Кирилл и Мефодий Фиалкины проводили декабрь на берегу Черного моря. Проблема субтропиков, обезьяний заповедник в Сухуме, цитрусовые давно стояли в центре внимания братьев Фиалкиных. Декабрьское море неторопливо накатывало холодные синие валы перед окнами дома отдых и творчества. Братья Фиалкины ловили прохладные лучи зимнего солнца и говорили о высоком и вечном.
— Новелла — это необыкновенное происшествие, — сказал Кирилл Фиалкин.
— Опомнись! — воскликнул Мефодий, — Какое чудовищное высказывание... Хорошо, что тебя не слышат отдыхающие критики...
— Это не высказывание, а цитата, — скромно возразил Кирилл.
Мефодий облегченно вздохнул и, собравшись с мыслями, заметил:
— Допустим, что новелла — это обыкновенное происшествие, но что же такое новогодняя новелла?
Эта дискуссия происходила в ту самую минуту, когда на столе перед братьями Фиалкиными лежала телеграмма-молния. Один нетерпеливый редактор потребовал от Фиалкиных развернутое полотно — новогоднюю новеллу-гротеск.
— Я решительно отвергаю утопии, — сказал положительный Мефодий, — фантастические странствия на стратопланах, междупланетных ракетах и шаропоездах, кража Гольфштрема и Куросиво — я против таких тем. А возьмем, например, Волгу — Москву или Волгу — Дон, — какая же это утопия? Одним словом, у нас нет темы для развернутого полотна, новеллы-гротеска.
— Может быть, сочинить что-нибудь простое и трогательное, противопоставление или сопоставление, — старое и новое, прошлое и настоящее... Но подать это надо оригинально и в высшей степени образно.
И он вытащил из пачки столичных газет скромную местную газету и прочел вслух:
«В колхозе «Заря революции» живет гражданин Ахмед Джаншиев, пастух, которому на днях исполнилось сто тридцать лет от роду. Старик вполне бодр и охотно делится с окрестным населением своими
Воспоминаниями».
— В Лондоне, — задумчиво сказал Мефодий, — в Вестминстерском аббатстве похоронен отставной гренадер, который дожил до ста тридцати лет. Он прожил бы и дальше, но к ста тридцати годам ему, наконец, дали пенсию. Старик до того обрадовался, что выпил лишнее и попал под автобус. Это факт.
— Пренебрежем импортным лондонским стариком, — заметил Кирилл, — у нас под руками свой, мы дадим нашим читателям воспоминания нашего величавого старца. Мы дадим читателю пробег по девятнадцатому и двадцатому векам, вчера и сегодня человечества. И это будет подлинная новогодняя новелла. Заказывай машину!
— Но прости, — возразил почти убежденный Мефодий, — можно ли ожидать от стотридцатилетнего старца правильного освещения событий? Сознание, сформировавшееся в эпоху почти натурального хозяйства, не сможет охватить во всем объеме события, и мы можем столкнуться с идеалистическим подходом к эпохе. Это — рискованный опыт, мой дорогой собрат.
— Для этого существуем мы, — почти закричал Кирилл. — Мы, художники, дадим направление мыслям седого ребенка, дадим им не только превосходную форму, но и вложим в них высокое идейное содержание. Вот это и называется художественной обработкой материала. Итак, заказывай машину, как сказали бы сами братья Гонкуры, если бы они дожили до эпохи такси.
Не стану утомлять читателей излишними подробностями, не буду описывать путешествия братьев Фиалкиных. Ограничусь только тем, что скажу: ночь застала их в деревне, где жил общительный стотридцатилетний старик.
Час был поздний, деревня спала, и нелегко было разыскать знаменитого старца. Один электрический огонек сиял среди ночи. Они пошли на огонек и наткнулись на железную будку. Стрекотание киноаппарата слышалось внутри будки, между тем как из темноты сада доносились взрывы смеха и восклицанья зрителей. Очевидно, здесь показывали кинематографический фильм.
