— Вот!—воскликнула она, — то ли бог, то ли добрые люди послали...

То же случилось и с теткой Палажкой, и с теткой Оленкой: они нашли около своих дверей кувшины с парным молоком, поставленные там неизвестно кем. А потом, уже под вечер, вое они нашли у дверей я свертки с хлебом и свежим мясом.

А на рассвете следующего дня кто-то постучал в окно, тетки Одарки:

— Принимай подарок, тетка Одарка, да молчи!—прозвучало из-за окна.

Тетка Одарка выбежала во Двор и нашла там, у Двери, отобранные несколько дней назад у нее немцами,—кожушок, валенки, платок и другие теплые вещи. Все, все возвратилось! Даже треух ее Ивасика.

То же самое произошло и с другими женщинами-красноармейками, но никто из них ничего не понимал.

7.

А партизан немцы боялись недаром. Они были недалеко

от села, в лесу, фашисты держались настороже, расставляя вооружённых часовых на околицах села, но ничего не помогло.

Еще до восхода солнца большой отряд партизан, подкравшись незаметно из леса, ударил по фашистам атакой. Немцам и удирать-то было некуда: партизаны окружили штаб со всех сторон.

Гитлеровцы стреляли из окон, а сам господин комендант бешено крутил ручку телефона, вызывая помощь из соседнего села. Напрасный труД: телефонные провода были перерезаны ещё ночью.

А партизаны продвигались все ближе к немецкому штабу. И вдруг один из них, старый дед Нечипор, сердито воскликнул:

— От, чортова работа! Хлопцы, дайте патронов... Свои все уже выстрелял...

И тут он услышал неподалеку от себя тонкий голос:

— Дедусь, возьмите у меня. Вот!

Дед Нечипор оглянулся. Маленький мальчик протягивал коробку с патронами.

— Хм.*, ну, давай. А ты кто ж такой?

— Я... Я Лаврик.

— А патроны у тебя откуда? — Да у нас их сколько хоти, те. Мы и собирали их, и у немцев таскали... У нас и гранаты есть, и винтовки, и автоматы... Надо? Сразу принесем..:

Дед Нечипор удивленно смотрел на Нальчика. Но времени на разговоры не было...

8

А потом, когда немцев уже обезоружили, и все было закончено, дед Нечипор снова увидел мальчика, который приносил ему патроны. Вместе с ним стояло еще несколько ребят. Они Держали в руках разное орудие.

— Да посмотрите ж, товарищ командир, какие герои!—указал на них дед командиру отряда.—Ну прямо настоящие бойцы!—И патроны мне подносили, и сами при оружии. Кто ж вы такие будете?

— Мы? Мы тимуровцы, — серьезно ответил старший из ребят. — Я кСманДир, Петров А это мои бойцы.

—1 Тимуровцы? А что это такое? — уДивился дед Нечя-пор.

— Тимуровцы и есть,—ответил Петро.—До. войны мы заботились о женах красноармейцев, а теперь еще больше заботимся. Защищали их от фашистов, приносили их детям молоко, еду. Вещи возвратили им, что немцы отобрали. Мы и есть бойцы — и с фашиста, ми воевали по своему собственному плану. Только вот стрелять еще не научились как следует, а то бы мы всех гитлеровцев поубивали еще до вас...

Командир партизанского отряда крепко пожал руки Петру и Лаврику, обнял их, поцеловал и сказал;

— Спасибо вам, тимуровцы! Спасибо и от нас, партизан, и от всех колхозников. Вы действительно настоящие бойцы. Товарищи партизаны, «ура» в честь славных тимуровцев!

И все партизаны — и молодые, и старые — дружно крикнули «ура» в честь маленьких бойцов — храбрых и смелых тимуровцев.

https://fantlab.ru/work638030

2

Важкі бомбардувальники тяжко пробігали по землі сотню метрів і лише тоді відривалися від неї. Тремтячі промені прожекторів розсікали нічну темряву, простилали на аеродромі довгі світлі стежки. Бомбардувальники, похитуючи величезними крилами, то потрапляли цілком на ці яскраві стежки, то, відходячи в сторону, раптом тонули в темряві. В лютому гудінні моторів не було чути нічого; слова тут замінялися хуткими і впевненими помахами прапорців, що трепетали в сліпучому сяйві прожекторів. Рощін бачив міцну, кремезну постать Федотова. Ось його друг востаннє озирнувся. їх погляди зустрілися. Рощіну здалося, що Федотов посміхнувся.

— Будь певний, Федотичу! — крикнув Рощін, хоча й знав напевне, що Федотов все одно не почує його. Але Федотич немов почув. Він махнув рукою Рощіну, хутким рухом спустив окуляри і зник у кабіні. Через мить його важкий бомбардувальник, підстрибуючи, вже йшов у темряву.

Тепер, піднімалися винищувачі. Здавалося, ніщо не зв'язувало їх з порослим травою аеродромом. Мов єдиним міцним стрибком вони врізалися в повітря, вгвинчувалися в нього, зразу ж таки набираючи висоту. Широкі крила і короткі товсті фюзеляжі робили їх подібними до джмелів. Один за одним винищувачі проскакували через вузенькі світлі стежки і зникали в густому мороці.

Рощін впевнено тримав штурвал. На мить його засліпили відблиски сяйва прожекторів на приладах керування. Потім зразу стало темно. Все було гаразд. Рощіну здавалося, ніби він відчуває, як пропелер з неослабною силою тягне вперед вібруюче тіло винищувача. Вгору, вгору!

Десь позаду і з боків розгорталися в бойовому строю всі інші літаки його ескадрильї. Якимсь шостим почуттям Рощін відчував їх присутність. Це бадьорило, сповнювало радісною енергією кожний м'яз його тіла.

Сигнальні вогники бомбардувальників, що повільно набирали висоту, мерехтіли уже внизу. Винищувачі, поділившись на дві групи, летіли трохи вище і по сторонах бомбардувальників. Бойовий стрій був виконаний. Рощін зменшив обороти мотора і на секунду заплющив очі.

Тільки секунду дозволив собі Рощін тримати очі заплющеними, щоб відчути загостреним слухом рівну й потужну пісню мотора. Але він спокійно міг би тримати їх заплющеними і значно довше. Виліт проходив у точному і багато разів перевіреному ладі. Ніщо неспроможне було порушити його звичну течію. А як почуває себе зараз Федотич? Напевно, непогано. Так само, як і Рощін, він відчуває близькість товаришів, знає, що вони думають про нього, знає священне гасло радянських льотчиків:

— Один за всіх і всі за одного!

3

Старший лейтенант Накацумі прокинувся від пронизливого звуку сигнального дзвоника. Він сів на ліжку, протираючи очі. Що трапилося? Невже виліт? Якому чортові знадобилося знову гнати їх у повітря? Останнього разу з сорока літаків на аеродром повернулося всього шістнадцять. А більшовики втратили не більше п'яти. Ці чорти літають одчайдушно, вони просто не знають страху. Тоді ж таки, останнього разу, Накацумі ледве уникнув нападу радянського винищувача, який, здавалося, ладний був протаранити його. Це була гостра гра на нервах, літаки мчали назустріч один одному --і справа була в тому, хто довше витримає це наближення. Звісно, радянський льотчик не мав наміру таранити, адже тоді загинув би й він сам. В останню мить він вивернувся б, той божевільний льотчик. Але Накацумі першим не витримав цієї гри на нервах і круто пікував униз. А тепер ось знову виліт... Погане, потане життя для офіцера імператорської армії! І, головне, диявол його знає, навіщо все це потрібно...

Але наказ лишається наказом. Накацумі поглянув на годинник. Стрілка показувала третю годину ранку. Знову дзвоник. Якого чорта...

В кімнату вбіг захеканий механік Ширута. Виструнчившись, він рапортував:

— Наказ ескадрильї винищувачів негайно вилетіти назустріч радянським бомбардувальникам і винищувачам, що наближаються, пане лейтенанте!

Накацумі не витримав. Прорвалася лють людини, якій все набридло, яка хоче спати і яку безжалісне командування знову надсилає шукати смерті. Він схопив черевик і кинув його в механіка.

— Забирайсь під три чорти! — зарепетував він.— Знаю сам! Забирайсь!

А коли переляканий механік вискочив за двері, Накацумі взявся одягатися, все ще люто бурмотячи:

— Кляте життя! Спиш напіводягнений, виспатися не дають... Добре начальству, воно не літає, сидить у затишній кімнаті... тільки розпоряджається... Полетів би якийсь генерал сам, спробував би, як воно виходить під кулеметами більшовиків, коли тільки й мрієш, як утекти, щоб не залишитися в хвості своїх, не прийняти всі кулі на себе...

