Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
«Шаровая молния» Лю Цысиня способна возбудить любопытство уже знакомого с его творчеством читателя, но сначала не более чем по инерции. Эта книга в качестве научно-фантастического произведения заметно уступает остальным из цикла «В память о прошлом Земли» по многим (если не всем) параметрам. В ней нет ни «глобальной всеохватности» описываемых времени и пространства, ни контакта с инопланетным разумом, ни меняющихся в зависимости от ситуации земного общества и его этических принципов. Здесь много чего не хватает для того, чтобы присоединение этого отдельного и вполне самостоятельного произведения к законченной и цельной трилогии не выглядело настолько искусственным и противоестественным, не вызывало разочарование при чтении. Само определение «роман» может соответствовать лишь западной классификации, да и то чисто формально. В терминологии Лю Цысиня «Шаровую молнию» можно назвать «макрорассказом», поскольку значимого текста, действия и смысла тут и на добротную повесть в русской традиции не наберётся. Но так ли с ней всё просто, как кажется? Помогает ли её восприятию «инерция» монументальной «В память о прошлом Земли» или, напротив, мешает? Как они связаны между собой? Для чего они объединены в один цикл? Предлагаю обратить внимание на несколько выделенных мной моментов и для начала сделать выводы самостоятельно.
*** Замеченные особенности
Схема «Про что» проста и незамысловата. Есть мальчик, родителей которого на его глазах убило шаровой молнией. Он половину жизни положил на то, чтобы познать и объяснить это явление. Есть девочка, мама которой погибла на войне за Родину, попав под воздействие экспериментального оружия. Теперь эта девочка – военный специалист, готовый нарушить прямой приказ и пожертвовать собой, чем и кем угодно ради возможности создания образцов новейшего вооружения. Мальчик и девочка встретились и некоторое время летели рядом по жизни, как две стрелы, выпущенные в солнце. Мальчик устрашился последствий своих поступков, утратил сосредоточенность на цели, и единое светило тут же распалось перед его глазами на множество золотых трёхногих воронов, угроз, которые он постарался сбить с небосвода ради защиты человечества, подобно мифическому стрелку И, а девочка, не знавшая страха и сомнений, полетела дальше и… нет, не сгорела в солнечном пламени, а исчезла во вспышке. Некоторые люди говорят, что иногда замечают её тень на луне.
Стиль «макрорассказа» можно условно определить как литературную и научно-популяризаторскую «дзен-стрельбу» из лука. Это у нас, европейцев, всегда есть реальные цели: дерево, веточка или листочек, белка или её глаз. Азиатский мастер, обучая ученика, заставит его целиться не во что-то конкретное, а в солнце. Так и тут: один пробует объяснить необъяснимое, другая пытается применить полученные им знания на практике, сам же автор стоит Учителем в сторонке и загадочно улыбается. Мальчик доктор Чэнь и девочка майор Линь уже давно превзошли всех возможных наставников, они стали первыми в своём мастерстве, но сознают, что всё так же далеки от конца избранного ими пути, как и в самом начале. Оба встречают «по дороге» нескольких собственных «двойников», севших на камень у обочины и разуверившихся по той или иной причине, отказавшихся идти дальше, и вступают в диалог с ними. Оба встречают «двойников» друг друга и заводят с ними близкие отношения. Такое ведение сюжета красиво и символично, помогает автору не перегружать двух главных героев, но интересно ли подобное западному читателю, привыкшему к совершенно иной, деятельной и активной, манере повествования? Кроме того, множество вводных сюжетов рвут и без того рыхлое тело «макрорассказа» на части, мешают следить за основным действием.
Структура «Как» выглядит статичной, перегруженной и тяжеловесной. Описаний, рассуждений и воспоминаний в тексте кратно больше, чем динамичных сцен, а модного ныне «экшена» вовсе нет. Казалось бы, даются личные трагедии, война, полевые испытания, вышедшие из-под контроля эксперименты, но преподносится всё это как инсталляция или произведение живописи со множеством мелких деталей. Автор пытается оживить происходящее, привнеся злободневный захват группы младшеклассников террористами, но снова уходит в карамазовскую моральную дилемму «слезинки ребёнка» и малопонятную западной публике «средневековую китайскую живопись». Автор традиционно намекает на любовь мальчика и девочки, усложняет её «треугольниками» в нескольких вариантах, но после отказывается от продолжения любовной линии совсем, понимая её несоответствие формату и масштабу выбранных им героев. Персонажи, действие, интрига – всё здесь получается излишне описательным и, как это ни странно при таком количестве деталей, блёклым. Возможно, в этот раз Лю Цысиню не удалось подстроиться под вкусы и предпочтения европейцев? Или же такой задачи у него вовсе не было, и в этом произведении он ориентировался преимущественно на азиатского читателя, с детства знакомого (помимо всего прочего) с подвигами и судьбой Хоу И, «китайского Геракла», спасшего мир от десяти солнц-воронов, угрожавших сжечь мир, и других чудовищ, но преданного и покинутого собственной женой?
Как и в случае с циклом «В память о прошлом Земли», поражает преемственность Лю Цысиня по отношению к фантастике и научно-популярной литературе СССР и США того же и более позднего периода. Теперь в ход идут климатическое и биологическое оружие, защитные энергетические поля и активная защита, «умная» бронетехника, боевые дельфины, жидкие бомбы и многое другое. Гимн милитаризму доходит почти до восхваления Великой Китайской Армии, но вовремя обрывается самим автором, показавшим также итоги войны и силу других государств. Относительно шаровой молнии использовано всё то немногое, до чего можно было дотянуться по вопросу её существования и объяснения, от галлюцинаций до энергетической формы жизни. Реальные гипотезы, фантазии, мистификации, «жёлтая» пресса, кинематограф… Нет, кажется, лишь прямых литературных заимствований и сенсационных подтверждений мифологических и фэнтезийных вариантов. С одной стороны, есть смелые, истинно научно-фантастические и философские предположения об истинной природе шаровых молний. С другой, всё это, сваленное в одну кучу, выглядит сорочьей коллекцией обрывков и слухов, ловлей мух, молний и духов в одну «коробочку», как в фильме «Охотники за привидениями». После эпизодических появлений родителей Чэня и активного участия Чжэн Минь в сюжете, после двух таинственных фотографий вообще пропадает уверенность в том, что жанр произведения – именно научная фантастика, а не что-то иное, созвучное сюите «Шехерезада» Римского-Корсакова и приключениям арабского Синдбада-морехода.
