Русским завоевателям всегда приходится быть в Болотце начеку и внимательно следить за местными Гармодиями и Аристогитонами, которые, сознавая, что открытой силой ничего не поделаешь с вооруженными полчищами поработителей (на один уезд 15 стражников!!!), временно притихли и в тишине готовят народ к грозному дню возмездия. Не имея возможности лично управлять болотецкой страной, Лохматый поставил там наместниками двух своих крепостных людей — Грязовского и Коврова. Первому из них он приказал отдать свое имение крестьянам по дешевой цене и, приобретя таким образом популярность в населении, вручить сюзерену одну половину вырученной суммы, другую держать наготове для той же цели, а самому посвятить, свои силы бескорыстной пропаганде революционных идей. Коврову же было велено подписывать бумаги, временно ладить с русскими властями и по-прежнему утешать пылавшие в нем освободительные страсти изучением басен Крылова, за исключением басни «Пустынник и Медведь». Эту последнюю Лохматый собственноручно вырвал у Коврова из книжки, ибо не мог слышать о ней без раздражения, вспоминая инцидент с адресом и самостоятельные дипломатические действия кузена и Грязовского. В случаях, требующих соображений, он приказал впредь обращаться к нему самому или его другу московскому брехунцу Швиндельштаму.

Некоторое время все шло, как по маслу, ибо Ковров с русскими властями ладил довольно удачно, но вдруг случилось непредвиденное происшествие.

К русскому наместнику-угнетателю болотецкого края, в просторечии именуемому исправником, явился сильно смущенный опричник, т. е. стражник и привел с собою мужика, желавшего сделать исправнику чрезвычайной важности сообщение. Мужик, казавшийся совершенно подавленным свалившимся на него каким-то несчастьем, объяснил исправнику, что в его дворе появилась чертовщина. Пара принадлежащих ему и дотоле послушных и добронравных лошадей вдруг стала ржать на мотив русской марсельезы и по субботам отказывается выходить на работу, а его собственный Петух, всегда бывший скопищем всяких добродетелей, ныне дошел до того, что, увидев труп зарезанной к празднику свиньи, запел не свою петушиную, от Бога положенную ему песню, но, словно левый «товарищ» заорал: «Мы жертвою пали в борьбе роковой...»

Под первым впечатлением этого рассказа исправник схватился за перо и хотел писать в ближайшую черносотенную газету громоносную корреспонденцию о небывалом развитии в народе алкоголизма, но тотчас же одумался и решил, что к заявлению мужика нельзя отнестись так легкомысленно. Если предводители дворянства, которым но должности полагается быть хоть до некоторой степени умными, подчас переходят в жидовство и затягивают марсельезу, то чего же удивляться, если глупые мужицкие лошади делают тоже самое, и если в толпе всякой шушеры, поющей дурацко-освободительную переделку похоронного марша, мы видели в Ладыженске почти всех местных ученых адвокатов, то разве можно требовать от какого то нелепого петуха, чтобы он был умнее Сикоморского, Закхеева и Бедушина. В силу этих соображений исправник положил перо и приступил к основательному допросу.

Из дальнейших показаний мужика выяснилось, что лошади и петухи заразились сознательно-товарищеским духом не только на его дворе, но и во многих других хозяйствах. По мнению крестьян, это несуразное явление вызвано присланными от земства грошовыми (*) библиотеками, так как чертовщина завелась исключительно во дворах крестьян, состоящих земскими библиотекарями. На вопрос, почему влияние библиотек отразилось на лошадях и петухах, а не на людях мужичек объяснил, что, зная привычку своего земства снабжать деревни прокламациями, библиотекари не вносили земских библиотек в хаты, а устроили их в хлевах, сараях и курятниках, не допуская мысли, чтобы «этой пакостью» могли заразиться даже звери. Названий книг мужичек сообщить не мог, ибо был неграмотен, как большинство земских библиотекарей, и Христом-Богом просил исправника взять у него эту библиотеку, которую он даже привез в город, чтобы скорее от неё избавиться.

