Калейдоскоп фантастики

Теперь, наряду с профессиональным жюри, поделиться своим мнением о произведениях, вошедших в номинационный список премии, и обсудить претендентов в кругу единомышленников может каждый любитель фантастики.

Шестая уже встреча будет посвящена роману "Параллельщики" Татьяны Буглак и циклу «Квинт Лициний» Михаила Королюка.

Вот, что написал — лаконично и метко — о романе Татьяны Буглак номинатор Сергей Соболев: «Герметичный мир персонажа являет нам весь ужас пустоты самостоятельной автаркии в одной отдельно взятой голове».

Валерий Иванченко, номинировавший роман-эпопею Михаила Королюка, характеризует его так: ««Квинт Лициний» сделан из мечты, что посещала всякого человека: фантастической возможности переписать свою жизнь, вернувшись к её началу с полным набором козырей на руках. Автор не учёл одного – чтобы переписать жизнь на бумаге, надо ещё больше времени, чем чтобы просто её прожить. Как литература, этот отважный эксперимент интересен фигурой автора-энтузиаста, который начинает свой бескрайний текст дилетантом, но быстро и на наших глазах вырастает в незаурядного беллетриста. Михаил Королюк очевидно умён, страницы, посвящённые математике, производят на профана, вроде меня, завораживающее впечатление. Он вообще хорошо подготовлен, лучше многих профессионалов владеет жанровыми инструментами политического триллера, например. Но самое захватывающее в книге – это страннейшая личная жизнь школьника с полувековым опытом и доступом к знаниям всего мира. Некоторых сексуально фрустрированных читателей эта линия просто выбешивает. Нам же, нормальным ровесникам автора и персонажа, остаётся только печалиться о неразрешённости столь мощной интриги (здесь должен быть смайлик). Читать этот роман – безусловное удовольствие, может быть, стыдное; не уверен, что члены жюри смогут его разделить».

Всех, кто хочет поговорить об этих книгах, мы ждем завтра, 10 сентября, в Библиотеке имени Достоевского на Чистых Прудах.

Точный адрес: Чистопрудный бульвар, 23 стр.1

Начало встречи в 19.00

Выход свободный

Приходите, поговорим.

---

На следующей, финальной, встрече, 17 сентября, будет обсуждаться трилогия Сергея Кузнецова "Живые и взрослые"

В минувшее воскресенье, 1 сентября, ушла из жизни американская писательница Кэтрин Маклин. Из всех признанных классиков американской фантастики 1950-1970-х годов она, наверное, меньше других известна русскоязычному читателю. У нас переводились лишь рассказы "Изображения не лгут", "Необыкновенное жертвоприношение" и "Поцелуй меня", а также две её повести, написанные в соавторстве с Гарри Гаррисоном, "Сеть миров" и "Нить судьбы". Даже библиография на Фантлабе до сих пор не открыта, поэтому не остаётся ничего иного, как процитировать статью из "Энциклопедии фантастики", вышедшей под редакцией Вл. Гакова в 1995 году.

------------

Кэтрин Маклин (полное имя Кэтрин Энн Маклин / Katherine Anne MacLean) — известная американская писательница-фантаст. Родилась в Глен Ридж, Нью-Джерси. Особый интерес у Маклин в средней школе вызывали такие предметы как математика и естественные науки. Ее ранние рассказы были опубликованы в 1949-50, когда она получила степень бакалавра в области экономики колледжа Барнард (1950). Окончила аспирантуру в области психологии.

Первый брак с Чарльзом Деем (Charles Dye) (1951-53), писатель-фантаст, несколько рассказов М. опубликовала под его именем. В 1956 году Кэтрин Маклин вышла замуж за Дэвида Мейсона (David Mason) (1956-1962), также писатель-фантаст. Их сын, Кристофер Деннис Мейсон, родился в 1957 году. Но и этот брак оказался неудачным — супруги развелись в 1962 году. Третий муж — Карл Уэст (Carl West), выступал как соавтор М. Живет в Биддфорде (шт. Мэн).

Маклин преподавала литературу в университете штата Мэн и писательское искусство в свободном университете Портленда. В 1947 году начала писать научную фантастику. Первая НФ публикация — рассказ «Защитный механизм» («Defense Mechanism», 1949).

М. была одним из первых авторов НФ, пытавшихся соединить тематику «мягкой» (гуманитарной) НФ с традициями и общим антуражем «твердой» (естественнонаучной) НФ, предварив в этом поиски «Новой Волны» (однако без стилистического и идеологического экстремизма последней). Тв-во М. представлено в осн. р-зами, большинство из к-рых включено в сб.: «Диплоидные» и другие полеты фантазии» [Diploids and Other Flights of Fancy] (1962) и «Проблема с вами, землянами» [The Trouble With You Earth People] (1979). Наиб. известны р-зы: «Изображения не лгут» (1951; рус. 1968; 1988), герои к-рого — инопланетяне микроскопических размеров, не подозревавшие, что земляне, с к-рыми они поддерживали радиосвязь во время посадки, также не имеют представления о размерах тех, кого встречают (см. Коммуникации, Контакт, Концептуальный переворот, Масштабы пространственные и временные в НФ); земной космонавт-миссионер в р-зе «Необычное жертвоприношение» (1958; рус. 1964), не разобравшись в сложностях инопланетной биологии и антропологии, вмешивается в местную церемонию «инициации» и в результате наносит вред аборигенам (см. Религия); в сатирическом р-зе «Эффект снежка» (1952) дамский кружок вышивания в провинциальнои амер. городке оказывается влиятельнейшей политич. силой в стране (см. Политика).