... Сіре передранкове сутіння ще обгортало аеродром. Накацумі похмуро підійшов до свого винищувача, люто відштовхнув ногою залізний бак, що стояв коло літака. Не дивлячись ні на кого з інших льотчиків, він вліз у кабіну; проте, ніхто з них не дивився і на нього, кожний був зайнятий своїми власними думками. Вмостившись зручніше, Накацумі спідлоба зиркнув на опущений прапорець сигналіста: він, цей сигналіст, певно, залишиться на землі... яка не чужа, манчжурська, а все ж таки тривка, тверда земля...

Прапорець піднявся. Загули мотори. Накацумі ясно відчув, як заливає його нестримна лють— не на когонебудь одного, а на всіх. На генералів, що спали в своїх спальнях, на механіків і сигналістів, що залишалися тут, на землі... і найбільше, звичайно, на-більшовиків, назустріч яким він змушений був вилітати... одчайдушних більшовиків, які лізуть пробоєм, примушують офіцерів імператорської армії тікати, не оглядаючись, до своїх аеродромів, щоб врятувати життя...

4

Далеко внизу темніла земля. Небо на сході порожевіло. Звідти, з сходу, швидко наближалися хмари. Вони йшли невисоко над землею розірваними клубастими острівцями. Через півгодини вони будуть між літаками, що линуть у височині, і строкатими земними візерунками. Рощін поглянув на годинник. Четверта година... проте, як світло!

Бомбардувальники і винищувачі йшли все тим самим непорушним строєм. Тепер уже можна було бачити земні орієнтири. Рощін задоволено відзначив, що курс був виконаний на «відмінно». Він подивився назад і вниз.

Рівними трикутниками пливли в димчастому ранковому повітрі важкі бомбардувальники, широко розпластавши величенні чорні крила. Вони були подібні до велетенських птахів, що підібрали пазурі і несуть у них якийсь вантаж. Незабаром цей вантаж упаде на аеродроми самураїв — і навряд чи варт було заздрити тим, хто одержить з повітря цей подарунок!..

Частина вантажу зірветься з важких літаків трохи пізніше; ця частина не полетить камінням на землю, а затримається в повітрі, розквітне великими білими квітками парашутів. Але й ця частина вантажу опиниться на землі, виконуючи наказ командування. І її справа буде, напевно, не менш руйнуючою, ніж дія раніше скинутих бомб... самураї дістануть добрий урок!

Винищувачі пливли по сторонах бомбардувальників. Рощін знав, що його товариші на швидкісних винищувачах навмисне стримують обороти моторів, щоб не відірватися від бомбардувальників. А хочеться, хочеться дати газ до відказу, натиснути на ручку кулемета!..

Раптом Рощін відчув, як напружилося його тіло. Руки міцніше взялися за штурвал. Вдалині, у рожевій димці, вище хмар, що наближалися, з'явилися малесенькі чорні крапки. Вони швидко зростали, ставали більш чіткими, ясними. Вони наближалися. Це — літаки ворога! Вони вилетіли назустріч радянським льотчикам, щоб спинити їх.

Не оглядаючись, не перевіряючи, Рощін знав, що не він один помітив наближення ворога. Тепер не можна було гаяти часу! Дорогою була кожна секунда. Мотор несамовито загув. Тіло з силою втиснулося в спинку сидіння. З кожною миттю збільшуючи швидкість, винищувач помчав назустріч ворогові.

І водночас з літаком Рощіна дали повний газ інші винищувачі. Немов люті джмелі, в незмовкаючому гудінні моторів, вони линули вперед і вперед, залишаючи важкі бомбардувальники далеко позаду, приймаючи удар ворога на себе.

5

А втім — хто нападав — літаки з смугастими колами на крилах чи літаки з яскравими червоними зірками?

Спочатку можна було думати, що нападають японці. Адже радянські винищувачі лише захищали своїх бомбардувальників. Накацумі йшов для нападу. Вже здаля він уп'явся очима в радянські літаки, що наближалися. Він був напоготові до обстрілу.

Але метою японських винищувачів були не маленькі верткі джмелі, що линули їм назустріч, а великі чорні птахи – бомбардувальники. Треба було зламати опір джмелів, проскочити повз них і напасти на бомбардувальників.

Накацумі потягнув штурвал на себе. Його винищувач круто шугнув угору. Лейтенант хотів виграти висоту. Але в ту ж таки мить він помітив, що так само швидко пішов угору і радянський літак, який мчав йому назустріч. Тепер обидва літаки наближалися, круто видираючись угору.

— Ччорт!—промурмотів Накацумі.— Ну побачимо!

Коротка черга трасуючих куль з його кулемета прошила повітря, майже з'єднавши обидва літаки димним віялом. Але винищувач Рощіна все так само наполегливо линув на ворога.

Не залишалося часу думати. Руки Рощіна автоматично натискували на важелі. І літак, покірний цим наказам, з шаленою швидкістю мчав уперед, дедалі крутіше врізаючися в повітря.

Раптом винищувач проробив складний переворот. Рощін побачив, як повз його крила знову простяглися димки трасуючих куль. Ці димки виникали ближче і ближче, ще через секунду вони були б на тому місці, де щойно була голова Рощіна. Збоку вискочив другий японський винищувач. Це він встиг підібратися до Рощіна і обстрілював його з кулемета. Переворот в повітрі, зроблений цілком механічно і лише потім усвідомлений розумом, виніс літак Рощіна спід обстрілу. Тепер уже Рощін опинився в хвості японського винищувача.

Рощін відчув приплив енергії. Це було подібне до сп'яніння, радісного сп'яніння боєм, впевненістю в собі, в машині. Починалася головна частина рискованої гри з смертю.

Перший японський винищувач, уникнувши зустрічі з літаком Рощіна, йшов у напрямі до радянських бомбардувальників. Другий ішов недалеко від нього! Рощін побачив, як японський льотчик озирнувся і враз по тому зробив крутий віраж, щоб уникнути можливого обстрілу. Рішення прийшло зразу. На повному газі Рощін кинувся – слідом за другим винищувачем. Рука лежала напоготові на гашеггці кулемета.

6

Японець відчував небезпеку. Крутим віражем він ішов убік, врятовуючись від обстрілу. Але Рощін бачив, що японець одночасно хоче відвести його від першого японського винищувача, що летів до бомбардувальників. Повні оборати! Повторити крутий віраж!

Маленький силует японського винищувача виник, нарешті, в рамці кулемета — і в ту ж саму мить Рощін натиснув гашетку кулемета. Ручка затанцювала, застрибала в руці. Довгі темні димові сліди простяглися до японця. Секунда, дві, три... І раптом японський винищувач накренився. З його фюзеляжа вирвався вогонь. Чорний дим вистрибнув з передньої частини, в'юнкою стрічкою оперезав літак, розтягнувся химерним довгим плащем. Літак, перекидаючись, падав. Рощін встиг ще помітити, як безживною дерев'яною лялькою випала з нього маленька постать льотчика.

— З цим покінчено! А другий, що летить до бомбардувальників?..

Японець забирав вище і ліворуч, намагаючись підійти до бомбардувальників збоку. Рощін стежив за ним і взяв напрям правіше, щоб опинитися між ним і бомбардувальниками. Більше швидкості, більше! Удар на себе!

Пригнувшись до штурвала, Рощін стежив за японцем. Тепер можна було не боятися раптового нападу другого японського винищувача. Завдання було розв'язане правильно. Газу, газу! З задоволенням Рощін відмітив, що відстань між ним і японцем дедалі зменшується.

Накацумі помітив погоню. Треба було вибирати. Або напасти на бомбардувальники — проте, тоді він буде зовсім відрізаний від своїх. Адже решта японських винищувачів уже повернула назад, відігнана радянськими літаками. Та й сам Накацумі давно вже тікав би назад, коли б його не захопила лють. Тепер він лаяв себе за нестриманість, яка штовхнула його на цю дурісіть.

Є ще другий вихід. Зразу ж круто повернути праворуч, пройти на висоті над бомбардувальниками, між іншим випустити в них чергу з кулемета,— і тікати, швидше назад. Це було доцільніше. Навіщо йому, Накацумі, рискувати, брати на себе більше, ніж взяли інші? Хіба хтось подумає виручати його потім? Навіщо йому бути хоробрішим від решти?..

Думати не було про що. Цей другий вихід—єдиний придатний. Тільки б втекти від цього одчайдушного більшовика, що женеться за ним, вже збивши один літак!

— Праворуч!

Літак Накацумі раптом повернув. Він ішов понад бомбардувальниками, невпинно повертаючи на схід. Ще мить — і можна випустити чергу з кулемета. Але радянський винищувач був уже тут. Відрізаючи Накацумі від бомбардувальників, літак Рощіна линув прямо на японця, примушуючи його тікати вбік під загрозою зіткнення.