И тогда братья Фиалкины решили дождаться конца фильма. Они вышли из машины и, обойдя здание клуба, увидели скамью. Одинокая фигура сидела на скамье, вытирая платком пот на лбу. В это мгновение луна проскользнула в щель между облаками, и братья Фиалкины увидела величавого, еще не согбенного годами старца. Лунное серебро засветилось в его окладистой бороде и волосах. Не было сомнения в том, что перед ними стотридцатилетний старик Ахмед Джаншиев.
— Товарищ, перед вами два литератора, — начал, содрогаясь от волнения, Мефодий Фиалкин. — Мы приехали к вам издалека. Ужасные картины прошлого, светлое настоящее, — все это было перед вами на протяжении вашей долгой жизни, товарищ Ахмед. Близится новый год, и в канун нового года расскажите нам все, что запечатлелось на окраине вашей памяти. Мы дадим читателю зеркало века — вчера и сегодня человечества.
Величавый старец раскрыл рот, но не сказал ни слова. Однако живые глаза его блеснули, и он с головы до ног окинул братьев Фиалкиных.
— Начнем с малого, — сказал Кирилл Фиалкин, — начнем с отечественной войны...
— Вы допустили ошибку, — возразил удивительно бодрым голосом стотридцатилетний старец, — война, свидетелем которой я был, правда, в молодые годы, не может называться отечественной войной. Уже некоторые буржуазные историки правильно анализировали ее как борьбу Англии и Франции за сырье технически, отсталой России...
— Кирилл! — воскликнул Мефодий Фиалкин. — Ты можешь записывать его речь слово в слово: этот вековечный старик — достаточно подкованный старец. чтобы не впасть в неправильное освещение событий, поговорим с ним о крепостном праве...
— Помню, как сейчас, — непринужденно сказал старец, — помню, как сейчас, зарождение крупного капитала на моей родине и как следствие этого — недовольство крупных землевладельцев. Что же касается крестьянских масс, то непомерные выкупные платежи, а также обезземелье...
— Не торопитесь, товарищ, — прервал старика Мефодий, — не хочется упустить хоть одно слово из этого блестящего анализа, сделанного современником и участником событий. Скажите что-нибудь о народниках.
Величавый старик лукаво блеснул глазами, провел рукой по бороде и сказал:
— Не учитывая роли пролетариата, эти идеалистически настроенные люди, принадлежавшие в главной в главной своей массе к разночинцам, были заранее обречены на неудачу.
— Мефодий, — останавливая жестом, промолвил Кирилл, — будем работать с этим замечательным старцем организованно, начнем с вопросов культуры. Что может сказать нам этот живой источник, скажем, о литературе... Личные встречи с Гоголем и Пушкиным, например?
— Как же, — живо перебил его старик, — я познакомился с нашим поэтом задолго до Постановления о перестройке литературных организаций. В то время, если не ошибаюсь, наш русский классик осваивал «Бахчисарайский фонтан»...
— Необычайно интересно! — в один голос воскликнули братья Фиалкины.
— Но простите меня, — задыхаясь от здорового смеха, продолжал старец, — вот кончается киносеанс, начинается отделение самодеятельности, я пойду на сцену. Когда же кончится спектакль, мы продолжим нашу интересную беседу, — и с удивительной для его лет легкостью старик покинул братьев.
— Какая бодрость! — промолвил Кирилл. — Какая ясность ума, какая сила анализа! Сохраним ли мы в сто тридцать лет эту живость мысли...
— Мы не успели договориться с ним о том, как он понимает настоящее, — заметил Мефодий, — пойдем в клуб и разыщем величавого старца.
И они направились в здание клуба.
— Мефодий! — воскликнул Кирилл, едва переступил порог клуба, и замолк, потому что тут почувствовал на своей руке руку брата.
Величавый стотридцатилетний старик стоял на авансцене, простирая руку над зрительным залом. Попирая ногой картонную соху, он читал громким, пожалуй, чересчур громким для старика, голосам:
Товарищи,
Я — старый быт.