Самый известный р-з М. — «Потерянный» (1971; «Небьюла»-72) — входит в цикл о телепате, способном улавливать сигналы эмоциональной тревоги, неосознанно подаваемые людьми, находящимися в опасности; в сотрудничестве с нью-йоркской полицией герой старается вовремя прийти им на помощь (см. Криминология, Психология, Экстрасенсорное восприятие); р-зы цикла объединены в роман «Потерянный» [The Missing Man] (1975). В соавт. с Ч.Де Ветом написан роман «Космические шахматы» [Cosmic Checkmate] (1958; 1962), в к-ром элементы «космической оперы» сочетаются с интересными социологическими построениями: иерархия инопланетного общ-ва построена в зависимости от таланта граждан в определенной игре (см. Социология, Спорт и досуг). В соавт. с мужем М., Карлом Уэстом, написан роман «Темное крыло» [Dark Wing] (1979), посвященный будущему, в к-ром запрещена вообще всякая медицина.

---------

К сказанному выше можно добавить, что в 2002 году Американская ассоциация писателей-фантастов присвоила К. Маклин звание "Заслуженный автор", а в 2011 году писательнице была присуждена премия Кордвейнера Смита "Открытые заново".

Перевод недавнего интервью С. Т. Джоши французскому блогу Les Chroniques du Chroniqueur.

Marc Ang-Cho

https://leschroniquesduchroniqueur.wordpr...

Марк: Расскажите, пожалуйста, немного о себе и своих работах.

С. Т. Джоши: Меня зовут С. Т. Джоши (р. 1958), уроженец Индии, в пятилетнем возрасте перебравшийся в США. Я являюсь ведущим исследователем жизни и творчества Г. Ф. Лавкрафта, занимался правкой и корректурой произведений писателя, его поэзии, писем и эссе. Это касается и других авторов вирда, таких как Лорд Дансени, Амброз Бирс, Артур Мейчен и Рэмси Кэмпбелл. Есть у меня и труды касательно американского журналиста Г. Л. Менкена. Среди моих работ — критические и биографические труды, такие как The Weird Tale (1990), The Modern Weird Tale (2001), I Am Providence: The Life and Times of H. P. Lovecraft (2010), Unutterable Horror: A History of Supernatural Fiction (2012).

Марк: Как вы впервые открыли для себя Лавкрафта?

С. Т. Джоши: Первый раз я прочел Лавкрафта в 13 или 14 лет. Это был небольшой сборник 11 Great Horror Stories (1969) под редакцией Бетти Оуэн. В нем был напечатан «Данвичский кошмар». Вспоминается гнетущая атмосфера сельской Новой Англии — абсолютно незнакомой мне прежде, так как моя семья обосновалась на Среднем Западе (Иллинойс, а после Индиана) США. Затем уже я нашел сборник рассказов издательства Arkham House в местной библиотеке, все больше проникаясь произведениями и жизнью Лавкрафта. Я поступил в Университет Брауна по большей части для изучения Лавкрафта: я знал, что его работы хранятся здесь и хотел впитать в себя ту атмосферу, которую навевал его родной город (Провиденс, Род-Айленд). Эти шесть лет, проведенные в Провиденсе, изменили мою жизнь, и теперь я писатель и исследователь каким вы меня знаете.

Марк: Почему вы решили заняться изучением творчества Лавкрафта и писателей жанра ужасов начала XX века (Амброз Бирс, Элджернон Блэквуд, Лорд Дансени, Артур Мейчен)?

С. Т. Джоши: В начале 70-х гг. научных изысканий по Лавкрафту было немного. Позднее появилась группа исследователей, занявшихся этим вопросом вплотную. Руководителем такой группы стал Дирк У. Мозиг, профессор из Джорджии; вскоре он стал моим наставником, оказав неоценимую помощь в понимании тонкостей произведений Лавкрафта и важности его жизни и мировоззрения. Сам Лавкрафт дал мне толчок к изучению творчества повлиявших на него авторов — По, Мейчена, Дансени, Блэквуда и других. Я осознал насколько важно место Лавкрафта — как в истории вирд-литературы, так и в политической, социальной и культурной истории США тех времен.

Марк: Каким был ваш теоретический подход к творчеству Лавкрафта и других авторов сверхъестественного ужаса?

С. Т. Джоши: В университете Брауна я не изучал всесторонне английскую или американскую литературу; вместо этого я увлекся литературой Греции и Рима, а также историей древности и философией. (Этот интерес изначально был вызван самим Лавкрафтом, поскольку тот интересовался этими предметами, и я хотел знать, какое значение они имели для него.) Изучение классической литературы опирается на тщательное изучение текста (так называемый «close reading»), а также исторический контекст, в котором оно было написано. Я использовал эти же принципы при изучении Лавкрафта и других авторов и всегда находил данный способ наиболее продуктивным.