Настораживает подобное утончённому издевательству почтение, которое вдруг стал оказывать Лю Цысинь Советскому Союзу и которого, заметьте, у него не было в более ранней трилогии. Его послушать, так СССР – это Атлантида, мифическое государство штурмующих небо титанов. Горами ворочали, реки поворачивали, молнии метали, циклопические сооружения возводили, живых существ создавали. До сих пор водку пьют стаканами, а следом садятся за штурвал самолёта и летят в зимнюю тайгу. Почти всё, до чего додумались Чэнь и Линь, уже якобы было открыто советскими учёными в секретных лабораториях и воплощено в масштабе, недоступном «современному» Китаю. Для чего это могло понадобиться самому автору? Что за мифологизация истории Новейшего времени? В тексте прямо говорится о том, что в СССР действовали слишком прямолинейно, грубо и с большим, чем требуется, приложением сил, и потому потерпели неудачу. Эпоха титанов и век героев давно прошли, наступило время обычных людей и кропотливой работы, долгосрочного прогнозирования и непреложной ответственности, интуитивного «восточного метода», простых и дешёвых решений. В сравнении с воплощением той же самой идеи, того же противопоставления Востока и Запада в основных книгах «В память о прошлом Земли», «Шаровая молния» даёт гораздо более упрощённый и местами даже пошлый их вариант.
«Шаровая молния» считается приквелом основной трилогии, но насколько это заявление соответствует действительности? «Точечные» совпадения действительно есть, но без них вполне можно обойтись, и сюжет от этого ничего не потеряет. Избалованная генеральская дочка Линь носит на шее вместо броши инновационный кинжал с «молекулярным» лезвием. Линь и Чэнь пытаются использовать в своих интересах ресурсы зарождающейся программы SETI@home, объединяющей множество личных компьютеров для поиска внеземного разума, но получают решительный отказ от её директора, Нортона Паркера. Есть Динг Йи, но он легко может быть заменён кем угодно, хоть тем же Чэнем, одним из «двойников» которого он и является. Связь софонов и понимания «настоящей» природы шаровых молний примерно того же порядка, что у современных компьютеров и чёток. Лёгкий намёк на присутствие инопланетного наблюдателя при проведении экспериментов не получил развития, по крайней мере в этой книге. Может быть, автор планирует ещё несколько книг, в которых будет сделана более конкретная привязка к «Памяти о прошлом Земли»? Вполне возможно и коммерчески обоснованно. К примеру, будет показано, что лишь вмешательство трисоляриан не позволило земной науке воспользоваться «восточным методом» и совершить очередной качественный скачок в развитии. Судьбы Линь Юнь и её ближайшего «двойника» Чжэн Минь внешне напоминают переход в иное измерение и общий финал трилогии своей метафизичностью, но им опять же недостаёт ни масштаба, ни глубины (если не вспоминать о Чан Э, жене Хоу И, обречённой вечно жить на луне практически в полном одиночестве). Нельзя назвать «Шаровую молнию» и каплей, отражающей океан, поскольку её финальный посыл откровенно романтичен, почти сентиментален: в нём для мальчика Чэня сливаются воедино одинаково прекрасные, смертельно опасные и недостижимые девочка Линь и шаровая молния. Вместо оставленного Чэн Синь зерна для нового цикла бытия – микромира в микровселенной – здесь есть лишь аромат синей розы, которой на самом деле нет, и неизбывная тоска по несбывшейся любви и утраченным возможностям.
*** Предположительные ответы
Как видите, сам факт присоединения «Шаровой молнии» к циклу «В память о прошлом Земли» способен вызвать если не недоумение, то, по крайней мере, целый ряд вопросов. В сравнении с основной трилогией и как часть её эта книга вроде бы проигрывает. Взятая сама по себе, казалось бы, и вовсе сравнению не подлежит. Что задумал сам Лю Цысинь, написав настолько отличающийся по формату и жанру, но одновременно близкий по стилю и духу приквел, остаётся только гадать. Книги трилогии тоже значительно различались между собой, двигаясь от остросюжетного детектива через космооперу к социальной и философской фантастике, но «Шаровая молния» вообще стоит наособицу, обращаясь, пусть ненавязчиво и, я бы сказал, «замаскированно», к мистике вообще и мифологии Китая в частности. Явления Чжэн Минь, родителей Чэня и Линь Юнь наукообразно объясняются, но отношение к ним персонажей остаётся таким же, как к призракам близких и возлюбленных в произведениях готики и романтизма. Внешне, в самом тексте, всякая связь с мифами прямо отрицается, как, например, сходство видимого невооружённым глазом ядра макроатома с китайским драконом. При этом мифологизацию Советского Союза нельзя не заметить, а от внутреннего созвучия пары главных героев «Шаровой молнии» с Чан Э и Хоу И отмахнуться будет так же сложно, как от присутствия философии Лао-цзы в основной трилогии. Рискну предположить, что Лю Цысинь написал приквел в качестве запоздавшего эпиграфа ко всему циклу «В память о прошлом Земли», подводя читателя к его основной идее, к осознанию главных мифов Новейшего времени: истории и науке. При использовании такого ключа все четыре книги выстраиваются в единую систему и становятся чуть более понятными. К примеру, возникает параллелизм мира Трисоляриса и появления на небе десяти солнц в китайском мифе о Хоу И, образов доктора Чэня и Ло Цзи, Линь Юнь и Е Вэньцзе, даётся ещё несколько вариантов «деяния» и «недеяния», а также их последствий.