Давно я умер и забыт,
И, чтобы жить и чтоб трудиться,
Мне остается одно:
Омолодиться!
При этом удивительный старик погрузил руку в серебряную гриву и одним легким движением снял ее с себя вместе с окладистой серебряной бородой.
Перед потрясенными братьями Фиалкиными предстал без грима двадцатилетний смуглый парень.
Это был тракторист колхоза «Заря революции». Он был загримирован для самодеятельного спектакля.
Однако что же такое новелла?
— Новелла – необыкновенное происшествие, — сказал Гете.
Иван Петрович Колосов, бригадир первой полеводческой бригады колхоза «Мировая коммуна», заканчивал в Сочи свой отпуск, когда пришла телеграмма, извещающая, что в связи с невыполнением плана по урожайности правление колхоза командирует товарища Колосова в центры передовой сельскохозяйственной науки для изучения ее новейших достижений.
Долго раздумывать не приходилось. Пассажирский гидроплан, курсирующий на линии Батуми — Одесса, уже приближался к Сочи, и Колосов поспешил на большой фуникулер, чтобы вовремя попасть в гидропорт.
Полет был обычный, скоростной. Море и небо слились в одну светло-бирюзовую пелену с зеленой кромкой побережья справа. Промелькнул со своими виноградниками Крым, открылась цветущая Украина. Перед Одессой Колосов дал летчику знак о замедлении, заглянул в окошко, нажал кнопку, выпал.
Парашют раскрылся сразу, в кресле уютно покачивало. Кроме колхозного бригадира, на площадку института селекции и генетики опустилось еще несколько экскурсантов.
— Сущая беда, — жаловался бригадир экскурсоводу, едва успев приземлиться. — Планировали мы зерновых по пятьдесят центнеров с га, а взяли по сорок три. Кроме того, хлопок нас подвел.
— Ничего, — успокоил экскурсовод. — Для вашей Ярославской области выведен новый сорт хлопка. Вот он, любуйтесь. У нас ему чертовски жарко, вынуждены давать искусственный холод, иначе никак не цветет... А это — новая ультраскороспелая пшеница: под Одессой дает три урожая, под Ярославлем — два. При правильной агротехнике можно брать от семидесяти до ста центнеров... Обратите внимание на картофель. Это — бывшая «ранняя роза». Что ни клубень — то целый кочан. Хорош и вот этот сорт, один из потомков тех вегетативных гибридов, которыми занялся Лысенко еще в 1938 году.
Бригадир слушал, делал пометки в блокноте, ощупывал плоды, брал на зуб зерна.
Вечером Иван Петрович прибыл в Киев, на испытательную станцию новых сельскохозяйственных машин. Убирался второй урожай зерновых. Сверхсложные комбайны, работали бесперебойно. Они косили, молотили, лущили стерню, пахали, бороновали и сеяли одновременно. Погода стояла сухая, по этому случаю действовали приборы искусственного дождевания и реализации проходящих облаков. Гудели репродукторы автоматов, отмечающих выработку, расход горючего и другие показатели агрегатов.
Сдав заказ на некоторые технические, новинки, бригадир той же, ночью вылетел в Сибирь. Он торопился на Алтай, давно ставший краем рекордных урожаев, но соблазнился по дороге видом Волго-Ахтубинской поймы и на рассвете спрыгнул над Харабалинским районом, где еще в 1938 г. знаменитый Олейников получил пшеницы по 73 центнера с гектара.
Теперь здесь собирали по 100 центнеров, притом на огромнейших площадях, используя ирригационную систему Большой Волги. Колоссальные урожаи давал в пойме рис. На бахчах зрели полуметровые арбузы, дыни. Новые консервные фабрики специализировались на выработке высоковитаминного помидорового сока. На укрепленных песках зеленели пышные виноградники шампанских сортов.
— Благодать! — воскликнул бригадир, любуясь чудесной поймой, — А мы-то у себя под Ярославлем... а?.. Сорок три центнера...
Он вздохнул и полетел дальше.
