Калейдоскоп фантастики

"Остров Тамбукту" (1957) Марко Марчевского начинался увлекательно — приключения на море и на острове среди дикарей в лучших традициях приключенцев 19 века, но потом всё скатилось в пропаганду, роман я читал уже в перестройку и он показался устаревшим. И из фантастики здесь — незначительное криптоисторическое допущение. Без демонстративного подчёркивания нравственного преимущества социализма роман просто не был бы опубликован — об этом я узнал уже позже, когда готовил Марчевского для сайта. В конце 40-х — начале 50-х новые социалистические власти Болгарии начали борьбу с "буржуазными" жанрами в литературе — приключениями, фантастикой, детективом. Приключенческая литература почти полностью сузилась до книг о болгарских партизанах. Разрешалось так же то, что публиковалось в СССР. Зато пометка "перевод с русского" чаще всего автоматически становилась для произведения своеобразным цензорским разрешением. Этим часто пользовались в Болгарии и позже: в 60-х многие классики англо-американской фантастики публиковались с русских переводов. Во всяком случае, так сообщалось в примечании. Марчевский сделал большое дело — восстановил доброе имя классических приключений в глазах новых литературных властей. Признанный писатель, коммунист, автор канонической книги о мальчике-партизане, когда он написал о приключениях на острове, то и для других это вскоре стало можно. Но, конечно, чтобы опубликовать роман, пришлось наполнить его социальными рассуждениями, подтвердить полезность приключенческой литературы для молодёжи социалистической страны.

Павел Вежинов вернул болгарскому читателю фантастику, так же, как Марчевский — приключения. Болгарская фантастика первоначально старательно копировала советскую (и не всегда — лучшие образцы). Но Вежинов был самобытным автором. Встречаются люди, которые не любят фантастику, они отказывают Вежинова в звании "фантаст" и настойчиво причисляют его к некой "большой литературе". Но если даже "антифантастам" Вежинов приглянулся, то это говорит о мастерстве автора. Философская повесть Вежинова "Барьер" (1976) оставила сильные эмоции. Потом уже прочитал я другие его вещи. "Белый ящер" (1976), к примеру. Тоже сильная повесть. Странно, что такие произведения — с элементами эротики и хоррора — пропускали в социалистической стране.

Роман Хаима Оливера "Энерган-22" вышел в Союзе в легендарной "мировской" серии "Зарубежная фантастика". Впечатления неоднозначные. Мощное, по-хорошему киношное, начало: ближайшее будущее, мрачная антиутопия, диктатура на фоне экологической катастрофы, атмосфера классического нуара... но опять вторая половина книги откровенно проседает. Но в общем — скорее, понравилось.

Не фантастика, но нежно любимая болгарская книжечка, выдержавшая несколько изданий на русском — "Габровские анекдоты" с прекрасными рисунками-карикатурами Бориса Димовски.

Писатель Никола Кесаровски придумал "пятый закон роботехники" — "Робот должен знать, что он робот". Из-за нарушения этого закона в рассказе "Пятый закон роботехники" произошло необычное убийство: обнимая человека, робот не знавший о своей силе, сломал несчастному позвоночный столб. Первоначально сюжет реализован в форме комикса в 1980 году.

Цончо Родев — основоположник болгарской подводной археологии и его фантастические рассказы тоже связаны с морем и археологией

Недялка Михова — профессиональный учёный-философ, профессор, её произведения вроде бы должны претендовать на философскую глубину, но я читал только один рассказ Миховой и, честно говоря, он мне не понравился. Хотя было бы интересно подробнее ознакомиться с творчеством писательницы.

Антон Донев, юморист и любитель фантастики, автор многих фантастических юмористических миниатюр, иногда — забавных, иногда — не очень.

У популярнейшего в 70-80-х гг. среди болгарских подростков "приключенца" (приключения нередко сочетались с фантастикой) Петра Бобева читал я в детстве фантастико-приключенческий роман "Опалы Нефертити". Но совершенно ничего не могу вспомнить об этой книге. На русский Бобева переводили очень мало.