Дело принимало серьезный характер, и исправник, приказав стражникам внести библиотеку, приступил к ознакомлению с ней, но взяв первую брошюрку, отскочил в ужасе — на её красной обложке крупными буквами был напечатан заголовок: «Как свободные афридии потрошат своих исправников». Видя такое начало, исправник счел более приличным знакомиться с земской литературой без свидетелей и, отослав своих опричников вместе с неграмотным библиотекарем, погрузился в изучение «народного самообразования».

Наиболее богатым и интересным оказался отдел исторический. Кроме указанной выше брошюрки о печальной участи исправников в стране свободных афридиев, в нем найдены следующие книжки:

а) «Как свободные ирокезцы скальпировали своих попов».

б) «Как сознательные ашантии свели своего князя».

в) «Подвиги Стеньки Разина и Пугачева.

г) Великая эпоха ладыженской республики.

д) Некрасов, Лохматый, Пушкин и Салипирин (???).

е) Как патагонцы перестреляли своих городовых.

Из беллетристического отдела необычайно интересен был фантастический рассказ, весь проникнутый чистейшим идеализмом и всеобъемлющей любовью к ближнему, где даже с некоторой дозой сентиментальности было описано, как некие богобоязненные и верноподданные граждане удавили своего последнего короля кишками своего также последнего попа. Высокогуманные чувства автора сразу изобличали в нем сына великого народа-страдальца, светочем стоявшего на пути человечества к любви и истине, и с первой строки читателю было уже ясно, что в конце книги он увидит всему миру дорогое имя — Мошек Гойенфрессер.

В другой не менее развивающей книжке была проведена параллель между черным и красным человечеством в двух картинах. В первой был изображен черный, как сажа, губернатор, единым духом выпивающий четверть водки и затем развлекающийся жестоким истязанием невинных стариков, а в другой картине был нарисован великодушный освободитель, хотя и выпивший целое ведро водки, но не только не истязающий невинных стариков, но, наоборот, нежно ласкающий уже не невинную девицу и вручающий ей бомбу для служения на благо человечества.

В книгах религиозно-нравственного содержания удивленный исправник нашел катехизис Кизеветтера, послание к русским из Выборга и богословский трактат Анастасии Пяльцевой под заглавием: «Жрец Грегуар Петров без купального костюма».

Общественным и юридическим вопросам был посвящен ряд книг, обстоятельно разъяснявших право сознательных граждан жечь чужие усадьбы, вред и незаконность пребывания денег в кармане их собственника и истинный смысл манифеста 17 октября учредившего в России социал-демократическую республику с президентом Стервозавером во главе. Особенно удачно была выяснена в одной из книжек несправедливость современного, в духе реакции, толкования законов, в силу которого на место взорванного бомбой министра назначается не то лицо, которое взорвало его, а совершенно посторонняя личность, не принимавшая никакого участия в освобождении этой министерской вакансии.

Дальше читать исправник не мог, ибо ему самому грозила опасность заразиться товарищеским духом и потому, велев запереть библиотеку в погребе, он немедленно представил надлежащим властям рапорт о случившемся с приложением каталога библиотеки и препроводительной бумаги болотецкой управы с подписями: «кадетский уполномоченный Ковров» и «товарищ Болванов».

Мнения властей разделились: жандармерия и прокуратура, по должности обязанные быть свирепыми, настаивали на следствии и суде, добродушная же администрация стояла за отеческое внушение и потому вступила в переговоры с Ковровым, которые, впрочем, не привели ни к чему. Ковров говорил, что он во всей этой истории ни причем, что он сам лично никаких книг, кроме сборника басен Крылова, не признает и даже настоял на включении этой благонамеренной книжки в каталог грошовых библиотек; за дальнейшими же объяснениями советовал обратиться к Лохматому и Швиндельштаму, или же разрешить ему самому получать от них нужные указания. Последнее ему было разрешено и он немедленно помчался в Болотец для предварительного совещания с Грязовским.