Следующая остановка была в Омске, на родине многолетних пшениц, полученных еще в годы второй пятилетки от скрещивания культурных форм злаков с диким пыреем. В севооборотах многолетняя пшеница одновременно заменяла обычную и обычную пшеницу и траву. Вслед за уборкой полноценных колосьев, дающих высокие урожаи зерна, начиналась ее косовица на траву и сено. В этих краях давно забыли о прошлой эрозии почвы: мощная корневая система многолетней пшеницы стала лучшим структурообразователем некогда распыленных почв.
На полях же Омского института зернового хозяйства увидел бригадир и другие новые, небывалые в практике человека растения. То были многолетние овес и ячмень, полученные путем гибридизации овса с чием и кострами, ячменя — с волоснецами. Поистине это были замечательные растения!
Но особенно поразили экскурсанта новые кустарниковые деревья. Усыпанные целыми связками стручков съедобного гороха, они в остальном напоминали собой желтую акацию.
Мысль о переделке травянистого растения гороха в древесную породу родилась в 1933 году. Сейчас она была блестяще реализована в этих чудесных растениях. Рассматривая их, бригадир невольно вспомнил о смелом экспериментаторе Державине. Еще в 1936 г. Державин поставил перед собой задачу превратить многолетние плодовые деревья в однолетние травянистые, растения, на манер помидоров, кабачков и т. д.
И эта идея давно претворена в жизнь: новые культуры, которые ежегодно давали обильные урожаи яблок, груш, слив, быстро завоевали в стране самые суровые уголки, где никогда люди не видели своих местных фруктов.
На Алтае Колосов прежде всего заглянул в бывшее село Белоглазово. Теперь это был довольно большой город, носивший имя знаменитого Ефремова. Кругом Ефремовска простирались тучные нивы, зеленели сады, тянулись асфальтовые дороги. Городские мельницы, крупорушки, фабрики комбинированных кормов и новых удобрений работали в четыре смены с полной нагрузкой. Колхозники жили в высшей степени культурно, трудодень в подавляющем большинстве колхозов измерялся центнерами зерна, овощей, мяса и других продуктов.
Самого Ефремова, уже глубокого старика, бригадир разыскал в университете: знатный стахановец, доктор сельскохозяйственных наук прибыл из Барнаула, чтобы прочитать цикл лекций о последних достижениях советской агротехники. Лекции профессора Ефремова транслировались по всей стране, а иллюстрирующие их кинофильмы передавались в эфир мощным телевизором.
Так, не выходя из аудитории города Ефремовска, увидел бригадир все, что было нового не только на Алтае, но и в Мичуринске, давно ставшей столицей нового плодоводства, и в Кировске, где блестящих успехов добились энтузиасты полярного земледелия, в Саратове, Куйбышеве и Сталинграде, где окончательно преодолели засуху...
Все же после личной беседы с Ефремовым потянуло Ивана Петровича в родной колхоз. Ведь столько было там работы, так много нужно было рассказать и показать!
На стратоплане бригадир устремился назад, домой. В Москве, которая год от году хорошела, предстояла пересадка. Используя свободное время, бригадир поехал в Академию сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина.
На опытных площадях Академии все зеленело. Каждая оранжерейка, каждая делянка служили здесь науке, жизненным интересам страны и всего трудового человечества. В Академии бригадир получил высшую зарядку для дальнейшей работы в родном колхозе.
Побывал он, разумеется, и на бывших Воробьевых горах, где на огромной площади раскинулся знаменитый Ботанический сад Академии наук СССР.
• • •
…То, что здесь коротко рассказано, сегодня еще фантазия. Но это — не голая, не беспочвенная фантазия. Зародыши того, что будет, мы видим уже сегодня, видим в чудесной практике наших лучших стахановцев и героев социалистического труда, в работе наших передовых колхозов и совхозов, быстро усваивающих все то новое и ценное, что дает советская сельскохозяйственная наука.
Пройдут годы, и многое из того, что нынче кажется еще фантазией, что порой трудно себе даже вообразить, станет у нас, прекрасной действительностью. Порукой тому то, что мы — страна социализма, что ведет нас партия большевиков, что вождем нашим является величайший, мудрейший человек эпохи товарищ Сталин.