Чтение «В память о прошлом Земли» вызывает странное, тревожащее чувство. Ты словно раскалываешься надвое, одновременно осознавая чужеродность текста из Поднебесной и чувствуя его необъяснимую близость. Оттого ли это, что китайская Великая пролетарская культурная революция 1966-1976-го годов, с кровавых сцен которой открывается цикл, до боли напоминает события нашей не столь отдалённой истории? Оттого ли, что русскоязычный перевод трилогии сделан с её американской локализации? Оттого ли, что Лю Цысинь (1963-го года рождения) вырос на тех же произведениях западной и советской фантастики, что и мы? А может быть, причиной всему глобализация, и каждый читатель вне зависимости от нации будет обречён терзаться этой двойственностью?..
Лишь после прочтения всех трёх книг романа начинаешь догадываться о той работе, что проделал автор для создания эффекта «болезненного дежавю» именно у западного (или прозападного) читателя. Казалось бы, смысл – если не содержание – каждой из них, как и всего цикла, закодирован уже в заглавии, но кто из представителей европейской культуры всерьёз верит в предопределение? Нам всегда надо сначала побороться с фатумом, и «В память о прошлом Земли» будто бы предоставляет такую возможность. А что на самом деле? «Задача трёх тел» вводит в игру, завлекает, оперируя привычными категориями и облекая их в знакомые нам формы: коммунистическая революция, торжество практической науки, поиск внеземных братьев по разуму (и даже идеологии), долгожданный контакт с такой цивилизацией, обрётшая статус мировой религии глобальная сетевая компьютерная игра, триллер и детектив. «Тёмный лес» рисует футурологическую картину человечества, сплотившегося в борьбе против инопланетных захватчиков в лучших традициях космооперы, но образ испуганного ребёнка, внезапно осознавшего беспощадность окружающего мира и собственную смертность, меняет восприятие этого «героического полотна». «Вечная жизнь Смерти», с самого начала передав эстафетную палочку повествования женскому и восточному видению ситуации, окончательно выводит читателя из зоны комфорта и затягивает в пучину ориентального фатализма.
*** Ловля читателя на блесну
«В память о прошлом Земли» – это, безусловно, фантастика, но так ли уж она научна? Текст поначалу прямо-таки пестрит специальной терминологией, часто он словно намеренно перегружен ею и популярными изложениями тех или иных теорий, но вскоре «выдыхается», и во второй и третьей книгах акцент смещается на социум и философию соответственно. Обратите внимание: Лю Цысинь преимущественно использует «открытия» и «технологии будущего», уже хорошо освоенные американской и советской фантастикой начиная примерно с середины 20-го века. Это борьба со скоростью света, космические паруса, нанотехнологии, беспроводная передача бытового электричества, информационные поля-экраны, индивидуальные «летающие самокаты», гибернация, искусственные спутники-поселения у газовых планет-гигантов, первые проникновения в смежные много- и маломерные измерения пространства и тому подобные штампы. В романе они даже объяснены на опережение диверсией пришельцев, «заморозивших» земную науку. Пожалуй, несколько выделяется на общем фоне более вольное, нежели раньше, обращение со звёздами и чёрными дырами, некоторые дополнения и другие мелочи, но в целом это ничего не меняет. Далее, сама ситуация вмешательства высшей недоброжелательной силы в земную науку отнюдь не нова, её, к примеру, использовали Аркадий и Борис Стругацкие в повести «За миллиард лет до конца света» 1976-го года. Компьютерная реальность как виртуальный полигон для социологических и научных исследований есть у Кодзи Судзуки в серии романов «Звонок» 1991-1999-х годов, а прогнозирование возможных путей развития религии – у Дэна Симмонса в цикле «Песни Гипериона», написанного с 1989-го по 1999-й годы. Наконец, Роберт Шекли и двуликий Генри Лайон Олди уже подарили читателям великое множество «безумных» миров. Продолжать в этом духе можно очень, очень долго, но зачем? Создаётся впечатление, что Sci-Fi здесь такая же декорация, как триллер и детектив, а внимание самого автора сосредоточено на чём-то другом. Быть может, это «что-то» можно назвать социальной фантастикой?
Общество будущего в изображении Лю Цысиня отличается от подобных моделей других фантастов прежде всего своим «пластичным непостоянством». Его можно сравнить с растительным миром, зависимым от почвы, воды, ветра, солнца и многих других факторов. Чуть только нарушится баланс в сторону любого из элементов, как вся эта трава, кусты и даже деревья тут же изменятся, подстроившись к новым условиям существования. Любопытно, что одной из форм для городов будущего автор выбрал именно «лес» из «деревьев», в котором «листья» – это отдельные здания, а «стволы» и «ветви» выполняют несущую и коммуникационную функции. Данная «гуттаперчевая» особенность общества проявляется во всём: в политике и законодательстве, отношении к «культу личности», видах религиозного или атеистического мировоззрения, морально-этических принципах, полоролевом поведении и внешности, образе жизни и просто моде. Что показательно, почти любые изменения преподносятся спокойно, не как отклонение от некой «нормы», и совершенно без желания эпатировать читателя, и это заметно прежде всего по восприятию следующих поколений персонажами, так или иначе продлевающими своё существование во времени. Неоднократно подчёркивается, что все происходящие с человечеством метаморфозы – отнюдь не результат эволюции, не развитие по заданной «генетически» или идеологически программе, не «взросление» общества как всякого живого и растущего организма, а именно приспособление человеческой популяции к постоянно меняющейся жизни. Увы, вся новизна темы и интерес автора к её изучению этим и исчерпывается. Тоталитаризм цивилизации Трисоляриса, всё повторяющийся психологический ребус из серии «Жизни на всех не хватит», прочие приспособленческие колебания, происходящие с людьми на Земле и в космосе, перечисляются и описываются, но не становятся ни объектом пристального исследования (или даже особого внимания), ни фоном для напряжённого или динамичного действия. Ни о какой утопии или антиутопии речи здесь и подавно вестись не может. Заявленная было «космическая социология» вообще оказалась настолько фантастической дисциплиной, что ушла лишь немногим дальше простого поименования.
