Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
http://ic.pics.livejournal.com/postmodern..." alt="Виктор Пелевин. Шлем ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре" title="Виктор Пелевин. Шлем ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре">
Ещё один великолепный миф
«Шлем ужаса» считается пьесой, но написан в форме чата, здесь нет никакого авторского текста, только реплики общающихся по локальной сети пользователей с никами авторов. То есть — сплошняком прямая речь, это и роднит данное произведение с пьесами, но в отличие от них, в «Шлеме» нет даже ремарок с описанием обстановки или характеристикой персонажей. О себе каждый персонаж рассказывает сам, и читателю остаётся самому решать (как и собеседникам рассказчика), верить ему или нет.
В принципе, уже можно вести речь отдельно о подобном литературном жанре (или поджанре), который условно назовём «чат». До книги Пелевина я читал ещё одно произведение, целиком состоящее из прямой речи – это роман «Очередь» Сорокина, написанный ещё в 1983 году. В нём персонажей вообще не было, вернее был один – безликая очередь, а сам текст складывался из обрывков разговоров, краем уха услышанных фраз, ругани, междометий и восклицаний, произносимых стоящими людьми в очереди. Интересно, что в 2008-м Владимир Георгиевич написал некое подобие ремейка этого своего романа – одноимённый рассказ, вошедший в сборник «Сахарный Кремль». Но обе «Очереди» предполагают, что прямая речь произносится персонажами, а «Шлем ужаса» изначально произведение текстовое, поскольку чат (во всяком случае, так было во время написания, в 2005-м) не предполагает звучания (что, впрочем, не помешало выпустить шикарную аудиокнигу-спектакль, в котором заняты актёры и различные медийные личности: Леонид Володарский, Мария Голубкина, Алексей Колган, Сергей Фролов, Рафаэль Сафин, Тина Канделаки, Юлия Рутберг, Николай Фоменко, Александр Ф. Скляр). Позднее, кстати, появился ещё один рассказ-чат «В хорошие руки» (2009), написанный Анной Старобинец. Это всё к вопросу о жанре, возвращаемся к «Шлему».
Для узнаваемости и привлечения внимания я слямзил заголовок для отзыва у Роберта Асприна, хотя было бы более точным обозвать данный текст «Ещё одна великолепная интерпретация известного мифа». Но и это не совсем точно, поскольку Пелевин, несмотря на то, что действительно своеобразно интерпретировал древнегреческий миф о Минотавре, но не сделал эту интерпретацию в прямом смысле новой и оригинальной. Рассказал он Тесее-Ариадно-Минотаврическую историю, конечно, очень по-своему, но необычным это будет только для тех, кто не знаком с творчеством Виктора Олеговича, для поклонников писателя данная пьеса является всего лишь ещё одним кирпичиком (далеко не самым значимым и внушительным) в великой пелевинской стене, отгораживающей реальность от её собственного отсутствия.
Взаимно скрывающееся друг в друге Ничто (находящееся везде) и Всё (берущееся из ниоткуда), Никогда и Всегда, Нигде и Везде – это можно назвать основным метафизическим дискурсом всех произведений Виктора Олеговича. В каких-то его книгах рассуждений на эту тему больше, в каких-то – меньше, но всегда они лишь оттеняют сюжет, являясь фоном, на котором и рисуется полотно. В «Шлеме ужаса» кроме этих рассуждений нет больше ничего, разложившись на девять фейков, пустота рассуждает сама с собой о своей собственной природе, не давая при этом себе осознать свою суть, чтобы не стать великим ничто.
Надо отметить, что на протяжении всего творчества Пелевин подобным образом сохраняет существующую реальность от исчезновения: повествует о пустоте, которая маскируется реальностью. Дело в том, что облечённая в форму художественного произведения информация уже изначально является предположительно ложной, имеющей вымышленную природу. Вселенная, внимающая данному сакральному тексту миллионоглазым читателем, не может поверить до конца в истинность прочитанного; потому и существует, до сих пор не исчезая, призрачный мир — лабиринт мыслительных конструктов, облечённый в мираж физической реальности.
Закончу фразой Ариадны, начавшей ею чат:
Построю лабиринт, в котором смогу затеряться с тем, кто захочет меня найти – кто это сказал и о чём?