Заседание ученого совета закончилось поздно вечером, и теперь старый профессор медленно шел по тихим коридорам института. Кое-где в лабораториях еще горел свет, за матовыми стеклами мелькали тени студентов и роботов.
Он шел и думал о том споре, который опять разгорелся на ученом совете. Спор этот возникал не в первый раз, и, по-видимому, только время могло окончательно решить: является ли то, что происходит сейчас со студентами, всего лишь модным увлечением, или это нечто более серьезное?
Профессору очень хотелось чтобы это было просто очередной причудой моды…
Трудно сказать, когда и как это началось. Примерно лет пять назад. И вначале это нелепое стремление студентов во всем походить на роботов только смешило и раздражало. Молодые люди, называвшие себя робниками, стали говорить о себе, как о кибернетических устройствах: «Сегодня я запрограммировал сделать то-то и то-то», «Эта книга ввела в меня примерно столько-то единиц новой информации»…
Потом они научились подражать походке и угловатым движениям роботов,приучились смотреть, не мигая, каким-то отсутствующим взглядом, и лица их стали так же невыразительны и бесстрастны, как плоские лица роботов.
Конечно, любая новая мода всегда кого-то раздражает.
Профессор хорошо помнил, как лет 50 назад молодые ребята, в том числе и он, начали отпускать бакенбарды и бороды — и это тоже кое-кому не нравилось. А до этого в моде были прически а ля Тарзан...
Однако у новой моды были и более серьезные признаки, они-то и тревожили профессора.
Веселиться и грустить, смеяться и плакать — это считалось теперь по меньшей мере старомодным. И вообще проявление каких бы то ни было чувств настоящие робники считали дурным тоном.
— В наш век,— говорили они,— когда мы в состоянии смоделировать любую эмоцию и разложить лабораторным путем на составные части любое чувство, до смешного несовременны и нерациональны сантименты.
А прослыть несовременным или нерационально мыслящим — на это не осмелился бы ни один робник.
Робники хорошо учились, потому что это было разумно. Робники не пропускали лекций, потому что это было бы неразумным.
Всеми поступками робников руководил разум. Нет, впрочем, не разум, а что-то гораздо менее значительное — рассудок, рассудочность, рассудительность.
Раз в две недели, по субботам, робники устраивали вечерники, пили, танцевали. Мозгам нужен был отдых.
Робники интересовались только наукой, потому что это было современным. Робники не влюблялись, не говорили о любви, потому что это считалось старомодным.
Логика и математика. Будем, как роботы!
Что это: мода или нечто пострашней? И если это только преходящая мода, то почему она так долго держится?
— Я не могу без тебя понимаешь, не могу! — услыхал вдруг профессор чей-то взволнованный голос. — Когда тебя нет, я думаю о тебе, мне становится радостно, как только я вспомню, что мы встретимся. Я не знаю, как назвать свое состояние. Мне и грустно, и хорошо оттого, что грустно. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Конечно, милый…
«Э, нет, — обрадованно подумал профессор, — есть еще настоящие чувства и настоящие люди!» И это наполнило его такой благодарностью к тем, чей разговор он нечаянно подслушал, что он не удержался и заглянул в лабораторию, из которой доносились эти голоса.
В лаборатории никого не было, кроме двух роботов.
Старый профессор покачал головой. Он совсем забыл об этой распространившейся среди роботов дурацкой моде: роботы старались теперь подражать всем человеческим слабостям...
В. БАХНОВ.
-------------------------
(*) Публикация в "Комсомольской правде" немного отличается от текста в сборнике "Фантастика 1966".
Вот такими рисунками бывают испещрены целые страницы буржуазных газет. Их содержание – бесконечные «подвиги» бесконечных «сверхчеловеков», пробивающих себе дорогу с помощью пистолета или яда.