*** Серп Кроноса
Мы привыкли читать книги европейских авторов, очарованных, испуганных или неопределённо поражённых экзотикой «загадочного Востока», но в случае с Лю Цысинем нельзя сказать, что он, увлёкшись не менее загадочным для Китая Западом, зеркально их повторяет. Действительно, в цикле упоминается огромное количество знаковых имён западной культуры: Исаак Ньютон, Николай Коперник, Альберт Эйнштейн, Винсент Ван Гог, Леонардо да Винчи, Иван Тургенев… Но обратите внимание: как и в случае с научной терминологией, «основной удар» опять приходится на первую книгу, а до третьей дотягивают лишь действительно важные автору в контексте его произведения артефакты: будто учащая общаться без слов «Мона Лиза», неожиданно оказавшаяся реалистичной и даже реалистически написанной «Звёздная ночь», малоизвестное стихотворение в прозе «Порог» от создателя романа «Отцы и дети», исследователя феномена «нового человека» и нашего соотечественника, и немногие другие. Рискну предположить, что Лю Цысинь сравнивает на примере одного события, имеющего общечеловеческое значение – вторжения извне – традиционные западную и восточную культуры, противопоставляет их методы и отношение к жизни вообще. Приключенческая и даже социальная составляющие постепенно уходят на второй план, забываются, наконец-то уступая дорогу тому, ради чего всё, собственно, и затевалось – экзистенциальной проблематике и фантастике философской.
Не возьмусь утверждать, что верно понял авторские посыл и замысел, но у меня после прочтения «В память о прошлом Земли» возник целый ряд вопросов, и вот лишь некоторые из них. Способна ли на продолжение себя в достаточно далёкое будущее цивилизация Запада, начавшаяся с оскопления отца сыном в греческих мифах? Почему конфликт поколений у нас выражен настолько остро, что даже дикарские методы Кроноса и Зевса представляются гуманнее и прогрессивнее совсем уж скотского пожирания собственного потомства? Откуда у нас эта невозможность одновременного мирного сосуществования хотя бы двух поколений и нежелание «дать дорогу молодым»? Способна ли на самозащиту при встрече с равным или превосходящим по силе противником, на выживание вне зоны комфорта цивилизация, отказавшаяся от этой первобытной жестокости и утратившая вместе с ней варварскую жизненную энергию, скорость реакции и саму волю к жизни? Повлиял ли этот отказ на так называемые «стихийные первоэлементы», в разных пропорциях составляющие полноценные личность и общество? Не выродились ли из-за него изначальные мужское и женское начала, полностью утратив доли Огня и Земли? Способен ли породить хоть что-нибудь союз оставшихся Воздуха и Воды? Почему даже в цивилизованном и считающем себя гуманным обществе ставших действительно взрослыми и посмевших проявить свою самостоятельность сыновей до сих пор убивают? Почему ради того, чтобы остаться жить вместе с родителями, сыновьям приходится либо навсегда оставаться послушными великовозрастными детьми, не способными на инициативу, либо вовсе ритуально оскоплять себя, приобретая взамен черты столь приятной глазу, изощрённой в общении и утончённой в манерах феминности?..
*** Зеркало Лао-цзы
В свете учения Лао-цзы «болезненное дежавю», или «когнитивный раскол» сознания западного читателя перестаёт существовать, а трилогия «В память о прошлом Земли» начинает приоткрывать свои глубинные смыслы. Вероятнее всего, в Китайской Народной Республике, на родине Лю Цысиня, следует считать объектом воздействия не западного, а прозападного читателя, а также предполагать несколько иное воздействие «возвращения к даосизму» на публику, но отрицание наличия этой философии в произведении представляется мне бессмысленным. Не предлагая познать Дао или понять сущность Дэ, хочу напомнить о принципе «недеяния», или, скорее, «деяния без борьбы», которым, к примеру, столь совершенно владел главнокомандующий русской армией во время Отечественной войны 1812-го года М. И. Кутузов в романе «Война и мир» Л. Н. Толстого. Имеется в виду такое «ничегонеделание», которое на самом деле является тем внешне беспричинным, спонтанным действием, что видом, временем проявления и мерой своего воздействия максимально точно соответствует внутренней гармонии вселенной и самого человека, не нарушая их равновесия и, тем не менее, позволяет достичь этому человеку его цель кратчайшим путём. Принцип «деяния», или «деяния наперекор», соответственно, означает стремление достичь желаемое, основываясь на исчерпывающем знании, долгосрочном подробном планировании и точном расчёте, добиваясь своего любыми средствами, преодолевая все преграды и не оглядываясь на последствия, причём, как правило, действует разрушительно на окружающий мир и самого человека, а цель по достижении не всегда или не навсегда совпадает с действительно желаемым. Мне кажется, что именно противопоставление Запада-как-деяния и Востока-как-недеяния составляет суть основного конфликта трилогии, который, к тому же, так и не получает разрешения в сюжете, оставаясь в устойчивом равновесном состоянии и к финалу последней книги.
В присутствии «Старого младенца» Лао-цзы становятся понятнее многие до того неясные моменты и неожиданные повороты сюжета, в том числе пропущенные в качестве факультативных и прочитанные «по диагонали» как неинтересные или чуждые. Приобретают смысл, казалось бы, совершенно лишние описания репрессий научной интеллигенции Китая, в частности, сцена публичной пытки-унижения до последнего отстаивающих теоретические физические постулаты учёных и преподавателей. Жизнь Е Вэньцзе, конкретно её сопротивление переменам, месть за отца и последующее прозрение, частично переданное позднее одному из «отвернувшихся», начинает восприниматься эпиграфом ко всему циклу. Сама национально-политическая принадлежность «отвернувшихся» (Америка, Венесуэла, Британия, Евросоюз и Китай), их действия и судьбы были более чем аллегоричны и до того, сейчас же показали своё истинное место в сюжетной схеме и системе образов. Действия Чэн Синь и Ло Цзи (не слишком далеко от «Лао-цзы» на взгляд русского) перестают быть неожиданными, их наивные поступки получают фундаментальное философское основание, а удача – системное обоснование.