І знову лейтенант Накацумі не витримав. Він віддав штурвал. Його літак шарпонуло вниз. Пікуючим польотом він ішов до землі, рятуючись від радянського літака, який, здавалося, готовий був протаранити його. Отак долетіти майже до землі, удаючи, що літак пошкоджений, перевернутися, навіть увійти в штопор. Тоді радянський льотчик кине думати про нього, піде своїм шляхом, можна буде над самою землею виправитися, врятуватися...

Але Рощін не пролетів над ним. Він так само круто пішов униз. Два літаки швидше від каменів падали один слідом за одним.

Ось другий літак, немов шуліка, крутнувся над першим, ловлячи його в рамку кулемета. Рощін натиснув гашетку. Ціла черга куль пішла навздогін японцю. Літак Накацумі перейшов у штопор. Вгвинчуючись у повітря, він стрімголов мчав до землі.

— Врятовується, дурить чи що?..— майнуло в голові у Рощіна.

Лейтенантові Накацумі пізно було рятуватися. Спід дошки приладів вирвалося жовте полум'я, вдарило йому в обличчя. Накацумі встиг ще перевалитися через борт. Але знайти кільце парашута і потягти його він уже був нездатний. Він каменем падав униз, на чужу манчурську землю.

Останнє, що встигли почути вуха лейтенанта Накацумі, були вибухи бомб, що рвалися на японському аеродромі. Останнє, що встигли побачити його широко розплющені в жахливому передчутті смерті очі, були яскравобілі квітки радянських парашутів, які повільно пливли до землі.

https://fantlab.ru/work570138

Але той тільки головою крутив:

— Не можу, товариш комеск! Все візьміть, нічого мені не жаль для бойового мого командира. Візьміть мою шаблю, бойовий мій карабін,

кинджал оцей срібний, хазяїн якого, колишній запеклий шкуровець, давно вже зотлів у сирій землі, спробувавши мого удару. Тільки Магніта не можу дати. Я ж його випестував, ми з ним— як брати рідні, усюди разом ми з конем.

А Магніт дивиться на обох, білими яблуками зиркає, мов розуміє. А тоді покладе голову на плече Дзюби і легенько так поірже.

— Бач,— каже Дзюба,— то він зі мною погоджується. Спасибі, Магніте, любий мій коню!

І лізе в кишеню, де завжди зберігає шматочки цукру. Магніт голову на плечі тримає, а сам оком скоса дивиться, чекає цукру, тільки губи шовкові з довгими волосинками ворушаться. Ех, кінь! Вогонь, не кінь!

А швидкий, а спритний! Комеск наш Проценко таку звичку мав: як сигнал в атаку, так він два пальці в рот, свисне раз, другий. Весь ескадрон знав цей сигнал. Почули свист Про-ценка, значить — уперед, бити, рубати без пощади білих. Проценко попереду скаче, тут таки біля нього обов’язково і Дзюба на своєму Магніті, а поруч і я. І весь ескадрон навколо. Клинки блищать, коні хропуть — хіба хтось міг спинити червону кінноту будьоновців?

Тільки, було, з’явимося ми, як поляки вже тікають. Лише зрідка якась частина спробує прийняти бій. Еге, де там! Вріжемося, вдарило, тільки й бачили поляків. Одне можу сказати — завзяті вони були тікати! Навіть своє старе правило забували. Адже в них є таке—«тікати до лясу». Ну, зчаста лісу поблизу не траплялося, то тікали вони в чисте поле. Де ж тут правила пам’ятати, коли будьоновці насідають?

І так сунули ми вперед і вперед, бо то був знаменитий двадцятий рік, коли ми майже до самої Варшави дійшли. Так от про Магніта.

Було це під селом Панасівкою,—малесеньке

таке сільце, не було б чим його й згадати, коли б не та справа. Вдарили ми в атаку. А поляки на цей раз приготували кулемети. Тільки ми до села, кулемети й застрочили. Що ж, воно не вперше. Ескадрон мчить, бо в такій справі перше діло — швидкість, проскочити на кулемети, зім’яти їх. Та ви, молоді, тепер все це не гірше від мене знаєте, вам про таке в школах розповідають. От, мчимо ми. А збоку—поляки на нас. Ескадрон трохи позаду, а Проценко, командир наш, та Дзюба, та я — попереду. І тут трапилося лихо.

Мчимо ми, шаблі наголо, тільки дивлюсь я — Дзюба мій тихенько на бік поточився. Клята куля груди пробила! Перевалився він на бік і впав на землю. Ех, Дзюбо, Дзюбо! Чи вбитий ти, чи поранений, все одно тут залишишся лежати на землі... А Магніт скаче вперед без вершника, бо звик він бути біля командира в кожнім бою. Ну, нам не до нього було, бо саме тут поляки напереріз. Схопилися ми з ними. Б’ємося—і бачу раптом я, що якийсь польський офіцер, замість битися, хапає за поводи Магніта і тягне його.

— Егей,— кричу я,— пане, ти що коня крадеш?

А він уже схопив—і тікає. Магніт став дибки, не йде.

А офіцер його нагаєм — раз!

— Чекай,— кричу,— пане, от я тобі зараз!

А тут на мене троє поляків. Ну, не розрахували вони будьоновської сили! Один упав з розрубаною головою, другий шаблю загубив з порубаної руки, третього я кулею спинив. А офіцер той з Магнітом тим часом далеко.

Що робити? Стріляти — так можна й Магніта підстрелити.

Опустив я в розпачі свій вірний наган, та не надовго, бо знову поляки налягли. Ну, розсердився я на них! Та й не лише я, а й Проценко, і весь ескадрон. Хіба ж це діло — коней красти? Оце замість того, щоб битися? Та ще яких коней!

Знав пан — злодюга, якого красти...

Порубали ми шляхтичів багато, а ще більше їх втекло, як роздивилися, з ким справу мають. Спинилися ми вже в самій Панасівці.

Тільки невеселий наш командир Проценко. Та і я сам не свій. Принесли до хати пораненого Дзюбу.

Відкрив він очі, питає:

— Де Магніт?

А що ми йому відповімо? Добре хоч, що більше не запитував, заплющив очі, заслаб, крові багато втратив.

Нема Магніта! Проценко каже мені:

— Одужає Дзюба, що скажемо йому?

Я мовчу. І Проценко відвернувся, мовчить. Бо немає гіршого лиха для будьоновця, як втратити

свого вірного коня. Та ще не якогось там, а Магніта.

День минув, другий. Дзюба в госпіталі, ми посуваємося далі. Ну, скажу я вам, товариші мої любі, і били ж ми шляхту у ті дні! І за Дзюбу, і за Магніта разом!

Тільки от на четвертий день одержує наш командир Проценко наказа:

— «Раптовим ударом оволодіти селом Зшен-ським, де розташований штаб білопольського полку».

Справа була на світанку. Як трохи розвиднилось, пішли ми. Вдарили на Зшенське, як тая блискавка. Польські офіцери навіть взутися не встигли. Хто в чоботях, хто без них —ч на коней, і тікати. Звісне діло, штаб. Там уся відвага шляхетська в лакованих чоботях. Тікають, аж курява знялась.

Ми слідом. Та ж вони за село і, справді, до лісу, за всіма правилами. Тільки одна ще купка селом скаче від нас, поспішає.

Побачив це командир наш, хоробрий Проценко, розсердився:

— А, чортові втікачі! Все одно спіймаємо. Гей, брати, вперед!

А щоб усі почули, поклав він за своєю звичкою два пальці в рот і свиснув. Ех, і свистів же він чудово, той Проценко! За три кілометри чути, як свисне.

Почули бійці той свист — і вперед, навздогін полякам. А вони — ще дужче тікати.

Тільки дивлюсь я, якась заворушка серед

них. Збилися в купу, мов один на одного наскочили. Що таке? Ну, то нам краще, швидше доженемо.

Але через мить всі вони знов поскакали до лісу. Всі, крім одного. А цей один кар’єром до нас. От диво, думаю, що то за герой такий узявся?

Дивлюся, а він, бідолаха, за гриву коня тримається, поводи загубив, учепився за гриву, щоб не впасти. Товстий, пикатий, з полковницькими погонами. Придивився я, та як закричу:

— Та це ж наш Магніт! Товаришу командир, Магніт!

І справді, мчить до нас Магніт. А на собі везе полковника. Ото кінь, як почув звичний свист Проценка, то й помчав до нього, як завжди звик це робити. Полковник то за поводи, то за гриву тягне, спиняє, та де там! Вогонь, » не кінь!