К Пелевину Виктору Олеговичу (ПВО) отношусь двойственно. С одной стороны, для живого классика он слишком часто позволяет себе писать грязно, небрежно, коряво — исключительно с точки зрения стилистики. Склонен к самоповторам и автоштампам. С другой стороны, он умеет то, чего не умеет практически никто из участников "текущего литературного процесса" — и сумел сделать эти навыки своей главной фишкой. Читал и рецензировал практически все его книги, некоторые по нескольку раз. Последние десять с чем-то лет — в основном для журнала "Мир фантастики"...
Мир есть снафф
Виктор Пелевин. S.N.U.F.F.: Роман. — М.: Эксмо, 2012. — 480 с. — Тир. 150000. — ISBN 978-5-699-53962-8.
Демьян-Лаундульф Дамилола Карпов — большой человек: полноправный гражданин искусственного спутника Бизантиум, оператор live news, «создатель реальности», кормящий плодами своих трудов религиозно-идеологическую машину Биг Биза. Юный орк Грым — коренной обитатель тоталитарной Уркаины, потенциальная жертва, статист, которого согласно всем законам драматургии должны пустить в расход в первом же действии. Но любовь, как водится, смешивает все карты, в очередной раз переворачивая мир...
Хотя в 1980-х рассказы Пелевина обсуждались на знаменитом Малеевском семинаре, а в начале 1990-х сам Виктор Олегович побывал на одном из первых «Интерпрессконов», успев стать героем фэновского фольклора, к современной отечественной фантастике (в узком, сектантском понимании) его книги последних лет имеют отношение постольку-поскольку. Однако к модным трендам писатель необычайно чуток, а к кичу — беспощаден. В романе «T», например, Пелевин прошелся по «Ф.М.» Бориса Акунина и другим переделкам классики, только-только набиравшим популярность. В свежем «S.N.U.F.F.е» он раскатывает в тонкий блин сочинителей (и, разумеется, восторженных поклонников) постапокалиптических антиутопий «а-ля рюсс». Но для нас важнее то, что после «S.N.U.F.F.а» даже самому зашоренному обитателю «НФ-гетто» придется, скрепя сердце, признать: да, братцы, это — фантастика! Ерническая, злая, полная сарказма, но вполне конвенционная, комар носа не подточит.
Мир будущего, который рисует Пелевин, четко разделен на две половины. Наверху — офшар Бизантиум, искусственный спутник, вотчина высоких технологий и либеральной риторики. Внизу — Уркаина, тоталитарная держава, населенная урками (в просторечии — орками), расплодившимися после ограниченной ядерной войны. Бизантиум отстаивает идеалы демократии, провоцирует войны и бомбит оркские поселения. Орки клеймят потонувших в разврате бизантийцев и воспевают свою древнюю суровую Традицию. Но разделение это надуманное — как и любое глобальное обобщение, навязанное извне. На самом деле и орки, и обитатели небесного города — одной крови, их генотип ничем не различается. Уркаину, всю ее богатую историю и варварскую культуру, высокую духовность и «особый путь», придумали бизантийские политтехнологи, которых здесь называют сомелье. Оркские уркаганы, столоначальники и прочие крупные шишки спят и видят, как бы поскорей «уехать в Лондон»: наворовать побольше и сбежать наверх, в Бизантиум. Но и бизантийцы, пожизненно запертые в тесных отсеках своей станции, ничто без Уркаины. Именно там, внизу, они снимают свои снаффы — нечто среднее между новостными передачами из «горячих точек» и голливудским игровым кино. Снаффы дают бизантийцам ощущение полноты жизни, заполняют зияющую экзистенциальную пустоту.
Однако «S.N.U.F.F.» не просто социальная сатира, философская притча, беспощадно-точная фиксация текущей расстановки политических сил — это еще и роман о любви. Не то чтобы Пелевин впервые брался за подобную задачу, вспомним хотя бы «Священную книгу оборотня». Но так углубленно механику и метафизику страсти он никогда еще не изучал. Любовь к «суре», суррогатной женщине с мощным искусственным интеллектом, идеально симулирующей поведение «роковой красавицы» — отличная метафора жизни вообще. Грань между имитацией и подлинником стирается: хотя мы состоим из плоти и крови, а не из микропроцессоров и пластика, мы так же послушны биологической программе, как сура — заложенному в нее математическому алгоритму. «Человек — это только инструмент приложения культуры к реальности», биологический механизм из мяса и костей. Но кто создает культуру и осмысливает реальность, если даже лучшие из людей — живые куклы, лишенные свободной воли?..