*** И снова монолог Гамлета
Действительно ли в цикле присутствует социально-философский конфликт-противопоставление западного и восточного мировоззрений, не надуман ли он, не привнесён ли извне и позднее, после выхода «В память о прошлом Земли» за границы Китая? Предположим, его не существует. Проблема «привозного» характера возникновения КНР и её аналогичных европейским радикальных изменений традиционного уклада жизни от этого никуда не денется. Это предположение отнимет мораль и счастливую развязку у «сказки-притчи» о злом художнике и маге Остроглазе, преуспевшем в рисовании на западный манер, но не обученном восточному стилю живописи, тем самым лишив уже «Вечную жизнь Смерти» духовного зерна и сюжетообразующего ключа к спасению. Наконец, это оставит без объяснения деление всех значимых персонажей каждой книги трилогии на прозападных, традиционно-восточных (не обязательно китайских) и мятущихся духом между этими полюсами, а также параллельное сюжетное ведение попыток решения этими персонажами очередной проблемы мирового масштаба.
Почему основной конфликт произведения, по моему мнению, остался неразрешённым, «застывшим» в динамическом равновесии наподобие системы Трисоляриса? На это указывает оставленная Чэн Синь в глобуле персональной мини-вселенной искусственно созданная миниатюрная замкнутая экологическая система, которая, в свою очередь, предвосхищается просьбой оставить шарик с рыбкой, поступившей от реликта четырёхмерного пространства. Сколько-то килограммов массы, насильственно изъятых из «вселенского уравнения», которому для сохранения равновесия может быть важен каждый атом! Не слишком ли рискованная прихоть? Истинность «восточного стиля», казалось бы, стала всем очевидна – и вдруг такое граничащее с безумием нежелание класть все яйца в одну корзину. Или это следует понимать как очередной спонтанный импульс даосского «недеяния»? Весь цикл, как один по-разному заданный вопрос, оставленный без ответа, как чьё-то письмо в бутылке, отданное на милость океана.
При поверхностном – или развлечения ради – чтении повесть Стивена Кинга «1922» кажется способной лишь вызывать тоску и навязчивое дежавю у поклонников: совсем-де исписался наш старикан… Снова американское захолустье, поля кукурузы, семейные дрязги и шекспировские трагедии формата мценского уезда. Надоело! Но не спешите, ведь старики никуда не торопятся. Они припоминают, пересказывают, оценивают и дают истолкование всей прожитой ими жизни. Не уходите, сядьте рядом, потратьте полдня и выслушайте патриарха. Честное слово, не пожалеете!
На иное, более глубокое восприятие всё тех же и знакомых фанатам до жути событий должна настраивать уже сама композиция сюжета, сначала поместившая всё происходящее в кольцо глубоко личного письменного признания, своего рода дневника выгоревшего изнутри преступника, а следом тут же отзеркалившая его исповедь в «документальных» отчётах прессы. Авторское обращение – «Тем, кого это заинтересует» – в очередной раз доказывает то, что Стивен Кинг с возрастом не утратил ни чувство собственного достоинства, ни способность к автоиронии. Хотите верьте, хотите нет – дело ваше. Автор не собирается настаивать на верности ни одного из вариантов возможного истолкования концовки, поэтому думайте сами, дорогие читатели.
Главный герой – мелкий землевладелец из Небраски, возделывающий кукурузу, человек без высшего образования, что неудивительно, но цитирующий Библию, разносторонне начитанный и с поражающими для деревенщины литературными предпочтениями и даже вкусом, позволившими ему позднее работать в городской библиотеке. Интригует, не правда ли? Земледелец и в то же время летописец, писатель и богослов. Он напоминает гордого «святого грешника» в русской культурной традиции, который, единожды совершив преступление, раскаялся и принял наказание свыше, но не простил себя сам и не принял Прощение от Бога.
Время и место повести также выбраны с вполне определённым смыслом, и Стивен Кинг недвусмысленно указывает на это в самом тексте: «Говорят, этот кризис, в котором мы находимся, начался в Чёрную пятницу … , но жители таких штатов, как Канзас, Айова и Небраска знают, что он начался в 1923 году, когда зерновые культуры, которые пережили ужасные штормы той весной, были убиты засухой, которая последовала после, засухой, которая длилась в течение двух лет». Речь идёт о Великой депрессии в США. Таким образом, описанная здесь единичная семейная трагедия предвосхищает события, наложившие отпечаток на всю страну, и лишь открывает длиннейшую череду личных катастроф. Капля, в которой отражается океан.
«В лето Господне 1922-е от Рождества Христова…» – так могло быть названо и начато это произведение. «Чёртовы методисты», в семье которых вырос будущий Король Ужасов, до отделения от Англиканской церкви призывали лишь к возвращению учения во времена раннего христианства. Фермер Уилфред всего лишь хотел послушную жену и кусок земли побольше, чтобы честно работать на нём и передать затем его своему сыну, но патриархальная идиллия не удалась. Люди грешны по своей природе, зло сидит глубоко в каждом из нас и разрастается буйным цветом при каждой возможности, при первой же допущенной слабости. Очень сложно владеть свободой воли и не грешить, почти невозможно осознать наличие зла внутри себя и предотвратить преступление. Не смог этого и Уилфред. Как и всегда, большая и непоправимая беда начинается с малой уступки совести, с понятия «меньшего зла», и обязательно из благих побуждений.
Зная о грядущей вскоре Великой депрессии, нельзя просто взять и ткнуть пальцем в одного из членов семьи Джеймс, назвав его и только его правым или виноватым, ведь по отдельности каждый из них является хорошим человеком. Уилфред мечтал о крепкой консервативной семье, живущей на своей земле, его жена Арлетт – о личной свободе и лавке дамского платья в городе, их сын Генри – о романтической любви с соседской дочкой. Сбылось бы хоть одно из этих мечтаний, войди семья в следующий год под знаком любви и понимания? Это остаётся неизвестным, ибо каждый позволил себе решить всё за другого и по-своему, дал волю внутреннему «Незнакомцу» и «Заговорщику» – своему личному дьяволу, собственной «тёмной половине». Сами вездесущие крысы – насколько они реальны в этой истории? Не вид ли это персонифицированного укора совести, «самоедства» циклических мыслей или, если хотите, божьей кары?