Спинилися ми з Проценком. Дивимося, ось він, наш Магніт. Ірже, радий такий, танцює. А полковник на ньому вкрай переляканий. Та хіба ж не перелякається польський офіцер, раптом, майже спросоння опинившися серед бу-дьоновців?.. Конфедератку свою чотирикутну втратив, теліпається вона в нього на ремінці збоку, обличчя сполотніле... І все белькоче:

— Панове товариші... панове... здаюся...

Ясно, що здається! Що ж йому ще робити?

Підніме полковник руки, щоб довести, що

здається, а Магніт під ним танцює — і полковник знову за гриву хапається, щоб не впасти. Хоч і не підходящі обставини, а реготався Проценко, і я слідом за ним. А тут і всі інші бійці зібралися. От сміху було з того полковника!

Скільки цукру з’їв тоді Магніт — не знаю. Бо кожен йому з своєї пайки давав, доки командир наш Проценко заборонив:

— Годі, зіпсуєте коня так, хлопці!

Того ж таки дня привели ми Магніта до госпіталю, до Дзюби. І що ви скажете? Підвів я Магніта до розчиненого вікна, а він мов почув, що там його хазяїн. Тихенько так заіржав, мов кличе. І вуха виструнчив, прислухається.

А зза вікна чути вже слабий голос Дзюби—! теж впізнав коня:

— Магніте, коню мій!.. Чекай... Незабаром знову разом будемо...

... Отак і трапилося, що наш кінь Магніт взяв у полон польського полковника. Ех, кінь був! Весь ескадрон любив його, та і я теж.

І на цьому пробачте мені, товариші мої любі, молоді бійці. Закінчую я листа вам, іншим разом щось іще розповім. Бо є що розповісти старому будьоновцю про ті незабутні роки, коли кожен день бойовим полум’ям палав і кожна година до країв, мов повна чаша, відвагою нашою була налита.

https://fantlab.ru/work539736

Гордон встал. Он торопливо накинул на себя шинель и молча, шагая сразу через две-три ступеньки, поднялся к ходу сообщения, который вел к наблюдательному пункту. Скорее, скорее надо убедиться. Капрал Гертек еле поспевал за Гордоном. По дороге Дик Гордон встречал людей, которые молча смотрели на него, словно желая что-то спросить; их лица были сдержанно-удивленными: видимо, странная весть о таинственном исчезновении вражеских позиций успела пронестись по всем подразделениям…

Потеряв свою привычную сдержанность, Дик Гордон ураганом влетел в помещение наблюдательного пункта. Не слушая слов дежурного, который пытался о чем-то доложить лейтенанту, не видя мрачного лица Джонни Уолтерса, Дик бросился к экранам перископа, которые давали возможность видеть вражеские позиции, экранам, на которых только вчера он сам видел странные перегруппировки советских войск. Капрал Гертек склонился к экрану за его спиной:

— Видите, ничего. Все чисто…

— Но ведь, еще вчера вечером я сам видел здесь траншеи, видел тот лес, возле которого производилась перегруппировка войск, — пробормотал Дик.

— Тоже видел и я, — мрачно ответил ему Джонни Уолтерс, — однако это было вчера. Сегодня их нет…

Дик растерянно смотрел на экраны; наступление прыгающих танков… против кого именно его вести?… Против чистого поля, против воздуха? Ведь противник исчез — исчез вместе со своими позициями, даже вместе с лесом… Исчез с лесом?…

И вдруг Гордон хрипло засмеялся. Все посмотрели на него удивленно: что такое?

— Так говорите — исчезли? — повернулся он к капралу Гертеку, Джонни и дежурному. — Исчезли? Хорошо. Я согласен. Вполне согласен. Но вчера, насколько помнит моя голова, вчера там, далеко за их позициями был лес. Или не так?

Так как все промолчали, он продолжал:

— Где же он теперь, этот лес? Тоже исчез? Они, видимо, взяли его с собой, спрятав в карман?… А?

Джонни удивленно перевел взгляд на экран: да, леса не было… Что за чудеса?…

Дик Гордон снова рассмеялся.

— Ерунда! Остроумная маскировка. Довольно хорошо сделанный камуфляж. За работу!

Он подскочил к телефону, сорвал трубку и крикнул:

— Алло, дайте командование батареи. Да. Слышите? Я — лейтенант Гордон. Да. Четыре тяжелых снаряда на квадрат Же-218. Да. Сейчас. Жду.

Гордон положил трубку.

— Дежурный, направьте перископ на квадрат Же-218. Так. А теперь смотри, Джонни. И вы, капрал. Через пять минут начать наступление.

Три головы склонились над экраном. Чистое поле. Ничего не видно. Одна секунда, две, три… Тяжелые выстрелы прозвучали где-то высоко над пунктом, мощный залп целой батареи. Пушки выполняли приказ, снаряды летели на врага, хотя его никто не видел.

— Смотрите, смотрите! — крикнул Гордон.

Заряды взорвались. Чистое поле, которое до сих пор виднелось в перископе, выбросило из себя высокие столбы черного дыма, медленно рассеивающиеся в воздухе. Считая каждую секунду, наблюдатели ждали, пока дым разойдется окончательно. Скорее, скорее…

И — вот оно. Широко раскрытыми глазами смотрели Волтерс и Гертек на экран. Чистое поле справа и слева. Там, как и прежде, ничего не видно, ничего нет. Только облака тяжелого черного дыма медленно продвигаются на юг под напором свежего утреннего ветерка. Но там, где только что разорвались снаряды, — будто в сказке, появились разрушенные траншеи, разорванные и искромсанные проволочные заграждения… Еще дальше, за траншеями, невысокие кусты. И совсем далеко, как и вчера, — темная лента леса, которую было видно только на этом участке. Лес удивительно исчезал справа и слева от участка, куда ударили снаряды…

— Видите? Маскировка. Камуфляж… — показал рукой Гордон. — Капрал Гертек, отдайте приказ выступать по тем же направлениям, что были получены вчера из штаба. Положение фактически не изменилось ни на йоту. Немедленно — в наступление. Мы и так опоздали на четыре минуты.

Капрал вышел. Дик взглянул на Джонни — и против воли улыбнулся, до того растерянное, удивленное лицо было у Уолтерса…

— Ты не понимаешь, Джонни? А между тем все это достаточно просто. На войне чудес и чудесных исчезновений не бывает. Правда, я и сам сначала решил, что сошел с ума, настолько все это было странно. Но — лес. Действительно, не мог же он исчезнуть вместе с большевиками? Значит — маскировка.

— Но как?

— Этого я, конечно, тебе сказать не могу. Однако… вспомни, Джонни, про исследования и проекты испанского инженера Куерви, который предлагал применять большие щиты из тончайшего полированного металла, устанавливая их перед своими окопами наподобие зеркал. Вполне возможно, что большевики установили под определенным углом такие зеркала. Они спрятались за ними — и стали невидимы для нас. Ведь зеркала показывают нам землю, траву, которая между ними и нашими позициями. Вот и создалось впечатление чистого поля… Остроумная выдумка, но она не спасет их от атаки моих прыгающих танков… кстати, именно сейчас должно начаться наступление целым фронтом, в том числе и здесь. Джонни, внимание!

* * *

…Да, наступление начиналось и разворачивалось четко, словно во время учебных маневров. Оглушительный грохот и рев артиллерии наполнил воздух. Свежий утренний ветерок превратился в дикую мешанину вихрей от сумасшедших взрывов, казалось, перевернувших вверх дном всю землю. Но было нечто, что отличало операцию этого утра от предыдущего наступления генерала Древора. В тот раз артиллерия работала меньше и не встречала сопротивления со стороны советских войск. Теперь же ураганный огонь возникающий здесь, на батареях Первой Армии Соединенных Государств Европы, — будто порождал в ответ такие же залпы артиллерийского огня со стороны советских позиций. И никто не мог сказать, никто не мог решить, откуда огонь был сильнее и энергичнее… Старый генерал Древор мрачно бормотал в своем кабинете, склонившись над донесениями, которые поступали к нему каждую минуту:

— Безумие… безумие считать, что большевики не успели подготовиться… они хорошо подготовились… я не уверен, в чью пользу закончиться артиллерийская подготовка…

Возможно, что события этого утра развивались бы совсем по-другому, если бы противодействие советских войск, психологически не повлияло на старого генерала Древора. Он, старый, опытный командир, считал невозможным переходить в наступление, пока артиллерия не сделает свое дело, не выполнит своих задач, не деморализует противника. Но — кого деморализовать?… И не проявлением ли такой деморализации было решение старого генерала Древора?…

Так или иначе, наступление задерживалось. Бешеная артиллерийская перестрелка затягивалась. И именно тогда, когда генерал Древор решился отдать приказ двинуть в бой механизированные отряды, выпустить в воздух эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, которые должны окончательно уничтожить вражеские окопы, — именно в этот момент генералу донесли:

— Эскадрильи большевистских легких самолетов типа истребителей и разведчиков появились в воздухе и быстро приближаются к нашим позициям.