Чувствуя, что опять у них что-то вышло неладно, и помня суровость Лохматого при расправе за инцидент с адресом, Грязовский и Ковров решили скрыть происшедшее от барина и как-нибудь вывернуться. Предложив Коврову благоговейно лечь на пол, Грязовской вынул из тайника в стене портрет Стервозавера, не отобранный от него бездеятельными властями, и, привязав на лоб заповеди, стал коленопреклоненно молиться перед портретом, прося ребби Стервозавера снизойти к нему, недостойному, и послать ему в голову умные мысли. Долго, долго продолжалось моление, Ковров уже храпел на полу от избытка благоговения, лоб Грязовского распух от поклонов, на полу перед портретом Стервозавера образовалась порядочная выбоина, а умных мыслей   в голове молящегося все еще не было. Отчаявшись в возможности их пришествия, Грязовской спрятал заповеди и портрет, приложил ко лбу ледяной компресс и, разбудив Коврова, грустно сказал ему: «нет у меня умных мыслей, да, кажется, и не будет; а так как у тебя-то их никогда не было, то нечего делать — поедем за ними, только не в Петербург к барину, а в Москву к Швиндельштаму, ибо этот по крайней мере хоть не дерется.

Мудрый Швиндельштам выслушал их и, презрительно поморгав крючковатым носом, процедил сквозь зубы: «пхе, такого пустого дела сами сделать не могут». Присев к столу, он немедленно приготовил ответ и вручая плоды своего хитроумия расцветшим от лицезрения его особы просителям, велел им грамотно переписать черновик и вручить ответ по принадлежности. «Я тут вашей администрации так нос утер, что и сам Стервозавер лучше не сделает», самодовольно прибавил он, давая болотецким правителям свое напутственное благословение.

Грязовской и Ковров решили с этой минуты считать инцидент исчерпанным и весело поехали в Ладыженск, заранее смакуя предстоящее зрелище до крови утертого носа верховного представителя русской опричнины в столице их бывшей республики.

В. Р.

(Продолжение следует).

-

(*) Такое название дано библиотекам вследствие их баснословной дешевизны, благодаря которой каждая книжка не стоит одного гроша.

-

88888888888888888888888888888888888888888

(См. № 85).

---

Составленное Швиндельштамом объяснение я считаю своим долгом привести целиком, чтобы не лишить читателей «Русского Севера» высокого, наслаждения, которое они несомненно получат от чтения этого образца талмудической мудрости. Знаменитый ответ был составлен в следующих выражениях:

«Грошовые библиотеки учреждены постановлением болотецкого энджумена, собравшегося немедленно по введении свободных учреждений и поставившего первой своей задачей поднять умственный уровень масс болотецкого населения до высоты если не герценштейновского, то по крайней мере аладьинского понимания сущности политических вообще, а в частности аграрных вопросов. Осуществление этой великой задачи было возложено на кадетского уполномоченного Коврова со товарищами, а для облегчения их труда была избрана особая товарищеская комиссия из трех экспроприаторов и трех представителей болотецкого прогрессивного класса населения — эсдеков, эсеров и бундистов — учрежденная особым постановлением упомянутого выше энджумена.

Каталог библиотеки был составлен в общем заседании всех указанных деятелей, причем главное внимание было обращено на дешевизну изданий, чтобы на один грош дать достаточную пищу умам населения впредь до созыва учредительного собрания. Могущее быть сделанным в опровержение такого взгляда указание на историю с Балдой, который будто бы бил попа щелчками в лоб, приговаривая «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной» — в данном случае не имеет никакой силы, ибо, во-первых, история попа и Балды по всей вероятности апокрифична, а во-вторых, щелчки хотя бы и самого Балды вполне безвредны для лбов доблестных членов болотецкого эндужумена, закованных в круповскую броню прогрессивных убеждений.

Самый процесс выбора книг производился так: имея перед собой особый список наиболее дешевых изданий книжных магазинов «Бомба» и «Экспроприация», каждый член комиссии закрывал глаза и тыкал пальцем в список. Избранной считалась книга, название которой, по открытии глаз выборщика, оказывалось закрытым его указательным перстом. При таком способе окончательное решение вопроса о каталоге было представлено воле всемогущего рока, находящегося вне сферы власти не только верховных вождей опричнины, но даже и самого Стервозавера, почему и каталог грошовых библиотек должен быть призван не подлежащим какой либо человеческой критике.