Откровение Иоанна Богослова закрепило в мировой культуре образ Апокалипсиса как нечто глобальное и всеобъемлющее, великое и великолепное, приходящее извне и накрывающее всех без исключения, подобно Потопу. Стивен Кинг в своей повести «1922» показал, что апокалипсис рождается в частном порядке, что он может возникнуть в каждой отдельной личности, в любой добропорядочной семье, что он должен сначала накопиться гноем и выплеснуться наружу, и лишь тогда сделать очередную попытку затопить весь мир. Запретные печати снимает отнюдь не Агнец, это делает человек перед тем, как стать преступником. Не поскачут всадники в небе, и не станут трубить ангелы. Будут мысли в голове, как крысы в стенах, будет цент за доллар, и каждый ручей будет бежать красный от крови после резни, что устроят наши мечтающие о любви и счастье дети, «влюблённые бандиты», Бонни и Клайд.
Цикл «Приключения Молли Блэкуотер» удивил меня. Это первый представитель детской, без малого сказочной литературы в длиннейшем списке ориентированных на подростковую аудиторию книг Ника Перумова. При этом все действующие лица, конфликты и их решения остались вполне типичными для этого автора, да и в самом вымышленном мире произведения тоже, казалось бы, нет ничего нового. Всё кажется привычным, лишь адаптированным для чтения нормальной девочки примерно десяти-тринадцати лет. Своего рода «Перумов-лайт», безалкогольное, сладкое и в розовой банке. Неожиданное дополнение к уже освоенному им героическому фэнтези, космическому боевику и техномагии! Мир Молли пережил некую вселенскую Катастрофу, таинственным образом перемешавшую времена и континенты. Цивилизованная и дисциплинированная Империя героически бросает легион за легионом на бой с внезапно появившимися соседями: воинственными варварами, огромными зверомонстрами и ужасными магиками. Внутри государства с виду святая Инквизиция искореняет «отдельные случаи проявления дикой магии» и саботажа. Под землёй, словно гигантский гнойник, веками незаметно зреет и вот-вот прорвётся древнее Зло. Герой – в данном случае героиня – рождена Ключом ко всему происходящему... Ничего не напоминает? «Семь Зверей Райлега», «Дочь некроманта», «Летописи Разлома»? Но при всём внешнем подобии заметна и огромная внутренняя разница.
В этом мире никто уже не помнит, из-за чего и как именно случилась Катастрофа. Люди приняли изменившуюся географию как данность и действуют сообразно новым условиям – тогда как обычно у Ника Перумова катаклизм происходит прямо здесь и сейчас. Эта империя уже не калькирована с Римской Империи, как было, например, в случае с Мельином. Теперь она похожа на Великобританию девятнадцатого века, времён Pax Britannica и королевы Виктории. Промышленная революция, железные дороги и колониальные завоевания, джентльменство, консерватизм и классовое общество. Коренное отличие от реальности – оно же фантастическое допущение и основной стиль повествования – это стимпанк. Всё, что до того у Перумова работало на магии и кристаллах магии, теперь движется углём и паром. Извечное перумовское противовесное взаимодействие Порядка, Хаоса, Сил Третьих, Древних и Дальних упрощено до уровня периферийных вялотекущих войн и коварных планов одного обиженного при дележе Мира божества. Магия официально под запретом и публично объявлена нечестивой и варварской, её «совершенно случайные» всплески заблаговременно обнаруживают и своевременно обезвреживают агенты Особого Департамента. Некромантия, так любимая мэтром, представлена здесь в виде немёртвой изломанной машинерии в подвалах и катакомбах города-государства. Есть и вампиры, на этот раз весьма органично и, как всегда, коварно занявшие место среди высшего света Норд-Йорка.
Вновь, как и в написанном дуэтом с Дарьей Зарубиной цикле «Верное слово», эксплуатируется тема Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Там были «А зори здесь тихие» в исполнении магически трансформированных «зенитчиц», здесь используется ситуация в целом. Неготовность к отражению нападения, винтовки против автоматического оружия, партизанская тактика, отступление до Москвы, всё для фронта и прочие вполне узнаваемые аллюзии. Что это – попытка заинтересовать современных детей историей или профанация? Знать бы наверняка. «Rooskies» мира Молли – вполне узнаваемые русские. Сквозь стандартные западные клише о России (медведи, волки, валенки, снега) просматривается некоторое восторженное авторское восхищение. Само повествование строится так, что симпатии героини и сопереживания читателей постепенно переносятся с Норд-Йорка к этим «благородным варварам», которые, оказывается, вовсе не примитивны, а живут в согласии с матерью-землёй. Дикарями же и бездумной саранчой оказываются как раз жители Королевства. Более того, этим «rooskies» ещё и спасать придётся зашедших в технологический и магический тупик "европейцев"…
Сквозной для творчества Николая Данииловича и такой забавный персонаж, как боевитая «девочка», претерпел здесь значительные изменения. Помните Тэль из романа «Не время для драконов»? Вот квинтэссенция этой перумовской малолетней стервы. Типаж, от которого невозможно было отказаться даже в соавторстве с Сергеем Лукьяненко. Подраться-израниться, на руки упасть и котёнком прикинуться, чтобы добиться своего, голую попу показать и вынудить за собой тридцатилетнего мужика ночью по лесу бегать с известной целью. «Лолита-терминатор» с двуручным мечом из аниме! Молли – главный герой цикла – совсем другая. Пацанка, конечно, но скромница, умница, отличница и романтичная барышня одновременно. Одно это меняет знакомую картину целиком. Героиня – с виду всё тот же боевой маг, вечно в надрыве «вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю», кровь из глаз и зубы в крошку – здесь после великих побед за гранью возможного восстанавливается на удивление быстро, по принципу «лёг, поспал и всё прошло». Инквизиция её ловит – и ругает, грозит пальчиком и отводит, пристыдив, домой. Никакого сравнения с методами отца-экзекутора Этлау. «Допустимых потерь», как в том же «Хранителе мечей» или «Алмазный Меч, Деревянный Меч», нет. Тем более нет ужасов, выпавших на долю юной доньи Алиедоры. Кошечку девочка подобрала, спит с ней тайком от мамы. С мальчиками уже дружит, но ещё слабо представляет, что с ними делать и, тем более, как их использовать. Ходит в школу, выполняет домашние задания, получает высокие оценки. Папа с мамой, младший братик. Своя комнатка, куклы, хобби, подарок от папы. Ты – центр мироздания, ты и смерть несовместимы, твои друзья и близкие не могут умереть. Всё вертится вокруг тебя, всё ждёт, пока ты станешь готова. Можно валяться под тёплым одеялом в обнимку с любимой кошкой, пить на кухне горячий чай с домашним печеньем. Без тебя не произойдёт ничего важного, ничего не случится. Молли Блэкуотер всё ещё ребёнок, и читатель также должен хотя бы попытаться вернуться в детство.