Выслушав сообщение, генерал Древор выпрямился в своем кресле:

— Приближается историческая минута. Адъютант, дайте общий приказ: наступление всеми силами армии.

Так начиналась действительно историческая битва. Высоко, в небе встретились эскадрильи стальных птиц, между ними и землей, пользуясь прикрытием, понеслись в сторону советских позиций тяжелые бомбардировщики, по земле поползли уродливые танки. Советские войска ответили на наступление Первой Армии лишь артиллерийским огнем и эскадрильями истребителей. Однако, и эти эскадрильи заметно избегали прямых встреч в воздухе с большими эскадрильями Первой Армии.

Танковые клинья победно ползли вперед. Путь им был открыт. Советские снаряды разрывались со всех сторон, но почему-то большевистские артиллеристы потеряли сегодня меткость. Они не вредили танкам, снаряды не попадали в тяжелые машины, быстро приближавшиеся к советским окопам. Однако клубы дыма от снарядов понемногу начали мешать танкам, лишали их возможности ориентироваться среди густого дыма. Советские самолеты, в свою очередь, уходя от самолетов Первой Армии, бросали вниз, стараясь попасть в танки, небольшие бомбы, которые разрываясь, опять-таки выпускали невероятное количество дыма. Черные дымовые столбы начали окружать танковые отряды со всех сторон, загораживая от них советские позиции и одновременно отрезая отряды от позиций Первой Армии.

Первое донесение, первый рапорт о дымовой завесе прислал наблюдательный пункт 168-го участка:

"Большевики разворачивают дымовую завесу, затрудняя операцию танков и уходя от наших самолетов. Наблюдательный пункт теряет возможность что-то видеть. Экраны затянуты черным дымом. Прошу указаний."

Штаб генерала Древора работал словно в лихорадке. Дымовая завеса — вещь совсем не новая, ее широко применяли еще во время Мировой войны 1914–1918 годов. Но — в таком количестве, чтобы отрезать целые отряды?… Штаб не успел еще что-то окончательно решить, придти к каким-нибудь выводам, как поступили новые донесения о том, что наблюдательные пункты почти целого фронта выходят из строя. Дым затягивал все. Механизированные отряды, ушедшие в наступление, отрезаны от базы. Они лишены возможности вернуться обратно, и могут ориентироваться лишь по показаниям компаса. Окружены дымовыми густыми непроницаемыми стенами. Даже гордость Первой Армии, прыгающие танки конструкции Гордона, вынуждены были остановиться, нельзя ни ехать вперед, ни прыгать в кромешной темноте…

Дальнейшие рапорты принесли сообщения о повороте эскадрильи самолетов-бомбардировщиков. Командир эскадрильи рапортовал:

"Вынужден был вернуться обратно из-за того, что большевистские позиции затянуты маскировочным дымом. Бомбардировка нецелесообразна, потому что пилоты не могут видеть цели. Прошу разрешения отправить самолеты с аппаратами дегазации — разрушать и уничтожать завесу".

Однако уже было слишком поздно. Механизированные части, танковые звенья — беспомощно стояли, застряв в черных кольцах дыма. Это напоминало какие-то гигантские колодцы из дымовых черных стен. Дым, тяжелый и густой стоял неподвижно, едва колыхаясь в воздухе. Эти непроходимые стены, были похожи на колодцы, еще и потому, что сверху осталось чистое небо, откуда легко можно было бы заглянуть вниз. Казалось, что дым все время рождается где-то на земле и поднимается к небу сплошными вертикальными столбами, образуют густую завесу со всех сторон. Танки беспомощно остановились, не рискуя двигаться куда-то и потерять друг друга в черной тьме дыма.

Командование растерялось: такого положения не предусматривала ни одна инструкция. В конце концов, танки получили по радио приказ возвращаться назад, ориентируясь по показаниям компаса. Но именно в эту минуту картина резко изменилась.

Высоко в небе, выше рукотворных дымовых колодцев появились быстрые самолеты с красными звездами на крыльях. Это были советские легкие бомбардировщики. Они разыскивали жерла дымовых колодцев и бесстрашно бросались в них, падая камнем вниз, выправляясь, переходя снова на горизонтальный полет только метрах в ста от земли. Однако еще до этого они успевали сбросить бомбы, падавшие прямо на беспомощные танки Первой Армии. Через секунду самолеты исчезали в черной дымовой темноте и круто поднимались вверх — с тем, чтобы, оказавшись в чистом небе, снова разыскать жерло дымового колодца, снова устремиться вниз и сбросить бомбы, уничтожая танки Первой Армии в клубах огня и дыма бешеных взрывов фугасных бомб…

Так гибли танковые отряды, погибала гордость и надежда старого генерала Древора… Командир одного из танковых отрядов еще успел послать по радио в штаб генерала свой последний доклад:

"Танковые отряды атакованы с воздуха самолетами-бомбардировщиками. Не имеем средств защиты, кроме попытки скрыться в дыму. Отдал приказ пробиваться обратно. Прощу помо…"

На этом его рапорт оборвался — так же, как, очевидно, и существование танка и его команды… Танковые отряды, их истребляли самолеты с красными звездами на крыльях, просили помощи. Они лелеяли надежду на помощь со стороны центрального командования, со стороны штаба генерала Древора. Но штаб был таким же беспомощным. Новые рапорты приносили сведения о появлении новых советских воздушных сил, что атаковали позиции Первой Армии, пользуясь разрозненностью ее частей. Советские самолеты выныривая из черных дымовых облаков, пересекали линию фронта, молниеносно проносились над позициями Первой Армии, скидывали тяжелые бомбы, поворачивали назад и исчезали в облаках, освобождая место для новых эскадрилий.

Зенитные батареи, сначала растерялись, но потом начали четкий обстрел советских самолетов. Усовершенствованное оборудование этих батарей позволяло без ошибок попадать в летевшие горизонтально самолеты. Батареи скорострельных пушек охватывали самолет кольцом снарядов и сбивали его. Так было уничтожено несколько самолетов. Но советские самолеты сразу изменили свою тактику.

Теперь они уже не летели высоко в небе, сбрасывая бомбы. Новые эскадрильи самолетов появились так высоко, что их почти не было заметно, на высоте трех-четырех километров над землей. Там они выискивали себе цель — и, круто повернув нос к земле, пикировали вниз, развивая сумасшедшую скорость, словно пытаясь в результате такого бешеного падения врезаться в свою цель. Зенитные орудия были бессильны: ни одна самая совершенная пушка не способна попасть в самолет, падающий вниз, несущийся со скоростью более пятисот километров в час…

Советские самолеты камнем падали вниз, направляя свое падение просто в намеченную цель. И почти прямо над ней — они выравнивались, сбрасывали бомбу, переходя снова на крутой набор высоты и исчезая в облаках дыма…

Это было беспощадное разрушение всего, что составляло гордость Первой Армии. Это была атака, которой Первая Армия не способна была противопоставить ничего — особенно в условиях ее неожиданности. А из-за дымовой завесы, со стороны советских позиций — уже показались танковые отряды. Это не были отряды Первой Армии: те танки остались в дымовых колодцах. Вернее сказать, остались не они, а обломки машин, ужасные останки некогда гордых усовершенствованных танков…

Из-за дымовой завесы двигались в сторону позиций Первой Армии танки с красными звездами на башнях.

Части Первой Армии, не дожидаясь приказа командования, начали отступать, забыв о порядке, забыв о том, что они отдают все в руки Красной армии и заставляют отступать все остальные части. Роль центрального командования штаба генерала Древора закончилась. Штабные офицеры лихорадочно бросились в бегство, ища спасения от советского наступления. Дороги покрылись солдатами, бежавшими обратно, от фронта. А в небе разрывались снаряды, сверху летели вниз шрапнельные пули и огненными фонтанами взрывались на земле тяжелые снаряды, раскидывая в стороны глыбы земли, пресекая путь…

Генерал Древор, старый седоусый генерал, однако не бежал. Он неподвижно сидел у своего стола, глядя в пространство. Он был один в кабинете. Позади него на стене висела большая карта, где застыли черный и красный шнуры, которые соревновались между собой за куски территории карты. Шнуры застыли в том положении, как их оставили вчера вечером. Перед генералом Древором лежал последний рапорт командира, погибшего танкового отряда, рапорт, который оборвался на слове: "помо…" И еще одна вещь была на столе. Эту вещь генерал Древор держал правой рукой, нервно сжимая ее своими сухими пальцами. То был большой браунинг с серебряной ручкой — подарок генералу на его пятидесятипятилетие.