Именно вследствие столь совершенной системы подбора книг, этот подбор совершенно лишен какой либо тенденциозности или односторонности. В каждом отделе мы видим крайнее разнообразие. Например, катехизис Кизеветтера по проводимым в нем взглядам крайне резко отличается от богословского трактата Пяльцовой, всецело посвященного «натуре» жреца Грегуара; сцены из быта свободолюбивых афридиев в горах Гиндукуша не могут иметь ничего общего с прогрессивными упражнениями американских ирокезцев, ибо эти народы отделены друг от друга громадным расстоянием, а кроме того как характер их занятий — потрошение и скальпирование, так и объекты этих альтруистических действий — поп и исправник — весьма различны по своей сущности.

Считая грошовые библиотеки публичными, а книжные магазины «Бомба» и «Экспроприация»' вполне компетентными в деле развития и образования народа, и пуще всего веря року, — комиссия не считала себя обязанной и компетентной делать какие-либо изъятия из числа книг, ибо полицейский надзор не входит в обязанности энджуменов и образуемых ими комиссий.

Желая честно выполнить свой долг, члены болотецкого энджумена немедленно подвергали изъятию те книги, кои отмечены были вредными в циркулярах г. Лохматого и ребби Стервозавера. Так, например, были изъяты из библиотек и уничтожены следующие книги: а) правительственная ревизия земских энджуменов, б) как готтентотские мужики отрезали уши кадетским уполномоченным и с) крайне вредное и возбуждающее население против евреев сочинение неизвестного автора «Тарас Бульба», провоцирующее идею еврейского погрома.

Не имея ни возможности, ни охоты утруждать свои сознательные мозги чтением книг, предназначенных для удобрения неразвитых умов простого народа, и чувствуя свою некомпетентность в решении вопроса, умна или глупа данная книга, вредна или полезна она, — энджумен и его комиссия твердо верили в благость веления рока, на обязанности которого лежало не допустить в состав грошовой библиотеки каких-либо несоответствующих своему назначению изданий.»

Составив этот ответ, Швиндельштам бесспорно показал себя прекрасным психологом: он понял, что русским властям можно писать какие угодно глупости, ибо сути дела они не поймут никогда и будут ходить вокруг да около, занимаясь пережевыванием ничтожных деталей исключительно с формальной стороны. Прочтя произведение Швиндельштама, власти недоуменно поглядели друг на друга и почувствовали свои носы действительно утертыми. Раскрыв устав о бичах и скорпионах судебных и административных, они бесчисленное число раз прочли от начала к концу и от конца к началу статью 921 этого устава, карающую сознательное совершение пакостей, и принялись затем искать сознательность в действиях болотецкого энджумена. Такого признака они, понятно, таи не нашли, а сознательность Швиндельштама по отношение их собственных свойств они упустили из виду и решили кончить все дело за отсутствием состава преступления, ограничившись кратковременным помещением в «холодную» глупых библиотекарей, распускающих в народе ложные слухи. Правда уже почти торжествовала, но не дремал тот, «кого никто не любит и всё живущее клянет».

Коварный змей, соблазнившей праматерь Еву и погубившей с ней весь людской род, уже целые тысячелетия томился своей вынужденной бездеятельностью, ибо род человеческий перестал нуждаться в искусителе, впадая во все соблазны сам, по собственной инициативе и без всякого постороннего воздействия. Увидев, что в Ладыженске, вопреки установившимся людским традициям, готовятся торжествовать свет, истина и добродетель, олицетворяемые Стервозавером, Швиндельштамом и Лохматым, змей не мог допустить победы света над тьмой и пришел на помощь злу.

Тайное совещание ладыженских властей о судьбе болотецкого энджумена готово уже было прекратить дело, как вдруг из под стола с нагроможденными на нем бумагами начал выползать огромный змей. Представители беззубой реакции стали было подбирать фалды, готовясь затмить своей стремительностью славу «быстроногого» Ахилла, но змей в это время прошипел — «не бойтесь, я друг». Взобравшись на кучу бумаг, отвратительный гад свернулся на них огромными кольцами, высоко поднял свою треугольную голову и, обведя, присутствующих ироническим взглядом злых, зеленоватых глаз, начал свою провокаторскую речь.