Марк: Вас считают знатоком странной и фантастической литературы. Как эти два жанра воспринимаются в Соединенных Штатах? Как бы вы определили американскую публику Лавкрафта? Общественность эволюционировала?

С. Т. Джоши: Долгое время в Соединенных Штатах странная фантастика не считалась подлинной литературой. Она расценивалась как «эскапистская» выдумка, написанная для масс, в отличие от литературы социального реализма и других форм «высокого» искусства. Такое отношение было особенно распространено во времена самого Лавкрафта, когда модернисты (Т. С. Элиот, Эзра Паунд, Джеймс Джойс и т. д.) отстаивали реализм, презирая фантазию и сверхъестественное. В результате Лавкрафту и другим писателям был нанесен большой ущерб со стороны литературного мейнстрима. Это усугублялось тем фактом, что рассказы Лавкрафта впервые появились в бульварных журналах, подобным «Weird Tales». Но за последние несколько десятилетий произошла революция в нашем понимании литературной ценности такого рода литературы. Научная фантастика впервые стала «респектабельной» в 1960-х годах, затем настал и черед вирда. Смею надеяться, что я оказал некоторое влияние на демонстрацию того, как самого Лавкрафта можно считать «высокой» литературой, учитывая его тщательное внимание к языку, глубокие концепции, лежащие в основе его историй. Одновременно с этим Лавкрафт стал чрезвычайно популярным писателем, и его работы теперь адаптированы к фильмам, комиксам, компьютерным играм и многим другим средствам массовой информации. Во всей мировой литературе практически нет писателей, которые бы привлекали столь разных читателей, как Лавкрафт.

Марк: Как странная и фантастическая литература воспринимается американскими профессорами? Как они отзываются о Лавкрафте, Дансени, Блэквуде или Мейчене?

С. Т. Джоши: Американские профессора несколько неохотно признавали Лавкрафта значимым писателем. Когда сборник его рассказов появился в Библиотеке Америки (2005), где публикуются ведущие писатели всех жанров американской литературы, большинство критиков приветствовало его включение; но некоторые жаловались, что Лавкрафт не заслуживает публикации у такого престижного издателя. Даже сейчас некоторые все еще подвергают сомнению величие того же Эдгара Аллана По. И очень мало академического внимания уделяется Дансени, Блэквуду или Мейчену. Даже Амброз Бирс представляет интерес для исследователей только из-за его участия в Гражданской войне и его публикаций об этом конфликте. Так что американским ученым еще предстоит пройти долгий путь в оценке странной фантастики!

Марк: Вы создали исправленные и окончательные версии рассказов Лавкрафта. Не могли бы вы описать процесс создания таких изданий?

С. Т. Джоши: Когда я поступил в Университет Брауна в 1976 году и начал изучать рукописи рассказов Лавкрафта, хранящиеся в его библиотеке, я был потрясен тем, сколько типографских и других ошибок содержится в изданиях Arkham House. Знания, которые я получал по классической литературе, заставили меня осознать, что я должен выяснить источники этих ошибок, изучить каждую публикацию данного рассказа, чтобы определить, как эти ошибки закрались в текст. Мне потребовались годы, чтобы подготовить исправленные издания рассказов. Затем я обратился в Arkham House, и в итоге мы сошлись на том, что мои тексты послужат основой для новых изданий, которые вышли в 3 томах в 1984–86 годах. Эти тексты в настоящее время используются во многих других изданиях, включая мои аннотированные издания «Penguin», издание «Библиотеки Америки» и т.д. Недавно я отредактировал Complete Fiction: A Variorum Edition (Hippocampus Press, 2015–17; 4 тома), в котором я привел все текстовые варианты рассказов Лавкрафта.

Марк: В книге I Am Providence, биографии Лавкрафта за вашим авторством, вы разрушаете мифы о писателе, например, о его нелюдимости или социальных страхах. Существуют ли подобные мифы в наши дни? И если да, то в чем их причина?

С. Т. Джоши: Некоторые из мифов, связанные с Лавкрафтом, были в некоторой степени поощрены самим Лавкрафтов. Он любил думать о себе как о «старике», который писал только ночью и спал днем, который был «отшельником», редко выходил из своего дома и т. д. Я думаю, что Лавкрафт способствовал развитию этих мифов в угоду веселью, но более поздние критики ухватились за них, чтобы изобразить его чудаком, чья работа не заслуживала внимания сама по себе. Некоторые из этих мифов все еще распространены, хотя многие из них уже развенчаны. Но порой эти «fake news» всплывают в самых неожиданных местах!

Марк: Как американская публика воспринимает Лавкрафт и его работы сегодня? На ваш взгляд, его личность и его истории — источник противоречия? Например, как люди воспринимают его расизм, который иногда проскакивает в его работах?