Что получается? «Перумов-лайт», чуточку страшная современная сказка вместо привычного «пикирующего истребителя», спевшего напоследок «ми-и-и-ир вашему дому!..» Насколько она хороша или плоха – не мне судить. Я бы спросил у девочек подходящего возраста. Более того, с превеликим интересом узнал бы их мнение. Будет ли им интересна эта «Маленькая Баба-яга против вампиров»? Тот ещё вопрос. По-моему, «Приключения Молли Блэкуотер» – это такой же эксперимент Ника Перумова, как и его «Сказки Упорядоченного», а также детская вариация на тему «Семи Зверей Райлега».
«Охотники. Пророчества Разрушения» и «Охотники. Мегалиты Империи» Ника Перумова обманули слишком многие читательские ожидания. Они разительно отличаются от романов основного течения «Миров Упорядоченного», связь их с основным циклом чисто формальна, и реальное место им удастся найти только где-то на периферии. Например, среди фанфиков «Миры Ника Перумова». Чересчур жестоко? И да, и нет. Действительно «обманутыми» здесь оказываются лишь привычно завышенные требования поклонников, предвкушающих картины разрушений очередного гибнущего в борьбе мира и явление Великих. Сам автор честно назвал эту серию «Сказками…», настраивая нас на лёгкое чтение. Да будет так.
Первым делом, естественно, привлекает внимание переплёт. Оформление, цветовая гамма, стиль иллюстраций с виду те же – но рисовал их не Владимир Бондарь, а Иван Хивренко. Ну и что? Нюансы становятся заметны лишь после прочтения. Берём первую книгу: финальная сцена сражения с демоном. Делия вооружена не скалкой, а чем-то, напоминающим ятаган. На Вениамине нигде не видно двух мечей, и одет он в монашескую рясу с капюшоном. Красный демон с топором – красавец, но в его случае сложно ошибиться. Книга вторая: засада на дороге, момент спасительного появления Скорре – почему-то пешего и всё в той же рясе. Нет Минди с Венди, зато на козлах спокойно сидит и освещает фонарём путь какой-то мужик. Тягловых варанов всего двое, ещё двух убитых и верхового новоприбывшего нет. Алисанда всё ещё на крыше кареты. Бонавентура совсем не сед, высок, но не пузат и уж тем более не смахивает на левиафана. Мастер-охотник вооружён арбалетом, а не секирой. Упырица не в человеческой ипостаси. Нет ни заветной скляницы Вениамина, ни уже развернувшегося конструкта. Вот вараны хороши, не поспоришь. Удовольствие, увы, подпорчено.
Повествование зрелищно и напоминает роад-муви, «снятый» в стиле фэнтезийного приключенческого боевика, поскольку единственной связующей нитью произведения и главным двигателем сюжета становится само путешествие. Заметно влияние вестерна, что совершенно неудивительно для «дорожного кино» в прозе. Снимите маски, и вы узнаете бандитов, охотников за головами, индейцев и ковбоев. Есть одинокий волк, живущий с аборигенами, и есть неожиданный визит его бывшей возлюбленной, сделавшей выбор в пользу карьеры и высшего общества. Есть нападения на дилижансы, свидания с загадочными красотками и перестрелки в «салунах». Имеются даже «подстреленный» и его длительная транспортировка. В ходу тайный сговор закона и беззакония. Узнаваемо местоположение тайного преступного логова – прямо напротив головного полицейского Управления. Ну и, конечно же, сами перемещения туда-сюда-обратно и многочисленные испытания, в которых героям предстоит познать себя, а прочим персонажам погибнуть. Было бы даже весело – но лёгкое динамичное действо перегружено более чем пространными диалогами, которые никак нельзя назвать разговорами у костра. К чему они – и подробнейшие «научные», «тактико-технические» и «анатомические» описания?
Явный перебор действующих лиц для двух тонких книжек. Вместо «кучки сильных» и «команды плохих» бесконечный пасьянс игровых и неигровых карт, достойный куда более объёмного произведения. При этом перекос в раскрытии образов такой, что задумываешься о купюрах первоначального замысла, не подчищенных в тексте чистовика перед публикацией. К примеру, первые пятьдесят страниц «Пророчеств Разрушения» отданы Венкевильяне и ле Вефревелю, Хомке Копчику и Беате, Магде и Ордену Истинного Спасителя. Одна восьмая объёма книги – одна шестнадцатая всего цикла – потрачена на то, чтобы показать прошлое персонажей, появляющихся эпизодически. Это при том, что даже для Скорре и дю Варгас пришлось написать отдельный приквел. «Конь» Беаты важнее и интереснее Делии, мэтра алхимии, главы вампиров и Корделии Боске? Не верю. «Охотникам…» грядут многочисленные продолжения? Вот это вполне может быть.