Генерал Древор был слишком стар, чтобы бежать и искать спасения. Гордый старый человек отбрасывал прочь такую позорную для него мысль. Однако, генерал Древор не думал и о том, чтобы сдаться победоносно наступавшему врагу, который с минуты на минуту должен был появиться здесь.

Старый генерал, наконец, тяжело поднялся с кресла и, все также держа браунинг, медленным движением повернул голову на большую карту.

Он увидел красный и черный шнурки и вспомнил о черных флажках, которые он собственными руками сбросил с карты, отмечая гибель первого отряда прыгающих танков, отрезанных от базы еще во время первого наступления. Лицо у него искривилось, генерал покачнулся, но тут же снова выпрямился. Он медленным движением поднял браунинг и легким прикосновением пальца, перевел предохранитель в положение "огонь". Так же медленно он поднес браунинг к виску — и остановился.

Двери его кабинета распахнулись и в комнату вбежал Дик Гордон и Джонни Волтерс. Не замешкавшись ни на мгновение, Дик Гордон резким ударом руки выбил браунинг из пальцев старого генерала.

— Генерал, — крикнул он, — ни одной минутки задержки! Нас ждет машина. Простите меня за невежливость, но если вы не пойдете вместе с нами, мы вынесем вас силой.

Дик и Джонни схватили генерала Древора с обеих сторон под руки и, не давая ему произнести ни слова, повели его к выходу, где уже нетерпеливо раздавались сигналы автомобиля.

---

Опубликовано в журнале "Знання та праця", 1933, № 12

Перевод Семена Гоголина.

Примечания

1

Повесть Владимира Владко "Аероторпеди повертають назад", вероятно, была написана в 1933 году. Во всяком случае, именно тогда в

журнале "Знання та праця",

были напечатаны два отрывка из повести: "Загибель ескадри" и "Поразка генерала Древора".

Дальнейшая судьба произведения остается неясной. В 1934 году был опубликован рассказ, под названием "Аероторпеди повертають назад", который вероятно тоже является отрывком из этой повести. В 1936 году, в сборнике "12 оповідань", напечатаны два значительно переработанных фрагмента повести — "Помилка генерала Штрассера" и "Аероторпеди повертають на захід".

Вероятно, писатель много работавший над повестью, так и не смог ее опубликовать. Существует версия, что явная антифашистская направленность произведения противоречила готовящемуся тогда подписанию мирного договора с фашистской Германией и повесть оказалась идеологически опасной. Также существует версия, что она все-таки была издана, но весь тираж был уничтожен.

В настоящее время три фрагмента — единственное, что осталось от этой книги.

Создатель файла: Э. Петров

https://fantlab.ru/work752213

* * *

В приемной полновластного хозяина заводов Нью-Харриса, мистера Говерса, было тихо и просторно. Кроунти ждал. Он знал, что Говерс не любит разговаривать. Но и отступить было невозможно. Тем более, что за дверью уже раздались шаги секретаря, который доложил о визите Кроунти и теперь возвращался обратно. Тим поднялся с кресла.

— Мистер Говерс примет вас.

Джонатан Говерс знал себе цену. Его полное лицо было строгим и неподвижным. Маленькие серые глазки пристально рассматривали собеседника.

— Я хотел бы… — начал было Тим, но Говерс остановил его:

— Я знаю цель вашего визита, мистер Кроунти. К сожалению, я не скажу вам ничего.

— Но заметка…

— Заметка не врет. Мы планируем увеличить производство роботов. Больше этого я сказать не могу.

— Это будут автоматы, которые заменят рабочих у машин? — резко спросил Том.

Говерс сухо засмеялся.

— Понимаю, понимаю ваше любопытство. И все-таки вы ничего от меня не узнаете. А впрочем, могу вам сказать, что на заводах Нью-Харриса через неделю будет полный порядок. Забастовка будет закончен.

Тим Кроунти неосторожно улыбнулся. Говерс заметил это и гневно ударил кулаком по столу:

— Ладно! Черт с вами! Смотрите! — и он нажал какую-то кнопку на столе.

Напротив Кроунти бесшумно открылись двери, которые до того были скрыты дубовой обшивкой кабинета. В черном квадрате их стояла высокая темная фигура. Голос Говерса прозвучал сухо и иронично:

— Смотрите, мистер Кроунти, и попробуйте улыбнуться еще раз.

Темная фигура шевельнулась и медленными тяжелыми шагами двинулась к столу. Раздались громкие металлические шаги, словно огромный средневековый рыцарь в стальной броне ступал по блестящему паркету, направляясь к Кроунти. Это был не человек; дикая, безумная фигура на толстых квадратных ногах с тяжелым высоким туловищем, сверкал полированными частями — это был автоматический робот, механический рабочий.

Тим Кроунти инстинктивно ухватился за поручни кресла.

— Не беспокойтесь, — проскрипел голос Говерса.

Возле самых ног Кроунти робот вдруг повернул. Он протянул руку Говерсу, который положил в нее свой портфель. Потом робот повернулся и такими же медленными шагами, от которых звенела ваза на столе, исчез за дверьми, закрывшимися за ним.

На лбу Кроунти выступил холодный пот.

— Почему же вы не улыбаетесь? — снова насмешливо проскрипел Говерс. — Скажите, как вам понравился автомат?

— Он производит впечатление живого человека, — глухо проговорил Тим.

Говерс засмеялся — резко и отрывисто:

— Будьте уверены, точность работы гарантирована. Хоть проблема и сложная — моя лаборатория, как видите, ее решила. Забастовок не будет, мистер Кроунти.

— Вы поставите роботов вместо рабочих? Но это же не даст вам прибыли. Ваши роботы будут значительно дороже труда живых людей.

— Я знаю это. Да, робот будет стоить мне дороже, чем безработный. Однако, — Джонатан Говерс победно поднял руку, — если даже это будет невыгодно, — что же? Я деморализую забастовщиков, они не выдержат. Компания понесет потери, заменив живой труд роботами. Пусть. Но очень скоро, когда забастовщики сдадутся, мы наверстаем свое. А впрочем, наша беседа затянулась. Всего наилучшего, мистер Кроунти!

* * *

Шли дни, похожие один на другой, — мрачные, дождливые и суровые. Забастовка в Нью-Харрисе продолжалась. Каждый вечер рабочие собирались на летучие митинги, забастовочный комитет выставлял патрули, поэтому можно было не опасаться приезда штрейкбрехеров. Тим Кроунти внимательно прислушивался к разговорам рабочих. Аккуратно в двенадцать часов каждую ночь он приходил на телеграф и подавал подробную депешу о положении в Нью-Харрисе. И вот уже шестой день эти депеши обычно заканчивались так:

"Положение не меняется. Предприниматели не уступают. Среди рабочих иногда появляются неуверенные люди. Забастовка держится крепко".

Утром 30 октября Тим, как обычно, вышел из гостиницы и направился к фабрике. Навстречу ему бежали люди: взволнованные и разгоряченные они забегали в дома, что-то кричали и бежали дальше.

— Роботы!.. Роботы!.. — услышал Тим выкрики.

Он озабоченно провел рукой по лбу.

— Неужели?.. Нет, не может быть!

Грохоча и завывая мотором, Тима опередил большой грузовик, накрытый брезентом. Он проехал дальше, к самым воротам фабрики, и остановился возле них. Вооруженные скорострельными винтовками и химическими бомбами полицейские плотной цепью оттеснили от ворот толпу рабочих.

Том ускорил шаги. Он не хотел верить, но уже ясно было видно как приехавшие на грузовике люди быстро откинули брезент. Они положили с машины на землю ровные доски и начали спускать по ним одну за другой огромные металлические фигуры, напоминающие людей. Потом, будто помогая встать, люди поднимали их. Фигуры, шатаясь, вставали, медленными тяжелыми шагами двигались к воротам, проходили сквозь них и исчезали где-то на фабричном дворе.

Роботы шли друг за другом. Они не слышали проклятий и ругательств рабочих; на них не действовали призывы и угрозы, которыми до сих пор запугивали и убеждали безработных штрейкбрехеров, которых привозили из других городов. Металлические люди шли, твердо ступая стальными ногами по брусчатке; их головы не поворачивались, руки безжизненно свисали по бокам туловищ.

К Тиму Кроунти подбежал один из членов стачкома:

— Что же делать? Мы бессильны, Тим. Говерс побеждает!..

Кроунти сжал зубы. Говерс побеждал. Роботы шли на работу к станкам. Теперь предприниматели могли диктовать побежденным рабочим свои условия. Что же делать?