С. Т. Джоши: Хотя Лавкрафт популярен в Соединенных Штатах (и во всем мире), и его все больше и больше читают, вера в то, что Лавкрафт был «злобным расистом», оказывает пагубное влияние на его репутацию. Эту веру часто поддерживают люди, которые негативно относятся к Лавкрафту и ухватились за этот недостаток его характера, чтобы дискредитировать его работу в целом. Эти люди не заинтересованы в истинном понимании того, почему Лавкрафт придерживался таких взглядов или какие исторические или личные обстоятельства привели его к этому; они просто используют расизм как дубину, чтобы бить Лавкрафта по голове. Я сам, как человек с другим цветом кожи, никогда не чувствовал никакого личного оскорбления в расизме Лавкрафта и всегда полагал, что это было неудачным результатом его личных обстоятельств, окружения и культуры, в которой он жил. И расизм относительно мало влияет на его величайшие художественные произведения.

Марк: Какое из произведений Лавкрафта ваше любимое и почему? Какое наименее?

С. Т. Джоши: Я всегда рассматривал «Хребты безумия» как его величайшую историю: эпизод в концовке, когда персонажи сталкиваются с чудовищным шогготом, стал меня одним из самых пугающих отрывков за всю историю литературы. Но надо сказать, «Хребты безумия» — это трудный текст для чтения, и точно не тот, с которого начинающему читателю следует знакомиться с Лавкрафтом. Одна из моих наименее любимых историй у Лавкрафта — «Кошмар в Ред-Хуке» — не из-за расистских мотивов, а потому, что в ней собраны всевозможные избитые мотивы сверхъестественной литературы и произведение само по себе является запутанной и бессвязной работой.

Марк:  Как вы объясните огромный объем корреспонденции Лавкрафта и какую роль она сыграла в его творчестве? В I Am Providence вы пишете, что Лавкрафт может стать более известным за его письма в будущем, чем за его рассказы сегодня. Почему?

С. Т. Джоши: Лавкрафт использовал переписку как форму общения: это был его способ общения с людьми, которых он находил интересными. В Провиденсе не было стольких людей, которые разделяли его взгляды или интересы, и поэтому он должен был искать их по всей стране. Я также думаю, что у Лавкрафта был элемент аутизма, потому что он, казалось, был не в состоянии удержать себя от написания огромных писем родственникам о самых интимных аспектах его жизни и убеждений. Но эти письма, написанные с невероятной элегантностью и щегольством, настолько полны увлекательных дискуссий по философии, литературе, культуре и многим другим предметам, что сами по себе становятся литературными документами. Они раскрывают всю полноту ума и характера Лавкрафта, тогда как его рассказы и стихи раскрывают лишь некоторые их ограниченные аспекты.

Марк: В I Am Providence вы используете такие документы, как любительские журналистские публикации Лавкрафта, его переписки, а также его школьные и медицинские отчеты. У вас были проблемы с поиском этих документов?

С. Т. Джоши: К счастью, я изучал Лавкрафта в течение почти двадцати лет, прежде чем фактически начал писать I Am Providence (я написал ее в 1993–95; сокращенная версия, H. P. Lovecraft: A Life, была опубликована в 1996 году, и полная версия появилась в 2010 году). За эти годы я собрал множество документов, необходимых для написания биографии. Но даже в этом случае мне пришлось проделать большую работу по поиску других документов. Главная трудность заключалась не в том, чтобы найти документы, а в том, чтобы согласовать этот огромный объем информации, чтобы составить целостный портрет Лавкрафта от начала его жизни до его конца.

Марк: В настоящее время вы работаете над полным изданием писем Лавкрафта. Как бы вы описали эту работу? Чему нас может научить переписка Лавкрафта?

С. Т. Джоши: Мое издание корреспонденции Лавкрафта (в сотрудничестве с Дэвидом Э. Шульцем) представит каждое сохранившееся письмо Лавкрафта в неизменной форме и с соответствующими аннотациями. Планируется как минимум 25 томов. (Может и больше, если обнаружатся новые письма!) По завершении этого издания будет представлен максимально полный портрет Лавкрафта — человека, писателя и мыслителя. Тома организованы таким образом, что все письма одному корреспонденту представлены в хронологической последовательности, чтобы можно было оценить развитие его отношений с этим корреспондентом с течением времени. Интересно видеть, как Лавкрафт приспосабливает свои письма к человеку, которому пишет, всегда интересуясь тем, что они хотят сказать. В каждом письме содержится немного информации, неизвестной ранее, и эта часть трудов ляжет в основу правильного понимания остальных работ Лавкрафта.

Марк: Как бы вы определили влияние Лавкрафта на литературу ужасов, фантастику и фэнтези, а также на другие виды искусства, такие как изобразительное искусство, например, на Х. Р. Гигера?