Особенно мне полюбились болгарские комиксы. В СССР комиксов было мало, а в Болгарии существовал даже полностью посвящённый комиксам журнал "Дъга". У "Дыги" полиграфическое исполнение было вполне хорошим, формат — большой. Выглядел журнал круто. Темы — приключения, фантастика. С журналом в качестве сценаристов сотрудничали фантасты Дилов (комикс "Звёздные приключения Нуми и Фрики"), Славчев (несколько комиксов по мотивам своих произведений), Никола Кесаровски (комикс "Пятый закон роботехники"). Публиковались комиксы по "Девочке с Земли" Булычёва, по "Хоббиту" и "Властелину колец" Д. Р. Р. Толкина, "Острову Сокровищ" Р. Л. Стивенсона, по мотивам популярного и в СССР романа поляка Шклярского "Томек на тропе войны", по книгам «В пустыне и джунглях» («Стас и Нели») Г. Сенкевича, «Моя жизнь среди индейцев» Д. У. Шульца. Даже с "Хоббитом" я впервые познакомился на болгарском и в виде комикса!

Разумеется, в "Дъге" были свои оригинальные сюжеты, не связанные с известными книгами — особенно прославились фантастический боевик "ЭЛО: Экипаж по ликвидации опасности" (говорят, в 90-х провинциальное издательство выпустило ставший библиографической редкостью комикс о "ЭЛО" на русском) и "Чоко и Боко", аист и лягушонок, близкие родственники наших Волка и Зайца, герои серии мультфильмов и комиксов. Большинство сценариев комиксов о Чоко и Боко написал Йосиф Перец, юморист, автор фантастических рассказов, сценарист болгарского фантастико-сюрреалистического полнометражного мультфильма «Планета сокровищ» — сюжетно это "Остров сокровищ» Р. Л. Стивенсона, перенесённый в космос.

Библиография Переца тоже открыта на сайте.

Среди художников, работавших в "Дыге" выделю Петра Станимирова — от приключенческих подростковых комиксов в 90-х он перешёл к оформлению книг Стивена Кинга и сейчас является одним из самых известных хоррор-художников Восточной Европы.

В 21 веке в Болгарии начал активно развиваться хоррор — открыты библиографии писателей Адриана Лазаровски, Ивана Атанасова, Сибина Майналовски. Очень много для развития местной литературы хоррора сделал писатель, рок-журналист, специализировавшийся на тяжёлой музыке, переводчик с русского и английского Адриан Лазаровски. Лазаровски переводил на болгарский Хармса, Лавкрафта, Кинга, сказки Постникова о Карандаше и Самоделкине и сам написал сказку "Карандаш и Самоделкин в Болгарии". Мне довелось немного общаться в Лазаровски в сети, он был интересным, вежливым собеседником. К сожалению, писатель несколько лет назад погиб в автокатастрофе. В его честь создан клуб писателей хоррора LAZARUS.

Также открыты библиографии Светозара Златарова, Ивана Мариновски (рассказы его не читал, но знаком с его комиксами, он был сценаристом графических произведений), Васила Райкова (рассказ "Профессор Корнелиус возвращается" не впечатлил), писателя и выдающегося исследователя фантастики Атанаса Славова, Янчо Чолакова и классика-нефантаста Христо Ботева. Мои коллеги подготовили библио Агопа Мелконяна, Эмила Манова, Димитра Пеева, Христо Поштакова, Николая Хайтова.

Работы ещё много. Не полностью охвачены даже все наиболее значимые фантасты Болгарии. Хотелось бы видеть на сайте патриарха национальной литературы, автора первого болгарского фантастического рассказа Ивана Вазова, Светослава Минкова и Елина Пелина, В. Люцкановой, Л. Николова-Нарви, А. Наковского, В. Настрадиновой...

Повесть (магреализм) "Баллада о Георге Хениге" (1987) Виктора Паскова — одно из лучших произведений среди, прочитанных мной за последние несколько лет. Паскова тоже обязательно надо открыть. Цитирую отрывок из своего отзыва на повесть:

цитата

На мой взгляд, «Баллада о Георге Хениге» — одно из самых ярких произведений 80-х, и не только в болгарской, но и в мировой литературе.