«Я давно уже удивляюсь странному вкусу русского правительства, которое любит безголовых слуг. Скверный жид написал до глупости наглую бумагу, а целая плеяда, с позволения сказать, представителей власти хлопает глазами и принимает наглость за ум. Скажите, неразумные мои дети, затем ли существуют на земле власти, чтобы все совершалось лишь по велениям слепого рока, без всякого участия этих властей? Ведь за такую покорность воле рока не стоит платить властям жалованье и всякие добавки. Подумали ли вы о том, что управы и энджумены, которые не умеют отличить умной книги от глупой, и вредной от полезной, не имеют права оставаться на своих местах и должны быть немедленно смещены за свою колоссальную, несравненную глупость. Положим, они ваши коллеги, ибо и вы только что доказали свое неуменье постигнуть смысл плохой канцелярской отписки, но не забудьте, что к выборным властям надо быть более требовательным. — Обратили ли вы должное внимание на способе выбора книг тычком указательного перста при закрытых глазах? А идиотская погоня за дешевизной, ради которой забывается все остальное? Разве это не признаки полной неспособности болотецкого энджумена к какому бы то ни было труду? Потому, сядь, обратилось чудовище к одному из присутствующих, и пиши, куда следует, что исключительная глупость болотецкого энджумена, ярко проявившаяся в прилагаемом его донесении относительно грошовых библиотек, заставляет тебя поднять вопрос об отрешении сего энджумена и об отдаче его членов под опеку лиц, находящихся в здравом уме и твердой памяти.

Половина дела сделана, возьмемся за другую, продолжал змей. По вашему мнению, в действиях болотецкого энждумена нет состава преступления, а по-моему он есть. Из всего каталога только едва десятая часть может быть признана допустимой в народные библиотеки, а остальные 9/10 книг несомненно принадлежат к числу вредных. Следовательно, на лицо имеется тенденциозный подбор книг библиотек, который сам по себе уже доказывает сознательное отношение к совершенной пакости.

Наконец, поройтесь в прошлых делах ладыженского меджлиса и там вы найдете заявление кучки «освободителей», публично прочитанное и заключавшее в себе программу будущей деятельности этой партии для разрушения существующего государственного строя. Просмотрите тогда книги грошовых библиотек и, если у вас есть нечто вроде ума, вы сами увидите, что создание библиотек и распространение в народе идей проповедуемых их книжками, является прямым выполнением два года тому назад объявленной программы. Даже лица в обоих случаях фигурируют одни и те же — Лохматый, Ковров, Грязовской и Ко. Если и тут вы не найдете состава преступления и полной сознательности преступников, то вы или сами преступники, или малодушные трусы, которым не место в моем присутствии Поняли ли вы меня?»

«Поняли, поняли,» плотоядно закричали начальники опричников и, облизываясь, начали строчить свои гнусные кляузы на горе всему человечеству и на радость приспешникам мрака. Змей гордо поднял свою голову, глаза его налились кровью, из раскрытой пасти клубилась пена и он зловеще прошипел — «а теперь бочку водки и дюжину невинных старцев для истязания.» Опричники бросились исполнять страшное поручение...

В тот же вечер в другом кабинете происходила иная сцена. Лохматый большими шагами ходил по комнате перед шеренгой вытянувшихся в струнку рабов, давая им свои родительские наставления, а Швиндельтам присутствовал здесь же в качестве благородного свидетеля. «Опять наглупили, дубины стоеросовые, гремел гневный феодал, влопались со своими грошовыми библиотеками, как мальчишки, ничего Швиндельштаму как следует не растолковали и снова черт знает, что выйдет. Ваши глупости у меня вот где сидят, продолжал он, постукав себя по загривку, а потому вот вам мой приказ: вызвать немедленно из-за границы этого беглого жида, Иуду Искариота, поселить его в Болотце и быть вам у него в подчинении и повиновении. Без жида ничего не поделаешь. А ты, Ковров, всю вину за свои грошовки примешь на себя, говори, что, дескать, я один глаза закрывал и пальцем в каталоги тыкал, а мои сотоварищи только ушами хлопали. Твое дело пойдет в то судилище, где кузен сидит, и выручить тебя уже его дело.