С. Т. Джоши: Влияние Лавкрафта на последующую литературу было огромным и постоянно растет. Первоначально он оказывал влияние лишь на небольшое количество авторов (многие из которых были его собственными коллегами), которые писали «рассказы о мифах Ктулху» в подражание своим собственным историям. Многие из этих подражаний были довольно безыскусными и формальными, но сегодня у нас есть писатели — начиная с Рэмси Кэмпбелла до Кэтлин Р. Кирнан и Джонатана Томаса — которые пишут произведения, которые более глубоко опираются на суть беллетристики Лавкрафта (его «космическая» точка зрения; его увлечение странными пейзажами, его интерес к упадку и т. д.), которые сами по себе имеют эстетическую ценность. Влияние Лавкрафта на научную фантастику до сих пор недостаточно изучено, но он точно повлиял на таких мастеров как Артур Кларк, Филипп К. Дик и других. Сегодня лавкрафтовские элементы можно найти во многих фильмах, даже в тех, которые не являются явной адаптацией собственных историй Лавкрафта. «Чужой» (1979) — без сомнения, один из самых сильных «лавкрафтовских» фильмов, которые когда-либо создавались. Лавкрафт действительно повлиял на множество художников и даже оставил свой след в хэви-метале!

Марк: Вы выпустили несколько сборников Black Wings of Cthulhu, истории в которых вдохновлены работами Лавкрафта. Как происходит отбор в антологию? Участвуют все желающие или авторы связываются с вами? По вашему мнению, истории в Black Wings отдают дань последователям Лавкрафта (например, А. Дерлету)? Вам доводилось читать «лавкрафтовские» рассказы французских авторов?

С. Т. Джоши: В 2008 году я написал трактат под названием «Взлеты и падения мифов Ктулху», в котором я исследовал рассказы самого Лавкрафта и рассказы других. Я ожидал, что работы подражателей Лавкрафта будет одинаково посредственными, но, к своему удивлению обнаружил, что некоторые из них весьма хороши. К тому времени я наладил контакты с некоторыми из ведущих писателей в области вирда, в том числе с Кэтлин Р. Кирнан и Рэмси Кэмпбеллом; в итоге я связался примерно с двадцатью авторами с предложением написать «лавкрафтовские» рассказы — не рассказы, которые механически имитировали бы собственные рассказы Лавкрафта, а использовали концепций из его рассказов в качестве выражения точки зрения автора. Я был безмерно рад выдающимся рассказам от Кирнан, Джонатана Томаса, Лэрда Баррона, У. Х. Пагмира и некоторых других для первого тома Black Wings. За эти годы я расширил круг своих контактов, включив в него таких авторов, как Стив Расник Тэм, Нэнси Килпатрик, Джон Реппион и многие другие. После составления шести томов серии Black Wings я позволил себе небольшой отпуск; между тем я уже закончил антологию под названием His Own Most Fantastic Creation, в которую входят истории с использованием фигуры Лавкрафта (или кого-то похожего на него) в качестве персонажа. Этот том выйдет в 2020 году в PS Publishing.

Марк: Случались ли какие-нибудь забавные истории при исследовании Лавкрафта и других писателей? Что вам запомнилось больше всего?

С. Т. Джоши: Многих людей удивляет объем проделанной за эти годы работы, все эти многочисленные издания Лавкрафта и других авторов, критические и биографические исследования, эссе, отзывы и др. Основа этому была заложено еще на рассвете моей карьеры. Во время работы над кандидатской диссертацией в Принстоне (1982–84) я обнаружил, что в библиотеке находится большое количество британских и американских периодических изданий, и я принялся фотокопировать огромные массы историй, эссе и других работ Мейчена, Дансени и других авторов. Когда я работал в издательской компании в Нью-Йорке, Chelsea House (1984–95), я часто проводил некоторые личные изыскания «в рабочее время», посещая Нью-Йоркскую публичную библиотеку и просматривая материалы, касающиеся Амброза Бирса, поэта Джорджа Стерлинга и других писателей. Иногда материалы хранятся в моих файлах на протяжении десятилетий и ждут своего подходящего момента. Вот почему я могу завершить начатую книгу за довольно короткое время. На самом деле, мне больше нравится проводить исследования для нового издания, чем писать для него. Мне очень повезло, что я могу выполнять эту работу полный рабочий день. По сути, я делаю именно то, что хочу делать в своей жизни.

Рецензия Льва Карсавина на "Аэлиту"