Возвышенное и земное. Вечная борьба этих двух стихий. Многие писали об этой борьбе. Но так, как написал Пасков — эмоционально, вовлекая в переживания читателя, доведя противостояние вечного и сиюминутного до предела, удалось сделать это очень немногим. Книга читается на удивление легко и увлекательно, несмотря на то, что текст насыщен серьёзными философскими и этическими вопросами.

Рассказчик вспоминает своё детство. 50-е годы 20 века. Семья жила в беспросветной бедности, хотя глава семейства Марин был талантливым музыкантом. Такими же бедняками были и соседи по дому, несчастливыми по-своему. Но в жизни мальчика-рассказчика присутствует настоящее чудо, состоявшееся благодаря дружбе с живущим неподалёку Георгом Хенигом. Георг Хениг — скрипичный мастер в третьем поколении, мастер гениальный, приехавший в начале века в Болгарию из Чехии, чтобы учить местных мастеров. Всё сложилось не так, как он ожидал — ученики его предали, жена умерла, знакомые забыли. Брошенный всеми больной старик умирает от голода в чудовищной нищете в маленькой комнате, на которую уже положили глаз бдительные соседи. Семья Марина начинает заботиться о старике. Понимая, что времени осталось немного, Хениг приступает к своему последнему и главному творению — он хочет сделать скрипку для Бога. Мир, созданный за шесть дней, получился так себе, а скрипка для Бога делается долго и тщательно из специальной древесины, десятилетиями впитывающей звуки и ветер. Есть только одна трудность: прежде чем работать над скрипкой мастер всегда изучал своего клиента, подбирал дерево и делал скрипку по характеру заказчика, но каков Бог, он не знает...

В сюжете выделяются две основные линии — почти мистическая работа мастера над скрипкой и яростная работа отца рассказчика, трубача-виртуоза, над буфетом, заветной мечтой его жены, недоступной бедной семье. Измученный нищетой, разочаровавшийся в жизни трубач, пытаясь доказать право на существование в сугубо материальном, бездуховном мире, собирает вещь, которая должна для него, слишком долго стремившегося к высоким идеалам, стать индульгенцией перед женой, перед обществом.

Есть ли в книге фантастические элементы?

А как же разговоры с тенями умерших, разговоры с деревом для скрипки? Человек рациональный скажет, что всё это плод фантазий фанатично влюблённого в своё дело старика и впечатлительного мальчика, но ведь здесь есть и самое настоящее, самое обыкновенное чудо — мастерство гения, отрешившегося от всего, страдавшего, как библейский праведник, ради шедевра. Я склонен считать, что это магический реализм. Не в духе латиноамериканской школы, выросшей на «Педро Парамо», это болгарский магреализм, идущий по дороге, проложенной Вежиновым.

При прочтении книги возник список из несколько близких по духу произведений. Печальные размышления о человеке, как о не самом совершенном божьем создании напомнили восхитительную новеллу Маргерит Юрсенар «Грусть Корнелиуса Берга» , а мысли о творчестве — «Альтиста Данилова» Орлова.

Антитезис

Смею утверждать, что на самом деле этим так сказать «плебейским» жанром увлекаются много более людей, чем принято думать, ведь в разряд читателей фантастики также можно записать и всех истинных поклонников Гомера с сотоварищи, пусть они об этом нисколько не подозревают. Несогласным с этим утверждением напомню слова такого знаменитого «реалиста» античности, как Аристотель: «Как надобно говорить неправду, – этому лучше всего научил всех остальных Гомер» (Поэтика, 1460а.19). Хотя, это еще мягко сказано по сравнению со следующим свидетельством у Диогена Лаэртского: «А Иероним говорит, что, когда Пифагор сходил в Аид, он видел там, как за россказни о богах душа Гесиода стонет, прикованная к медному столбу, а душа Гомера повешена на дереве среди змей…» (VIII, 21). Эти и другие свидетельства не только показывают негативное и даже снобистское отношение древних интеллектуалов к выдающимся мифотворцам того прекрасного времени, когда пренебрегаемый ныне жанр был весьма популярен среди разных слоев общества, но и делает классиков античной литературы профессиональными фантастами.

