Калейдоскоп фантастики

25 апреля исполнилось 70 лет со дня рождения писателя Леонида Панасенко (1949 — 2011). Выкладываю небольшой материал, размещённый мною в ЖЖ девять лет назад, после того, как я побывал в гостях у Леонида Николаевича. Никто не знал тогда, что жить ему осталось меньше, чем полгода...

Ждут повседневные дела, накопившееся за дни, проведённые в Партените, в «Айвазовском», в Симферополе и в поезде; ждут прочтения книги, привезённые с фестиваля «Созвездие Аю-Даг», (кстати, хорошие книжки мне там подарили), ждёт остановленная на время поездки литературная работа, ждут выкладывания крымские снимки и отчёт о вручении нашей со Скаландисом и журналом «Наука и жизнь» премии «Бронзовый Икар», а я вместо всего этого перечитываю старые вещи своего приятеля Леонида Панасенко, в гостях у которого провёл последний день перед отъездом в Санкт-Петербург. Перечитываю и не могу оторваться… Соскучился, видать, по светлой, доброй, гуманитарной фантастике, яркий пример которой – роман-утопия Панасенко «Садовники солнца», вышедший в Днепропетровске ещё в 1981 г.

Панасенко пишет в нём о фантастической Службе Солнца, «сотрудники которой – Садовники – занимаются вопросами счастья и духовной гармонии на коллективном и индивидуальном уровнях». Я эту книжку купил ещё в те далёкие времена и несколько раз возил с собой на разные фантастические конференции, где мы с Леонидом Николаевичем встречались (мы познакомились на «Соцконе-89»), но книжка оставалась неподписанной по разным, иногда смешным причинам. Возил я «Садовников» и на прошлый «Аю-Даг», но снова не подписал. А в этот раз удалось. :) Автограф прикольный, как-нибудь выложу, Лёня не возражает.

Создатель Службы Солнца и сам человек очень солнечный, даже грусть его светла. Светлы и названия его книг: «Без вас невозможно», «Сентябрь – это навсегда», «Танцы по-нестинарски», «Садовники Солнца», «Мастерская для Сикейроса». Вот они, лежат передо мной… Их автор, добрый выдумщик, волшебник слова, друг Рэя Брэдбери и мой друг, очень похож на «подельчивых» зеркальников из своего рассказа «Плач в комнате смеха», и дело вовсе не в том, что он теперь такой же большой и круглый, просто Леонид Панасенко не только неизменно и с лихвой возвращает собеседнику заряд подаренного тепла, но щедро дарит это тепло своим читателям.

22.10. 2010

Леонид Панасенко на фестивале "Созвездие Аю-Даг-2010"

А в честь годовщины со дня рождения Бориса Стругацкого — вот такое его фото в лавровом венце.

Снимок сделан мною на 70-летии Бориса Натановича (СПб, 2003 год).

Знаменитый английский писатель обвинил Корнея Чуковского, что тот подучил мальчишек Тенишевского училища назвать имя Уэллса, когда в его присутствии их спросили о самых любимых книгах. Я сам «тенишевец», и мой долг выступить в защиту Чуковского от возведенной на него напраслины. Еще за восемь лет до посещения Уэллсом Тенишевского училища он уже был достаточно там популярен. Я был в числе тех 16—17-летних мальчиков, среди которых проводился письменный опрос о прочитанных за последний год книгах. Опрос показал, что после Льва Толстого Уэллс — наиболее читаемый автор.

Завдяки зусиллям Iryna Pasko — друге, доповнене видання дослідження Walter Smyrniw "Українська фантастика: історичний і тематичний огляд"! Приємного й пізнавального читання!

Доповнена 3 розділами книжка тепер містить 470 стор.

Андрей Шмульян — соавтор сатирического нф романа "Черт в Совете непорочных" и нф рассказа "Способный секретарь". Формальные вехи биографии есть на сайте РНБ. Кое-что о его молодости можно почерпнуть из воспоминаний Лазаря Розенталя:

цитата

Закат в Гунгербурге был великолепен.

Солнце медленно садилось в море. А затем еще долго не могла погаснуть заря. Ежевечерние прогулки по пляжу были обязанностью дачников. Среди гуляющих заметно выделялись весьма юная барышня и сопутствовавший ей тщедушный гимназистик. Выделялись тем, что они ни с кем не знакомились. Они походили друг на друга; явно — брат и сестра. Он — всегда в аккуратном белом кительке. Она — чуточку постарше, лицо не без миловидности, челочка на лбу, походка ленивая, несколько тяжеловатая. Мой брат, следивший за всеми женскими лицами на пляже, окрестил обоих «вечными спутниками». Книга Мережковского под этим названием пользовалась тогда значительной популярностью. Кличка, придуманная моим братом, имела, однако, несколько иной смысл: «вечные спутники» гунгербургского пляжа никому не сопутствовали, они были неразлучны в своих прогулках лишь друг с другом.