Затем Лохматый подошел вплотную к кузену и, приблизив свой грозящий указательный палец к носу дрожащего раба, отчеканил громко, ясно и слогоразделительно: «если ты, такой-сякой, прозеваешь в своем судилище дело Коврова и не сорвешь его, то я с тебя в тот же день шкуру спущу и твои толстые карманы наизнанку выверну. Понял? Марш на место все....

Как видит читатель, обе стороны приготовились к бою и, если одна заручилась содействием гнусного змея, то к другой тоже летел на помощь еще более гнусный жид Иуда Искариотов. На следующий день его уже усмотрели в городе Болотце, поселившемся в доме Цыпляткина.

В. Р.

(Продолжение следует).

888888888888888888888888888888888888888888888888888888 88888

(См. № 87).

---

Увидев, как змей расправлялся с двенадцатью невинными старцами, местные власти сочли необходимым помнить его уроки и сначала довольно рьяно принялись за исследование действий болотецкого энджумена, но, как это ни странно, их суровость не производила особенного впечатления на деятелей грошовых библиотек. Лохматый обстоятельно разъяснил своим сторонникам всю неосновательность страха перед русскими властями, у которых еще меньше соображения, чем у Грязовского и кузена. По его словам, болотецкому энджумену нечего страшиться даже и обысков, ибо обыски производятся не ранее трех месяцев после обнаружения признаков преступления, а в случае, если бы обыскивать явились раньше, то надо только заявить, что у вас гости, и обыск будет отложен до следующего дня. Чтобы наглядно доказать степень остроумия русских властей, он предложил Иуде Искариоту явиться к этим властям, искавшим его целый год, и произвести опыт их одурачивания.

Искариотов исполнил поручение блестяще. Придя к представителю наиболее жестокой группы опричников, он очень вежливо ему отрекомендовался и заявил, что хотел бы знать, зачем его искали и в чем его обвиняют слуги отживающего строя. Услышав, что ему вменяется в вину торговля бомбами и взрывчатыми веществами из вверенного ему ладыженским меджлисом просветительно-освободительного склада, Искариотов произнес блестящую защитительную речь, немедленно напечатанную в газете «Полюс».

«Я не стану отрицать, так говорил прекрасный Иуда, что в управляемом, мною складе действительно продавались бомбы и прочие орудия освободительной деятельности. Но позвольте узнать, что такое этот склад? Это коммерческое учреждение, всегда обязанное помнить непременный принцип правильно поставленной торговли — предложение должно соответствовать спросу. В славную эпоху нашей ладыженской республики граждане не покупали ничего, кроме красного кумача и бомб, а потому я держал в складе только эти два товара. Я охранял денежное благосостояние меджлиса вверившего мне склад, и ныне стою перед вами с гордым сознанием исполненного коммерческого долга.

Вы знаете мою фамилию и вас, как всех гоев, учили священной истории. В вашей памяти должен был остаться из этой истории дивный образ моего предка, который даже своего Учителя продал за тридцать сребреников, а как же вы хотите, чтобы я, его потомок по плоти и духу, не продал каких-то маленьких бомбочек, раз на них был спрос и за них платили сребреники? Где же тут преступление? Я честный коммерческий жид, которого ни в чем нельзя обвинить.»

Эта речь произвела такое впечатление даже на слуг отживающего режима, что они долго аплодировали Искариотову своими ушами и объявили, что он может идти домой, так как невиновен, хотя и заслуживает снисхождения. Но, когда они сели писать постановление об освобождении его от суда и следствия, у них явилось какое-то неприятное чувство и они искоса поглядывали под столы и стулья, с некоторым трепетом ожидая, что вот-вот раздастся шелест и покажется знакомая треугольная голова с высунутым жалом. Но все было тихо и змей очевидно пропал из Ладыженска также таинственно, как появился в нем. В ту же минуту, чтоб окончательно разъяснить их опасения, один из опричников подал им петербургскую прогрессивную газету «Ври без миры», где они прочли следующее известие:

«Около пяти часов дня неизвестного числа и года в министерстве всеобщего ожидовления из под стола выполз огромный змей, с яростью бросавшийся на товарища министра Эсдесимова. Проглотив несчастного на глазах испуганных чиновников и курьеров, змей впал в бешенство и с криком: «фу, какая гадость!» обратился в бегство. Пораженный случившимся, министр искал спасения в палате лордов (?), откуда не хочет больше выходить, надеясь, что змей не дерзнет войти в столь высокое учреждение. —Товарищ Эсдесимов был через час найден полицией в бесчувственном состоянии лежащим на улице. Придя в себя, он объяснил, что змей не вынес его освободительного аромата и потому изверг его обратно из своего чрева, а сам, по-видимому, отправился с признаками отравления издыхать в свое логово».