Пелевин великий путаник; он вносит путаницу в свои тексты сознательно, нарочито. Все мы худо-бедно владеем азбукой культурных кодов — то есть интуитивно, на подсознательном уровне, представляем, что можем услышать в ответ на свою реплику, как надлежит поступать в той или иной ситуации, от кого стоит ждать зуботычину, а от кого — медовый пряник. Пелевин намеренно сбивает настройки, запутывает концы. Услышав вопрос: «Как пройти в библиотеку?», его герой может разразиться лекцией по философии Гегеля, а может исполнить матерную частушку. И это тоже ответ, вполне содержательный и осмысленный — но требующий определенной работы мысли и интеллектуальной гибкости.
Одна беда у этой книги — со стилем у Виктора Олеговича проблемы: то крокодилы у него «не вылазят» из воды, то классические ошибки управления мешают понять, «кто на ком стоял». Небрежность объяснима: герой-повествователь не раз подчеркивает, что пишет в чудовищной спешке, в предчувствии неминуемой катастрофы. Но ей-богу, хороший редактор этому тексту все же не помешал бы — а весь мир пусть сгорит в аду!
Angry Birds & Zeitgeist
Виктор Пелевин. Любовь к трём цукербринам: Роман. — М.: Эксмо, 2014. — 448 с. — (Единственный и неповторимый. Виктор Пелевин). Тир. 70000. — ISBN 978-5-699-75467-0.
Мир несправедлив — это замечал каждый, кто хоть раз задумывался о подобных материях. И всё же, вероятно, у него есть цель и смысл. Ясновидец Киклоп, главный герой нового романа Пелевина, знает, что они есть, наверняка. Более того: именно от его, киклопова, усердия зависит, будет ли цель достигнута или мир схлопнется с печальным всхлипом.
Есть такая старинная русская забава — выпить водки на брудершафт с медведем и палить по матрешкам из автомата Калашникова, подыгрывая себе на балалайке... Ой, я не это хотел сказать. Начну с начала: есть старинная русская забава — раз в год ругать новую книгу Виктора Олеговича Пелевина. За вульгарность и безвкусие, за однообразие и предсказуемость фабулы, за недостаточную социальную остроту и за глумление над святынями, за щедро рассыпанные по тексту грамматические и стилистические ошибки. С последним, похоже, готовы согласиться и издатели: в выходных данных «Любви к трём цукербринам» наконец-то упомянут литературный редактор, хотя предыдущие книги Виктора Олеговича выходили строго «в авторской редакции». Да и прочие претензии не лишены оснований. Тем не менее Пелевина продолжают читать. Ради чётко отмеренной дозы скепсиса — это отличное противоядие от пафоса, пропитывающего нынче нашу жизнь. Ради выразительных метафор и едких афоризмов. Иногда даже ради метафизических откровений — хотя мудрость веков у П.В.О. в последние годы сводится к утомительным самоповторам. Впрочем, в новом романе появилось и кое-что новое: Виктор Олегович не ограничился привычными буддистскими мантрами (которые впервые отчетливо прозвучали ещё в «Чапаеве и Пустоте») и обратился к теории гностиков. «Мир существовал во времени. Время подразумевало изменения. А изменения подразумевали «лучше» и «хуже». Так появилось хорошее и плохое, и чем сложнее становился мир, тем труднее было предсказать их чередование». Иными словами, Демиург в очередной раз сотворил «материю, отягощённую злом» — смотри эпиграф к известной книге братьев Стругацких.
Если говорить о конструкции нового романа Пелевина, об архитектонике текста, то «Любовь к трём цукербринам» смонтирована из двух небольших повестей и одного рассказа. «Добрые люди», метафизический боевик, основанный на игре Angry Birds. Футуристическая дистопия «Fuck the System», микс из «Матрицы», «1984» и BDSM-хентая (особенно автору удался образ террориста-дримбомбера Караева). Ветхозаветный апокриф «Dum spero spiro» — неожиданно сентиментальная притча, абсолютно нехарактерная для автора... В общем, перед нами Ад, Чистилище и Рай — правда, ничуть не похожие на видения великого Данте. Объединены эти разрозненные фрагменты общими концепциями, несколькими сквозными персонажами — и, разумеется, пространными рассуждениями героя-повествователя, провидца Киклопа, на плечах которого несколько лет в буквальном смысле держался весь наш мир. Вернее, не наш, а очень-очень похожий, — но это уже нюансы.