«Отъ хорошей жизни не полетишь», глубокомысленно замѣтилъ по поводу воздухоплавателя одинъ изъ персонажей извѣстнаго Горбуновскаго разсказа. Герой новаго фантастическаго романа графа Ал. Н. Толстого летитъ на Марсъ отъ... любви. Имя его Мстиславъ Сергѣевичъ Лось, т. е. какъ будто онъ и не относится къ великорусскому племени, но поведеніе его (въ частности мотивъ полета) глубоко національно. Онъ не норвежецъ какой-нибудь, вродѣ Нансена, и, повидимому, не беретъ съ собою никакихъ ученыхъ аппаратовъ (кромѣ необходимыхъ для переѣзда), не собирается производить ученыя наблюденія, вести назадъ коллекціи, описывать бытъ и культуру марciанъ. Правда, инженеръ Лось съ интересомъ разсматриваетъ какія-то мозаики, скульптуру и золотыя маски въ доисторическомъ зданіи на Марсѣ; правда, онъ довольно быстро и легко усваиваетъ языкъ марсіанъ въ бесѣдахъ съ прекрасной Аэлитой и говоритъ съ ней о прошломъ земли и о прошломъ Марса. Но повѣсть объ Атлантидѣ, да и вся исторія взаимоотношеній Земли и Марса, право, не требовали столь отдаленнаго путешествія (немного къ тому же непріятно совпаденіе сообщаемаго авторомъ съ вульгарными оккультистскими фантазіями), а «научная сторона» вообще не является сильною въ романѣ. Пожалуй, еще удачно въ этомъ смыслѣ описаніе самого аппарата и техническихъ подробностей полета. Но немножко странно, что ручныя бомбы, захваченныя съ земли спутникомъ Лося красноармейцемъ Гусевымъ, оказываются дѣйствительными въ борьбѣ съ усовершенстованными орудіями жителей Марса, а марсіанская же бронзовая дверь служитъ достаточнымъ прикрытіемъ и отъ лиловаго свѣта, и отъ магнитнаго поля, и отъ выстрѣловъ. Впрочемъ, все дѣло въ томъ, какъ подойти къ этому. Въ противорѣчіяхъ, наивной обнаженностью своей говорящихъ о ихъ нарочитости, неожиданно вскрывается очаровательный лубокъ.

Не въ научныхъ фантазіяхъ смыслъ романа. — Инженеру Лoсю тяжело на землѣ, гдѣ не было ничего «важнѣе Катюшиной любви», и гдѣ Катюша умерла. Ему хочется «уйти отъ тѣней, отгородиться милліонами верстъ, быть одному». Его «разумъ горитъ чаднымъ огонькомъ надъ самой темной изъ безднъ, гдѣ распростертъ трупъ любви», какъ изъясняется онъ нѣсколько витіевато, «земля отравлена ненавистью, залита кровью. Недолго ждать, когда пошатнется даже разумъ, — единственныя цѣпи на этомъ чудовищѣ». Его «гонитъ безнадежное отчаяніе», и онъ бѣжитъ на Марсъ. А на Марсѣ его мучитъ тоска по землѣ, гдѣ его душа. «Словно — оторвалась живая нить, и душа его задыхается въ ледяной, черной пустотѣ». «Земля, земля, зеленая, то въ облакахъ, то въ прорывахъ свѣта, пышная, многоводная, такъ расточительно жестокая къ своимъ дѣтямъ, политая горячей кровью, и — все же — любимая, родная...» Это — одиночество, отрывъ отъ «великаго Духа, раскинутаго въ тысячелѣтіяхъ». Это — измѣна родинѣ. И не спится Лоcю рядомъ съ «похрапывающимъ Гусевымъ». — «Этотъ простой человѣкъ не предалъ родины, прилетѣлъ за тридевять земель, на девятое небо и только смотритъ, что бы ему захватить, привезти домой, Машѣ. Спитъ спокойно, совѣсть чиста». И только сонъ о землѣ — березы, искры солнца на водѣ... — несутъ покой; сонъ и новая любовь къ Аэлитѣ. Ее (не Аэлиту), новую любовь, прерванную, невозможную на Марсѣ, приноситъ съ собой назадъ, на «родную» землю Лось. Она поетъ въ «хрустальномъ отъ счастья голосѣ» птицы. Она — въ «сизой росѣ на травѣ», въ «влажныхъ листьяхъ», въ «бѣломъ дымѣ» облака. На землѣ Лось снова — одинокъ, странный мечтатель. Но онъ опять слышитъ голосъ: «голосъ Аэлиты, любви, вѣчности, голосъ тоски, летитъ по всей вселенной, зовя, призывая, клича, — гдѣ ты, гдѣ ты, любовь...»

Любовь невозможна на Марсѣ. Она сжигаетъ марсіанскій разумъ, возвращая во «влагу жизни», принося «смерть» или то, что люди называютъ «живымъ огнемъ, жизнью». Для Марса любовь — «тревога крови, помраченіе разума, ненужный возвратъ въ давно, давно прожитое... Ненужное слѣпое продленіе жизни». На Марсѣ жизни уже нѣтъ: она на немъ вымираетъ, и онъ безсиленъ съ этимъ бороться. Онъ можетъ лишь «обставить пышностью и счастьемъ послѣдніе дни міра», «умереть спокойно», заковавъ въ цѣпи «всѣхъ мечтателей несбыточнаго» (о несбыточномъ?) и огородившись отъ пришельцевъ съ земли. Или «надѣяться на переселенцевъ съ земли?.. Вливать свѣжую кровь въ наши жилы?» Поздно или не поздно? Призрачно на Марсѣ. — Оранжевая пустынная долина съ жирными, словно живыми кактусами, развалины былой культуры и . . . воздушные корабли марсіанъ, и послѣдній оазисъ культуры, «чудесный край» Азора, голубоватая Соaцера, странный — «все, какъ сонъ» — городъ, наконецъ «Лазоревая роща» съ темно-синимъ прозрачнымъ озеромъ и «бѣло — голубоватая» Аэлита. Все не настоящее, не живое, призрачное... Только — похожія на земныя соціальныя противорѣчія, глухая мятежность забитыхъ массъ, да... громадные пауки. Ихъ много въ оставленныхъ подземельяхъ. Въ глубинѣ шахты колеблется, перекатывается «коричнево — бурая шкура», шипитъ и пуршитъ, пучится, вся покрытая «обращенными къ свѣту глазами, мохнатыми лапами: — «Ихъ тамъ милліоны... Они ждутъ, ихъ часъ придетъ, они овладѣютъ жизнью, населятъ Марсъ».