Научная фантастика и телевидение. Их плодотворное взаимодействие вызвало к жизни новый цикл передач детской редакции Центрального телевидения «Этот фантастический мир». «Малый экран» еще раз доказал, что способен быть не просто иллюстратором, но самостоятельным интерпретатором литературы, просветителем и публицистом.
По замыслу перед нами литературная викторина. Но она ничего общего не имеет с сухим перечнем вопросов и ответов. Зрелище стало живым, увлекательным потому, что авторы передачи Л. Ермилина и А. Костенецкий сохранили условно-игровой элемент фантастики, почувствовав его близость природе телевидения.
В первом же выпуске телевикторины (режиссер В. Спиридонов) зрителя знакомят с правилами игры. В комнате, где школьник Алёша готовит уроки, появляется не совсем обычная личность, отрекомендовавшаяся пришельцем из космоса, потерявшим свою родную планету. Гость (актер В. Сергачев) и Алёша, путешествуя по страницам научно-фантастических книг, ищут в них знакомые Гостю приметы, способные ему помочь вновь обрести родину. Зрителям предлагается вспомнить названия и авторов оживших на телеэкране фрагментов из книг.
И еще одно важное условие подразумевает игра: происходящее само разыгрывается по законам художественного произведения. Драма и публицистика, детектив и приключения, комедия и мюзикл переплелись здесь неожиданным образом, причем эти жанровые элементы подсказываются самими произведениями, которые словно на наших глазах экранизируются. Причем игровой момент даст возможность ребятам самим сделать выводы и извлечь нравственный урок из увиденного.
Постановка разных вопросов во втором выпуске «Этого фантастическою мира» (режиссер Т. Павлюченко) на доступных примерах побуждает ребят задумываться над проблемами совсем не детскими — по существу нравственно-философскими, социальными. Действие здесь уже не замыкается лишь рамками студийного интерьера — в окрестностях древнего замка бродит старый Мерлин из повести Марка Твена«Янки при дворе короля Артура», высоко в небо взмывает антигравитационный коврик вместе с учителем Синицей, героем повести «Победитель невозможного»Е. Велтистова. Причем заметим: натурные эпизоды ничуть не контрастируют со снятыми в павильоне отрывками. На стыке «земных» тем, снятых на натуре, и тем космических, воплощенных в павильонных декорациях, рождается некий обобщенный, важный для передачи образ — Разум, Добро, Вечность. В его создании немалая заслуга и такого компонента передачи, как музыка. Песни и музыкальные фрагменты (их постоянный автор — композитор Е. Дога) не просто дополняют экранное изображение, но и помогают устанавливать смысловые, образные связи между происходящими событиями.
Успех третьего выпуска передачи (режиссер А. Сахаров), кажется, мог быть предрешен самим подбором исполнителей — в нем заняты такие актеры, как М. Глузский, М. Зимин, Э. Марцевич, Е. Карельских, Е. Киндинов, И. Янковский. Играют они с подъёмом, добиваясь в небольших эпизодах подчас глубокого проникновения в психологию своих героев. Особо хотелось бы отметать Э. Марцевича, создавшего тонкий романтический образ Стеббса из «Блистающего мира»А. Грина. Однако идейный центр тяжести в передаче оказался перенесенным в основном на «земные», человеческие темы; проблемы же, связанные с собственно фантастикой, остались на уровне внешних декоративных примет, что, думается, не пошло на пользу передаче. Порой стремление прибегать к сложным техническим ухищрениям, желание добиться как можно большего правдоподобия на деле ведут к тяжеловесной бутафории, а увлекательная атмосфера игры исчезает.
Итак, телевизионная викторина для школьников. Только ли для школьников? Думается, предмет передачи, а главное, её художественный уровень заслуживают внимания широкой телеаудитории, сама же передача — продолжения и более ритмичного выпуска. В самом деле, едва ли не год разделяет выход на телеэкран двух последних серий «Этого фантастического мира», да и время их показа в эфире выбрано не слишком удачно. Лётчик-космонавт СССР Георгий Гречко, много сделавший для успеха передачи и ныне представляющий её телезрителям, вообще считает, что вихторина в сущности превратилась в телеспектакль, который требует соответствующего отношения, создания лучших условий работы.