Вообще же литературы разных народов в древности изобилуют примерами как художественного вымысла, легко нисходящего к фэнтези, так и обращения к звездному небу и небесным событиям. Приведем лишь некоторые из них.

1. Художественный вымысел и мифотворчество.

Уже упомянутый нами Гомер в «Илиаде» изображает богов активными участниками войны и интриганами, делая их подобными смертным (passim), а людям придает невероятную, хотя и не божественную, силу. Так, например, Гектор вышиб ворота в стане ахейцев пирамидообразной «глыбой» или «камнем огромным», с которым и двое силачей совладали бы с трудом (Илиада, XII, 445-463). Подобный мотив фантастического героизма не был редкостью, его использовали также и еврейские авторы. Известный историк Иосиф Флавий (Война, III, 229-233) следует великому слепцу-аэду:

Подняв огромный камень, этот человек бросил его со стены на таран, да с такой силой, что отломил голову «барана». Затем, соскользнув вниз и на глазах у врага завладев головой, он без малейшего признака страха доставил ее на стену. Предоставляя великолепную мишень для всех врагов и не имея на себе панциря, который защитил бы его от града стрел, он был поражен пятью стрелами. Однако, ничуть не обращая внимания на это, он поднялся на стену и встал на ней, чтобы все были свидетелями его храбрости, и лишь затем, корчась от боли, упал на землю, все еще сжимая в руках голову «барана».

Благочестивый автор Второй книги Маккавейской даже превзошел древнего поэта, ибо у него один из иерусалимских старцев бросился со стены в гущу врагов, а затем пробежал сквозь них и на последнем издыхании швырнул в толпу собственные внутренности (2 Мак. 14:37-46), в то время как у Гомера умирающие трояне, лежа на земле с копьем в сердце или горле, успевают разве что произнести краткую прощальную речь (Илиада, XVI, 480-504; XXII, 326-367).** Жаль, что Иасон (Язон) Киринейский прославился менее мифического слепца…

В этот же разряд можно смело отнести такие истории из Ветхого Завета (Танаха), как прогулка Бога в раю и разговор змея с Евой (Быт. 3), а также остановившиеся по молитве Иисуса Навина солнце и луну (И. Нав. 10:12-13). Как и многие другие истории, они выглядят как древние фэнтези.

2. Звездное небо и небесные события.

Уж их то древние авторы не оставили без внимания, причем здесь по-своему отличились как евреи, так и греки и римляне. Так, евреям издревле было запрещено поклонение звездам (Исход 20:4а; Второзаконие 4:19), которые есть не что иное, как творение Бога (Иов 9:9; 38:31-32; Амос 5:8). Это могло быть вызвано близким знакомством потомков Авраама с достижениями ближневосточной (халдейской) астрономии. Но уже в первых веках новой эры еврейские мыслители не чуждаются астрономии, о чем сохранились различные свидетельства. Об одном из раввинов читаем: «Сказал Самуил: “Тору не найдешь среди астрологов, разглядывающих небеса”. Сказали люди Самуилу: «Вот, ты – астролог, но также велик в Торе». «Я занимаюсь астрологией только во время, свободное от Торы». «Когда же?». «Когда я в бане» (Дварим рабба 8.6 [на Второзаконие 30:11]. А известный учитель Йоханан бен Заккай (современник апостолов) изучал многие предметы, в том числе и астрономию (Талмуд Вавилонский. Сукка 28а; Бава Батра 134а). В римскую эпоху синагоги порой украшались знаками зодиака. Соответственно, в литературе той эпохи изучающими астрономию показаны Моисей (Филон. Жизнь Моисея, I, 23-24) и даже праотец Авраам (Иосиф. Древности, I, 154-168), о котором Иосиф Флавий сделал совершенно фантастическое утверждение: «Затем он преподал им арифметику и сообщил сведения по астрономии, в которых египтяне до прибытия Авраама были совершенно несведущи» (167-168). Интересно, что астрономия (наряду с некоторыми другими предметами) показана в качестве «подготовительной» науки для приобщения к добродетели (Филон. О соитии, 10-11) или философии (Диоген Лаэртский, IV, 10).