Яркимъ и сочнымъ предстаетъ обрамляющій эту неосуществимую и неуяснимую грезу русскій бытъ, «совѣтскій бытъ», нелѣпый и по своему привлекательный. Вотъ Гусевъ со своею Машей въ занимаемой ими просторной комнатѣ какого-то роскопнаго брошеннаго дома съ «золоченной, съ львиными лапами кроватью» и портретомъ старика въ пудреномъ парикѣ надъ нею. «Гусевъ прозвалъ его «Генералъ Топтыгинъ» — «этотъ спуска не давалъ, чуть что не по немъ — сейчасъ топтать». «Маша боялась смотрѣть на портретъ». И тутъ же «желѣзная труба желѣзной печки, закоптившей стѣну», а рядомъ двусвѣтная зала съ разбитыми стеклами и крысами. Немного словъ тратитъ авторъ. Но передъ читателемъ и Каменноостровскій («Дулъ вѣтеръ по пустынному проспекту Красныхъ Зорь»), и русская толпа съ ея разнообразной и немного нелѣпой праздной бесѣдой. И какъ-то естественно, необходимо сплетается дикій замыселъ Лося съ нелѣпицей русскаго быта и-болѣе того — русскаго человѣка. Маша, жена Гусева, — «усталое и милое лицо женщины, ... глаза... равнодупные, ясные, съ сумасшедшинкой»; прядь волнистыхъ волосъ, заведенная за ухо. Самъ Гусевъ — «глаза лѣнивые, сѣрокаріе и такіе же, какъ у той женщины, — съ искоркой». Онъ въ запасѣ «вслѣдствіе контузіи и раненія» и со скуки читаетъ объявленія. Прочелъ и Лосевское: «Инженеръ М. С. Лось приглашаетъ желающихъ летѣть съ нимъ 18 августа на планету Марсъ явиться для личныхъ переговоровъ отъ 6 — 8 вечера. Ждановская набережная, домъ 11, во дворѣ». — «А вотъ взять и полетѣть съ нимъ, очень просто». Онъ не знаетъ, «люди тамъ или чудовища обитаютъ», но летѣть готовъ, хотя жену и жалко.

Высланные изъ Петербурга и Москвы богоискатели, къ которымъ имѣю честь принадлежать и я, надѣются спасти Россію и Европу, проповѣдуя свои религіозныя, и имъ самимъ еще не совсѣмъ ясныя идеи. Красноармеецъ Гусевъ, «съ сумасшедшинкой въ глазахъ», не умѣлъ еще, какъ слѣдуетъ, осмотрѣться на Марсѣ, а уже принялся за устройство революціи. Онъ не «паука сушенаго» хочетъ съ Марса привезти, хотя при случаѣ и тянетъ, что можетъ, изъ золотыхъ вещей. Онъ рѣшилъ, что «Марсъ теперь нашъ, русскій. Это дѣло надо закрѣпить». Пусть Марсіане выдадутъ «бумагу... о желаніи вступить въ составъ россійской федеративной республики». «Это не то, что губернію какую — нибудь оттяпать у Польши, — цѣликомъ планету. Вотъ, въ Европѣ тогда взовьются! Одного золота здѣсь, сами видите, кораблями вози». И Гусевъ устраиваетъ революцію, одинъ (какъ на лубочныхъ картинкахъ громадный русскій казакъ одинъ разметываетъ цѣлыя арміи нѣмцевъ); почти добивается побѣды, а — кто знаетъ — можетъ, и добьется. Во всякомъ случаѣ, въ немъ и вокругъ него вся жизнь, какая изображена А. Н. Толстымъ на планетѣ Марсѣ, жизнь настоящая, коНдовая, русская.

Впрочемъ, передавать своими словами образъ Гусева значитъ — его портить. Толстой впервые сумѣлъ уловить обликъ нынѣшняго русскаго человѣка, за нелѣпицами современнаго русскаго быта и русскаго коммунизма обнаружить столь знакомыя всѣмъ намъ и столь родныя черты: и подлинный паѳосъ, и идеализмъ, и «сумасшедшинку», и — не разберешь: вѣру въ себя или насмѣшку надъ собою. Авторъ дѣлаетъ это мастерскими, сжатыми и точными штрихами, удивительно колоритнымъ и вѣрнымъ языкомъ, дѣлаетъ безъ прикрасъ и утаиванія, не забывая отмѣтить и вороватость и безразличіе въ выборѣ средствъ. Онъ первый по настоящему и конкретно подходитъ къ проблемѣ русской революціи, не къ офиціально по разному съ разныхъ сторонъ формулируемымъ «задачамъ» ея, а къ подлинному ея существу. Онъ любитъ и умѣетъ любить Россію, и въ его любви — обнадеживающая вѣра. Это не «пріятіе революціи». Это-пріятіе того, что за нею и что въ глубинѣ ея. Это не фразерство и трескучая идеологія, а художественное постиженіе, пронизанное свѣтлой ироніей. Конечно, Марсъ и марсіанская культура — фантастика. Но развѣ иначе, какъ путемъ фантастики, можно подойти къ проблемѣ Россіи и проблемѣ Европы? И что такое наша національная мечта: туманное неуяснимое томленіе какого-то инженера Лося или завѣдомо нелѣпая дѣятельность красноармейца Гусева? Первый чуетъ, что лишь на родной землѣ возможна его мечта и что земною должна стать Аэлита. А второй все что-то «организуетъ», «устраиваетъ революціи», «бахвалится», но какъ-то и вѣритъ во внутреннюю свою правду. Такое ужъ, видно, время теперь, что фантастика правдивѣе правды, а правда становится фантастичною.