Хотя действие как минимум одной из частей «Цукербринов» разворачивается в антураже, знакомом нам по тысячам фантастических книг и фильмов, язык не поворачивается назвать Пелевина фантастом. Однако сам Виктор Олегович не стесняется родства с жанровой литературой: в эпоху постмодерна и отмены литературных иерархий, после падения Великой стены, разделяющей высокое элитарное и низкое массовое искусство, это естественно. В новой книге автор нередко обращается за вдохновением к писателям-фантастам — особенно к Рэю Брэдбери с его хрестоматийной бабочкой. К сожалению, Пелевин разрабатывает эти молибденовые залежи довольно неуклюже, экстенсивными методами, то и дело изобретая велосипед. «Джихаути, или Тот. Тот самый, хочется мне сострить». Баян, Виктор Олегович: эту, с позволения сказать, остроту уже использовал Владислав Крапивин в романе «Голубятня на желтой поляне» (1985). Другой пример: на 2014 году от Рождества Христова Пелевин додумался до концепции Минимального Необходимого Воздействия — чтобы изменить ход истории, совсем не обязательно поднимать народ на баррикады, достаточно в нужный момент проколоть шины броневика или уронить кирпич на голову ключевой политической фигуре. Остроумно, свежо — вот только на этом фундаменте Айзек Азимов построил свой роман «Конец Вечности» ещё в 1955 году...
Из всех книг Пелевина, написанных за последнее десятилетие, «Любовь к трём цукербринам», пожалуй, наименее желчна. «Срывание масок» и едкая сатира сведены здесь к минимуму. Такое ощущение, что автор жалеет всех своих героев без исключения: и тихую девушку Надю, и террориста Караева, и сетевого хомячка Кешу, и даже могущественного Киклопа. Неожиданный поворот в творчестве П.В.О. — с чего бы это?
Обычно с годами автор набирается техники и создаёт всё более филигранные произведения, но в случае с Виктором Олеговичем все обстоит с точностью до наоборот. Ранние его вещи отличаются гораздо большим стилистическим мастерством, чем поздние. Понятно, что со стороны Пелевина это намеренное снижение «градуса литературности» для большей доходчивости, и выбранная им «простота» — кажущаяся, скрывающая глубину иного рода, не художественного, но метафизического. С годами автор не утратил того, что называется талантом, но вывел его в иные измерения, далеко за пределы классического понимания литературы. При этом нельзя назвать его списавшимся – это будет неправдой, ведь не так давно он подтвердил свою художественную состоятельность – и в качестве великолепного стилиста, и в виде «полноценного» писателя – осуществив блистательное возвращение в литературное пространство романом «Т», а чуть позднее и сборником «Ананасная вода для прекрасной дамы». Из этих книг на читателя, истосковавшегося по одновременно светлому (но не оптимистически глупому), скептическому (но не уничижающее циничному), трезвому (но не равнодушному) и проникновенному (но не оголтело бездумному) взгляду на действительность, дохнуло этой невообразимой смесью, которая для многих и является «тем самым Пелевиным, со слоном».
«Откат назад» для Виктора Пелевина будет возвращением на вершину, поскольку он уже начинал с гениальных литературных работ, постепенно отходя всё дальше в нехудожественное писательство, на территории мистических штудий, но не художественного искусства. Виртуозно сохраняемый в ранних произведениях баланс нарушен, и сейчас метафизическая эквилибристика в его произведениях даёт огромную фору их литературной составляющей. Вещи структурно и стилистически становятся всё проще, каким бы изощрённым не было их идейное содержание.