Каждое воскресенье независимо от погоды недалеко от букинистического магазина «Друг» в проезде Художественного театра собирается толпа. Это московский книжный черный рынок. Здесь можно достать любую дефицитную недавно вышедшую книгу по цене в 10—15 раз выше номинала. Здесь можно купить редкую и ценную книгу старых лет издания, уплатив в 1,5 раза больше ее букинистической цены.
Есть здесь люди и совсем другого плана. «Меняю двух Стругацких на «Мир приключений». Денежные знаки в этих натуральных операциях не участвуют. Таковы типичные продавцы и покупатели черного рынка.
Конечно, можно прикрыть черный рынок насильственными методами. А что это даст? Вопрос не так прост.
Нужно четко отделить «овнов от козлищ», спекулянтов, наживающихся на недостатках нашей книжной торговли, от людей, для которых черный рынок — своеобразный обменный клуб книголюбов. Нам кажется, что в обмене книгами, в продаже и покупке книг с рук, если не преследуется цель наживы, ничего плохого нет. Есть книги, которые всегда будут стоять на вашей книжной полке, станут спутниками вашей жизни. И есть книги, нужные на один раз. Между тем они представляют определенную материальную ценность, они могут потребоваться другим людям, выбрасывать их на свалку было бы варварством. Между тем продать их в букинистический магазин бывает и сложно и хлопотливо. Даже собрания классиков покупают там не всегда. Так, сейчас московские букинисты неохотно берут тридцатитомники Ч. Диккенса и М. Горького, пятнадцатитомное собраниеГ. Уэллса, двадцатидвухтомное собрание А. Островского и т. д. А если в собрании сочинений не хватает одного тома, то продать его практически невозможно. Практически невозможно и докупить у букинистов этот том: раз они не покупают разрозненных собраний, то, естественно, и не продают.
Положение, на наш взгляд, ненормальное. Нужно резко расширить сеть букинистических магазинов, разработать систему цен, которые позволяли бы любую книгу сдать в магазин и приобрести ее там. И тогда букинистические магазины превратятся в своеобразные «обменные клубы».
Но, конечно, эти магазины не прекратят спекуляции редкими изданиями. Мы убеждены, что борьба с этим злом должна вестись Не принудительными, а экономическими методами. Какими же? В нашей стране сложилось довольно нелепое положение с книжной торговлей. С одной стороны, несмотря на острую нехватку бумаги, полки, прилавки и склады забиты книжной продукцией, нераскупаемой, стареющей и списываемой в убытки. С другой стороны, существует огромный спрос на ряд изданий, порождающий спекуляцию. Нельзя не отметить и другого явления: на целый ряд книг установлены каталогом чрезвычайно высокие цены только потому, что они давно не переиздавались.
Надо четко представлять себе, что по совершенно очевидным причинам нецелесообразно издавать тех или иных авторов массовыми тиражами. Ясно и другое: некоторые давно не выходившие книги и не могут быть изданы в большом количестве, они не найдут покупателя. Таким образом, возникает потребность в издании ряда книг малым тиражом и необходимость продажи их тем, кому они адресованы, кто в них наиболее остро нуждается.
Эту задачу, вероятно, лучше всего решить введением дифференцированной цены. Общеизвестно, что в нашей стране самые дешевые книги. И это правильно. Учебники, политическая и научная литература, издания классиков должны быть общедоступными. Но кто сказал, что ВСЕ выходящие у нас книги должны быть дешевыми? Есть книги нужные, как воздух. А есть книги — «предметы роскоши», рассчитанные на любителя, на специалиста. Такая книга может выходить небольшим тиражом и стоить дорого, и все-таки это будет выгодно и государству и читателю.
Выпуск таких «коммерческих» книг начисто подорвет спекуляцию, в корне подорвет позиции черного рынка, позволит специалисту и любителю купить нужное ему издание в государственном магазине.
облако тэгов
