но это всего лишь моё частное мнение, вряд ли корректно его высказывать.
Какие Ваши дальнейшие творческие планы и когда следует ждать появления второй части "Я Хобо"?
Вот ещё одно – «творческие планы»... Есть целая куча испечатанной бумаги, в разной степени готовности: «Три половины» и «Фактор человеческий» (это «Я, хобо»), Сказка PRO, Реанимация, Сделка, Покупательная способность, Три, герой, три... – это то, что уже на бумаге, расписано и вчерне закончено. Есть довольно много чего «от руки». Давно пишу, привык уже; впрочем, если честно, самое интересное было писать «домашние работы», вот там, кстати, вопрос «в чьём стиле пишете» имел смысл. Но это в прошлом, сейчас рутина.
Какова самая необычная реакция на Ваше творчество (как позитивная, и негативная), с которой Вы сталкивались?
Я считаю даже не необычной, а патологической реакцию на некую работу (не обязательно литературную), основанную на личных симпатиях-антипатиях человека к автору. Работа при этом часто даже не читается.
Что касается конкретных реакций на «моё творчество», то меня интересуют одинаково все они, особенно негативные, которых мне очень не хватает. Если эти реакции следуют, конечно, ПО прочтении, а не ДО него.
Зачастую Вашим высказываниям касательно вопросов фэндома, отрасли, пиратства и прочих актуальных тем свойственна резкость, а Ваша позиция порой диаметрально противоположна мнению большинства. Сложно ли сохранять свою линию поведения в условиях, когда большинство думает по-другому, и что позволяет оставаться при своих?
Нет, не сложно, ибо правду говорить легко и приятно. Я никогда не анонимен и никогда не высказываюсь скоропалительно. Кроме того, я никогда не спорю свои косяки.
Насколько я знаю, Вы отрицательно отзывались об инициативе написания открытого письма президенту с просьбой помочь в борьбе против пиратства и поощряете свободное распространение Ваших текстов в сети. А как вы относитесь к проблеме пиратства в целом?
Она высосана из пальца. Я понимаю реакцию «творцов» (и посредников между «творцами» и «потребителями творчества») на изменившиеся условия, мне и самому несколько не по себе, но проблема в предлагаемом виде — высосана и пальца, а уж предлагаемые способы её «решений» ничего, кроме стыда за предлагающих не вызывают. Письмо же это нещастное – это горестный вопль бездарности с предложением о продаже собственной лояльности батюшке-президенту за Право Иметь, и хоть трава не расти. Обидно, конечно, за тех двух-трёх человек, поддавшихся воздействию корпоративного духа и подписавших сие письмо Щастья в ряду фантастического графоманья, обидно. Ну, ладно.
Так или иначе: на данном этапе «презумпция некачества» — единственно здравый способ выбора любого товара, предлагаемого к впариванию. Пиратские файлопомойки – удобный для потребителя (серьёзно относящегося к своему досугу) способ ознакомления с впариваемым товаром. Именно эта функия пиратских ресурсов мне представляется важной и абсолютно нормальной. В данный кол времени. Чувства же ранимых писателей и прочих Бондарчуков меня не интересуют, и не должны.
А вот их желание сажать людей в тюрьмы за «нелегальный доступ» к продуктам их художественной жизнедеятельности свидетельствует всего лишь о том, что данные творческие лица слишком дофига о себе мнят, и, таким образом, лично для меня не существуют как таковые.
Любопытно, что СЕРЬЁЗНЫЕ «творцы» все как один относятся к «проблеме пиратства» В САМОМ НАИХУДШЕМ СЛУЧАЕ индифферентно. Поистине удивительная штука, не правда ли.
Спасибо за внимание, буду рад ответить (или не ответить) на все ваши вопросы. Буде таковые возникнут ещё.
облако тэгов