— Это уже шестой тяжеловоз. Смотритель сказал, что сегодня приедет еще четырнадцать. Армия автоматов, — продолжал член стачкома.

Том хлопнул его по плечу:

— Подожди. Я хочу пробраться во двор фабрики. Ты поможешь мне?

— Это трудно. Двор охраняет полиция. Однако, — пойдем, есть один потайной ход.

Пришлось обходить фабрику с северного края. И везде, где они проходили, у всех ворот и проходов стояли полицейские. Наконец, Тим Кроунти и его товарищ добрались до складов. Здесь они залезли под платформу, к которой подходили грузовые вагоны; проводник Тима уверенно пробирался между столбами, пока не приблизился к высокой стенке из досок. Здесь он остановился и осторожным движением отодвинул в сторону две доски.

Товарищи оказались на фабричном дворе возле сборочного корпуса. Том огляделся: здесь не было никого, потому что полисмены стояли снаружи, по ту сторону стены. Недалеко от них, возле главного входа в корпус, только изредка проходили очередные караульные.

Поблагодарив спутника, Том осторожно приблизился к большому окну фабричного корпуса и прижался к стене. Сквозь мутные стекла окна было хорошо видно станки, стоявшие длинными рядами. Возле них темнели мрачные фигуры роботов.

Станки работали. Металлические фигуры двигали руками, похожими на рычаги. Эти руки делали короткие точные движения, — ни одного лишнего движения, никакой неосторожности. Идеальные рабочие, люди из стали, которыми двигала какая-то неведомая сила, стояли возле станков. Тим Кроунти смотрел не отрываясь.

— Как тихо должно быть в цехе… — наконец прошептал он. — Ни слова, ни вздоха… даже страшно!

Лишь изредка вдоль строя автоматов проходил человек. Это был смотритель, который следил за работой. Время от времени он подходил к какому-нибудь из роботов и несколькими движениями регулировал его работу, поворачивая ручки или выключатели, которые виднелись с обеих сторон металлических туловищ роботов. Тим Кроунти смотрел.

Минуты шли одна за другой. Неожиданно Кроунти заметил, как один робот сделал неверное движение. Он пошатнулся, ремень затянул его руку, — и через мгновение высокая металлическая фигура упала на пол, загремев так, что Том услышал это сквозь стекло. И чудно было видеть, что никто из металлических людей, работавших рядом, не повернул головы. Все остались равнодушны, они работали дальше.

К упавшему роботу подбежал смотритель. Он остановил машину, вытащил руку робота из колеса. Автомат неподвижно лежал на полу. Очевидно, в нем что-то испортилось.

Тим тихо свистнул, спрыгнул с подоконника и исчез в тайном ходе. Он шептал:

— Значит, и у них случаются неполадки? Но почему, почему именно этот робот испортился? Почему все остальные работают?..

* * *

Рассказывая потом об этих днях, Тим Кроунти всегда отмечал, что главная роль в дальнейших событиях принадлежала не ему, а его товарищу, пылкому радиолюбителю Джиму Уинстону.

Именно Джиму пришло в голову, что роботами не может управлять ничто другое, кроме направленных радиоволн.

— Слушай, — убеждал он Тима, — ведь здесь нет никаких проводов. Эти железные черти не могут двигаться с помощью аккумуляторов или чего-то подобного, потому что для этого в них слишком мало места. Энергию они получают извне. Безусловно, это только радиоволны.

Вместе с Тимом Уинстон пробирался на фабричный двор, к окнам. И, наблюдая целый час, оба товарищи были свидетелями того, как смотрители сменили несколько роботов, которые делали неверные движения и портились. Остальные автоматы работала безупречно. И только в одном месте каждый, только что поставленный робот, через несколько минут работы будто разлаживался. Он делал неуверенные движения, следствием чего всегда было одно и тоже: падение на землю и катастрофа.

— Ты понимаешь, — прошептал Тим Уинстону: — наверное, дело не в роботах, а именно в этом месте цеха. Что-то мешает правильной работе робота. Но что именно?

Уинстон задумался. Потом он тряхнул своими длинными космами и сказал почти громко, забывая о необходимости быть осторожным:

— Я знаю. Обрати внимание, что недалеко от этого места — электрические часы. По стене проходит сложное сплетение электропроводящих кабелей. Там сходятся провода со всего цеха. Очевидно эта система проводов индуктивно влияет на близкие к ней предметы, в том числе и на робота. Понимаешь?

Том отрицательно покачал головой:

— Понимаешь, Джим, у меня с электротехникой, как и со всей физикой и математикой, — давняя, размолвка. Однако, если ты убежден, что на робота влияет индукция проводов — я согласен. Только скажи, что из этого получается?

— Выходит только одно: роботы, получающие энергию извне, с помощью направленных радиоволн, не изолированы и от других воздействий. Значит…

— Что?

— Об этом поговорим потом.

Именно этот момент Тим Кроунти потом охарактеризовал, как решительно переломный во всей истории поражения Джонатана Говерса.

* * *

Надо отметить, что с этого дня Джим Уинстон часами просиживал возле своего маленького коротковолнового радиопередатчика. Том, приходивший к Уинстону, робко садился на расстоянии двух метров от Джима и, внимательно прислушиваясь к стуку телеграфного ключа радиолюбителя, изучал развешанные по стенам комнаты цветные наклейки-квитанции, которые подтверждали дружеские радиотелеграфные переговоры Джима с разными дальними уголками земного шара.

Джим работал неутомимо. Он нетерпеливо выстукивал что-то ключом, одновременно прислушиваясь к далекой мелодии поющего стрекота эфира. Иногда Уинстон передавал Тиму вторую пару наушников. Том слушал, но ничего не понимал.

Казалось, будто черные, плотно прижатые к ушам кружки телефона были отверстиями, через которые до него долетал странный, еле слышный гомон далеких пространств. И в этом гомоне выделялись похожие на щебетание неизвестной птички сигналы: это работала какая-то далекая станция.

Ежедневно, в двенадцать часов дня Кроунти вместе с Уинстоном пробирались к окну сборочного корпуса и следили за движениями роботов.

Фабрика работала на полную мощность. В течение недели грузовики подвозили все новые и новые отряды металлических людей. Машины не останавливались ни на минуту; фабрика работала двенадцать часов в сутки.

Смотрители, вероятно, догадались о причинах ошибочных движений роботов на том месте, где на стене переплетались провода. Толстые канаты кабелей убрали оттуда. Робот, который стоял на этом месте, теперь работал так же точно, как и остальные.

Ровно в двенадцать часов дня Кроунти и Уинстон жадно следили за движениями роботов. И каждый день они радостно замечали, как в тот момент, когда минутная стрелка приближалась к узкой рисочке возле цифры "XII" и сливалась с часовой в одну — роботы, видимые в окно, прекращали свои движения, словно какая-то странная посторонняя сила заставляла их сделать это.

Ежедневно в движениях роботов в течение минуты, следовавшей за полднем, можно было заметить все больше странностей. Ровно через пять дней все роботы на мгновение подняли вверх левые руки, будто приветствуя кого-то в этот миг.

— Левые! Тим, левые! — восхищенно прошептал Уинстон, хватая Тима за руку.

Что он хотел сказать этим?..

Вечером этого дня передатчик Джима работал особенно напряженно. В этот вечер к Джиму Уинстону пришли два члена забастовочного комитета. Они разговаривали несколько часов подряд. Затем Уинстон и Кроунти пошли с ними на заседание комитета, где сейчас царила безнадежность. Двери были заперты — и тихо, вполголоса Уинстон известил комитет о чем-то. Это сообщение заставило членов забастовочного комитета забыть про все заботы, забыть о жалобах рабочих, забыть о безнадежности положения, — и они с новой надеждой прислушивались к взволнованному голосу Джима.

А когда с фабрики раздался хриплый гудок, возвещавший о конце работы, Кроунти сжал кулак и, погрозив им в сторону Восьмой Авеню, где в своем мраморном дворце праздновал победу полновластный хозяин фабрик и положения Джонатан Говерс, пробормотал:

— Подожди! Еще неизвестно, кто выйдет победителем из этой борьбы!

* * *

День 7 ноября был такой же мрачный и серый, как и все предыдущие. Забастовка длилась уже двадцать три дня.

А впрочем, это была уже не забастовка, а тяжелая отчаянная решимость голодных рабочих, в семьях которых господствовала безысходность и нищета. С появлением роботов исчезла всякая надежда. Говерс отказался разговаривать с представителями забастовочного комитета. Он передал им через своего секретаря:

— Надеюсь, те требования, которые вы выдвигали до сих пор, теперь устраняются сами собой. Со своей стороны могу сообщить, что работа на фабриках с роботами происходит вполне удовлетворительно. Заменить роботов живыми рабочими можно только при условии снижения заработной платы на пятьдесят центов в день.