(Современные записки XVI, 1923, с. 419-422)

Алексей Толстой. Уж давно мы его знаем. Крепкий, заволжский, земляной, тонкий в сложности пейзажного рисунка, гиперболический в характерно-бытовом, иногда любящий за правду выдать мастерской анекдот. Во всем — русский, очень русский, чрезвычайно русский. Самый молодой из старого поколенья современных писателей — развернулся тогда, когда многие свернули свои свитки и отложили перья. „Хождение по мукам", „Детство Никиты", повести, рассказы — путь широкий прежней дороги от Заволжья.

Но вот, „чрезвычайно русский писатель", земляной мастер изобретает неведомый аппарат и с всех ошеломляющей неожиданностью — на Марсе! Шлет оттуда фантастически-марсианскую „Аэлиту". Старые знакомые в недоумении: уж не Заволжьем ли стал Марс? уж Толстой его не „озаволжил" ли? Все — в средствах и силах художника.

Начинается с голодного Петербурга. Женщины с усталыми, милыми лицами, с равнодушными глазами „с сумасшедшинкой", рабочие, солдаты — во всем прежнее мастерство рассказа, острота простонародных диалогов, зоркость глаза. Американец Скайльс и солдат Гусев у объявления о полете на Марс:

„Солдат сказал:

— В запас я уволился вследствие контузии и ранения. Хожу — вывески читаю, — скука страшная.

— Вы думаете пойти по этому объявлению? — спросил Скайльс?

— Обязательно пойду.

— Но ведь это — вздор, — лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов верст.

— Что говорить — далеко."

На двух „земных" фигурах – солдате Гусеве и инженере Лосе строит Толстой роман. Их переносит в фантастику Марса. Гусев — весь в русском скифстве: „скука страшная ... войны не предвидется ... вы уж пожалуйста возьмите меня с собой, я вам на Марсе пригожусь". Фигура его сделана с изумительным мастерством! Не эпизодического солдата дал в Гусеве Толстой. Пусть в фантастическом романе, но слепил — подлинный, живой, обобщающий тип русского солдата-бунтаря-скифа. И фон Марса хорош для перенесенного туда Гусева. Гуще подчеркивается его земляная суть, рельефнее выступает он в своем языке. Вот как на корабле рассказывает марсианам о себе Гусев:

„— Гусев — это моя фамилия. Гусев — от гусей: здоровенные у нас такие птицы на земле, вы таких птиц сроду и не видали. А зовут меня — Алексей Иванович. Я не только полком — я конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный. У меня тактика: пулеметы не пулеметы — шашки наголо: —„Даешь, сукин сын, позицию!".

Интеллигент-инженер Лось ярок менее Гусева. Может быть потому, что не толстовский он герой. В его обрисовке хороши лирические места, передана его неприкаянность, а любовь к Аэлите зарисована с легкой сентиментальностью, идущей к общему сюжету романа. Марсианка Аэлита —ведь не женщина. Она — вечно-женственное. И тяга к любви, как к вечно-женственному передана Толстым прекрасно.

На Марсе очень хороши и ярки по своему рисунку описания фантастической природы. Хорошо сделаны моменты марсианской революции с фигурами властвующего Тускуба и революционера Гора. Правда, и здесь все же ярче всех земнородный Гусев, который „озаволживает" Марс неизменным „тудыть твою в душу!"

В построении и развитии „Аэлиты" Толстой удачно и интересно соблюдает неприменный принцип roman d’aventure —нагромождение препятствий, обход всякого разрешающего момента. Это создает необходимую в такой книге — напряженность, магнетизм и заставляет читать с интересом.

В целом, если поставить вопрос: —„озаволжен" ли Марс Толстым? Надо сказать: — нет. Этого явно хочет бунтарь Гусев, он сильно тянет в эту сторону. Но противовесий слишком много. Фантастика сюжета, напряженность развития — все же уносят на Марс и Гусева и читателя. А этого видимо хотел автор. Путь с земли на Марс оказался легок Алексею Толстому. С Марса обратно на землю — еще легче. Так в добрый путь дальше!

("Новая русская книга" № 5-6, 1923, с. 15)