Прочтя известие о печальной участи змея, павшего жертвой своей самонадеянности, ладыженские власти решили, что им пора прекратить свою деятельность, ибо противники все равно их одурачат. Вернуть назад нельзя было только того представления глупости болотецкого энджумена, которое было написано под диктовку змея, но присутствие в судилище кузена служило некоторой степени гарантией бесплодности даже и этого действия. Поэтому власти решили, по примеру болотецкого энджумена, положиться на волю рока и, приказав выше взбить для них перины, предались там своим обычным служебным трудом.

Совершенно случайно дело об отрешении болотецкого энджумена за его крайнюю глупость получило неожиданный оборот. Верный своей привычке убегать без спросу, кузен на один только денек отправился на съезд кадетской партии с целью походатайствовать о повышении «справедливой оценки» своих земель, а в этот самый' день без его участия состоялось решение об отрешении болотецкого энджумена. Вернувшись домой, кузен с ужасом увидел у себя на столе краткую записку Лохматого, которой ему предписывалось немедленно явиться для личных объяснений. Неоднократно прочтя «Да воскреснет Бог» и захватив, в качестве смягчающего вину обстоятельства, несколько листков с изображениями Петра I и Екатерины II, кузен предстал пред лицом своего повелителя.

В течение по крайней мере получаса, Лохматый делал вид, что не замечает стоящего раба, затем подошел к нему вплотную и спросил:

«Ты помнишь, как кадетский комитет выпорол тебя за постоянные отлучки без спросу?»

«По... по… помню..., пролепетала несчастная жертва добровольного рабства.»

«Значит, еще порки хочется?, — продолжал Лохматый.»

«Нет, не хочется»... простонал кузен.

В это время взгляд Лохматого упал на изображения великих монархов и его сердце смягчилось. «Дай это сюда и вывороти все карманы,» «приказал Лохматый,» а теперь изволь ехать в Петербург и делать там то, что тебе прикажут. Драть тебя не стану, ибо ты от этого все равно не поумнеешь, а объяснять тебе что-нибудь считаю лишним, ибо ты ничего не поймешь. Только напрасно вы думаете, что змей издох. Он жив и на днях получает командировку в Ладыженск. — Ступай вон!»...

Кузен не заставил дважды повторять это любезное приглашение и турманом вылетел на улицу. Свежий, морозный воздух возвратил ему хорошее расположение духа и, завернув по дороге к знакомым, он сообщил им, что кадетская пария поручила ему ехать в Петербург и там «стереть главу змея».

Дальнейший ход ладыженской политической борьбы еще не вполне мною выяснен и потому, отлагая описание последующих военных действий до следующей корреспонденции, я в настоящем письме познакомлю вологжан с другими, не менее интересными событиями ладыженской жизни.

В газете «Полюс» произошел в некотором смысле переворот. Наш Суботненский подверг на столбцах своей газеты очень резкой критике самый принцип монархии и стал проповедывать обязательность для верных граждан продажи в рабство своих властителей, за что ни в чем неповинный Кассандров попал под действие какой-то статьи, влекущей за собой отсечение половины головы. В этом еще не было особенной беды, так как головы Кассандрова и Суботненского могли бы быть отсечены целиком без всякого вреда для здоровья и умственных способностей их владельцев, но, к несчастью, подсудность по этой статье влечет за собою отнятие права на редактирование газеты. Поэтому «Полюсу» пришлось искать себе другого редактора в качестве «мальчика для сечения» за грехи Суботненского.