Да и маги с Востока (на основании реплики в «Апологии» Апулея можно предположить, что это были персидские жрецы), на своем пути в Палестину для поклонения Мессии были ведомы звездой (Матфея 2:2-3).

Фраза же «ты – пророк, но не астролог» (Берешит рабба 44.12 [на Бытие 15:5]) свидетельствует прежде всего о том, что астрономия была уделом интеллектуалов, а не пророков с их экзальтированным поведением (см., напр.: Числа 24:16; 4 Царств 9:11; Платон. Тимей, 71с; Ливий, XXXIX, 13, 12).

Даже апостол Павел в своей проповеди перед образованными слушателями в афинском Ареопаге цитирует весьма известную в древности оду звездному небу («Явления»); хотя он приводит только половину стиха (Деяния 17:28; Арат, 5), но показательно само использование образованным евреем Диаспоры и христианским апостолом этого знакового произведения древнегреческой астрономии. К слову упомянем, что Цицерон в трактате «О природе богов» приводит из него большие блоки, что и не удивительно, ведь он сам «в ранней молодости» перевел «Явления» на латынь (О природе богов, II, 104; ср.: О дивинации, II, 14).

Особенно же интересна сцена сражения на небе и земле в Апокалипсисе Иоанна (Откровение 12:7-9, 13-17); упавший красный дракон преследует женщину, только родившую младенца, которая спасается бегством в пустыню благодаря большим орлиным крыльям (ст. 13-14). Трудно сказать, как относились к таким сюжетам образованные читатели в античности, подобные римскому сатирику и скептику Лукиану, но современные создатели космических блокбастеров явно упустили хорошую возможность сделать свой скромный Geschäft!

То же самое можно сказать и о соитии «сынов Божьих» (вар.: «сынов богов») с дочерьми человеческими, в результате чего появились герои-исполины (Быт. 6:1-2, 4), которые со временем, как следует полагать, заселили бы Землю. Уже древние комментаторы разделились во мнениях, ибо в Ветхом Завете выражение «сыны Божьи» использовано для обозначения как ангелов, так и людей (Иов 1:6; 2:1; 38:7; Псалом 28[29]:1; 81[82]:6; Осии 1:10). Самые ранние еврейские комментарии считают их ангелами (1 Еноха 6:2; Юбилеев 4:22; 5:1; Завещание Рувима 5:6-7), более поздние – духовно-интеллектуальной элитой (Берешит рабба 26.5 [на Бытие 6:2]).

Кратко отметим также упомянутое, но несостоявшееся событие – потенциальную возможность призвать на помощь двенадцать легионов ангелов (Матфея 26:53). Предполагаю, что многие читатели Евангелия пожалели о несостоявшейся возможности узнать о массовой высадке в Иерусалиме этих небесных вестников (греч. «ангелос» означает вестника) и захвате ими Храма и крепости Антония, аресте первосвященников и членов Синедриона, ликвидации римского префекта и его охраны вместе с тем дополнительным легионом, который входил в еврейскую столицу на время религиозных праздников. Улицы древнего города были бы залиты кровью как никогда прежде…

Синтезис

Итак, в древнем мире налицо конфликт между мифологизированным сознанием широких масс и критическим мышлением ученых. В основном это касается его западной части, однако упоминание в Псалмах безумца, скрытно отрицающего существование Бога (13[14]:1; 52[53]:2), свидетельствует о широком распространении религиозного скептицизма.

Однако здесь не все так просто, как кажется на первый взгляд. Следует отметить, что уже такие классики философии, как Платон и Аристотель, высмеивали мифы древних, но рассматривали их как необходимый обман для внушения законов толпе (Платон. Законы, 664a; Аристотель. Метафизика, 995a.1-5, 1074b.1-14; Политика, 1252b.24-27). Некоторое взвешенное отношение к фантастике как чрезмерно беллетризированной, приукрашенной реальности находим у Платона: «Это, вообще-то говоря, ложь, но есть в них и истина» (Государство, 377 a).