Эту заметку меня заставила написать «Водонапорная башня», один из его самых первых пелевинских рассказов. Его великолепная форма (рассказ является одним предложением, растянувшимся на десяток страниц) полностью оправдана и не кажется напыщенной или надуманной. В это непрерывное предложение собрана одна отдельно взятая жизнь, а потому, как и жизнь, предложение не обрывается с окончанием каких-то эпизодов – оно тянется дальше от начала к концу, которые, кстати, идентичны друг другу: «водонапорная башня» – данным словосочетанием рассказ начинается, им же он заканчивается. Таким образом, расхожее и уже порядком набившее оскомину «начало – это конец, а конец – это начало» наглядно и очень изящно воплощается в текстовой форме, обходясь без дидактичности, и пошлой банальности. Рассказ в виде змеи-предложения (или, если угодно – смысловой нити) витиевато движется от одной ассоциации к другой, здесь трудно найти хоть один лишний элемент – всё гармонично связано, одно перетекает в другое, и без какого-либо из этих сегментов не получится целостности. Так и жизнь – лишаясь одного из событий в последовательности, она превращается в приглаженную биографию и перестаёт быть реальной. Хотя, кто-кто, а Пелевин по количеству обращений к пассажу о сомнительности реальности может посоревноваться с самим Филипом Диком.
http://ic.pics.livejournal.com/e_bath/120..." title="Водонапорная башня. Виктор Пелевин" />
А ещё в «Водонапорной башне» не ощущается писательского монтажа – этот рассказ является вербальным «Русским ковчегом», но вопреки сокуровскому, пелевинский ковчег русской словесности не вызывающе «однопланов» (именно то, что картина Сокурова снята одним непрерывным планом, особенно превозносилось в своё время во всех материалах о фильме, а художественные достоинства обычно не упоминались, видимо, ввиду их отсутствия), а ненавязчив, шепотлив, вкрадчив, задумчив. Даже само понимание того, что это одно единственное предложение, появляется не сразу, оно приходит позднее, уже после того, как прочитана пара-тройка страниц, да и то об этом подскажет взгляд, оцарапанный отсутствием абзацев и красных строк, чувствующий себя неуютно в непривычно структурированном буквенном пространстве, лишённом точек.
Удивительно, но практически весь будущий Пелевин здесь проявился: игра слов, игра смыслов, метафизическая символика, разведённая бытовыми деталями, бытовые детали ставшие метафизическими символами, смерть и перерождение, и всё это на фоне безвременной, нависающая над всем и вся водонапорной башней – альфой и омегой существования. Это божество, подобием которого является человек – цитирую по тексту – «почти что двухметровый столб воды, способный самостоятельно перемещаться по поверхности земного шaрa». Высокие смыслы соседствуют с зубоскальством и зачастую сливаются вместе, чтобы составить ту неповторимую пелевинскую смесь юмора горечи, музыка вселенской грусти. Здесь одновременно звучит мажор устремления к идеалам и минор разочарованности в них, надежда на осмысленность сливается в экстазе с верой в человека, а поиски правды заканчиваются нахождением истины, а цель дальнейшего квеста – уже совсем другие смыслы, отстоящие одинаково далеко от всех истины и правд, вместе взятых.
http://ic.pics.livejournal.com/e_bath/120..." alt="Водонапорная башня. Виктор Пелевин" title="Водонапорная башня. Виктор Пелевин">
Пелевинская проза течёт рекой. Афоризмы и парадоксы объединяются в разухабистую труппу Riverdance, отплясывающую ошеломляющий канкан на бумажной сцене, слова разоблачают прохудившуюся реальность и разоблачаются сами, обнажая свои сакральные значения, задирают вверх двусмысленности, вертят каламбурами, и пляшут, пляшут, пляшут. Нет, не танцуют, размеренные меланхолические танцы – это удел героев Мураками, пелевинские персонажи отплясывают по полной, пьяными вдрызг, укуренными в дум, закинутыми и скрученными в колесо, укушавшимися мухоморов, и упившимися настоев из вавилонских трав, но сохраняя при этом абсолютно трезвое сознание. Так беснуется вселенский ветер, пытаясь задуть костры бойцов Вальгаллы, так выплясывает пламя в топке паровоза, так солнечная волна несётся сквозь космическое пространство, звеня свою вечную песню на всех уровнях бытия.
ПС. Прямого отношения (кроме как, наверное, только в моей голове) картинка с трамваем к творчеству Пелевина отношения не имеет, но мне очень нравится, что она связывает этот мой пост с рецензией на "http://e-bath.livejournal.com/444189.html">Счастливый дни" Балабанова, котором рельсово-проводной вагон тоже появлялся...