После долгих поисков искомый редактор был найден в лице дворника того дома, где помещается редакция, и с помощью двухдневных упражнений доведен до уменья подписывать свою фамилию. За редакторство ему было обещано 10 рублей в месяц на редакционных харчах, с сохранением получавшегося им ранее дворницкого оклада. Но власти, получив высоким штилем написанное прошение и узрев под ним донельзя безграмотную подпись «Микола Листрадовеч Доскакуев», впали в сомнение и запросили Петербург, можно ли по закону утвердить в должности редактора неграмотного человека, но из Питера ответили, что от редакторов газет никакого ценза не требуется, ибо, по прямому смыслу закона, эта должность учреждена исключительно для отбывания тюремного заключения.

Благодаря такому мудрому закону, сотрудники «Полюса» попали в невозможное положение. Едва придешь в редакцию, как редактор сейчас же обращается с просьбой — «редактору бы на чаек с вашей милости», а получив пятиалтынный еще обижается и утверждает, что редактору «оно по закону 30 коп. положено». При современной дороговизне, поборах редактора и неисправимой привычке Суботненского заполнять самолично всю газету, жизнь на построчную плату становится невозможной и среди сотрудников «Полюса» уже возникла мысль основать «общество идейной экспроприации».

Лично я к тому же поссорился с Суботненским. Предоставляя мне бранить в моих статьях всех и вся, он убедительно просил меня не трогать Ладыженскую полицию, ибо, по его словам, только благодаря ей освободительное движение еще не заглохло в Ладыженске. Часть представителей этой доблестной полиции числится в разряде «предупредительных» и исправно сообщает в «Полюс» о всех кознях местных черносотенных элементов, а остальные блюстители порядка даже кончик собственного носа видят как бы в тумане. Исполнившись признательности к этой идеальной полиции, я написал статью, в которой воздал хвалу её блестящим качествам, не сообразив того, что по условиям настоящей реакционной эпохи полиция может обладать прогрессивными свойствами только втихомолку, а официально должна отличаться диаметрально противоположными талантами. В результате я и наша редакция оказались засыпанными протестами самого разнообразного свойства. Один чин полиции просил о назначении комиссии для освидельствования моих умственных способностей, другой грозил на зло нам стать черносотенцем, а третий обещал проломить мне голову во время моих ночных променадов по городу. Я отнесся к этим протестам с полным хладнокровием и презрел даже вопрос о проломлении моей головы, ибо твердо, по опыту знаю, что ночью представителей ладыженской полиции нельзя нигде найти даже и с помощью гончих собак. Но Суботненский струсил и клятвенно заверял меня, что только благодаря прогрессивности полиции он еще ходит на свободе и даже мечтает попасть на казенную службу; будь иная полиция — он и его друзья пропали бы, а потому он с ней ссориться не желает.

Теперь мне приходится исправлять свою ошибку и готовить новую статью, посвященную восхвалению стражей нашего города, даже и сквозь сон видящих за версту каждого неблагонамеренного человека и своим благотворным влиянием достигших того, что все бывшие революционеры стремятся возможно скорее обратиться в полицейских чинов.

В ладыженском магистрате дела идут еще хуже, чем у нас в «Полюсе». После поднесения в дар магистрату картонной головы, оставшейся в наследство от бежавшего оборотня, наш городской голова надел на себя эту вторую голову и, охваченный манией величия, вообразил себя двуглавым орлом. Напрасно ему объясняли ошибочность такого мнения и указывали, что ведь одна голова у него картонная, а другая еще и того хуже, — он остался при своем и утверждает, будто, в качестве двуглавого орла, является прямым наследником дожа Салипирина в управлении Ладыженской республикой. Теперь этот бедный маньяк окружил себя «колонистами» и решил принять энергичные меры к искоренению в магистрате черносотенной крамолы, с каковой целью предполагает уволить около 20 служащих магистрата. Все получаемые им бумаги он, никому не показывая, прячет в карманы, подчиненных к себе не допускает и, уединившись в своем кабинете, влезает на шкаф, долженствующей изображать скалу, где и обучается клектать по-орлиному.

В. Р.

(Прод. следует).

8888888888888888888888888888888888888888888888888

Перевод в современное написание ЛысенкоВИ.

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.