Негативное отношение к мифам о богах все же не мешало древним интеллектуалам отмечать влияние звездного неба на внутренний мир человека. Даже такой критик мифологического мышления, как Аристотель, говорил, «что мысль о богах возникла у людей от двух начал – от того, что происходит с душой, и от небесных явлений» (Секст Эмпирик. Против физиков, II, 20). Ему вторил Цицерон: «Да что говорить! Не проник ли разум человеческий даже в небо? ... Созерцая все это, дух наш приходит к познанию богов» (О природе богов, II, 153). (Справедливости ради отметим глубокую древность подобной идеи – см.: Псалом 18[19]:2а.) Впрочем, римский философ, неоднократно отмечавший верность утверждений великого мыслителя древней Греции, признавал его ошибочность в следующем важном вопросе: «И Аристотель… много напутал, не расходясь во мнениях со своим учителем. Ибо он-то приписывает всю божественность разуму…» (Там же, I, 33); далее он опровергает аристотелевское обожествление самого неба.

Более того, неприятие философами фантазий Гомера и ему подобных сочинителей сопровождалось собственными размышлениями о звездном небе и его обитателях. Поэтому можно заключить, что их критика была спровоцирована профанацией божественного мира, да и самого философского дискурса, вызванного прежде всего поэтической формой древних «блокбастеров». Слишком буйная фантазия поэтов конфликтовала со взвешенным дискурсом философов. Соответственно, критику первых последними можно рассматривать также и с позиции внутрицеховой зависти, упоминаемой еще Гесиодом (Труды и дни, 25-26).

Едкая же фраза «я умолкаю, хотя мог бы еще много чего рассказать о глупостях этого аптекаря» (Афиней, 354b) лишь свидетельствует о степени язвительности некоторых противников Аристотеля, но не умаляет его значения как критика слабых сторон современной ему фантастики.

О том же, что элементы фантастики до некоторой степени проникли даже в труды «серьезных» авторов древности, можно судить по едкому замечанию Страбона (XI, 6, 3), которое следует разбить на две части: констатацию низкого качества опусов историков и превознесение создателей мифов – вот они в сравнении с первыми кажутся достоверными рассказчиками. Звучит оно так:

(a) Видя, что откровенные сочинители мифов пользуются уважением (sic!), эти историки решили сделать свои сочинения приятными, рассказывая под видом истории то, что сами не видели и о чем никогда не слышали (или по крайней мере не от людей сведущих), имея в виду только одно – доставить удовольствие и удивить читателей. (b) Легче, пожалуй, поверить Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях или трагическим поэтам, чем Ктесию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям.

Поэтому творчество античных философов, о многих из которых здесь не упоминалось вовсе, можно также отнести к сфере фантастики. Именно к ней относятся попытки Аристотеля описать природу неба и богов, а также описанная Платоном невероятная картина выбора человеческой душой новой судьбы и, особенно, пития из реки забвения, которое ослабляет или даже, в случае чрезмерного объема выпитого, напрочь «отшибает» память. (Хорошая и полезная мысль для наркологов, демонстрирующая пользу и практическое применение фантастики!). Отсюда, принципиальная разница между фантастами Гомером и Гесиодом, с одной стороны, и Платоном и Аристотелем, с другой, заключается лишь в форме изложения. И не более того!

В конце же остается пожелать всем любителям серьезной прозы перечитать великого фантазера Гомера. О полезности такого чтения засвидетельствовал древний жрец, а также прекрасный историк и философ Плутарх: «Ксенофану Колофонскому, пожаловавшемуся, что ему трудно кормить двух рабов, он [Гиерон – А. Т.] сказал: “А как же Гомер, над которым ты насмехаешься, и мертвый кормит многие тысячи?”» (Изречения царей, 19, 4 [175с]).

= = = = = = = = =

* См., напр.: Геллер Л. Вселенная за пределом догмы. Размышления о советской фантастике. Лондон, 1983. С. 92–93).

** Война – атрибут мифологии, что роднит ее с фантастикой, так как «в фантастике тема войн никогда не была в загоне» (Гаков Вл. Четыре путешествия в машине времени (научная фантастика и ее предвидения). М., 1983. С. 164).