Мы сразу же нашли нужный дружеский тон для беседы. Гимназистик нам нисколько не мешал. Он был всецело в подчинении у сестры и из общего строя разговора не выпадал.

«Вечные спутники» звучало весьма возвышенно. Но это была лишь кличка. Гимназистику вполне подходило его имя Адя. Иначе как Адя я его и не вспоминаю.

Их петербургская квартира находилась неподалеку от нашей. Мы жили на тишайшей Надеждинской, почти у самого Невского. Они же вблизи другого, уже совсем безмолвного конца той же улицы, на Спасской. Т.е.. по соседству с аристократическими Кирочной, Сергиевской, Фурштатской.

Дом, в котором она жила, был по-петербургски неприветливым доходным домом. Его стандартность скрашивали кое-какие модернистические новшества парадного подъезда. Квартира была на втором этаже, просторная и темноватая. Апартаменты, обращенные окнами на улицу, пребывали для меня почти недоступными. Там рядом с парадной гостиной находился кабинет отца. Петр Ефимович редко появлялся за чайным столом. Он играл на бирже. В нем, выкресте, уже явственно проступала совсем не еврейская, барственная уверенность в себе. Его собранность, энергия, решительность не вязались с вялым благоденствием его жены. Его благожелательность была вполне светская.

Из излишне обширной, но совершенно темной передней меня сразу же через полутемную столовую уводили в комнату Вечной спутницы. Мягкая «бескостная» мебель непривычно оттесняла то, что здесь должно было бы быть главнее — письменный столик, шкаф с книгами, кровать. Комната походила больше на гостиную. Вторая дверь вела в коридор. Там висел телефон. Специально для «Лидочки», как не без гордости пояснила мама. В доме явно роскошествовали. В кабинете находился еще один аппарат. Но он постоянно был нужен отцу.

Вдоль коридора вытягивались апартаменты поскромнее. Адя занимал весьма непритязательную комнатенку. Далее следовали оставшиеся неизвестными мне обиталища бабушки и малыша Шурика, очень балованного, красивого, нервного, рано проявившего большие музыкальные способности.

В столовой у вечернего самовара засиживались надолго. Бабушка, мама, Вечная спутница, Адя жили уединенно и на редкость дружно. Гость чувствовал себя здесь уютно. Чаепитием распоряжалась бабушка. Она же, видимо, распоряжалась и всем хозяйством. Но хозяйничала так, чтобы все соответствовало вкусам «Лидочки».

Война затягивалась. А затем пришла Революция. Аде, сменившему студенческую шинель на солдатскую, пришлось изворачиваться, чтобы избежать фронта. Все прочее же осталось неизменным. Не в пример многим буржуазным квартирам квартира на Спасской пребывала неизменной. Все же и в ней стало очень холодно. Кутались в платки, надели фуфайки, свитеры. За чаем угощали всего лишь «искусственным медом». Это было какое-то варево из патоки, приобретшее у петербуржцев в зиму 1918—1919 года немалую популярность. Внезапно объявился дядя, мамин брат, никогда раньше не упоминавшийся большевик-подпольщик. Он действовал по военной части. Весьма важный большевик. Сведения о нем сообщаются даже в краткой двухтомной Советской энциклопедии. Он приехал на Спасскую в санях. Не извозчичьих, а бывших собственнических, выездных. Привез мешок крупчатки, гуся, сахару и прочей драгоценной по тем временам снеди.

Я покинул Петербург и лишь год спустя смог снова навестить квартиру на Спасской. Внешне она как будто и на этот раз оставалась неизменной. Но все же перемены, и притом немалые, произошли. Петра Ефимовича посадили. Главой семьи стала Вечная спутница. Она сама призналась, что сделалась совсем другой. Тепличная жизнь кончилась.

В следующий же мой приезд в Петербург, уже в начале нэпа, мне удалось повидаться лишь с Адей. Мы случайно встретились на улице. А затем он зашел ко мне и обо всем, что произошло с их семьей, рассказал подробно. Петра Ефимовича выпустили. Может быть, шурин помог? Петр Ефимович не стал задерживаться в городе и перебрался через границу в Финляндию. Тогда это было не так уж трудно. И не только сам перебрался, но прислал агента выручать семью. Адя провожал маму, бабушку, сестру, братца Шурика до самой границы. Поехали вечером на дачном поезде. Агент все время старался спрятать лицо. Не хотел, чтобы его запомнили. Самого Адю провести мимо пограничных постов отказался. Иметь дело с мужчиной призывного возраста их организация не рисковала, когда прощались, было совсем темно.

Позже до меня дошли слухи, что они жили в Берлине. Шурик подавал надежды как музыкант, но умер в раннем возрасте.

Адя так и остался в Ленинграде. Имел, кажется, касательство к театральным кругам. Занимался журналистикой. В каком-то журнале я видел за его подписью переводы из Китса или Кольриджа. Стихи мне понравились.

Судьба же Вечной спутницы мне неизвестна.

Как вы уже догадались, Адя и есть тот самый Шмульян.