Любопытна система Мира и мира в нём, основанная на уравновешивающем природном законе «камень-ножницы-бумага» для вампиров, магов и демонов. Жаль, что гораздо большее внимание уделено легионам козлоногих, вере в Спасителя, алхимии и некромантии. Вместо обкатки новой идеи в который раз используется старое, привычное и отработанное в обоих смыслах, на этот раз в виде намёков-автоаллюзий. Троллинг над «Сумерками…», «Блэйдами» и «Вампирскими хрониками» только приветствуется, кое-что хочется даже цитировать: «Слушай ещё, парень. Не бывает хороших вампиров. Это только в сказках случается – мол, они все такие тонкие, возвышенные, непонятые. Дескать, они и кровь-то сосут неохотно. – Сосут и плачут. – В точку. Плачут и сосут. Или другая байка – якобы бывают такие недовампиры, что со своей упырьей сущностью борются, хотят оставаться людьми и даже с другими кровососами воюют. Тоже не бывает». Увы, концовка выглядит политкорректным извинением и всё портит. Вроде бы введён новый класс персонажей – охотники на вампиров – но сам процесс ловли и уничтожения, мягко говоря, не реалистичен. Героям Джона Карпентера, Стивена Кинга и Брэма Стокера веришь, трапперам-болтунам Ника Перумова – нет.
Полностью закономерно, что недостатки и слабости «Сказок…» потребовали введения неких скреп и дополнительного привлечения внимания. К вящему сожалению, здесь для этой цели используются куда как прозрачные иносказания и вульгарные намёки на секс. Эта воистину пубертатная зацикленность на грубо-чувственном эротизме кажется излишней и навязчивой пошлостью. Многие персонажи Николая Данииловича не отказывали себе в удовольствиях плоти и ранее, некоторые даже пользовались ими для достижения своекорыстных целей, но в целом оставалось впечатление вполне пристойной романтической любви. Тут всё совсем не так, как прежде. Гиперсексуальный толстяк, магичка-нимфоманка, оказание интимных услуг ради продвижения по карьерной лестнице, дружеские забавы втроём, секс с врагом ради знакомства с ним, обман девственника взрослой женщиной, покупка ночи с дочерью у отца, изнасилования с последующими убийствами, имитация изнасилования ради выживания насилуемой, инициированная самой жертвой… Верх безобразия – чародейка, пристающая к вампиру с предложениями попробовать с ней «это» ещё и в крылатой форме, и ещё в «этакой, со щупальцами». Нервы не выдерживают даже у нежити. У позднего Юрия Никитина частенько встречаются молодки, начинающие заученно двигаться и привычно постанывать после недолгого сопротивления насильнику. В романах Александра Мазина дворовым и крестьянским девкам отведена исторически правдоподобная роль сексуальной игрушки. Анджей Сапковский обычно добавляет «перца» в сюжеты известных с детства сказок. У каждого автора свой стиль изображения «клубнички», но обычно он органично вписывается во внутреннюю логику индивидуального художественного мира. Столь радикальные изменения сей темы у Ника Перумова шокируют. Действительно ли это разовая мера, «приправа» для проходного произведения, поиск ли новых средств выразительности под влиянием современности или кризис творчества? Предлагаю каждому ответить на этот вопрос самостоятельно.
Появилось в «Охотниках…» ещё одно новшество, и на этот раз оно радует: главный герой Ника Перумова стал мужчиной, взрослым человеком. Вениамин Скорре уже не бунтарь, которого отовсюду изгоняют и «травят собаками», и не сбежавший из дома за приключениями пацан. Он понимает законы и научился встраиваться в их систему. Работая на общество, не прекращает заниматься своим любимым делом в личное время. По-прежнему алкая запретных знаний, уже не лезет на рожон. Он всё ещё уверен в том, что прав, а большинство ошибается, но уже не тратит время на споры. Жизнь рассудит. Убеждения отстаиваются, правота доказывается не словами, а делом. Результатом. Возмужавший главный герой меняет своё отношение и к женщинам. Как следствие, меняются их взаимоотношения. Оказывается, что эти прелестные создания с длинными ногами, крепкими ягодицами, высокой грудью и буйной копной волос тоже люди. Оказывается, они имеют свои интересы, выстраивают собственные далеко идущие планы и могут добиваться их средствами, методами и способами, данными им природой. Оказалось, что женщина – это не «слабый пол» и даже не иначе выглядящий мужчина. Прорыв совершён – и ни шагу назад, уважаемый автор! В этой истории Вениамин успешно сбросил со своей шеи поводок «сильной женщины», увидев её манипуляции над собой и другими. Было бы отрадно прочесть в одной из следующих историй о том, как получит своё (желательно ремня) следующий перумовский типаж – «лолита-терминатор».
Очень интересен как персонаж Делия. Она – прообраз первой нормальной женщины в творчестве Ника Перумова. Значительно отличаясь от его многочисленных воительниц, чародеек (опять же не дур подраться) и других (снова бойцов хоть куда), меняющих от книги к книге лишь расу, масть, возраст и степень близости к главному герою, она также не укладывается и в общеизвестный шаблон «Kinder, Küche, Kirche». Делия – живая и деятельная особа, способная и приготовить, и Вениамина на службе подменить, и разлучнице «космы-то повыдёргивать». Она видит насквозь свою соперницу и возлюбленного. Она любит, ревнует, всё понимает, но отпускает – и ждёт. Надеется на лучшее. Хочется верить, что сбудется. Нисколько не удивлюсь, если при их воссоединении кто-то скажет блудному магу: «Беги, дядь Вень!» Вдвойне интересен выбор расовой принадлежности Делии – половинчик. Ни клыков, ни когтей, ни мускулатуры нет, даже волосы на ногах повывелись из-за жизни на севере. Мелочь, а приятно. Помнится, Рональд Руэл Толкин был влюблён в этот маленький народец. Забавное совпадение, не находите?
Перевернув последнюю страницу, понимаешь, что лёгкого чтения тоже не получилось. Абзацы динамичных и зрелищных схваток теряются посреди глав псевдонаучных описаний и длиннейших высказываний. Многоликая повзрослевшая любовь мечется от скабрёзностей к семейной жизни и обратно. Узнаваемые перумовские автоаллюзии. Эксплуатация вампирской тематики с одновременным её высмеиванием. Странное впечатление оставляют эти книги: подростковый бунт и запредельное напряжение сил и чувств почти ушли, а новое только проклюнулось в росток. Ощущение недосказанности. Намёки на что-то большее. И над всем этим – лёгкое чувство обиды.
облако тэгов