Согласится на продиктованные Говерсом условия было невозможно. Но и бастовать дальше казалось также невозможным. На что надеялся забастовочный комитет, который поддерживал надежды рабочих и затягивал дальше эту злосчастную забастовку?..

В одиннадцать часов 7 ноября забастовочный комитет назначил общий митинг возле фабрики, где, как и раньше, дежурила полиция. Из-за стен глухо доносился грохот неустанно работавших машин. Со всех сторон по одному и группами сходились рабочие. Исхудавшие, с изможденными лицами, с потухшими глазами, — они представляли картину полного отчаяния.

Кроунти вместе с Уинстоном был уже возле наскоро сооруженной трибуны. Через каждые пять минут Тим поглядывал на свои часы: нет, стрелка слишком медленно передвигалась по циферблату!

Митинг начался, когда площадь заполнила огромная толпа рабочих. Председатель забастовочного комитета говорил недолго. Смысл его речи был такой:

— Забастовка затянулась. Никто не надеется, что мы победим. Но забастовочный комитет уверен в этом. Последнее слово будет за рабочими. Сегодня забастовочный комитет предлагает всем двинуться организованным походом на Восьмую Авеню. Мы пройдем мимо дворца Говерса, мы напомним ему о себе. Но, если это не поможет, если и после этого похода положение не изменится, забастовочный комитет решил сдать позиции и согласиться на издевательские условия Говерса.

Рабочие слушали молча: что было говорить? Часть согласилась идти походом ради того, чтобы закончить, наконец, забастовку: пусть такой ценой, но работать и спасти от голода жен и детей! Другая часть рабочих еще надеялась на что-то; однако, никто не знал, на что именно.

Кроунти дернул Уинстона за руку:

— Без пяти двенадцать! Время!

Словно услышав, председатель комитета громко крикнул:

— Итак, организовываем колонны! Сегодня, в день первой рабочей революции, победившей в великой Красной стране, одной из тех стран, где социализм уже построен, — сегодня решится наша судьба.

Глаза Кроунти блестели; он отрывал взгляд от часов лишь для того, чтобы посмотреть на Джима. Уинстон, казалось, был спокоен; а впрочем, он волновался не меньше Тима.

— Без одной минуты, Джим!

Часы над воротами медленно и печально стал бить двенадцать, когда первая колонна рабочих тронулась, направляясь к городским кварталам. В эту самую минуту с фабричного двора послышался грохот металлических шагов. Тим Кроунти конвульсивно вцепился в рукав Уинстона:

— Идут! Джим, они идут!

Шаги приближались. Ворота фабрики широко открылись, и в них показались высокие металлические фигуры роботов. Полицейские, стоявшие у ворот, испуганно метнулись в сторону. Такого их инструкция не предусматривала.

Роботы выходили из ворот рядами по четыре, — они шли без края, десятки и сотни металлических людей. Они выходили из ворот, поворачивали налево и останавливались, словно ожидая тех, которые отстали.

Рабочие замолчали, ошеломленные неожиданным выходом роботов. Рабочие смотрели на роботов, как на нечто враждебное, — и невольно отступали перед ними. Среди наступившей тишины, громко и радостно прозвучал голос Кроунти, который вскочил на трибуну:

— Товарищи, роботы с нами! Они покинули фабрику, чтобы присоединиться к нашему походу. Пусть Говерс увидит; что его не спасут даже роботы. Они с нами, с рабочими!

И, будто отвечая Тиму Кроунти, все роботы одновременным широким движением подняли вверх левые руки. Стальные рабочие приветствовали живых.

По площади прокатилось торжественное "ура". Кто-то вложил в поднятую руку робота красный флаг. Вновь раздались возгласы — и колонна рабочих двинулась в город.

Это была удивительная картина. Вслед за колоннами рабочих, исхудавшие лица которых светились новой радостью, дружными рядами шли роботы, подняв вверх левые руки. Кое-где развевались красные флаги.

Но окна и двери большого мраморного дворца Говерса на Восьмой Авеню были плотно закрыты: короля Нью-Харриса уже известили об измене роботов. А большого желания и интереса самому воочию видеть такое поражение Джонатан Говерс не имел.

* * *

Вот отрывки из письма Тима Кроунти, репортера, к своему товарищу, секретарю редакции "Кроникл", Джону Дерфелю.

"Не думай, друг мой, что в Нью-Харрисе произошло нечто чудесное. Все просто, одна техника победила другую. Даже более того: техника, направленная против капиталистов, победила технику эксплуататоров. Я уже писал тебе, как мы с Джим Уинстоном заметили систематические поломки роботов, которых ставили под электропроводами. Джим объяснил причины порчи индуктивным влиянием проводов. "Значит, — сказал он мне, — можно влиять на автоматы извне". Джим приступил к работе.

Как ты знаешь, он — страстный радиолюбитель и давно уже работает на коротковолновом передатчике. У этого сумасшедшего Джима есть приятели в Новой Зеландии, Африке, Сибири, Англии, Австралии и в Красных странах.

Ты, наверное, уже знаешь о том, что роботами управляла, двигала ими, электроэнергия, которую передавали им с помощью радиоволн. Теперь представь себе, что какой-то другой источник таких же радиоволн, большей мощности, начнет посылать волны, излучения, которые будут принимать механизмы роботов. Что получится? Сначала у роботов начнут путаться движения, — под смешанным влиянием двух потоков лучей. Потом должны победить более мощные лучи. Они заглушат менее мощный поток. Робот станет делать то, что ему прикажут люди, которые управляют более мощным передатчиком энергии. Робот откажется подчиняться своим бывшим хозяевам.

Примерно то же самое произошло в Нью-Харрисе. Роботы Говерса работали, вообще говоря, безупречно. Они очень чутко воспринимали даже малейшие изменения колебаний и сигналов управления. Именно это и помогло нам.

Конечно, положение спас не я, а Джим Уинстон. Он обратился за помощью к своим приятелям, радиоинженерам, которые живут в одной из Красных стран. Джим рассказал им, пользуясь своим коротковолновым передатчиком, о победе Говерса. Он сказал им, что, по его мнению, Говерс ошибся, что не предусмотрел возможной помощи с их стороны. И друзья Джима, инженеры, помогли нам. В течение семи дней продолжались подготовительные испытания.

Джим договорился со своими приятелями инженерами, что они с помощью своей мощной коротковолновой станции будут пытаться управлять автоматами ежедневно в двенадцать часов. Мы осторожно следили как эта мощная станция медленно подчиняла себе роботов. И, когда мы увидели, как все роботы в двенадцать часов дня, будто в знак согласия, подняли левые руки, — мы окончательно убедились, что Джонатан Говерс ошибся и победа за нами.

Дальше все было просто. Мы условились с забастовочным комитетом, который уже готов был сдать свои позиции, относительно похода рабочих к дворцу Говерса. Но это был только жест — ничего больше. Роботы, которые покорились мощному потоку радиоволн второго передатчика, бросили работу и пошли вместе с нами. Передатчик Джонатана Говерса был бессилен заставить их продолжать работу у станков. Победа, настоящая победа была за нами, друг Джонни!

Что было дальше, ты, наверное, уже знаешь. А впрочем, могу тебе вкратце рассказать. Говерс сдался. Он согласился на все условия забастовочного комитета. Я думаю, что странное зрелище совместного похода рабочих и стальных роботов мимо его дворца очень сильно повлияло на его нервы. Производство роботов прекращено. Не роботы победили забастовку, а забастовка победил Говерса.

Капиталист, сделавший роботов, испугался созданной им армии. Он понял, что эта армия не только не полезна, но и может в любую минуту выйти из-под его контроля и двинуться на него железной стеной. Всех роботов, которых выпустил Говерс, поместили в железобетонные склады. Говерс хотел даже уничтожить их. Но затем, под влиянием инженеров, не сделал этого. Роботы лежат на складах под надежной охраной — до определенного времени.

Но не беспокойся, Джонни, мы знаем, где они. Если Говерс надеется еще когда-нибудь использовать их, — то и мы не теряем такой надежда.

Если надо будет, мы сумеем открыть склады и вывести оттуда стальных людей. Что скажет Джонатан Говерс, что скажут его друзья, когда в решительную минуту армия стальных роботов двинется вместе с нами на революционные баррикады?..

Твой Тим Кроунти".

---

Сетевой перевод Семена Гоголина

По изданию "Дванадцять оповідань", Харьков-Одесса: Дитвидав, 1936 г.

Примечания

1

Позже, на основе сюжета этого рассказа автор написал роман "Ідуть роботарі" (прим. ред.).

Создатель файла: Э. Петров

https://fantlab.ru/work205600